Богатая белая стерва

      — Ты вроде бы в Латвии был.
      — Точно. Так вот, когда я был в Латвии…
      Она подняла указательный палец, веля ему таким образом некоторое время помолчать.
      Нет, он не изменился. Такой же щепетильный во всем, и наверняка такой же красивый, как раньше, если снять с него одежду. И такой же таинственный — это не имеет отношения к его работе или стилю жизни — просто есть в нем что-то, о чем никто не догадывается. От такого легко не отвяжешься.

III.

      А тот, с кем она должна была встретиться в Даунтауне этим вечером — он тоже был таинственный. Не очень удобен в постели — слишком отрешенный. Зато рыжий менеджер много и умело ее смешил — она не помнила, когда последний раз столько смеялась в течении одного вечера. Но когда дело дошло до физической близости, он просто исполнил номер, не погружаясь в него сам. Она не сумела заставить его раскрыться. Что-то его держало, может, другая женщина, какая-нибудь трагическая любовь. Сегодня вечером она намеревалась сделать еще одну попытку. С другой стороны — зачем это ей? У них не было ничего общего. Зачем ей младший менеджер?
      Роб — совсем другое дело. Правда, спать с ним ей не следует — слишком много старых ран, будет больно. И все таки она ему обязана. Она не просила его приходить — но вот он пришел, и нельзя ему отказать ради рыжего распутника, это было бы предательством. В конце концов, рыжему всегда можно позвонить еще раз — завтра, например, если будет настроение. Уж он-то ей не откажет. Женщины ее толка в его окружении не встречаются. Он должен быть благодарен, что ему предоставили шанс.
      Еще раз подняв указательный палец, она включила сотовой телефон.
      — Але, — сказала она. — Джульен? Привет. Я сегодня вечером не могу. Извини. Что? Нет. Я просто очень занята. В общем, я позвоню тебе завтра. Нет, пожалуйста, не надо обижаться и ворчать. До завтра. Пока.
      Она отключила телефон.
      — Симпатичный парень? — спросил Роб.
      — Рыжий. В очках, в полиестровом костюме и галстуке. Но веселый. В общем, давай поговорим, что ли.
      Некоторое время они просто трепались, обсуждали Латвию, вспоминали время, проведенное в Амстердаме. Робу казалось, что Лора все думает о чем-то другом. Он, конечно же, прекрасно знал до этого, кто заправляет делами мафии в Сейнт-Луисе. Информация была очень подробная, жутковатая, и недоказуемая. Но, глядя на Лору, он гнал от себя мысли на эту тему. Он по-прежнему видел в ней живую, кипящую энергией девушку с дикими повадками, которую он знал семь лет назад и называл Мама-Медведица — кличка, придуманная Анри Четвертым Французским для его тещи, Катрин Медичи, прелестной женщины, периодически топившей того или иного надоевшего ей любовника в фонтане напротив окон Люксембургского Дворца.
      Семь лет назад Роберт и Лора чуть не поженились. Не вышло. Разрыв кончился тем, что отец Лоры сел в тюрьму на три года, после чего Лора переехала в Сейнт-Луис.
      Оба понимали, что счастливы друг с другом быть не могут. И тем не менее все эти годы они переписывались — по электронной почте — обмениваясь шутками и впечатлениями.
      Одно из окон номера привлекло внимание Роба. Он встал и подошел к нему, чтобы рассмотреть поближе. Окно было — одно из тех, которые не открываются. Постояльцам отеля вменялось вдыхать то, что предоставляла им централизованная система кондиционирования воздуха. В стекле данного окна наличествовало аккуратно вырезанное прямоугольное отверстие — очевидно, резали алмазом. К нетронутой части стекла были приклеены пластмассовые петли, а к ним — вырезанная часть. В результате получилось окно, которое можно было открыть. Роберт вопросительно посмотрел на Лору.
      — О, это просто наше хобби, мое и Тито, — объяснила она, улыбаясь. — Я люблю, когда воздух естественный, а не индустриальный. Где бы мы не останавливались, Тито всегда берет с собой свои инструменты. Резка стекла — его страсть. Он настоящий эксперт. Обожает. В спальне такое же окно. Меня он использует, как подмастерье. Может это и смешно, но мне нравится ему помогать. Видел бы ты его сегодня, когда он занимался окном — деловой, эффективный, давал мне указания, отмерял, резал, огрызался сердито. Он просто душка. Если бы я еще могла его убедить быть менее щедрым в употреблении одеколона, он вполне мог бы сойти за цивилизованного человека.
      Роберт открыл, а затем закрыл временное окно. Открыл. Закрыл. Логично. Он вернулся к дивану.
      — Я вот все думаю, — вдруг сказала она. — Если побег Финкелстайну устроили не федералы, то кто же?
      — Кто-то, кому очень не нравился Франк, я думаю, — механически откликнулся Роб. Ему не хотелось говорить о делах.
      — У него были разногласия с Уайтфилдом…
      — С Уайтфилдом!
      — Да. Со строителем. А что?
      Возникла пауза.
      — Нет ли у тебя сигареты, — спросил Роб.
      Он вскочил на ноги. Закрыв глаза, он досчитал до десяти, чтобы предупредить неожиданную информационную перегрузку. Помедленнее, пожалуйста. Переключим скорости.
      — При чем тут Уайтфилд? — спросил он.
      — Если я тебе скажу, ты обещаешь мне его арестовать?
      Он присел рядом с диваном на корточки.
      — Слушай, — сказал он. — Ты не представляешь себе, как это важно.
      — Важно? Для кого?
      Он не ответил.
      — Роб, дорогой мой, не будь таким смешным. Сперва ты подвергаешь опасности свою карьеру, и мою тоже, явившись ко мне в отель. А теперь ты хочешь, чтобы я помогла твоей карьере? Никакой логики. Дурной тон.
      — Дело очень личное, Лора. Честно. Я не настаиваю, чтобы ты мне поверила, но было бы приятно.
      — Тебе дадут повышение?
      — Лора, я думал, ты меня хорошо знаешь.
      — Я-то?
      — Да, ты.
      — Семь лет назад, — сказала она спокойно, не меняя позы, одну ногу подогнув под ягодицы и качая второй, — ты арестовал моего отца, чтобы расстроить нашу с тобой помолвку. Помнишь?
      — Не я, так другой бы его арестовал.
      — Но арестовал-то именно ты.
      — У меня был приказ.
      — Ты хотел его арестовать.
      — Лора, Лора! — он чуть не взвыл. — У тебя в любовниках был психотерапевт, что ли? Что ты плетешь!
      — Но ведь правда же! — она вытянула обе ноги, будто приглашая его ими полюбоваться, а затем положила ногу на ногу. — Мы оба знали. Мы не созданы друг для друга. Тебе не нужна женщина, которая видит тебя насквозь, и которой это нравится. А мне не нужен мужчина, которого нельзя контролировать. Моего отца я едва знала. Видела его два раза в год. Твое… участие… в его… э… падении, скажем так — было просто предлогом.
      — Замечательно, — мрачно сказал Роб. Он пододвинул кресло к дивану и сел в него, глядя Лоре в лицо. — Давай не будем из-за этого ссориться сейчас. Столько лет прошло.
      — Перестань двигать мебель и скакать по помещению, — сказала она. — Я просто напоминаю. Наши пути разошлись. Я уехала в Сейнт-Луис. Я встретила Тито. Как-то вечером он напился и попытался меня изнасиловать. Я показала ему несколько вещей, которым ты меня научил. Сломала ему запястье. Это произвело на него такое большое впечатление, что он тут же решил на мне жениться. А ты тем временем продолжал переделывать мир.
      — Переделывать мир?
      Он пожал плечами. Не стоит преувеличивать.
      — Ты ведь в глубине души эпикуреец, Роб. Ты посмотрел вокруг и обнаружил, что в мире нет места эпикурейцу без дохода. Ты хотел, чтобы мир тебя принял. Мир отказался. Тогда ты решил, что переделаешь мир в соответствии с твоими вкусами. Ты принял участие в военных действиях. Дело не выгорело, получилось не то, чего ты ожидал. Ты присоединился к федералам. Вот, в общем, и все, переделыватель мира.
      Она снова скрестила ноги. Инстинктивно, подумал он. Да, редкая женщина. Красивая, в средиземноморском стиле, самая чувственная женщина из всех, кого он встречал. Велик соблазн. Он любил ее когда-то, и даже теперь мог легко представить ее у себя в объятиях снова, мог вообразить, как вдыхает ее запах, ласкает, прикасается губами к уникальному существу, квинтэссенции сильной женщины. В ее окружении нежных любовников не было. Мужчины, к которым она привыкла, были все как один грубые, костные, мужланистые, с детства усвоившие простую истину — к женщинам следует относиться чуть презрительно, даже в постели. Некоторые женщины предпочитают такой подход, и живут себе счастливо, во всех смыслах. Лора в число таких женщин не входила. Ее сложная, утонченная, темного оттенка сексуальность не понималась и не принималась мужчинами ее круга — отсюда распутство, постоянный поиск и, кстати сказать, бурный роман с Робом тоже, тогда, семь лет назад. Связь их была очень несовершенной, часто извращенной и сочащейся убийственной враждебностью вне постели, и даже иногда в постели, но очень, очень полнокровной. Но поддаться сейчас импульсу было бы равносильно вторичному попаданию в ловушку. Они слишком хорошо друг друга знали, и, удовлетворенная, страсть их наверняка тут же превратилась бы в неприязнь. Он помнил их стычки по утрам, каждое утро, скандалы, крики, яростные споры, не нуждавшиеся в предлогах, и полуденные драки, дававшие всему району пищу для разговоров, и синяк у Лоры под глазом, и шрам у него, Роба, на предплечье, результат удара наотмашь мясницким ножом — нет уж. Хватит. Не надо такого.
      Не говоря уж о том, что женщина, управляющая криминальным синдикатом из постели агента ФБР — абсурд.
      — В одном ты права, — сказал он.
      — В чем же?
      — В данный момент в мире нет организации достаточно молодой и динамичной, чтобы мир этот изменить.
      — ФБР не подходит? — спросила она участливо.
      — ФБР совершенно точно не подходит, — сказал он.
      Мы слишком хорошо натренированы, подумал он, ставя стакан на низкий столик и пряча руки в карманы. Обычные люди не нуждаются в чрезмерном трейнинге, или в тщательной промывке мозгов. Тупице говорят, что он борется за правое дело, что перспективы прекрасные, и что бывают и хуже работы, даже в области служения обществу, и тупица верит. Но элитные части состоят из людей сложных, а сложные нуждаются в психологической подготовке больше, чем остальные. Тот, кто выживает, становится сверхчеловеком — не в самом лучшем смысле. Мы приучены игнорировать все, что к нам непосредственно не относится. Можно у нас под носом намеренно и напоказ делать из человека кровавое месиво — мы и глазом не моргнем. Пропадают и продаются дети, преступность процветает и приносит выгоду несмотря на розовую статистику, большинство популяции ютится в жутких хибарах, влиятельные люди спокойно убивают ближних, и им это сходит с рук, родившиеся в неудачных обстоятельствах и плохо воспитанные убивают ближних просто от скуки, но пока у нас нет приказа, мы не двинемся. Будем сидеть в двух шагах на скамейке и спокойно наблюдать. Касательно же моей собственной личной ситуации — я не могу сейчас уйти в отставку.
      — Я не могу уйти в отставку, — сказал он. — Когда-нибудь я, наверное, обзаведусь семьей, остепенюсь, просто чтобы узнать — а как это? Но не сейчас. Дело Уайтфилда существует, и оно не закончено.
      Она кивнула.
      — И никогда не будет закончено, — сказала она.
      — Официально — может и не будет. Никаких улик, которые можно было бы предъявить на суде. Даже если бы я нашел улики, дело бы не открыли повторно. Слишком много важных людей замешано во все это, и все бы пострадали, и так далее. Но официальная часть меня меньше всего волнует.
      — Ну, хорошо, — сказала она. — Теперь я запуталась. Вроде бы, дело, о котором ты говоришь, к Сейнт-Луису не имеет отношения. Что это такое — дело Уайтфилда? О каком деле речь?
      Он подошел к портативному бару и налил себе еще.

IV.

      — Ладно, — сказал он. — Секретная информация. Надеюсь, ты понимаешь и не разгласишь.
      Она хмыкнула.
      — Десять лет назад Уайтфилд убил человека, — сказал Роберт. — Списали на самоубийство. Положили под сукно. Теперь слушай. Я должен что-то сделать по этому поводу перед тем, как уйти. У меня с Уайтфилдом личные счеты. Дело вел именно я. Крышку захлопнули до того, как мне удалось что-то раскопать. Затем… Лора, я…
      — Продолжай, коли начал.
      — Я встретился с Уайтфилдом. Не помню, о чем я его спрашивал, и чего я, собственно, от него добивался. Может, я просто хотел, чтобы он мне во всем признался. Или же я хотел, чтобы он мне объяснил, зачем он это сделал. Может, у него были веские причины, я бы понял. В любом случае я бы не стал заниматься делом дальше. Честно. Не собирался. Знаешь, что он сделал? Он рассмеялся мне в лицо. Сидел, сидел, и вдруг рассмеялся. Глядя на меня. Я до сих пор помню этот смех.
      — Кого он убил?
      — Уолша.
      — Подожди-ка…
      — Да?
      Она снова подняла указательный палец, призывая его к молчанию. Поколебалась.
      — Да?
      — А почему я должна тебе помогать? — спросила она игриво. — Что мне за это будет?
      Он улыбнулся неуверенно. Она засмеялась.
      — А ну сядь! — велела она. — Не зли меня. Рассержусь. — Она ушла в спальню и вернулась с портативным компьютером. — Иди сюда, — сказала она.
      — Ну, а…
      — Раз это так, [непеч. ], важно для тебя лично и все такое. Почему, интересно, когда мужики мерятся [непеч. ], я всегда оказываюсь в это замешана, а? Козлы.
      Некоторое время они сидели рядом на диване, просматривая информацию и пытаясь не возбуждаться.
      — Откуда у тебя все эти данные? — спросил Роб хрипло.
      — У Франка был тайник.
      — И что же?
      — А у меня страсть знать больше, чем другие.
      Текст и фотографии. Еще текст. Транскрипты телефонных разговоров. Фотографии. И, вдруг — вот оно.
      — Мамма мия, — сказал Роб.
      — Франк знал об убийстве. Когда ты мне сказал, я сразу об этом подумала. Все становится на свои места.
      — Не только знал. Когда он понял, что Уайтфилд заберет у него строительство, он…
      — Он собирался шантажировать его информацией.
      — Не собирался, а именно шантажировал. Поэтому Уайтфилд его убрал. В остроумии ему не откажешь. Ни твои горлохваты, ни мои ухари до такого не додумались бы. А так все просто! Дай мстительному Финкелстайну возможность бежать, и первый человек, за которым он погонится — тот, кто его подставил.
      — Доказать ничего нельзя.
      — Это не важно.
      — А пленки у меня есть. Записи.
      — О! Настоящие записи? Этих двух разговоров?
      — Да.
      — Послушаем?
      — Они не здесь.
      Роб допил, поставил стакан, и встал.
      — Удивительный ты человек, Лора. У тебя особый подход к людям. Надо было тебе пойти в медсестры. Значит, дело будет все-таки доведено до конца. Все нужные сведения наличествуют. — Он помолчал. Нужно было как-то дать ей понять, что он ей благодарен. Посочувствовать, проявить интерес к ее жизни. — А что же ты? — спросил он, проявляя интерес.
      Была ее очередь налить себе еще.
      — Ты имеешь в виду — не уйти ли мне из семейного предприятия? — сказала она. — Может и уйду. Как только найду себе еще какую-нибудь забаву.
      Некоторое время оба молчали. Напряжение росло. Они нежно поцеловались и тут же отскочили друг от друга.
      — Нет, — сказал Роберт, задерживая дыхание.
      — Нет, — подтвердила Лора, не глядя на него. — Совершенно точно — нет. Уходи, Роб. Быстро.
      Когда он ушел, Лора набрала рабочий номер Джульена. Включился автоответчик. Домашнего номера она не знала. Что ж. Не единственный же он младший менеджер на свете. Это Роб — единственный. Она накинула кожаную куртку. Выйдя из отеля, она подошла к краю тротуара, ища глазами свободное такси. Худой, среднего роста, с тонкими губами черный юноша вежливо спросил, не знает ли она, сколько сейчас времени. Она посмотрела на часы. Часы, кажется, не работали.
      — Около восьми, я думаю, — сказала она.
      — Я кажется опаздываю, — сказал он задумчиво. — Вот только не помню куда. Спасибо.
      Он ушел, мыча что-то, какую-то мелодию — Лоре показалась, что из «Аиды», итальянской оперы, на которую они с Робом когда-то ходили. Некоторые мелодии запомнились. Лора улыбнулась. Сколько странного народу в Нью-Йорке! Впрочем, странность эта — поверхностная. Молодой негр — мычит мелодию — что тут особенного? Многие мычат всевозможные мелодии. Она не могла себе представить, что вот, к примеру, хотя бы этот черный юноша, способен на неординарное действие— ну, например, на роман с аристократкой, или на написание симфонии. В этом городе люди не создают ситуации, но просто попадают в уже создавшиеся.

V.

      Джульен не любил, когда женщины ему отказывают ни с того, ни с сего. В плохом настроении он вышел из лифта и уже сунул было ключ в замок, как вдруг заметил что-то, что в обычном настроении прошло бы мимо его внимания. Он огляделся. Что-то в атмосфере. Что? Ничего особенного не слышно и не видно. Лестничная площадка не очень чистая, но она такая всегда. Стекло в лестничном окне — целое. С замком никто не баловался. И все-таки что-то было зловеще не так. В воздухе.
      Он вставил ключ, повернул, и очень осторожно открыл дверь. Темно. Он тронул выключатель и позволил двери закрыться за его спиной. Глаза остановились на любимом рабочем кресле. В этом кресле кто-то сидел, кому сидеть в нем было не положено. Мужчина. Мужчина улыбнулся.
      Волосы мужчины были темные и вьющиеся, глаза большие, а улыбка — как у слегка дебильного какого-нибудь типа с южной кромки Бруклина, какого-нибудь помощника менеджера в магазине мебели.
      — Здравствуй, Ави, — сказал Джульен.
      — Ого, кто пришел, — Ави не двинулся с места. Голос у него был ниже и медленнее, чем раньше. — Сколько лет, друг мой.
      — Да, — Джульен стоял не двигаясь. — Пять лет.
      — Пять лет, три месяца, несколько дней и часов. Ну-ка, посмотреть на тебя — изменился ты. Настоящий яппи ты теперь, Джульен, старик.
      Сунув руки в карманы, Джульен кашлянул и прошел в кухню.
      — Кофе хочешь?
      — Пива нет? — спросил Ави.
      — Немного есть.
      — Давай выпьем. За старые добрые времена.
      — Нет, — сказал Джульен. — Вот что, Ави. Я не тот, что был раньше.
      — Вижу. Ну и что?
      — Внезапные появления и незаконные проникновения меня больше не возбуждают.
      — Я просто думал…
      — Нет, — сказал Джульен. — Извини, Ави. Ты не останешься здесь ночевать. И пока ты не изменишься так, как изменился я, друзьями мы быть не можем. Вот скажи мне — зачем нужно было вламываться? Хотелось произвести впечатление, что ли?
      — Нет, — Ави нахмурился. — Джульен, мужик, мы шесть месяцев просидели в одной камере, и раза два я тебе действительно помог.
      — Могу дать денег. Можешь забрать все, что есть. Немного, увы. Но, повторяю, ночевать ты не останешься.
      Открыв ящик возле раковины, Джульен вынул из него пачку сигарет. Закурил. Ави разглядывал его.
      — Я сбежал, — сказал он.
      — Я понял.
      — Жаль, что ты не рад меня видеть. Дебби говорит, что ты по-прежнему пишешь стихи.
      — Не то, чтобы не рад, Ави. Дело не в этом.
      — Если бы кто другой…
      — Хорошо, тогда так, — сказал Джульен, начиная злиться. — Если бы на твоем месте сейчас был кто-то другой, я бы скинул его с лестницы. В пролет. А потом бы спустился и еще раз скинул бы. Все восемь этажей таким образом.
      — Ну извините, ваше превосходительство, — сказал Ави. — Да, я очень невежлив. Куда же это мои хорошие манеры подевались? Прихожу не предупредив. В следующий раз позвоню твоей секретарше, чтобы встречу назначить. Извини, что вломился, но твой телефон наверняка прослушивается, и я не мог просто стоять на улице и ждать, когда ваше превосходительство соизволят пожаловать домой. Меня ищут.
      — Вставайте, — сказал Джульен, — узники труда.
      — Мне нужен твой совет, — сообщил Ави.
      — По какому поводу?
      — Я пытаюсь придумать, что мне делать с остатком жизни.
      — Стань брокером недвижимости.
      Просторный, залитый солнцем офис. Блестящие полы. Массивный письменный стол. Стильный дисплей. Несколько кресел. Книжная полка. Ави Финкелстайн в костюме и галстуке, с серьезным выражением лица, пытается продавать недвижимость клиенту, который желает удостовериться, что поступает правильно, покупая очередной сарай в очередном пригороде. Ави — спокойный, солидный, рассудительный, терпеливо объясняет преимущества вложения одолженных у банка денег в жилплощадь на отшибе и выплачивания долга последующие тридцать лет.
      — Если мусора меня поймают, — сказал Ави, — двадцать пять до пожизненного мне обеспечены. Я не могу на такое пойти. Я мог бы стать профессиональным убийцей. Не здесь, конечно, а где-нибудь за морями. Также, мог бы переехать в Израиль или арабскую какую-нибудь страну и пойти учиться. И стать солдатом.
      — Тебя арестуют и передадут ФБР как только ты сойдешь с самолета.
      — Я возьму себе другое имя.
      — Тебе бы в политику пойти.
      Возникла пауза.
      — Знаю, что это шутка, — сказал Ави, — но, Джульен, мужик, это неплохая идея.
      — Вот и хорошо. У тебя все? Вон дверь, видишь?
      — Нет еще. Не спеши. Ты спишь с моей сестрой?
      Джульен помедлил, но ответил:
      — Да.
      — Это нехорошо.
      — Это как когда. Бывает и хорошо, особенно когда она в настроении.
      — Я не об этом. Преданность моей сестры — как преданность… Как зовут эту штуку? В сказках? Живет на болоте и затягивает тебя вниз, когда ты идешь мимо?
      — Не помню.
      — Но ты понял. Впрочем, я вас сам же и познакомил.
      — И теперь ты чувствуешь себя виноватым?
      — Можно и так сказать. Я твой должник.
      — Мне не нужны одолжения, Ави.
      — Слушай. У Дебби есть подруга. Зовут Марша. Уродина страшнейшая, но это к делу не относится. Марша знает кучу народа, но важно то, что она дружна с дочкой Живой Легенды.
      — Живой Легенды?
      — Да. Ты знаешь. Дочка продюссирует пьесы и в них играет…. э… как Дебби сказала?… эксплуатируя… да… эксплуатируя имя своего отца. Если бы Марша могла…
      — Откуда тебе все это известно?
      — Дебби рассказывала. Она всегда со мной делится планами.
      Джульен открыл холодильник, достал банку пива и протянул Ави.
      — Продолжай, — сказал он.

VI.

      Глянув на лицо Дебби, Юджин понял, что его присутствие не одобряют.
      Дебби была бледная и раздраженная. Толстые губы плотно сжаты. В глаза Юджину она не посмотрела. На лице Джульена застыла маниакальная ухмылка — он прочно решил быть сегодня веселым и хорошим. Юджину вдруг пришло в голову, что стремительный рыжий… хмм… недолюбливает свою… любовницу. Слово «герлфренд», употребляемое вместо слова «любовница» Джульен ненавидел, что всех, кроме Юджина, забавляло. Юджин подозревал, что Джульен по-своему прав.
      Встретившись у станции метро, они направились в контору благотворительной компании, в которой работала Марша. Прошли индейским строем, один за другим, через строительное заграждение. Дебби нечаянно ступила в лужу, по поверхности которой расплылись масляные круги, и какой-то химикат, возможно ядовитый, плававший в луже, разъел ей итальянский туфель, изменив его цвет и повергнув хозяйку туфля в еще более сумрачное настроение, чем раньше.
      Здание строилось в добром старом девятнадцатом столетии, в стиле неоклассицизма, имело мощные стены, просторные помещения, и вызывающе высокие потолки. Несколько благотворительных организаций оккупировали нижний этаж.
      Наличествовали письменные столы, шкафы архивного типа — все это контрастировало с благородной архитектурой здания. Приятно одетые женщины сидели за столами. Некоторые болтали между собой, другие предпочитали телефон. Две или три из них с умным видом таращились в компьютерные мониторы. Свободная атмосфера.
      — Привет, Дебз! — среднего возраста белая женщина в свободных штанах помахала рукой от своего стола. — Сядьте вон в те кресла, я сейчас подойду!
      Дебби ответила на приветствие.
      Юджин не выдержал и, перегнувшись через один из столов и протянув руку через голову молодой некрасивой женщины, испугав ее, дотронулся до занавеси. Занавесь оказалась бархатная. Дебби яростно зашептала в ухо Джульену. Он хихикнул. Она осведомилась тихим недобрым голосом, что это его так развеселило. Он попытался ее успокоить. Она не успокаивалась. Он сказал — хорошо, подмигнул Юджину, и пробормотал ему в ухо:
      — Не трогай ничего, а то Дебби сейчас корову родит.
      Юджин представил себе Дебби, рожающую корову, и тоже хихикнул, и в этот момент Дебби потеряла терпение. Она сказала — и ей было все равно, кто ее услышит:
      — А знаешь, что? А пошел ты на [непеч. ]! С этого момента занимайся своей карьерой сам! На меня не рассчитывай.
      И пошла к двери. Джульен протянул руку и схватил ее за предплечье.
      — Пусти! — крикнула Дебби.
      Он потянул ее на себя и, не утруждая себя переходом на шепот, сказал ей в ухо:
      — Не будь дурой, Дебби.
      Дебби было чуть больше двадцати, и была она полна страсти и энергии. Юджин ждал, что сейчас она начнет вырываться, или орать, а потом выбежит на улицу. Ему, Юджину, было все равно. Не его баталия. К его удивлению, Дебби собралась, выпрямилась — Джульен ее отпустил — и поправила волосы небрежным движением, проявляя мудрость не по годам и быстро поняв, что здесь не место для скандалов. Юджин даже зауважал ее.
      Сопровождаемая удивленными взглядами и перешептыванием, средневозрастная знакомая Дебби встала, потянулась с удовольствием, и присоединилась к группе у входа.
      — Привет, — сказала она, протягивая руку — Юджину первому. — Меня зовут Марша.
      Вежливые приветствия.
      Снаружи команда блуждающих голубей замахала крыльями и устремилась из под ног в поднебесье. Джульен обернулся, чтобы еще раз посмотреть на здание. Они с Юджином обменялись замечаниями, в основном саркастического плана, а женщины слушали — Дебби терпеливо, Марша с любопытством.
      — Голубокровных следует субсидировать, — заключил Джульен.
      — Вы так думаете? — Марша рассмеялась.
      Если бы она шла с ним рядом, Дебби дернула бы Джульена за рукав.
      — Аристократия — часть культуры любого города, — разглагольствовал Джульен. — Любой особняк нуждается в богатой семье, которая любила бы его. А этот выглядит сиротливо. Нет ничего более безличного, чем благотворительная компания.
      — Никто не может позволить себе жить в таком большом особняке в этом районе, — объяснила Марша.
      — Правильно, — согласился Джульен. — Район потерял из-за этого индивидуальность. Голубокровным нужно дать больше денег.
      — Вы не думаете, что денег у них достаточно?
      — Недостаточно, чтобы жить в этом особняке. Правительство кидается миллиардами каждый год — почему бы не кинуть голубокровным миллиард-другой на проживание? Это лучше, чем…
      — Публика такое никогда не одобрит, — вмешалась Дебби, боясь, что сейчас Джульен что-нибудь такое ляпнет.
      — Публика была в свое время против домашних водопроводов. Публику совершенно незачем ставить в известность. Ну, ладно. Пойдем-ка в парк.
      Предложение удивило обеих женщин. Идея явно не приходила им самим в головы, а была она, идея, хороша.
      Сияло солнце. Сопливые дети бегали туда-сюда. Сентрал Парк, с его неожиданными сочетаниями — скалистых склонов, мощеных и немощеных, то извилистых, то элегантно прямых аллей, озер и ручьев, Замка Бельведер и Театра Делакорт — в центре Манхаттана, окруженный со всех сторон, кроме одной, довоенными небоскребами с толстыми стенами и изящными крышами — у Парижа, развратного старшего брата Нью-Йорка, такого нет.
      Они пошли по главной аллее к Раковине. Марша и Дебби обсуждали общих знакомых — смеясь, шутя, бездумно нарушая Третью Заповедь. Юджин и Джульен по большей части молчали. Четверка проследовала за Раковину — Марша и Дебби не замечали окружения, мешали катающимся по плацу на роликах (катающиеся рассматривали мощеный гладким булыжником плац перед Раковиной как свою собственность), Юджин и Джульен были осторожнее и относились к обстановке с уважением. Они спустились по ступеням к Летнему Театру и сели наконец на одну из скамеек на аллее, ведущей к Лодочному Дому. Уличный певец развлекал публику одной из дюжины умеренно мелодичных песенок семидесятых годов, компенсируя недостаток голосовых данных мощным переносным усилителем.
      — Ну так что же, — обратилась Марша к Джульену. — Дебби говорит, что вы пишете стихи.
      — Да, — подтвердил Джульен, улыбаясь заторможенной калифорнийской улыбкой. — Иногда. Когда у меня нет других занятий.
      — Какие же это занятия?
      Джульен немного подумал.
      — Очень люблю поспать, — сообщил он. — Также, я много времени провожу в пьяном состоянии. Остальное время посвящаю сексу и кино. И еще я играю на гитаре в группе вот этого парня.
      — О! Вы играете вместе? — Марша изобразила комнатной температуры интерес. Джульен ей, кажется, нравился.
      — Нет, конечно, — удивился Джульен (Юджин сделал усилие, чтобы не засмеяться). — Нет. Мы работаем вместе. Играем мы по раздельности.
      Марша не нашла это замечание смешным. Глядя на нее, Дебби облегченно отметила, что пока что Марша не настроена обижаться.
      — О, — сказала Марша. — Понимаю. — А затем, воодушевленно, разговорчиво, и светски-осторожно спросила, — Так какие же стихи вы пишете?
      Джульен нахмурил веснушчатый лоб. Дебби собиралась что-то сказать, но он опередил ее.
      — Ну, как, — сказал он. — Хорошие, в основном.
      — Но, — настаивала Марша, благосклонно улыбаясь, — на что похожи ваши стихи? На каких поэтов? Какие поэты вам нравятся?
      Отвернувшись, Юджин поднял бровь, стараясь не засмеяться. Джульен не знал, что ответить. Вытянув ноги, он долго наблюдал за белкой, прибежавшей узнать, не дадут ли ей здесь чего-нибудь.
      — Что сказать, — протянул он. — В профессиональном смысле я нахожусь в стадии, когда никому подражать уже не нужно, если это то, о чем вы спросили. Другими словами, мой стиль — он мой собственный, и ни на какие другие стили не похож. Мне нравится По… Киплинг… Лорд Байрон, я думаю…
      — Эдгар Аллан По?
      — Да.
      — А какие современные поэты вам нравятся?
      — Никакие.
      — Как, совсем?
      — Совсем.
      Марша удивилась. Забавным ответ Джульена она не нашла.
      — Вы читали Гейл Монтелл?