Последний проект

— Что?

— Кто-то стрелял в меня рядом с моим домом. По счастью, они промахнулись.

Джил замолчал, не зная, что на это сказать. Почувствовав, что пауза неприлично затягивается, он решительно произнес:

— У тебя свои проблемы, Саймон, у меня — свои. Ты можешь делать то, что считаешь нужным, и я же со своей стороны обязан приложить все силы, чтобы сохранить фирму. Не думаю, что твое дальнейшее пребывание среди нас пойдет компании на пользу. Я отстраняю тебя от работы в фирме до дальнейшего уведомления. Ты должен немедленно покинуть это здание.

— Но, Джил…

— Я сказал — «немедленно»! — бросил Джил, поднялся с кресла, склонился над столом и, трясясь всем телом, ожег меня взглядом.

— О’кей, о’кей, ухожу.

28

Я шагал домой, то и дело опасливо оглядываясь через плечо. За мной определенно тянулся хвост. Это была женщина лет тридцати в джинсах и стеганой куртке. Она шла ярдах в тридцати позади меня, не делая никаких попыток укрыться. Из полиции, решил я. Однако, не будучи в этом до конца уверен, я изрядно волновался. Я повернулся и помахал ей рукой. Она остановилась и закурила сигарету, поглядывая на меня исподлобья.

В моей душе творилось нечто невообразимое. Столкновение с Артом окончательно доконало мою и без того перенапряженную нервную систему. Вооруженный пистолетом алкоголик мог напугать кого угодно. Арт был психически неустойчив и крайне опасен — прежде всего для самого себя. Ну и для меня, конечно.

На Джила я тоже был зол, хотя и понимал его точку зрения. Разве мог он ожидать, что один из его подчиненных станет рыться в столе своего коллеги? Компания «Ревер партнерс» попала в очень трудное положение, а я не делал ничего, чтобы ей помочь. Он пытался быть ко мне снисходительным, а я его подвел.

Как бы то ни было, но поддержка Джила для меня очень много значила. Он доверял мне в то время, когда другие отказали мне в доверии. Он протянул мне руку в тот момент, когда я в этом нуждался. Джил был человеком глубоко порядочным и я очень его уважал. И вот теперь он не хочет иметь со мной никаких дел.

Я не знал, разрешит ли мне Джил вернуться на службу. Мне очень нравилась работа в «Ревер», и мне вовсе не хотелось уходить. Особенно таким образом. Лишь месяц тому назад «Ревер» был для меня буквально всем. Компания и сейчас имела для меня огромное значение, являясь связующим звеном с безмятежным прошлым. Будущее выглядело весьма мрачно. Мне грозило будущее без жены, без работы, а, если не буду крайне осторожным, то рискую получить и пулю в лоб. Нет, я не мог позволить себе сидеть у моря и ждать погоды. Я был обязан найти убийцу Фрэнка и Джона до того, как он прикончит меня. Только после этого у меня вновь появится надежда хоть каким-то образом упорядочить свою жизнь.

Когда я вернулся домой, автоответчик встретил меня веселым подмигиванием красного глазка. На какую-то секунду у меня возникла дурацкая мысль, что это могла звонить Лайза. Естественно, это была не она.

«Привет, Саймон. Это — Келли, — её голос, обычно громкий и уверенный, звучал как-то приглушенно. — Я звонила тебе на работу, но мне сказали, что ты ушел до конца дня. Мне надо с тобой поговорить. Позвони».

Я тут же набрал номер коммутатора «Бостонских пептидов», и меня без промедления соединили с Келли. Она не сказал, о чем намерена беседовать, и мы договорились встретиться на ленче в кафе на Гарвард-сквер, подальше от её коллег.

Это было вегетарианское заведение, битком набитое студентами. Несмотря на то, что я пришел ранее назначенного срока, Келли уже была там и нервно дымила сигаретой. Мы обменялись приветствиями и, взяв подносы, встали в очередь на раздачу. Я выбрал салат, а Келли предпочла запеканку с какой-то зеленой начинкой. После этого мы заняли место за только что освободившимся столиком.

Келли достала сигарету, но тут же отложила её в сторону, поскольку мы оказались в некурящей зоне и на нас мог обрушить свой гнев официант.

— Мне не следовало приходить, — начала она.

— А я страшно рад, что ты это сделала.

— Лайза запретила бы мне говорить с тобой. Так же как, впрочем, и Генри.

— У тебя, видимо, появилась весьма серьезная причина для встречи.

— Да, видимо так.

Я молчал, ожидая продолжения, а Келли тем временем ковырялась вилкой в своей запеканке.

— Лайза чувствует себя очень скверно и считает, что виноват в этом ты.

— Знаю.

— Я много об этом думала, — продолжила Келли, — и не совсем уверена, что она во всем права. Сама не знаю почему, но я тебе верю и считаю, что ты должен знать причину беспокойства Лайзы. То, за что её уволили. Мне плевать, как ты поступишь с этой информацией, если только не используешь её против Лайзы. Или против меня. Однако в любом случае, я тебе ничего не говорила. О’кей?

— О’кей, — согласно кивнул я.

— Как только «Бостонские пепитды» перешли под крыло «Био один», Лайза попросила сообщить ей некоторые данные о «Невроксиле-5». Она хотел проверить, нельзя ли эти исследования использовать в её работе с Болезнью Паркинсона.

— Генри Чан мне об этом сказал, но никаких других сведений я от него так и получил.

— Поначалу Клизма ответил полным отказом. Он ведет все дела в обстановке полной секретности. Каждый получает лишь те сведения, которые абсолютно необходимы в его работе. Но Лайза, как тебе известно, умеет настоять на своём.

В ответ я лишь улыбнулся.

— Одним словом, ей каким-то образом удалось убедить Клизму. Но тот сильно ограничил круг данных, к которым она получила допуск. В основном это были результаты ранних экспериментов с престарелыми крысами.

Келли поднесла ко рту кусок запеканки, и мне прошлось ждать, пока она кончит жевать.

— Информация оказалась практически бесполезной, но ничего иного она получить не смогла, — наконец продолжила Келли. — Тем не менее, изучая её, Лайза заметила нечто такое, что ускользнуло от внимания Клизмы.

— Что именно?

— После нескольких месяцев приема «Невроксила-5» довольно много крыс погибло.

Я вопросительно вскинул брови.

— В этом нет ничего экстраординарного, — заметив мое недоумение, сказала Келли. — Старые животные умирают. И это учитывает любой экспериментатор. Странным здесь было лишь то, что необычно высокий процент животных погиб в результате инсульта.

— Инсульта? Неужели и у крыс случаются инсульты?

— У крыс бывают многие болезни, которыми страдаем и мы. Особенно в лабораториях.

— Понимаю.

— Ты знаешь, что такое инсульт?

— Он случается, когда в мозгу закупориваются сосуды, не так ли?

— Да. Инсульт является следствием закупорки сосудов головного мозга или, напротив, при кровоизлиянии в мозг. Он обычно приводит к параличу или смерти.

— Следовательно, опасения Лайзы имели под собой серьезные основания?

— Не исключено.

— Что значит «не исключено»? Ведь «Невроксил-5» — ничто иное, как смертельный яд, если после его приема животные погибали от инсульта.

— Всё не так просто. Большая часть крыс выживала или погибала от вполне естественных причин. Доля погибших от инсульта была лишь чуть выше статистической средней.

— Но Лайза придавала этому отклонению большое значение?

— Да. Первым делом она поговорила об этом с Генри. Тот посоветовал ей обратится к Клизме, что она и сделала.

Я начинал понимать, как развивались события.

— И Эневер сказал ей, что не видит в этом ничего страшного?

— Точно. Он заявил, что наблюдения Лайзы не имеют достаточного статистического обоснования. А на просьбу предоставить дополнительные данные для того, чтобы подтвердить или опровергнуть наблюдения, Клизма ответил отказом. Он сказал, что все данные уже тщательно проанализированы, и оснований для беспокойства нет.

— Подобный ответ Лайзу, естественно, не удовлетворил.

— Ты же её знаешь, — улыбнулась Келли. — Она сказала, что успокоится лишь тогда, когда лично проверит все данные. Получив очередной отказ, твоя супруга, ни много ни мало, назвала его «лжецом», и обвинила в том, что он недостаточно тщательно проверял цифры.

— И он её уволил?

— Что вовсе не удивительно, — сказала Келли.

Меня это тоже не удивило. Я знал, что Лайза много лет подобным образом отравляла жизнь Генри Чена. Но у того, видимо, было больше терпения, чем у Эневера. Теперь я понимал, что он имел в виду, когда говорил о несовместимости Лайзы и «Био один».

— Ты случайно не знаешь, что тревожило Лайзу? — спросил я у Келли.

— Сама я результатов испытаний не видела, и все, что тебе рассказала, слышала только от Лайзы. Думаю, что с чисто статистической точки зрения Клизма был прав. Но я работала с Лайзой более двух лет и доверяю её интуиции. Здесь что-то есть. Но что точно, я сказать не могу.

— Как я могу это выяснить?

— Ты? — с изумлением переспросила Келли. — Лично ты выяснить ничего не сможешь.

— А ты мне не могла бы помочь?

Келли опустила взгляд на свою уже почти пустую тарелку и сказала:

— Нет, не могу. Если меня уволят, то в отличие от Лайзы мне будет не просто найти работу. Томас Эневер — враг могущественный, и его месть мне ни к чему.

— Хмм… А что показали клинические испытания на людях? Там тоже проявились какие-нибудь статистические отклонения?

— Не думаю, — ответила Келли. — Все данные поступают в Управление контроля пищевых продуктов и медицинских препаратов. УКППЛ сразу подняло бы шум, если хотя бы один человек умер от инсульта после приема «Невроксила-5».

— А что, если смерть наступает не у всех и не сразу, а лишь после несколько месяцев приема препарата?

— Не знаю, — немного подумав, ответила Келли. — Первая и вторая фазы клинических испытаний суммарно охватили лишь несколько сотен людей. Поэтому не исключено, что отдельные негативные проявления ускользнули от внимания исследователей. Именно поэтому проводится третья фаза испытаний, которая распространяется на тысячу, а то и более пациентов.

— Именно это сейчас и происходит, не так ли?

— Да. Испытания планируется закончить к марту будущего года.

— Тебе известно что-нибудь о промежуточных результатах? — поинтересовался я.

— Ты, наверное, шутишь? — фыркнула Келли. — Их знает только Эневер. Однако, если подходить строго формально, то и он на этой стадии испытаний результаты знать не должен.

Я вспомнил, что в одном из документов в файлах Арта говорилось, что испытания проводятся вслепую.

— Есть ли способ узнать результаты?

— Нет, — ответила, Келли, а я замолчал, давая ей возможность подумать. — Впрочем можно попытаться напрямую связаться с врачами из участвующих в испытаниях клиник.

— Ты не могла бы дать мне список этих больниц?

— Исключено.

Её слова страшно меня огорчили. Я не сомневался, что Лайза обнаружила нечто важное, но не видел, как можно взломать возведенную вокруг «Био один» стену секретности.

— Ты можешь сделать вот что, — сказала Келли. — Я почти уверена в том, что сообщение о начале третьей фазы испытаний было помещено в «Медицинском журнале Новой Англии». Я помню, какой фурор это известие произвело в среде биохимиков.

— Я тоже помню. Именно после этого сообщения котировки акций «Био один» взлетели к небесам.

— Возможно. Это ты делаешь деньги. Мое дело производить всего лишь лекарства.

Этот укол я оставил без внимания.

— Прости, — продолжала Келли, — но насколько мне помнится, там был приведен перечень медицинских учреждений, участвовавших во второй фазе испытаний. Многие из них наверняка привлечены и к третьей фазе. Ты мог бы с ними связаться.

— Спасибо. Я попытаюсь.

Мы покончили с едой, и Келли заторопилась на работу, чтобы её, не дай Бог, не увидели в моем обществе.

— Как поживают «Бостонский пептиды» без Лайзы? — спросил я напоследок.

— Нам её очень не хватает, но, тем не менее, «Пептиды» поживают превосходно. Мы получили первые сведения от добровольцев, принимающих участие в эксперименте. Похоже, препарат не таит в себе опасности, хотя и вызывает у небольшой части испытуемых депрессию.

— Депрессию?

Лайза тоже принимала «БП-56».

Я вспомнил, какой неустойчивой стала её психика примерно через неделю после смерти Фрэнка, какую нетерпимость она стала проявлять при общении со мной, как во всем её поведении вдруг стала проявляться столь не характерная для неё иррациональность. Я припомнил её безнадежно мрачное настроение, и мне стало понятно, почему она отвергала все мои попытки ей помочь. Вызванная химическим препаратом депрессия в сочетании со стрессом, связанным со смертью отца, привела её в такое душевное состояние, преодолеть которое она была просто не в силах. Лайза бежала, не выдержав всех этих мучений.

— В чем дело, Саймон?

Лайза не хотела, чтобы её коллеги знали о том, что она проводит на себе эксперименты. Я не знал, распространяется ли это на Келли, но в любом случае ей об этом должна рассказать сама Лайза, а вовсе не я.

— Ничего. Я просто задумался. Но ведь это не столь серьезный недостаток, чтобы вызвать запрет на лекарство?

— Нет, конечно, — ответила Келли. — Побочный эффект легко устранить. Для этого в комбинации с «БП-56» надо всего лишь прописывать «Прозак». Однако, мне надо бежать, — сказала он, бросив взгляд на часы. — Я, правда, не хочу, чтобы нас увидели вместе.

— О’кей, — согласился я, решив, что Келли вовсе не обязательно знать о том, что во время беседы за нами велось наблюдение. — Шагай. У меня нет слов, чтобы выразить тебе благодарность.

Келли улыбнулась и вышла.

Выждав пару минут, я вышел из вегетарианского заведения, свернул за угол и зашел в бар, который частенько навещал в свою бытность студентом Школы бизнеса. Эскортирующая меня дама предпочла остаться на улице. Я заказал себе пива и погрузился в размышления о том, что сообщила мне Келли.

Итак, Лайза находилась в состоянии депрессии. Не той депрессии, которая является следствием напряженной работы, горя или семейных осложнений, а той, которая вызвана действием химического препарата. Этот стресс биохимического происхождения окрасил бы весь её мир в безысходно черные цвета даже в нормальной обстановке. Учитывая же то состояние, в котором она уже находилась, все её существование превратилось в сущий ад.

Как это ни странно звучит, но узнав о побочном действии препарата, я испытал некоторое облегчение. Теперь, когда она перестала принимать лекарство, у меня появились шансы убедить её вернуться ко мне. Но мне еще предстояло доказать, что я не убивал Фрэнка.

Следующий вопрос, на которой мне необходимо было найти ответ, заключался в том, что же происходит с «Невроксилом-5». Нельзя исключать, что с «Невроксилом-5» все в полном порядке, и те отклонения, которые заметила Лайза, находятся в рамках вполне допустимой статистической погрешности, или просто статистически нерепрезентативны. Возможно, что они являются всего лишь рядом случайных совпадений, которые довольно часто происходят в жизни. Если это так, то я зря трачу силы и время.

Но что, если предположения Лайзы имеют под собой основания? Что, если «Невроксил-5» действительно провоцировал инсульты у подопытных крыс? Какие выводы из этого следовали?

Из этого следовало лишь то, что лекарство, вместо того, чтобы исцелять, убивало некоторых из тех людей, которые его принимают. А это в свою очередь означало катастрофу. Для всех страдающих Болезнью Альцгеймера, для «Био один» и для «Ревер».

Я не знал, какое отношение к этой потенциальной катастрофе могли иметь Фрэнк и Джон. Что касается Фрэнка, то он с «Био один» дел фактически не вел. Это была прерогатива Арта. Но в то же время я не забыл загадочного замечания Арта о том, что Фрэнк незадолго до смерти интересовался делами компании. Кроме того, имелось сообщение на моем автоответчике, в котором Джон сообщал, что обнаружил в связи с «Био один» нечто такое, что меня может заинтересовать. Может быть, он хотел сказать мне, что «Невроксил-5» является смертельно опасным?

Во всех этих вопросах имелось одно большое «ЕСЛИ». Мне предстояло найти доказательства. Я допил пиво, дошагал до ближайшей станции подземки и отправился домой.

***

«Медицинский журнал Новой Англии» был представлен в Интернете. Я без всякого труда нашел резюме статьи, о которой упоминала Келли. После этого я позвонил в редакцию с просьбой прислать мне по факсу полный текст статьи. Статья была озаглавлена «Ограниченные испытания „Невроксила-5“, как средства против Болезни Альцгеймера». Авторов у статьи было несколько, однако на первом месте в длинном списке этих достойных мужей значилось имя Томаса Э. Эневера. В статье приводились результаты клинических испытаний препарата на восьмидесяти четырех пациентах, страдающих Болезнью Альцгеймера. Выборка была слишком незначительной для того, чтобы сделать окончательные выводы, но авторы высказывали осторожное предположение о том, что результаты испытаний дают основания для некоторого оптимизма. Никаких существенных различий в «негативных последствиях» между группой пациентов, принимающих «Невроксил-5», и контрольной группой, принимающей нейтральный заменитель, или «плацебо», если следовать терминологии статьи, не наблюдалось. В конце материала помещался список из шести медицинских центров, принимавших участие в клинических испытаниях препарата. Назывались и имена врачей, руководивших экспериментом. Келли предполагала, что большинство этих учреждений и людей были приглашены принять участие и в третьей фазе клинических испытаний.

Для того чтобы найти адреса и телефоны этих центров, мне пришлось более часа ползать по Интернету. Четыре из них находились в Новой Англии, два — в Иллинойсе и один — во Флориде — главном центре сосредоточения страдающих синдромом Альцгеймера. Было пять вечера, и все контакты с центрами в Новой Англии пришлось отложить до утра.

Я заварил себе чаю и принялся разбирать поступившую с утра корреспонденцию. В основном она состояла из посланий рекламного характера, но на одном из конвертов адрес был написан от руки, хорошо знакомым мне почерком.

Почерком Лайзы.

Я уселся на диван и аккуратно вскрыл письмо. Приступить к чтению я не осмеливался. Речь в нем не могла идти о «Био один», поскольку оно было отправлено еще до того, как Энн могла передать дочери мою просьбу. Возможно, Лайза хочет сказать мне, что скучает, что сожалеет о своем отъезде и о том, что рвется назад в Бостон.

Но я ошибся. Письмо было совсем не об этом.

«Дорогой, Саймон, у меня имеются для тебя кое-какие новости. Вчера я была на приеме у нашего домашнего врача, и он сказал, что у него не осталось никаких сомнений — я беременна.

Я считаю, что ты вправе узнать об этом одновременно со мной. Но ты одновременно должен узнать и то, что я не намерена менять своего решения остаться в Калифорнии. Я хочу находиться как можно дальше от Бостона, от тебя, от смерти папы а, если такое возможно, то и от себя. Есть проблемы, решать которые я сейчас не способна. Я по-прежнему не знаю, виноват ли ты в смерти папы и смогу ли я тебе когда-нибудь снова верить.

Твои и мои родители не справились с нашим воспитанием, и я не хочу, чтобы нечто подобное случилось бы и с нашим ребенком. Надеюсь, что здесь, в Калифорнии, я могу начать все заново, создать новую жизнь для себя и младенца, которого ношу в своем чреве.

Я знаю, что ты звонил маме. Не пытайся установить со мной связь, я должна быть вдалеке от тебя. Надеюсь, что наступит момент, когда я буду в силах на тебя смотреть и с тобой разговаривать. Но это не сейчас.

Лайза».

Я перечитывал письмо снова и снова, лишь для того, чтобы убедиться в том, что я все понял правильно. Во мне бушевал ураган противоречивых чувств. Во-первых, это был первобытный восторг от того, что мне предстояло стать отцом. Скоро на свет должно было появиться маленькое человеческое существо, в создании которого я тоже принимал участие.

Но увижу ли я его когда-нибудь?

Мы не планировали иметь ребенка. Более того, мы даже никогда не говорили о детях. Мы как бы молча соглашались с тем, что это — вопрос отдаленного будущего и что здесь таится потенциальная конфликтная ситуация, наступление которой нам хотелось по возможности отдалить.

Для неё, как и для меня, принадлежность к разным религиозным конфессиям и национальные различия никакого значения не имели. Совсем напротив, это освобождало нас от влияния тех традиций, в которых мы воспитывались с детства. Но как быть с нашими детьми? Мне хотелось взрастить наших будущих отпрысков в английском духе, что означало частную школу и хотя бы поверхностное знакомство с Англиканской церковью. Я хотел это не ради себя, а ради своих предков, перед которыми я испытывал чувство долга. Титул, не имеющий для меня никакого значения, должен перейти к моим детям, так же как и часть традиций, в которых я был воспитан. Суть проблемы заключалась в том, что Лайза, как я подозревал, испытывала точно такие же чувства, но только с обратным знаком. Иудаизм, как известно, наследуется по женской линии.

Как бы то ни было, но в данный момент все эти рассуждения имели чисто академический интерес. Лайза была беременна. Она намеревалась потребовать себе все права на ребенка и оставить его у себя в Калифорнии. Внутренняя ирония ситуации меня задевала. И задевала очень болезненно. Помимо моей воли получалось так, что я следую всем худшим традициям своей семьи, разбрасывая своих отпрысков по всем уголкам земного шара. И я, наверное, в сотый раз задал себе вопрос, нет ли у меня где-нибудь братьев и сестер, о которых отец не удосужился мне сказать. Как я мог оказаться таким снобом, чтобы цепляться за этот глупый титул? Одним словом, получалось так, что я — несмотря на все свои старания — оставался все тем же вшивым англичанином, желающим видеть в детях свое подобие. Итак, ребенку повезет, если его будут держать от меня подальше.

Перестань нести чушь, сказал я себе. Ведь для тебя не имеет никакого значения, кем будут твои дети — англичанами, американцами, евреями или индусами. Для тебя будет иметь значение лишь то, что твоего ребенка родила Лайза.

Я не сомневался в том, что стану хорошим отцом, а она — прекрасной матерью. Я представил, как мы все вместе веселимся. Папа и мама весело хохочут, а их несмышленое дитя что-то радостно бормочет, пуская пузыри. Итак, теоретически мы могли бы создать превосходную, крепкую семью.

Если Лайза предоставит нам такой шанс.

Мне хотелось как можно меньше выходить на улицу, поэтому я заказал себе пиццу и сел сочинять письмо Лайзе. Послание я собирался адресовать её мамаше в надежде, что та передаст его дочери. К тому времени, когда прозвучал звонок, я успел написать и отправить в корзину несколько вариантов.

Оказалось, что ко мне пришел Мартинез. Я пригласил его в гостиную и, указывая на пиццу, спросил:

— Не желаете?

— Спасибо, нет. От всех видов фаст-фуд я стараюсь держаться подальше.

— Я думал, что при вашей работе это невозможно.

— Обожаю бороться с трудностями, — ответил он.

Я внимательно посмотрел на его фигуру. Парень был в отличной физической форме. Худощавый, но в то же время очень спортивный.

— Присаживайтесь, — сказал я. — Прошу прощения, что не приглашал вас ко мне раньше, но мне показалось, что на улице вы себя чувствуете лучше, чем в помещении.

— Вы правы. Именно об этом я и хотел с вами поговорить.

— Слушаю.

— Сержант Махони нас отзывает. Говорит, что у него нет оснований продолжать за вами наблюдение.

Мне стало как-то не по себе. Оказывается, я до сих пор и не подозревал, насколько успокаивающе действовали на меня мои почти невидимые компаньоны.

— Но разве ему не известно, что меня пытались убить?

— Не забывайте, что формально мы всего лишь следим за вами, а вовсе не охраняем.

— Боже мой, — пробормотал я.

— Строго говоря, я не должен здесь находиться, — улыбнулся Мартинез. — Полицейскими правилами не предусмотрено, чтобы коп информировал подозреваемого, что его хвост исчезает.

— Понимаю, и благодарю. Неужели сержанту Махони плевать на то, что меня застрелят?

Мартинез в ответ лишь пожал плечами.

— Он меня не очень любит, не так ли?

Мартинез снова ограничился молчаливым пожатием плеч.

— А, как вы?

— Я всего лишь тупой полицейский, выполняющий приказы начальства, — сказал Мартинез, поднимаясь на ноги. — Но мне очень не нравится, когда убивают невинных людей. Если вас что-то серьезно обеспокоит, позвоните. — Он вытянул из бумажника визитку и вручил её мне. — И советую соблюдать осторожность.

— Спасибо, — сказал я, принимаю карточку. — Постараюсь.

Уснуть я не мог. Те, кто хотели меня прикончить, обязательно повторят свою попытку. Они просто обязаны это сделать. Когда за мной был полицейский хвост, у меня оставалась хоть какая-то надежда на защиту. Теперь я лишился и её.

Скорее всего, Махони просто вычеркнул меня из своего списка подозреваемых, но это событие, которого я так долго ждал, показалось мне этой длинной ночью вовсе не утешительным. Бороться со страхом, находясь в одиночестве в четырех стенах было чрезвычайно трудно. Мне страшно повезло, что стрелявший в меня человек промахнулся. Но убийцы, вне сомнения, повторят попытку. Спрятаться я не мог и избежать пули, по всей вероятности, мне не удастся. Я, правда, мог оттянуть гибель, полностью замкнувшись от внешнего мира. Я могу опустить жалюзи и существовать, делая заказы в пиццериях, китайских или индийских ресторанах.

Я лежал в постели, которая представлялась мне огромной, а сам я казался себе совершенно крошечным и одиноким. Мне так не хватало рядом с собой теплого тела Лайзы и её объятий, которые могли бы меня успокоить и вселить в мое сердце отвагу. Если бы она была рядом, то я без страха думал бы о возможной смерти. Однако Лайза находилась далеко, а ночь была полна ужаса.

Итак, я должен стать отцом! Подумав об этом, я рассмеялся. И это был горький смех. Кого я хочу обмануть? Мне повезет, если я протяну неделю. О девяти месяцах не могло быть и речи.

Я выбрался из постели и налил себе виски. На какое-то время алкоголь меня согрел, и я даже почувствовал себя в относительной безопасности. Но немного пораскинув мозгами, я вылил весь оставшийся в бутылке скотч в кухонную раковину.

Загнав себя в алкогольный ступор, я свою жизнь не спасу. Если я хочу остаться в живых, если хочу, чтобы у моего ребенка был отец — пусть и в тысячах миль от него, я должен что-то предпринять. Предпринять немедленно.

29

Ранним утром я, упаковав кое-какие вещи, вызвал такси.

— Куда едем? — спросил водитель-индиец.

— Аэропорт «Логан».

Машин на дороге было немного, и я весь путь до аэродрома то и дело поглядывал через плечо назад. Вряд ли за мной кто-то следил, но полной уверенности в этом у меня все же не было. Я отчаянно боролся с искушением отправиться прямиком к международному терминалу и взять билет на Лондон. В Англии я был бы в полной безопасности. Убийцы, оставшиеся по другую сторону океана, при всем желании ничего не могли бы мне сделать.

У меня был выбор — бежать и забыть о «Ревер», «Био один» и Лайзе или уйти в подполье и попытаться схватиться с врагом, кем бы тот ни был. Во втором случае мне предстояло шататься вокруг Бостона до тех пор, пока меня не настигнет пуля.

Впрочем, все эти размышления не имели никакого практического смысла. Во-первых, я давно решил для себя, что никуда не убегу из страны, в которой живет Лайза, и, во-вторых, мой паспорт все еще находился у помощника прокурора.

Поэтому я попросил водителя такси высадить меня у терминала отправлений внутренних линий. Проболтавшись с полчаса по зданию аэровокзала и убедившись в отсутствии слежки, я отправился к стойке фирмы «Хертц», где и взял напрокат ничем не примечательный белый «Форд». Я проехал по 128 восьмой дороге до зоны отдыха и свернул на парковку. За мной, очевидно, никто не следовал, поскольку прошло более двух минут до того, как со скоростного шоссе съехала первая машина. Судя по всему, мне пока ничего не грозило.

Оставаясь в машине, я изучил свой список медицинских центров, занимающихся Болезнью Альцгеймера, а затем с помощью сотового телефона договорился о визите в три из них.

Первым в моем списке значился доктор Херман А. Незербрук, — сотрудник одного из крошечных университетов, заполонивших все окрестности Бостона. Его небольшой кабинет находился в здании Исследовательского медицинского центра, носившего имя известного политика штата Массачусетс, ныне покойного.

Доктору было лет шестьдесят, и он показался мне равнодушным, усталым и немного циничным человеком. Такой выражение лиц часто можно увидеть у замшелых преподавателей, а, возможно, и у ученых. Он довольно вежливо меня приветствовал и тут же вручил мне кружку растворимого кофе. Я в свою очередь передал ему свою карточку.

— Не могли бы вы, мистер Айот, напомнить мне, где вы трудитесь? По телефону я это как-то не уловил.

— Я работаю в «Ревер партнерс» — одной из венчурных компаний, инвестирующих средства в фирму «Био один», которая в настоящее время проводит третью фазу клинических испытаний «Невроксила-5». Вы, насколько нам известно, принимаете участие в проверке этого лекарства против Болезни Альцгеймера. Я не ошибся?

— Нет, вы не ошиблись. Мы сравнительно недавно закончили вторую фазу и теперь, естественно, участвуем в третьей. Но боюсь, что я не вправе обсуждать с вами коммерческую сторону нашей работы. На эту тему вам лучше всего побеседовать с самим доктором Эневером.

— Меня сейчас больше заботит безопасность лекарства.

— Да, вы упомянули об этом по телефону. Но мы, как и положено в ходе испытаний, весьма тщательно наблюдаем за всеми пациентами.

— Не сомневаюсь. Не замечали ли вы каких-либо негативных последствий?

Исследуя Болезнь Альцгеймера, я узнал, что о всех негативных последствиях приема лекарства врачи должны сообщать немедленно.

Незербрук некоторое время внимательно на меня смотрел, словно решая, стоит ли отвечать на мой вопрос. Затем он встал, подошел к канцелярскому шкафу и извлек из него папку.

— Сейчас посмотрим. В нашем эксперименте принимали участие тринадцать пациентов. За год, в течение которого проводились испытания мы имели два осложнения. У одного из них случился инфаркт миокарда, а у другого появились признаки диабета. Но поскольку мы имели дело с престарелыми пациентами, этого можно было ожидать. И все они, к счастью, выжили.