Тень Саддама Хусейна

      - Зачем я тебе понадобился, Микаелеф? - спросил он резко. - Я очень занят.
      Хашим встал и поздоровался с ним.
      - Пожалуйста, садись, Акрам. Это я попросил Микаелефа пригласить тебя сюда.
      Акрам знал, что Хашим офицер госбезопасности. Все его высокомерие вмиг улетучилось.
      - Ты, наверное, согласишься с тем, - начал Хашим, - что безопасность нашего президента для нас превыше всего.
      - Да, конечно, - истово ответил Акрам, ничего не подозревая.
      - Мне стало известно, что некий правительственный чиновник, ранее служивший в министерстве иностранных дел, теперь работает на американцев.
      - Что?! - вскрикнул Акрам так, как если бы ему сказали, что американская морская пехота заняла позиции вокруг президентского дворца.
      - Лично я этому не верю, - продолжал Хашим. - И все же это надо проверить. Эти сведения попали ко мне из очень надежного источника.
      Он сделал паузу и впился строгим взглядом прямо в глаза Акраму, как и подобает офицеру безопасности. Это было великолепное зрелище.
      - Мне понадобится ваша помощь, Акрам Салем. Мне нужен кто-то, кому бы я абсолютно доверял. Я могу рассчитывать на вас?
      - Разумеется, - встрепенулся Акрам. - Разумеется.
      - Отлично. Человек, которого мы ищем, по описанию, чрезмерно уверен в себе, высказывается по любому поводу, неприятно говорлив, всем дает советы и считает свое мнение непогрешимым. Вы знаете такого, Акрам?
      Тот призадумался, усиленно морща лоб, и, наконец, отрицательно помотал головой.
      - Нет, Хашим, - сказал он с нервной улыбкой. - Я такого не припоминаю.
      - Ну это не так важно, - заметил Хашим, - но я был бы благодарен вам за вашу бдительность. Как только заметите такого человека, тут же доложите мне.
      Акрам лихорадочно закивал головой.
      Единственным изъяном нашей затеи было то, что Акрам начнет докучать Хашиму. О любом, кто разговорится в его присутствии, он, чтобы выслужиться и отвести от себя подозрения, будет докладывать Хашиму. Но Хашим и это учел.
      - Приходите ко мне только в том случае, если действительно это чего-то стоит, - серьезно сказал он. - А то заставите меня бегать за людьми, которые ни в чем не повинны.
      Акрам ушел, а мы ещё долго хохотали.
      - Я рад, что ты похож на президента, а не твой зятек, - сказал Хашим.
      Через несколько дней я позвонил Тарику и спросил, изменилось ли поведение зятя.
      - Не понимаю, что ты ему сказал, Микаелеф, - ответил Тарик, посмеиваясь, - но повлияло несомненно. Он тих как мышка.
      В течение этого года произошло несколько попыток покушения на президента. Я никак не мог определить, Латиф ли стоит за этими покушениями или кто-то еще. После войны в стране был избыток нелегального оружия, его просто можно было подбирать на улицах. Вооруженные нападения участились. Это заставляло меня быть особенно осторожным, когда я заменял Саддама. Иногда приходилось пользоваться системой "кактус", которая пока помогала мне.
      Однажды в Багдаде, на Палестинской улице, кортеж Саддама задержало дорожное происшествие. К таким случаям охрана президента относится с особой подозрительностью, поэтому машины президента тут же повернули обратно. Засада, как оказалось, была в двухстах метрах впереди. Нападавшие сразу начали стрелять вслед повернувшим машинам президента и охраны, но расстояние из-за большой скорости быстро увеличивалось и стрельба велась почти вслепую. Один личный охранник был убит, несколько других ранены, однако президент не пострадал.
      Другая попытка была устроена несколькими неделями позже, но тоже не удалась, так как у кого-то из нападавших сдали нервы и он начал стрелять, когда машина Саддама ещё не подъехала к намеченному роковому месту. Саддам потерял ещё одного личного охранника, но одним больше, одним меньше...
      Третий случай произошел в аль-Басре и, судя по всему, это была работа одной из шиитских группировок. Саддам присутствовал на заседании комитета Баасской партии и собирался уже уезжать, когда в дверях взорвалась бомба. Были убиты трое мужчин и одна женщина, много прохожих получили ранения. Саддам, конечно, остался невредим. Один из убитых, говорили, был похож на Саддама, и вполне возможно, что это был один из десяти или двенадцати двойников президента. Я никогда не подменял Саддама в Кувейте, хотя идея использовать двойников в разных местах очень импонировала Саддаму, может, потому и погиб один из двойников в Басре.
      Ирак был настолько разорен и повержен союзными войсками год тому назад, что, к удивлению и облегчению Саддама, ООН, а особенно США, не вмешивалась во внутренние дела страны. Саддам по-прежнему вызывал меня к себе просто для того, чтобы поговорить о западном мире вообще и о США в особенности. Он получал удовольствие, используя меня как подобие звукового отражателя, но всякое мое возражение могло мне дорого обойтись.
      Однажды, войдя в его кабинет, я застал его за телефонным разговором. Как потом оказалось, он говорил с Тариком Азизом. Он широко улыбался, слушая собеседника, а потом громко рассмеялся. Окончив разговор с Тариком, он, не колеблясь, пересказал его мне в деталях.
      Дело было в том, что Тарик только что вернулся из тюрьмы Абу Граиб. Делегация США захотела ознакомиться с состоянием наших тюрем, и Тарик с удовольствием удовлетворил их пожелание. Конечно, он повел их к уголовникам, а не в корпус "перевоспитания", где находятся диссиденты. Кое-кто из заключенных решил поиздеваться над делегацией, а через несколько минут они устроили американцам настоящий кошачий концерт.
      - Представляешь? - Саддам зааплодировал. - Как жаль, что я этого не слышал.
      Он настолько был доволен, что послал начальнику тюрьмы приказ: всем участникам "комитета встречи" американской делегации скостить срок пребывания в тюрьме наполовину.
      Его критика Совета Безопасности ООН была уничтожающей. Он был уверен, что совет преступно непоследователен в исполнении собственных резолюций, полностью находится под влиянием США и под их нажимом санкционировал "освобождение" Кувейта.
      - США не заинтересованы в благосостоянии нашей страны, - жаловался Саддам. - Если бы они об этом думали, то не настаивали бы на продолжении санкций, которые ежедневно уничтожают простой иракский народ. Они объявили войну Ираку, потому что мы слишком сильны. Вот в чем причина. - Он ударил несколько раз по столу кулаком, да так сильно, что запрыгали карандаши и ручки. - Сколько раз предметом обсуждения Совета Безопасности был Израиль, и сколько было принято резолюций, требующих от него ухода с Голанских высот и передачи их Сирии. А Западный берег реки Иордан, южный Ливан! Эти проклятые евреи игнорируют все резолюции, и ООН ничего не предпринимает против них.
      Эта тема всегда приводила его в гнев. Начав, он уже не мог остановиться и способен был говорить часами.
      Он был убежден, что политика США всегда преследовала только свои личные интересы и цели, чтобы контролировать цены на нефть на Среднем Востоке. Они стараются создать обстановку, при которой ни одно арабское государство не сможет иметь доминирующее влияние в этом районе. Во время войны 1980-1988 годов США сначала поддерживали Иран, потом Ирак, затем снова Иран. Саддам напомнил мне, что в те времена была в ходу шутка: спрашивают: "На чьей стороне сейчас Америка?" - отвечают: "На стороне проигравшего".
      - США никогда не поддержат влиятельную арабскую страну. Они весь последний год нападают на Ирак, потому что не могут смириться с тем, что Саддам получил контроль над богатыми нефтяными ресурсами Кувейта. Они давно против курдов, потому что объединенный независимый Курдистан станет самой богатой страной на Среднем Востоке. Они против шиитов, потому что те, объединившись с Ираном, станут Исламской империей. Они против коммунистов лишь по одной причине - потому что они коммунисты! - Саддам грубо расхохотался. - Американцам нужна дивизия на Среднем Востоке, - продолжал он разглагольствовать и оседлал любимую тему - единого арабского мира. Я согласился с ним, что США никогда этого не допустят. Он утверждал, что даже если бы за это проголосовала каждая арабская страна, Америка начала бы войну прежде, чем арабский союз был заключен. Теперь, когда Ирак побежден и не способен вести войну, США удовлетворены. Лучше побежденный Саддам, чем восстающие курды или шиитские народы. Иногда мне кажется, что американцам ни к чему такие слова, как свобода и равенство. Их рассуждения о правах человека это лицемерие. На самом деле им нужны власть и прибыль.
      Несмотря на мою ненависть к Саддаму и его основанному на терроре режиму, я сочувствовал его идеям. Многим его взгляды покажутся грубым извращением исторических событий, но его оценку позиции США разделяют многие в Ираке и даже в других странах.
      Окружение Саддама и его родственники приноровились ловко обходить препятствия, возникшие после объявления международных санкций против Ирака. Дороги между Иорданией, Турцией и Сирией были забиты контрабандными грузами, попадавшими не только во дворцы Саддама и правительственные учреждения. Удай и в особенности Хуссейн Камиль нажили, благодаря этим санкциям, целые состояния.
      Все это тяжело отзывалось на жизни простого народа. Критическое состояние иракской экономики и последствия войны сказались прежде всего на населении, это обсуждалось в коридорах ООН и беспокоило и заставляло задумываться многих членов этой организации.
      Самым большим препятствием на пути решения этих вопросов была позиция, занятая Соединенными Штатами и Великобританией, считавшими, что любое послабление по отношению к Ираку позволит Саддаму снова начать реализовывать свою программу вооружения. Более всего ратовали за снятие санкций Россия и Франция, два полноправных члена ООН. Россия, сама переживающая экономический кризис и которой Ирак должен 11 миллиардов долларов, лелеяла надежду получить хотя бы часть своего долга, если Ираку снова будет открыт свободный доступ на рынки. У Франции были свои надежды и интересы, связанные с рынками иракской нефти и вооружения. Что касается США, то, наоборот, эти заботы их не волновали, поскольку война в Заливе открыла им новые и выгодные пути. Иными словами, здесь приоритеты стран членов ООН сталкивались, и сомнений в том, что интересы США возобладают, не было.
      Жестокой реальностью для Ирака стало то обстоятельство, что результаты тридцатилетнего, пусть неровного и неустойчивого, но все же подъема иракской экономики после Второй мировой войны и до начала ирано-иракского конфликта, по сути дела, были сведены к нулю. Ахиллесовой пятой экономики Ирака была её полная зависимость от нефтяных доходов. После войны в Заливе добыча нефти стала быстро сокращаться и достигала лишь одного миллиарда долларов.
      Последствия двух разорительных войн и экономической блокады ощущались всеми иракцами без исключения. Весь свой гнев люди направляли на Соединенные Штаты и отчасти на Великобританию, противившиеся всеми силами снятию санкций. Саддам, публично выступая, всегда называл эти две страны главными противниками Ирака, говорил о "Великом Сатане" и возлагал на эти две страны всю вину за бедственное положение своей родины. После таких эмоциональных выступлений во время демонстраций на улицах иракских городов сжигались американские флаги. Репутация Саддама достаточно скоро была восстановлена. Он снова, во всяком случае для следящего за ним мира, стал борцом за свой народ. Даже на меня он порой производил впечатление, но обмануть уже не мог, как не мог и поколебать моего давнего и убежденного решения помочь свергнуть его.
      Саддам, как всегда, постарался использовать возросший к нему интерес, и в июне мне было велено посетить несколько детских больниц в окрестностях дворца. Одно из таких посещений привело меня в больницу аль-Масур в Багдаде. То, что я увидел там, повергло меня в ужас.
      Меня встретил старший хирург-ортопед. Он прежде всего показал мне детей больных раком. Я обратил внимание, что детей в палате стало больше, чем в мое последнее посещение. Я обратился к доктору за разъяснениями.
      - Да, Ваше Превосходительство, - печально подтвердил он мои наблюдения. - Значительный рост заболеваний детей раком и лейкемией. Но лишь некоторых удается успешно лечить.
      - Почему? - спросил я. В таких случаях Саддам обычно проявляет особое сострадание, в основном внешнее. Мне не надо было притворяться. То, что я увидел, меня глубоко взволновало, и в эту минуту я готов был винить и ООН и США, да и весь мир тоже.
      - У нас нет ни лекарств, ни возможности их использовать, Ваше Превосходительство, - ответил врач, защищаясь. - То немногое, что мы получаем, обычно присылают нам добровольные международные организации, сочувствующие нам и понимающие наше положение. Но это им грозит неприятностями. Того, что они дают, нам хватает всего на несколько дней.
      Меня заинтересовало, чем доктор может объяснить такой рост раковых заболеваний у детей.
      - Мы проводим много вскрытий в последние два года. В большинстве случаев причина одна - легкие детей заражены мельчайшими частицами графитной пыли. Нам известно, что союзники сбрасывали графитные бомбы. Графит оказывает губительное влияние на легкие детей. Это не может быть совпадением. - Доктор в нерешительности умолк. - В вашу канцелярию мы уже послали сообщение об этом.
      - Да, конечно, - поспешил подтвердить я. - Я просто забыл, должно быть. Столько дел, всего не удержишь в памяти. Каковы цифры?
      - После войны число заболеваний раком и лейкемией у детей от шести до пятнадцати лет выросло в четыре раза.
      Я был просто потрясен. Графитные бомбы повредили средства связи, не оставляя особых следов, но я не знал, что это повлечет за собой такие страшные последствия.
      Огромное число детей попадало в больницы в состоянии истощения. В палате лежало около тридцати истощенных детей, многие даже не поднималось с коек, настолько они были плохи. Некоторые лежали неподвижно и, кажется, без сознания. Кое-кто сидел, но их исхудалые лица с огромными глазами свидетельствовали об отчаянном положении.
      - Какое количество детей находится в таком состоянии? - спросил я.
      - Здесь, у нас? Несколько сотен. Но такое можно увидеть в каждой больнице нашей страны. Их много тысяч. Мы считаем, что около трети наших детей страдают от недоедания. Но в больницы они попадают лишь тогда, когда находятся на грани смерти.
      - Эти дети здесь из-за недоедания?
      - В большинстве случаев да, - ответил доктор. - Их иммунная система настолько ослабела, что для них опасен любой вирус или инфекция. Они страдают от множественных заболеваний, но у нас почти нет лекарств, и все они истощены.
      Я остановился у постели маленькой девочки. Она сидела на краю кровати и потухшим взглядом смотрела на пол. Ручки и ножки её напоминали тонкие палки, а исхудалое лицо выражало страдание. Я сел рядом с ней.
      - Сколько тебе лет? - спросил я, смягчив голос.
      - Шесть, - еле слышно сказала она.
      - Где твои родители?
      - Мама дома, а папу убили на войне.
      - Как тебя зовут?
      - Надия.
      - Надия? - Это имя отозвалось во мне такой болью, что мне было трудно сдержаться. Я обернулся, чтобы убедиться, что поблизости нет никого и никто меня не услышит.
      - У меня тоже была маленькая девочка, которую звали Надия, - шепнул я ей.
      - Она умерла? - спросила малютка с детской непосредственностью.
      - Да, - ответил я.
      - Ты любил ее?
      - Да, я очень любил её.
      Девочка понимающе кивнула.
      - Я тоже скоро умру. Когда я встречусь с ней на небе, я скажу ей, что её папа любит её.
      Я почти ничего не видел от слез. Мне нечего было ответить девочке. Я коснулся её плеча, попробовал сказать ей, что она не умрет и скоро поправится. Но слова застряли у меня в горле. Я поцеловал её в лоб и присоединился к доктору, который наклонился над лежавшим на кровати ребенком в другом углу.
      Лишь покинув палату, я успокоился настолько, что мог собраться с мыслями и заговорить. Я повернулся к доктору и спросил:
      - Если бы эта девочка была вашей дочерью, куда бы вы её направили для лечения?
      Доктор одновременно удивился и растрогался, увидев, как на меня подействовало увиденное.
      - Ваше превосходительство, она получает здесь максимум внимания. Но наши возможности...
      Я поднял руку, останавливая его.
      - Я понимаю все ваши трудности, доктор, и не собираюсь критиковать вас и вашу работу. Я уверен, что вы делаете все возможное. Но ответьте мне на мой вопрос. Куда бы вы её направили?
      - Не знаю, - честно признался доктор. - Можно поискать частную клинику, но это стоит очень дорого. Я бы...
      Я снова прервал его.
      - В таком случае, окажите мне услугу, найдите клинику для этого ребенка. Неважно, сколько это будет стоить. Счета будете посылать мне.
      Мое решение было необдуманным и поспешным, я не знал, как к этому отнесется Саддам, но надеялся, что он будет снисходителен. В любом случае, если мне придется платить самому, я это сделаю.
      Мы посетили ещё несколько палат, где меня ждали такие же душераздирающие сцены, но теперь у меня уже не хватило духу беседовать с детьми. Все равно всех спасти мне не удастся.
      - Какие у вас ещё проблемы? - спросил я доктора.
      - Почти все, которые существуют в нынешнее время. Такое распространенное заболевание, как язва двенадцатиперстной кишки, становится смертельным, потому что у нас нет лекарств для его лечения. Не хватает антибиотиков. Резко возросло количество несчастных случаев на дорогах. Палата с жертвами дорожных происшествий переполнена до отказа.
      Покидая больницу я был полон решимости сделать все, что в моих силах. Это же я и сказал Хашиму на обратном пути во дворец.
      - И что конкретно ты сделаешь, Микаелеф? Больницам по всей стране нужны деньги, капитал, который не в силах собрать один человек. Если бы Саддам пожертвовал все свое богатство на систему здравоохранения, это было бы малой частью того, что следует туда вложить.
      Поддерживать какую-либо связь с Софи, было бы невозможно без помощи Латифа и Абдуллы. В начале года мне сообщили, что она сейчас в Нью-Йорке, и я был рад узнать, что у неё все благополучно. Когда мы встречались с Латифом, я передавал ему письма для нее, и иногда, несмотря на риск, она тоже передавала весточки о себе. Если бы мое письмо попало в чужие руки, это была бы верная смерть. Я не знал, как попадают письма из Багдада в Нью-Йорк и обратно, но предполагал, что у Латифа есть контакты в некоторых иностранных посольствах, действующих в Багдаде.
      Ее письма вселяли в меня надежду, что она приходит в себя после того, что ей пришлось пережить. Прошло два года после её отъезда и мне очень её не хватало, но я утешал себя тем, что она здорова и в безопасности. Ее письма, как всегда, были теплыми и нежными и вселяли в меня надежду на то, что она по-прежнему любит меня.
      После долгого перерыва позвонил Абдулла, и, как было условлено, я поехал в город следующим вечером. Приехав за полчаса до захода солнца, я медленно прогуливался, стараясь не вызвать подозрение. Но время шло, и я стал беспокоиться. Прождав два часа, я вернулся домой.
      Я был уверен, что выполнил все, о чем мы договаривались, и теперь тревожился, что произошло что-то серьезное. Если Латиф и его товарищи арестованы, а похоже, так и случилось, тогда мне следует побеспокоиться и о своих делах. Кому ещё Латиф сказал о моем существовании? Откроется ли мое участие? Латиф для конспирации стал Мохаммедом, но это едва ли могло служить защитой. В госбезопасности большие специалисты, умеющие выбивать информацию. Даже если о моей связи с ними и не узнают, я не сомневался, что Саддам вспомнит о своих подозрениях.
      Я пребывал в полном неведении, пока наконец через неделю мне не позвонил Абдулла.
      - Я сегодня позвонил брату, - сказал он после ничего не значащих фраз. Мне было известно, что у Абдуллы были сестры и сын.
      - Я звонил несколько раз, но он мне не ответил. Тебе не кажется это немного странным, Миклеф?
      - Возможно, - ответил я. - Может, он чем-то занят. Попробуй позвони еще.
      И снова меня охватила тревога за судьбу Латифа. Прошло несколько недель, на звонки Абдуллы никто не отвечал. При его последней попытке обнаружилось, что линия отключена. Я был лишен какой-либо возможности навести справки по официальным каналам. Теперь я уже испытывал настоящий страх, что Латиф и его друзья мертвы. Все изменил разговор с Хашимом, заставивший меня поверить, что он ещё жив.
      После смерти отца Хашима, мы как-то сблизились, хотя и не вспоминали о наших с ним разговорах о муках совести.
      На следующий день после звонка Абдуллы я не видел Хашима все утро, пока он наконец не пришел в Черный кабинет.
      - Хорошо, что ты сегодня вообще пришел, - заявил я ему. - Попьем чайку перед уходом домой.
      Хашим улыбнулся, но было видно, что мысли его заняты чем-то более серьезным.
      - Я только что из тюрьмы Абу Граиб. Допрашивал арестованного, который, судя по всему, замешан в покушении на президента несколько месяцев назад. Поскольку я был свидетелем покушения, меня попросили уточнить некоторые детали.
      - И что произошло?
      Хашим посмотрел на меня.
      - Это было довольно неприятно, Микаелеф. Ты помнишь наш разговор, после похорон моего отца?
      - Конечно, - ответил я.
      - Тогда я не стану тебе лгать. Я и раньше участвовал в допросах. Я делал с людьми такое, что мне искренне стыдно. Но я верил, что это нужно. Я никогда не получал удовольствия от этого, как другие... как мои товарищи офицеры.
      Да, смерть отца сильно повлияла на Хашима. После похорон отца он впервые допрашивал арестованного, и ему было явно не по себе.
      - Он умер? - спросил я.
      - Нет, - ответил Хашим, тяжело вздохнув. - У него есть информация, которая нужна госбезопасности. Они, конечно, потом убьют его, но не сразу.
      - Как его зовут? - небрежно спросил я.
      - Как зовут? - удивился Хашим. - Какое значение имеет его имя?
      - В общем, никакого, - быстро сказал я. - Но он человек. У него есть семья.
      - Да, конечно. Я уверен, что есть, но я не знаю его имени. Он, правда, говорил что-то, что позабавило всех, но я не понял, что все это значит. Он был привязан к стулу, и один из охранников загонял ему булавки под ногти. Его лицо и руки покрывали ожоги от сигарет, и он был зверски избит с головы до пят. Он был почти без сознания, но в нем все равно чувствовалась такая враждебная сила и... достоинство. При всем моем опыте, я редко встречал таких людей.
      - Что он говорил, Хашим? - снова спросил я, не желая больше слышать о муках, которые терпел этот бедняга.
      Хашим задумчиво посмотрел на меня, видимо, гадая, чем вызвана моя настойчивость.
      - Его спрашивали, как называется его организация и кто её лидер. Один из офицеров плюнул ему в лицо и спросил, кого бы они посадили на место Саддама, если бы их покушение удалось. Арестованный ответил ему: "Мы посадили бы на его место кактус".
      Я насторожился.
      - Странный ответ. - Я пытался сдерживать себя, как мог, голос мой был ровен. - Как ты думаешь, что он имел в виду?
      Снова глаза Хашима в раздумье остановились на мне.
      - Мы пока ещё не знаем. Но я уверен, что мои коллеги дознаются в конце концов.
      Думая, как спасти Латифа, я приходил в отчаяние. Я не сомневался, что вскоре они его убьют (с моим или без моего невольного участия), но, как я ни старался, никак не мог придумать план, который хотя бы отдаленно давал надежду на успех. Хашим иногда принимал участие в допросах человека, которого я про себя называл Латифом. Временами я подумывал привлечь к этому Хашима, но в то же время боялся рисковать. Он разочаровался в самом себе, а не в режиме Саддама и едва ли согласится оказать помощь его врагу.
      Я почти покорился судьбе и смирился с мыслью, что я бессилен что-либо сделать, как вдруг Хашим принес мне новость, с одной стороны подтверждающую, что человек, арестованный два месяца назад действительно Латиф, а с другой - вселившую в меня надежду, что появилась возможность устроить ему побег.
      - Ты помнишь заключенного, о котором я тебе говорил несколько недель назад? - спросил меня Хашим. - Того, который поразил меня своей стойкостью духа?
      Первое, о чем я подумал, - что Хашим скажет мне о смерти Латифа.
      - Того, кто подменил бы Саддама кактусом? - переспросил я.
      - Да. Я видел его сегодня утром. Его перевели в другую тюрьму.
      Обрадованный тем, что Латиф жив, я все же призадумался, зачем Хашим рассказывает мне это.
      - Ну и что? - спросил я.
      - Его допрашивают вот уже сколько недель, но они так и не сломили его. Это какой-то необыкновенный человек.
      Я едва удержался, чтобы не сказать: "Я знаю", но я не собирался рисковать жизнью.
      - Они не убьют его до тех пор, пока не вытянут все сведения.
      - Сколько же это продлится?
      - Сколько можно идти по пустыне, Микаелеф? Думаю, что осталось недолго. Его переводят в Самар.
      У меня кровь застыла в жилах, когда я услышал слово "Самар". Ванны с серной кислотой и казнь Муллы были ещё свежи в моей памяти. От ужаса, что Латифа тоже ожидает такой конец, я просто оцепенел.
      - Через час после того, как его туда привезут, он уже будет мертв, промолвил я, не в силах скрыть свой ужас. - Когда же его отправляют?
      - Завтра, вместе с другими шестью заключенными курдами. Ты слышал о Самаре? Это не простая тюрьма.
      - Я был там. - И я рассказал о своем знакомстве с Удаем.
      - Тогда ты догадываешься, какая судьба ждет Мохаммеда?
      - Кого? - переспросил я, не сразу вспомнив, что это вымышленное имя Латифа.
      - О, так его зовут. Мы больше ничего о нем не знаем, кроме того, что он коммунист и связан с тайными организациями, действовавшими против Саддама.
      Это было окончательное подтверждение того, что заключенный, о котором рассказал мне Хашим, - Латиф.
      В последнее время Хашим часто подвозил меня домой. Он жил всего в трех километрах от меня. В тот вечер, когда он подвез меня до моего дома, я впервые пригласил его к себе. События дня явно тревожили его, и я решил, что ему компания не помешает. Он с удовольствием согласился.
      Мы говорили какое-то время на общие темы, но вскоре разговор вернулся к допросам Латифа.
      - Я люблю свою службу, - сказал Хашим. - Мне кажется, я готов все сделать для Ирака, но я не вынес бы того, что досталось Мохаммеду. Как может человек переносить страшные мучения ради своих убеждений? Откуда такая сила и выдержка, Микаелеф?
      - Это вера, Хашим, - ответил я.
      - Вера? - воскликнул в недоумении Хашим. - Да ведь он коммунист! У него нет веры.
      - Коммунизм и есть его вера. Он готовил себя к тому, чтобы посвятить свою жизнь, даже принести её в жертву той цели, в которую верит. Эта вера не более фанатична, чем исламизм или христианство. Некоторые сказали бы так.
      - Возможно, - согласился Хашим. - Но я уверен, что им движет что-то большее. Этот человек мог бы многое рассказать. Я уверен в этом.
      - И все же, - сказал я равнодушно, - завтра он будет мертв.
      Хашим понуро опустил голову. Я смотрел на него и думал, что, возможно, он уже изменил свои убеждения. Он во многом изменился за последние несколько месяцев и, возможно, уже готов помочь мне спасти Латифа.
      Мне хотелось продолжить наш разговор, но постоянная мысль, что в доме могут быть подслушивающие устройства, заставляла меня быть осторожным.
      - Давай выйдем в сад и там поговорим, Хашим. Мне нужен свежий воздух.
      Он довольно охотно согласился. Сев на скамейку, я продолжил наступление.
      - Ты думаешь этот Мохаммед заслуживает смерти, Хашим? Мы оба прекрасно знаем, что завтра Мохаммеда медленно опустят в ванну с серной кислотой. Его мучения во время ареста были куда менее страшными, чем те, что ждут его перед смертью. Ведь это так будет? Твой отец одобрил бы это?
      Он резко повернулся ко мне, глаза его были полны слез.
      - Ради Аллаха! Что ты хочешь услышать от меня, Микаелеф? Должен он умирать в мучительной агонии? Нет, не должен. Справедливо ли, что такой мужественный человек должен заживо раствориться в кислоте? Нет и нет! Хашим встал и стал ходить, возбужденно жестикулируя. - Но что я могу поделать? Я ничего не могу. У меня нет возможности помочь Мохаммеду.
      Я спокойно сидел на скамье. Разговор почти достиг своей кульминации.
      - Главное в том, Хашим... помог бы ты ему, если бы была возможность?
      - Конечно, помог! Я горжусь им так сильно, что не нахожу слов. Я бы с радостью помог ему, если бы мог. Но я не могу ничего сделать!
      - Можешь, - тихо сказал я.
      Хашим резко остановился и посмотрел на меня с подозрением.
      - О чем ты говоришь?
      Я зашел слишком далеко, чтобы отступать. Если я ошибся в Хашиме, я заплачу за это жизнью. У меня не было выбора, и я пошел вперед.
      - Сядь, Хашим.
      Он сел, не сводя с меня глаз.
      - О чем ты говоришь, Микаелеф?
      Я глубоко вздохнул.
      - Настоящее имя человека, о котором мы говорим, не Мохаммед.
      Я чувствовал, как глаза Хашима прожигают меня насквозь.
      - Объясни! - приказал он.
      Сердце мое отчаянно колотилось, пока я набирался сил, чтобы продолжить.
      - Его настоящее имя Латиф Паша аль-Рабака.
      Хашим остолбенело смотрел на меня.
      - Откуда ты знаешь?
      - Он мой шурин.
      Сначала Хашим помолчал. А потом медленно покачал головой.
      - Да, братья аль-Рабака. Я помню, что читал о них в твоем досье. Латиф это старший брат, не так ли?
      - Да, самый младший, Абдулла, был убит во время покушения на Удая. Второй брат, Рафик, был застрелен в тюрьме аль-Карада несколькими неделями позднее.
      - А ты, Микаелеф? - спросил Хашим, несколько придя в себя. - Ты один из них?
      - Нет, - осторожно ответил я. - Не совсем. Но некоторые их идеи я разделяю.
      - Какие?
      - Я уже достаточно тебе сказал, Хашим. Сейчас твоя очередь. Ты сказал, что сделал бы что-нибудь, чтобы помочь Латифу, если бы мог. Ты также признавался мне, что после смерти отца тебя мучает совесть за то, что тебе пришлось делать на службе. Возможно, это тот случай, когда ты можешь искупить свою вину. Ты готов сделать это?