Тень Саддама Хусейна

      До последнего момента министр иностранных дел Тарик и его заместитель Назар Хамдун делали все, чтобы добиться договоренности. Воздушным сообщением между Багдадом и Амманом, единственным иностранным аэропортом, открытым для связи с Ираком, пользовались лишь главы правительств, политики и дипломаты, надеющиеся в последнюю минуту подписать соглашение. Решением ООН Ирак должен вывести свои войска к полуночи 15 января, но срок наступил и прошел, а иракская армия все ещё оставалась в Кувейте.
      Утром 16 января над Багдадом висел тяжелый туман. Не по этой ли причине не прилетели бомбардировщики? Большинство населения укрылось в домах, слушая новости по радио, в семьях все старались держаться поближе друг к другу и ждали налета. Улицы были пустынными, лавки и магазины закрыты. На улицу выходили лишь в случае крайней необходимости. День тянулся медленно, новостей не было. В полдень немногие владельцы магазинов и лавок, которые все же открыли их, стали готовиться к закрытию.
      Я возвращался домой позже обычного, ибо оставался во дворце в ожидании событий. Когда я наконец вышел на улицу, то был удивлен тем, что везде, хотя и вполсилы, горят фонари. Затемнения в городе не было.
      Поужинав, мы часа два ещё побеседовали с матерью, а затем легли спать. Я заснул не сразу, прислушиваясь к звукам ночи. В Багдаде было тихо, я все гадал прилетят или не прилетят бомбардировщики, а потом все же уснул.
      В половине третьего ночи меня разбудил лай собак. Казалось, все собаки квартала внезапно залаяли и завыли. Только тогда я услышал далекий гул самолетов. Он нарастал. Мой дом довольно далеко от центра города, и это в какой-то степени внушало уверенность, что нашу часть города не будут бомбить, поэтому я не очень беспокоился о нас с матерью. Раздался первый взрыв, самолеты обрушили на город свой смертоносный груз. Земля дрожала, небо то и дело озарялось взрывами, и становилось светло как днем. Послышался вой предупреждающих сирен, он был уже ненужным, Багдад давно не спал.
      Я вышел на веранду и смотрел как трассирующие снаряды зениток прорезают небо. Потом наступил временный перерыв, а за ним с воем начался новый налет, разрушение города продолжалось. Налеты совершались каждые пятнадцать минут. После одного из таких налетов город погрузился во тьму. В моем доме тоже погас свет. Глядя на город, я увидел пожары - горели государственные здания и нефтеперерабатывающий завод. Горел также квартал, где в основном размещались предприятия легкой промышленности и конторы. Один за другим уничтожались кварталы, где находились военные сооружения, важные для защиты Багдада. Здание центра связи, возвышавшееся над городом, вспыхнув, как оранжевый факел, рухнуло и исчезло.
      Как и все в Багдаде, я провел бессонную ночь. Мать, проснувшись от первых взрывов, тоже вышла на веранду, и мы вместе с ней смотрели, как наш прекрасный город превращается в груду руин. То, что мы не спрятались в убежище, могло показаться ненужным риском, но мы столько натерпелись от налетов во время войны с Ираном, что просто перестали их бояться. У нас появилась странная уверенность в том, что мы должны видеть, как все это происходит. Моя мать плакала, говоря о жертвах этой бомбежки.
      Бомбили всю ночь до самого утра, но интервалы между налетами стали увеличиваться и к рассвету дошли до тридцати минут. В семь тридцать утра я отправился во дворец. По дороге я увидел, сколько важных объектов, а вместе с ними и жилых домов, сровнялось с землей. Я проходил мимо дымящихся остатков школы, но, слава Аллаху, её разбомбили до того, как в неё утром пришли бы дети. Стадион, под которым был бункер Саддама, остался цел и невредим. Да и дворец тоже. Саддам был уверен, что он находится под высшим покровительством. Многие же подозревали, что союзники сознательно ограждают Саддама от риска. Если это так, то этому просто нет объяснения!
      Налеты не прекращались весь этот день и следующий. Бомбежки были куда более беспощадными, чем во время войны с Ираном. Над городом постоянно стоял грохот взрывов. В третью ночь бомбежек снова пострадал телецентр и был уже окончательно выведен из строя. Дальнейшее разрушение средств связи завершили графитовые бомбы, парализовавшие работу всей кабельной системы.
      Из сводок военных действий, предаваемых иностранными радиостанциями, весь мир узнал о том, что американцы бомбили с поразительной точностью и их целью были лишь стратегические объекты. Учитывая тоннаж сбрасываемых бомб, число жертв среди гражданского населения было просто ничтожным.
      Шли дни, бомбежки продолжались. После четырех недель нервы людей не выдерживали. Однажды ночью, находясь во дворце, я услышал об огромном количестве пострадавших мирных жителей в Суме, северном пригороде Багдада. Затем последовало сообщение о том, что бомбы попали в убежище района, где я жил. Говорилось, что в убежище пряталось более семисот человек и по крайней мере четыреста из них погибли. Там были в основном женщины и дети.
      Все это время я ночевал во дворце, а моя мать обычно уходила в городское убежище, находившееся совсем недалеко от нашего дома. Позвонить домой я не мог, так как телефонная линия была повреждена ещё в первые дни бомбежек. Поэтому я тут же попросил немедленного разрешения покинуть дворец. Саддама в это время во дворце не было. Поверив, что на какой-то из бомб написано его имя, он предусмотрительно укрылся в бункере под стадионом в километре от дворца. Вместо Саддама я поговорил с Тариком, который немедленно дал распоряжение одному из своих шоферов отвезти меня домой.
      Прежде всего я поехал домой, но матери там не было. Ожидая наихудшего, я велел шоферу везти меня в соседнее убежище. Несмотря на то что я сам был свидетелем дневных и ночных бомбардировок, длившихся уже месяц, я был потрясен хаосом и разрушениями в районе, где находилось убежище. На его развалинах лежали десятки трупов, стоял стон и плач матерей, ищущих своих детей. Над воронкой, где было убежище, клубился дым, люди лихорадочно и бесцельно копошились в развалинах. Две бомбы точной наводки, одна за другой, упали на убежище, практически не оставив надежды, что здесь мог кто-нибудь уцелеть. Я вглядывался в мертвые лица, пытаясь отыскать свою мать. Среди мертвых её не было, и, посчитав это милостью Аллаха, я стал искать её среди раненых. Я звал её по имени, наконец, увидев отряд спасателей, присоединился к ним и, помогая им, продолжил свои поиски.
      Близился рассвет, список погибших рос, но выяснилось, что одна часть убежища была разрушена настолько, что понадобится несколько дней, чтобы извлечь из руин всех погибших и узнать истинное количество жертв. Позднее днем я разыскал главного организатора и руководителя спасательных работ. Он работал без перерыва уже много часов и соглашался передохнуть только тогда, когда окончательно убеждался, что под руинами не осталось ни одной живой души. Он был потрясен всей этой катастрофой, и от него мне трудно было добиться каких-либо сведений.
      Когда я назвал имя моей матери и спросил знает ли он её, он безмолвно смотрел на мое измазанное сажей лицо и растрепанные волосы. Кажется, впервые за долгое время меня не приняли за Саддама.
      - Назиха? - спросил он, как-то странно произнося имя моей матери. Ты сын Назихи? Ты работаешь на государственной службе?
      - Да, - ответил я. - Вы видели мою мать?
      Он посмотрел на меня с сочувствием, и я уже сам прочел ответ в его глазах.
      - Мне надо сесть, - промолвил он, медленно опускаясь на землю. Прошу, сядь со мной рядом.
      Он вытер лицо какой-то тряпкой и провел рукой по волосам. Я уже понимал, что ему нужно найти подходящие слова, чтобы сказать мне правду.
      - Назиха последние два дня практически жила в убежище. Она всегда сидела здесь в определенном месте и любила поговорить о тебе. Тебя зовут Микаелеф. Мне очень жаль. Я думаю, твоя мать погибла.
      Хассан рассказал, что она сидела в самом дальнем углу убежища, том самом, что сровнялось с землей, когда на него упала бомба. Она умерла мгновенно, но её тело теперь под тоннами щебня и штукатурки и раскопают эти развалы не менее чем через сутки.
      - Назиха умерла мгновенно, ничего не почувствовав, Микаелеф. Аллах был милостив к ней, хоть этого так мало, но разве и за это мы не должны благодарить его?
      - Аллах всемогущ, - ответил я, придавленный горем.
      Сестра тяжело пережила смерть матери и ругала меня за то, что мы уехали из района, где были расположены иностранные миссии и который, разумеется, не бомбили. Не пострадал от налетов и дворец Саддама.
      Возможно, союзники знали, что во дворце находятся все заложники, и постарались не задеть его. Трудно поверить, что во дворец просто так, случайно, не попала ни одна шальная бомба. Но какой бы ни была причина этого, я был благодарен судьбе, что она хотя бы сохранила нас с Софи.
      Саддам, готовый использовать любую возможность, чтобы доказать жестокость врага, тут же приказал всем телекамерам запечатлеть разрушения, а также организовал всем оставшимся в Багдаде иностранным репортерам визит в разбомбленные районы. Американцы тем не менее продолжали утверждать, что бомбоубежище было "командным и контрольным пунктом военного значения", а значит, законной целью бомбежек, что, разумеется было циничной, наглой ложью.
      Примечательным оказалось то, что после этого сообщения американцы в течение нескольких дней подвергали бомбардировкам все городские бомбоубежища.
      Надо отдать должное Питеру Арнетту, сделавшему об этом репортаж на Си-эн-эн. Он отверг любые предположения о том, что бомбоубежище было специальным военным объектом. Мне с ним никогда не пришлось познакомиться, хотя Саддам и вынашивал идею дать ему эксклюзивное интервью по телевидению, которое транслировалось бы по всему миру, мне же предстояло позировать перед камерой вместо президента. К моему огромному облегчению, Саддам сам отказался от этой затеи. Тогда я ещё не мог себе представить, что буду выставлен перед камерами на всеобщее обозрение.
      Со слов тех, кто знал Арнетта, он был честным и решительным человеком, с известной долей самомнения. Именно на вопрос Арнетта, есть ли у Саддама сомнения в отношении окончания войны, тот ему ответил: "Ни единого".
      В середине февраля меня снова послали в Кувейт как бы в командировку. Здесь произошло немало изменений за это время, включая назначение нового губернатора. По дороге через город ко дворцу эмира, где мне не довелось бывать ранее, я насчитал на улицах не менее двадцати трупов. Одни были привязаны около дома, другие лежали на улице или в саду. По всему было видно, что находятся они здесь не первый день. Никто не обращал на них внимания, словно они были частью обычной жизни города.
      - Почему мертвые лежат на улицах? - спросил я. - Почему родственники не хоронят их?
      - Это не разрешается, - ответил мне Хашим. - Это тела бунтовщиков. Их привезли в родной квартал для острастки остальных.
      Машина остановилась за колонной армейских грузовиков, прямо рядом с телом одного из убитых, совсем молодого, почти мальчика. Его труп поставили в проеме сгоревшей лавчонки, торговавшей лакомствами. На груди мертвого юноши виднелось два круглых отверстия. Глаза его были выколоты.
      - Сопротивлялся? - спросил я, кивнув в сторону убитого.
      - Наверное, - ответил Хашим. - Раны на его теле - это работа специальных агентов. Видишь отверстия на его теле?
      - Да, конечно, вижу.
      - Они не от пуль. Если бы мы подъехали поближе, ты заметил бы, что это очень маленькие отверстия, а если повернуть убитого спиной, то там нет ран. Это просверленные дыры.
      Я поморщился. Мне пора бы привыкнуть ко всякого рода зверствам, но я до сих пор содрогался.
      Машина тронулась. Мы видели ещё трупы, но за все время нам не попалось ни одного трупа женщины.
      - Нет ни одной убитой женщины, - сказал я. - Убивают только мужчин?
      - Думаю, что нет, - ответил Хашим. - В Кувейте много убитых женщин.
      - Но почему они бросают на улицах только тела убитых молодых мужчин?
      - Чтобы произвести впечатление. В каждом обществе защитником является молодой мужчина. Если кувейтцы увидят изуродованные тела своих молодых воинов, они перестанут бунтовать. Если же им вернуть изуродованные тела их женщин, они переполнятся горем и это заставит их сопротивляться. Мы говорим о человеческой натуре в самых низких её проявлениях, но все это, к сожалению, правда.
      - Ты одобряешь это, Хашим? - спросил я, пораженный его столь хладнокровными и рациональными объяснениями.
      - Ради Аллаха, Микаелеф, - заворчал он. - Неужели ты думаешь, что во мне нет ничего человеческого? Я так же потрясен, как и ты, тем, что мы видели. Но я офицер госбезопасности. Я видел все это уже много раз. И я принял это. Ты же - нет.
      Мы доехали до перекрестка и остановились перед светофором. Через улицу три иракских солдата выносили коробки из большого магазина электротоваров и загружали стоявший рядом грузовик. Пока мы стояли перед светофором, солдаты успели погрузить в свой грузовик несколько проигрывателей, видеосистем и огромный телевизор с приставками. В дверях стоял хозяин и печально смотрел на все это. Было ясно, что за товар никто и не подумает заплатить, споры здесь бесполезны и хозяин это прекрасно понимал.
      Прибыв во дворец, я позвонил в госпиталь аль-Адид и попросил доктора Арефа. После того как я прождал на линии минут двадцать, мне сообщили, что доктор переведен то ли в Мубарак, то ли в аль-Амири. В госпитале Мубарак никто ничего не слышал о докторе Арефе, но после долгих ожиданий дежурный госпиталя аль-Амири сказал, что доктор Ареф действительно работает здесь главным хирургом, но вот уже несколько дней, как никто его не видел.
      Нацепив солнцезащитные очки и бороду, я вместе с Хашимом прошелся днем по улицам города и был в полном отчаянии от того, что увидел. Многие магазины и лавки были разграблены и закрыты, на улицах было гораздо меньше кувейтцев, чем в мой первый приезд. Поскольку ни я, ни Хашим не надели форму, нас часто останавливал иракский патруль и несколько раз приходилось терпеть грубость и оскорбления. Хотя Хашим мог бы немедленно прекратить все это, показав свое удостоверение, и припугнуть ретивых патрульных, которые не пропускали нас и грозились арестовать.
      Наконец во время одной из таких прогулок я выразил желание посетить госпиталь аль-Амири.
      - Что тебя в нем интересует? - спросил Хашим.
      - Доктор, у которого я лечился в аль-Адиде, теперь работает здесь, но, кажется, он исчез.
      Хашим понимающе улыбнулся.
      - Итак, ты хочешь повидать того доктора, который дал тебе некий частный адресок, и надеешься, что он опять сможет помочь тебе в этом?
      Я понимал, что он меня разыгрывает.
      В госпитале нас провели к главному администратору, и Хашим представился ему как офицер госбезопасности. Как мы и полагали, администратор был сама любезность.
      Хашим объяснил, что был ранен во время взрыва и попал в этот госпиталь.
      - Меня лечил молодой доктор, который, как нам сказали, работает сейчас у вас.
      Администратор, весьма взволнованный нашим визитом, был очень рад нам помочь.
      - Да, да, я понимаю. Назовите имя вашего доктора.
      - Доктор Ареф Хассан аль-Хаммад, - сказал я, впервые открыв рот.
      Администратор, услышав имя доктора, ужасно расстроился.
      - Но этот человек умер! Разве вы не знали об этом?
      Новость просто потрясла меня, хотя я не должен был так удивляться подобному исходу.
      - Если бы мы знали, что он умер, мы бы не пришли сюда, - сердито заметил Хашим. - Что с ним случилось?
      Администратор дрожал, словно боялся, что его заставят отвечать за смерть Арефа.
      - Его арестовали вместе с его сестрой Раной, арестовали спецслужбы и обвинили в том, что он лечил раненых повстанцев.
      - А он действительно это делал? - спросил Хашим.
      - Да, но он лечил всех подряд. Он не проходил мимо раненого незнакомца так же, как не прошел бы мимо раненой собственной матери.
      - Вы уверены, что он умер? - переспросил я, надеясь, что Ареф все-таки находится под арестом.
      - О да, умер, - подтвердил администратор и побледнел, видимо что-то вспомнив. Он в отчаянии ломал пальцы. - Три дня спустя после его ареста его тело было возвращено родителям. Он был застрелен, но тело его было изуродовано.
      - Как?
      - Выколоты глаза и отрублены руки.
      - Вы сами видели это? - настаивал Хашим.
      - Да, его тело висело перед его домом несколько дней, прежде чем родителям разрешили снять его. Я сам это видел.
      - А его сестра тоже убита? - спросил я.
      Администратор пожал плечами.
      - Я не знаю. Ее увезли на стадион Касмах, но, мне кажется, что потом её перевезли в центр. Насколько мне известно, она все ещё там, но никто об этом ничего не знает.
      Как только мы покинули госпиталь, я спросил у Хашима, что это за центр.
      - Раньше там размещалась полиция Кувейта, а теперь это штаб спецслужб.
      - Я хотел бы побывать там, - заявил я.
      - Зачем? - резко спросил Хамим. - Ареф мертв. И вообще, почему тебя заботит судьба этих двух кувейтцев?
      Я и сам этого не знал.
      - Он вылечил меня. Я у него в долгу. Я никогда не видел его сестру, но если я могу чем-то помочь семье Арефа, я хотел бы сделать это.
      Конечно, я был обязан Арефу гораздо большим, чем то, что я рассказал Хашиму. Ареф рисковал своей жизнью, когда пытался вырвать меня из лап Саддама. Самое малое, чем я могу отплатить ему сейчас, - это острожно навести нужные справки.
      - Я не могу позволить тебе этого, Микаелеф, - твердо сказал Хашим. Ты не можешь быть замешанным в такие дела.
      Но недовольство Хашима меня не остановило.
      - Если ты не пойдешь со мной, я пойду сам.
      Хашим неохотно согласился сопровождать меня, но при одном условии: говорить будет он.
      Мы нашли этот центр в тени телебашни Кувейта, возвышавшейся над городским пейзажем. Приближаясь, мы увидели покосившуюся стрелу крана, на котором висело тело кувейтского солдата. Полицейский центр был огорожен двухметровой белой стеной и представлял собой четыре здания, окружавшие квадратом большой двор, служащий в основном парковкой для машин. Хашим предъявил свои документы, и, миновав ряды мешков с песком, мы оказались на этой запретной территории.
      В главной приемной Хашим попросил провести нас к кому-нибудь из начальства, и буквально через несколько минут мы вошли в кабинет, хозяином которого был мужчина лет сорока в синей форме в ранге полковника.
      - Чем могу помочь вам? - вежливо справился он, указав нам на стулья.
      В ответ Хашим извлек свое удостоверение госбезопасности, а мне велел снять очки и бороду. У офицера отвалилась челюсть, и он мгновенно вскочил по стойке "смирно" и отдал честь. Но прежде чем он успел что-либо сказать, Хашим попросил его успокоиться.
      - Этот человек не Саддам. Его зовут Хассан Ибрагим аль-Такрити, он двоюродный брат нашего президента. Удивительное сходство, не правда ли?
      Хашим умышленно назвал имя, которое могло показаться знакомым полковнику. В семье Саддама было полно Хассанов и Ибрагимов и все они были аль-Такрити.
      - Да, да, - заметил полковник. - Сходство поразительное.
      - Это не официальный визит, - продолжал Хашим, пока полковник не пришел в себя и не обрел подобающий его чину апломб. - Но я был бы вам признателен за некоторую услугу. Я хотел бы поговорить с вашей заключенной Раной аль-Хамид.
      - Это невозможно, - занервничал полковник, растерявшись. - Встречи с арестованными не разрешаются.
      - Уверен, что вы правы, - настаивал Хашим, - но я вынужден напомнить вам о том, что я офицер госбезопасности и помощник президента.
      - Госбезопасность нам не указ. Вы знаете это.
      - Да, конечно, но разве я пытаюсь отдавать вам приказы? Вы выше меня рангом. Я просто прошу у вас помощи.
      - В таком случае, я очень сожалею, что не могу вам её оказать.
      Хашим встал.
      - Тогда вопрос исчерпан. Когда я вернусь в Багдад, скажу президенту, что не смог выполнить его приказание. Пойдем, Хассан, наш полковник слишком занятой человек.
      Полковник жестом остановил нас.
      - Подождите, не надо спешить. Я... я уверен, что правила можно смягчить... Кого, вы сказали, вам хотелось бы увидеть?
      Через минуту в помещении, видимо ранее служившем офисом, а ныне использовавшемся в качестве тюремной камеры, нас оставили наедине с сестрой Арефа, привлекательной молодой женщиной лет двадцати, коротко и небрежно остриженной. Наше появление до смерти напугало ее; она сидела забившись в угол и спрятав голову в согнутых коленях.
      Лишь после немалых увещеваний она приготовилась поверить мне, что мы не хотим ей зла.
      - Вы знаете, почему вы здесь? - спросил у неё Хашим.
      - Потому что я кувейтка, - ответила девушка.
      - Это не причина для ареста и пребывания здесь, - довольно сурово заметил Хашим. - Вы помогали вашему брату лечить повстанцев и не докладывали об этом куда следует.
      - Они утверждают, что я тоже из повстанцев, но сами знают, что это неправда. Мой брат был арестован за то, что оказал медицинскую помощь кувейтцу. Затем они ворвались в наш дом и арестовали меня потому только, что я там оказалась. Здесь меня держат для собственного развлечения. - Она указала кивком головы на дверь. - Они приходят сюда и избивают меня, а потом насилуют.
      - Вас изнасиловали? - спросил Хашим, в его голосе было искреннее сочувствие.
      - И не раз. Это происходит везде. Женщин насилуют в их собственных домах, прямо на глазах у мужей. А затем тут же, на глазах жен убивают их мужей. Большинство арестованных женщин увозят на стадион Касмах. Они используют его как женскую тюрьму. Бассейн стадиона превращен в могилу, забитую телами.
      - Откуда вам это известно? - не выдержал я.
      - Я сама побывала там, - ответила девушка. - Как только меня арестовали в первый раз, меня отвезли на стадион. Потом привезли сюда на допрос. Здесь мало женщин, поэтому меня часто насилуют. Когда я сопротивляюсь, они применяют пытки.
      - Как они это делают?
      - Самыми разными способами. - Она указала на фен, провод от которого был закреплен где-то на потолке. - Они подвешивали меня раздетую за волосы на проводе от фена - у меня тогда были ещё длинные волосы, - а руки связывали за спиной. Затем включали фен. В другой раз они обматывали один конец провода вокруг фена, а другой - вокруг моей груди и так пытались поднять меня над полом. К счастью у меня маленькая грудь и провод сразу же соскальзывал с нее.
      И молодая женщина тихо заплакала.
      - Вам известно, что здесь женщинам отрезают грудь? Если сделают это, то, значит, ей пришел конец. В таком виде мы им уже не нужны. Скоро они это сделают со мной. Меня насиловали такое количество раз, что я уже не могу сосчитать. Но когда я нездорова, они реже приходят ко мне, у них хватает свежего мяса, прямо с рынка. Когда у меня недомогание, они могут только развлекаться, мучая и убивая меня.
      Я подумал, что, сколько бы мы ей ни сочувствовали, возможности облегчить её положение у нас практически нет. Но Хашим неожиданно удивил меня, когда мы перед уходом снова зашли к полковнику.
      - Эта женщина не виновна ни в каких заговорах против Ирака, категорически сказал он полковнику.
      - Они все невиновны, - ответил полковник и непременно бы зевнул, будь у Хашима статус пониже, - если верить им.
      Но от Хашима не так легко было отделаться.
      - Когда я вернусь в президентский дворец в Багдаде, я скажу Саддаму, что вы держите в заточении невинную женщину. Я хорошо знаю президента. Он лично позвонит вам и спросит, правду ли я ему сказал. Для вас будет лучше ответить, что женщину признали невиновной и освободили.
      Предупреждения Хашима, казалось, не произвели впечатления на полковника; он был достаточно умен, чтобы распознать блеф.
      - Я лично сам разберусь с этим случаем, - пообещал он. - Если она невиновна, то будет отпущена.
      Когда мы оказались на улице, я с восхищением посмотрел на Хашима.
      - Я поражен и даже удивлен. Ты думаешь, он освободит ее?
      - Возможно. Он ничего не выиграет, если будет и дальше держать её здесь, во всяком случае, ему придется побеспокоиться. Он больше потеряет, если не выпустит её.
      - Ты действительно собираешься доложить об этом президенту? - спросил я.
      Хашим, покровительственно улыбнувшись, посмотрел на меня.
      - Твоя наивность просто поражает, Микаелеф. Если честно, то я думаю, что Саддаму безразлично, как обращаются с ни в чем не повинными кувейтскими женщинами. В настоящее время он не расположен поощрять свою секретную службу завоевывать дружеское расположение местных жителей. Ему сейчас нужны карательные службы, нагоняющие на всех страх. Для него все, что здесь происходит, это лишь прискорбные последствия того, что пришлось сделать. Глаза Хашима сузились. - Я прошу тебя не говорить никому ни слова от том, что ты сегодня здесь видел и слышал.
      Я не колеблясь обещал ему это.
      - Да, но зачем ты идешь на такой риск, чтобы помочь ей?
      - Потому что я дурак и, возможно, из тех, кто любит слушать романтические истории одного неисправимого идеалиста. - Глаза его озорно засветились. - Но если ты хочешь, чтобы я был до конца откровенным с тобой, то скажу: мне доставляет удовольствие подставлять ножку нашим друзьям из спецслужб.
      Мое уважение и симпатия к Хашиму неизмеримо выросли.
      После визита Тарика в Москву, Саддам объявил о постепенном выводе войск из Кувейта. Президент Буш к этому времени был полон намерения начать свою войну и требовал, чтобы вывод войск был закончен в течение недели. Саддам возражал, считая это невыполнимым, но верный своему слову Буш 23 февраля послал пехотные войска против иракских оккупантов. Поскольку Саддам готовил народ Ирака к "Великой войне", около 5 тысяч кувейтских мирных граждан, а возможно и больше, были уничтожены.
      Когда войска коалиции перешли границу Саудовской Аравии, стало ясно, что прекращение оккупации - вопрос дней, а не недель. Через три дня после начала наземной войны Саддам объявил полную, без всяких условий эвакуацию иракских войск из Кувейта.
      Президентская служба сделала все, чтобы Хашим узнал об уходе войск ещё до официального приказа, и за двадцать минут до его объявления, мы уже ехали на север по шоссе, связывающем Кувейт с аль-Басрой. И это было вовремя. Остановившись в аль-Басре, чтобы размять ноги, мы уже слышали донесения о том, что эвакуация превратилась в беспорядочное бегство. Шестиполосное шоссе за нами было запружено нашими отступающими войсками, когда в небе появились американские самолеты и начали сбрасывать ракеты и кассетные бомбы. Длилось это несколько часов. В начавшейся панике многие машины съезжали с шоссе, пытаясь вырваться из этого кровавого месива, пускали машины по песку и тут же подрывались на минах, давно заложенных самими иракцами на случай вторжения врага. На протяжении пяти километров дорога была завалена обломками разбитых танков, повозок и другого военного транспорта. Погибли сотни иракских солдат, многие сгорели в танках. Когда армия коалиции свернула к северу через пустыню Шамийя, дорога на Багдад оказалась перерезанной и те, кто ещё остался жив, без сопротивления сдавались в плен.
      Хотя война в Заливе была полностью проиграна, Саддам продолжал оставаться у власти, а Багдадское радио извещало о "блестящей победе". Все это опровергалось и высмеивалось на Западе, ибо армия Ирака была основательно разбита. Чтобы окончательно доказать это, самолеты коалиции появились в небе над Багдадом в первое же воскресение после прекращения огня, пять раз нарушив звуковой барьер.
      Для многих арабов Ирак был достоин всяческих похвал за то, что бросил вызов "Сатане", хотя нация выжила и в войне в Заливе погибло девяносто тысяч иракцев.
      Президент Буш объявил всему миру, что коалиция выполнила свою задачу, и настаивал на том, чтобы иракцы сами изгнали "злобного диктатора". Сектантские кровавые разборки начались в аль-Басре ещё за месяц до наземной войны, но когда я проезжал этот город, по дороге в Кувейт, администрация города уже не владела ситуацией. Восстание быстро перекинулось на другие города на юге.
      На севере происходило то же самое. Несколько городов были захвачены курдскими повстанцами, массовые восстания охватили весь район. Говорили, что специальные подразделения США и Великобритании очень активны в этом районе и поощряют действия повстанцев.
      Эйфория победы, захватившая курдов, привела к тому, что уже создавались собственные органы управления и самостоятельное государство. Все верили, что Саддам свергнут.
      Когда восстание достигло своего пика, четырнадцать провинций из восемнадцати ушли из-под контроля Саддама, за исключением Багдада, Мавзила, Делайи и Ромади. Мир ждал падения Саддама, а он в это время собирал силы. Предполагая, что сражения могут вспыхнуть и на улицах Багдада и в Кувейте, Саддам попридержал в центре Ирака более двадцати Республиканских дивизий. Большое количество войск было выведено из Кувейта и южного Ирака ещё до начала наземных действий. И теперь они были в полной боевой готовности.
      На севере восстание было подавлено войсками Саддама и все это сопровождалось массовыми казнями и изгнанием курдов. Колонны беженцев обстреливались из вертолетов и поливались напалмом. Солдаты искали по госпиталям раненых повстанцев, выбрасывали их из окон и добивали, а того, кто выживал, приканчивали выстрелами в голову. Убивали ни в чем не повинных женщин и детей. В Куркуке в больнице Саддама Хусейна было убито пятьдесят женщин и тридцать детей. Многие были убиты прямо на больничных койках - им перерезали ножом горло. Города беспощадно обстреливала артиллерия, убивая людей тысячами. Десятки тысяч мирных граждан были безжалостно изгнаны из своих домов, а дома уничтожены. Преследуемые курды бежали через горы в Турцию и Иран. Телеканалы всего мира показали этот массовый исход. Тогда погибло 20 тысяч курдов.
      Но даже это невозможно сравнить с тем, что произошло на юге. Войска Саддама решили уничтожить всю территорию, населенную курдами-шиитами. На танках они установили щиты с лозунгами: "Конец шиитам". Людей убивали семьями прямо в домах. Женщин насиловали и истязали. Этот район считался гнездом повстанцев курдов-шиитов, поэтому женщин и детей пытали до тех пор, пока они не сообщали, куда ушло мужское население. В аль-Басре детей заставляли залезать в облитые бензином резиновые покрышки, поджигали их и смотрели, как катятся по улицам эти страшные орудия пыток.