Перекресток: недопущенные ошибки

      Еще Селина соскучилась по полетам… Едва попав в Светлейший, она обнаружила, что неотъемлемой частью ее спины стали пушистые крылья. Они не составляли с телом единого целого, а будто были связаны с ним невидимыми, но, несомненно, существующими мышцами. По краям крылья отливали сиреневым и фиолетовым цветами, а к середине расходились оранжевым. Такое вот дикое сочетание, зато самой Селине оно казалось очень пестрым и красивым. Когда же крылья окрепли и размах увеличился до пределов, позволяющих ловить ими воздушные потоки, девушка пустилась в свой первый полет. Надо сказать, здесь ей, в отличие от суетливой и слегка надменной сестры, повезло больше: той потребовалось на сто, а то и на двести лет больше, чтобы научиться летать. Впрочем, что значит какая-то сотня лет в мире, где год пролетает, словно день, а столетие едва ли уместиться в три сотни суток?
      Селина любила летать высоко, как-то даже пыталась добраться до горных пиков, уходящих в безмерно далекие небеса Светлейшего, но, чтобы набрать такую высоту, двух крыльев оказалось недостаточно. Потому девушка лишь потихоньку завидовала Эллионе, прекрасно справляющейся с этой задачей при помощи четырех «опахал». Существовали и шестикрылые обитатели Небесного мира, но архайя (так называли будущую герцогиню «светлые». На здешнем языке это значило "Первая") со своими четырьмя поднималась даже выше их. Что ни говори, а полет казался столь же неотъемлемой ее частью, как, например, дыхание… Эллиона. Селина почему-то частенько задумывалась о ней. То что Тарведаш расстался с Вильфарадейей, едва получил столь долгожданный отклик на свои чувства от архайи, Селина предосудительным не считала. Эти двое не жили искренне общим для Расселины и Светлейшего порядком противоборства: просто очень качественно играли роли воинственных правителей. Эллиона и Астрон, с виду, вышли откуда-то из глубины времени — какое им могло быть дело до сегодняшних правил и норм, установленных в двоемирии? Ну а Дейя… По большому счету, Арлин с Астеротом всегда оставались партнерами скорее в бою, нежели в жизни. Остальное время они уделяли изучению собственных интересов, время от времени развлекаясь какой-нибудь саркастической перепалкой. А вот Эллиона могла поддержать герцога и в схватке, и в жизни.
      — Арлин и Астерот — просто хорошие друзья, — с насмешкой думала она, глядя на маму и герцога. И хотя Дейю она любила всем сердцем, Селина все же понимала, что душа ее ничего общего с душой Вильфарадейи не находит. Разве что на уровне силы и духа они обе склонялись к кошачьим обличиям и разного рода пламени, но у Арлин существа-облики получались агрессивные и яростные, тогда как Селина старалась представлять мягких и пушистых кошек. Да и пламя в душе Дейи горело не то алое, не то серебристо-белое — яркое, безудержное, тогда как Селина чувствовала внутри себя затаенные пурпурные языки, облачающие сознание в таинственные, ночные тона. И еще пушистость, периодически сменяющуюся ядовитым острословием…
      В конечном счете, на волне этой странной мягкости и вкрадчивости, перемешанной с периодическим сарказмом, они и сошлись характерами с Эллионой. Архайю невозможно было предсказать: словно в радуге, в ней неведомым образом сплетались и нежность, и ярость, и игривость, и искренность, и яд. Сменяли друг друга они, казалось, беспричинно — по господствующему в настоящий момент настроению. Но Светлейший наложил на душу архайи сильный отпечаток, да и сближение с Астеротом сказалось: Элли все чаще склонялась к мягкости и нежности, до такой степени, что подчас она готова была днями напролет летать вместе с Селиной, забыв про все дела, или обсуждать с ней какой-нибудь бредовый философский выверт, сидя в беседке на берегу здешней реки. Точнее, на берегу Белой реки.
      Иногда компанию им составляли Катрис со своей подругой Мироникой, но чаще те прятались где-то на отрогах Пламенеющей реки — она их больше прельщала. Что до Селины, Черную реку она недолюбливала — от нее веяло смертью, хотя относилась к ней со спокойным смирением, а Пламенеющую вообще терпеть не могла. Только Белая и оставалась, ведь четвертую, так называемую Иллюзорную, Селина не сумела обнаружить. Поговаривали, что это требует значительных магических способностей, потому как река никогда не воплощалась в материальной форме, существуя исключительно как духовный артефакт.
      Почему реки называли артефактами, Селине объяснил в свое время Тарведаш, причем эту-то мысль она смогла понять, хотя и не без труда. Оказывается, потоки являли собой гигантские по масштабу и природно-творческие по происхождению предметы, вобравшие в себя силы Творца мира. Когда Селина попыталась выяснить личность существа, сотворившего Светлейший и четыре реки, Астерот с Эллионой единодушно «надели» на лица скрытнические маски и попросили ее этот вопрос больше не задавать. Тарведаш только вскользь заметил, что Небесный мир рожден одной силой, но двумя несопоставимыми по возможностям Творцами. Такая скрытность разожгла в девушке интерес, но природная размеренность и доброжелательность не позволили ей проявить особой настойчивости при выяснении загадочного обстоятельства.
      И вот теперь из этого залитого солнечным светом загадочного мира, где мелодии разливаются по воздуху сладким океаном, ее выкинуло в эльфийский лес совершенно обыкновенного (по сравнению со Светлейшим) мира.
      — Да, конечно, не без изюминки мирок, но как-то в нем все банально и просто. Живут люди и эльфы себе, занимаются какими-то делами: обыденно, совсем по-бытовому. И вид у всех совершенно обычный. И крылья при переходе где-то потерялись, будто и не возникали, — В этом духе она описывала свои ощущения от нового мира сестренке.
      Катрис с присущей ей нервозностью и пылом упорно пыталась взбодрить Селину: то днями водила ее по затененным сине-зеленым лесам, выискивая необычных животных; то затаскивала куда-то к северным пустошам, опасно близко подбираясь к зловещим гробницам; то выдумывала еще какое авантюрное приключение. В конце концов, Селина начала «отбрыкиваться» от добродетели сестры всеми свободными частями тела, в особенности языком.
      Как назло, с тех самых пор лунные эльфы сильно обозлились на нее: отчего-то источником лишних звуков и прочего негатива они считали именно ее, а не молодую герцогиню. Размышляя на эту тему, Селина вывела для себя такое заключение: "для Катрис быть колкой на язык и язвительной естественно, а у меня вечно извиняющийся тон выходит. И меры не знаю. Вот они и глядят злыднем". Себя-то она понимать умела, но вот беда: ни один из выводов применить для изменения собственной натуры ей не удавалось. Это еще больше укоренило девушку во мнении, что Арлин и Тарведаш не вложили в ее душу и частички собственных: у этих двоих умение изменять свою суть и поведение лежало едва ли не на уровне интуиции. Даже Эллиона умела мастерски преображать свою душу, мучаясь разве что с пошаговым продумыванием будущего образа и таким же пошаговым его воплощением. Для нее это явно не являлось врожденным даром — скорее идеально усвоенным инструментом.
      Селина оказалась в тупике, и почему-то никто не спешил ей помочь разобраться со своими бедами. Хотя жаловаться на всех можно бесконечно, а дело-то всегда в себе: девушка сама отстраняла подальше помощников, не доверяя до конца даже Тарведашу. Она вообще привыкла на всякий случай не доверять никому: "просто природный инстинкт самосохранения" — так она объясняла добровольную изоляцию себе. Впрочем, где-то на самой грани сознания девушка понимала, что просто оправдывает врожденный страх быть обманутой, но эти мысли она гнала куда подальше от себя.
      И вот теперь в тишине летней ночи Селина лежала на кроне громадного синего дуба, обдумывая свой злосчастный характер. В момент достижения крайней точки отчаяния и самобичевания, она неожиданно услышала хруст веток и мгновенно выкинула из головы все посторонние мысли. Что-что, а выяснить, разведывать и скрываться Селина умела: в маскировке и шпионаже среди лунников ей не было равных. Когда ситуация складывалась тревожная и требовала разведки, Селина не раздумывая и уже ни капельки не опасаясь, сразу же применяла свои таланты для сбора необходимой информации. Выведывать, затаиваться, наблюдать, изучать, делать выводы, молчать — почти полный перечень жизненных принципов юной странницы.
      Вот и теперь она мгновенно разглядела продирающуюся сквозь непролазный бурелом медноволосую девушку. Незнакомка оказалась очень хороша собой, на взгляд Селины, — высокая, стройная, с волнистыми медными волосами да плеч и яркими серо-голубыми глазами. Пожалуй, слегка нескладная, но этот недостаток мерк на фоне ореола безудержной силы, окутывающей путницу. Силы, для Селины непривычной, но отчего-то смутно знакомой и влекущей.
      "Может, все же эльфийка?", — мелькнуло в голове у разведчицы, но она тут же усомнилась в своей оценке. Столь чистый цвет глаз, конечно, подкреплял умозаключение, да вот только вела себя девушка так, словно лес являлся для нее врагом номер один. Да и деревья будто нарочно создавали на ее пути все новые и новые препятствия в виде лиан, корней и низких крон с листьями, так и лезущими в глаза, и ветками, грозящими их же втихую выколоть. По всей видимости, природе восточного леса незнакомка не нравилась, но вот самой Селине ох как приглянулась!
      "Пробирается одна-одинешенька, и никто ей даже не поможет. А все равно идет и идет! Умница просто, стремится, с бесподобным напором. Сестренка бы уже разбушевалась и надавала стволам тумаков, а эта просто идет себе и идет, вопреки воле леса!". С таким ходом мыслей юная мечтательница прониклась к незнакомке еще большей заочной симпатией и попыталась бесшумно подобраться по кронам близлежащих деревьев к девушке поближе, чтобы разглядеть ее лицо. На счет темноты она не волновалась: ночью, при свете звезд и луны, Селина видела куда лучше, чем днем. Кошкой она была ночной, черной.
      Не повезло! Впервые за последнее столетие, да еще и по-крупному. Одна из веток под ногами вдруг переломилась и стряхнула полуцарственную особу на землю прямо под ноги чертыхающейся незнакомке. Прямо-таки роковая случайность: сама девушка скорей бы куцехара руками удушила, чем незнакомке на глаза попалась…
      Чтобы понять необычную для Элоранты реакцию на столь нездоровое явление, как сыплющиеся под ноги невесть откуда молодые шпионки, необходимо сначала уяснить, что принцесса вот уже трое суток ничего не ела, сутки не брала в рот и капли воды, а еще на протяжении недели проклинала себя за опрометчивый разговор с успевшим ей полюбиться неведомым насмешником. Таинственный ледяной голос, после долгой внутренней борьбы, она научилась держать на расстоянии от своего тела, но совершенного им не воротишь — это Элора понимала. Принцесса варваров, изломанная неудачными попытками применить магию, головоломками, метаниями между ненавистью и одиночеством и борьбой с самой собой до неузнаваемости изменилась с момента последнего посещения будуара во дворце Карад-Дума. Нет, внешне она все еще оставалась надменной и озлобленной, но вот внутренне все чаще испытывала острую боль и тоску от груза совершенных ошибок. "Черт, если бы только они могли вдруг так взять и стать в один миг несовершенными!" — эта мечтательная, абсолютно нереальная мысль, почему-то придавала ей сил. Иногда Элоранте казалось, что сколь много глупостей она уже ни совершила, роковых пока еще не допустила… Вот только раскаяться все никак не получалось: принцесса упорно отказывалась признать, что за поступки, продиктованные силе ледяным голосом, несет ответственность она, Элоранта. Хотя и здесь мысли иногда ехидно напоминали, что вина за нейнемалая: сама впустила чужака, открыла двери холодному голосу, позволила распоряжаться своей волей, потеряла контроль.
      В конечном счете, виноватым во всех ее нынешних бедах оказался, как и следовало предполагать, неведомый, подло оставивший ее посреди пути и недорассказав множество важных вещей:
      — А если я от этого стану еще больше всех ненавидеть, а? Если у меня в душе топор застрял? Я же тонкая и высокородная натура, мне полагается быть импульсивной и отходчивой. Почему нельзя было закрыть глаза на маленький каприз? Кто меня научит сопротивляться голосу, если я сама не умею?! Да, слышишь меня, дух неведомый, я — неумеха, лентяйка, дура! Признаю! Чего же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь!
      Если неведомый и слышал ее, а Элора все больше сомневалась в этом, то реагировать на полуистеричные выводы не спешил. Кроме того, сама принцесса нет-нет да и испытывала сосущую тревогу: все-таки справедливость-справедливостью, а уничтожение мирного селения и убийство беззащитных людей все чаще представлялось ей поступком мерзким и отвратительным. Простят ли ей это? И сама она, если научится широко мыслить, сможет ли простить? Так ли уж велико их формальноепреступление по сравнению с ее форменным?! А раз уж такая мысль в голову залезла, значит, к сожалению, уже научилась и приобрела лишнюю проблему. В голову вдруг пришло леденящее душу сравнение: напротив стоит судья с весами, чашки покачиваются, судья смотрит без сострадания, беспощадно, а лицо у него — копия лица самой Элоранты.
      — Жуть! — Прошептала она, — Неужели это моясовесть?! - Но от шутки теплее внутри не стало. Видимо, все-таки она самая и куда как более страшная, нежели Элоранта раньше наивно полагала. Даже если предположить, что «казнила» селение не она, оставался еще Карад-Дум — уж там-то о вмешательстве ледяного голоса речи не шло. Разве что где-то на заднем плане сознания, но формулу произносила Она Сама. Да еще слова Эсхара, а потом и неведомого слишком глубоко запали в душу: презрение первого и горечь второго мучили ее, причем горечь в голосе «духа» терзала куда больше презрения «старосты». Кто этот Эсхар? Так, маг среднего ума, хитроумный старикашка. Не чувствовалось в нем того исключительного понимания и силы, которыми веяло от голоса неведомого… Принцесса не признавалась себе в этом, но она очень сильно привязалась к обладателю саркастического голоса. Как могла бы привязаться разве что к приемному отцу — Алиас на роль близкого и понимающего человека уж никак не подходил. А теперь вот так легко потеряла если не друга, то очень доброго знакомого, одним поступком перечеркнув все достигнутые в магии и размышлениях успехи.
      Так что, когда Селина едва не обрушилась на голову Элоры, та ее едва ли заметила. Сознательно она подбирала словечки покрепче для окружающей природы: не почувствовать наличие аморфного общего разума у местного леса она не могла — как никак способности имеются, да еще и в солидном объеме. Ну а бессознательно она все еще разгребала в голове эмоции и чувства, пытаясь придумать способ, не принося прощения, вернуть себе расположение неведомого. Да еще как-то избавиться от голоса, затаившегося на грани сознания с презрительной улыбкой на несуществующих губах. В любом случае, чтобы решить все проблемы, необходимо было найти самого неведомого, но вот это ее почему-то заботило меньше. Элоранта и сама не понимала, что у нее сработала банальная интуиция, знакомая не только магам и чародеям.
      И все же, несмотря на заторможенность восприятия внешнего мира, принцесса не могла упустить из внимания девушку, старательно пытающуюся улизнуть с ее глаз.
      — Стоять! Кто здесь пытается превратить царскую особу в мокрое пятно методом телесного надавливания?
      — Царскую особу? Так ты человек? Все-таки не эльф?
      — С чего это я должна быть эльфом? — Искренне возмутилась Элоранта, но уголок рта дрогнул в улыбке. Сравнение с вечноживущими ей польстило.
      — Ну, глаза-то голубые… Хотя и серо-голубые, но такого чистого и яркого цвета я у людей не встречала!
      Элоранта хмыкнула. Какой-никакой, а комплимент. Да и хоть одна живая душа из этого «мира», причем, вроде, не особо кровожадная, а вполне даже дружелюбная. Неужто эльфийка? По виду и не скажешь — девчонка как девчонка, пожалуй, даже помоложе ее самой будет. Никаких заостренных ушей, умопомрачительной красоты и ауры таинственности вроде нет. Хотя, кто знает, может, стоит вглядеться получше…
      — Да человек я, человек. Ну, может, кровь слегка смешанная, но это уже частности. Мелочи жизни. Кстати, меня зовут Эло… а, — Вдруг поправилась она, вспомнив, что имя во блага безопасности стоит изменить, — хм… Элоарин. Вот.
      Имя, на самом деле, вырвалось само собой. Элоранта хотела поначалу произнести нечто вроде: Элинтра или Элифартия, что более свойственно родному наречию, но язык расставил все по местам.
      — Элоарин? Странно. У тебя даже имя похоже на эльфийское.
      Элоранта вдруг почувствовала смутную тревогу. Что-то связанное с именем. Не подавая виду, она довольно-таки дружелюбно и почти без высокомерия в голосе (что для принцессы вообще было редкостью — что ни говори, а собеседница нравилась ей все больше и больше) поинтересовалась:
      — А что, эльфийские имена имеют какие-то особые отличительные знаки?
      — Ну, не то, чтобы знаки, — девушка имела манеру говорить как-то непривычно. Половину фразы выпаливала, а половину тянула до последнего, — но отличия есть. Например, начинаются они часто с «А» или еще чаще с «Э», а звуки сочетаются так, будто горкой идут: сначала на подъем, потом — проваливаются, а потом — снова восходящие.
      — А тебя-то как зовут? Ты же эльфийка? Или в этих лесах есть иные обитатели?
      — Ну, не совсем эльфийка. Я тебе потом объясню, если со мной пойдешь. Ты ведь пойдешь со мной? Я могу познакомить тебя с герцогиней Катрис, думаю, она тебе понравиться, да и ты ей тоже. Вы, кстати, похожи чем-то, но ты кажешься взрослее. Хотя, ну тебе вот сколько лет?
      Элоранта скривилась, почувствовав, что сейчас ей будет очень неприятно услышать в ответ рассуждения незнакомки о возрасте. Та выглядела значительно моложе, но, если уж имела какую-то эфемерную связь с эльфами, явно разменяла не первое столетие. И все же разговаривать с нежданной спутницей было приятнее, чем в одиночку ходить по буреломам. Да и выгода ясна: ей самой в этом треклятом лесу не найти ни дороги, ни еды, ни питья, а протягивать ноги в двух шагах от места назначения принцессе не хотелось. Кстати, знать бы еще, где это "место назначения" находится!
      — По сути, я затем сюда и явилась: чтобы познакомиться с местными народами, пообщаться. Хотя, если честно, сама не знаю зачем. Меня, как бы тебе это выразить-то, чтобы долго не рассказывать… В общем, меня сюда едва ли не пригнали. Ну а лет мне… да что там, двадцать два. Для человека — не так уж и мало, хотя, если задуматься, не так уж и много.
      — А-а, ну, значит, тебя можно считать старше меня и вровень с Катрис. Мне физически лет, конечно, во много раз больше, но Астрон рассказывал примерное соотношение возраста в совершаемых делах между подобными мне и людьми, с учетом миров пребывания: мне бы при переводе в человеческие годы было бы где-то восемнадцать, может, даже и меньше. Просто я хоть и много думаю, но мало делаю — такая беда. Ну, да я тебе ничего не рассказывала — не люблю обо всем этом распространятся.
      — Хм, ты упомянула некоего Астрона. Это ваш герцог? Или как там называются эльфийские правители?
      — Астрон-то? Герцог, да не наш. Это он для рассветных с южного материка — герцог, а для нас просто бродяга. Ну а для меня еще и некто вроде отца, но чисто в физическом смысле слова.
      — В смысле? Как это, физически? А что, может быть иначе?
      — Ну, в мою душу и, пожалуй, в дух он ни грана своих не вложил. Строго говоря, при таком раскладе, нас и родней-то считать неправильно. Кровь вроде и одна, да разная. Так, приемыш я, не знаю, откуда пришла и куда уйду. Вот.
      — Дурь какая-то. А вот разговор про души, дух и кровь меня что-то больно заинтересовал. Этот ваш Астрон про действующие в мире силы и всякие прочие необычные вещи, случаем, не рассуждает?
      На самом деле, интуиция Элоарин забила тревогу еще при первом упоминании имени Астрона, а уж с такой лестной характеристикой подозрение все четче стало оформляться в сознательную мысль.
      — Да, это он любит. Просто, завтраком не корми, дай порассуждать про свет, тьму, мрак, хаос, пустоту и прочую галиматью. А мы сидим, уши развесив, и слушаем его возвышенные рулады. Не, на самом деле дремлем, конечно, — его рассуждения только Эллиона способна с мученическим терпением слушать, остальных они усыпляют. А ты его, что, знаешь? — Селина искренне удивилась. При всей своей осведомленности она была не в курсе глобальных дел герцога, потому и про его отдаленные контакты ничего не знала.
      — Знаешь, незнакомка, знаешь. Еще как знаешь. Веди-ка меня поскорее в ваш оплот лесного духа. Мне что-то вдруг жутко захотелось с этим самым не-герцогом-вроде-как-твоим-отцом побеседовать. Кстати, ты все же не ответила на вопрос: как тебя зовут, девушка?
      — Селина.
      И это имя отчего-то слегка царапнуло Элоарин. Что-то невесомо знакомое, будто запертое далеко в памяти.
      — Кажется, это значит "Отмеченная Луной"?
      — Да. Только откуда ты знаешь перевод? Это даже не эльфийский!
      — Откуда-то знаю. Впрочем, не важно. Нам долго идти?
      — Ну, путь неблизкий. Однако думаю, дней за десять доберемся. Сейчас-то мы с тобой на самой опушке, а надо… ну, вроде как в центр западной полосы лунных лесов. Сюда только я люблю выбираться, чтобы… — Селина запнулась, слегка смутившись, — чтобы никто не действовал на нервы.
      Про себя же она подумала диаметрально противоположное: "Чтобы никому на нервы не действовать", но признаваться в этом невольной спутнице пока не собиралась. Несмотря на спонтанное доверие, полным оно не было. Хотя когда и кому Селины доверяла полностью?…
      — А ты можешь раздобыть где-нибудь воды и еды? Я уже сутки ничего не пила, и трое — не ела.
      — О, свет, да, конечно! Кстати, ручей течет едва ли не у тебя под ногами.
      — Свет? Интересненькое начало, — Пробормотала Элоранта. Пока что она чувствовала в девчонке только силу сродни собственной, но уж никак не светлую. Хотя, черт знает, что такое на самом деле свет — может вообще, та же самая пустота, тогда все верно, — Знаешь, Селина, даже если бы он тек прямо под ногами, этот чертов лес не дал бы мне до него добраться. Не любит он меня, — Эти слова она произнесла уже в полный голос.
      — Не доверяет. Он такой, строптивый. Ну, да ладно, пошли, у меня есть вино, вода, сушеное мясо и фрукты — можно целый пир устроить. Пойдешь? Правда?
      На лице девчонки отразилось такое умильное выражение, что Элоранта невольно улыбнулась. Вот ведь странное сочетание: вроде и таится, явно не доверяет, а душа будто на распашку открыта!
      —  Ну, пошли, не-совсем-эльфийка, — Передразнивая ее часто проскальзывающее «ну», почти ласково сказала Элоарин, и покорно полезла через бурелом вслед за Селиной. Мысленно она уже переключилась на тему личности Астрона, но все же додумала полузавистливую-полувосхищенную мысль о девушке: "Эльфийка-не эльфийка, а перед нейлес расступается!".

* * *

       1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       Природный мир, Ост-Каракское море, палуба галеона "Шатар'Кхем".
      — Шекасхари аррахи таштер тушшет? Шексихарра ахор'кхашрасс секистхуриш шессах ахари шакас! Ашаксахури шепшет тахаш шет ашари шат? Шетасс схаши шипор реши так. Караши ашат такши?
      — Шекасхури шедзат таши. Ташшат аташи шат ишшат ушори сах. Сашехаш таш, шепшет таш. Карашши ашат сашшекасхари шепшет тари усшурри шат! Ахор'секасхури шедсет ашасс тушан шах. Такахари?
      — Эпшас… Аштар! Тши усиши хар таш.
      — Эбессах, ты, случаем, не понимаешь, о чем они там треплются? Я как-то уловить суть не могу, — Рассеянным шепотом осведомилась Тартра, и тут же замолчала, будто поняла, что сморозила глупость. А вот шептать было бестолку: на этом корабле говори хоть тихо, хоть в полный голос, — все равно услышат. Так и вышло: мрачно-уродливого вида капитан страшенного галеона внезапно обернулся к ним, оборвав разговор на непонятном языке, и уперся в Тартру и Эбессаха взглядом «нагрудных» глаз. Спасибо хоть верхние были обращены куда-то мимо: от взгляда нагрудных боли не испытываешь, только совсем легкий ужас.
      — Молчать. Еще одно слово — знаете, что будет. По большому счету, вы все вместе мне особо не нужны, только она. Остальных уничтожу. Полностью, — Смысл последнего слова пираты не поняли, но по зловещему тону догадались, что это похуже простого "всех убью-зарежу".
      Голос прозвучал прямо в голове у Эбессаха. По всей видимости, голосовые связки чудовища не были предназначены для произношения слов на человеческом языке. Однако это не мешало ему выплевывать шепчущие и леденящие кровь звуки с бешеной скоростью. Скользящие и взрывающиеся тона напоминали чем-то змеиные голоса, хотя, с другой стороны, рычание наводило скорее на мысль о непроглядно-черных воронах, обитающих на кладбищах. В общем, как ни крути, приятных ассоциаций не возникало.
      Вот уже третий день капитан Фалькон, Эбессах и Тартра находились в плену у Шатара. Схватки тогда не вышло: наступила ночь, откуда-то из тумана вынырнул мертвецкий корабль и мгновенно пошел на сближение. Лишь на следующий день Эбессах понял, что, прокладывая курс, неосторожно совместил часть траектории движения брига с обычным направлением движения "призрака".
      Канониры в ту ночь даже пушки зарядить не успели: «Венус» взяли на абордаж. Причем скелетоподобные, практически невидимые нападающие оказались к тому же неуязвимы для любого оружия — что взять с гнилых мертвецов? Фалькон, кажется, и по сей день сидел в немом ужасе, не осмеливаясь вымолвить не слова: его потрясло, что при одном соприкосновениями с тенями, члены команды не просто умирали, а падали с выеденными, словно кузнечной кислотой, черными пятнами на теле. Затем происходило нечто совсем уж жуткое: одна из черных теней приближалась к телу, сливалась с ним, после чего тело восставало из праха, но имело уже два страшенных ромбовидных глаза и стремительно теряло плоть с костей.
      Эбессах выдержал это зрелище стоически, разве что побледнев. Тартра же с гневом продолжала безуспешно рубиться с тенями до тех пор, пока к ней не подошел, спокойно покачивая жезлом, сам капитан. В отличие от Эбессаха и Фалькона, она, кажется, даже не почувствовала взгляда его страшных «головных» глаз. Капитан же, как позднее показалось Эбессаху, удовлетворенно кивнул и схватил Тартру поперек туловища одним из щупалец.
      — Салискью, Альфара, Шаддэй'Шад'Араш! — Внезапно выкрикнула пиратка с подлинным отчаянием в голосе. Вспышка трижды пронзила пространство вокруг галеона: сначала промелькнула молния, ударившая в палубу мертвецкого корабля, потом просто огненная вспышка, охватившая мачты, и наконец черная тень, встреченная командой мертвецов едва ли не с радостью. Однако же ни молния, ни пламя не причинили мертвому кораблю ни малейшего вреда. Только тень, коснувшись скалящегося висельника на корме судна, оставила от него дымящееся облачко, но капитан тут же небрежно качнул жезлом — и тень, съежившись, исчезла.
      — Как же так? — Казалось, в смятении прошептала Тарта, — Это же всегда…
      — Шесси'сашах. Шессах! — прошелестел в ответ полунасмешливый (если только это сиплое шипение можно было назвать насмешкой) голос Шатара. Глаза Тартры мгновенно остекленели, и она как-то совсем безвольно сползла на палубу, уставившись, не моргая, на капитана, будто ожидая его приказаний. Дальнейший монолог продолжался уже на мысленном уровне:
      — Не всегда, дорогуша. Посмотри на этот жезл внимательно… Видишь, змея из селенита, лунного камня. Следовательно, твоя магия против владельца этого жезла бесполезна. А его владелец, сейчас, я и только я.
      Эбессах от безысходности решил хотя бы последовать совету Шатара и рассмотреть жезл внимательнее. На всякий случай… Он вообще привык все досконально изучать — это придавало пирату уверенности. Предмет, кстати, понравился ему куда больше владельца: древко, совершенно явно, выполнено из цельного алмаза. Наверное, исполинский камешек был! Да к тому же непроницаемо черный, но почему-то эта невероятная деталь не казались пирату принципиальной: черный и черный, всякие алмазы на свете бывают. Одна из змей, обвивающих древко, действительно, светилась белым селенитом, а вот вторая оказалась обсидианово-черной, отличаясь от древка разве что меньшей глубиной цвета. Все же чернота алмаза превосходила обсидиан.
      Венчало жезл странное нагромождение элементов. Во-первых, два будто бы опаленных крыла, выполненные не то из рубина, не то из граната. Хотя, более вероятно второе, потому что рубиновым было сердце, по обеим сторонам которого эти крылья располагались. Само же оно казалось немного неуместным, потому как, в отличие от древка, черной змеи и крыльев не вызывало отталкивающих чувств. Кстати, едва заметный глаз белой земли, напоминающий полумесяц с жемчужиной зрачка, смотрел как раз на сердце, тогда как ромбовидный (у черной кобры) пристально уставился в неведомые подземные дали.
      На сердце крепился золотой обруч, довольно тонкий и полый внутри. Непостижимым образом в самом центре окружности, образованной обручем, «висела» белая искра, слабо мерцающая в ночной темноте. Эбессаху показалось, что глубина и сила мерцания искры зависят от воли владельца жезла: у сильного и благодушного человека он горел бы солнечным светом, а не тускло мерцал. Впрочем, доказать свое предположение пират никак не мог.
      Наконец, обруч венчала странная корона с вкраплениями изумрудов и камней синего цвета. Одна половина короны была выполнена из золота, вторая — из серебра. Верхний зубец, сочетающий оба металла, украшал переливающийся тысячами граней пурпурный камень — очень странный, какой-то влекущий, совсем не простой. Пожалуй, ничто в жезле так не поразило воображение Эбессаха, как сила, содержащаяся внутри пурпурного кристалла — будто некто всесильный запер все тайны, ночи, тени, загадки и секреты мира в его хрупкую оболочку!
      Заметив внимание пирата к жезлу, Шатар обратил на него взгляд пустых «нагрудных» глаз. Словно бы изучал, взвешивал что-то в уме… Затем в голове Эбессаха прозвучал, кажется, немного задумчивый голос:
      — А ты не дурак. Да, этот предмет, действительно, может служить самым разным делам и силам, в зависимости от желания владельца. Вот только желания его хозяина неизменно будут зависеть от того, сумеет ли тот пересилить волю предмета, или сам жезл покорит его.