Перекресток: недопущенные ошибки

      — Зарья, послушай, это не разумно. Они не обладают душой в нашем понимании, следовательно, существуют в какой-то иной системе координат и сил. Да, признаю, довольно необычна сама возможность духа существовать и мыслить без влияния души, но это только доказывает, что мы еще не познали всех возможностей чистого разума. А вернее, забыли многие из них, утратили знания. В любом случае, уничтожить странный народ сейчас все равно, что истребить любую иную расу разумных существ за вину единиц. То, что они настроены агрессивно, еще ничего не значит — вполне возможно, что их просто натравливают на нас. В конечном счете, если бы эти «пустые» духи от натуры своей жили только разрушением живого мира, и не существовало ничего удерживающего их, они бы вторглись гораздо раньше — возможностей было хоть отбавляй. Значит, случилось нечто, что заставило их напасть. Жаль, что ситуацию не прояснишь с помощью разговора — судя по твоему рассказу, они не настроены общаться, но их истребление может привести к страшным последствиям в будущем. Разумнее, мне кажется, их изгнание либо изоляция.
      Спорить с Астроном оказалось делом бессмысленным — однажды сделанные выводы он менял только по своей воле, плохо поддаваясь чужим уверениям и, уж тем более, истерикам. В невнимательности к словам собеседника обвинить герцога невозможно, но все услышанное он явно еще сотню раз переосмыслял и пропускал через свою схему представлений о реальности. Он признавал возможность существования разума там, где мышление никто больше обнаружить не мог. Астрон настаивал на том, что разумным может быть все, что существует, в том числе и пустота. Проще говоря, он признавал право на разум решительно всех составляющих вселенных и пространства между ними. Для Элизар такие мысли оставались ни более ни менее безумием.
      — Эти твари уничтожают людей и эльфов! Герцог, опомнись! Они плодятся с сумасшедшей скоростью и рвут ткань между мирами, как будто это сгнившая простыня! Они же просто истребят нас! И некому будет с ними обсуждать, с чего вдруг они напали.
      — Поэтому их необходимо остановить и дать возможность удовлетворять свои потребности в материи каким-то иным, мирным путем. Либо, хотя это будет куда более печальным и менее благородным поступком, их необходимо изгнать на континент, народ которого окажется способен справиться с атаками таких умертвий. Пожалуй, я могу согласиться с тобой в том, что они не имеют права прогонять души из собственных тел, заботливо выращенных и воспитанных тел, между прочим. И уж тем более, нельзя позволить им и дальше уничтожать души, хотя в возможность подобного я не верю. Вполне вероятно, что они создают временную аномалию, отбрасывающую душу существа в отдаленное пространство — таким образом, все отпечатки тоже стираются. Когда-то наблюдал подобное, очень давно и не в этом мире… Весьма любопытно.
      Думаю, достаточным будет загнать их в большую гробницу и наложить мощные охранные плетения на ее стены и вход. Если найдется народ, который ее взломает, этому народу и придется справляться с умертвиями, однако такое бедствие станет разумной компенсацией за пробуждение потусторонней силы. Естественно, заклятия должны быть достаточно сложны, чтобы их смог преодолеть лишь обладающий особым знанием и талантами чародей, в крайнем случае, маг-ритуалист… Пожалуй, ими я займусь самостоятельно. Тебе же, Зарья, рекомендую до поры до времени просто не трогать умертвия и вообще держаться от них подальше.
      Дальнейшее — уже история. Тени пустоты, как подозревала Элизар и достоверно знал сам Астрон, боялись огня. Причем, если пришедшие из междумира его просто сторонились и шипели, то бездушные спешили раствориться в воздухе при малейшей вспышке. С помощью мощного, обладающего многомерной структурой пламени их загнали в одну из наиболее крупных и массивных гробниц, после чего мудрый эльф запечатал ворота «храма» и наложил соответствующие ограничения на них.
      Все эти сведения прокручивались сейчас в голове Элизар без естественного эмоционального сопровождения — ей казалось, что нашествие случилось чрезвычайно давно, хотя, обычно, тысяча лет для эльфа — как прошлый год.
      А вот Астрон так и остался непревзойденной загадкой. Элизар прекрасно понимала, что этот эльф (и вообще, эльф ли, ведь глаза его слишком часто меняли цвет, а это служило отличительной чертой бродяг между мирами) понимает многие тайны смерти, большинство загадок этого мира и еще черт знает сколько — иных миров. И вообще, Астрон, несмотря на вечную молодость, из-за которой его поголовно и причисляли к эльфийскому народу, с самого его появления в пределах восточных земель производил впечатление глубокого старика с молодыми глазами, обладающего притом совершенно детской непринужденностью и болтливостью. Конечно, именно разговорчивость больше всего разубеждала Элизар в его «лунно-эльфийском» происхождении. Да и мудрость Астрона таилась глубже, чем его новых друзей.
      И еще один, пожалуй, самый важный штрих: никто в эльфийских землях не имел ни малейшего представления, откуда он появился. Просто однажды перворожденные заметили в своих лесах странника с посохом и тяжелым волнистым мечом на поясе, который внимательно осматривал деревья и кусты. Он мгновенно заметил наблюдателей и, назвав свое имя, попросил пристанища у эльфийских племен. И еще, по рассказам Каффа, одного из встретивших странника лунников, с улыбкой на губах герцог произнес в качестве приветствия непонятную фразу: "Саддон к'хара, Вольные".

* * *

       1 498 207 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       2006 год Н. Э. по Григорианскому календарю.
       Мир Перекресток.
       "Из дневников неслучайного Попутчика"
      До сих пор не могу уловить, в какой момент ты перестаешь писать книгу, и она сама начинает создавать все новые и новые страницы? Ты можешь что-то менять и перестраивать, но шлифуешь при этом то, что уже живет и существуетбез твоего вмешательства. Ты становишься своеобразным наблюдателем с правом менять, но без права разрушить.
      Думаю, книга похожа на ребенка: она еще маленькая и капризная, но очень любит все новое и необычное. И если ей действительно понравится какая-то идея, она поможет создать из нее целую фантазию, феерию плетений. Например, эта книга ведет себя на удивление капризно: она буквально затаскивает на свои листы все новых героев, вырывая их из обыденной жизни.
      Любая настоящаяКнига, в которую автор вкладывает часть собственной души, бесспорно, разумна. Она примеряет варианты, смотрит, что выиграет мир от того или иного поворота событий. В интересах книги, чтобы у нее всегда были читатели… И герои. Причем читатели должны погружаться в написанное с головой, читать, не отрываясь, а герои обязаны во всех ситуациях оставаться настоящими героями: благородными, добродушными, но обладающими стальной волей и неукротимым стремлением, чего-то страшащимися, но преодолевающими собственные страхи.
      Цель известной уже читающему эти строки Книги Разума, например, — побуждать существ, оным обладающих, к мышлению, поиску тайн и их разгадыванию, к созданию легенд, осмыслению происходящего, проще говоря, — к Движению. Ведь Движение — это череда наших поступков, каждый сделанный однажды выбор, каждый личный «подвиг», преодоленное препятствие, чувство, мысль, ощущение. Это Движение — жизнь, только оно настоящее и лишь оно роднит души предметов и людей. У нас больше возможностей управлять собственным Движением, у книги — нашим, вот и вся разница.
      Книги, как никто, знают, что в любом мире существует целый набор самых разных сил, среди которых разумные существа — лишь одно из многих начал. А рождены все малые силы от некой единой и всеобъемлющей, которая, впрочем, неизбежно распадается на составные части, не имея иного способа существовать. Но изначально она нейтральна: ни тьма, ни свет, ни хаос, ни порядок, ни равновесие… И возникает предположение, хотя и смешное, но пугающе реальное: что если все Книги мира образуют в своем единстве то самое Слово-Эхо, что "было в Начале"? Бесконечную и обладающую собственным сознанием «Книгу» Разума?…

* * *

       1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       Природный мир, континент Карабад, Лес Рассветных эльфов, личные покои Леди Нары.
      Темно-русые волосы девушки разметались по вышитой золотым бисером подушке. В лучах рассветного солнца, робко пробивающихся сквозь полуприкрытую шелковую занавеску, они приобрели особый красно-оранжевый отлив, словно бы опаленные нездешним огнем. А когда на локоны невзначай опускался особенно яркий и теплый луч, волосы озарялись легким и эфемерным серебристым сиянием. Этот отблеск, хотя и был бы заметен лишь очень внимательному и чуткому наблюдателю, превосходил в своем сиянии и золотой бисер подушки, и сами солнечные лучи. Растрепавшаяся за время сна челка прикрывала лоб девушки, а две или три пряди надежно прятали в своих объятиях ныне крепко сомкнутые глаза.
      Если бы девушка сейчас проснулась и приподняла веки, незримый наблюдатель тотчас был бы рассекречен и опознан, ведь ничто не могло скрыться от внимательных зеленых глаз юной Нары. Леди Нара — так зовут спящую девушку рассветные эльфы, живущие в лесном городе к западу от земель лорда Тауросса. Трудно сказать, что все эльфы, в целом, и Нара, в частности, особенно радуются столь милому соседству: Тауросс, как и многие люди, нарочито сторонился всего волшебного и в принципе необычного, нашедшего воплощение в эльфийском народе. По крайней мере, именно такое впечатление сложилось у перворожденных, которым довелось общаться с человеческим лордом. Лорд вел себя не то чтобы совсем отчужденно, но подчеркнуто дипломатично, с примесью особого душевного холодка.
      Впрочем, надо отдать ему должное: Тауросс не вмешивался в дела перворожденных, не пытался изгнать их с западных земель и даже не запрещал им посещать человеческие города, лежащие в пределах его владений. Отстраненность лорда выражалась лишь в отсутствии всякого желания наладить хотя бы эфемерный, формальный контакт с лесным народом. Ни одна из упомянутых встреч не имела отношения к официальным приемам при дворе — чаще всего эльфы сталкивались с человеческим лордом в библиотеке Ксаросс'Торга, столицы лордесса. По всей видимости, книги и исторические загадки играли в его жизни немаловажную роль, потому рассветники частенько за глаза называли Тауросса лунником-полукровкой.
      Как бы то ни было, особой проблемы отчужденность лорда не представляла, так что эльфы уже давно условились между собой оставить чудака в покое и пореже тревожить жителей его лордесса. А вот Нару такое положение дел не устраивало: люди интересовали ее, и девушка обязательно взялась бы за налаживание деловых контактов, но мешала присущая ей природная лень. Большой недостаток леди — ничто в подлунном мире не вызывало у нее стойкого интереса: и хотела бы что-нибудь сделать, но сил и воли хватало лишь на бесплотные фантазии.
      Меж тем, у рассветных эльфов, населяющих западные леса Карабада, существовало предостаточно забот. И что самое удивительное, это признавали даже люди, обычно считающие перворожденных счастливыми и беззаботными созданиями. Однако южные земли таили немало угроз, знакомых не понаслышке обоим народам: здесь обитало около пяти различных кочевых племен, периодически совершающих грабительские набеги на приморские земли. В результате, южные человеческие деревни часто оставались без припасов, а хранители окраин эльфийского леса каждый раз не досчитывались сотни спаленных деревьев. Еду кочевники воровали в силу приземленных интересов — южные лесостепи не были настолько плодородными, чтобы прокормить многотысячные племена, а вот леса палили в чисто «романтических» порывах…
      "Романтика" заключалась в неуемной браваде: напасть на эльфов и обойтись при этом малой кровью. От жестокой расправы кочевников спасало только то, что перворожденные, будучи в целом довольно миролюбивым народом, не разменивающимся на мелкие проблемы и безрассудцев, сочли достаточным создать усиленные гарнизоны лишь в глубинах леса. Таким образом, серьезная опасность грозила исключительно тем "степным героям", которые в своих бравых похождениях натыкались на хранителей лесных окраин — здесь уж трепетно относящиеся ко всякой растительности лесные воины себя не сдерживали. Как правило, обратно в лагерь возвращались одни лошади, без всадников (эльфы, по возможности, старались не трогать животных, памятуя о том, что кони всего лишь преданно служат своим хозяевам).
      В последнее десятилетие, пустяшный по меркам большинства эльфов срок, разного рода неприятности стали приходить еще и со стороны северного моря. Наиболее назойливыми оказались пираты: она беззастенчиво брали на абордаж корабли в какой-то лиге от порта, притом всегда успевали растаять в морской дали до отправки основного флота лордесса на выручку пострадавшим купцам. Казалось бы, эта проблема мало затрагивала эльфов, но те старались по мере сил и возможностей поддерживать жителей лордесса, а набеги пиратов доставляли людям куда больше неприятностей, нежели "детские шалости" кочевников.
      Ко всему прочему примешивалась еще одна напасть, на этот раз больше затрагивающая перворожденных, чем людей, в принципе не способных справится с новой бедой… В некоторые, особенно освещенные полной луной, ночи стоящий на северо-западной башне замка лорда Тауросса страж мог наблюдать удивительное зрелище (правда, ценой такого наблюдения довольно часто становилось душевное равновесие стража). Примерно в полночь над морем начинал собираться густой серый туман, постепенно уплотняющийся и превращающийся в миниатюрный воздушный водоворот. Буквально через полчаса туман бесследно рассеивался, и нахмурившийся было гвардеец мог сладко зевнуть и расслабиться… Но спокойствие его продолжалось недолго: не успевал еще стать тише в груди наблюдателя гулкий стук растревоженного сердца, а из пространства, служившего до того центром водоворота, бесшумно и величественно выплывал корабль черного дерева с рваными парусами и оскаленной мордой мифической химеры на носу. Особенно не везло стражам, обладающим от природы острым зрением — им удавалось рассмотреть членов команды корабля, а иногда, и самого капитана, неизменно в задумчивой позе созерцающего побережье, замок с прилегающими к нему полями и, наиболее тщательно, лес, восточной опушкой выходивший к окраинным наделам. Часто именно в этот момент страж внезапно бледнел, срывался с места и несся к колоколу, вопя по пути: "Шартарат! Шартарат!".
      Возможно, незримому наблюдателю покажется странным поведение бывалого гвардейца, испугавшегося какого-то там неопознанного корабля, но если бы этот самый разведчик проявил чуть больше любознательности и взглянул сам на палубу судна… Он бы мгновенно понял, что панический страх стража вполне объясним, а заодно уяснил, что слово «Шартарат» в этих землях неразрывно связано с самыми жуткими и потому особо любимыми детьми легендами — с историями о неприкаянных мертвецах. Да, совершенно верно, по палубе корабля, производя отполированными костями жуткий скрипучий шум, перемещались десятки самого жуткого вида мертвецов. Да и сам корабль, как уже было сказано, представлял собой выползшего из загробного мира страшилу.
      Фантасмагория завершалась достаточно быстро: галеон — это был именно галеон, а не какая-нибудь там утонченная каравелла — почти бесшумно приближался к окраине леса по морю, капитан приказывал дать залп из пушек, через секунду воздух сотрясался от оглушительного грохота трех десятков орудий, установленных на правом борту давно погибшего судна, и… корабль так же спокойно и величественно, как в начале своего пути, таял в воздухе, начиная со скалящейся морды химеры на носу и заканчивая не менее злобно ухмыляющимся матросом, болтающимся в петле, привязанной к кормовой мачте судна.
      В принципе, гвардейцы, оправившись от первого испуга, решили, что наличие собственного корабля-призрака, не причиняющего никому особого вреда, дает владению лорда некоторые преимущества: этакий налет загадочности и эпатажа, связанный со средоточением величайших мировых тайн (подразумевались до кучи и рассветные эльфы) вокруг лордесса Тауросса. Однако однажды «Шартарат» встретил на своем пути бриг, совершающий ночной обход линии побережья в поисках затаившихся где-то неподалеку пиратов. С нехорошей улыбкой капитан указал щупальцем на болтающееся прямо по курсу корабля людское судно. В следующую секунду галеон ускорил ход, настиг несчастный бриг, так и не успевший удрать… Залпа не прозвучало, зато борт человеческой «лодочки» облепили абордажные крюки, и призрачная команда все с тем же невыносимым скрипом начала перетекать на борт человеческого судна. Что произошло с командой брига, оставалось только гадать, но утром корабль обнаружили абсолютно целым: палуба осталась чистой, мачты — неприкосновенными, паруса — аккуратно свернутыми. Не хватало в этом царстве образцового порядка только одного — команды. Ни живых людей, ни тел… Ничего.
      Нара тогда попыталась выяснить у мамы, герцогини рассветных эльфов Эллионы, чем провинилась перед призраками команда брига, но та лишь покачала головой, сказав несколько туманных фраз о "дисбалансе тьмы и света" и "распроклятом Астроне, застрявшем на южном континенте". "Распроклятый Астрон", меж тем, являлся законным мужем Эллионы, герцогом рассветных эльфов и признанным знатоком многих существующих в мире проявлений разума. Призраки под эту категорию явно подпадали, вот только Астрон, и без того появляющийся в лесах рассветных эльфов крайне редко, ныне окончательно и бесповоротно застрял на южном континенте, сославшись на чьи-то там судьбы. Эллиона уже и рукой махнула на мужа вместе с его непредсказуемыми выходками, а вот Нара по отцу соскучилась сильно. Да и мама частенько пропадала куда-то на долгие недели. Правда, скучала юная леди точно также, как чем-либо увлекалась — недолго и смазано, словно бы чувства для нее играли роль общего фона для демонстрации безделья.
      Эльфийская леди была удивительно молода, по меркам чудесного народа, — в этом году ее возраст достиг всего лишь двадцати двух лет. Для существ, привыкших измерять время хотя бы десятилетиями, столь малый срок приравнивался по сути к «новорожденному», однако Нара внесла серьезные коррективы в принятые среди эльфов условности. Она росла, осознавала себя и выстраивала вокруг хрупкую "собственную реальность" с человеческой скоростью, что казалось удивительным привыкшим к куда более медленному течению подобных процессов эльфам. Сейчас любой, не принадлежащий к карабадскому сообществу лесного народа, перворожденный определил бы возраст юной леди в две-две с половиной тысячи лет.
      Не смотря на привычную леность, она все же могла на краткое время становиться стремительной, причем сразу во всем: движениях, словах, поступках, решениях и, как мы уже могли убедиться, взрослении. В то же время чистокровное происхождение девушки не оставляло сомнений и у самого закоренелого скептика среди перворожденных — эльфийская кровь всегда оставляла незримый след в окружающем пространстве, и у Нары этот след оказался отчетливо заметен. Где бы она ни проходила — за ее спиной деревья наливались силой, плоды — соком, птицы начинали петь особенно громко и трепетно, а животные так и рвались потереться головой об ее ноги. Однако Нара чаще всего сторонилась их, делая исключение только для кошек, в изобилии обитающих в эльфийском лесу, и некоторых пернатых созданий. Впрочем, сторонилась она и остальных перворожденных, кроме мамы и отца, держалась на расстоянии и от людей, которые даже при большом желании с трудом узнали бы в ней бессмертную.
      Нара превосходно владела оружием, особенно мечом и кинжалом, что опять же резко отличало ее от большинства сородичей — рассветные эльфы чаще выбирали лук и стрелы. Передвигалась она быстрым шагом, а вот соблюдать тишину при этом совершенно не умела — о приближении Нары узнавали минуты за три до того, как она, ломая ветки и обрывая листья, буквально выпадала на поляну или к двери дома-дерева.
      Чего у юной эльфийки не отнять, так это уникальной наблюдательности: она замечала множество деталей окружающего мира, вплоть до положения замшелого пня среди сотни таких же, покрытых «лишайником», соседей. Касаясь магии и волшебства, о способностях Нары лучше умолчать: внутри нее не ощущалось присутствия грандиозной мощи, способной стереть с лица земли добрый лордесс или, напротив, с нуля отстроить его, однако стоило девушке всерьез призвать себе на помощь какую-либо из сил… В общем, однажды, когда Нара находилась сильно не в духе, лорд Тауросс с удивлением обнаружил возле западной башни замка пару выкорчеванных с корнем столетних дубов. Астрон тогда, помнится, с ухмылкой проворчал: "Узнаю стиль…". Что означали те его слова, поняла, видимо, только Эллиона, потому что тут же до корней волос покраснела — видимо, речь шла все-таки о ней, хотя заподозрить в разрушительном безумии светлейшую герцогиню?… Нет, просто невозможно!
      А еще юная леди любила полеты: эльфы довольно редко использовали свою способность разговаривать с некоторыми, обладающими наиболее развитым разумом, животными — их помощь нечасто требовалась перворожденным. А вот Нара почти каждый день беседовала с грифонами и овоидами (престранными существами, имеющими яйцевидную форму тела, пять глаз, разбросанных по лбу и переносице в произвольном порядке, и обтянутые белой кожей перепончатые крылья), которые после таких разговоров с удовольствием соглашались развить тему "после небольшого познавательного полета над лесом и посевами". Даже Астрон не мог понять, каким образом его дочь способна уговорить грифона, в принципе не пускающего никого к себе на спину под страхом расцарапывания лица обоюдоострыми когтями, прокатить ее на спине. Однако как раз на грифонах-то она чаще всего и появлялась в высоте над лесом. Как позднее немногословно объясняла такое предпочтение сама Нара, "они мне больше нравятся. На этих овоидах стыдно появляться в воздухе: увидят, потом хохотать будут до посинения. А при виде грифона всем сразу не до шуток становится…". После этого она начинала звонко, но надтреснуто смеяться, по всей видимости, представляя последствия даже самой безобидной саркастической улыбки, адресованной грифону.
      Однако как только Нара оставалась в одиночестве, вся ее веселость вмиг куда-то исчезала. Лицо становилось сосредоточенным, линии проступали особенно четко, очерчивая плавный треугольник, вершиной упиравшийся в округлый подбородок, а основанием теряющийся в длинной непослушной челке. Она могла подолгу абсолютно невидяще смотреть в зеркало, как будто мечтала что-то в нем отыскать, могла тихонько напевать себе под нос какую-то грустную мелодию… Иногда она рисовала: чаще всего это были ее любимые кошки, застывшие в самых необычных, чаще всего, безрадостных позах, иногда — жуткие черные фигуры, затерявшиеся в сером пространстве. В иные часы ее рисунки становились совсем уж непонятными: смешение красок, нечто неясное, но, пожалуй, безрадостное…
      И ночь не давала Наре покоя — во снах она бродила где-то впотьмах. В ее снах настолько темно, что к утру можно было разобрать только смутные воспоминания о том, что ночь была, а сами сны… Может, были, может, и не было. Не более того. Но всякий раз Нара просыпалась вот в такой милой и одновременно измотанной позе: с разметанными по подушке волосами, отяжелевшими веками, подогнутыми к груди коленями, едва не свернувшись в клубок, подобно кошке. Одинокой бродячей кошке…
      Девушка внезапно открыла глаза. Секунду-другую она смотрела перед собой, будто бы собираясь с мыслями, потом резко поднялась и, вопреки обыкновению, подошла не к умывальнику в углу комнаты, а к зеркалу. Она вглядывалась в гладкую стеклянную поверхность очень долго, так долго, что солнечные лучи с ее кровати успели перебраться под самый потолок, ежесекундны рискуя пропасть. Нара стояла и смотрела в зеркало: не на себя — она видела в нем нечто иное, большее, нежели комната дочери эльфийского герцога. А потом коротко и неуверенно произнесла:
      — Афранташ?…
      Если бы эту сцену могла наблюдать юная Эйвелин, златовласая девушка замерла бы на месте с открытым ртом. Такого она, определенно, никогда не видела. Только что между двумя континентами мира проскочила гигантская черная искра, заставившая странно мерцать с десяток прочных нитей, пересекающих Срединный океан и соединяющих друг с другом двух совершенно не похожих девушек.

* * *

       1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".
       Природный мир, континент Карабад, лордесс Ксаросс, Ксаросс'Торг, Северо-Западная башня замка лорда Тауросса.
      На башне замка лорда Тауросса уже третью ночь подряд неприступной скалой возвышался один и тот же часовой. Своими могучими плечами, гигантским торсом и ногами, больше похожими на корни, он напоминал вековечный дуб, вросший в северо-западную башню восьмиугольной твердыни. Страж не отличался высоким ростом, однако поставь его на землю рядом с самым долговязым из придворных, и последний показался бы стороннему наблюдателю карликом на фоне нынешнего дозорного.
      Сумерки уже всерьез сгустились над землей, погрузив в свой мрачный туман лордесс Тауросса и все прилежащие земли. "Пожалуй, только в рассветных лесах темнота не властна", — подумалось вдруг стражу. Не сказать, что он испытывал теплые дружеские чувства к эльфам — они оставались для него пока слишком сложной загадкой и даже, в какой-то степени, очень интересной, но полной неясностей тайной. Наблюдателю всегда хотелось понять, в силу каких причин и природных капризов перворожденные остаются бессмертными, учитывая, что убить их в бою не сложнее, чем любого из людей. "Впрочем, не так уж и просто — слишком искусные воины", — тут же исправил ошибку в своих рассуждениях страж. Про себя он решил, что не будет выстраивать с эльфами официальных отношений без веской причины, при этом он прекрасно понимал, что в лесах, на месте которых могли бы простираться земли лордесса, живут очень ценные и важные существа. По крайней мере, он искренне надеялся на помощь со стороны эльфов в каком-нибудь совсем уж необычном и смертельно опасном для людей случае.
      Прецеденты, между тем, случались, — это было зафиксировано в хрониках людского удела. Кажется, около трехсот лет назад ("вот уж для них-то не срок — так, смех один!", — очередная невольная мысль стража) произошло крупное вторжение объединенных племен кочевников, против которого военные силы людского государства просто не выстояли бы. По всей видимости, это оказалось очевидным и для эльфов: в те дни Астрон, герцог перворожденных, лично явился к лорду Хароеру. Между ними произошел некий разговор, содержание которого не было зафиксировано ни в одних свободных или официальных хрониках, однако сразу после дружеского визита герцога лорд на три дня покинул замок. По истечении этого срока Хароер вернулся в твердыню удивительно тихий и растерявший большую часть былой надменности: он вызвал приближенных советников, после чего произошел еще один незафиксированный в письменных источниках разговор.
      Тем не менее, страж знал, о чем шла речь на той встрече, и почему один из советников с парой десятков приближенных на следующий день был выслан из города на одиноком бриге — в долгое, очень долгое плавание, плавно переходящее в окончательное и бесповоротное изгнание. Наблюдатель узнал причину ссылки от своего отца, которому история перешла "по наследству": один из советников являлся далеким родственником стража.
      Советник Алестин рассказывал, что Туршор (отправленный в "долгий путь") около трех лет успешно манипулировал набегами кочевников для утаивания истинного положения дел в южных землях лордесса: он подкупал то одно племя, то другое, чтобы фальшивые набеги скрывали гигантские недостачи зерна, овощей и, что самое важное, соли, являющейся на материке продуктом исключительно редким и ценным. Настолько редким, что торговля одной только солью могла в полной мере обеспечить казну лордесса на многие годы вперед. Более того, имел место и подкуп поверенных лорда в южных землях, ничтоже сумнящась создающих особые хранилища соли, предназначенной специально для советника и его окружения. Поверенные получили за свою работу плату от лорда, однако они не являлись владетелями земель, следовательно, права на долю прибыли от торговли солью не имели — вот и расстарались ради лишней прибыли. С тех пор, кстати, некоторых южан лорд начал награждать плодородной землей, чтобы избежать опасных случайностей в дальнейшем.
      Впрочем, корень проблемы заключался в том, что сам лордесс основали всего тысячу лет назад — еще слишком много обычных для истории ошибок не совершено, слишком много досадных упущений в структуре управления не исправлено. В тот раз ошибка едва не привела к гибели людского оплота: вождь одного из племен кочевников получил однажды от советника сумму, вдвое меньшую, чем было оговорено, причем Туршор сослался на небрежное исполнение кочевниками работы — лорд, якобы, заметил, что набег не походил на обычные грабительские. Однако предатель просчитался: Таюр (так звали вождя) лично присутствовал при набеге (а в фальшивых набегах вожди обычно не участвовали — считали это ниже своего достоинства), чтобы хорошенько приглядеться к здешним землям, ее богатствам и фортификациям, дабы позднее наметить план эффектного, уже вполне грабительского набега. В результате, он своими глазами увидел и намеренно нанесенный имуществу ущерб, и будто бы опустошенные хранилища — фальшивку не распознал бы и самый искушенный в искусстве обмана наблюдатель. Таюр решил созвать совет вождей кочевников, подозревая, что советник обращался и к ним. Здесь быстро выплыла на поверхность нехитрая истина: история с недостоверностью нанесенного ущерба успела стать традиционной. Согретая южным солнцем кровь подстегнула неприкаянных заключить кратковременный союз и обрушить совокупную военную мощь на лордесс, чтобы раз и навсегда отучить правителей и их приближенных вести с кочевыми народами подковерные игры.
      Каким-то образом Астрон вместе с лордом Хароером сумели усмирить горящих жаждой мести вождей. Страж полагал, что заслуга эта принадлежала больше Астрону, а лорда он призвал, чтобы обеспечить участие в переговорах непосредственно заинтересованной стороны.