Любовь земная (№3) - Отречение

– С тобой рядом я начинаю многому верить…

– Сам я ее не видел, – сказал он, окидывая взглядом туманную дымку у дальних берегов озера. – Мне кажется, это душа моего деда. Вероятно, так оно и есть… Нырял здесь совсем сопляком, никто меня не тронул. Хочешь, искупаемся вместе? Есть хорошее место, шалаш, лодка, спустимся?

– Боюсь, Денис… Если здесь душа твоего деда, не будем ей мешать. Пусть она живет еще тысячу лет.

– Пойдем, – сказал он, бесшумно отрываясь от земли и опять привлекая и подчиняя девушку какой-то звериной ловкостью и силой.

Он взял ее за руку и, одному ему ведомым путем, скользя между гранитными глыбами и развалами, свел вниз к воде; девушка действительно увидела большой шалаш в узком гранитном распадке, столик из нетесаных жердей и небольшую перевернутую лодку под низким навесом, укрывающим ее от непогоды.

– Ты как хочешь, а у меня зарок, я должен искупаться, – сказал Денис, жадно окидывая свое хозяйство блестящими потемневшими глазами. – Я страшную клятву дал…

Он быстро стяшул с себя рубаху, разулся, сбросил брюки и неожиданно попросил:

– Катя, отвернись, я здесь всегда голый купаюсь…

– Что, тоже обет?

– Хотя бы и так, – помедлив, отозвался он, и в лице у него появился темный румянец. – А что, нельзя?

– Ну, почему же, если обет… Тогда и я не хочу от тебя отставать… После такой пробежки сам Бог велит усталость смыть…

Под его взглядом она мгновенно разделась, холодея в душе от страха перед темной, таинственной бездной, и сразу же, неожиданно вскрикнув, схватила что-то из своей одежды и прикрылась ею.

– Денис, здесь кто-то есть…

– Не может быть, тебе показалось, – оглядываясь, сказал он.

– Уверена, я сама видела…

– Где?

Она махнула рукой в сторону старого шалаша, за которым среди гранитных глыб неровной полосой от берега озера к большому лесу густой зеленой полосой поднимался высокий и частый дубняк.

– Если только Дик увязался, – неуверенно предположил Денис. – Он бы не прятался… Стоп… Знаешь, не бойся… видимо, Феклуша… совсем забыл, здесь вокруг ее любимые места… Все в порядке, пошли!

– Она же может подсматривать…

– Никогда… Глупости! Просто мы ее спугнули, она, очевидно, где-то здесь была… она – хорошая… знаешь, я рядом вырос, добрее, преданнее существа я не знаю… Ну, пошли, Катя, не раздумала?

– Нет, не раздумала, – отозвалась она, сбрасывая по его примеру с себя всю остальную одежду.

– Смотри, очень глубоко, – предупредил он. – Я даже у берега ни разу дна не достал… Помочь?

– Прыгай, я следом… хотя нет, подожди, давай я первой. Если уж меня схватит щука, ты…

Денис заразительно широко улыбнулся, сверкая на солнце зубами, почти сразу же, мелькнув ягодицами, ушел под воду и вынырнул уже метрах в десяти от берега. Катя присела, тихонько оттолкнулась от берега и поплыла; прохладная, теперь даже не черная, а с густой прозеленью вода мягко и ласково приняла ее, и девушка, помедлив, терзаемая страхами, погрузила в воду голову с открытыми глазами и стала всматриваться в глубину. Несмотря на темный цвет, вода была необычайно прозрачной, наполненной словно каким-то внутренним солнцем, в ней ходили большие размытые тени, и Катя безошибочно чувствовала, что все это неопасно, все это была захватывающая игра каких-то природных сил, их причудливое сцепление. Тут же, едва не вскрикнув и не захлебнувшись, она рванулась в сторону – к ней из глубины, из большого рыжего свечения метнулось нечто длинное и стремительное с громадной раскрытой пастью.

В следующий момент она едва не умерла, дыхание оборвалось: понизу у нее, по ногам, по животу, по груди скользнуло что-то прохладное и большое, и тотчас рядом из воды торчком вынырнула глупая, счастливая физиономия Дениса.

– С ума сошел, – едва выговорила она, стараясь успокоиться, не показать своего страха и хватая его за скользкие, прохладные плечи.

– Набери целую грудь. Ну, больше, больше! Глаза не закрывай1 – сказал он, сжав ей руки у локтей, – тотчас словно посторонняя сила властно и неостановимо повлекла их вниз. «Ну вот и все, – мелькнула у нее неожиданно дикая мысль. – Он меня решил утопить… Ну и пусть…»

Сумрак сгущался, Денис, крепко обняв девушку, прижался к ее губам своими, и ее перевернуло, куда-то понесло, но она все время чувствовала прохладное и сильное тело Дениса, казалось окружившее ее со всех сторон, и сама прижималась к нему все крепче и теснее; в ней пробудились, ожили дальние, светлые звоны, мучительный, сладкий стон разорвал грудь, голову, зеленая тьма вокруг ярко вспыхнула синим золотом и погасла.

Очнувшись на берегу на том же месте, она первым делом увидела серые встревоженные глаза и, успокаивая, подняла руку, погладила его лицо.

– Совсем забыл, ты ведь нетренированная, прости, – смущенно попросил он, вспыхнув от ее ласки.

– Ничего, – сказала она, – у тебя просто необузданная фантазия. Природа распорядилась мудро, мужчине сеять и строить, а женщине обживать построенное, хранить урожай… Ты – лесной человек… ужасно хочу есть, – неожиданно закончила она. – Немножко замерзла… совсем чуть-чуть…

Он крепче прижал ее к себе, стал дуть ей на плечи и целовать их, в то же время слегка поглаживая спину, и она совсем ослабела.

– Ох, Денис, какой же ты ненасытный, – шепнула она ему. – От тебя чем-то дремучим несет…

– А ты хотела другое?

– Нет, нет, – запротестовала она, опять прижимаясь к нему и вздрагивая. – Сколько в тебе всего… не надо сейчас… Нельзя…

– Нельзя?

– Понимаешь… я ведь не была замужем… вот видишь, какая я дура… психопатка… ты даже не заметил, – вздрагивая от озноба, быстро, словно стыдясь, призналась она. – Я тебя, лесное диво, ждала, ждала… Ждала, а ты… Вот и жди вас таких… огромных, глупых… глупых… Ну и все, ну и хватит… Слышишь, хватит!

– Но зачем же ты так?

– Почем я знаю? – в каком-то даже отчаянии, раздраженно ответила она. – Захотелось и наболтала… Дура! Не знаю зачем!

Окончательно растерявшись, он отпустил ее, нелепо топтался рядом, не зная, что дальше делать и говорить, но сразу безошибочно чувствуя иную, неведомую ему досель жизнь, идущую своим путем совершенно независимо от него. И девушка, неловко прикрывая грудь руками, готовая разрыдаться от какого-то охватившего ее отчаяния и уже проклиная себя за такую трудную, необходимую и ненужную откровенность, всхлипнула. Он подхватил ее на руки, закружил; она прижалась к нему и, продолжая судорожно всхлипывать, закрыла глаза.

– Уронишь…

– Не уроню, зря надеешься, – пообещал он, руки у него стали какими-то другими, бережливыми, охраняющими, голос звучал иначе.

Он поставил ее на землю, помог одеться, а сам отошел и сел на камень над самой водой.

– Неужели тебе не холодно? – спросила она, опускаясь рядом и заглядывая ему в лицо. – Господи, комары слетаются…

– Ерунда, – сказал он. – Я еще поплаваю…

– Денис…

– Неужели я достучался? – улыбнулся он скупо, и она, опять увидела появившуюся морщину у него на лбу. – Прости, я еще должен осмыслить… Ну, хотя бы понять, – поправился он под ее взглядом, – хотя бы просто пережить…

– Я сама не знаю, зачем все так трудно, – сказала она. – Ты меня никогда больше не спрашивай, обещай… Никто ведь ничего о себе не знает. Уехала и пропала, мать теперь пилить будет… ой, Господи!

Зная ее маму, с трудом удерживая себя от какой-нибудь новой нелепой выходки, Денис, словно подзадоривая, широко улыбнулся.

– Знаешь, – признался он, – не могу. Что-нибудь бы сделать… может, обежать озеро? Поймать щуку… Нет, щуку нет, нельзя… святыня…

– Ты лучше достань мне ма-алюсенький кусочек хлеба! Завел в дремучий лес, отсюда живой не выбраться…

Он звонко засмеялся, бросился к шалашу и тотчас вернулся, неся что-то завернутое в полотенце, – перед девушкой оказалась буханка хлеба, огурцы, яблоки и жареная курица.

– Откуда? – искренне изумилась она.

– Ешь, – предложил он, разрывая курицу и раскладывая на полотенце. – Чаю сколько угодно, в шалаше старый котелок… дедовский, солдатский… Я скоро.

Она не успела ответить; вскочив на ноги, он разогнался и, распластавшись в стремительном прыжке, ушел под воду.

На кордон они возвращались медленно, часто отдыхая. Лес в предчувствии предвечерней тишины и ясности охватило безмолвие; Денис цепко замечал самое интересное: один раз, остановившись перед старой елью и рассматривая ее давно сухие нижние ветви, он объявил, что завтра погода изменится, скорее всего пойдет дождь, а вторично, натолкнувшись взглядом под приземистым, стоявшим как бы в особицу на небольшой поляне дубом на разрытую, мшистую землю, насторожившись, замер, быстро оглядываясь вокруг.

– Хозяин недавно был, – негромко, сдерживая голос, сказал он в ответ на вопрошающий взгляд девушки. – На волков сердится, они перед ним прошли. Он сытый теперь, не бойся…

Думая о своем, занятая своим, она не обратила внимания на его слова; она даже не поинтересовалась, что он имел в виду, говоря так значительно о каком-то хозяине (вероятно, старый лесник недавно проходил, решила она), чем весьма озадачила и даже обескуражила Дениса; она была под его защитой и ничего не боялась; оценивая ее полное, слепое доверие, он с трудом удержался от желания обнять ее и поцеловать, и она, словно читая его мысли, ободряюще улыбнулась, как бы невзначай прикоснулась к нему плечом.

– Устала, – призналась она. – Смотри, правда прелестный ручей. Темный, настоящая человеческая душа…

– Отдохнем, если хочешь…

– Правда, давай немного посидим, не хочется никуда торопиться, – оказала она, выбирая место и опускаясь в нетронутую, высокую траву. – Так много свалилось, даже думать не хочется…

– Интересно, какими еще сюрпризами встретит нас вечер, – сказал он, опускаясь с нею рядом.

– Разве это самое главное?

– А что же, по-твоему, главное?

– Не знаю… Зачем торопиться? Мы ведь вторые сутки вместе, что тебе еще надо?

– Знаешь, Катя, мужчина любит шутки весьма своеобразно, как игру ума, а чуть ниже – и трагедия, – сказал он с усмешкой.

– Постараюсь не нарушать мужских правил, – согласилась она, обнимая и целуя его где-то возле уха. – Ну, если уж ненароком, – засмеялась она бездумно. – Только ведь я хочу учиться. Как же быть? Как же нам быть? – тут же добавила она, с чуткостью и эгоизмом любимой и любящей женщины уступая ему часть своей ноши, и даже не уступая, а великодушно и щедро награждая ею.

– Главное свершилось, мы, кажется, наконец-то встретились, – сказал он, сразу же, не раздумывая, хватая нехитрую приманку. – Ведь случается по-всякому… Многим ведь просто не хватает одной-единственной необходимой встречи, даже одного нужного взгляда. А вообще, это женщине положено следовать за мужем.

– А ты не хочешь приезжать иногда в Москву? – спросила она, тая в припухших губах тихую усмешку. – Потом я, домой на каникулы… другого, пожалуй, не придумаешь…

– И это все? – возмутился Денис. – Мне не пятьдесят, даже не сорок…

– А что ты предлагаешь?

– Не знаю, я не пророк, – сознался он. – Слушай, в Зежске тоже два института…

– Технических, совершенно не то, – вздохнула она. – Денис, ты не рассердишься?

– Говори уж…

– Ты любишь лес, природу, тебе только двадцать. Ты вполне серьезно решил просидеть тут всю жизнь… А дети?

– Какие еще дети? – спросил он, напряженно хмурясь.

– Наши с тобой, какие еще, – уточнила она, опять в одну минуту обезоруживая его. – Ведь будут же у нас дети…

– Ты думаешь? – озадаченно переспросил он, и она, пошевелив его густые, спутанные темно-русые волосы, упавшие на лоб, тихо рассмеялась.

– Ты странный, Денис, – сказала она. – Свободно можешь обходиться без людей, тебе достаточно твоего деда, этой… Феклуши… Но ведь и они не вечны. А я без людей не могу, мне необходимы люди рядом… Я тебя, наверно, люблю вот такого… А потом, ты вспомни, один из дедов у тебя министром был, твой дядя – известный журналист, о нем легенды ходят, за свои убеждения не побоялся тюрьмы. Неужели в тебе не проснется жажда? Умрет дедушка Захар, необычайный, редкий человек – а дальше? У него так жизнь устроилась, война, плен, лес, но это же его жизнь. А твоя? Ну, хорошо, брошу я все, поселимся здесь в глуши… и вот так, с начала и до конца? Бр-р…

– Погоди ты, – остановил ее внимательно слушавший до сих пор Денис. – Министр, журналист, черт, дьявол. А что ты в самом-то деле о них знаешь? Издали, со стороны – красиво, пальчики оближешь, ближе подойди – от вони, от гноя задохнешься. В этой среде разве могут быть люди? Дед-министр всю жизнь прожил несчастным человеком, даже умер как-то непонятно. А бабка со своим новым мужем? Это же фантастика! Он ведь был твердо убежден, что делает всем добро, а его добро, как правило, оборачивалось злом! Вот когда он действительно прозрел, ему пришлось пустить себе пулю в сердце, вот и весь его героизм. Да потом, никто ничего толком не знает, несерьезно! Дядя Петя, конечно, человек ни на кого не похожий, там наверху в стандарты не вписывается, но ведь и здесь обрыв. Я уважаю его, уважаю академика Обухова, но почему же так нелепо? Там наверху они играют в какие-то свои бесконечные, запутанные игры…

– Ну, ничего несерьезного в этом я лично не нахожу! – принужденно засмеялась она. – Что ты тут находишь несерьезного? Значит, голову под крыло и сиди? Нельзя так о людях, они борются, как могут…

– Ладно, – хмуро кивнул он, отводя глаза. – Ты еще многого не представляешь… Говорю с тобой честно, думаю и говорю. У меня стойкое, непреодолимое отвращение к этим верхам, ничего с собой не могу поделать! Зачем они все мне, тебе, деду? Знаешь, горы, солнце, все до корешка выжжено… Каждый камень может в любой момент выстрелить – ночью, днем, всегда… Два года назад, год, в эту вот минуту… А знаешь, как просто, оказывается, умирают ребята? Глаза еще живут, кричат, мозг еще молит, а человек уже ушел… в горы, навсегда… Сколько там бродит убитых, если прислушаться… Кто имел право приговорить их души к вечному изгнанию?

– Что я должна сказать? —встрепенулась она, слушая с возрастающим вниманием и даже с неприятным чувством открытия чего-то нежелательного, ненужного, слишком откровенного и потому запретного. – Просто я лично не нахожу возможным судить незнакомых, проживших большую и трудную жизнь людей… Что же ты сердишься, Денис, не надо…

– А я и не сужу1 – совсем свел вместе косые, длинные брови Денис. – Стараюсь кое-что объяснить в своем характере…

– Не надо сразу ссориться, – опять попросила она, легким прикосновением пальцев шевеля его растрепавшиеся волосы. – Ну хорошо, думаешь и думай, твое право… Только запомни, в тебе еще такие черти запляшут – тошно станет… Вот как ты сам с собой-то справишься? Уж я знаю, тебе все подавай первым сортом.

– Я давно заметил, у женщины мозги устроены как-то набекрень – раз это ей не нравится, значит, этого не может быть никогда, и все! – грубовато отмахнулся он, в душе озадаченный и смущенный ее словами. – Я, Катя, многое теперь по-другому знаю…

Но ее мысль шла своим путем, и она опять не удержалась:

– А нас, Денис, кто-то приговорил окончательно?

Он быстро и остро взглянул, пожал плечами, одним гибким, быстрым движением встал, помог подняться и ей; она была сейчас вся легкая и воздушная, и он почувствовал, ощутил ее теплую безоглядную нежность и, стараясь больше не подпадать под эту обволакивающую силу, быстро, не оглядываясь, пошел вперед, и с этой минуты в их отношениях еще больше усилилась сдержанная, ироническая вежливость. Лесник, приветливо встретивший их, ничего не заметил. Прошла еще одна, для Дениса и Кати совершенно бессонно промелькнувшая, ночь, а через день он уже провожал ее; оба говорили друг другу пустые, ничего не значащие слова, сдержанно, сами страдая от этого, по-чужому поцеловались. Поезд тронулся, ее лицо в окне затуманилось, пропало, и Денис, испытывая нечто непривычное и даже странное, не тронулся с места, стоял, по-солдатски твердо расставив ноги, и словно чего-то еще ждал; вот и конец, сказал он себе, проводив взглядом сигнальные огни последнего вагона, нельзя было ее отпускать. Пожалуй, пора взглянуть на оставленное послание, пойми их, женщин, сказать не успела, а написать, пожалуйста…

Он нащупал в кармане конверт и жестковато усмехнулся; перрон опустел, лишь вдали от платформы маячила одинокая фигура милиционера; почему-то решив подождать, Денис сунул письмо обратно в карман, вышел на привокзальную площадь и, оседлав мотоцикл, скоро был за городом. Уже подъезжая к кордону и чувствуя привычный, горьковатый запах дыма (в доме топилась печь, и ветер тянул в его сторону), он подумал о подступавшей непогоде. Остановившись у большого старого дуба, он наспех пробежал исписанный листок, вырванный из тетради, затем, опустившись на землю, долго сидел, зажав измятый листок в кулаке и раздумывая о том, что если махнуть сейчас на аэродром и первым же рейсом улететь в Москву, то можно будет встретить Катю на вокзале и спросить, что же в самом деле значит ее письмо; он представил ее глаза, и ему в лицо бросился жар. «Ну нет, такого удовольствия я ей не доставлю, – сказал он самому себе со злостью. – Сколько бы ты ни рассуждала, будешь со мной. Не важно, где я буду жить, в городе или в глухомани, ты меня ждала, вот главное».

«Так нельзя, – опять сказал он себе, – можно спятить, превратиться в слюнтяя… Такого с тобой еще никогда не было и не должно быть… Стыдно перед дедом, ухватился за юбку, очумел».

Тут ему, несмотря на все доводы, стало неуютно, и он подумал о своей неустроенности и бесполезности; он впервые осознанно и прямо подумал о будущих своих детях; откуда и почему пришла такая мысль, он не смог бы объяснить, но она его на определенное время охладила и озадачила. «Почему непременно должны появиться какие-то дети? – возразил он себе в следующую минуту. – И что такое дети, зачем они? Это уже были бы люди иного века, даже иного тысячелетия… да придется ли кому перешагнуть в новое тысячелетие? Зачем думать о несуществующих детях? Привяжется же такая чертовщина!»

На кордоне, едва перекинувшись с дедом тремя словами о своем решении побродить с ружьем по лесу, он стал торопливо собираться.

– Оденься получше, – посоветовал лесник, – непогода идет, кости ломит. Огня не забудь…

– Не забуду, – кивнул Денис, увлеченный своей мыслью и ничего больше не замечая. Феклуша тоже попыталась отговорить его от задуманного, тревожно показав на окно, затем вверх на потолок, и, раздувая щеки, пробубнила, предупреждая о всяких небесных неурядицах.

– Ничего, – сказал он весело, – Не привыкать… В дождь в лесу загляденье… Да ты что мечешься? Что она, дед?

– Последние дни совсем заполошная. Старость, – ответил лесник спокойно, хотя и у него сегодня с самого утра ломило кости, временами начинало не хватать воздуха и в глазах темнело. – Ты на нас не гляди, делай свое молодое дело… Дика возьмешь?

– Нет, дед, хочу один пошастать, мешать будет… слух у него стал хуже…

– Ладно, – сказал лесник, – иди один…

Провожая правнука, он постоял на крыльце; Денис скрылся за воротами, растаял в летней почи, уже накрывшей лес. Неохотно вернувшись в дом, лесник встретил мглистый, ускользающий взгляд Феклуши. Он знал о ее способности каким-то странным, пугающим образом безошибочно чувствовать наступление особых неурядиц в жизни – в такие моменты она начинала беспомощно метаться, срывалась с места и надолго исчезала.

– Давай с тобой, Феклуша, чай пить, – сказал лесник, глядя на нее прямо и ясно, с тихой, успокаивающей улыбкой. – Непогоде быть, отчего ей не быть? У Дениса под каждым кустом дом, за него не тревожься… Убивать он никого не будет, побродит и вернется. У него кровь успокоится – молодой, горячий… Я правду говорю, Феклуша, зачем ему стрелять, гляди, настрелялся до одури…

Последнее лесник выделил особо; он до сих пор так и не знал, все ли в трудном человеческом мире понимает Феклуша, но она тотчас мгновенно отзывалась на голос, на его звучание, и лесник, уговаривая и успокаивая ее, продолжал улыбаться…

– Ну что же ты, затопи, чайник налей, поставь, – говорил он, стараясь отвлечь ее от ее страхов и занять другим. – Вот такая она ветошь из человека выходит… Ты Ефросинью-то хоть помнишь, а, Феклуша?

Напряжение у нее в лице стало пропадать, услышав знакомое имя, она застыла, затем несколько раз, словно попавшая под неожиданный дождь и промокшая птица, встряхнувшись, закивала: «Фрося, Фрося», – и стала возиться у плиты…

– Ну вот и хорошо, – продолжал вслух рассуждать больше сам с собою лесник, стараясь окончательно ее успокоить. – Вот прибилась ты ко мне, сколько лет рядом? А что ты такое? Ни баба, ни полбабы, так – непонятное зарождение… Ни с одним мужиком не была, не пробовала, ходишь себе, чирикаешь, чирикаешь, покормят ради Бога, сразу тебе дом, семья… Тоже прожила, а зачем? К чему? А сам ты, – обратился он теперь уже непосредственно к самому себе, – зачем? К чему? Да нет, нет, Феклуша, – тотчас повернул он в привычную сторону, заметив ее внимание, – кипяти давай чайник… Денис наш пошел по хозяина, – продолжал лесник теперь уже только для себя, даже не зная, продолжает ли он размышлять вслух или это просто проносятся в душе какие-то смутные, пугливые тени. – Срок приспел, двинулся… встретит хозяина, встретит, скоро встретит, у него еще в школе руки чесались, а теперь срок вышел… Пора, – сказал лесник значительно, не чувствуя ни страха, ни сожаления, – тоже срок приспел.

Он почти не заснул в эту ночь, лежал с открытыми глазами, слушал грозу, вначале далекую, затем прихватившую и кордон и сотрясавшую прочный, массивный дом; вековые бревна в стенах задвигались, заныли, почти застонали. И все-таки лесник уловил момент ухода гонимой страхом Феклуши. Он встал, не зажигая света выбрался на крыльцо, озаряемое частыми всполохами молний, и впустил в дом собаку.

21

Пришедшая, судя по усиливающемуся громыханию и стону леса с запада, и забушевавшая в полную силу в самую полночь ночная гроза разбойничала до самого рассвета; Денис успел добраться до одного из старых своих укрытий: причудливо изогнутый у самой земли ствол старой сосны, вынужденный из-за большого, плоского, приподнятого одним краем валуна сначала расти в сторону, затем свечой, устремившейся к солнцу, как бы намертво обхватывал древний камень разлапистыми смолистыми корнями и вместе с ним образовывал у самой земли нишу, достаточную для одного, двух человек – было даже местечко для небольшого огонька.

Денис не боялся ни ночи, ни грозы, – ночью, особенно пору зрелого лета, лес становился совершенно иным. Раньше Денис никогда не думал об этом, просто его с детства тянул к себе лес больше всего ночью, вызывая обостренное чувство жизни, и он часто испытывал состояние своего полнейшего растворения, исчезновения и слияния с душой леса, именно ночью становившегося живым целостным существом со своими законами и отступлениями, со своими тайнами и откровениями, сливался в нечто единое и в то же время непостижимое и неисчислимое… Это был океан жизни, и все в нем сплавлялось в одно движение, в одну до исступления тяжкую страсть жизни и борьбы за нее…

Готовясь ко встрече с самым сокровенным в себе, к открытию в себе чего-то самого тайного и необходимого, Денис ушел с кордона в редкостном напряжении – в нем уже безраздельно жил зов леса, и, торопясь поскорее, без лишних помех и объяснений уйти, он, потрепав Дика по загривку и приказав ему оставаться дома, облегченно перевел дух. Что-то, словно толкнув его изнутри, заставило на минуту приостановиться, он уловил отдаленный гул, почувствовал слабое движение душной и влажной тьмы вокруг. Глубоко втянув в себя воздух, отдающий лесной прелью, он, скорее по армейской привычке, поправил широкий охотничий нож, пристегнутый к поясу, и, окончательно забывая обо всем, неслышным, быстрым шагом скользнул дальше, безошибочно определяя нужное направление. Сразу же вернулось прежнее, глубоко свое, единственное ощущение близости с лесом, казалось уже потерянное навсегда; он шел, не задевая даже случайно ни одной ветки, ни одного куста; он уходил от подступающей грозы, стараясь опередить ее и укрыться в надежном месте раньше, чем она разразится в полную силу в старом, большом лесу, всегда во мпого раз как бы увеличенную самим лесом. Вся жизнь вокруг притаилась, и если бы не нараставший гул по-прежнему далекой грозы, лес стоял недвижим и нем, ни одного, даже случайного звука, ни одного вздоха или шороха, даже старые деревья, всегда полные скрытой немолчной жизни, оцепенели – ни отсохший лист не зашуршит падая, ни отмерший сучок не хрустнет и не скользнет вниз. Денис вышел на большую затаившуюся поляну; небо над нею, высокое и еще чистое, густо и тревожно усеивали звезды. Спрямляя путь, он быстро пересек открытое, низкое место по высокой, в пояс, траве, то и дело вспугивая с треском взлетавших уток. Он не успел нырнуть на противоположной стороне поляны под своды леса; в цепенящем безмолвии воздуха пронесся слабый, еле уловимый вздох. Ощутив его скорее кожей, Денис ускорил шаги, радость движения в нем, физическая радость самого тела усиливалась. Разгоряченный и счастливый, он шел еще достаточно долго, прежде чем его настиг второй порыв придвинувшейся вплотную грозы – поверху рванул сильный шквал ветра, и тотчас яркая вспышка молнии высветила до мельчайшей травинки загудевший, заметавшийся лес мертвенным, зеленовато-синим, охвативший пространство от горизонта до горизонта всполохом. Денис на мгновение увидел ставшую ярко-оранжевой широкую и высокую кочку, обросшую шапкой густого мха, и тут же рядом с нею большой, заигравший тусклым серебром муравейиик, россыпь старых сосновых шишек под ногами, и затем в глаза хлынула непроницаемая тьма. Придавив к земле, грянул раскатистый, веселый гром – Денис присел, пережидая, пока возвратится зрение; дождя по-прежнему еще не было, только лес после первого взрыва так уже и не успокоился. Опять обрушился раскатистый гром, и редкие крупные капли сочно зашлепали по листьям.

Оставалось еще километра полтора-два, и Денис бросился дальше; теперь частые вспышки молний и грохот грома почти не прекращались, ветер дул сильными шквальными порывами, лес стонал, гудел, метался. Почти в ту же секунду, когда Денис, срывая с плеча ружье, полусогнувшись, нырнул в укрытие, на лес обрушился настоящий потоп и сразу утих ветер. Ощупывая все вокруг, Денис осторожно продвинулся глубже под оплетеаный корнями валун. От полусгнившей старой подстилки пахло сырой землей, прелью; Денис, осматриваясь, щелкнул зажигалкой – его испытанное старое убежище было свободно, очевидно, запах человека и железа так отсюда и не выветрился. Кое-как подправив жерди, он с удовольствием лег, вытягиваясь и вслушиваясь в происходящее; гроза вызрела в полную мощь, от ее веселой, дикой силы гудела и вздрагивала эемля, потока воды рушились, казалось, сплошной стеной. Где-то рядом уже клокотало и хлюпало, от входа, оседая на руки и на лицо, долетала мелкая водяная пыль. Так хорошо Денису давно не было, и он боялся шевельнуться; казалось, случилось непоправимое и он остается совершенно один в мире; внутренне вздрогнув от своей мысли, он закрыл глаза, невольно стиснул зубы: нечто подобное он уже один раз прошел. Пожалуй, до этой минуты все было сном, сказал он себе, и вот началась настоящая жизнь, он очнулся и, главное, вернулся к себе, и теперь ему ничего не надо и думать больше ни о чем не надо и нельзя. Просто пришло освобождение, и он вновь у себя дома; продолжая вслушиваться, впитывать в себя лесную грозу, он еще порадовался. Ничего не изменилось, лишь в грохот грозы и шум леса стало просачиваться щемящее чувство опасности; он тревожно открыл глаза, приподнял голову и быстро вскочил. Неправдоподобно широкая, окаймленная темноватым ободком луна висела а непривычно темном высоком небе, и вокруг громоздились облитые сиреневым блеском скалы, – еще дальше, где-то уже возле самой луны, даже еще выше, смутно торчала острая горная вершина, как бы излучавшая то же темноватое свечение. Он хотел сесть, не смог, лишь едва шевельнулся – что-то держало его. Он удивился еще больше, тело было чужим и мертвым, оно не слушалось и не отзывалось. Скосив глаза, стараясь рассмотреть что-нибудь рядом и увидев крошево камня, покрытое густой сиреневой изморозью, он растерянно прислушался; стояла невероятная даже для гор, мертвая, пугающая тишина, такой тишины никогда не бывает в жизни. «Нет, нет, – сказал он себе, – я жив, я не умер, так ведь не умирают, или действительно есть тот, потусторонний, мир, и в нем своя безмолвная жизнь? Редкие, смутные тени – что же с того? Зачем пугаться, если так положено? Пугаться ничему нельзя, даже самому невероятному, пусть все свершается по своим законам».

До него донесся извне первый неясный шорох посторонней жизни (он сразу понял – именно посторонней), всколыхнувший робкую надежду. Он оторопел, из сиреневого тумана вышел сам хозяин, сел рядом и, угнув лобастую голову, с каким-то человеческим, осознанным любопытством, но по звериному пристально глядел на него, и глаза у него влажно поблескивали; именно в таком облике хозяин часто приходил к нему в детстве, и у них уже тогда завязался свой затянутый узел; но вот что сейчас нужно хозяину и каким образом он здесь появился?

До дрожи обрадовавшись, Денис смотрел на хозяина без прежнего страха; в чуждом враждебном мире появилось земное, родное сейчас существо и принесло с собой знакомые запахи, исчезнувшие было звуки. И тогда у Дениса, помимо его желания, пробилась слабая улыбка… И хозяин, приоткрывая пасть, засмеялся. Денис оторопел и только во все глаза глядел, ожидая теперь уже любых чудес.

«Ну вот видишь, как оно получается, – сказал хозяин, сложив лапы на груди крест-накрест, точь-в-точь как старая уставшая женщина. – Помнишь, ты хотел меня убить, а теперь вот тебя самого…»

, «А ты? Тебя, значит, тоже убили? Конечно, зачем же я спрашиваю, – подосадовал Денис, – все и без того ясно…»

«Ничего тебе не ясно, – возразил хозяин. – Я совершенно не убитый.»

«Ничего не понимаю, – поразился Денис. – Как же ты здесь?»

«Я не здесь, – опять не согласился хозяин, – я дома, я далеко… очень уж жалко тебя стало… Поиграть не с кем».