Тамара — Таню предупредили об этом — прислала весточку. Она беспокоилась о детях, передала им партизанские гостинцы и, кстати, рекомендовала Тане познакомиться с Колей, слесарем по отоплению в бывшем Доме Красной Армии. Теперь оккупанты открыли в этом здании кабаре — увеселительное заведение для своих офицеров, преимущественно карателей. Тем, кто командовал пытками и убийствами, кто расстреливал и сжигал стариков, женщин и детей, нужно было так бурно развлечься, до такого состояния напиться, чтобы на время забыть обо всем. Оргии в кабаре длились до самого рассвета.
Таня поняла, что Тамара неспроста советует ей познакомиться с Колей. Она отправилась в котельную. Спустилась вниз по узким ступенькам, постучалась в обитую железом дверь.
Дверь отворилась, молодой парнишка с перепачканным сажей лицом при виде Тани шарахнулся назад. Таня вошла, невольно пригнувшись, в низкую дверь, подняла голову и тоже попятилась. «Овчарка немецкая!» — вспомнилось ей. Она все же попробовала улыбнуться, спросила:
— Ты что, испугался?
— Тебе чего тут надо?
— Зачем же так сердито? — примирительно сказала Таня. — Мне приказано познакомиться с тобой. Для нашего общего дела. Тебя должны были предупредить.
Николай испытующе посмотрел Тане в глаза.
— Предупредили… Что человек придет. Человек, понимаешь? А ты тут при чем? Покажи паспорт!
Таня спокойно достала и паспорт, и аусвайс.
Начался серьезный разговор, ради которого Таня и пришла сюда. Речь шла о том, что надо возможно скорее взорвать кабаре вместе со всеми участниками буйных оргий. Веселившиеся тут фашисты были, можно сказать, мозгом карательных отрядов. Облеченные доверием и чинами, привыкшие к виду крови, они были в иное время весьма опасны, ловки, хитроумны.
На них опиралось гестапо, когда расправлялось с партизанами и со всеми, кто помогал партизанам.
Пришлые, чужие на этой земле, они объявили награду за голову того шофера, который увел немецкий грузовик к партизанам, предварительно усадив в него всю свою семью. Полные ярости, они искали тех, кто 22 июня 1943 года, через два года после начала войны, заложил мину в городском театре. Фашисты праздновали день, когда ступили впервые на советскую землю, но мина взорвалась, и те, кто несколько минут назад хвастливо выкрикивал хвалу фюреру и кричал о скорой победе, взлетели в воздух.
Бомбы находили в солдатских кино, в солдатских общежитиях. У офицерского общежития недавно взорвалась легковая машина, у водокачки паровоз…
Кое-кто из немцев принимал это как непримиримый протест советских людей против оккупации. В стремлении изгнать врага люди бросали свои дома, годами нажитое добро и уходили всей семьей в лес, в партизанский лагерь. Они взрывали театр, который сами строили, железные дороги, которые сами прокладывали…
Каратели же вместе с гестапо все еще надеялись привести народ к покорности. Устрашающими казнями, грубой силой.
— Слышишь, вопят? — сказал Николай, поднимая голову. — Ух, ненавижу! Пускай сам взорвусь, но они тут веселиться не будут. Тебя я тогда обидел… Я думал, ты тоже из таких, из ихних. Есть тут одна. Была вроде бы девчонка как девчонка, в школе в самодеятельности выступала. Теперь для них в хоре поет. Так еще хвастает: нас, дескать, берегут. Нам питание требуется улучшенное. И, знаешь, жених у нее был. Наш. В нашей армии служит. Я у нее спросил: «А что ты ему ответишь, когда он придет? Как в глаза посмотришь?» Смеется. До чего ж нахальная! «Ничего, говорит, ты за меня не бойся. Скажу, насильно погнали. Жить-то нужно было. Он еще и пожалеет».
— Да, за нее ты не бойся, — сказала Таня задумчиво. — Такая, пожалуй, сумеет… Вывернется. Такую еще и пожалеют…
— Ну уж нет! — Николай выпалил это с такой яростью, что Таня засмеялась.
И снова они заговорили о деле, которое свело их вместе в этот вечер.
Требовалось достать взрывчатку, остальное должен был сделать Коля.
— Двадцать шашек взрывчатки принеси, по 400 граммов каждая. Под котел отопления подложу — и прощайте, изверги, счастливо веселиться на том свете, — зло шутил Николай.
— Дефицитный товар эти шашки, — сказала Таня. — Особенно теперь. Однако добудем, Коля. Жди.
Они простились.
Достать взрывчатку в самом деле было нелегко.
«Все равно достану», — упрямо сказала Таня самой себе.
В витрине какого-то германского агенства Таня увидела большой, ярко разрисованный календарь. Сегодняшнее число заставило ее остановиться и внезапно задуматься: 5 августа 1943 года.
Ровно год назад Таня покинула Москву. Ровно год провела на оккупированной земле. И, несмотря на все опасности, полюбила эту землю, этих людей, готовых разделить с ней любую беду.
ЛЕГКИХ ЗАДАНИЙ НЕ БЫВАЕТ
И так, ровно двенадцать месяцев прожито на захваченной врагом белорусской земле.
Таня лихорадочно обдумывала, один за другим отбрасывая планы, как добыть взрывчатку. Ей начинало казаться, что ничего значительного не было сделано за это время. Оно пришло только теперь — самое главное задание, и она оказалась не готова к нему, бессильна его выполнить. Наверно, Москва, пославшая ее сюда, ошиблась в ней, ожидала большего, чем она сумела сделать.
Как раздобыть взрывчатку?
Соседка Тамары — они с утра вместе обсуждали этот вопрос сочувственно наблюдала за Таней.
— Да не казнись ты, слышишь? — вознегодовала она. — Дело-то, считай, почти непосильное.
Таня отрицательно покачала головой:
— У нас, разведчиков, один закон: пока жив, непосильных дел нету. Не под силу лишь то, на чем сломишься. А я… Мне кажется…
— Ладно, ладно. — Та замахала руками. — Самоедством занялась ты, вот что. Дел-то своротила — не счесть! Один график чего стоит. А бургомистрова печать? А как насчет облавы всех предупредила? У нас обеих пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы все пересчитать. Значит, и взрывчатку добудешь, не сломишься. Поищи, поищи, для тебя, я вижу, ничего непосильного нету. А уж если не получится — придется у партизан просить. Вон ты сколько бойцов к ним переправила.
Да, это тоже было немалой Таниной победой: Костя Сумец, Сергей Ковалев и многие другие сражались теперь против тех, кто дал им оружие в руки… Но где достать взрывчатку?
После этого удара карателям нелегко будет оправиться. Они будто вымещают на мирных жителях позор поражения под Сталинградом. Для них вдвойне важно сейчас усилить политику устрашения.
Эх, был бы цел «арсенал» дяди Юркевича!
Машинально перебирая пряди волос — была у нее такая привычка, — Таня припоминала имена всех оставшихся в Минске людей, которые могли бы прямо или косвенно помочь ей.
Обрадовавшись, вспомнила: однажды Мария-маленькая познакомила ее с женщиной лет сорока — Верой Иосифовной Петроцкой. Представила деловито, даже несколько официально: «Коммунистка, уроженка Белоруссии». Потом сама Вера Иосифовна рассказала Тане, что работает в столовой, связана с партизанами: они встречаются у нее на квартире, приносят подпольную литературу.
Несколько раз, как бы невзначай, Таня заглядывала в столовую к Вере Иосифовне, помогала ей собирать со столов грязные тарелки. Прислушиваясь к беседам гитлеровских солдат, она не только ловила их угрюмую брань по поводу затянувшейся войны.
Солдаты толковали о предстоящих отправках на фронт, прибытии новых резервов и вооружения, читали друг другу письма из дому о том, что происходит в самой Германии.
И теперь Таня отправилась к Петроцкой. Опытная подпольщица поняла, что такой визит не может быть случайным, но встретила Таню, как бывшую свою сослуживицу, пошла на кухню ставить чайник. Ее дочка Зоя достала из шкафа стаканы. Пока Зоя гремела посудой, Вера Иосифовна шепотком объяснила Тане, что говорить надо тихо — вернулась из деревни соседка, баптистка. Хоть женщина она вроде бы и безвредная, но любопытна до крайности. Ну, в общем, из таких, что всю жизнь только чужими делами живут.
Вполголоса Вера Иосифовна поделилась своими наблюдениями за солдатами «фюрера»:
— Новые, которых из Европы к нам прислали, считают себя наполовину покойниками. Так и говорят. Ужас, до чего боятся советского фронта.
Зоя с интересом прислушивалась к разговору.
Таню это смущало. Она не задавала вопросов и с недоумением поглядывала на девочку.
Вера Иосифовна взяла Зою за обе руки, привлекла к себе.
— Вы, кажется, недовольны, что мы говорим при Зое? Не тревожьтесь. За два года войны дети наши очень повзрослели. Зоя — моя помощница. Девочке иной раз легче выполнить поручение, чем нам.
Таня все же улучила момент, когда Зоя вышла, и быстро спросила:
— Взрывчатку достать можете? Очень нужна.
— Попытаюсь, — кратко и спокойно ответила Вера Иосифовна.
Таня ушла обнадеженная. Но спустя несколько дней она узнала, что Петроцкую вместе с Зоей арестовали гестаповцы. За ними давно следила и выдала их соседка Тупицына, та самая баптистка. Она служила гитлеровцам и догадалась, что Петроцкие распространяют подпольную газету. Танин визит, к счастью, прошел незамеченным.
Девушке не терпелось поднять на воздух кабак, кишащий гитлеровскими карателями. Она забежала к Николаю, успокоила его как могла, но сама не находила успокоения.
Наступила ранняя осень с холодным ветром, моросящими дождями и серой тьмой, которая начиналась с самого утра, мрачнея и углубляясь к вечеру. В одну из холодных ночей Таня отправилась в очередной рейс пешком до Заславля, чтобы встретиться там с Бельской и другими. Потом ей нужно было добраться до Бобров, передать собранные сведения Андрею. И пусть он поможет ей достать взрывчатку.
Путь был нелегким. Он казался даже тяжелее, чем обычно. Она всякий раз что-то приносила, но еще никогда ей не приходилось просить. Кому, как не ей, знать, с каким трудом и риском достают партизаны оружие, патроны, взрывчатку!
Таня шла по ночам. Шагала по топкой грязи, с трудом вытаскивая ноги в тяжелых сапогах. Днем заходила к добрым людям погреться, вздремнуть, не раздеваясь, чтобы хоть немного набраться сил…
Андрей, как всегда немногословный, внимательно слушал принесенные Таней новости, умело отбирая главное, ценное. Не теряя времени, включил свою рацию.
Когда Таня, набравшись решимости, заговорила о взрывчатке, Андрей понимающе кивнул. Найдется. Правда, придется поискать получше. А вообще партизаны здорово пообчистили Минск, как видно.
Едва передохнув с дороги, Таня вместе с Тамарой Синицей пошла навестить знакомых в партизанских подразделениях, у всех выпрашивала взрывчатку. И снова это вызывало веселые шутки: раньше, мол, мы до вас, в Минск, на поклон ездили, а теперь вы к нам. Оружия, патрончиков не надо ли?..
В Минск Таня возвращалась не одна, не пешком и не с пустыми руками. Ехали назад по первопутку на просторных крестьянских розвальнях, будто на базар.
На втором дне специально оборудованных саней лежала взрывчатка, а сверху мука, картошка, два живых барана.
Таня в кожушке и толстом платке в самом деле была похожа на молодую крестьяночку. Маленький пистолет (с ним Таня не расставалась) она убрала в рукав.
Вместе с Таней поехала в город истосковавшаяся по ребятам Тамара. Уж как-нибудь Кучеров сумеет устроить им свидание.
Правил лошадьми партизан Вася, подросток.
Добрались благополучно. Взрывчатку Вася оставил у Терезы Францевны.
Рано утром Таня вышла из дому — она помнила, в котором часу идет на работу Юзеф Басти.
Он увидел ее издали, ускорил шаги. Встреча его обрадовала, и это было приятно Тане.
— Куда вы пропали? — спросил он. — Заставляете друзей тревожиться.
— Значит, вы мне друг, Юзеф?
— Поверьте, навсегда.
— Только ни о чем не спрашивайте. У меня просьба к вам. Вы заметили, в Минске часто задерживают людей с портфелями, чемоданами, саквояжами?
— Проверяют, — сказал чех.
— Вот именно. Между тем, Юзеф, мне необходимо передать одному человеку сверток. Килограммов восемь. Я прошу у вас помощи.
— Один вопрос, — сказал Юзеф. — Это взрывчатка?
— Да. И ее нужно передать в клуб офицеров, где сейчас кабаре…
Юзеф кивнул и тут же начал развивать план действий с мальчишеской живостью. Значит, так. Он повезет свой приемник в клуб, где, к счастью, помещалась радиомастерская, якобы для починки. Приемник он начинит взрывчаткой.
— Я пойду с вами, Юзеф, — говорила Таня. — Меня будет ждать человек. Вы не должны его видеть. Вы проводите меня до клуба и уйдете. Я сама отдам в починку ваш приемник. Починят быстро, я его захвачу с собой и после вам верну.
— Что возвращать? Тут один футляр. Найду новый. Я рад помочь вам, Таня…
В сумерки Таня вручила Николаю приемник с взрывчаткой внутри.
Взрывчатки у нее было гораздо больше, но она на всякий случай решила доставить ее двумя путями. Чтобы все — наверняка.
Она объяснила Николаю, что примерно через час ему привезут подводу торфа. Будто для отопления. Он должен сказать вознице: «Покажи накладную». Тот должен протянуть половину разорванной фотографии. На ней будут лоб и глаза женщины. Таня достала из сумки неаккуратно оторванную, всю в зазубринах вторую часть открытки.
— Вот, приложишь. Когда увидишь, что обе половинки сойдутся, принимай топливо. Кроме торфа, там будет кое-что на растопку…
Вскоре после ухода Тани к назначенному месту подъехал незнакомый возница.
Николай не знал его, но иногда встречал на улицах Минска этот возок с торфом. Ему и в голову не приходило, что мелкий частный торговец связан с подпольем.
А кучер уже спрашивал грубым усталым голосом:
— Ты, что ли, торф примешь?
И Николай ответил так же грубо:
— Накладная-то имеется? Небось не из своего кармана плачу.
Кучер вынул половину открытки. Николай приставил другую половинку, и на них глянуло улыбающееся лицо киноактрисы Любови Орловой. Улыбалась она ободряюще, чуточку вопросительно, будто спрашивала: «Ну как, ребята, не подкачаете?»
— Эхма! — сказал Николай и бережно убрал портрет в карман, решив непременно подклеить его на досуге.
Торф быстро был выгружен. Возок затарахтел и скрылся в темноте.
В этот вечер, как всегда под воскресенье, в кабаре ожидали многих гостей.
Николай торжествовал. Он готовился их достойно встретить, раскладывая взрывчатку под котлом. Все было готово. Оставалось выбрать время. Лучше всего дождаться полуночи, когда набьется побольше карателей, а то ведь многим из них приходится трудиться допоздна, будь они прокляты!
Неожиданно в котельной появился немецкий солдат. Николай обомлел.
— Ступай… Комендант зовет, — бросил солдат.
— Зачем? — решился спросить Николай, хотя не был уверен, что получит ответ.
— Отопление у него дома испортилось, починить надо.
Эти же слова повторил встревоженному Николаю и сам комендант.
— Жена позвонила, холодно там у них. Ступай немедленно, почини.
— Слушаюсь, господин комендант, только схожу за инструментами.
Николай вернулся в котельную. Как поступить? Уйти и оставить все? Невозможно. Могут обнаружить взрывчатку, тогда все пропало. И взрыва не будет, да еще под арест попадешь… Сейчас рановато, зал еще не полон, но откладывать нельзя.
Николай решил действовать. Перед уходом он приготовил взрыватель, завел часы, сделанные им самим и не раз им проверенные.
Механизм сработал точно: взрыв произошел через полчаса.
В воздух взлетела часть зрительного зала и сцена. Несколько десятков карателей нашли здесь свой бесславный конец.
Конечно, позже их было бы больше, но Таня и Николай сделали свое дело: увеселительное заведение перестало существовать, а оставшимся в живых событие это лишний раз напоминало, что здесь им не до веселья.
Слесаря Николая среди убитых не обнаружили, хотя, сказать по правде, его там никто и не искал. Гестаповцы надеялись взять его живым.
Вместе с Тамарой Синицей и кучером Васей Николай отправился на санках-розвальнях в партизанский край.
СИГНАЛ ТРЕВОГИ
Сразу по двум каналам пришло к Тане это тревожное сообщение.
Кошевой, ему нелегко теперь было отлучаться в город, сумел передать, что гитлеровцы готовят блокаду против партизан.
Уже был разработан план: окружить несколько партизанских районов, перекрыть все дороги, тропки, выходы из леса, чтобы взять партизан измором.
Предстояли не просто стычки, а самые настоящие бои — оккупанты прекрасно это понимали. И вообще лес считался самым опасным фронтом.
Гитлеровское командование, как видно, решило загребать жар чужими руками. Стойкие части, состоящие из чистых арийцев, будут введены в села партизанской зоны.
Была придумана еще одна хитрость.
Пусть батальоны эти ведут в лес не гитлеровские командиры, а… белорусы, местные жители. Оккупанты хотели создать впечатление, будто сами минчане, давно настроенные враждебно против «лесных бандитов», помогают новым властям от них избавиться.
Началась поспешная вербовка «добровольцев» из числа местных жителей, хорошо знавших лесные дороги. Их приглашали в «Зольдатенхаус».
«Добровольцев» ожидало угощение: бутылка пива, бутерброд, тарелка каши. Командование полагало, что это создаст дружественную семейную обстановку для беседы и стимулирует «добровольцев». Они тотчас кинутся в лес в надежде на дальнейшие поощрения.
В отборочную комиссию вошли германские офицеры и несколько наиболее ретивых служак из «национальных» батальонов. Будто самодеятельных актеров, подготавливали и подставных добровольцев, чтобы подавали пример, чтобы воинственными своими возгласами подбадривали других. Кричать следовало, что невтерпеж стало минчанам терпеть рядом, в лесах, «бандитов», что минчане хотят порядка — это означало: нового порядка, того самого, который принесли гитлеровцы.
Второе сообщение пришло к Тане от Кучерова. Он заслужил такое доверие у местных властей, что знакомые полицаи пришли его приглашать в «добровольцы».
Таня уже знала, что ей вновь предстояла дорога. Нужно было узнать как можно больше о планах оккупантов и срочно сообщить Андрею.
Она сказала Кучерову:
— Неужели вы не согласились?
И он отозвался не без уныния:
— Сказал, подумаю. Вот с тобой посоветоваться решил. Как скажешь, так и будет.
— Надо идти, Павел Михайлович. Непременно. Вы там роль проведете, как никто.
— Худшей роли у меня, пожалуй, еще не было, — пробормотал Кучеров и отправился в «Зольдатенхаус». Разумеется, предварительно он принарядился, чисто выбрился, плеснул на голову тройного одеколона, что остался еще с довоенных времен. Уж если играть роль, то как следует. По дороге он бормотал слова, какие произнесет в клубе: нужно поблагодарить оккупантов за их «благородные» стремления, горячо предложить свою помощь. Это укрепит доверие местных властей к управдому Кучерову. Ну, а дальше… придется либо прихворнуть, либо срочно отправиться куда-нибудь в командировку. Хотя бы за материалами для ремонта дома…
Дежурный офицер любезно встретил Кучерова, проводил к столу, придвинул угощение.
«С паршивой овцы хоть шерсти клок», — сердито подумал Кучеров, наливая себе пиво.
— Доброго здоровьичка! — ласково обратился к нему сидевший напротив немолодой мужчина, надевший ради торжественного случая даже крахмальный воротничок. Белизна воротничка резко оттеняла красную, в глубоких бороздах, огрубевшую шею.
— Здравствуйте, что-то не припоминаю, — отозвался Кучеров, хотя мгновенно узнал бывшего Наташиного квартирного хозяина: в свое время Таня справлялась у него об этом опасном человеке.
«И он приперся! — неприязненно подумал Кучеров. — Я хоть для дела, а ведь этот только чтоб пожрать, не иначе. Хоть и нравится ему при немцах, но шкурой рисковать не пойдет».
Зал заполнялся «добровольцами». Через несколько минут под стук ложек и стаканов Кучеров слушал витиеватую речь первого оратора. Франтоватый тип по-русски благодарил прибывших и объяснял им, как долго будет помнить великая Германия их подвиг.
Этого оратора сменил новый, говоривший по-белорусски. Он славил фашистов и призывал помочь им прикончить, придушить «лесных разбойников».
Рядом с этим даже бывший Наташин квартирный хозяин показался Кучерову лучше. Тот просто пожрет, засунет что можно в карманы и уйдет. А этот способен и бить, и истязать, и на брюхе ползать. Но в лес он тоже не пойдет, нет. Он же грамотный, вон как языком чешет. Ему письменный стол дадут. В кабинете. Отсюда он будет бегать к начальству, трепеща от почтения к власти.
После него на эстраде появился гитлеровский чин, сопровождаемый переводчиком. Он польстил собравшимся, сообщив, что видит перед собой лучших представителей белорусского народа, восхищается их мужественными рыцарскими лицами.
Кто-то скрипнул стулом, кто-то довольно крякнул. Не часто приходилось тем, кто собрался тут, слышать похвальные слова в свой адрес.
— С вашей помощью мы прикончим нарушителей порядка в Белоруссии, бандитов-партизан! — громогласно закончил оратор. — Прошу, господа, подходить к столу, записываться.
В зале установилась тишина. Неожиданная и неловкая пауза.
Улыбающиеся вербовщики сидели над чистыми листами бумаги, готовые любезно протянуть ручку каждому, кто поставит на бумаге свою фамилию.
«Эх, была не была!» Кучеров развязно подошел к столу, размашисто расписался. В скобках указал свой адрес.
Он огляделся. Лица многих «добровольцев» были ему знакомы. Он узнал переодетых полицаев (эти, пожалуй, пойдут в лес. Как-никак служба!), узнал вековечного тунеядца Федю (этот тоже только подкрепиться пришел!).
Подставные добровольцы громогласно благодарили за оказанную им честь, повторяли, что с гордостью поведут доблестных воинов, которым доверено прикончить партизан.
В одном из уголков зала Павел Михайлович заметил немецких солдат в форме мотомехчастей. По знакам и цифрам на их мундирах можно было заключить, что они принадлежали к новому, только что прибывшему в Минск пополнению. Солдаты живо реагировали на каждое слово немецкого оратора, поочередно, с разными интонациями повторяли произнесенное им «блокада». Они продолжали разговаривать, когда на эстраде начался концерт, бойко выскочила пара танцоров в белорусских народных костюмах.
Кучеров пересел поближе к солдатам. Вслушиваясь в их разговор, он понял, что солдаты не хотят воевать в лесах.
— Они обещали не посылать нас к партизанам! Мы не олухи, не позволим подстреливать нас, как зайцев.
Так примерно понял Кучеров слова своего соседа и обернулся к нему как бы между прочим:
— Но ведь господа ораторы сказали только что: ничего опасного в лесной войне нет. Мы все выйдем оттуда героями. Вот я первый записался. А вам, молодым, отчего же не идти туда?
Солдат-чех побагровел, толкнул непрошеного советчика в грудь и почти крикнул:
— Ступай сам, если записался. Пулю захотел? Болван!
Молодому чеху было невдомек, что сосед, которого он так грубо оттолкнул, вполне удовлетворен его реакцией. По настроению этого парня, по смелости, с какой он высказывался, можно было судить о настроении в новом батальоне.
Из солдатского клуба Кучеров отправился на условленную встречу к Тане. Рассказал все, что видел и слышал, перечислил запомнившихся «добровольцев».
Той же ночью Таня отправилась из Минска через Заславль в Бобры.
Снова она приняла облик жалкой побирушки. Нечесаная, грязная девушка в разбитых сапогах робко брела по сельским дорогам. Ее окликали гитлеровцы и, оглядев брезгливо, кричали: «Вэг! Вэг!», а сытые полицаи кидали попросту: «Топай, топай отсюда, зараза!»
Было бы смешно, если бы Таню обижали все эти хамские окрики. Не спеша, с виду безразличная ко всему, она шла к своим. Она уже привыкла ходить пешком, и расстояния не пугали ее.
Испугало на этот раз другое.
Днем, когда она подходила к деревне Саевщина, гитлеровские охранники проверяли документы у всех проезжавших и проходивших. Сгрудились подводы, остановилась грузовая машина. В стороне стояли окруженные конвоем люди.
Таня спокойно прошла мимо, но сердце пугливо екнуло. Могли задержать и ее. Что тогда? Ей дорог каждый час: она несла своим тревожную весть о вражеской блокаде.
Ее окликнули. Она продолжала идти, не оглядываясь. Окликнули снова, на этот раз требовательно, резко. Именно ее.
Тогда она вбежала в первый попавшийся дом, шепнула изумленной хозяйке:
— Прошу вас, скажите, что я — ваша!
Не теряя ни секунды, сбросила пальто, сапоги, вскочила на русскую печь с широкой лежанкой, прикрылась одеялом и стала энергично растирать замерзшие руки и ноги.
В таком виде застали ее два вломившихся в дом солдата.
— Сюда только что вошла женщина!
Властная хозяйка оттеснила их к двери. Уперев руки в боки, начала стыдить и корить на все лады:
— Какого лешего к девке моей пристали? Партизаны им снятся, так они уж ко всем цепляются… Дочка домой пришла, замерзла, а они лезут документы проверять. А ну, вэг отсюда…
Солдаты переглянулись, пожали плечами и ушли.
Горячая волна благодарности и любви к этой незнакомой женщине захлестнула Таню. Вот и сейчас — в который раз! — она убедилась, что оккупанты напрасно надеются привести к покорности простых советских людей.
Эти люди — надежная опора партизан и подпольщиков в их тяжелой и опасной деятельности. Неприметная крестьянка, видевшая Таню впервые в жизни, рисковала многим, если не всем, и все же она помогла девушке, не раздумывая ни секунды, будто та и в самом деле была родной ее дочерью.
Таня подошла к женщине, молча крепко поцеловала ее и быстро вышла.
НАТАША, ОТЗОВИСЬ, ПОДДЕРЖИ!
«Благодаря Тане мы узнали о предстоящей блокаде и своевременно вышли из окружения», — записал в 1943 году радист партизанского отряда Владимир Барковский.
Сведения о блокаде, о ближайших планах гитлеровцев, принесенные Таней в Бобры, надо было сделать достоянием Москвы немедленно. Вот почему одновременно с Андреем их передавал в эфир и Барковский — радист отряда Николая Николаевича, так звали майора Богатырева, командира партизанского отряда, расположившегося в Бобрах.
Обычно дружеская беседа начиналась у Тани с Андреем после передачи. Так уж сложилось, что поначалу она коротко здоровалась и начинала свой рапорт. Ради этого подробного, по-военному четкого рапорта отступала многодневная усталость, хотя час назад Таня едва переставляла натруженные ноги. Мысль обретала отточенную ясность.
Да и Андрей не видел перед собой усталой девушки. Командир, постоянно помнивший о своих обязанностях и об их общей ответственности, он придирчиво выслушивал все, о чем говорила Таня, стремился вникнуть в самую суть, отбирая главное и не желая в эти минуты знать, с каким непомерным трудом добыта каждая крупица принесенных сведений.
Дружеская беседа начиналась после передачи. И, наверно, оттого, что время в дни войны отмерялось особой мерой, они, будто люди, встретившиеся после долгой разлуки, прежде всего вспоминали друзей.
— Наташу ты давно не видела? — спросил однажды Андрей.
Оказалось, что давно. Последние аресты навели девушек на мысль, что им следует видеться пока что пореже. Даже вообще на некоторое время встречи прекратить. Наташа должна была дать знать о себе Андрею, однако сведений не было.
— Что-нибудь в Минске придумаю, разузнаю, — пообещала Таня.
— А как остальные, что с ними?
Они перебирали одно имя за другим.
Перечисляли с тревогой, с благодарностью. Все живы, все целы, полны готовности помогать. Правда, Кошевому стало совсем трудно: почти не выходит, пересылает сведения через других…
Сведения о летных частях фронта, их передвижениях, опознавательных знаках, потерях и пополнениях печатались машинистками штаба на папиросной бумаге. Полковник Кох и майор Пинкер читали эти сведения, делали из них выборки, затем скручивали бумагу жгутом и швыряли в корзинки.
Уборщица держала помещение штаба в идеальной чистоте. Стекла всегда сверкали: она каждый день старательно протирала их папиросной бумагой, извлеченной из мусорных корзинок.
Даже следивший за уборщицей немецкий офицер Асфельд, работавший в канцелярии, не замечал ловких манипуляций уборщицы с папиросной бумагой. Видел только: она вытаскивает бумажный мусор, мнет бумагу и тщательно протирает ею окна. Потом всю грязную бумагу сжигает.
Мог ли знать Асфельд и другие штабные соглядатаи, что в просторных карманах тщательно выутюженного халата уборщицы всегда наготове другая бумага: свернутые жгутом донесения прошедших дней. С их содержанием давно успела познакомиться Таня Климантович. И когда уборщица, прикидывавшаяся безграмотной, сжигала использованную бумагу, Асфельд мог спокойно верить, что его бдительность на должной высоте.
Таня успокоила Андрея, что ни уборщица, ни Кучеров, ни чешский офицер Басти — никто пока подозрений на себя не навлекал. А вот насчет Кошевого надо подумать: как-то обеспечить ему возможность перебраться в партизанский край.
Андрей сказал Тане, что с разрешения Москвы пополнил свою группу двумя связными: Юрковичем и Добрагостом — постоянными жителями деревни Бобры.
— Поедешь обратно в Минск вместе с ними. Если узнаешь новые подробности о подготовке блокады, передашь с этими ребятами, — сказал Андрей.
А потом Таня пошла в дом партизанского коменданта села. Был у нее там маленький друг — сынишка коменданта Виктор, который родился в партизанской зоне. Таня мастерила ему забавные погремушки из желудей.
Партизаны смеялись: «Танин кавалер», а Ольга, жена коменданта, шутливо называла Таню крестной матерью Вити. Мальчик появился на свет в тревожный час, когда все мужчины села отбивали атаку отряда полицаев, пробравшихся в лес. Таня в тот момент была в Бобрах и заменила при родах акушерку. А мальчика, в честь боевого успеха, назвали Виктором, что означает «победитель».
Пока Ольга не окрепла, Таня вела хозяйство в доме. Купала и пеленала младенца, топила печь, месила хлеб, стирала пеленки. Кроме того, ей приходилось ухаживать за раненными в бою партизанами, которых устроили в хате.
Разведчица умела быть и медицинской сестрой, и доброй, внимательной сиделкой.
