В частной беседе у себя дома в Вест Кенсингтоне сэр Горас Вильсон заверил Фрица Гессе, тайного сотрудника Риббентропа, официально числившегося представителем по печати, что премьер-министр готов предложить фюреру оборонительный союз сроком на двадцать пять лет».
«Оборонительный союз!» Не будучи уверенным, не ослышался ли он, Гессе попросил сэра Гораса повторить сказанное. Тот выполнил просьбу.
Вскоре на специальном самолете Гессе вылетел в Берлин, имея при себе лист машинописного текста, врученный Вильсоном.
– Действительно ли англичане выступят на стороне Германии, если возникнет война с Советским Союзом? – Гессе полагал, что именно так он понял Вильсона.
Риббентроп доложил Гитлеру об английском предложении.
Ни в одной из публикаций Форин оффиса нет ни малейшего упоминания о подобном экстраординарном демарше дипломатии Великобритании. Что касается Толанда, то он ссылается на мемуары и на личное заявление Гессе, сделанное ему в 1971 г.
Как реагировал рейх на это предложение? Вскоре после отъезда Чиано из Зальцбурга, пишет Гессе, он был приглашен к Риббентропу. Озадаченный поручением, рейхсминистр минут десять сидел молча, уставившись на письменный стол.
– Я только что от фюрера, – наконец произнес Риббентроп. – Он, к сожалению, не настроен обсуждать предложение Чемберлена. У него совершенно другие намерения… Предложение, однако, не будет отброшено, мы вернемся к нему, когда придет время.
Гессе было поручено снова отправиться в Лондон и внимательно следить за обстановкой.
– Фюрер намерен начать очень опасную игру. Не знаю, удастся ли ему это. Во всяком случае, мы не хотим войны с Англией. Если подобная угроза вдруг усугубится, срочно сообщите.
Сложившуюся обстановку – политическую и военно-стратегическую – «фюрер» расценивал как исключительно «счастливую», которая могла больше не повториться. Правда, в те дни, отмечает Толанд, Гитлер «был глубоко озабочен нежеланием Сталина пойти на соглашение». Это беспокойство усилилось в связи с сообщением о недавнем прибытии в Москву англо-французской военной делегации. Тем не менее вся информация, поступавшая как по дипломатическим каналам, так и от специальных служб, убеждала его в том, что западные державы не хотят подписывать деловое соглашение с Советским Союзом и, стало быть, помогать Польше. Разве Англия предложила бы Германии такое широкое соглашение о разделе сфер влияния и даже, если верить Гессе, «оборонительный» договор против СССР, когда всерьез намеревалась воевать с рейхом? Разумеется, нет! (Не являлось ли предложение о союзе против СССР последним доводом, убедившим «фюрера», что это было именно так?) Он решил действовать.
Оптимальным сроком вторжения в Польшу гитлеровское командование считало конец августа. «Фюрер» был верен своей тактике «субботних сюрпризов» и остановился на субботе 26 августа. До начала кровавых событий оставалось менее двух недель, пора было проинструктировать своих «овчарок».
– Мировая драма приближается к своей кульминации, – заявил он приглашенным в «Бергхоф» генералам 14 августа
.
Разумеется, Гитлер не мог пересказывать им те красивые сказки, которые он накануне эффектно преподнес Чиано, о «прочности укреплений на Рейне», о «массированных ударах ВВС» на стратегическую глубину против западных держав и тому подобное. Он должен был также учитывать, что генералы хорошо знали реальное соотношение сил и тот же Браухич предупреждал его: в случае войны на два фронта Германию ожидает катастрофа. Поэтому он счел необходимым прежде всего заверить генералов, что Англия и Франция не придут на помощь Польше, несмотря на пресловутые «гарантии».
На чем основано подобное суждение? Гитлер изложил свои аргументы спокойным, деловым тоном.
Во-первых, наступление на Германию потребовало бы от западных держав крупных подготовительных мероприятий, которые нельзя скрыть. По имеющимся данным, никаких приготовлений такого рода не производится.
Во-вторых, в Англии нет политических лидеров крупного масштаба. Руководители западных держав, которых он видел в Мюнхене, не способны пойти на риск войны. Более того, британское правительство проводит зондаж о возможной договоренности с Германией после крушения Польши.
Единственно, что вызывает беспокойство: не выступит ли Англия в последнюю минуту с каким-либо новым компромиссным предложением и не помешает ли это окончательному «решению» польского вопроса.
Гитлер был настолько уверен в правильности своей оценки обстановки, что приказал оставить на западных границах ничтожные силы. Генералы Вицлебен и Вестфаль сочли его просто сумасшедшим. Но «фюрер» опирался на подробную и точную информацию, полученную по различным каналам.
Приведем некоторые свидетельства.
Ян Кольвин, безусловно хорошо информированный в данном вопросе, отмечает, что гитлеровцы знали о каждом шаге, который предпринимался в Польше и во Франции в 1939 и 1940 гг.
Известный автор по вопросам деятельности буржуазных разведок в годы второй мировой войны, в прошлом сотрудник американских спецслужб Л. Фараго пишет: секретные информаторы сообщили Гитлеру, что Англия «не будет участвовать в войне».
Французский автор Р. Букар, изучавший данную проблему, приводит в своем исследовании такой сенсационный факт: в результате предательства Гитлер получил убедительные свидетельства того, что Франция в случае нападения на Польшу не начнет общего наступления против Германии. Ему стал известен фальшивый характер франко-польского договора, заключенного Гамеленом и Касприцким 19 мая 1939 г. Он приобретал силу только при условии подписания дополнительного политического соглашения, но французское правительство с ним не торопилось! Поляки, отмечает Букар, обвиняли одного французского дипломата, что он передал эту сверхсекретную информацию Гитлеру.
Согласно другим источникам, гитлеровцы располагали еще более важными сведениями в отношении военных планов Англии и Франции на случай, если рейх нападет на Польшу. По данным германского посольства в Лондоне, добывшего секретные сведения, Англия не хотела направлять на континент свои экспедиционные силы до тех пор, пока не будут подготовлены по меньшей мере семь дивизий, что сможет быть осуществлено лишь весной 1940 г. или позже. В более ранние сроки для успокоения общественного мнения возможна посылка только символических сил.
Еще большее значение для Гитлера имела вторая часть сообщения: французское правительство информировало англичан, что его войска не начнут наступательных действий против Германии до тех пор, пока британские экспедиционные силы не будут полностью готовы для участия в операциях на территории Франции. Таким образом, Гитлеру предоставлялась возможность спокойно разделаться с Польшей. Как известно, последующий ход событий полностью подтвердил это.
Характер информации и тот факт, что поступила она из Лондона, заставляют снова вспомнить о «танцующем фавне». Не его ли это почерк – «косвенными» средствами влиять на развитие событий в угодном для британских правящих кругов направлении? Похоже, что указанные сведения были намеренно подброшены гитлеровцам английскими спецслужбами. Такова оборотная сторона пресловутых «гарантий», официально и торжественно предоставленных Польше.
Это объясняет, почему Гитлер, инструктируя своих генералов, держался столь самоуверенно. В заключение он сказал следующее: возможно, Англия заявит резкий протест, отзовет своего посла или даже наложит полное эмбарго на торговлю, «но, безусловно, не предпримет вооруженного вмешательства в конфликт».
Опасаясь войны на два фронта, генералы с нетерпением ждали, что скажет «фюрер» об англо-франко-советских переговорах о пакте взаимной помощи. Здесь выявляется новый факт, существенно дополняющий представление о том, почему Гитлер уже в середине августа, расценивая обстановку как исключительно благоприятную, принял решение о вторжении в Польшу. Согласно официальным английским источникам, летом 1939 г. германская разведка имела своего агента в Форин оффисе. В результате с самого начала переговоров СССР с Англией и Францией гитлеровцы были, как отмечает западногерманский исследователь Г. Буххайт, «полностью и незамедлительно» осведомлены относительно их содержания
.
Можно себе представить, с какой жадностью и интересом, с какой радостью гитлеровская верхушка читала в перехваченных разведкой документах следующие строки из письма Стрэнга, посланного из Москвы Галифаксу 20 июля 1939 г.:
«Русские… вряд ли вступили бы в переговоры вообще, если бы они не считали, что трехстороннее соглашение им выгодно… Если мы не доверяем им, то в такой же мере они не доверяют нам… Их недоверие и подозрения в отношении нас не уменьшились в результате переговоров, так же как, по моему мнению, не увеличилось их уважение к нам. Тот факт, что мы выдвигали одну трудность за другой по вопросам, которые они считают несущественными, создало впечатление, что мы, возможно, серьезно не стремимся к соглашению…»
Учитывая трагический опыт 1938 г., когда Франция, связанная договором о взаимопомощи с Чехословакией, ничего не сделала для ее спасения от германо-фашистской агрессии, Советское правительство с самого начала поставило условие: политический договор должен дополняться военной конвенцией, причем они вступят в силу одновременно и будут составлять единое целое. Целесообразность и необходимость этого требования очевидна каждому непредвзято мыслящему человеку, Иначе полагал Галифакс.
«Несмотря на то что Советское правительство придает началу военных переговоров принципиальное значение, – сообщал он английскому послу в Москве Сидсу 21 июля 1939 г., – я пошел бы на немедленное начало военных переговоров только в крайнем случае… Мне это не нравится, и я готов согласиться с этим предложением, лишь если угроза разрыва переговоров… будет представляться неизбежной… Этот компромисс позволит избежать окончательного прекращения переговоров и создаст впечатление в других местах о практическом сотрудничестве между Россией, Францией и нами». Риббентроп, несомненно, злорадно улыбался, читая эти размышления по поводу «других мест».
Как выгодный политический маневр расценивал согласие западных держав на ведение военных переговоров с СССР и английский посол в Москве Сидс. Отметив, что «переговоры можно было бы с успехом растянуть на ближайшие несколько опасных месяцев», он писал в телеграмме Галифаксу 24 июля 1939 г.: «Практически с точки зрения общественности и в международном плане мы таким путем (не взяв на себя никаких обязательств) выиграем больше, чем получили бы в результате в общем-то академической декларации, к которой мы стремились весной этого года».
Итак, политическое руководство рейха имело возможность убедиться, что его оценки были верны. Начав весной 1939 г. переговоры с Советским Союзом, западные державы стремились лишь к «академической декларации» и не собирались брать на себя «никаких обязательств»! Приведем еще одну телеграмму, которая поступила в Лондон от посла в Москве накануне описываемого совещания в «Бергхофе», 13 августа, в 9.30 утра. Таким образом, не исключено, что ее содержание тоже стало известно Гитлеру. В этой депеше, напоминая содержавшееся в инструкции английской военной миссии указание вести переговоры как можно медленнее впредь до подписания политического соглашения и отмечая, что советская сторона, очевидно, не пойдет на договоренность по политическим вопросам, пока не будет достигнут определенный успех в военных переговорах, Сидс писал:
«В этих условиях я полагаю, что военные переговоры, по-видимому, не дадут других результатов, кроме того, что снова вызовут у русских опасение, что мы не относимся к делу серьезно и не стремимся к заключению конкретного и точного соглашения…
Я был бы признателен за скорейшую, по возможности, информацию, желает ли правительство его величества достичь какого-либо прогресса в военных переговорах, помимо расплывчатых общих заявлений…» Все признаки говорят о том, добавлял посол, что «советские военные представители, ведущие переговоры, действительно стремятся к достижению соглашения».
Документы необычайно красноречивы и не нуждаются в пояснениях. В данном случае важно другое. Того, о чем в них говорилось, Советское правительство еще не знало. Коварные планы тщательно маскировались фразами о желании сотрудничать. Все это советской дипломатии еще предстояло разгадать.
Но Гитлер, созывая своих генералов 14 августа, уже точно знал: западные державы не заинтересованы в заключении боевого союза с СССР. Поэтому он и считал сложившуюся обстановку «исключительно счастливой».
– Россия, – заявил он, – не связана какими-либо обязательствами в отношении Запада. И ни в малейшей степени не намерена таскать для других каштаны из огня.
Касаясь советско-германских отношений, «фюрер» был вынужден ограничиться констатацией, что удалось установить «слабые контакты» по экономическим вопросам и предполагается посылка в Москву представителя для ведения переговоров.
Так выглядела ситуация, когда Гитлер принял решение о вторжении в Польшу и назначил дату – 26 августа.
Практические последствия совещания в «Бергхофе» бельгийский буржуазный автор Д. Кимхе описывает следующим образом:
«Гальдер начал осуществление принятых в Оберзальцберге решений уже утром 15 августа. После беседы с фон Вайцзекером он приступил к подготовке и рассылке всеобъемлющих приказов, вытекающих из решений в Оберзальцберге. Он стал по очереди вызывать командующих, чтобы передать им указания лично, принял меры для перевода ставки командования сухопутных сил в штаб-квартиру военного времени, приказал вывести все гражданские рабочие подразделения из выдвинутых районов на западе и осуществил еще сотни других мероприятий, которые должны были своевременно привести вооруженные силы в состояние полной боевой готовности для нанесения удара по Польше 26 августа».
Итак, вторая мировая война должна была начаться 26 августа. И эта дата была установлена задолго до того, как у Гитлера появились даже малейшие реальные основания надеяться на заключение пакта о ненападении с СССР.
Таковы неоспоримые факты. Буржуазные авторы, как правило, выворачивают их наизнанку. Тем хуже для фактов? Нет, тем хуже для миллионов и миллионов людей на Западе, которых оболванивают клеветническими измышлениями в отношении Советского Союза.
Жалкий спектакль, господа офицеры!
Поздно вечером 9 августа 1939 г. пакетбот «Сити оф Эксетер» с английской и французской военными миссиями на борту медленно двигался по водам Финского залива, покрывая последние километры долгого пути от берегов Великобритании до Ленинграда. Двадцать пять генералов и офицеров, облаченных в белые смокинги, стоя у перил, всматривались в очертания огромного города, погруженного в прозрачные сумерки. Профессиональные военные, они должны были, сойдя на берег, превратиться в артистов, исполнителей лицемерного и позорного спектакля. Их роли были детально расписаны в секретных инструкциях, врученных в Лондоне и Париже: что говорить, о чем молчать, каких вопросов избегать, как изощренно лгать, честно глядя в глаза собеседнику. Вместе с инструкциями они везли тяжелый груз предубеждений и вражды к Стране Советов. Не потому ли «Сити оф Эксетер» полз со скоростью улитки, как бы являя миру, что Англия и Франция с большой неохотой пошли на военные переговоры и не придают им серьезного значения. Ряд буржуазных авторов не могут не признать: подобная затяжка с прибытием военных миссий в Москву, в результате чего переговоры начались только через 17 дней после того, как западные державы дали согласие на их проведение, по существу была оскорбительна для Советского Союза.
Около полуночи судно подошло к причалу Ленинградского порта. Пока матросы-индийцы готовятся к швартовке, а члены миссий стоят у борта, набросаем бегло их портреты.
Глава делегации Великобритании – адмирал Дракс. Шталмейстер короля, длинный и тонкий, как миноносец, исключительно вежливый и холодный, постоянно покашливающий и говорящий с видом чрезвычайно скучающего человека. Ни своим рангом, ни знаниями и кругозором флотского офицера, не имевшего никакого отношения к вопросам стратегического планирования, он абсолютно не подходил для выработки широкого и эффективного соглашения о взаимодействии вооруженных сил Англии и Советского Союза. В нацистский рейх на переговоры выезжали Чемберлен и Галифакс, в Москву направили адмирала, являвшегося до этого комендантом Портсмута и фактически находившегося в отставке…
Рядом с Драксом – плотная фигура маршала авиации Барнета, с круглым мясистым лицом старого служаки и «доброго малого». По свидетельству одного из членов французской делегации, он был упрям и, кроме того, «соглашался с теми или иными предложениями лишь тогда, когда хорошо их понимал, что порой требовало известного времени». В отличие от него, генерал Хейвуд, в прошлом английский военный атташе в Париже, был изощренным и ловким дипломатом и «знал все тонкости искусства переговоров» – все выдавало в нем немалый опыт работы в Интеллидженс сервис.
Оценивая состав английской военной миссии, германский посол в Лондоне Г. Дирксен сообщил в Берлин, что она «скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные соглашения».
Могли ли в Лондоне заранее полагать, что подобное впечатление сложится в Берлине? Разумеется. И, как видно, с учетом этого и подобрали персонажей для переговоров в Москве – «танцующий фавн» не желал более авторитетного состава миссии, иначе нацисты могли бы подумать, что Англия отказалась от планов сотрудничества с третьим рейхом.
Французскую делегацию возглавлял Думенк. Шестидесятилетний генерал, не лишенный тонкого ума и хитрости, узкий специалист в области военной техники. В этом вопросе он был авторитетом в стенах военной академии. Перед его отъездом в Москву премьер Даладье заявил: «Привезите нам договор любой ценой!» Зачем это было сказано? «Косметическая» дипломатия, мелкое политиканство, в действительности Париж не стремился к заключению эффективного договора с Советским Союзом. Ведь накануне первой мировой войны, когда Франция понимала, что без поддержки русского штыка она полетит в пропасть, в Петербург дважды изволил пожаловать президент республики Пуанкаре. На этот раз прибыл Думенк, по своему положению, рангу, полномочиям совершенно не отвечавший масштабу проблемы. Это было очевидно, это бросалось в глаза… Отказавшись от союза с СССР, Франция обрекла себя на катастрофу, которая обрушилась на нее весной 1940 г.
Еще до отплытия миссий из Лондона было установлено, что они будут действовать как «одна команда». Время совместного путешествия было использовано для ознакомления друг друга с полученными инструкциями. Эти документы, разумеется, совершенно секретны, и ни в коем случае нельзя показывать их русским. В чем же заключались «государственные тайны»? Секретом английской инструкции было то, что в ней предписывалось миссии вести переговоры «как можно медленнее» и стремиться «к самым общим формулировкам». Французская инструкция, как выясняется, вообще не предусматривала участия Советского Союза в военных действиях и отводила ему лишь роль хозяйственного резерва для снабжения польской, румынской и турецкой армий. Как видим, секреты были действительно таковы, что их лучше спрятать, иначе бессмысленность игры в «военные переговоры» стала бы очевидной с самого начала.
Миссии не выдвинули никаких военных или военно-политических вопросов, которые следовало бы разрешить в ходе переговоров с советской стороной. На первый план была поставлена другая проблема – чем занять представителей СССР, как создать у них впечатление, что Англия и Франция действительно имеют «серьезные намерения»? Предвидя немалые трудности, иллюзионисты от инфантерии, авиации и флота, качаясь на водах Балтики, на свой страх и риск смастерили из общих формул, отвлеченных принципов и очевидных истин некое подобие проекта «договора», обсуждать который намеревались долго.
Понимая, что вряд ли удастся навязать Советскому Союзу эту пустышку, миссии решили тщательно согласовывать свою тактику в ходе предстоявших дискуссий. Как сообщает близкий к правительственным кругам Франции автор, они договорились о секретной сигнализации. Придуманная система была, мягко говоря, настолько оригинальной, что никто из тех, кто знал об этом, не рискнул поведать о ней историкам или описать в своих мемуарах. Она заключалась в следующем: если в ходе переговоров будет затронут особо деликатный вопрос, по которому следовало предварительно согласовать мнение, или если, кто-либо из партнеров «заезжал» не туда, куда следует, то «было условлено, что надо почесать кончик носа, проделав это наиболее естественным образом, чтобы не возбудить подозрений у русских».
С самого начала миссиям пришлось часто прибегать к такому методу, благо кашель Дракса, иронизирует тот же автор, создал впечатление, будто адмирал страдает хроническим насморком, а размер носа генерала Думенка не создавал трудностей для применения подобной системы связи. Иной раз говорят: цель оправдывает средства. В данном случае средства довольно красноречиво говорили о цели.
А какова была советская позиция? Она определялась тем, что СССР, видя надвигавшуюся угрозу вооруженного столкновения с гитлеровской Германией, был глубоко заинтересован в приобретении союзников. Совместные действия Советского Союза, Англии и Франции позволили бы зажать фашистскую агрессию в тиски. Вместе с тем в конкретных условиях, когда со дня на день следовало ожидать вторжения нацистов в Польшу, нельзя было не учитывать, что именно наша страна, а не Англия или Франция могла неожиданно оказаться лицом к лицу с вооруженным до зубов агрессором. В этом случае договор, подписанный с западными державами, означал бы, что СССР будет немедленно вовлечен в вооруженный конфликт с третьим рейхом. Поэтому, прежде чем подписывать такой договор, Советское правительство должно быть уверенным в получении быстрой и эффективной помощи от союзников.
Различный подход к проблеме СССР и западных держав проявился с самого начала переговоров.
Обращаясь к их содержанию, напомним элементарную логику описываемых событий. Западные державы прислали в Москву своих офицеров для заключения военного союза с СССР. Это давало основание полагать, что они были заинтересованы в том, чтобы в случае войны Советский Союз выступил на их стороне против агрессора. Как представляли себе генеральные штабы Англии и Франции участие в войне СССР, не имевшего общих границ с государствами фашистского блока? Должны ли они были решить этот вопрос для себя, прежде чем посылать в Москву миссии? Казалось бы, так следовало поступить.
Что говорит об этом стенограмма?
В конце вечернего заседания 13 августа маршал К.Е. Ворошилов, возглавлявший советскую военную миссию, поставил вопрос: «…как данные миссии или генеральные штабы Франции и Англии представляют себе участие Советского Союза в войне против агрессора, если он нападет на Францию и Англию, или если агрессор нападет на Польшу или Румынию, или на Польшу и Румынию вместе, а также, если агрессор нападет на Турцию».
Ответ генерала Думенка: «Мы сегодня изучили положение на западном фронте и сообщили, какие силы могут быть выставлены на этом фронте. Я был бы рад иметь от маршала Ворошилова такие же данные относительно восточного фронта».
Как это понять? Ведь это не ответ на поставленный вопрос? Может быть, генералу Думенку неправильно перевели вопрос? – спрашивает маршал Ворошилов. Ему приходится напомнить некоторые элементарные истины, излагаемые в школьных учебниках по географии.
Генерал обещает дать ответ на следующий день.
Данный эпизод живо описан одной французской буржуазной журналисткой – М. Дестрем, заметим: весьма далекой от симпатий к Советскому Союзу. Вопрос маршала Ворошилова, пишет она, вызвал растерянность у адмирала. Дракс не нашел ничего лучшего, как ухватиться за подготовленный западными миссиями «проект» договора. Комментируя этот момент, М. Дестрем пишет: «Думенк выругался про себя. Было большой ошибкой говорить об общих принципах и конечных целях в тот самый момент, когда собеседник настаивал на своем желании узнать, что же вытекало из первых, чтобы достигнуть последних: каковы планы?.. Думенк не имел возможности сделать ничего другого, как прийти на помощь Драксу, что он и сделал, огласив торжественные банальности (точно сказано!) проекта: необходимость включения в борьбу всех имеющихся сил, необходимость открыть два фронта, установить связь».
Вопрос, сформулированный советской миссией, продолжает М. Дестрем, висел, подобно дамоклову мечу, над головами Дракса и Думенка. «Еще на борту „Сити оф Эксетер“ англичане и французы договорились, что будут говорить о чем угодно, но только не о Польше, агрессивные настроения которой в отношении России были им хорошо известны. И вот русские подняли его с самого начала!
И самое досадное заключалось в том, что они были полностью правы(курсив мой. –
Авт.). Действительно, как можно было проводить политику совместной обороны против Германии, не договорившись относительно образа действий России в отношении Польши?.. Как можно было представить себе русскую стратегию против Германии, если увиливали от решения вопроса о поляках?»
Заседание 14 августа стало кульминационным пунктом переговоров. Маршал Ворошилов повторил вопрос, заданный им накануне, и уточнил: будут ли советские войска пропущены на польскую территорию для того, чтобы непосредственно соприкоснуться с противником, если он нападет на Польшу? Имеется ли в виду пропуск советских войск через румынскую территорию, если агрессор нападет на Румынию?
Адмирал Дракс, как отмечается в стенограмме, ведет продолжительную беседу с генералом Думенком. Затем глава французской миссии формулирует ответ:
«Я согласен с маршалом, что концентрация советских войск должна происходить главным образом в этих областях, указанных маршалом, и распределение этих войск будет сделано по вашему усмотрению. Я считаю, что слабыми местами польско-румынского фронта являются их фланги и места их стыка. Мы будем говорить о левом фланге, когда перейдем к вопросу о путях сообщения».
Это набор слов, вполне корректный, но совершенно бессмысленный с точки зрения поставленного вопроса.
«Я прошу ответить на мой прямой вопрос, – повторяет К.Е. Ворошилов (цитируем протокол заседания). – Я не говорил о концентрации советских сил, а спрашивал насчет того, предполагается ли генеральными штабами Англии и Франции пропуск наших войск к Восточной Пруссии или к другим пунктам для борьбы с общим противником.
Ген. Думенк.Я думаю, что Польша и Румыния будут вас, господин маршал, умолять прийти им на помощь.
Маршал К.Е. Ворошилов.А может быть, и не будут. Пока этого не видно…
Адм. Дракс.Если Польша и Румыния не потребуют помощи от СССР, они в скором времени станут простыми немецкими провинциями, и тогда СССР решит, как с ними поступить…» (Вероятно, в этот момент генерал Думенк энергично пользовался условной сигнализацией – уж слишком откровенно адмирал выдал ход своих мыслей, свою надежду, что после быстрого крушения Польши Советскому Союзу придется иметь дело непосредственно с фашистской Германией, армии которой докатятся до его границ.)
Четкая и логически полностью обоснованная постановка вопроса советской миссией вынудила Дракса и Думенка в конечном счете признать, что они не могут дать ответа и должны предварительно снестись со своими правительствами. В конце заседания 14 августа делегация СССР зачитала заявление, где отмечалось: без положительного разрешения вопроса о пропуске советских войск через территорию Польши и Румынии для физического соприкосновения с противником переговоры будут обречены на провал.
«Советский ответ был совершенно ясным, – отмечает в своих мемуарах генерал Бофр, в период описываемых событий в ранге капитана входивший в состав французской миссии. – И, к сожалению, для нас его логичность была неопровержима. Было в высшей степени нереальным пытаться договориться с СССР, не разрешив, по меньшей мере в стратегическом отношении, вопрос о русско-польском сотрудничестве».
Запрос Дракса Форин оффис направил комитету заместителей начальников штабов. Английское военное руководство в тот же день высказало свою точку зрения в довольно энергичных выражениях. Документ, приводимый ниже, на протяжении трех десятилетий хранился в архивах под семью печатями и стал доступен для изучения лишь сравнительно недавно.
«Является совершенно очевидным, – говорилось в нем, – что без быстрой и эффективной помощи России поляки не могут рассчитывать на то, что им удастся оказывать сопротивление наземному и воздушному германскому нападению более чем на протяжении лишь очень ограниченного времени… Поставок вооружения и военного снаряжения будет недостаточно. Для того, чтобы русские могли эффективно участвовать в сопротивлении германской агрессии против Польши или Румынии, необходимо, чтобы они имели возможность использовать польскую или румынскую территорию… если разрешение на это будет отложено до начала военных действий, то будет уже слишком поздно…
Мы полагаем, что необходимо со всей прямотой изложить эту очевидную истину как полякам, так и румынам…
Заключение договора с Россией является, по нашему мнению, лучшим средством для предотвращения войны… Разрыв переговоров с Россией может привести к русско-германскому сближению…»
Не меньший интерес представляет другой документ, обнаруженный в архиве министерства иностранных дел гитлеровской Германии. Речь идет о соображениях французского посла в Москве Наджиара, доложенных 16 августа премьеру Даладье.
«По сообщению нашего посла в Москве, – говорится в записке Кэ д’Орсэ, – то, что предлагает русское правительство для осуществления обязательств политического договора, по мнению генерала Думенка, соответствует интересам нашей безопасности и безопасности самой Польши.
Отнюдь не стараясь использовать переговоры для того, чтобы получить нашу солидную поддержку на Западе в обмен на ограниченную поддержку с его стороны на Востоке, СССР предлагает нам, по мнению г. Наджиара, вполне определенную помощь на Востоке, не предъявляя дополнительных требований на Западе, но при условии, что Польша своей отрицательной позицией не сделает невозможным создание на востоке фронта сопротивления с участием русских сил… в этом случае военные переговоры, а следовательно, и политический договор, одной из основных целей которого является оказание Советским Союзом помощи Польше, были бы беспредметными.
