1939: последние недели мира. Как была развязана империалистами вторая мировая война.

«ЦК ВКП(б) и Советское правительство, – справедливо отмечал маршал Г.К. Жуков в своих мемуарах, – исходили из того, что пакт не избавлял СССР от угрозы фашистской агрессии, но давал возможность выиграть время в интересах укрепления нашей обороны, препятствовал созданию единого антисоветского фронта».

Лошади жуют овес, дипломаты тихо беседуют

      Что может быть чудесней прогулки верхом в погожий летний день? Да еще в приятном обществе. Поэтому не было ничего удивительного в том, что первый секретарь посольства США в Москве Ч. Болен летом 1939 г. регулярно совершал такие прогулки вместе с молодым германским дипломатом Г. Биттенфельдом. Все происходило вполне естественно: американское посольство арендовало дачу для своих сотрудников в живописных местах в 17 км от Москвы по Минскому шоссе, приобрело и пару лошадей. Упомянутый сотрудник германского посольства был обычным участником собиравшихся там на уик-энд компаний, и по привычке его называли просто Джонни.
      Как стало известно из опубликованных спустя 30 лет мемуаров Болена, маршруты совершавшихся прогулок были самым тесным образом связаны с маршрутами мировой истории.
      «Хотя Джонни всегда, казалось, был откровенен со мной при обсуждении международных вопросов, я был несколько удивлен, когда 16 мая 1939 г., вернувшись из поездки в Иран, он сообщил мне некоторые секретные сведения». Так начинает автор мемуаров свой рассказ об упомянутых прогулках.
      Что сообщил ему Джонни? Пока это был только сигнал: германского посла в Москве Шулленбурга, выезжавшего в Иран в качестве официального представителя рейха на церемонии бракосочетания дочери шаха, неожиданно вызвали для консультаций к Гитлеру. Еще не зная ничего конкретно, необычайно разговорчивый сотрудник германского посольства дал понять Болену: в Берлине «что-то замышляется». Болен, разумеется, немедленно направил шифротелеграмму в госдепартамент, предупредив о необходимости держать полученные сведения в строжайшем секрете, дабы не поставить под угрозу источник информации.
      Следующая прогулка состоялась уже через несколько дней. На этот раз Джонни подробно изложил Болену поручение, полученное Шулленбургом в Берлине: дать понять наркому иностранных дел, что в позиции политического руководства рейха в отношении Советского Союза произошли изменения, и осторожно намекнуть, что Германия не питает к СССР враждебных чувств. Интересна и такая деталь. В беседе с Шулленбургом Риббентроп отметил для ориентации посла, что германское правительство не испытывает тревоги в связи с перспективой заключения соглашения между Великобританией и Советским Союзом, «поскольку оно не убеждено в намерении Англии и Франции предоставить существенную и искреннюю военную помощь кому-либо из стран Восточной Европы». Подобное мнение гитлеровцев, совершенно очевидно, в немалой степени было связано с поступавшей в Берлин информацией от германского агента в Форин оффисе, сообщавшего не только о содержании переговоров в Москве, но и о доверительной переписке по данному вопросу между Лондоном и Парижем, а также о подлинных настроениях английского правительства. Мемуары Болена позволяют сделать вывод, что американская разведка, в свою очередь, имела в лице Биттенфельда информатора в германском посольстве в Москве. Он регулярно сообщал не только о содержании бесед Шулленбурга с Молотовым, но и о дополнительных указаниях, направлявшихся послу для руководства, которые оставались неизвестными советской стороне.
      «Инструкции Риббентропа делали очевидным, – пишет Болен в своих мемуарах, – что немцы осуществляли зондаж в поисках достижения договоренности с Советским Союзом с тем, чтобы избежать обычного кошмара войны на два фронта, как это имело место в первую мировую войну».
      Болен прекрасно сознавал исключительную ценность получаемой информации и тщательно избегал какой-либо оплошности, которая могла бы привести к разоблачению его особых отношений с Джонни. Во время бесед он никогда не делал записей и лишь по возвращении на дачу на первом попавшемся клочке бумаги делал несколько пометок, чтобы не забыть основные факты. Затем спешил в посольство, где собственноручно составлял подробную телеграмму. Она передавалась шифром самого высокого класса и направлялась лично государственному секретарю К. Хэллу. От последнего зависело, кто из сотрудников госдепартамента получит доступ к ней. В посольстве США в Москве источник информации, в каждой телеграмме обозначавшийся как «строго секретный», был известен только послу Штейигардту, сотруднику шифровального отдела и жене Болена.
      Не являлась ли «откровенность» Джонни тонким ходом германской дипломатии – подбросить американцам вымышленные данные о характере германо-советских отношений в надежде, что их передадут англичанам и французам, и таким образом «вбить клин» между западными державами и СССР? Подобное предположение существовало. Но однажды Джонни рассказал, что после сдержанного приема, который Молотов оказал Шулленбургу, посольство получило указание прекратить дальнейшие попытки завязать политические переговоры с СССР. Это сообщение Джонни убедило Болена, что он не является объектом дипломатической интриги рейха.
      Ряд фактов, о которых говорилось выше, в изложении Болена приобретают интересные нюансы. Например, он более подробно, чем в опубликованной на Западе официальной немецкой записи, излагает ответ Молотова на заявление Шулленбурга, сделанное во время беседы 3 августа. Болен пишет: «Шулленбург сказал, что Германия заинтересована в развитии хороших отношений с Москвой, но если Советский Союз объединится с Англией и Францией, то будет естественным ожидать, что он навлечет на себя долю германской враждебности в отношении этих стран. Молотов ответил, что Советское правительство заинтересовано в нормализации и улучшении отношений с Германией. В то же время Москва будет продолжать свою политику, направленную на обеспечение «подлинной безопасности против агрессии»(курсив мой. – Авт.).Политическое значение этого заявления вполне очевидно.
      Обсуждая указанную беседу с Боленом, Биттенфельд расценил позицию наркома как свидетельство того, что Советский Союз серьезно рассматривал перспективу заключения договора с западными державами. Таково было мнение и Шулленбурга. В его донесении в Берлин, однако, отмеченная фраза отсутствует. Будучи сторонником нормализации отношений между Германией и СССР, не опустил ли он ее намеренно?
      Интересна ремарка Болена относительно заявления Шулленбурга во время той же беседы, что антикоминтерновский пакт якобы не направлен против Советского Союза. «Объяснение не обмануло русских, но они были готовы сделать вид, что приняли его для того, чтобы добиться своей главной цели – отвести войну от советских границ».
      Летом 1939 г. в центре международной жизни находились англо-франко-советские переговоры. Своей кульминации они достигли на стадии подготовки военной конвенции – именно это явилось оселком для окончательного выявления подлинных намерений западных держав. Мемуары Болена, находившегося в тот момент в Москве и тщательно следившего за настроениями в дипломатическом корпусе, содержат исключительно ценное свидетельство. «10 июля английская и французская делегации, которым было поручено вести переговоры о заключении оборонительного пакта с Советским Союзом, прибыли в Ленинград, – пишет Болен. – Они прибыли морем, факт, который вызвал многочисленные комментарии в дипломатической колонии в Москве; в результате этого потребовалось более двух недель, чтобы добраться до Ленинграда. Эти делегации возглавлялись пожилыми английским адмиралом и французским генералом. Члены английского посольства в Москве были в ужасе от такого низкого уровня делегации(курсив мой. – Авт.).Она должна была бы возглавляться французским и английским министрами иностранных дел с тем, чтобы продемонстрировать серьезность намерений Парижа и Лондона в отношении заключения соглашения. Равнодушие англо-французского подхода несло на себе печать неудачи непосредственно с самого начала».
      Возникает вопрос: если состав английской и французской военных миссий был подобным образом воспринят в дипломатических кругах в Москве, неужели Чемберлен и Даладье рассчитывали, что Советское правительство окажется столь наивным и не отметит этого важного политического симптома, не сделает необходимых выводов? Воистину, никто не обманывается так легко, как сами обманщики.
      Поздно вечером 15 августа на балу, устроенном германским посольством для молодых иностранных дипломатов, аккредитованных в Москве, Джонни сообщил Болену очередную сверхсекретную новость: получив срочное предписание из Берлина, Шулленбург просил приема у Молотова. Тут же под звуки танцевальной музыки Джонни кратко изложил содержание состоявшейся беседы.
      На следующий день под предлогом служебной необходимости Болен заехал в германское посольство, где уединился с Джонни. И тот полушепотом подробно пересказал запись беседы, подготовленную Шулленбургом для информации германского МИД. Для обеспечения абсолютной секретности документ решили доставить в Берлин с кем-либо из дипломатов. По иронии судьбы эту миссию возложили на Джонни!
      Кто такой Джонни, явившийся столь ценным информатором для американской дипломатии? Как позже установил Болен, Г. Биттенфельд был близок к кругам «верхушечной оппозиции» в Германии и передавал американцам секретные сведения в надежде, что США поспешат сообщить их английскому и французскому правительствам. Подобная информация, полагал Джонни, должна была «гальванизировать» Лондон и Париж и побудить занять более «либеральную» позицию в переговорах с СССР. Болен по понятным причинам в своих воспоминаниях весьма осторожно подбирает слова, но мысль его ясна: члены «оппозиций» рассчитывали, что западные державы, узнав о дипломатических маневрах рейха, поспешат заключить договор с Москвой, а это удержит Гитлера от осуществления рискованных для германского империализма замыслов в 1939 г. Действительно ли таковы были мотивы, которыми руководствовался Г. Биттенфельд, либо это лишь легенда, призванная спасти лицо платного агента американской разведки? Установить истину на основании доступных данных пока невозможно. Заметим, что принадлежность Биттенфельда к «оппозиции» не исключала его тайных связей со спецслужбами США .
      Какова судьба переданной им информации? Здесь мы обнаруживаем целую серию сюрпризов и «необъяснимых» фактов. США, как оказывается, не спешили поделиться со своими друзьями в Лондоне и Париже ставшими им известными данными о предпринимавшихся германской дипломатией шагах в отношении Москвы. Лишь 17 августа в очень краткой форме они были сообщены заместителем государственного секретаря С. Уэллесом послу Великобритании в Вашингтоне Р. Линдсею. Телеграмма поступила в Лондон 18 августа.
      Американский крупный капитал в рассматриваемый период вел собственную тонкую игру, и в основе ее была ставка на новую войну. Война сулила монополиям, и прежде всего фабрикантам оружия, баснословные прибыли на поставках воюющим государствам; она должна была привести к ослаблению империалистических конкурентов США, причем не только Германии и Японии, но также Англии и Франции и, как следствие, – к перераспределению рынков и сфер влияния в пользу американского бизнеса. Расчет строился на том, что в случае возникновения войны в Европе в нее неизбежно будет втянут – раньше или позже – и Советский Союз, а это приведет к его поражению и «краху большевизма». И, таким образом, был бы открыт путь для достижения главной цели американского империализма – установления гегемонии США во всем мире.
      Таковы тайные пружины дипломатии Вашингтона. Летом 1939 г. США одобряли тактику Англии и Франции на провоцирование вооруженного столкновения между фашистским рейхом и СССР. Они ровным счетом ничего не сделали, чтобы побудить Лондон и Париж принять предложение СССР о заключении честного и эффективного трехстороннего пакта. Такой договор был реальным средством предотвращения нового мирового пожара, и именно поэтому он не устраивал США.
      Американскому империализму нужна была война.

ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ЛИХОРАДКА
ПОСЛЕДНЕЙ НЕДЕЛИ
МИРА

«Обед в обществе красивых дам

      Элегантный голубой самолет – последнее слово техники того времени – вылетел как-то утром во второй половине августа 1939 г. из Лондона в Германию. За штурвалом находился летчик одного из подразделений Интеллидженс сервис Сидней Коттон, вторым пилотом был Р. Найвин. Предписывалось соблюдать строгую секретность: просочись хоть малейшая информация, разразился бы громкий скандал и кабинету Чемберлена вряд ли удалось бы остаться у власти. Один из английских авторов, хорошо знакомый с деятельностью британских спецслужб, возникновение очередного авантюрного замысла британских «умиротворителей» объясняет следующим образом.
      19 августа С. Коттон был принят полковником Стюардом Мензисом, руководителем английской разведки. Коттон предложил смелый план. Поскольку Геринг, по его словам, являлся тем человеком, который может повлиять на Гитлера, почему бы не доставить его в Лондон? Коттон попытался бы убедить Геринга, что Англия вполне серьезно готова сражаться. Тогда шеф люфтваффе, возможно, отговорит Гитлера от намерения вторгнуться в Польшу. Коттон позаботился и о том, чтобы создать необходимые условия, располагающие к доверительной беседе: для высокого гостя предполагалось устроить неофициальный обед в приятном обществе красивых дам, а на следующий день – выезд на охоту и прочие развлечения. Мензис сразу же поддержал дерзкую идею.
      – Если это удастся, – воскликнул он, – все сразу же может измениться!
      Он тут же соединился по телефону с британским премьером. Через несколько минут последовал ответный звонок. На этот раз звонил Галифакс.
      – Премьер-министр дал согласие на осуществление предложенного вами плана, – сообщил он. – Перед вылетом пилоту вручат письмо, за веряющее, что его друг (имелся в виду Геринг) будет гостеприимно встречен в Лондоне.
      На этом нить повествования, к сожалению, прерывается. Где приземлился самолет, встречался ли Коттон с Герингом – неизвестно. Автор лишь отмечает, что, когда Коттон собрался в обратный путь (с Герингом?), вдруг выяснилось, что полеты гражданской авиации в Германии были запрещены (в связи с намеченным на 26-е вторжением в Польшу). Самолет задержали, и английские летчики оказались в ловушке…
      Кое-какие следы планировавшейся авантюры можно обнаружить при внимательном чтении дневника постоянного заместителя министра иностранных дел А. Кадогана. В примечании издателя со ссылкой на секретную обзорную записку Галифакса, посвященную обстоятельствам возникновения войны (как видно, запись самого Кадогана оказалась слишком нескромной и ее не рискнули опубликовать), говорится, что 21 августа была получена информация о согласии Геринга прибыть в Лондон (следовательно, было сделано предложение?) при условии, что ему будет предоставлена возможность беседовать с Чемберленом. «21 августа было решено согласиться, и осуществление секретного мероприятия было запланировано на 23 августа. Ничего больше не было слышно до четверга, 24 августа, когда пришло известие, что Гитлер не считает, что визит будет в данное время полезным», – записал в дневнике Кадоган.
      Как выясняется, «обед в обществе красивых дам» был лишь импозантной декорацией, причем беседовать с рейхсмаршалом должен был вовсе не Коттон. Имелось в виду по прибытии самолета на какой-либо захолустный аэродром в Англии немедленно доставить Геринга на автомашине в загородную резиденцию британского премьера в Чекерсе.
      Бросается в глаза совпадение во времени: 18 августа Форин оффис получает из Вашингтона информацию о встрече Шулленбурга с Молотовым, и уже на следующий день британские спецслужбы срочно подготавливают секретную доставку Геринга в Англию; еще через два дня, получив согласие рейхсмаршала прибыть в Лондон, кабинет принимает решение о дате визита – 23 августа. Хотя подробности этого закулисного маневра Форин оффиса еще тщательно скрываются от общественности, нельзя не отметить, что, в отличие от переговоров с Советским Союзом, в данном случае английская дипломатия действует с головокружительной быстротой.
      Может быть, установление связи этих лихорадочных усилий Форин оффиса с получением телеграммы посла Великобритании в США Линдсея необоснованно? Опубликовав ее текст в очередном томе дипломатической переписки, издатели снабдили его примечанием: «Эта телеграмма не была получена Центральным департаментом Форин оффиса до 22 августа». Подобная редакция позволяет предположить, что телеграмму задерживали в каком-то другом отделе британского МИД. Затерять столь важный документ, да еще на такой длительный срок – факт невероятный. И для его объяснения понадобились столь же невероятные аргументы. Идеи, уже после войны встретившись с Боленом, сообщил ему, что в Форин оффисе «оказался коммунист», который-де и помешал своевременной расшифровке депеши. Формулируя неуклюжее объяснение, английский лорд явно находился во власти эмоций «холодной войны».
      Но вот в 1971 г. в Лондоне выходит в свет исследование известного английского буржуазного историка Р. Паркинсона «Мир для нашего времени. От Мюнхена до Дюнкерка. Внутренняя история». Доступ к секретным архивам британского кабинета и почти два десятилетия, прошедшие со времени публикации упомянутого тома дипломатических документов, позволили автору разобраться в деликатном вопросе и установить истину. Незадолго до полуночи 17 августа, пишет он, Галифакс направил очередные инструкции Сидсу в Москву; «на следующее утро (т.е. 18 августа!) в сообщении Линдсея, посла в Вашингтоне, содержащем информацию о встрече Шулленбурга с Молотовым 15 августа», он получил «самое явное из имевшихся к тому времени предупреждений о необходимости принятия срочных мер».
      Вопрос ясен: 18 августа содержание телеграммы уже было известно Галифаксу. Антисоветская фальшивка, пущенная в оборот Форин оффисом, оказалась недолговечной.
      О чем конкретно шла речь в телеграмме Линдсея? Там говорилось: германский посол по поручению своего правительства заверил, что Берлин не имеет агрессивных намерений в отношении Советского Союза; учитывая международную обстановку, правительство рейха предлагает, не откладывая, начать переговоры и готово незамедлительно направить в Москву своего представителя. Молотов ответил, что о заявлении посла сообщит Сталину; при этом он высказал свое личное мнение: переговоры целесообразны только в том случае, если имеются основания рассчитывать на их положительный исход; посему до прибытия уполномоченного следует обсудить ряд вопросов.
      Итак, утром 18 августа Галифакс узнал из телеграммы Линдсея, что Германия добивается заключения соглашения с СССР. Критический момент! Что предпринять? Это зависело от истинных целей правительства Великобритании.
      Когда через пять дней советско-германский договор стал фактом, буржуазная пресса подняла неимоверный шум, заявляя, что Англия и Франция стремились к союзу с СССР, а тот их «обманул». Приведенный выше анализ истории англо-франко-советских переговоров показывает, что это не имело ничего общего с действительностью. Эпизод с телеграммой дает этому новое подтверждение. Если английское правительство стремилось заключить договор с СССР, почему же 18 августа и в последующие несколько дней, узнав о германо-советских контактах, оно ровным счетом ничего не сделало, чтобы срочно сдвинуть с мертвой точки трехсторонние переговоры в Москве (напомним, что по предложению Дракса был объявлен перерыв до 21 августа)? Ведь еще было время!
      Из той же депеши Линдсея Галифаксу следовало, что Москва еще не дала окончательного согласия на ведение переговоров о пакте, тем более на визит Риббентропа. Решительный шаг со стороны Англии, например телеграмма в Москву о готовности Галифакса или Айронсайда прибыть для подписания договора, мог за два часа коренным образом изменить ход событий.
      Напомним также высказывание Черчилля, касавшееся позиции британского кабинета в отношении переговоров с СССР (в тот период он находился вне правительства). «Если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил: „Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею“ или что-нибудь в этом роде, парламент бы его одобрил, Сталин бы понял, и история могла бы пойти по иному пути».
      Ничего подобного английское правительство не сделало. Нет даже следов того, что оно вообще рассматривало такую возможность. Почему? Потому что заключение договора с СССР не входило в расчеты британских «умиротворителей»! Но поскольку подобную позицию трудно было бы оправдать в парламенте, перед лицом общественного мнения, если бы о телеграмме стало известно, то пришлось ее «затерять» – на то время, когда Советское правительство в результате саботажа переговоров западными державами вынуждено было пойти на подписание пакта о ненападении с Германией.
      Интересно, что к такой же оценке, по существу, пришел и явно антисоветски настроенный Дж. Толанд. «В то время, когда Риббентроп готовился направиться в Москву, – пишет он, – Сталин еще окончательно не отказался от надежды на заключение англо-франко-советского союза против Гитлера. Тем временем, продолжая свои равнодушные усилия в этом направлении, англичане тайно приглашали Геринга».
      Такова разгадка парадокса с «затерявшейся» телеграммой. Нет необходимости подчеркивать значение тех выводов, которые вытекают из приведенных фактов. 18 августа английское правительство оказалось перед альтернативой: принять срочные меры для заключения договора о взаимной помощи с Советским Союзом или же предпочесть отказ от такого договора, следствием чего будет вынужденное подписание СССР пакта о ненападении с Германией. Британский кабинет совершенно сознательно предпочел второе. Срочный демарш был осуществлен не в Москве, а в Берлине; и поскольку в сложившейся обстановке Чемберлен, употребляя выражение Гендерсона, «уже не мог прилететь со своим зонтиком» на переговоры к Гитлеру, в Лондон был тайно приглашен Геринг. Вместо союза с СССР, который предотвратил бы войну, правительство Чемберлена продолжало поиски путей для сделки с фашистской Германией, что практически являлось поощрением агрессора и делало войну неизбежной.
      Закулисная деятельность Форин оффиса с целью осуществления сделки с Гитлером за счет Варшавы особенно усилилась, когда поступавшая в Лондон по различным каналам информация уже не оставляла сомнений в намерении фашистского рейха вторгнуться в Польшу в последние дни августа.
      Лорд Ванситтарт, в руках которого сосредоточивались сводки специальных служб, 18 августа посетил Кадогана.
      – Берлин принял решение начать вооруженные действия против Польши, – сообщил он, – «в любой день, начиная с 25 августа».
      На следующий день он информировал о результатах переговоров Чиано с Гитлером в Зальцбурге: Муссолини заверил «фюрера» в своей верности, но отметил, что Италия не может в данный момент принять участие в войне. Гитлер успокоил «дуче»: акция против Данцига или Польши будет проведена таким образом, чтобы не вызвать вмешательства Англии и Франции, и, следовательно, Италии нечего опасаться. Его к тому же вполне удовлетворит, если Рим займет позицию дружественного нейтралитета, прикрывая таким образом левый фланг рейха.
      «Информация казалась мне слишком обстоятельной, чтобы можно было игнорировать ее, – записал Кадоган в своем дневнике 19 августа. – Если ее оценка правильна, то нельзя терять времени».
      Что же решило английское правительство?
      Во-первых, направить Гитлеру личное письмо Чемберлена.
      Во-вторых, предпринять в Риме демарш с целью побудить Муссолини «не прекращать своего сдерживающего влияния». Итак, вместо срочных мер для спасения Польши, которые могли быть эффективными только при участии в них Советского Союза, ставка делалась на «второй Мюнхен».
      Утром 22 августа Чемберлен, Галифакс и Г. Вильсон отработали проект письма германскому рейхсканцлеру. Затем стало известно о предстоящем визите в Москву Риббентропа. Вечером того же дня письмо было окончательно согласовано и направлено Гендерсону.
      Прибыв в «Бергхоф» на специальном самолете вместе с Вайцзекером, 23 августа Гендерсон был принят Гитлером и вручил ему личное послание британского премьера. Напомнив о принятых Англией обязательствах в отношении Польши, Чемберлен большую часть письма посвятил попыткам убедить «фюрера», что вопрос о его претензиях к Варшаве можно разрешить мирным путем, если будет восстановлена «атмосфера доверия» (!), При этом следовало бы, отмечалось в письме, обсудить более широкие проблемы будущих международных отношений, «включая вопросы, в которых заинтересованы как мы, так и вы». Намек был достаточно прозрачным. Далее Чемберлен предлагал прямые германо-польские переговоры и сообщил о готовности английского правительства быть в них посредником.
      В беседе с Гендерсоном «фюрер» не скрывал своего «раздражения». В грубой форме он выговаривал послу за предоставленные Англией «гарантии» Польше. Любопытные комментарии, относящиеся к описываемой беседе, содержатся в мемуарах присутствовавшего при этом Вайцзекера. Резкие обвинения в адрес Англии, пишет он, были рассчитаны на то, чтобы заставить Чемберлена отказаться от обязательств в отношении Польши. «Едва дверь за послом закрылась, – продолжает он, – Гитлер, хлопнув себя по ляжке, рассмеялся и сказал: „Чемберлен не переживет этого разговора; сегодня вечером его кабинет падет“.
      В тот же день Форин оффис получил информацию из Рима от Лорена: Муссолини «клюет». Я уверен, писал посол, что воевать он не будет.
      Тем временем из Берлина поступали сообщения, что подготовка к вторжению в Польшу идет полным ходом.
      – Думаете ли вы, – спросил Галифакс у Кадогана, – что это означает войну?
      – Да, я думаю, что означает, но верю, что ее не будет.
      «Парадокс» Кадогана разгадывался просто: он был уверен, что начнется война, но надеялся, что Англии удастся остаться в положении «третьего радующегося».

«Превратить Польшу в груду камней!»

      Данцигская бухта лежала, словно расплавленная, в лучах ослепительного солнца – последняя неделя августа была необычайно жаркой в Западной Европе. И вдруг на горизонте, четко выделяясь на фоне безоблачного неба, появились массивный корпус и громоздкие палубные надстройки «Шлезвиг-Голштейна» – германского линкора эпохи первой мировой войны. Он медленно вошел в порт и бросил якорь, словно бросая тем самым вызов всем международным правилам и обычаям, конвенциям и нормам права. Он явился в Данциг «с визитом» без приглашения. Из-под флагов расцвечивания, которыми был украшен корабль, на город глядели жерла 18 орудий, упрятанных в стальные башни.
      Линкор прибыл в Данциг 25 августа в 10.15 – в соответствии с графиком подготовки вторжения в Польшу, которое должно было начаться на рассвете 26 августа. Артиллеристам требовалось несколько часов светлого времени для определения объектов обстрела и установления прицелов.
      Еще в конце мая генерал Бок, командовавший северной группой армий рейха, обратил внимание Гитлера на стратегическое значение Данцига в связи с подготовкой агрессии против Польши. Он предложил тайно сосредоточить в городе целую дивизию из 12 000 хорошо обученных штурмовиков. Бок высказал мысль, чтобы в день осуществления «Белого плана» Данциг «случайно навестила» группа германских военных судов, которые должны высадить войска для участия в операции по захвату города.
      Гитлер одобрил предложения Бока и в середине июня, вызвав адмирала Редера в «Бергхоф»; распорядился организовать в конце июля «дружеский визит» в Данциг двух карманных линкоров, двух крейсеров и группы вспомогательных судов. Министерство иностранных дел, однако, выразило сомнение: присутствие такого количества германских военных кораблей могло навести на мысль, что готовится нападение. Решили ограничиться: посылкой «Шлезвиг-Голштейна» менее чем за сутки до часа «Y» – начала вторжения.
      За три дня до этого, утром 22 августа, петляя по серпантину вырубленного в горах шоссе, штабные машины спешили в «Бергхоф», – Гитлер вызвал генералов. Совещание выглядело своеобразно. Командующие родов войск и начальники штабов сидели полукругом перед массивным столом, за которым расположился «фюрер». Говорил только он. «Я созвал вас для того, чтобы обрисовать политическое положение, дабы вы получили представление о тех отдельных элементах, на которых основывается мое решение действовать, и тем укрепить ваше доверие».
      Поднять дух генералов действительно было необходимо. Скрупулезно рассчитывая нанесение удара по Польше превосходящими силами, они прекрасно понимали, что для большой войны Германия не готова. Армия обеспечена боеприпасами лишь на шесть недель военных операций, ощущалась острая нехватка стали, нефти, других стратегических материалов. Речь шла, таким образом, об опасной авантюре.
      Каковы были шансы на успех? В своем выступлении Гитлер на первый план выдвинул «персональные факторы». «В значительной мере все зависит от меня, от моего существования… Мое существование является фактором огромного значения».
      Второй персональный фактор – это Муссолини. И его существование тоже является решающим. Случись с ним что-нибудь, и союзническая верность Италии будет ненадежной. «Дуче – человек, лишенный нервов».
      «Отношения с Польшей стали невыносимыми… – говорится в записи выступления Гитлера. – Мои предложения Польше (Данциг, коридор) были сорваны вмешательством Англии. Польша изменила свой тон по отношению к нам… Допустить переход инициативы в чужие руки нельзя. Сейчас момент благоприятнее, чем будет через 2—3 года. Покушение на меня или Муссолини могло бы изменить обстановку не в нашу пользу».
      Кроме того, благоприятствует политическая обстановка: соперничество Италии, Франции и Великобритании на Средиземном море, натянутые японо-английские отношения, напряженность на Ближнем Востоке. «Для Англии характерен такой факт. Польша хотела получить от нее заем на свое вооружение. Англия же дала ей лишь кредиты… Это говорит о том, что в действительности Англия не собирается поддерживать Польшу. Франция не хочет влезать в эту авантюру».
      Рассматривая ответные меры, которые могли бы предпринять западные державы, Гитлер заявил, что блокада Германии оказалась бы неэффективной. Наступление на западе от «линии Мажино» он вообще расценил как невозможное.