Сказания об Альбиносе (№1) - Дочь похитительницы снов

Вот яркий образчик его философствований. Что ж, теперь я понимал, зачем нацистам понадобились Грааль и меч Карла Великого. В этих предметах заключался освященный временем пресловутый германский дух. Добившись политических успехов, нацисты стремились подкрепить их успехами мистическими. Поражение Британской империи, которой наци восхищались, будет своего рода искуплением. Заключив перемирие, обе империи примутся восстанавливать чистоту крови и чистоту мифа во всем мире.

— Необходимо лишь добить их авиацию, и англичане сами запросят пощады.

— Что ж, логично.

— Логика здесь ни при чем, полковник. Логику и так называемое Просвещение изобрели жидомасоны, и истинные арийцы относятся к подобным вещам с подозрением. Те из нас, кто сохраняет христианские убеждения, способствуют разрастанию еврейско-большевистского культурного заговора. Англичане это прекрасно понимают. Лучшие из американцев тоже на нашей стороне…

Пожалуй, во всех своих приключениях, во всех испытаниях я лишь единожды проявил настоящее мужество и выдержку — когда сумел не выбросить расфранченного заместителя фюрера из машины.

— А как старый фон Бек потерял Грааль? — спросил я.

— Вы наверняка знаете, что он был ученым-самоучкой. Один из тех помещиков, увлеченных древностями. Так вот, он, разумеется, знал, что его семье должно беречь Грааль, пока не появятся истинные наследники. Но его снедало любопытство. Он хотел изучить свойства Грааля. Для начала ему пришлось освоить законы магии — или некромантии. Опыты довели его до безумия, но он продолжал изучать Грааль и, во время одного из ритуалов, вызвал адского демона-отступника…

— Клостерхейма?

— Совершенно верно. А тот привел старому графу помощника из служителей Порядка. Некую Миггею — бессмертную и взбалмошную герцогиню Порядка, — Гесс усмехнулся. Он гордился своими познаниями; его прямо-таки распирало от гордости. — И Миггея похитила Грааль, одурачив графа. Альф.., фюрер.., велел мне разыскать Гейнора, который к тому времени достиг вершин в искусстве чародейства, и предложить ему объединить усилия. Гейнор согласился и, чуть позже, чем обещал, вернул украденные ценности в Бек. С Граалем мы непобедимы — битва за Англию уже выиграна.

Несмотря на то, что он знал тех, о ком распинался, лишь понаслышке, а я с ними со всеми встречался, мне было трудно следить за ходом его мыслей — речь безумцев непроста для восприятия. И потому я испытал несказанное облегчение, когда мы наконец свернули на дорогу к замковым воротам. Поскольку с нами был заместитель фюрера, никому и в голову не пришло проверять наши пропуска. Оставалось надеяться, что Гейнор меня не узнает. Волосы я спрятал под фуражку, глаза скрыл за темными очками — подобная вольность для офицеров СС в принципе допускалась.

Вежливо кивая в ответ на слова Гесса, я взял в руки футляр с мечом.

— Для церемонии, — пояснил я. Гесс был замечательным прикрытием, и я намеревался держаться поблизости от него столько, сколько получится.

Когда мы вошли в дом, я едва удержался от негодующего возгласа. Уж лучше бы Гейнор разрушил Бек, как грозился. Замок подвергся коренной внутренней переделке, вся обстановка смахивала на реквизит из фильмов Фербенкса. Повсюду нацистские штучки: знамена с золотыми кистями, тевтонские шпалеры, нордические узоры, массивные зеркала, витражи в стрельчатых окнах… Один витраж изображал Гитлера в рыцарских доспехах и на белом коне; рядом с ним этакой растолстевшей валькирией пристроился Геринг. По мотивам «Рейнских дев» рисовали? И кругом свастика. Можно подумать, в декораторы приглашали Уолта Диснея, печально известного своими пронацистскими взглядами на идеальное государство. В общем, обстановка лишний раз свидетельствовала о неистребимом пристрастии Гитлера и его шайки к опереточному барокко. В этом — как, впрочем, во многом другом — Гитлер до сих пор оставался австрийцем.

Вслух я, разумеется, ничего подобного не говорил — наоборот, поддакивал Гессу, который восхищался внутренним убранством замка. В особенный восторг его приводило то, что все попадавшиеся нам в коридорах офицеры вытягивались во фрунт, щелкали каблуками и выкидывали вперед правую руку. Я держался позади Гесса, Оуна пряталась за моей спиной. И вот так мы преодолели вражеские кордоны, под разговоры о короле Артуре, Парсифале, Карле Великом и прочих великих германских героях, обладавших магическими клинками.

К тому времени, когда мы добрались до оружейной, располагавшейся в подвале донжона, мне отчаянно хотелось, чтобы Гесс сменил тему и, раз уж не умеет молчать, заговорил хотя бы о вегетарианстве. Его рассуждения о мечах настолько меня разозлили, что я опасался невзначай сорваться.

Он попросил меня подержать судки с едой и извлек из кармана мундира большой ключ.

— Фюрер отдал ключ мне, — сообщил он. — Это великая честь — первым войти туда, где хранится Грааль, и первым приветствовать фюрера, когда он прибудет.

Гесс вставил ключ в замок и с усилием повернул. Гитлер поступил мудро, отправив вперед своего приятеля. Если за дверью ожидает засада — а любой тиран этого боится, — в нее попадет не фюрер, а его заместитель.

Вместе с Гессом мы вошли в оружейную, просторное помещение с высоким потолком и круглым окном, сквозь которое внутрь проникал дневной свет. По счастью, здесь почти ничего не изменилось, только появилось некое подобие гранитного алтаря с вырезанным на нем кельтским крестом. На алтарь падал солнечный луч.

Я невольно сделал шаг к алтарю. Как они ухитрились протащить эту гранитную глыбу по узким коридорам замка? Я протянул руку, но Гесс удержал меня; судя по всему, он решил, что я сгораю от нетерпения.

— Еще рано, — сказал он.

Глаза привыкли к полумраку. Гесс огляделся и негодующе замахал руками.

— Что такое? Что вы здесь делаете? Вы что, не знаете, кто я такой, и почему я должен был оказаться здесь первым?

Призрачные фигуры у алтаря промолчали.

— Это кощунство, — проговорил Гесс. — Святотатство. Здесь не место простым солдатам. Магия не для средних умов, не для рабочих рук.

Из полумрака, с усмешкой на губах и пистолетом в руке, выступил Клостерхейм.

— Если не возражаете, господин заместитель фюрера, я все объясню, только чуток погодя. А пока, если вы не против, я спасу вашу жизнь.

— Что?

Клостерхейм нацелил пистолет мне в живот.

— На сей раз все получится, — процедил он. — Доброе утро, граф Ульрик. Я так и думал, что вы нас навестите. Видите, хотите вы того или нет, а ваша судьба вас ведет.

— Капитан! — вскричал разгневанный Гесс. — Вы слишком много себе позволяете. Скоро сюда прибудет сам фюрер. Что он подумает о подчиненном, который грозит оружием его заместителю и старшему офицеру?

— Он все поймет, когда потолкует с принцем Гейнором, — заверил Клостерхейм. Угроза Гесса не произвела на демона ровным счетом никакого впечатления. — Поверьте, господин заместитель фюрера, мы действуем в интересах рейха. Мы ожидали, что этот безумец покусится на жизнь фюрера — ожидали с тех самых пор, как его обвинили в измене и конфисковали имущество…

— Это ложь! — перебил я. — Наглая, бессовестная ложь!

— Разве? — Клостерхейм заговорил вкрадчиво, так сказать, по-дружески. — Неужто вы думали, что мы откажемся от погони? Было ясно как белый день, что вы рано или поздно попробуете пробраться сюда. Оставалось только дождаться. Кстати, очень любезно с вашей стороны, что вы принесли меч.

Гесс не мог понять, что происходит, но верить был склонен все-таки старшему по званию. В этом был мой единственный шанс выиграть время. Когда Гесс вопросительно поглядел на меня, я рявкнул, в лучших казарменных традициях:

— Капитан Клостерхейм, вы забываетесь! Мы восхищаемся вашей бдительностью, но смею вас уверить — в этом помещении жизни фюрера ничто не угрожает.

— Ну конечно, — неуверенно согласился Гесс. Его глаза бегали из стороны в сторону вдвое быстрее прежнего — на меня, на Клостерхейма, обратно, снова на меня… Ситуация была патовая. — Может быть, нам выйти наружу и обсудить спорные вопросы за дверью?

— Как скажете, — Клостерхейм повел пистолетом. — После вас, граф фон Бек.

— Фон Бек? — встрепенулся Гесс. Он пристально поглядел на меня. На его лице появилось озабоченное выражение.

Медлить было нельзя. Я раскрыл футляр и выхватил меч. Теперь меня спасти мог только Равенбранд.

Клостерхейм выстрелил — дважды.

Выстрелы предвосхитили мое движение. Обе пули угодили мне в левый бок. Я почувствовал, что падаю, попытался устоять на ногах. К горлу подкатил ком. Я все же не удержался и рухнул на гранитный алтарь, а затем медленно сполз на пол. Подняться не удалось. Очки слетели, фуражка откатилась в сторону, и теперь все могли видеть мои белые волосы и алые глаза.

Клостерхейм встал надо мной, широко расставив ноги, с дымящимся «вальтером ППК» в руке. Не думаю, что когда-либо прежде наблюдал выражение полного, демонического удовлетворения на человеческом лице.

— Пресвятой Боже! — выдохнул Гесс, выпучивая глаза. — Это же бековский выродок! Тот самый, которого они прятали в башне! Он мертв?

— Никак нет, ваше превосходительство, — Клостерхейм сделал шаг назад. — Мы оставим эту тварь для опытов. Фюрер просил, чтобы эксперимент провели в его присутствии.

— Эксперимент? — переспросил Гесс. — Какой эксперимент? Фюрер предупредил бы меня…

Кто-то из эсэсовцев пнул меня в висок, и я потерял сознание.

И в то же мгновение словно перенесся туда, где находился мой двойник. В ноздри ударил густой, едкий запах; мне в лицо заглянул дракон, в глазах которого была вся мудрость мироздания.

Я ласково заговорил с драконом, заговорил без слов, на языке, который был больше музыкой, чем словами, и дракон ответил мне. Из его глотки вырвалось урчание, от которого по моему телу пробежала дрожь; из ноздрей шел пар. Я знал, как зовут этого дракона, а он помнил меня. Мы повстречались впервые, когда я был еще ребенком. С тех пор прошло много лет, однако дракон помнил меня, помнил и узнал — пускай сейчас я был весь изранен, покрыт кровью и крепко связан… Я улыбнулся и начал произносить его имя. И тут боль в боку захлестнула меня волной, и я со стоном провалился в темноту, которая показалась наивысшим блаженством.

Неужели князь Лобковиц подстроил мне ловушку? Неужели он теперь заодно с Клостерхеймом, Гейнором и нацистской сворой?

И неужели Эльрик тоже попал в беду? Неужели он тоже умирает на развалинах своего дома?

Я смутно сознавал, что меня грубо ворочают, но не в силах был полностью очнуться. Открыть глаза меня заставил разъедавший слизистую маслянистый дым. Пожар? Нет, это чадили факелы, вставленные в старинные шандалы на стенах.

Во рту у меня был кляп, руки надежно связаны. Мундир сорвали, оставив только рубашку и брюки, и зачем-то сняли ботинки. Должно быть, готовили к эксперименту, о котором упомянул Клостерхейм. Я пошевелился, и тело пронзила чудовищная боль. Рану, похоже, перевязали — я чувствовал, что мой бок перетянут бинтом, — но дать мне болеутоляющего никто и не подумал.

Нацисты не обращали на меня внимания, занятые более важными делами. Я увидел Гитлера, коротышку в длинном кожаном пальто военного покроя, и рядом с ним толстого и хмурого Геринга. Шеф СС Генрих Гиммлер, насупленный, как налоговый инспектор, беседовал о чем-то с Клостерхеймом. Эти двое были неуловимо похожи друг на друга. Повсюду стояли на часах гиммлеровские подчиненные, с автоматами наизготовку. Они сильно смахивали на роботов из «Метрополиса».

Гейнор как будто отсутствовал. Гесс что-то горячо доказывал скучающему генералу СС, который лишь делал вид, что слушает. Оуны нигде не было видно. Будем надеяться, она успела ускользнуть. Где ее оружие — по-прежнему в багажнике? Может, хоть она сумеет вырвать Грааль из алчных нацистских лап?

Я вдруг понял, что умираю. С таким количеством охраны Оуне меня не спасти, а сам я, даже если смогу освободить руки, все равно не доберусь до меча. Равенбранд лежал на гранитном алтаре, точно военный трофей, посвященный божеству. Нацисты поглядывали на него так, будто меч был не меч, а притворяющаяся спящей змея, готовая в любое мгновение броситься и ужалить.

Как ни крути, а меч — моя единственная, и то призрачная возможность выжить. В конце концов, я не Эльрик Мельнибонэйский, я обыкновенный человек, затянутый в водоворот сверхъестественных событий, непостижных уму. И стоящий — точнее лежащий — на краю гибели.

Повязка на боку промокла насквозь. Похоже, я потерял много крови. Не знаю, задели пули какие-нибудь внутренние органы или прошли навылет, но это, в общем-то, не имело значения. Нацисты, разумеется, не собирались вызывать ко мне врача.

Хотелось бы все же знать, что это будет за «эксперимент»?

Собравшиеся в оружейной бонзы словно чего-то ждали. Гитлер, такой же суетливый, как Гесс, производил впечатление уличного торговца, настороженно высматривающего полицию. Он изъяснялся высоким слогом, который почему-то принят у австрийского среднего класса; и, хотя сейчас он был самым, пожалуй, могущественным человеком в мире, в нем угадывалась некая слабинка. Может, в том и заключается банальность зла, о которой рассуждал мой друг отец Корнелиус, уехавший в Африку?

Я почти не слышал, о чем они говорят, а отдельные слова, которые различал, казались мне полнейшей чепухой. Гитлер засмеялся, хлопнул себя перчаткой по бедру. До меня донеслась фраза: «Англичане вот-вот запросят пощады, и мы снизойдем к их просьбе. Мы позволим им сохранить прежние порядки, которые идеально подходят для наших целей. Но сперва — сперва мы сотрем с лица земли Лондон».

Значит, они собрались здесь, чтобы обсудить решающий удар по Англии? А я-то думал, что их интересуют артефакты, добытые Гейнором в потустороннем мире…

Дверь распахнулась, и появился Гейнор — в черных доспехах и длинном черном плаще поверх. Он походил на рыцаря из тех бесчисленных исторических фильмов, которые так обожали наци. Нагрудник украшала бронзовая свастика, другая сияла звездой на шлеме. Этакий демонический Зигфрид. Рука Гейнора лежала на рукояти огромного клинка с лезвием, испещренным рунами.

Мой кузен отступил в сторону, мелодраматически взмахнул рукой — и двое солдат втащили в комнату сопротивляющуюся женщину.

Мое сердце упало. Прощай, последняя надежда. Это была Оуна.

Ее тоже лишили мундира и обрядили в длинное мешковатое платье цвета спелого овса, скроенное по средневековому фасону, с воротником оборками, и расшитое свастиками. Белые волосы перехватывал обруч, глаза Оуны сверкали, точно гранаты, на бледном, искаженном яростью лице. Руки связаны, губы плотно сжаты… Когда девушка заметила меня, ярость на ее лице сменилась ужасом, рот раскрылся, словно в беззвучном крике. Потом губы сжались снова, плотнее прежнего.

Мне хотелось утешить ее, но я не мог этого сделать.

Мы обречены, в этом нет ни малейших сомнений.

Поздоровавшись с присутствующими, Гейнор объявил с торжеством в голосе:

— Мой план сработал, господа! Мы заманили в ловушку двух изменников, виновных в тяжких преступлениях против рейха. Они заплатят за свои преступления, однако, смею сказать, их смерть будет куда более благородной, чем они того заслуживают. Грааль и Черный Клинок наконец-то в нашем распоряжении, и мы можем совершить жертвоприношение и приступить к последнему обряду, — он покосился на Оуну, насмешливо поклонился, как бы благодаря за то, что девушка сама отдала себя в его руки. — И заключить сделку с владыками Вышних Миров.

Он убьет нас обоих — ради вероятного осуществления мистических, кощунственных нацистских бредней.

Гитлер и прочие смотрели на связанную девушку, их лица, освещенные факелами, выражали нетерпение. Гитлер повернулся к Герингу, отпустил какую-то похабную шуточку, и толстяк захихикал. Только Гесс как будто нервничал. По-моему, он жил в мире грез, предпочитая избегать реальности, а предстоящий жестокий, кровавый ритуал грозил осквернить его фантазии.

Геббельс и Гиммлер, стоявшие рядом с фюрером, натянуто улыбались. Пенсне Гиммлера поблескивало, словно в нем отражались огни преисподней.

Не выпуская меча, Гейнор протянул другую руку, схватил Оуну за волосы и подтащил девушку к алтарю.

— Химический и духовный брак противоположностей, — провозгласил он с видим коммивояжера, расхваливающего свой товар. — Мой фюрер, господа, я обещал вам вернуться с Граалем и мечами. Вот светлый меч Карла Великого, а вот — доставленный сюда этим ходячим мертвецом, — он указал на меня, — черный клинок Гильдебранда, вассала короля Теодориха. Этим мечом, который звался Убийцей Сыновей, Гильдебранд сразил Хадубранда, своего старшего сына. Меч добра, — Гейнор взмахнул светлым клинком, — и меч зла, — он показал на алтарь. — Сведенные вместе, они окропят кровью Грааль, добро и зло соединятся и станут единым целым. Кровь оживит Грааль, и он поделится с нами своею благой силой. Смерть исчезнет. Мы заключим союз с герцогом Ариохом и станем бессмертными, причисленными к сонму богов. Все это предсказал готский король Хлодвиг на смертном одре, передавая Грааль своему наместнику, Дитриху Бернскому, который затем поручил охранять Грааль своему шурину и моему предку Эрманарику. Когда Грааль омоется кровью, когда его окропит кровь девственницы, северные и арийские народы объединятся и займут подобающее им место правителей мира!

«Чушь, — подумалось мне, — ахинея, горячечный бред, нагромождение мифов и сказок, столь характерное для нацистов, и полное пренебрежение к фактической истории». Однако Гитлер и компания жадно внимали Гейнору. Что ж, ничего удивительного: нацизм как политическая доктрина зиждился на мифологии. Манифест нацизма вполне могли сочинить братья Гримм. Вполне вероятно, предстоящий ритуал состряпал не кто иной, как Гейнор; помнится, он как-то обмолвился, что Гитлер — лишь средство для достижения высшей цели. Если так, моему кузену следует отдать должное: он умеет добиваться своего. С помощью собравшихся он наверняка призовет Ариоха, и нацисты благополучно предадут себя в руки герцога Хаоса… Слабое утешение. С ними может случится что угодно — но ни я, ни Оуна этого не увидим…

Спасти бы только девушку!

Толстяк Геринг проговорил с нервическим смешком:

— Мы не станем править миром, полковник фон Минкт, пока не победим английские Королевские ВВС. На нашей стороне превосходство в численности и в тактике, нам не хватает лишь удачи. Надеюсь, ваша магия исправит положение.

— Удача с нами, ибо нас направляет рука судьбы, — пробормотал Гитлер.

— Но подстегнуть ее не мешает.

— Всегда полезно иметь за спиной парочку богов, — сухо заметил Геринг. — Итак, полковник, на следующей неделе мы будем обедать в Букингемском дворце, уж не знаю, с вашей ли помощью или без оной.

Заявление рейхсмаршала явно подбодрило Гитлера.

— Мы первыми из современников начали применять научно обоснованные древние законы природы, — заявил он. — Невежественные люди называют эту науку магией. Нам суждено возродить магию и прославить ею в веках немецкий народ!

— Браво, мой фюрер! — вскричал Гесс, точно восторженный студент. — Пора возродить древнюю, истинную науку, которая была задолго до христианства. Тевтонскую науку, не оскверненную южными влияниями. Науку, основанную на вере, науку, подвластную исключительно человеческой воле!

Мне чудилось, они разговаривают где-то далеко-далеко: жизнь по капле покидала мое тело.

— Слова меня не убедят, полковник фон Минкт, — неожиданно холодно произнес Гитлер, как бы напоминая всем о своем особом положении. — Я хочу видеть могущество Грааля в действии. Хочу удостовериться, что перед нами и вправду Грааль. Если это — тот самый Грааль, он должен обладать силой, описанной в легендах.

— Конечно, мой фюрер. Кровь девственницы пробудит чашу к жизни. Фон Бек, как видите, умирает. Скоро он испустит дух, и тогда я оживлю его с помощью чаши. А потом вы убьете его снова.

От последнего замечания Гитлер отмахнулся — мол, там разберемся.

— Да, мы должны узнать, вправду ли Грааль воскрешает мертвых. Когда этот человек умрет, мы попробуем оживить его. Если Грааль настоящий, этот человек воскреснет. А если заодно выяснится, что могущество Грааля может быть обращено против Англии, — тем лучше. Но пока я не слишком верю в его силу. Так что, полковник, начнем, наверное?

Гейнор положил белый клинок на алтарь, острием к черному.

— А чаша? — нетерпеливо спросил Геринг.

— У Грааля много обличий, — ответил Гей-нор, — и чаша — лишь одно из них. Порой он выглядит как посох.

Рейхсмаршал Геринг, облаченный в бледно-голубой мундир Люфтваффе с вычурной отделкой, взмахнул своим жезлом, инкрустированным драгоценными камнями и похожим, как и мундир, на театральный реквизит.

— Как этот?

— Совершенно верно, ваше превосходительство.

Я опять потерял сознание. Жизнь покидала мое тело. Я отчаянно цеплялся за нее, в нелепой надежде, что мне все-таки представится шанс спасти Оуну. Надо спешить, ведь жить мне осталось, похоже, от силы несколько минут. Я попытался заговорить, потребовать, чтобы Гейнор отпустил Оуну, растолковать ему, что жертвоприношение девственницы — грубый, дикарский обычай. Но что толку объяснять это людям, которые уже мало чем отличаются от зверей в своей жестокости?

Смерть звала меня. Только она открывала мне путь к спасению. Я и не догадывался, как яростно можно, оказывается, желать смерти.

— Где же ваш Грааль, полковник фон Минкт? — язвительно поинтересовался Геринг. По всей видимости, он считал происходящее абсурдом, однако не осмеливался заявить об этом вслух в присутствии Гитлера, который очевидно верил в магию. Гитлеру требовалось магическое подтверждение его избранности. Он воображал себя новым Фридрихом Великим, новым Барбароссой, новым Карлом Французским, но своего нынешнего положения он достиг угрозами, ложью и демагогией. Причем сам уже запутался в том, что правда, а что иллюзия. Но если эти артефакты, эти величайшие ценности немецкого народа подчинятся ему, всем станет ясно, что он в самом деле избранный спаситель, истинный правитель Германии. Что он — тот, кому предназначено судьбой править миром.

Казалось, за подтверждение этого он готов отдать что угодно.

Внезапно, словно ощутив, что я думаю о нем, Гитлер повернулся, и наши взгляды встретились. Какие у него глаза — отстраненные, обращенные внутрь. Глаза слабого человека, глаза безумца.

Он отвел взгляд, будто устыдившись. И в это миг я понял, что он собой представляет: человек, зачарованный собственными успехами, собственной удачей, собственным возвышением — маленький человечек, дорвавшийся до власти.

Я понял, что он способен уничтожить целый мир.

Оуну швырнули на алтарь. Гейнор взял в каждую руку по мечу.

Мои глаза подернулись пеленой.

Мечи стали опускаться. Оуна забилась, пытаясь увернуться, упасть с алтаря.

«Где же чаша?» — подумал я, прежде чем снова провалиться в забытье.

И мне нисколько не было легче оттого, что та же самая сцена, во множестве вариантов, разыгрывалась сейчас во всех без исключения плоскостях бытия. Что мириады моих воплощений и мириады воплощений Оуны умирали вместе с нами в жестоких мучениях.

Умирали, открывая безумцу дорогу к покорению мира.

Глава 7

Тайные добродетели

Никак не ожидал, что сознание вернется ко мне. Во мне сражались — я смутно это ощущал — некие противоборствующие силы, у алтаря как будто началась суматоха… Вдруг почудилось, что я стою в дверях оружейной, с черным клинком в руке. И выкликаю имя Гейнора. Бросаю вызов.

— Гейнор, оставь в покое мою дочь! Ты долго пытался разозлить меня, и тебе это удалось!

Усилием воли я разомкнул веки и поднял голову.

Равенбранд завывал по-звериному, сочась чернотой; на лезвии корчились алые руны. Меч застыл над Оуной, отказываясь повиноваться Гейнору — извивался в руке моего кузена, словно норовя вырваться, высвободиться. Бурезов жаждал убивать всех подряд, а вот Равенбранд, по-видимому, убивал избирательно. Сама мысль о том, чтобы коснуться Оуны, была ему омерзительна. Не знаю, в чем тут дело — может, клинку передались мои чувства? Как бы то ни было, он отказывался убивать — и в том состояло его отлитие от Бурезова, который не ценил человеческую жизнь, как не ценили ее мелнибонэйцы.

Гейнор зарычал. Свет клинков и факелов превращал картину — старая оружейная с алтарем, толпа людей, застывших в самых разных позах — в босховский гротеск. Люди в изумлении таращились на дверь, в проеме которой возвышался человек с черным клинком в правой руке. За спиной человека виднелся коридор, выстеленный телами в коричневых рубашках. Клинок был обагрен кровью, как и иссеченный доспех и драный плащ пришельца. Его волчьи глаза сулили смерть. Должно быть, чтобы добраться сюда, он выдержал не один бой, но рука сжимала меч по-прежнему крепко, а выражение лица заставляло думать, что этот человек прошел по горам трупов.

— Гейнор! — мой собственный голос. — Ты труслив как шакал и изворотлив как змея! Сразишься ли ты со мной здесь, в этом священном месте? Или снова юркнешь в нору, как бывало не раз?

Шагая медленно, обремененный тяжестью столетий, мой двойник ступил в оружейную. Несмотря на то, что он смертельно устал, в нем ощущалась сила — истинная сила, о которой нацистская верхушка могла только мечтать. К ним явился настоящий полубог. Тот, кому они поклонялись, кем отчаянно желали стать, не ведая, что Эльрик заплатил за свою божественность страшную цену, что он вынес столько горя и ужаса, сколько им не могло присниться и в кошмарном сне. И теперь ничто не могло его поколебать.

Или почти ничто.

Разве только судьба той" кому он отдал свою горькую, противоречивую, невыносимую любовь. Для большинства мелнибонэйцев любовь была пустым звуком. Эльрик же любил на самом деле.

Тяжелой, размеренной поступью он приблизился к алтарю.

Гейнор вновь попытался вонзить Равенбранд в сердце девушки. И меч вновь, еще более яростно, заметался в его руке.

Тогда мой кузен выкрикнул что-то нечленораздельное, швырнул в меня завывающий меч и стиснул в ладонях белый клинок.

Миг — и Оуна погибнет…

Черный меч не достиг цели. Вернее сказать, он завис над алтарем и провисел в воздухе достаточно долго: Оуна успела вскинуть руки, перерезать веревки и скатиться с алтаря.

Я не верил своим глазам. Равенбранд действительно разумен?

Гитлер и прочие нацистские бонзы тем временем, бурно жестикулируя и гомоня, укрылись за спинами штурмовиков. Дюжина автоматов нацелилась на Эльрика, но мелнибонэец их словно не замечал. Он видел перед собой лишь алтарь, остальное его не интересовало.

На точеном лице Эльрика играла жестокая усмешка. Убедившись, что Оуна ускользнула из-под удара, он повернулся к Гейнору.

Белый меч застонал, задергался, будто и ему вдруг расхотелось убивать. Или наши клинки и вправду разумны, или ими управляет некая сверхъестественная сила…

Гейнору удалось подчинить так называемый меч Карла Великого. Он замахнулся, сделал выпад, норовя поразить Оуну, ноги которой все еще были связаны. Однако меч снова заартачился. И тогда мой кузен вскинул голову, и с его губ сорвались загадочные слова на незнакомом языке. Он призывал Хаос.

Но Хаос не откликнулся.

Естественно — ведь Гейнор не смог совершить надлежащий обряд…

Эльрик прыгнул. Черный клинок легко парировал очередной выпад Гейнора.

— В том, чтобы прикончить труса, нет ни славы, ни удовольствия, — промолвил мой двойник. — Но такого, как ты, нельзя отпускать живым.

Черно-красная вспышка. Серебристая дуга. Бурезов обрушился на белый меч, и оба клинка не то вскрикнули, не то испустили громкий, протяжный стон.

Сопровождавшийся глухим лязгом, удар следовал за ударом. Наконец белый меч треснул — и осыпался трухлявой древесиной в руке Гейнора.

Не удивительно — этот меч с самого начала был фальшивкой, сотворенной, вдобавок, с дурными помыслами.

Кузен выругался, кинул обломок на пол. Потом отскочил к стене, зашарил рукой, подыскивая себе новое оружие. Но те клинки, что висели по стенам оружейной, давным-давно пришли в негодность и проржавели буквально насквозь. Гей-нор крикнул солдатам: «Стреляйте!», однако те не могли выполнить приказ, иначе они попали бы в самого Гейнора или в Клостерхейма, который целился в Эльрика из пистолета.

Эльрик с нехорошей улыбкой произнес одно-единственное слово.

Равенбранд ринулся к бывшему слуге сатаны. Ююстерхейм побелел как мел. Уж он-то знал, что случится, если меч вопьется в него.

Он выкрикнул что-то на латыни. Лишь немногие поняли его. Меч не понял, иначе наверняка не промахнулся бы.

Клостерхейм бросился на пол, Гейнор последовал его примеру. В ту же секунду солдаты открыли огонь. Завизжали пули, рикошетившие от стен, забарабанили по камню пустые гильзы…

Эльрик расхохотался — как знаком мне этот дикий смех! Несмотря на сумасшедшую пальбу, в него не попала ни одна пуля, словно он был заколдован.

Мой двойник нырнул за алтарь, проверить, цела ли дочь.

Оуна улыбнулась отцу, а потом, улучив момент, кинулась ко мне. В руке девушки был зажат острый как бритва кинжал Гейнора. Она быстро перерезала веревки.

И вдруг Равенбранд лег в мою ладонь и принялся отражать пули. А солдаты палили не переставая, защищали своих драгоценных начальников, которые отступали к сорванной с петель двери.

В меня вливалась сила. Я тоже расхохотался, вскочил и, не испытывая и намека на страх, рванулся к Клостерхейму. Эльрик тем временем схватился с Гейнором. Оуна вновь укрылась за алтарем — с кинжалом против автоматов делать нечего. А пули все летали вокруг; одна угодила в охранника. Бонзы заторопились пуще прежнего.

Гитлер вещал об удаче? Что ж, удача теперь на нашей стороне.

Нацистская верхушка вывалилась в коридор через проделанную Эльриком дыру в стене. Послышались отрывистые команды, к дыре придвинули шкаф, другой, третий…

Наши враги не знали, чего от нас ожидать. И принимали меры предосторожности, чтобы мы не застали их врасплох.