Сказания об Альбиносе (№1) - Дочь похитительницы снов

С этими словами она двинулась к крепости и скоро исчезла из вида. Между тем над призрачным горизонтом встало багровое солнце. Вдалеке, отчетливо различимые в солнечном свете, виднелись крыши и трубы Танелорна, для которого опасность, похоже, миновала.

Навстречу нам выехала компания, разношерстнее которой я в жизни не видывал. Впереди всех скакал Фроменталь, по-прежнему в форме Иностранного легиона. За ним следовали бравые парни Брагг, Блэйр и Брэй, а рядом с ними, облаченный, разумеется, в кружева, трусил на четырех лапах мэтр Ренар (выглядело это достаточно комично). Мало-помалу он обогнал своих спутников и приветствовал нас первым. Как выяснилось, они вернулись в город, услышали о нашей затее и отправились нам на выручку.

Я вкратце пересказал наши приключения и предложил вернуться в Танелорн, перекусить и отдохнуть, но мое предложение с негодованием отвергли. Мне было сказано, что они проделали долгий путь от камней Морна, чтобы посчитаться с Гейнором. И Гейнор свое получит — нигде не спрячется. Быть может, кстати, Миггея подскажет, где его искать.

Я вздохнул, объяснил, как добраться до костяной крепости, и пожелал удачи. Мне надо было спасти Танелорн, за Гейнором пусть гоняются другие — и я буду только рад, если им действительно повезет и они его отыщут. А самому за ним бегать — у меня достаточно иных забот.

Скоро, очень скоро я вернусь в собственное тело, и наша общая с фон Веком судьба вновь разделится надвое, и каждый из нас будет сражаться с врагом в одиночку, как может и как умеет.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Две песни долгих печалью плещут.

Две лжи коротких скрывают их.

Истинно — пой белоснежной птахе.

Ушло навеки мое дитя.

Мертвые в небо глаза глядят.

Ложь — напеваю тебе, дитя.

Заяц скакнул, и закат зачах, Будто растаял в зыбких тенях — Одна в обносках, одна в кружевах.

Бежит вдоль забытой всеми реки — Пеплом повитый, закат зачах, Лапы крепки и кровь горяча, — Скачет, прекрасны его прыжки.

В пепле следы, следы в пустыне.

Ему вдогонку закат зачах.

Уэлдрейк. Белый заяц.

Глава 1

У начала мироздания

Танелорн оставался единственным оазисом среди бескрайней пепельной пустыни. Как долго ему еще пребывать в этом безжизненном мире, где восторжествовал Порядок и где истреблены малейшие признаки Хаоса? Конечно, заклятие Миггеи постепенно утратит силу, и город рано или поздно возвратится на свое привычное место. Со смешанными чувствами я смотрел на своих друзей, которые высыпали нам навстречу, когда мы с Хмурником въехали в городские ворота. Мы сообщили, что Танелорну, по нашему мнению, отныне ничто не угрожает, зато опасность грозит другим поселениям, дорогим сердцу каждого из нас. Вполне возможно, Мо-Оурия уже пала под натиском врагов. А в моей Германии правит безумный тиран. Признаться, было трудно сосредоточиться, сохранить ясность мышления, думая о происходящем сразу в нескольких мирах.

У дома Брута из Лашмара я спешился и передал поводья конюху. Озабоченность моя никак не желала рассеиваться. Вряд ли Фроменталю и его приятелям удалось добиться того, что они замышляли: Гейнор вел игру с куда более высокими ставками, нежели нам казалось поначалу.

Я вздохнул.

Мы, мелнибонэйцы, на собственном горьком опыте узнали, что по меньшей мере неразумно сталкивать между собою Порядок и Хаос в надежде достичь своих целей — целей смертного.

Ни один человек и даже ни один мелнибонэец никогда не обладал той властью, тем могуществом, какое присуще богам. Ввязываться в соперничество богов — прямая дорога к гибели. Отчасти мне было все равно, уцелеют или погибнут эти ничтожные людишки, окружавшие меня, последнего императора Мельнибонэ; отчасти же я понимал, что у нас общий враг, общая угроза, и что моя судьба тесно переплетена с судьбами представителей расы, основавшей когда-то Молодые королевства. Еще я понимал, что мы связаны друг с другом не происхождением, но образом мыслей и складом ума: моя мелнибонэйская культура была абсолютно чужда этим, с позволения сказать, наследникам, но сам по себе, как Эльрик-наемник, а не как принц Мельнибонэ, я сошелся с ними гораздо ближе, нежели в прежние времена со своими родичами.

Врожденная мелнибонэйская надменность, от которой никак было не избавиться, оборачивалась постоянными внутренними конфликтами. Подобно мультивселенной, мой рассудок не знал покоя. Его словно разрывали на части противоборствующие силы, которые и образуют мироздание, — вечные парадоксы войны и мира, жизни и смерти. Вроде бы я искал мира и покоя, но почему тогда не осел в Танелорне, хотя возможность у меня была, хотя здесь были друзья, книги и приятные — о редкость! — воспоминания? Почему я так и норовил сбежать из города и охотно ввязывался в новые авантюры? Неужели на деле мне, чтобы забыться, необходимы битвы с их всепоглощающей яростью?

Нас встретил обеспокоенный, однако явно обрадованный нашим возвращением Брут.

— Ну что, друзья мои, долго ли еще нам терпеть? — спросил он.

Могущество Миггеи слабеет. Заклятие распадается. Скоро все вернется на круги своя, — ответил я, а про себя подумал: «Знал бы ты, как Гейнор обошелся с Миггеей и какие он лелеет планы!» Мы перекусили, привели себя в порядок, и тут пришла Оуна — посуровевшая и неразговорчивая.

— Пора начинать, — вот и все, что она сказала. Следом за девушкой мы вышли из дома и направились к башне Десницы — диковинному сооружению, формой напоминавшему руку ладонью наружу (кажется, у людей этот жест выражал добрые намерения). В башне Десницы находилось мое тело, погруженное в колдовской сон.

Стражники расступились, и мы вошли внутрь и стали подниматься по лестнице, которая в итоге привела нас в лабиринт коридоров. Оуна показывала дорогу, шагала легко и уверенно. Я шел за дочерью, ступая куда осторожнее, а Хмурник замыкал наш маленький отряд: у него был вид человека, который по горло сыт всяческим колодовством и не желает более иметь с ним ничего общего. Он что-то бормотал себе под нос; я прислушался. Все то же самое: надо уходить из Танелорна, покуда целы, надо возвращаться домой, в Молодые королевства, где жизнь проста и понятна, а колдовство обычное, человеческое…

— Если Гейнор приведет Ариоха к камням Морна, уже нигде не будет простой и понятной жизни, — проговорила Оуна. Выходит, она тоже слышала бормотание Хмурника? Интересно, что это за камни Морна? Некоторое время назад я слышал, как Оуна говорила о них с Фроменталем, но мне никто ничего не объяснял.

"Узкий коридор уперся в низенькую дверцу, у которой снова стояли стражники. Я помедлил, переводя дыхание, а Хмурник заговорил с одним из караульных.

Мне страшно не хотелось открывать эту дверь. Я сделал вид, что никак не могу открыть замок. Мне на плечо легла рука Хмурника — мол, держись, друг. Оуна ободряюще улыбнулась.

Я повернул ключ и распахнул дверь настежь.

На кровати распростерся мелнибонэец, в котором с первого взгляда угадывался аристократ — и не просто аристократ, а принадлежащий к королевскому роду. Утонченные черты лица резко контрастировали с вульгарным нарядом. Я невольно начал сравнивать: руки длиннее, пальцы изящнее, чем у фон Бека, черты лица чуть более резкие, уши заострены кверху, губы, полные и чувственные, кривятся в усмешке… На мелнибонэйце был костюм варвара из южных земель: я довольно давно отказался от одежды своего народа. Даже светлые волосы собраны в пучок на затылке на варварский манер.

Мельнибонэец лежал там, где, по всей видимости, и упал. Оуна подтвердила мою догадку: никто не решился ничего тронуть из опасения, что я могу внезапно очнуться.

Высокие, по колено, сапоги из оленьей кожи, вычурный серебряный нагрудник, стеганая бело-голубая куртка, алые рейтузы, темно-зеленый плащ… А вон и ножны — естественно, пустые, однако куда более изысканные и удобные, чем та самоделка, в которую я прятал Равенбранд.

Мое тело, отлично знакомое той моей половине, которая принадлежала Эльрику… И все же я глядел на него со странной отрешенностью — пока меня вдруг не захлестнули эмоции. Я бросился в комнату, упал на колени рядом с кроватью, схватил безжизненную руку, сжал ее, не в состоянии иначе выразить бушевавшие во мне чувства. Из глаз потекли слезы — я оплакивал собственную пропащую душу.

Какое-то время спустя я словно опомнился и, смущенный своим столь неподобающим поведением, вложил Равенбранд в холодную руку двойника.

Потом встал и хотел что-то сказать, когда другая рука спящего внезапно ухватила меня, ухватила и не желала отпускать. Насколько я мог судить, он по-прежнему спал, однако хватка его была на удивление крепкой.

Я попытался освободиться, но мои веки неожиданно отяжелели, глаза смежились. Меня неудержимо клонило ко сну. Невероятно! Только заснуть и не хватало! Но сил сопротивляться уже не было.

Неужто Гейнор ухитрился наложить на меня сонные чары?

Силы иссякали, мне хотелось только одного (и это одно в сложившихся обстоятельствах казалось наиболее логичным) — лечь рядом с моим двойником, вытянуться на кровати и заснуть глубоким, таким желанным и таким необходимым телу сном. Откуда-то издалека донесся встревоженный голос Хмурника. Оуна ответила ему, я разобрал слова «камни Морна»…

И заснул.

А в следующий миг увидел себя.

Раздетый донага, я стоял на чем-то темном, поглотившем мои ноги почти до колен. Впереди возвышалось высоченное серебряное древо, корни которого охватывали ствол, а ветви терялись в необозримой вышине. Никогда в жизни я не видел ничего столь прекрасного, столь непостижимого… Да, я находился вне мироздания и глядел на ветвистое древо мультивселенной, ни на мгновение не прекращавшее расти и умирать. Ветви переплетались, образуя сложнейшие узоры, подобные фрагментам изысканнейшей на свете филиграни, и за их переплетением невозможно было уловить и воспринять общую картину. Я знал, что смотрю на бесконечную вереницу миров. А что, если это древо — не единственное? Что, если таких деревьев — множество?

Я осторожно шагнул вперед и шел, пока не приблизился к древу настолько, что видел теперь только ближайшую ветку, по которой двигались какие-то фигурки, переходившие из мира в мир.

Я взобрался на ветку — и внезапно нахлынула радость узнавания. Не то чтобы я часто бывал в этих местах — серебристые дороги были неведомы и Эльрику, и Ульрику. Однако в памяти вдруг пробудились воспоминания тысяч других моих двойников из бесчисленного множества миров, воспоминания, наполненные беспредельной скорбью и бесшабашным весельем. Я почувствовал, что иду домой.

Ветка перетекла в другую, потолще, та — в еще более толстую, и мне навстречу попадалось все больше народу, спешившего, как и я, по серебристым дорогам к некоей заветной цели, к некоей обетованной действительности. Мы ограничивались короткими кивками: на серебристых дорогах не принято заводить знакомств.

А вскоре я стал замечать, даже угадывать, в тех, кто шагал мне навстречу, нечто общее, некое сходство — едва различимое в одних и поразительно близкое в других. Все они, и мужчины, и женщины, были, в известной степени, моими копиями. Тысячи тысяч двойников. Казалось, я превращаюсь в грандиозное по размерам аморфное существо, объединяющее в себе всех, кто был мною, и теряю собственное "я", растворяясь в большем; будто бы исполняю загадочный ритуальный танец, совершаю действия, которые изменят судьбу каждого из нас.

Второе путешествие по миру грез привело меня отнюдь не к хижине Оуны. Шаг за шагом я приближался к «сгустку» ветвей, свившихся кольцами и словно подрагивавших в напряженном ожидании.

Я не спешил, произнося в уме слова охранительного заклинания.

Серебристые нити расширялись, становились полосами, превращались в настоящие дороги, изгибавшиеся столь причудливо, что невозможно было понять, куда они в конечном счете выведут. Мало того, мне чудилось, что все эти дороги сходятся к тому самому месту, на котором мне вздумалось остановиться. И тут, к моему великому облегчению, показался очередной путник, шагавший в ту же сторону, что и я. Лицо его ни в коей мере не напоминало моего собственного — и все же было мне знакомо.

Поскольку все происходило во сне, я ничуть не удивился, встретив на серебристой дороге князя Лобковица. Этот достойный человек, более известный как герр Эль, пожал мне руку, будто мы с ним встретились на прогулке в окрестностях Бека. Судя по всему, Лобковица ничуть не смущал призрачный пейзаж вокруг.

Рукопожатие оказалось точно таким, каким я его запомнил, — крепким и теплым.

— Мой милый граф! — по тону Лобковица можно было заключить, что он и вправду рад меня видеть. — Мне говорили, что я могу вас тут повстречать. Вы уже освоились?

— Боюсь, что нет, князь. И, сказать по правде, мне не хочется разбираться в здешних хитросплетениях. Я всего лишь пытаюсь попасть домой. Как вам известно, у меня достаточно причин желать возвращения в Германию.

— Но вы же не можете вернуться без меча!

— Мой меч теперь в более надежных руках. А мне для борьбы с Гитлером меч не нужен, уж поверьте.

В печальном, умудренном жизнью взгляде Лобковица мелькнула ирония.

— Охотно верю, граф. Знаете, на лунных дорогах мы порой сталкиваемся с любопытным явлением — ветви вдруг начинают загибаться к стволу, то сжимаются, то распрямляются, воспроизводят себя сотнями способов, и переплетение их становится чудовищно сложным и бесполезным для странников, вроде нас с вами. Существует теория, которая гласит, что такие места — нечто вроде раковых опухолей: равновесие между Порядком и Хаосом нарушено, однако стихии продолжают сражаться друг с другом. Избегайте таких мест, граф: они сбивают с толку, лишают разума, запутывают в парадоксах. Из них крайне тяжело выбраться.

— Но моя дорога ведет меня именно туда. Что же мне делать?

— Если не возражаете, я готов вам помочь. Разумеется, я принял его предложение, и он пошел рядом со мной, разглядывая паутину ветвей вокруг и восхищаясь ее красотой. Я спросил, далеко ли Серые Жилы. Лобковица покачал головой.

— До Серых Жил еще идти и идти. Эти дороги создаем мы — те, кто путешествует между мирами. Крестьяне вытаптывают тропинки, которые с течением лет превращаются в автострады; вот так и наши желания И устремления создают тропинки в мультивселенной. Вы, конечно, можете сказать, что мы прокладываем линейный путь в нелинейности, что наши дороги призрачны, воображаемы, что всякая форма здесь есть иллюзия, не более чем частичка общей картины, — и будете правы. Человеческий рассудок привык упрощать мироздание: к примеру, время мы представляем себе линейным, чтобы ориентироваться и нем. Говорят, истинные творцы всего на свете — наше сознание и наши сны. Я истово верю в благую силу сновидений и потому нисколько не сомневаюсь, что в своих снах мы творим наш мир, в мельчайших подробностях. Как вам мои рассуждения? Не правда ли, похоже на парадокс? Но я нисколько не преувеличиваю.

За разговором мы оказались в плотном окружении ветвей, и мне стало слегка не по себе.

— И что же, по-вашему, означает вон то гнездо серебристых нитей?

— Линейность, обратившуюся в себя… Или обезумевший Порядок. Или необузданный Хаос. Какая, впрочем, разница? Можете считать, что это цветы, из которых потом возникнут новые плоскости бытия. Кажется, этот перекресток принято называть Перекрестком хризантем. Его обычно сторонятся.

— Почему?

— Потому что здесь вы утрачиваете всякую связь с привычной реальностью, полностью отрешаетесь от всего, что вам знакомо. А если этот цветок — раковая опухоль…

— Неужели никто не знает их истинной природы?

— А кто может это знать? Нам остается лишь предполагать и догадываться.

— Итак, мы в ловушке. Я вас правильно понял?

— Я бы не был столь категоричен, милый граф. Здесь, в мире грез, идеи часто становятся реальностью. И наоборот… — Лобковиц загадочно улыбнулся. — Мой вам совет: не ищите достоверности, здесь она ненадежна. Лучше придумайте какую-нибудь теорию. Она, по крайней мере, вас не обманет. Говорят, чтобы постичь мультивселенную, нужно перейти от концепции к перцепции, от манипулирования к пониманию и от понимания к действию…

В юности, когда я обучался колдовству, меня учили приблизительно тому же самому. И все же было боязно погрузиться в заросли серебристых нитей. Лобковиц, похоже, чувствовал мой страх и находил его забавным.

— А что вы, собственно, рассчитываете здесь найти, граф?

— Себя, — ответил я со смешком.

— Смотрите! — Лобковиц указал на ветку, которая вела из паутины в непроглядный мрак. — Это вам подходит?

— А куда она ведет?

— Куда вам хватит мужества и силы воли дойти. Иными словами, куда захотите, туда вы по ней и попадете.

Признаться, я надеялся на более обстоятельный совет, однако в глубине души сознавал, что в столь переменчивом, нестабильном, столь подверженном прихотям богов и смертных мироздании на другое уповать не приходится. Тем не, менее чувство, будто я оказался в хитроумно подстроенной ловушке, никак не желало проходить.

Сны приходили ко мне и как к Ульрику фон Беку, и как к Эльрику Мельнибонэйскому. Они были столь красочны, столь живописны, что запомнить их целиком не представлялось возможным. Эльрик вспоминал свои сновидения как очередные кошмары в ряду других, не менее жутких, от которых просыпаешься с криком. И потому он стремился все к новым и новым приключениям, ища забвения в поединках и битвах.

Но теперь наша связь с фон Беком не позволяла мне забыться так легко.

— Ступайте на остров Морн, — крикнул мне вослед князь Лобковиц, когда я свернул на указанную ветку.

Я обернулся.

— Морн?

Таинственного князя Лобковица — или герра Эля — уже нигде не было видно. Он словно растворился в переплетении ветвей. А то образование, которое он назвал раковой опухолью, сейчас и в самом деле напоминало вырезанную из слоновой кости хризантему — вырезанную с таким совершенством, что поневоле заподозришь руку богов. Понятно, откуда перекресток приобрел свое название. Но кто его дал — люди, прокладывавшие дороги, постоянно ходившие одними и теми же путями, или, может быть, божества?

Почему Лобковиц настоял, чтобы я выбрал эту ветвь? И почему он упомянул Морн? На мгновение я усомнился в искренности его намерении, заподозрил моего знакомого в обмане, но отогнал шальную мысль. Если я хочу выжить, мне надо доверять людям — во всяком случае, тем, кто на деле уже доказал свою порядочность.

Мало-помалу ветка привела меня к главной ветви древа. Я приблизился к месту, где эта ветвь загибалась кверху, а затем ныряла вниз, образуя арку.

Выхода не было, придется пройти под ней. Я сделал шаг — и осознал, что гляжу в ослепительно-белый котел, внутри которого бушует пламя. В следующее мгновение это пламя выплеснулось на меня, окутало золотисто-оранжевым коконом и проглотило — и я будто провалился в яму и падал, падал, падал, целую тысячу лет. А подо мной, на дне ямы, раскинулось бескрайнее поле серебристых цветов — розы и хризантемы, бархатцы и магнолии, и в каждом цветке была заключена собственная вселенная.

Я испугался, что меня утянет в одну из этих неведомых вселенных, но тут поле начало преображаться, стало гладким и белым, на нем остались лишь два огненно-алых пятна… Внезапно я сообразил, что вижу свое лицо, увеличенное до гигантских размеров. А потом передо мной возникли встревоженные лица Хмурника и моей дочери Оуны. Я повернул голову. На полу, рядом с кроватью, спал граф Ульрик фон Бек. А со мной произошла перемена. Все было совсем не так, как некоторое время назад…

Как фон Бек, хоть я и чурался Эльрика, хоть он и презирал меня, как любого из людей, населяющих Землю, я все же не мог отделаться от своего «напарника». Во мне продолжали уживаться две личности. И, по всей видимости, я никогда не смогу избавиться от Эльрика, от его воспоминаний и его мыслей. Не думаю, чтобы подобное «раздвоение» было мне суждено от века, это всего лишь случайность, которая могла произойти со всяким; так или иначе я, по большому счету, мало чему научился за срок нашего совместного существования. А думать, будто благодаря слепому случаю ты стал повелителем мультивселенной, — верх самообольщения, величайшее и глупейшее на свете заблуждение.

Позднее мне доводилось слышать о тех, в ком уживались тысячи личностей, но сам я поначалу едва справлялся со своею второй. Простой немецкий помещик оказался в сверхъестественном контакте с существом, от которого его отделяли несчетные километры пространства и не поддающиеся исчислению года. И все же — его лицо было моим собственным. Невольно складывалось впечатление, будто я вижу свое отражение в длиннейшем коридоре с зеркальными стенами, и мой образ дробится в этих зеркалах, и каждое отражение хотя бы одной-единственной деталью отличается от оригинала.

Я приподнялся на локте, медленно встал с кровати. Сколько прошло времени? Хмурник приплясывал, радуясь пробуждению друга, Оуна взяла отца за руку, а Эльрик недоуменно взирал на происходящее…

Лишь я, похоже, сохранил воспоминания о странствии по лунным дорогам.

Эльрик перевел взгляд на меня.

— Должно быть, тебя, господин, я должен поблагодарить за чудесное избавление от колдовского сна?

— Думаю, нам обоим следует поблагодарить госпожу Оуну, — ответил я. — Она доказала, что многому научилась у своей матери.

Эльрик нахмурился.

— Погоди… Да, я что-то припоминаю… — вдруг он вздрогнул. — Мой меч…

— Бурезов у Гейнора, — вставил Хмурник. — Но твой.., э… Но этот господин принес другой меч.

— Угу, — Эльрик сильнее сдвинул брови, посмотрел на Равенбранд, который я вложил ему в руку. — В голове какие-то обрывки… Гейнор похитил мой меч. Я заснул. Мне приснилось, что я нашел Гейнора и снова потерял… — он вскинул голову. — Гейнор угрожал… Нет, Танелорн в безопасности. Миггея побеждена. Камни Морна! Наши друзья в беде. Ариох, герцог Ариох, где он?!

— Был здесь, — отозвался Хмурник. — В смысле, в этом мире. Но нас он не навещал. А теперь, похоже, ушел — и Гейнор с ним.

Эльрик обхватил голову руками и застонал.

— Слишком много колдовства! Даже для меня слишком много! Ни один смертный такого не вынесет… О, я вспомнил! Сон, и во сне хижина! Белые лица, пещеры, молодая женщина…

— Отец, со временем ты вспомнишь все, — перебила Оуна. Эльрик недоуменно посмотрел на нее, растерянно развел руками.

— Что ж, — сказал я, — мы своего добились. Больше всего на свете мне сейчас хотелось лечь и заснуть обыкновенным человеческим сном, без каких-либо сновидений.

— Война еще не кончена, — тихо напомнила Оуна. — Нам необходимо избавиться от Гейнора.

Мы не знаем, что он замышляет. А напасть он может сразу в двух местах, и ему наплевать на все, включая собственную жизнь.

— Где нам его искать? — Эльрик тщательно осмотрел меч. Казалось, он подозревает клинок в злонамеренности. При этом чувствовалось, что он умеет обращаться с подобного рода оружием.

— Найти его легко, — ответила Оуна. — Он наверняка выберет одно из «мест силы» — Бек или Морн. Вопрос в том, как его победить. Если ты готов, отец, мы прямо сейчас отправимся в Мо-Оурию, где наша помощь по-прежнему необходима.

— А как мы туда попадем? — спросил я. — Вряд ли король Страаша во второй раз откликнется на мой зов.

Девушка улыбнулась.

— Есть иные способы передвижения, граф, менее, скажем так, радикальные. И потом я уверена, что заклятие Миггеи более не действует. Теперь только она осталась в той пустыне, которую сотворила — и пребудет там, пока не найдется человек, готовый ее освободить. Но нужно решить, как быть с мастером Хмурником — он не может, подобно нам, путешествовать между мирами. Думаю, проще всего ему будет дождаться возвращения Эльрика здесь, в Танелорне.

Хмурник явно обрадовался, что ему никуда не придется идти, но вслух сказал:

— Я поклялся всюду сопровождать Эльрика — хоть в преисподнюю, если понадобится.

Эльрик вытянул свою белую руку, положил ладонь на плечо Хмурнику.

— До этого еще не дошло, друг мой.

Хмурник ухмыльнулся.

— Я подожду две-три недели, — сказал он. — А если ты не вернешься к тому времени, отправлюсь, пожалуй, в Элуэр. У меня там дела, которые надо бы доделать. В общем, если что, ищи меня там.

Он радовался тому, что остается, и был, несомненно, огорчен предстоящей разлукой с другом.

Мы втроем вышли из комнаты, попрощавшись с Хмурником. Он пожелал нам удачи и прибавил:

— сердце подсказывает ему, что мы непременно встретимся снова.

Оуна вывела нас из башни Десницы на залитые солнечным светом улицы, заполненные возбужденными, веселящимися людьми. Город окружали зеленые холмы — Танелорн возвратился на свое привычное место в мироздании.

Мы свернули в узкий, кривой переулок и очутились в старой части города, по которой и пробирались, пока не вышли к невысокому строению, которое, судя по его виду, уже не первый год пустовало. Верхние этажи были разрушены, но нижний неожиданно оказался во вполне приличном состоянии. Вход преграждала обитая железом дверь с замком, который Оуна, убедившись, что за нами никто не следит, открыла удивительно маленьким ключиком.

Внутри не было ничего такого, что стоило бы запирать на замок, — кровать, стол, кресло, несколько полок с книгами и свитками, кухонная утварь. На меня это помещение произвело впечатление монашеской кельи.

Я не стал задавать вопросов, всецело положившись на Оуну, которая как будто знала, что делает.

После нашего разлучения я продолжал слышать мысли Эльрика; лишь когда он стоял совсем рядом, мое восприятие притуплялось. Сейчас он нервничал, причем гораздо сильнее нас с Оуной. Почему? Вдобавок его откровенно смущало мое присутствие — он избегал встречаться со мной взглядом и старался не обращаться напрямую. Будь у меня возможность уйти, я бы с радостью ушел, чтобы не смущать далее своего двойника.

Он явно пришел в себя не до конца, его движения были замедленными, как у сомнамбулы. Может, он думает, что все это ему снится?

Или это и вправду сон? И мы только снимся Эльрику Мельнибонэйскому?

Оуна тем временем подошла к дальней стене и отдернула гобелен, за которым пряталась другая дверь.

— Куда она ведет? — поинтересовался я.

— Куда получится, — отозвалась девушка с невеселой усмешкой.

— То есть?

— Все зависит от того, кто правит соседними мирами, — Порядок или Хаос.

— А как это узнать?

— Войти в дверь, — просто ответила она.

— Так пошли, — поторопил Эльрик, неожиданно проявив нетерпение. — Я жду не дождусь новой встречи с кузеном Гейнором, — его рука лежала на рукояти Равенбранда. Меня восхитила его смелость. Да, у нас была общая кровь и, отчасти, общие проблемы, но по темпераменту мы с ним — полные противоположности. Он искал забвения в действии, а я — в философии. Я неохотно принимал решения, Эльрик же никогда долго не раздумывал: для него решения были смыслом жизни, и принимал он их походя.

Веди он обыкновенную, прозаическую жизнь, тогда бы с ним случались обыденные, прозаические вещи. Но подходит ли прозаическая жизнь тому, у кого такие хищные черты лица, кто должен прибегать к колдовству только для того, чтобы не умереть от недостатка сил?

Как бы повел себя я на его месте? Не знаю, не знаю… Меня не обучали сызмальства колдовским штучкам, не наставляли в нечеловеческой мудрости предков. В юности мне не доводилось сражаться с чудовищами, осваивать премудрости полетов на драконах и учиться править миром. Разумеется, его прошлое было для меня открытой книгой — ведь воспоминания Эльрика остались во мне, а мои воспоминания к нему не перешли, и, надо признать, я отчасти ему завидовал.

Не тратя лишних слов, Эльрик распахнул дверь и шагнул через порог. Я последовал за ним. Оуна аккуратно закрыла дверь.

Мы очутились в залитом солнцем саду. В таких садах обычно уединяются, ища успокоения, отдыха от мирских забот. Я бы даже сказал, что рассчитывал наткнуться на нечто подобное по ту сторону двери. Сад окружала высокая стена, поверх которой виднелись крыши домов. Перед нами раскинулись клумбы, засаженные ароматными травами и цветами. По газону расхаживали павлины и задиристые петухи. А посреди сада находился пруд с фонтаном. Фонтан был каменный; журчание воды как нельзя лучше дополняло облик сада.

Честно говоря, мы испытали некоторое разочарование. Ведь мы готовились к чему-то более воинственному. Эльрик с подозрением огляделся вокруг. Похоже, он высматривал, кого бы ему убить.

А вот Оуна облегченно улыбнулась. По-видимому, ее опасения не оправдались.

Ворот в стене, окружавшей сад, не было и в помине. Наружу можно было выйти только через дверь, которая привела нас сюда.

— Что дальше? — Эльрик вновь огляделся. — Куда теперь?

— Из Танелорна в Мо-Оурию и из Мо-Оурии в Танелорн, — сказала Оуна, — добираются только по воде.

Эльрик опустил руку в пруд.

— По воде? Но как? Здесь нет никакого корабля, — он с интересом уставился на подплывшую к его ладони рыбешку, словно ожидая, что та возьмет и превратится в корабль.

Оуна с улыбкой сняла с плеча лук и очертила им круг на воде. Как ни удивительно, очерченная полоса никуда не делась, не растаяла. Внутри круга вода забурлила, стала менять цвет — и внезапно хлынула вверх кроваво-красным потоком, будто кровь из раны. Сквозь нее просвечивало солнце, и наши лица в солнечных лучах приобрели кровавый оттенок.

Эльрик ухмыльнулся своей волчьей ухмылкой. Его глаза блеснули.

— Это проход? — спросил он. Оуна кивнула.

Мельнибонэец прыгнул в водяную колонну, обхватил ее руками, точно обнимая. Дернулся, как лягушка на электрической изгороди, — и сгинул, подхваченный потоком.

Я не торопился следовать его примеру. Оуна засмеялась, взяла меня за руку и потянула за собой.

В глаза ударил ослепительный свет. Нас понесло в разные стороны; я пытался удержать руку Оуны, но не сумел. Меня окружило ревущее, беснующееся пламя, я погружался в огненную бездну, грозившую утопить Ульрика фон Бека в крови мироздания. Пламя не жгло, зато проникало, казалось, в самые затаенные уголки души. В огне то и дело возникали искаженные гримасами лица — должно быть, лица грешников в аду. Обезображенные, искалеченные тела, сцены пыток, жертвы которых словно исполняли кощунственные балетные па…