Сказания об Альбиносе (№1) - Дочь похитительницы снов

— Отец, — сказала Оуна, — я заманила тебя сюда не из любопытства. Мне нужна твоя помощь. Я знаю, как тебя обмишулили. И знаю, почему, — она уловила смену моего настроения, — Миггея со своими приспешниками угрожает не только Танелорну, но и нескольким другим мирам, в том числе и тому, где живут твои потомки.

— Мелнибонэйцы по виду, я надеюсь?

— Они очень похожи на последнего императора Мелнибонэ. Мы с ними в союзе, ведь у нас общие враги. И среди них есть тот, кто поможет нам одолеть Порядок.

— Дочка, — сказал я наставительно, — ты, видно, запамятовала, что я лишился своего тела. Превратился в призрака. В привидение, утратившее телесную оболочку. Иными словами, я все равно что умер. Когда бы не твое колдовство и не чары этого места, я бы и ложку со стола поднять не смог. Мое тело покоится в Танелорне, обреченном на гибель; Миггея, Герцогиня Порядка, владеет ныне Черным Клинком и вольна творить все, что ей заблагорассудится. Я потерпел поражение, остался вот с таким носом. Теперь я — сон во сне, не более того. И вокруг нас тоже сон. Бессмысленный, бесполезный сон.

— Что ж, — Оуна принялась собирать тарелки, — что одному снится, другой создает наяву.

— Банально, дочка.

— Зато правда, — Оуна сняла фартук, повесила его на стену и встала подбоченясь посреди комнаты. — Скажи, отец, ты рад видеть меня?

Я не моргнув встретил ее вопросительный, пронзающий насквозь взгляд.

— Да, рад, — ответил я с улыбкой. — Хотя мне, верно, не следует в этом признаваться. Ни один мелнибонэец королевского рода меня бы не понял.

— Хорошо, что я не из вашего королевского рода.

— Ну, если допустить, что я был последним в роду…

— Да уж, — перебила Оуна, — империя Мелнибонэ пала, а кровь сохранилась. Древняя кровь. Сплошные традиции.

— Извини за прямоту, — сказал я, — но ты вроде упоминала, что привела меня сюда не из праздного любопытства. — Почему-то мне постоянно хотелось назвать дочь «госпожой».

— Я могу помочь тебе, отец, — промолвила она. — Могу помочь тебе вернуть меч и даже, быть может, отомстить той, кто похитил у тебя оружие.

Будь на месте Оуны кто-либо другой, я бы наверняка заподозрил ловушку, но своей нежданно обретенной дочери я верил безоговорочно. Наша встреча вполне могла оказаться иллюзией, частью заклинания, наложенного на меня Порядком. Но у Эльрика Мелнибонэйского все равно не было выбора: либо я доверюсь красавице, которая называет себя моей дочерью, либо останусь лежать без движения в осажденном Танелорне, не способный ни возвратить Бурезов, ни отомстить похитителю.

— Ты знаешь будущее? — спросил я.

— И не одно, — тихо ответила Оуна.

Я попросил объяснить. Она растолковала, что мультивселенная состоит из тысяч измерений, каждое из которых лишь на малую толику отличается от нашего собственного. И в каждом из этих измерений есть люди, которые сражаются за справедливость. Иногда они бьются на стороне Порядка, иногда присоединяются к Хаосу, а порой вступаются за сохранение Равновесия. И большинство не подозревает, что они не одиноки, что их двойники в других мирах заняты тем, же самым.

Все истории, все судьбы чуть-чуть отличаются друг от друга. Но — очень редко — случается так, что судьба человека коренным образом меняется. И становится возможным объединить двойников.

Именно это и предлагала сделать моя дочь, уповая на ремесло, которому научилась от матушки.

По ее словам выходило, что два воплощения могут одновременно существовать в одном общем теле — если у них схожая кровь. Мне требовалось тело и требовался меч. Оуна полагала, что сумела отыскать то и другое.

Она рассказала мне о фон Беке, о том, как он безуспешно сражается с власть предержащими в своем мире. Прибавила, что наши с ним судьбы переплетаются в предначертанный мирозданием узор. Что мы оба — воплощения одного и того же существа. Я помогу фон Беку, а он поможет мне, одолжив тело и фамильную реликвию — рунический клинок.

— Надо подумать, — сказал я.

Отдохнуть по-настоящему, то есть поспать в хижине Оуны, на краю пространства и времени, в так называемом Миттельмарше, оказалось затруднительно, быть может, потому, что я и без того жил во сне, а спать во сне — это, пожалуй, чересчур. Утоляя мое любопытство, Оуна поведала мне кое-что из секретов матушкиного ремесла. Рассказала, как пользоваться дорогами между мирами. Как попасть в измерения, которые мы называли сверхъестественными, но которые были совершенно обыденными для тех, кто их населял. В разговоре выяснилось, что Оуна сохранила материнскую библиотеку. Она с гордостью показывала мне фолианты с рассуждениями древних и с современными философскими теориями относительно сновидений: везде сны определялись как обрывки впечатлений от путешествий по иным мирам. Некоторые мудрецы — древние и нынешние — понимали то, что Оуне было известно не по книгам: что мир сновидений вполне вещественен, что им не так-то легко управлять, что у каждого из нас тысячи двойников во множестве плоскостей бытия и что все наши поступки взаимосвязаны и вплетены в громадный космический гобелен, которого человеку попросту не представить, вплетены в самую суть мироздания, коей мы то грозим, то защищаем ее, подчиняясь то долгу, то честолюбивым устремлениям.

Утром, разглядывая альбом акварелей, выполненных одним из предков Оуны, я спросил свою дочь, вправду ли она верит, что мы можем присниться друг другу. Правда ли, что люди — лишь продолжение собственной воли? Что мы создаем себя и наши миры благодаря некоему желанию, некоему стремлению, более могущественному, нежели физическая вселенная? И может ли быть так, что именно мы сотворили вселенную? Точнее, мультивселенную? Может, это смертные вырастили великое дерево, которое затем перестало им подчиняться?

А раз так, не мы ли создали богов, Космическое Равновесие и духов-элементалов? Сам я, признаться, ни во что из этого не верил. Ведь из подобных размышлений следовало, что мы открыли для себя путь к спасению — и сами сковали себе цепи! Что боги — не более чем символы человеческой силы, человеческой слабости, человеческих желаний и вожделений.

Оуна отмахнулась от моих рассуждений, они ее нисколько не заинтересовали — выяснилось, что она слышала их и прежде, причем не раз и не два. «Что толку задаваться такими вопросами, — справилась она в ответ. — Мы — здесь. Какова бы ни была причина, мы существуем и должны радоваться этому и извлекать из бытия максимум пользы». И она не преминула напомнить, с какой целью привела меня сюда.

— Как только ты освободишься, — сказала она, — уже никто не сможет удержать тебя. В Мо-Оурии ты сможешь дозваться своих сверхъестественных союзников. А фон Бек владеет одним из воплощений Бурезова. Он — твоя единственная надежда вернуть клинок. С помощью фон Бека ты сумеешь возвратить меч и спасти Танелорн. Я подсоблю вам, насколько у меня хватит сил и умения, но особо на меня не рассчитывай: я училась ремеслу, призвания во мне никогда не было.

На следующее утро мы вместе вышли на крыльцо. Оуна заперла дверь, дала последние наставления птице в клетке и белой с черными пятнами овчарке. Те внимательно слушали.

Потом она повернулась ко мне и проговорила с таким видом, будто мы собирались всего лишь побродить по городским окрестностям:

— Мы пойдем лунными дорогами, которые приведут нас к сердцу мироздания. К Серым Жилам. А оттуда двинемся в Мо-Оурию, где тебя, отец, поджидает твоя судьба.

Серые Жилы? Я не стану описывать это место, которое, как верит большинство, есть средоточие мироздания, эти призрачные равнины, над которыми ленты первозданной материи складываются в загадочные узоры, непрерывно меняющие форму, превращающиеся в миры, рассыпающиеся в прах и снова возникающие, населенные, что самое невероятное, безумными странниками. Эти странники не служили ни Порядку, ни Хаосу, они почитали только свою зубодробительную математику. Вполне дружелюбные, чудовищно умные, они способны были перемещаться по всей мультивселенной на своих «линейных» (от слова «линейка») кораблях, но поклонение математике изуродовало их тела и умы. По мере возможности мы с Оуной старались избегать встреч с Владыками Утонченного Беспорядка. Между прочим, даже они догадывались, что надвигается катастрофа. Что Порядок сошел с ума.

Инженеры Хаоса провели нас сквозь Серые Жилы прямо в жуткий мир нацистов. После этого я большую часть времени проводил с фон Беком, хотя он меня почти не замечал. Я стал его ангелом-хранителем и всячески оберегал его жизнь, столь ценную для меня. Следуя наставлениям Оуны, я помог своему двойнику бежать из концлагеря, затем выручил его в подземелье Мо-Оурии, где и убедился в правоте слов моей дочери. Мне удалось войти — вклиниться, вселиться — в тело фон Бека!

До нашего слияния сил у меня было в обрез. Но теперь, когда нас стало двое, я ощутил, что силы начинают возвращаться. Мы с ним были больше, нежели сумма двух слагаемых. Мы были крепче и сильнее, хотя слияние далось нам нелегко, а сохранить единство оказалось еще труднее.

Я неоднократно пытался слиться с ним, но всякий раз что-то мешало: то он сопротивлялся, то время было выбрано неудачно. Дважды я почти преуспел, но в итоге все равно был вынужден отступить. И лишь когда он осознал, что я хочу ему помочь, и свыкся с этой мыслью настолько, что сам попросил меня о помощи, я наконец-то сумел войти в его тело, как меня учила Оуна. В то же мгновение мы стали единым существом, отождествились и воплотились друг в друге. Я перенял все его умения и привычки, он, разумеется, воспринял мои. И теперь у меня была мудрость фон Бека и его тренированная рука. Вот что откроет мне дорогу в Танелорн. Вот единственный способ снять заклятье с Эльрика Мелнибонэйского.

Времени почти не оставалось. Мы возвратились в Танелорн, гадая, что Миггея, с Бурезовом в руках, успела натворить за наше отсутствие. Вполне возможно, ее войско покоряет Мо-Оурию…

Брут дал нам своих лучших лошадей. И мы с Хмурником выехали из Танелорна на пепельную равнину, торчавшие над которой известняки глядели на нас с немым укором. По совету Оуны — лишь подкрепившему внезапно накатившее на меня желание добиться невозможного — мы отправились охотиться.

Охотиться на богиню.

Глава 7

Новая измена

Мир застыл, скованный стужей. Ни единого живого существа. Только ветер вздувал пепел и обметал известняковые утесы — казалось, будто идет снег. Стыло. Пусто. Жутко.

Пустыня, сотворенная Миггеей, внушала страх. Вот что случается с миром, в котором восторжествовал Порядок. Хоть бы одинокий ястреб на безоблачном небе. Хоть бы мелкая зверюшка из-под копыт. Хоть бы жук или змейка. Ни воды, ни растений — даже лишайников. Лишь обледенелые иглы известняка, наполовину искрошенные ветром и похожие на древние, заброшенные надгробия, лишь пепел на равнине без конца и края…

Длань Порядка прихлопнула все живое. Изничтожила самую мелкую, самую крохотную тварь. Пепел покрывал землю погребальным саваном.

Мне вдруг подумалось, что люди, когда они преступают границы разумного и тщатся подчинить себе то, властвовать над чем попросту не в состоянии, — люди действуют по правилам Порядка.

Хмурник молча ехал рядом. Он настоял на том, чтобы сопровождать меня, да я и не отказывался. Мало того, мне хотелось, чтобы он поехал со мной. Непривычно в этом признаваться, но дружбой Хмурника я дорожил. Он всегда чувствовал, когда на меня накатывала тоска, когда я погружался в пучину жалости к самому себе, и принимался сыпать шуточками, от которых на сердце становилось легко; благодаря его саркастическим замечаниям, стоило мне выкинуть что-нибудь этакое, я сразу спохватывался. Вдобавок он отлично дрался на мечах и привык сражаться и с простыми солдатами, и с чародеями. Имея за спиной такого друга, можно было лезть на рожон без оглядки.

Мы ехали по пустыне, и я пытался растолковать своему спутнику, каким образом стал одновременно двумя людьми. Объяснил, что личности у нас разные, зато кровь общая, и мы оба заперты в одном теле. Сумели проникнуть в мир снов и отыскать в нем моего двойника. А объединившись, мы тем самым разрушили чары госпожи Миггеи.

Хмурник слушал с кривой усмешкой. Ему явно не нравились мои слова.

— Двое в одном теле? Брр! — он поежился. — Ладно, если б вы головами срослись. Это я еще могу понять. Но так. Два разума, вечные споры…

— Мы не спорим, — возразил я. — Мы — один человек. Как если бы поэт сочинил драму в стихах: он и автор, и герой этой драмы — и ничего, живет спокойно. Так и мы с фон Беком. Когда он лучше знает, я подчиняюсь ему безоговорочно, а когда лучше знаю я — например, этот мир для меня привычнее, — он подчиняется мне. У нас общие воспоминания, мы оба прожили две жизни — от рождения до сегодняшнего дня. Поверь мне, друг мой, у нас с фон Беком раздоров меньше, чем у меня с самим собой!

— В это поверить нетрудно, — Хмурник хмыкнул и прищурясь поглядел на наполовину занесенные пеплом скалы впереди.

Мы сами не знали, куда направляемся, и намеревались ехать, пока достанет воды — у нас были при себе большие фляги, которых должно было хватить на несколько дней. Где искать врагов, мы не имели ни малейшего представления. Миггея наверняка похитила мой меч не для того, чтобы повесить на стенку. Она собиралась продолжать завоевания. И нам оставалось лишь следовать за ней по отпечаткам копыт, оставленных ее конницей в пепле, и надеяться, что рано или поздно мы настигнем войско Порядка — или, по крайней мере, выясним, куда они подевались.

Над головами голубело студеное небо. Ориентировались мы исключительно по известняковым колоннам, запоминали их очертания, чтобы не сбиться с дороги на обратном пути.

Приблизительно в дне пути от Танелорна мы достигли широкого и неглубокого оврага, протянувшегося на добрый десяток миль. Стали спускаться — и где-то на середине склона, обогнув громадный валун, увидели впереди диковинное сооружение, явно рукотворное, но всем своим обликом говорившее о безумии его создателей.

Это сооружение было сложено из костей, на многих из которых еще догнивала плоть. Лошадиные кости. Человеческие кости. По всей видимости, кости тех самых рыцарей Порядка, которые совсем недавно стояли под Танелорном. Которые горделиво промчались мимо города, преследуя маленького белого зайца. Вокруг сооружения в беспорядке валялись на земле серебряные доспехи — тысячи нагрудников, шлемов, поножей, перчаток. Ветер завывал в костях и наметал сугробы пепла над сваленными в груды копьями и мечами. Миггея ждала, что рыцари пожертвуют ради нее своими жизнями, — и, похоже, дождалась.

Но против кого она возвела крепость? И крепость ли это? Или тюрьма? Чем ближе мы подъезжали, тем горестнее, тоскливее завывал ветер, и стоны мало-помалу превращались в вой, исполненный нечеловеческого отчаяния. Мы придержали лошадей и поехали медленнее прежнего, озираясь в поисках волков. Но тех не было и в помине.

Костяная крепость возвышалась перед нами во всем своем отвратительном величии. Башни, стены, парапеты из костей. Куски плоти, обрывки одежд, пучки волос трепетали на ветру точно флаги. А вой не стихал ни на мгновение. И в этом вое была вся скорбь всех плоскостей мироздания. Все разочарование. Все отчаяние. Все обманувшееся в упованиях честолюбие.

Кости были сложены так плотно друг к дружке, что заглянуть внутрь сооружения не представлялось возможным. Однако нам обоим почудилось, будто мы различили некое движение. Будто за костяной оградой металась одинокая фигура.

Верно, обман зрения.

— А вой-то изнутри идет, друг Эльрик, — заметил Хмурник, наклоняя голову и прислушиваясь. — Слышишь? Точно оттуда.

Он гораздо лучше моего умел определять направление на звук, хотя мой слух был намного острее. Я не имел оснований не верить ему.

Существо, завывавшее в крепости, то ли было в ней заперто, то ли охраняло ее. А может, в крепости Миггея, по-прежнему в обличье гигантской волчицы? Тогда понятно, кто воет и почему. Но что могло настолько расстроить планы герцогини Порядка?

Мы вновь уловили движение в крепости. Как будто некто метался вдоль стены. Решили подойти еще ближе. Когда стена почти нависла над нами, в ноздри ударил запах — чудовищный, омерзительно сладковатый, тошнотворный запах гниющей плоти.

В крепостной стене были ворота. Мы остановились. Никому из нас не хотелось въезжать внутрь.

Наконец мы с Хмурником переглянулись, и я махнул рукой: мол, спешиваемся и входим, плечом к плечу. В этот миг ворота приоткрылись, выпустив человека в разноцветных лохмотьях. В каждой руке он держал по мечу. Один клинок был цвета выбеленной слоновой кости, с черными рунами по лезвию. Другой — другой был Бурезов, руны на лезвии которого отливали алым.

А человека с мечами звали принцем Гейнором, наследным владетелем Миренбурга. Он был в серебряном нагруднике поверх драной эсэсовской формы.

И улыбался во весь рот.

Улыбался, пока я не извлек из ножен Равенбранд.

Тут он прямо-таки зашипел от разочарования. Огляделся, словно высматривая подмогу или врагов, потом вновь повернулся к нам.

— Я и не знал, что есть третий меч, — проговорил он с кривой усмешкой. По его взгляду легко было догадаться, что он просчитывает в уме возможные последствия своего открытия.

— Нет никакого третьего меча, — отозвался я, — и второго тоже нет. Ты никогда не отличался сообразительностью, кузен. Меч только один, и ты его украл. Украл у своей хозяйки, верно?

Он поглядел на свои руки.

— Как видишь, я держу два клинка.

— Один из них — фарун, фальшивка, выкованная, чтобы приманивать оригинал, и тебе это прекрасно известно. Фарун похищает души людей — и души мечей, он словно зеркало, которое впитывает в себя суть того, что в нем отражается.

Я не сомневаюсь, что фарун дала тебе Миггея. Лишь владыкам Вышних Миров под силу выковать такой клинок. Признаюсь, я не ожидал, что столкнусь с подобными чарами. Вот каким образом вы обманули и заколдовали Эльрика. И похитили сперва мою силу, а затем силу меча, а потом и сам меч у меня отобрали. Я нарекаю твой второй клинок Лгуном и требую, чтобы ты вернул энергию, которую он похитил. Ты победил меня колдовством, кузен, хотя обещал честный бой. Гейнор фыркнул.

— Кузен, ты всегда отличался несдержанностью. Я рассчитывал на то, что ты не устоишь перед соблазном вызова.

— Больше я на эту уловку не попадусь, — твердо заявил я.

— Посмотрим, посмотрим, — он пожирал глазами Равенбранд и отводил взгляд лишь для того, чтобы покоситься на Бурезов, будто пытался вообразить, что произойдет, если эти два клинка встретятся между собой в битве. — Ты говоришь, меч один, но…

— Только один, — перебил я.

Гейнор понял. Он не обладал моими познаниями и навыками, унаследованными от несчетных поколений предков, однако по сравнению с нечеловеческой мудростью его хозяев все мои навыки и все мои знания не стоили и ломаного гроша.

— Могущественные чары, — проговорил он, и на его лице промелькнуло что-то вроде восхищения. — И как ловко все придумано, кузен! Подмогу, что ли, получил?

— Можно сказать и так, — честно говоря, мне не хотелось пускать Равенбранд в ход. Я не имел ни малейшего понятия, какие от этого могут быть последствия. Чутье подсказывало, что воздух напоен колдовством, которое уже проникло в этот мир, но не спешит проявиться. Терпеливое колдовство — оказывается, бывает и такое… В подобном положении чувствуешь себя разменной фигурой на доске, на которой разыгрывают ставки владыки Вышних Миров (между прочим, ходили слухи, что владыки — мы сами, достигшие высот власти и лишившиеся разума).

Я заставил умолкнуть внутренний голос. Навел порядок в мыслях, на мелнибонэйский манер., — в этом мне изрядно помог фон Бек — и мысленно потянулся в близлежащие сверхъестественные измерения, разыскивая друзей и почти не сомневаясь, что непременно наткнусь на врагов.

Гейнор что-то сказал, но его слова заглушил душераздирающий вой из-за костяной стены. Он расхохотался.

— Обидели даму! — воскликнул он. — Оскорбили в лучших чувствах! Сама виновата, старая стерва. Какая ирония, кузен, не правда ли?

— Как ты ее поймал?

— Завидно, да? Неужели ты не понимаешь, что даже мне не удержать в плену герцогиню Порядка, обитательницу Вышних Миров? — он помолчал, как бы давая мне возможность подумать. — Я всего лишь помог изловить ее, не более того.

— И кому же ты помог, если не секрет?

— Ее заклятому врагу, — отозвался Гейнор. — Герцогу Ариоху.

— Ариоху? Но ведь ты служишь Порядку, а Ариох — из Хаоса. Вдобавок он — мой покровитель!

Гейнор пожал плечами.

— Все течет, все меняется. Ариох — существо разумное, для князя преисподней это редкость. Когда стало ясно, что моя госпожа утратила рассудок, я просто-напросто заключил сделку с твоим покровителем, кузен, и обязался предать Миггею в его руки. Что я непременно и сделаю, как только он появится здесь. Обмануть ее, принц Эльрик, было даже проще, чем одурачить тебя. Старуха совсем из ума выжила. Целиком и полностью. Побед от нее ждать не приходилось; я должен был спасти доброе имя Порядка. Ей давно пришла пора выйти в отставку, на заслуженный отдых. Со своими рыцарями она сама расправилась. Их кости стали ей новым домом. Она думала, что мы направляемся на остров Морн…

— Похоже, ей не очень-то здесь нравится, — вставил Хмурник. — По-моему, она понимает; что ты посадил ее под замок.

— Для ее же собственного блага, — сказал Гей-нор. — Она потихоньку становилась опасной для всех, даже для себя самой.

— Какие мы благородные, — съязвил я. — А под шумок ты стибрил у нее меч, который она похитила у меня.

— План был мой, — ответил он, — значит, меч принадлежит мне. Миггея только колдовала.

Гейнор взял белый клинок за рукоять и сорвал с себя обрывки разноцветных лент, словно вдруг перестал в них нуждаться.

— Она сама не знала, чего хочет. Зато я твердо знал, к чему стремлюсь. И скоро у меня будет все, чего я добивался. Все загадочные сокровища наших предков, кузен. Все могучие артефакты. Все легендарные сокровища. Они принесут нам победу, и следующую тысячу лет никто не посмеет посягнуть на нашу власть. А о герре Гитлере скоро забудут, уверяю тебя. Разве что вспомнят иногда как о моем беспомощном предшественнике.

Он многозначительно подмигнул мне, будто я был единственным, способным оценить его устремления и понять логику его поступков.

— Я стану новым Парсифалем. Истинным фюрером. У меня будут чаша и меч, и я смогу доказать всему миру, что править человечеством мне суждено судьбой. Под мои знамена встанут и христиане, и мусульмане, и Восток, и Запад. Ариох поклялся мне в этом. Не найдется таких, кто отважится оспорить мое право на власть, ибо я буду править по воле небес. Я стану подлинным вождем германцев, я очищу мир от скверны во имя священной чистоты. И тогда наступит Золотой век — век Великого рейха! По мне, это был откровенный бред. Я слышал такое и раньше, сотни раз, еще до прихода Гитлера во власть, а после того как фюрер стал канцлером — и подавно. Но мне показалось, что, несмотря на всю свою браваду, Гейнор далеко не уверен в собственных силах. Он ввязался в игру, на кону в которой стояла судьба мироздания, и совершенно не учел, что в этой игре нет ни смысла, ни правил, какие можно выучить и каким должно следовать. Со временем участники этой игры пожинают плоды своего неразумия и неизменно оказываются в проигрыше.

Меня куда больше интересовали его дела с Ариохом.

— Скажи, как тебе удалось договориться с Ариохом? — спросил я напрямик.

— Миггее нельзя было доверять, поэтому я исключил ее из своих планов. А насчет Ариоха мне было известно, что он целую вечность жаждал отомстить моей бывшей госпоже. Я разыскал его и предложил помощь в проникновении в эту плоскость. Как ты наверняка знаешь, иначе он сюда попасть не может. Ариох с радостью согласился — и поймал Миггею в западню. Она не может вырваться, ибо ей никто не служит. А если ты попытаешься освободить ее, твой покровитель будет очень недоволен. Не думаю, что выжившая из ума старуха стоит такой жертвы.

Последние слова Гейнор произнес нарочито громко, чтоб услышал не только я, но и пленница за стеной.

Ответом был тоскливый вой.

Вне себя от гнева, я взмахнул мечом, пришпорил лошадь и направил ее на своего кузена.

Гейнор засмеялся и даже не подумал сдвинуться с места.

— Я забыл кое о чем упомянуть, кузен, — он скрестил свои мечи перед собой, будто защищаясь. — Я больше не часть твоего сна.

Между мечами, образовавшими подобие буквы "X", возникло желтое с черным отливом свечение, настолько яркое, что я на мгновение почти ослеп. Прикрыв глаза рукой, я разглядел, что Гейнор удирает — словно призрак со свечой в руках, мой кузен улепетывал прочь. Вот он достиг двух громоздившихся рядом валунов — и исчез.

Я поскакал за ним, обогнул костяную крепость под неумолкающий волчий вой — и почти настиг Гейнора. Он снова скрестил мечи, снова последовала черно-желтая вспышка, и я, ослепленный сиянием, оглохший от воя, опять потерял Гейнора из вида. Хмурник что-то крикнул. Я огляделся, высматривая друга, но и его нигде не было видно. Перед глазами плясали искорки.

Мой конь внезапно замер, попятился назад и тихонько заржал. Я попробовал успокоить его, это мне удалось с немалым трудом: он еще долго фыркал и перебирал копытами.

Новая вспышка, на сей раз — с серебристым отливом, заполонившая собой все вокруг. И тишина…

Я понял: Гейнор ушел.

Некоторое время спустя волчица завыла вновь.

Хмурник предложил вызвать Ариоха.

— Никто другой не поможет нам отыскать Гейнора. Чего ты ждешь, друг Эльрик? Ведь Ариох свободно путешествует между мирами, пусть он и тебя научит! Ему теперь никто не мешает прийти — Миггея-то отошла от дел.

Я ответил, что Ариох обычно требует себе кровавую жертву и что Хмурник — единственная живая душа в ближайших окрестностях. А значит, выбор невелик. Мой друг потупился и сказал, что постарается придумать иной способ спасения.

На что я предложил вернуться в Танелорн — не торчать же, в самом деле, под стенами крепости из костей, вслушиваясь в завывания Миггеи. Нужно посоветоваться с мудрыми. Если и вправду потребуется кровавая жертва, я предпочту убить какого-нибудь охотника на ведьм, что изрядно добавит мне популярности у горожан.

Мы повернули коней и поскакали к города рассчитывая достичь Танелорна к ночи.

Но к наступлению темноты заблудились окончательно и бесповоротно. Как мы и опасались, в сумерках отличить один известняковый утес от другого оказалось практически невозможно — они меняли свои очертания едва ли не у нас на глазах.

Каково же было наше облегчение, когда несколько часов спустя, медленно продвигаясь неведомо куда под звездами, мы услышали, как кто-то выкликает наши имена. Этот голос я узнал бы из тысячи. Голос моей дочери. Нас нашла Оуна! Я поздравил себя с тем, что у меня столь сообразительный ребенок — в отличие от кузена.

Нежданно меня пробрал озноб. А вдруг это происки Гейнора или последний привет Миггеи? Надо было поосторожнее действовать…

Вскоре мы разглядели в полумраке женский силуэт: женщина приближалась одна и пешком, за плечом у нее висел лук. Я начал догадываться, что моей чародейке-дочери лошадь не очень-то нужна — у нее собственные средства передвижения.

И вновь я будто приклеился к Оуне взглядом.

Ее бледная кожа лучилась изнутри теплым светом, ее волосы тоже словно светились. Она взяла многое от своей матери, прежде всего — жизнерадостность, которой я никогда не знал. Я восхищался Оуне Похитительницей Снов и даже успел полюбить ее за время нашего короткого знакомства. Мы оба рисковали жизнями и душами ради общей цели. Мало того, мы любили друг друга; наша любовь была сумасшедшим притяжением тел. К дочери я испытывал совершенно иные, гораздо более глубокие чувства.

Я гордился Оуной, радовался тому, что она пошла больше в мать, чем в отца. Мне доставляло удовольствие думать, что человеческое в ней перевешивает черты, унаследованные от мелнибонэйского аристократа. Я надеялся, что ей мало знакомы внутренние раздоры, изводившие меня самого. Пожалуй, я завидовал своей дочери.

Вполне может быть, что все мы обречены непрерывно сражаться, однако некоторым, по прихоти судьбы, удается сохранить в себе особое тепло, которого не выстудит и самая кровопролитная схватка. Моя дочь, несомненно, принадлежала к этим избранным. Рядом с Оуной было спокойно; я чувствовал в ней все свои добродетели (а они у меня, как ни странно, имелись) и льстил себя надеждой, что моих пороков она не унаследовала.

Из глубин сознания, пробужденное потоком мыслей, вдруг возникло побуждение, чисто мелнибонэйское по духу, — забыть обо всех чувствах, чтобы остаться сильным, чтобы привязанность не ослабила нас обоих перед лицом опасности, чтобы тепло души не обернулось могильным хладом. Я отогнал его. Удивительно, как часто в последнее время мне приходится обуздывать себя, как часто моя сила воли подвергается испытаниям на прочность…

— Я думала, ты снова угодил в лапы Гейнору, — в голосе Оуны прозвучало облегчение. — Он ведь был здесь совсем недавно, правда?

Я поведал ей, что случилось с Миггеей, сумрачно упомянул о фокусе Гейнора с мечами и о том, как наш враг сбежал. Обозвал его предателем, переметнувшимся от прежней хозяйки к моему покровителю Ариоху — которого он, вне сомнения, также предаст при первом подходящем случае.

Оуна неожиданно расхохоталась.

— Насколько Гейнор все-таки предсказуем! — воскликнула она. — Сам роет себе могилу, бежит навстречу смерти с распростертыми объятиями. Для него уже нет спасения. Предавать вошло у него в привычку, отец. А скоро он и дня не сможет прожить, не предав, и тогда погибнет окончательно. Ссылаясь на здравый смысл, он предает Порядок во имя Равновесия и предает Равновесие во имя Энтропии. Конечно же, он предаст Ариоха. И сколь горек будет его конец! Но на время он обретет могущество.

— Значит, нам его не одолеть? — я посмотрел на дочь. — Значит, он разорит Мо-Оурию и свой собственный мир?

Оуна взяла моего коня под уздцы. Я спешился и немного неловко обнял девушку.

— Сдается мне, мы еще можем перехитрить Гейнора, — проговорила Оуна, обнимая меня в ответ.

Хмурник ухмыльнулся.

— Твоими устами да мед бы пить, госпожа. Вы, видать, крепко верите в удачу?

— Верю, — согласилась она, — но сейчас, как мне кажется, разумнее будет положиться на силу сновидений. Возвращайтесь в Танелорн, а я навещу плененную богиню. Да, отец, теперь ты можешь вернуться в собственное тело и избавить бедного графа фон Бека от своего присутствия.