Новые записки о галлах

Я помню мои такие нелепые первые усилия в деле постижения наук. Что это было, как не зубрежка ? Как не эклектическое начетничество ? Как не беспорядочное, волевое чтение совершенно нелюбопытных мне книг ? Но теперь я мог поддержать с ней разговор не только о погоде, не только о взбалмошных соседях, с которыми совершенно невозможно жить. Было совершенно очевидно, что чем больших результатов я достигну, те более ценен буду в её глазах, а заслужить её - что было для меня важнее ? Вот так Бог предопределил мне в жены женщину, для которой ученость мужчины, если уж она думала о спутнике своей жизни, являлась самым первостепенным качеством. Так нехотя я приобщался к знаниям, все более, однако, втягиваясь в них, все менее становясь к ним равнодушным. Избирая круг своих интересов, я делал осознанный выбор, стремясь идти совершенно независимой от Лены дорогой: она выбрала Францию, я - Египет, она интересовалась историей, я - археологией, её привлекало христианство, я же погрузился в какие-то дебри, в совершенно доисторическую эпоху. Посмотрите, что любовь делает с человеком : разве мог я представить, что точно также буду читать по ночам, заказывать в библиотеках книги на иностранных языках, выгадывать каждый час, каждую минутку, чтобы посвятить их образованию ? Однако, это не только было именно так, но я всерьез начинал интересоваться тем, чем занимаюсь. Годы моей учебы, а прежде всего годы моей работы - это время моего, можно сказать, "яростного" служения науке. Разъярен я был не только бесконечным по сути числом прорех в наших знаниях о древнем мире, но большей частью тем, что мои занятия - экспедиции, раскопки, конференции, публикации - никак не делают нас с Леной ближе. Мне приходилось часто, иногда подолгу быть в северной Африке, и я бесился оттого, что Лены нет со мной, что нас разделяют такие огромные величины как расстояний, так и времени. Я был в замкнутом круге: бросить науку - я в миг перестану что-либо значить для нее; заниматься Египтом - значит вечно находиться от неё вдалеке; и только письма вот все, что нас соединяло. Я понял, в какую ловушку я угодил, и в этом кругу я бегал, словно белка в колесе. Возможно, эта моя ярость была одной из причин моей непоседливости, моего трудоголизма, моей неугомонности, которая вызывала восхищение у иностранных коллег. Время шло. Я все больше увлекался своими исследованиями, все длительнее квартировал в Каире. Работа невольно из средства превращалась в цель. И я и Лена постепенно привыкали к тому, что наши встречи нечасты и коротки, выпадая на те отдушины, через которые мне иногда удавалось выбраться из своего Египта. Я любил её. Она любила меня. Но в наших непродолжительных свиданиях всегда ощущалась двусмысленность. Очевидно, что я был теперь слишком поглощен своей работой, невольно отвыкая от Лены во время своих длительных командировок. Возможно поэтому при наших встречах ей казалось, что я стал равнодушен к ней. Привив мне страсть к науке, она невольно содействовала нашему отчуждению. Если мы были вместе дай Бог, чтобы месяц в году, это, конечно, никак не способствовало усилению близости, приведшей бы к заключению брачного союза. Иногда у меня сердце просто разрывалось и начинала мучить бессонница - ну как мне быть, что делать в такой ситуации ? Я понимал, что моя любовь постепенно становилась в зависимость от моей работы. Чувствовала это и Лена.
      Итак, теперь вы можете представить мой облик тридцатилетней давности - с одной стороны на зависть харизматический, с другой - совершенно незадачливый. Сразу скажу, что в ту встречу, которая состоялась между нами в мой приезд в Петербург в 1885 г. , очень многое что в моей жизни изменилось: я как бы вновь вернулся к истокам бытия, к его движущей силе, вновь осознав, что в мире нет ничего важней моей любви к Лене, и отныне работа снова отошла на второй план.
      Вообразите меня наряженным с иголочки, по последнему крику моды. Кажется, одет я был точно также, как на той фотографии, где я стою рядом с морским вокзалом Каира. Раскопки в Акмиме стали известны на весь мир. В эту экспедицию было вложено много денег, и это позволило мне ощутимо поправить свое пошатнувшееся материальное благосостояние. То ли в шутку, то ли всерьез я разговорился с итальянцем Бенвенуто о том, что одевают сейчас в Европе, при этом намекал, что, желая приодеться по последнему писку, я решусь на любые растраты. Итальянец не очень-то сочувствовал моим намерениям. Сам он тыкал мне в журнал с изображениями очередного достижения человеческого разума телефона, прикидывая, какую модель он приобретет, вернувшись к себе на Апеннины. Надо сказать, что он сумел внушить мне большой интерес к этим громоздким, а иногда до чрезвычайности уродливым аппаратам, и я подумал, что подобное изобретение было бы с моей стороны весьма недурным подарком Лене. Я задумал сделать ей сюрприз: когда приеду в Петербург - обязательно куплю в салоне подобную штуковину и оплачу линию Лены на год вперед, что явит ей трогательный знак внимания с моей стороны. Действительно, телефонная сеть в Питере запущена, но, принадлежа частной компании, из-за высокой стоимости доступна далеко не всем, и тут более чем к месту будет выказать Лене мою щедрость, свидетельствующую о том, насколько частой гостьей она является в моем сердце, когда внутренняя связь с ней у меня не прерывается ни на мгновенье, словно, так сильно разделенные пространством, мы не прекращая беседуем по телефону. Однако, не смотря на увлеченность Бенвенуто, я продолжал пытать его по поводу того, что модно сейчас в европейской одежде, ведь больно уж мне хотелось пощеголять в Петербурге перед Андреем, утереть нос этой зазнайке, не вылезающему из рукописных собраний и воображающему себя крупнейшим знатоком древнерусских летописей. Нет слов, он заставил уважать себя, но это не дает ему основания важничать передо мной, кичиться своим реноме. Почему-то меня, как ученого, он упорно не хочет признавать. Посмотрим, что он скажет, когда наша акмимская находка прогремит на весь мир, и когда я заявлюсь к нему разодетый подобно стильному европейскому аристократу. Своими упорными расспросами я, наконец, вывел итальянца из себя, и тот, захлопнув журнал, сказал: "Слушай, модник, когда мы приедем в Милан, я тебя не выпущу из примерной до тех пор пока ты не взвоешь: Все, я сыт по горло этими...как по-английски...бретельками." "Отлично, - сказал я. - Но только не бретельками, а подтяжками"
      Однако, в Петербурге Андрея не оказалось, и я, поразмыслив, тут же отправился к Лене - она жила с бабушкой на её квартире у площади Островского. Только моя рука потянулась к звонку, как я заметил записку на двери : "Звонок не работает. Просьба стучать". Я ещё раз поправил воротник рубашки, придирчиво оглядел себя, смахнул несколько грязных клякс, оказавшихся на кромке плаща, и постучался в дверь. Скоро она открылась, и я увидел Лену. Должно быть, я застал её за домашними хлопотами. Одета она была в скромный, безыскусный халат, а выглядела очень просто. Может, занятая хозяйством, она слишком небрежно убрала свои густые волосы, скрепив их сзади заколкой, и теперь некоторые из них либо слегка выбились, либо, свесившись, окаймляли светлыми прядями её милое лицо, которое каждый раз по-новому очаровывало меня: то живостью и грациозностью выражавшегося в нем ума, то проникновенным взглядом, как бы освещавшим все вокруг, то угадывавшейся в нем полнотой характера, вмещавшем в себя и необычайную требовательность к себе, и обаяние общительности, и игру в кокетливость, и поразительную глубину священного женского начала в ней, перед которой всегда хотелось приклонить колени. Я знал, что эта её интеллигентность - явление врожденное, наследственное. К сожалению, я даже ни разу не видел её родителей, которые трагически погибли, когда она была ещё совсем малышкой, но, зная её бабушку, я мог не сомневаться в том, что благородство и изысканность - их фамильная черта. Марья Сергеевна так звали бабушку, души не чаявшую в своей любимой внучке - так естественно, с первого же взгляда умела внушить уважение к себе - почтительность, которую испытывает каждый, кто склонен отдавать дань не только старческим сединам, но и рафинированности духа, которая читалась в её облике, и которая, очевидно, была не в малой мере залогом того нравственного достоинства, что передалось Лене, придавая её духовной осанке стать и выразительность подлинного аристократизма.
      - Привет. Не ожидала ?
      - Нет...То есть...Ну как ? Ты же не предупредил о приезде. Я...не подготовилась. Так неожиданно.
      Ее лицо, поначалу напряженное, чем-то озабоченное, просветлело, и в том, как на несколько мгновений озарился её лик, я лучше всяких слов понял, как рада она меня видеть. С другой стороны мне было неприятно: рядом с её простотой, откровенностью, одомашненностью мой иностранный лоск казался искусственным, исполненным принужденности. Тот шик, которым я хотел сразить Андрея, теперь ставил меня в неловкое положение, делая из меня самодовольного, напыщенного франта. Мой франтоватый костюм совершенно не к месту ставил ненужные границы между нами, подчеркивая установившуюся двусмысленность наших отношений ещё и тем, что я ненамеренно рисовался своим академизмом, в погоне за которым можно было утратить глубину взаимопонимания.
      - Ты не пригласишь меня войти ?
      - Ох, извини, конечно проходи. Раздевайся. Ух, какие большие чемоданы. Что же ты даже не сообщил ничего, не известил меня ?
      Сняв шляпу, держа тулью в правой руке, я принялся разглагольствовать:
      - Ну, во-первых я не думал, что нужно обязательно предупреждать: мне хотелось нагрянуть к тебе внезапно, как приятная неожиданность. А во-вторых на самом деле я хотел остановиться у Андрея и прямо с вокзала рванулся к нему. Но его нет. Представляешь, никто не знает где он. А ведь я его предупреждал, что приеду. Ему-то я как раз сообщал. Писал, и даже телеграфировал. Что ты, без толку! Я хотел его обнять, хотел вспомнить молодость, хотел поговорить о том, о сем - столько ведь всего накопилось, о чем хочется рассказать. И что ? Оказывается, я ему напрасно писал: жди, жди. Он просто не получил моих телеграмм. Честное слово, такое впечатление, что его вообще не бывает в Петербурге. Ты случайно не знаешь, где он ?
      - Откуда ? Хотя.. ты знаешь, вроде бы говорили, что он сейчас в Минске. По-моему, конференция по Нестору.
      - Вот ! Так я и знал. Вот для меня дружба всегда на первом месте. Вру - на втором, после любви. После, - я приблизился к ней и поцеловал, - после любви к тебе.
      - Да ?
      - Да. А этот мошенник так зазнался, что, я не знаю, избегает ли он меня, презирает - я не пойму. Тебе не кажется, что он слишком возомнил о себе ? Я ведь между прочим тоже не последний человек в науке. Но почему я должен стоять на зловонной лестнице, оббивать свои кулаки о его дверь, потом искать носильщиков, чтобы они помогли перенести мои вещи к тебе, почему он совершенно наплевал на меня, этот старый плут, а ? Он случайно не умрет от самомнения ?
      - Не знаю. Я его практически не вижу. Но... я слышала, что он очень испортился. Говорят, что его заела гордыня. Не знаю, смог бы ты теперь назвать его своим другом.
      Зацепив шляпу за вешалку, я ткнул в Лену указательным пальцем:
      - Он мой друг. Ты понимаешь ? Друг. Настоящий друг. Поэтому, как бы он там не помавал своими треклятыми лаврами - мне все равно, лишь бы я мог его увидеть и натрепаться вдоволь. Кстати, ты знаешь, что я ему привез ? Его дневники. Ты читала его дневники ? Нет, не те. Я говорю о других, которые он писал, когда мы с ним жили в одной квартире. Когда у нас с ним был один кусок хлеба на двоих, и мы в день пополам делили один стакан чаю. Между прочим, когда с человеком очень долгое время пьешь из одного стакана, ты с ним становишься кровным братом. И если бы мы с ним тогда столько лет не преодолевали эту нищету, ты была бы права - мне в конце концов опостылело б его чванство, и я о нем думать бы забыл. Но когда столько пережито вместе можно стерпеть любую выходку с его стороны.
      К этому моменту я уже окончательно избавился от пижонских, в миг опротивевших мне плаща, шарфа, перчаток и почувствовал, что мы сразу же стали ближе друг к другу.
      - Но оставим этого пройдоху, - теперь я взял её за плечи и с нежностью приблизился к её устам, к её очам, выискивая перемены в её взоре, в частоте её дыхания. Господи, я так давно её не видел. - Ну как ты ? Как ты поживаешь ?
      - Да...так, не очень. Как все.
      Я долго-долго разглядывал её глаза, а потом очень нежно поцеловал в губы. Она была несколько напряжена и норовила выскользнуть из моих объятий. Понятно - ведь как ей неловко быть сейчас такой простой рядом с моей респектабельностью. Господи, да она просто чувствует себя неряхой и дурнушкой и от того стесняется моих ласк. Как ей показать, что её безыскусственность для меня стократ важнее любой духовитой повапленности ! Я вдохнул её аромат, в котором было много от запаха неприбранной постели, кипяченого белья и той щемящей душистости, что наполняет быт пожилого человека - её бабушки летучего благовония лекарств, газет и пряного привкуса чая.
      - Здравствуй, - прошептал я. - Я очень, очень, очень рад тебя видеть.
      Она продолжала тихо сопротивляться настойчивости моего горячего дыхания, но на миг остановилась, и, глядя куда-то вниз, произнесла:
      - Я то же. Тебя так долго не было.
      - Семь, восемь...Девять месяцев. Безумно долго. Сколько людей успели влюбиться за это время, и сколько разлюбить. Я о тебе очень часто вспоминал. Честно-честно.
      - Да ? Я тебе снилась ?
      - Конечно. Я видел тебя по ночам, облаченную в наряды египетской царицы, и весь народ, и жрецы, и боги - все поклонялись тебе при этом.
      - Царица Египта ? Даже во сне ты не отделял меня от работы ?
      - Что ты ? Ну что ты говоришь ? Ты же знаешь, что ты для меня главнее всего. Но работа - кстати, ты же понимаешь, что я занялся ею только ради тебя - не может не преследовать меня даже ночью. И во сне я произвожу раскопки, и в сновидениях я совершаю открытия - ведь только так можно чего-нибудь добиться.
      - Да, но только работа для тебя стала теперь намного важнее меня. Сколько писем ты мне написал за это время ? Одно послание в месяц, написанное быстрым почерком и всегда укладывающееся в двадцать строк. Эта твоя стандартная приписка: "Извини, меня ждут. Нужно срочно идти" - так выводит меня из себя.
      - Прости. Прости меня. Ты знаешь, что такое археология. Пока песок не залепит глаза, не засыплет уши, не заткнет рот, надо трудиться. А уж там возвращайся в свою палатку, отмывайся, наспех перекусывай, и затем вались замертво на лежанку, чтобы чуть свет опять отправиться на встречу с самумом. Только так можно снискать почести и заслужить репутацию мастодонта научного мира. Разве ты не мечтала об этом с самой юности, разве не тратила всю свою молодость на то, чтобы приблизиться к увенчанным небожителям, своим кумирам, sapientipotens архистратигам, выводящих в своих лабораториях высоколобых гомункулусов ?
      - Да. Тогда это было главным для меня. Но не сейчас. С возрастом переосмысливаешь жизненные ценности, и на первое место выходит совсем другое любовь, семья, дети.
      - Ах вот что...Извини, я просто не успеваю следовать за твоими приоритетами. По-моему их нельзя менять, ибо иначе можно устроить из жизни сумбур, сумятицу. Я если уж чем занимаюсь, так я до конца пойду, чтобы достичь в этом совершенства. Когда-то очень давно, чтобы не потерять тебя, я решил стать ученым. Но если я поставил перед собой такую цель, так надо добиться её. Только-только я начал чего то достигать, только-только получил первое признание в мире и... теперь я узнаю, что, оказывается, для тебя это уже не важно.
      - Важно, очень важно. Я разве не делаю все, чтобы история стала хоть чуточку понятнее ? Но для чего все это ? Зачем ? В конце концов мы ведь живем не для этого.
      - А для чего ?
      - Для того, чтобы рядом всегда был любимый человек, чтобы всегда можно было поговорить с ним, обнять его, поцеловать.
      Я разомкнул свои объятья и, будучи взъярен до крайности, ударил себя по лбу:
      - Черт, я идиот ! Идиот ! Я для чего все это делаю ? Для кого я ....гнию в этих песках, не зная, что такое город, улицы, кухня, кровать, супружеская близость ? Для тебя. Для того, чтобы быть достойным тебя, чтобы ты не разлюбила меня.
      Она покачала головой:
      - Мне это сейчас не нужно. Я не хочу быть одной.
      - Вот так вот !
      Я меньше всего ожидал подобного разговора. Уже завтра мне нужно отправляться обратно, и с каким настроением я теперь поеду ? Перебори себя говорил во мне внутренний голос - умерь свою вспыльчивость, иначе ты можешь потерять Лену. Прими её точку зрения. Сделай все для того, чтобы вновь расположить её к себе, чтобы все вновь стало так, как прежде. Я снова обнял её и попытался приголубить:
      - Ты права, ты как всегда совершенно права. Мне надо измениться, больше времени уделять тебе. Хорошо, я вновь сделаю так, как ты скажешь, как ты захочешь. Главное - чтобы ты была счастлива, главное - чтобы мы были вместе. Скажи только: ты по прежнему любишь меня ?
      - Да...
      - Я для тебя по-прежнему что-нибудь значу ?
      - Конечно.
      Я поцеловал её в губы, в подбородок, в щеки:
      - Это самое важное. Я тебя тоже очень сильно люблю. Хорошо, я буду предпринимать меры для того, чтобы закончился этот египетский период в моей жизни, буду стремиться побыстрее вырваться оттуда и осесть навсегда в Питере, став образцовым горожанином. Что ж, буду отсюда следить за книжными новинками, сам начну писать книги. Отлучаться буду только на конференции... Но пойми, я не могу сделать это прямо сейчас. Меня не поймут, если я внезапно остановлюсь. У нас составлен план, по которому мы в ближайшее время должны провести ещё несколько экспедиций.
      - Сколько времени на это уйдет ?
      - Три-четыре года. Но это нужно завершить, иначе все мое будущее будет под вопросом. Я тебе обещаю, что после этого я остановлюсь и уже не буду с тобой разлучаться. Хорошо ?
      Она сомкнула веки, сдерживаясь от того, чтобы не расплакаться:
      - Прости меня, - сказала она, едва слышно.
      - За что ?
      - За все. За то, что сделала тебя несчастным. За то, что так приняла тебя. За то, что ты меня любишь, действительно любишь, по-настоящему, нисколько не играя в любовь, не подменяя ее...
      - Глупости. Не вздумай только разреветься. Я совсем не несчастлив. Наоборот - я счастлив, что ты у меня есть, счастлив, думая о том, что ты будешь моей женой, что у нас с тобою будут дети...
      - Не продолжай. Пока не продолжай. Мне сейчас не очень хорошо. Извини, так некстати глаза на мокром месте.
      Я попытался её успокоить:
      - Пустяки. Я хочу, чтобы ты знала, что ты самая, самая лучшая. Это ты прости мои измены тебе со старинными безделушками. Потерпи ещё немного. Я понимаю, как я ответственен за твою брошенность, за твое одиночество. Это я делаю тебя несчастливой. Скоро будет так, как мы оба с тобой мечтаем. Еще чуть-чуть, и наши желания сбудутся: мы будем вместе и уже не станем разлучаться никогда-никогда. Ты слышишь ?
      Видимо, глаза у неё набрались слез, и от волнения она не могла ничего вымолвить, поэтому она просто кивнула мне и уткнулась в мое плечо. Мне стало её так жалко. Я вдруг понял, сколько горьких ночей принес я ей, на какие тяжелые минуты подчас обрекал Лену.
      - Ну все, успокойся, - поглаживал я её. - Ну хватит тебе. Давай пройдем в комнаты. Я так давно не видел твою бабушку.
      Я уже направился к двери в гостиную, но Лена, смахивая свои слезинки, решительно воспротивилась этому:
      - Стой, стой ! Не входи ! Не входи, слышишь, не входи пока !
      - Почему ? - спросил я недоуменно.
      - Ты же не предупредил меня, что приедешь. У меня настоящая чехарда в комнатах. Не хочу, чтобы ты видел, какой бедлам я могу иногда устраивать. Побудь немного в столовой, а я пока быстро приберусь.
      - Хорошо. Но я бы совсем не испугался, я же знаю, какая ты хозяюшка.
      Я развернулся к столовой, но случайно зацепился за какой-то провод, который был протянут поперек коридора, уходя наискосок в гостиную.
      - Ч-черт, - выругался я. - Что это у тебя здесь ?
      - Не сквернословь, - улыбнулась она. - Это сюрприз. Как ты сказал "приятная неожиданность". Или ты думаешь, что мы специально установили капкан для непрошеных гостей ?
      - Но что это ?
      - Скоро узнаешь. Пока несколько неудобно. Все недосуг спрятать провод. Мужских рук не хватает.
      Осталось набраться терпения и скоротать время в столовой, обдумывая минувший разговор и приходя к неутешительным выводам: все в наших отношениях складывается не так, как хотелось бы, не так, как задумывали мы, учась в Университете. От кого все зависело ? Только от меня. Что-то я не так делаю.
      Когда Лена пригласила меня пройти в гостиную, она выглядела уже иначе: платье с блестками, на щеках румяна, прелестная брошка, заколовшая тщательно причесанные волосы.Но я смотрел не на её украшения, а на саму Лену - она как будто бы расцвела и вся преобразилась от своего счастья: сегодня у неё был праздничный день, ибо она не была одинока. Войдя в комнату, я нашел её превосходно меблированной и отметил, что обстановка здесь значительно изменилась с момента моего последнего приезда. Салатные гардины очень гармонировали с доминирующим цветом нового мебельного гарнитура, например со стульями, чьи элегантно-овальные спинки были обтянуты темно-зеленым штофом. Из новых приобретений тут же бросилось в глаза пианино, над сверкающими от света клавишами которого была оставлена партитура, перелистываемая небольшим сквозняком. Над ним - тоже нововведение - висело множество фотографий, главным образом запечатлевших Лену и её коллег по научному цеху. Мне показалось, что портреты развешаны несколько беспорядочно: например, в нижнем ряду было три фото, над ним два, затем четыре и потом ещё три, причем между отдельными снимками зияли иногда большие пробелы: такое впечатление, что от ветра или чересчур темпераментной игры на пианино часть портретов упала, разбившись. Я уже хотел обратить свое внимание на это обстоятельство, как моим взором целиком завладела одна диковинка, стоявшая на столе - к этому изделию и тянулся тот самый шнур, который попался мне под ноги в коридоре. У него был циферблат из тридцати делений, и, конечно, это и не часы и не барометр. Скорее уж весы, ибо по сторонам, будто гири, висели некрупные, черные, похожие на кругляши предметы, и третья, почти такая же деталь, укреплена была на корпусе этого странного механизма.
      - Боже мой, что это у тебя ?
      - Ты же цивилизованный человек, европеец, неужели ты не узнаешь телефон ?
      - Телефон ?!
      - Только не говори, что ты впервые его видишь.
      - Телефон..., - я не верил своим глазам и вспоминал свое желание сделать Лене этот подарок. - Откуда он у тебя ? Нет, я конечно же знаю, что это за штуковина. Но я не могу понять, откуда он мог у тебя взяться ? Такие аппараты во всем Петербурге по пальцам можно пересчитать, и я никак не предполагал, что один из них установлен у тебя.
      - Ты думал, я совсем опустилась, перестала о себе заботиться, запустила все ? Когда женщина одинока, она находит утешение в украшении своего дома.
      - Да, - сказал я, оглядывая во многом изменившийся интерьер, - все стало просто превосходно, просто великолепно. Это пианино...Ты же вроде бы не умела играть ?
      Она улыбнулась:
      - А вот значит, что ты многого обо мне не знаешь. С чего ты решил, что я не знаю пианино ? Ты же представляешь себе, как я люблю музыку, помнишь, как мы ходили на концерты, и как потом горячо спорили о сущности музыкальной эстетики. Тогда я и училась играть. Пока тебя не было, я решила приобрести этот инструмент, потому что он лучше какого-нибудь другого умеет смирять всякое волнение души.
      - Прекрасно. Я ещё раз дивлюсь твоим многогранным талантам, твоей неподражаемости во всем. Ты сама занималась интерьером, или бабушка ?
      - Я. Согласись, в доме стало больше гармонии, больше вкуса.
      - Потрясающе. Я в миллионный раз снимаю перед тобой шляпу. Честно говоря не думал, что ты так... , - я хотел сказать "состоятельна", но вовремя осекся. Честно говоря, я был уверен, что в мое отсутствие они с бабушкой ведут довольно скромный образ жизни, но, видимо, благодаря своему упорству Лена добилась в Академии работы над хорошими совместными с французами проектами, приносящими ей немалый доход. Когда я оглядывал изменившийся облик гостиной, то был впечатлен тем, с каким благородством и стильностью здесь все было сделано. Я был уязвлен этим строгим и высоким вкусом; мне смешными показались мои стремления по-модному приодеться, покрасоваться среди горожан, из-за чего я выходил каким-то заморским попугаем, тогда как Лена оказывалась феей, преображающей некогда затхлый, а ныне удивительно прекрасный мирок.
      - Ты не представляешь, какая ты умница, - произнес я. - Я счастлив хотя бы от того, что ты просто есть на этой планете. И я наверное совсем обезумею, когда ты станешь моей женой. Довершает мое восхищение телефон. Ведь это же такая изюминка прогресса, такой редчайший механизм ! Я даже толком не знаю, как им пользоваться.
      Лена была весьма довольна моим комплиментам. Когда она увидела, как нерешительно, опасливо я поглядываю на телефон, она рассмеялась и принялась мне объяснять: говоришь, наклонившись к микрофону, трубку прикладываешь к уху и т.д. Висящий слева на рычаге телефон своим весом приподнимает противоположный конец рычага, включая тем самым сигнальный аппарат и устанавливая сообщение линии со звонком. Но как только снимешь телефон с крючка, действием противовеса рычаг оттягивается в сторону, замыкает в цепь батарею и дозволяет установить сообщение со звонящим. Я вооружился этими устройствами и стал играть, делая вид, что разговариваю:
      - Алло ! Да ! Да, это я. Что вы говорите ? Ах, что вы говорите ! Соедините-ка меня с господином Масперо. Как ? Он в гробнице фараона ? А что, там до сих пор не поставлен телефон ? Немедленно телефонизируйте всю Африку, ведь тысячам ученых надо каждый день общаться со своими женами !
      Я так увлекся своей импровизацией, что когда Марья Сергеевна - бабушка Лены - вошла в гостиную и поздоровалась со мной, мне почудилось, что голос раздается из трубки.
      - Что ? Алло ? Кто это ? - кричал я в микрофон. - Говорите громче, вас очень плохо слышно !
      Лена очень потешалась над моей интермедией:
      - Петр, да хватит тебе. Ну прямо как ребенок маленький.
      Я увидел рядом Марью Сергеевну и понял, как я был смешон. Тут же стал изливаться перед ней в любезных чувствах, которые всегда испытывал к ней совершенно искренне. Я просил извинить мне мою глупость.
      - Ничего, ничего, - подхватила она. - Это я должна просить прощения, что прервала ваш важный телефонный разговор...
      ...Когда мы ужинали, с ланит у Лены не сходили оттенки смущения. Это её стеснение я замечал каждый раз, когда рядом присутствовала её бабушка. Раньше у Лены была своя квартира на Садовой, и мы могли общаться с ней, зная, что в комнате не присутствует соглядатай нашей страсти, свидетель нашего единения. Мы со всем восторгом могли насладиться друг другом, и за поцелуями не замечали, как проходила ночь. Потом мои командировки стали все более частыми и продолжительными. Лене невмоготу было жить в одиночку. Круглыми сутками находиться в немых комнатах, лишенных говора, смеха, влюбленного воркования было крайне тоскливо и навевало мрачное расположение духа. Она все чаще гостила у своей бабушки, стремясь проводить у неё сначала ночи, благо она жила неподалеку, а потом и целые дни. Квартира на Садовой оказалась не нужна и была отдана внаем (сейчас Лена, очевидно, вообще её продала). Так или иначе, но с момента её переезда нам приходилось встречаться под взором Марьи Сергеевны, в присутствии которой мы уже не могли быть такими же раскованными, как раньше; соблюдая приличия, мы сдерживали себя от открытого изъявления своих чувств и такой же, как прежде, глубины взаимной откровенности. Правда, часто случалось, что я приезжал летом, когда бабушка отдыхала на даче, и тогда мы вновь давали простор своей очарованности, своей поглощенности друг другом. Сейчас же я знал, что Марья Сергеевна находиться в городе, и потому намеренно стремился заночевать у Андрея. Ведь в присутствии бабушки неизбежно возникала искусственность, наигранная отчужденность, натянутость, вымученное манерничанье. Вот и теперь, соблюдая благопристойность, нам приходилось говорить на отвлеченные темы, с трудом удаваясь поддерживать разговор. Я был рад, когда Марья Сергеевна повернула беседу к моей работе - здесь я мог всласть и непринужденно пораспространяться, что дало бы возможность в более свободной манере продолжить разговор до конца этого досаждающего ужина, лакомства которого невольно становились поперек горла.
      - Как долго вы намерены пробыть в Петербурге на этот раз ? - спросила бабушка.
      - Самый малый, самый сжатый срок. Видимо, все ограничится только одними сутками, и завтра поздно вечером я уже отбуду в Италию, а оттуда - в Египет, где долго меня ждать никто ведь не будет, и новая экспедиция может быть начата без меня. Если бы не интересная находка моего коллеги С.Н-ва, я бы сейчас был...( я назвал место намеченных раскопок вблизи Саккары). Завтра я намерен встретиться с ним, и уже вечером отправлюсь обратно в пустыню.
      - Что же такое важное могло отвлечь вас от вашего любимого Египта ? Впрочем, вы перерыли его уже так, что вашего песка хватило бы, чтобы засыпать Суэцкий канал. Синьор Верди ещё успеет написать оперу по поводу этого события. Боюсь, - продолжала Марья Сергеевна, обращаясь к своей внучке, - когда в газетах начнут сообщать, что пирамида Хеопса просела и кренится, как эта башня в Италии, я буду знать, чьих рук это дело.
      - Вы в слишком пессимистичном свете видите мои труды, Марья Сергеевна. Если вы настолько сочувствуете Египту, попробуйте представить мои fouillees не варварством археолога, а работой геолога-геодезиста, ищущего подземные источники, которые позволили бы ему запрудить Египет и превратить его в оазис.
      - А клады вы там не находили ?
      - Да каждый день, Марья Сергеевна, каждый день. Одно из самых драгоценных сокровищ было найдено как раз недавно мной и Масперо.
      - Это интересно. Расскажите поподробней.
      - Боюсь, вы будете разочарованы. Это всего лишь книга. Но какая ! Ты представляешь, Лена, прекрасно сохранившийся экземпляр в двадцать шесть листов, часть из которых составлена на bachmourique, часть - на thebain.