Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту

— На курсах английского, — отвечает она сухо. — С тех пор как я приехала, я каждый день хожу учиться, пора бы уже и знать. И пока не научусь говорить хорошо, буду ходить, — прибавляет она тихо и вновь погружается в расчеты.

Ей не нравится акцент, с каким говорит Бернард, раздражает его грубый голос, не говоря уж о манерах. Он жует табак, сплевывает, ковыряет в носу без малейшего стеснения. Ревекка Зильберфельд, бабушка Елены, пришла бы в негодование, увидев, как ведет себя ее сын. Грубый мужлан в нечищеных башмаках, люстриновых нарукавниках и с карандашом за ухом. Он такой же, как все эти колонисты, эти gold diggers, золотоискатели, stockmen, овчары, и бывшие каторжники, высланные из Европы. Земля здесь суровая, такая же, как люди.

В городах совсем иное дело: там люди образованные, воспитанные, хорошо одеваются. Она сразу это заметила, когда сошла с парохода в Мельбурне. Мельбурн пришелся ей по душе сразу, хотя она провела там всего каких-то полдня, пока Бернард делал покупки. А в Колерейне не до тонкостей. Здесь не люди на первом месте, а бараны — они короли. Фермеры занимаются овцами. Женщины выходят замуж за фермеров и тоже занимаются овцами. Жены рожают много детей, и те тоже будут заниматься овцами. Говорят женщины тоже об овцах, а еще о детских болезнях, жалуются на прислугу, погоду, засуху, наводнения.

Елена считает все быстрее. Становится все жарче и жарче, она вытирает мокрый лоб рукавом. Она терпеть не может здешний климат с невыносимой жарой летом, невыносимым холодом зимой. Впрочем, она все здесь терпеть не может. Прошло два года, как она приехала в маленький поселок, где живут две тысячи поселенцев, прибывших неизвестно откуда и поселившихся на юго-востоке штата Виктория, но привыкнуть Елена так и не смогла.

Вокруг Колерейна простираются нескончаемые равнины, дуют сильные ветры, гоняя желтые облака пыли и вызывая у Елены мигрень. Шестью милями южнее Колерейна течет река Уоннон, она дала название всему округу. В сезон дождей река разливается и отрезает поселок от остального мира.

В Колерейне выходит местная газета, есть почта, три магазина, примерно таких же, как у Бернарда, шорник, который делает седла, кузнец, портной, ювелир, три гостиницы, церковь и частная школа, которую содержат две старые девы — мисс Крауч и ее племянница мисс Эрровой. В эту школу и ходит Елена, она учит там английский вместе со школьниками младше ее лет на пятнадцать. Еще здесь есть несколько баров, где после скачек, единственного местного развлечения, фермеры отводят душу.

Прошло два года, а Елена по-прежнему очень одинока. У нее нет друзей в Колерейне. Еще и потому, что она не старается их завести.

Конечно, люди здесь доброжелательные, всегда готовы услужить, помочь. А как иначе? Без взаимной поддержки в таких суровых условиях не выживешь. Но Елене не о чем с ними разговаривать, и она разве что перемолвится двумя-тремя словами с соседками или покупательницами. Если бы хоть Ева жила здесь вместе с ней… Но в конце первого года, который Елена провела в Колерейне, кузина, не ладившая с отцом, решила вернуться в Мельбурн, подхватила детишек и уехала.

Елена с удовольствием уехала бы вместе с ней, если бы знала, чем будет жить в городе. Но без денег куда денешься? Теперь все хозяйство в доме дяди легло на ее плечи. И стряпня тоже. В доме дяди Бернарда удобства самые современные, есть даже ванная комната с ванной на когтистых лапах и душем, а еще в нем четыре спальни, кухня, гостиная, столовая. На уборку Елена тратит кучу времени.

Дядя ей нисколько не благодарен. Он или насмехается над ее нарядами, туфлями на слишком высоких каблуках, в которых она ходит даже по немощеным дорогам, над ее неумением ездить верхом, боязнью ящериц, пауков, ночных шорохов, над ее зонтиком, который она всегда носит, затеняя лицо, над ее городскими манерами, над подгоревшей бараниной, или молчит. Он может промолчать целый день, обходясь редким нечленораздельным ворчанием. Неудивительно, что он так и не женился после смерти своей жены, бедной тети Ханны. Ни одна разумная женщина не пошла бы замуж за этакое сокровище.

Поначалу, поддавшись натиску краковских сестер, которые все твердили ему в письмах об одном и том же, Бернард забрал себе в голову выдать племянницу замуж. В первые месяцы после ее приезда он то и дело знакомил ее с претендентами, эмигрантами-евреями из Польши, Румынии, Германии, которые жили в Колерейне и близлежащих городках округа Уоннон. Приезжая девушка всех приводила в восторг. Такие, как Елена, здесь редко встречались. Одобрительные взгляды провожали хрупкую фигурку с соблазнительными округлостями, какие так нравятся мужчинам. Shaineh maisdel, красивая девушка, к тому же с характером, а в здешней трудной жизни без характера не проживешь. Они уже видели, как она берется за хозяйство в их доме, согревает постель, ведет за собой целый выводок детишек, которыми они не замедлят ее наградить.

Однако все это были скотоводы, кузнецы, сапожники, старатели — proster mensh, простолюдины, каких никогда не было среди знакомых Елены в Кракове. И ей выйти за такого мужлана замуж?..

После того как Елена всех отвергла, не удостоив даже улыбки — нет, мне не нужен Янкель, мне и дела нет, что в его баре в Дигби всегда полно народу, и хромой Мойше тоже не нужен, и Натан, хоть он и очень богатый фермер, но он ongentrinken, пьяница! — Бернард предложил ей выбрать жениха среди оставшихся холостяков в округе, на этот раз goyim, не евреев.

Елена наотрез отказалась: она вообще не собирается выходить замуж. “Сколько раз повторять, — объясняла она дяде поначалу тихо и вежливо, а потом все громче и громче, потому что спорили они после каждого отказа, — что я не намерена похоронить себя в Колерейне!” И Бернард сдался. Теперь он следил за каждым куском, который Елена отправляла в рот, словно взвешивая, во сколько она ему обходится. Но Елена клевала, словно птичка. Выпив, Бернард предрекал, что племянница скоро скукожится, как овечья шкура, выдубленная brickfielder, горячим пустынным ветром, если рядом с ней не будет мужчины.

Но была беда еще похуже, чем Бернард.

Луис, его младший брат, скотовод из Мерино, маленького городка, расположенного в двенадцати милях южнее Колерейна. Луис, настоящий bushmen, бушмен, спавший не снимая сапог и говоривший на грубом жаргоне гуртовщиков, был еще и бабником. На Елену он смотрел облизываясь, словно на вазочку с кремом. Навещая брата, он всегда настаивал на уроках верховой езды. Елена, и нескольких минут не просидев на лошади, начинала жаловаться на боль в спине и поворачивала обратно. Трудно было сказать, кто внушал ей больше страха: лошадь или Луис.

Однако Луис не терял надежды. Похоже, сопротивление племянницы его только подзадоривало. Настала минута, когда в конюшне он подошел к ней вплотную и ухватил за грудь, за что тут же получил удар зонтиком. Луис побагровел и занес кулак. Бернарду вовсе не хотелось, чтобы дочку Гитель изуродовали у него в доме — семья бы его не одобрила, — и он сумел урезонить брата. Но Луис осыпал Елену грязной бранью и сделал вид, что гонится за ней.

Елена летела со всех ног, добежала до школы и захлопнула за собой дверь. Ученики смотрели на нее, разинув рты.

— Что такое bugger? — отдышавшись, спросила она у своих учительниц, мисс Крауч и мисс Эрровой.

Обе стали красными, как плюшевые занавеси в спальне, где спала Елена в доме дядюшки Бернарда.

— Я полагаю, что это женщина дурного поведения или что-то в этом роде, — шепотом произнесла мисс Крауч, а мисс Эрровой потупила взор.

Нет, и здесь ничего не получалось, как думалось. А что ей, собственно, думалось? Она и сама не знала. И плакала каждый вечер, укладываясь без сил в постель после целого дня изнурительной работы по дому и в магазине. Только уроки в школе служили ей отдушиной.

Елена не сумела полюбить эту страну. Она все тут ненавидела — климат, людей, овец, дядюшек. Жизнь здесь была невыносима. Конечно, и в Польше она была нелегкой, но уж в Австралии… Она поняла, что никогда здесь не приживется. Гитель бы плакала целую неделю подряд, если бы хоть на секунду представила, что достается на долю ее старшей.

— Не беспокойся, мама, — каждый день твердит Елена, смотрясь в зеркало над раковиной. — Я очищаю лицо утром, увлажняю кожу твоим кремом, а вечером сто раз расчесываю щеткой волосы. Я делаю все, как ты учила.

Обряд Гитель. Воспоминание, которое привязывает ее к прошлому. Елена уже не помнит, как тогда проклинала свою жалкую жизнь, как молила Небо помочь убежать из дома.

Физическое ощущение теплого и душного кокона. Редкие письма, которые она получает из Кракова, она перечитывает столько раз, что выучивает их наизусть. Ее бы замучила ностальгия, но рассказы из писем лучшее от нее лекарство. Елену гнетет pip, тоска. Давит как свинец.

Скоро ей двадцать семь, она все упустила в жизни, говорит она себе в минуты отчаяния. Она не закончила школу, не вышла замуж, работает как последняя служанка и не получает ни единого цента. Она обречена на гибель в этой враждебной стране с такими же враждебными родственниками. Но и назад пути тоже нет. Что ее ждет в Казимеже? Та же тяжелая жизнь, но уже не удастся убежать. Полные сострадания глаза родственников? Она и отсюда слышит их голоса. Бедная, неустроенная Хая, она вечно без гроша. Стать окончательно shlimazel, неудачницей? Или еще того хуже — lebish, пропащей?

Никогда.

До сих пор ей удавалось избежать силков, которые ей расставляла жизнь. Но в один прекрасный день она упадет с проклятой лошади и очнется с переломанными ногами. Или ее укусит одна из отвратительных маленьких змеек, живущих в зарослях — они заползают в постели, в туфли, — и она умрет в страшных мучениях. Или кретин Луис добьется своего: изнасилует ее в темном углу, а она выплачет себе все глаза. А если выживет, не ослепнув, ее выдадут насильно замуж за одного из этих мужланов. И тогда ей несдобровать.

Замученная оравой детишек и стадами баранов, она почернеет от солнца, обветрится, покроется раньше времени морщинами и постареет, как покупательницы у них в магазине, как уродливые, с пергаментными лицами англичанки, которых она видела в Мельбурне. Какое счастье, что мама подарила ей баночки с кремом! Предусмотрительность Гитель и страх Елены перед солнцем сохранили ее кожу белоснежной, как фарфор, из-за этой белизны на нее восхищенно поглядывают мужчины и отпускают завистливые комплименты женщины.

— Как вам удается сохранить кожу такой белой, дорогая?

У фермерш мания, они не хотят походить на аборигенок, темная кожа кажется им отвратительной. Елена отвечает на плохом английском языке с чудовищным польским акцентом, от которого не сумеет избавиться всю свою жизнь:

— Family secret. Семейная тайна.

А затем, словно приобщая к волшебному и сокровенному таинству, достает с нижней полки прилавка маленькую баночку с кремом и легкими движениями втирает его в лицо покупательницы. Женщины обожают, когда ими занимаются. Елена дает им еще и советы: прячьтесь от солнца, для кожи оно губительно. Пользуйтесь зонтиками, широкополыми шляпами.

Из магазина Бернарда женщины выходили очарованными.

Несмотря на то что, приехав в Австралию, Елена расходовала крем крайне скупо, запасы его подходили к концу. Напрасно она говорила фермершам, что крем стоит очень дорого, потому что привезен издалека, они постоянно его спрашивали. Уговаривали продавать его понемножку в магазине. Бернард не возражал против крема. Но тогда нужно было заказать крем Гитель.

Ночью Елена не могла заснуть — в Колерейне ночь пугала ее больше, чем день, — и в сотый раз считала и прикидывала. При самом лучшем раскладе посылка будет идти два месяца от Кракова до Мельбурна, две недели на таможне, а потом ее нужно будет привезти сюда.

Путь долгий и очень непростой. Куда проще было бы Елене изготавливать крем самой на месте. Наверное, не так уж это сложно. Достаточно спросить рецепт у Якоба. Дяди Якоба. Она часто вспоминает его и широкую улыбку матери, с какой она разворачивала пузатые банки с кремом, принесенные химиком.

Елена в волнении садится на кровати. Как она сразу не сообразила? Австралийки завидуют ее белоснежной коже? Она предложит им такую же белизну. Вернее, будет ее продавать. Начнет готовить этот крем, разложит в красивые баночки. Если все пойдет хорошо, она сможет вскоре зарабатывать себе на жизнь. Но для начала ей нужно хоть немного денег. Сбережения Елены давным-давно растаяли.

Бернард трясется над своими деньгами и не одолжит ей ни цента, Елена его знает. Впрочем, в Колерейне никто ей ничего не одолжит. Придется разбираться самой. Всю ночь она строит планы и еще долгие недели будет продумывать каждую деталь. Она непременно должна уехать из Колерейна в Мельбурн. Там в богатом квартале она откроет косметический салон. Уже сейчас она представляла свой салон в мельчайших подробностях — цвет стен, мебели. У нее в салоне женщины будут чувствовать себя лучше, чем дома, на несколько часов сбросят с себя домашние заботы, забудут о крикливых ребятишках.

Елена научит их, как ухаживать за своей кожей, защищать ее кремом Гитель. Может, имеет смысл делать еще и массаж? Елена помнит, как ей было приятно, когда мать в редкие минуты нежности разминала ей спину.

Мечты шли Елене на пользу, отвлекали от жалкой действительности. Но вставала одна и та же преграда: нет денег. Как заплатить за дорогу в Мельбурн? На какие средства начать изготовление крема? Она уже не могла думать ни о чем другом.

И вдруг вспомнила старого аптекаря из Сэндфорда, соседнего городишки. Каждую неделю она ездила на рынок в дядюшкиной двуколке и непременно заходила в аптеку. В тесной и пыльной лавчонке громоздились банки с травами, корой, маслами, отварами, мазями, притираниями. Елена с наслаждением вдыхала запахи лекарств, напоминающие ей о нереализованном врачебном призвании.

Как же она о нем раньше не вспомнила? “Вот кто меня спасет!” — сказала она себе. В базарный день она оставила Бернарда толковать с продавцами скота, а сама с бьющимся сердцем отправилась к аптекарю.

Поначалу она делала вид, что роется на полках, нюхала флаконы, переставляла баночки с мазями. Потом глубоко вздохнула, набираясь смелости, и подошла к старичку-аптекарю:

— Скажите, господин Хендерсон, не согласились бы вы взять меня в помощницы?

Тяжкое ученичество

Дядя Бернард наотрез отказался отпустить ее жить в Сэндфорд. Он и слышать не хотел об аптекаре, который сразу же согласился на предложение Елены.

Но Елена за все золото мира не осталась бы еще хоть ненадолго в Колерейне.

— Ты упрямее любого барана, — в конце концов обиженно заявил ей Бернард после того, как долго осыпал бранью на идише.

Елена окинула его ледяным взглядом и, не произнеся больше ни единого слова, отправилась к себе в комнату собирать вещи. Бернард встал у порога, не решаясь войти и продолжая осыпать ее упреками. Елена молча вышла на улицу, волоча за собой тяжелый чемодан. Дядюшка пальцем не шевельнул, чтобы помочь племяннице.

На улице Елену ждал сосед с двуколкой. Добродушный фермер согласился отвезти ее в Сэндфорд. Она устроилась на сиденье и поправила шляпу, фермер привязал позади двуколки ее чемодан.

Когда лошади тронулись с места, “Баба с возу!” — крикнул ей вслед Бернард вместо благословения.

Аптекарь положил Елене двадцать два австралийских доллара в месяц за каждодневную работу от зари до зари. Не густо, но шаг к независимости сделан. К своим покупательницам в аптеке Елена очень приветлива. А женщины, так же как в магазине Бернарда, приходят с ней поговорить. Елена слушает их с любопытством и сочувствием, расспрашивает о детях, мужьях, здоровье. Не жалеет сил, лишь бы помочь: все пересмотрит и найдет нужную микстуру, приготовит смесь по рецепту. Она в восторге от работы в аптеке, наслаждается пусть ограниченной, но непререкаемой властью — все слепо следуют ее советам.

Идет день за днем, и старый Хендерсон понемногу учит ее своему искусству. Она узнает на практике, как делать смеси из спермацета с луковицами лилий, из кожицы сладкого миндаля с воском и травами, из лаванды с медом. Она читает специальные труды по фармацевтике, которые ей советует Хендерсон, и не раз сожалеет о том, что ей не дали возможность выучиться на врача. Думает она и о красавце Станиславе, своей краковской влюбленности, но все реже и реже. За давностью лет портрет юноши потускнел и размылся. Он, верно, женат, обзавелся оравой детишек, думает она порой без тени сожаления. Она не из тех женщин, которые терзают себя любовными переживаниями, подлинными или воображаемыми.

Воспользовавшись микроскопом старого аптекаря, Елена принялась изучать крем из последней оставшейся баночки, пытаясь разобраться, из чего же он состоит. Она просиживала за прибором целыми ночами, до слепоты и полного изнеможения, так что едва не упала с лестницы, ведущей из ее каморки в аптеку.

По утрам она прибирала помещение, мыла полы, смахивала пыль с больших стеклянных колб. По вечерам, после долгого утомительного дня, подсчитывала выручку. Она не знала ни минуты покоя, однако ни на что не жаловалась. Елену вдохновляли ее грандиозные планы. Впрочем, работа никогда ее не пугала.

Елена ждала вестей от матери и наконец получила посылку: несколько баночек крема и письмо. Гитель писала, что больше крема прислать не может, что все очень дорого, а денег нет. Ведь не считает же Елена, что они растут прямо на мостовой Широкой улицы? Далее следовали несколько страниц скучных новостей, жалобы на то, что младшие дочери взрослеют, а выдать их замуж никак не удается: кто же их возьмет без приданого? А отец недавно снова обанкротился.

Читая одну за другой тоскливые длинные фразы, Елена лишь в самом конце письма обнаружила то, что искала, — магическую формулу крема. По крайней мере такую, на которую хватило разумения ее матери. Травы, кора сосны, кунжут, миндальное масло, оливковое масло, воск… Держа под рукой текст и вооружившись ступкой и пестиком, Елена приступила к работе. Разве это так уж трудно? У нее наверняка получится.

Дело оказалось непростым. Крем то расслаивался, то выходил слишком жидким, то слишком густым и клейким. Елена ставила опыты на себе. Каждый вечер перед сном она наносила на лицо приготовленные за день смеси. Иногда результаты приводили ее в ужас. А вдруг она проснется и увидит в зеркале покрытое прыщами лицо? Нет, конечно, до этого не дойдет, компоненты крема безопасны. Но какого-то вещества ей по-прежнему не хватало. Без него ее снадобья никак не желали превращаться в чудесный питательный крем.

И вот настал день, а вернее, вечер, когда Елену осенила новая идея. Случайно, когда она засыпала. Часто между бодрствованием и сном, в причудливом, промежуточном состоянии, переплетающем мысли и грезы, на нас снисходят озарения. В миг, когда мы меньше всего их ждем, Елена подумала об овцах. В одной из ученых книг Хендерсона она прочитала, не придав этому большого значения, что овечья шерсть выделяет особый воск, необходимый для изготовления кольдкрема, как называют его английские леди: произнося это слово, они округляют рот. Этот “шерстяной воск” называется ланолином. Внезапно она припомнила прочитанное, и ее осенило. Словно последний фрагмент пазла встал на место, завершив чудесную картину. Среди известных ей составляющих недоставало именно ланолина, чтобы создать крем, одновременно смягчающий и увлажняющий.

Наутро в старом растрепанном справочнике по косметологии Елена залпом по-английски — спасибо мисс Крауч и мисс Эрровой! — прочитала все, что касается смягчающих свойств ланолина. Прочитала и о том, как его добывают и очищают, потому что в своем первоначальном виде этот воск буро-желтый и отвратительно пахнет.

Она сразу же вспомнила, как зажимала себе нос, оказываясь на одной из узких улочек Казимежа, где дубильщики сушили шкуры прежде, чем делать из них кожи. Чтобы сделать запах крема приятным, в него добавляли розовую воду или лаванду, а главное, в крем нужно добавлять и воду, она необходима для увлажнения кожи.

Ланолин и есть тот самый недостающий компонент, который поможет ей превратить свинец в золото. Точнее, превратит в необходимый ей крем ту комковатую массу, которая до сих пор получалась у нее в кастрюльке. Еще немного терпения, и она разбогатеет.

Елена заранее радовалась своему реваншу. Но как долго ей придется работать, чтобы запастись дорогостоящими ингредиентами при том жалованье, которое ей платит господин Хендерсон! А ведь времени у Елены совсем немного. Годы бегут быстро, время не ждет.

Доброжелательное лицо леди Сьюзен, жены адьютанта губернатора Квинсленда, с которой она познакомилась на корабле “Принц-регент Луитпольд”, всплывает у нее в памяти. У Елены сохранился ее адрес в маленькой белой шелковой сумочке, где она держит самые ценные документы. Она сразу же пишет ей письмо и с обратной почтой получает ответ. Конечно, леди Сьюзен прекрасно помнит Елену. Как можно забыть такую очаровательную девушку? Письмо завершается приглашением в Брисбен. “Вы можете гостить у нас, сколько захотите, дорогая. Вот увидите, вы полюбите наш город. Конечно, он немного провинциален — не Лондон и не Мельбурн, — но в нем есть все”.

Искусством собирать чемоданы Елена уже овладела, она мастерит себе несколько более или менее презентабельных туалетов, прощается со своим хозяином и садится на поезд, который повезет ее к спасению. Путь долог, особенно для молодой женщины, путешествующей в одиночку, но она уже привыкла и к этому. До Брисбена две тысячи километров, ей придется пересечь три штата — Виктория, Новый Южный Уэльс и Квинсленд.

Проведя в поезде неделю, деля время между разглядыванием пейзажей и сном, Елена прибывает на центральный вокзал Брисбена в изнеможении, покрытая пылью, но опять свободная!

Оглядывая улицы Брисбена из фиакра, который везет ее к подруге, Елена чувствует удовлетворение. Столица Квинсленда — очень приятный город, современный, с широкими улицами и невысокими домами, а также с множеством ресторанов, магазинов одежды и даже театров. И еще по этому городу ездит удивительный электрический трамвай. Построили Брисбен английские и немецкие колонисты, обосновавшиеся на берегу реки с тем же названием, из-за которой частенько случались наводнения. Последнее, и самое разрушительное, случилось в 1893 году и запомнилось всем горожанам. Дома на берегу пришлось отстроить заново.

Елена наслаждается зрелищем города, чувствуя, как долго была лишена красоты. Восхищается памятниками в классическом стиле, собором, зданием городского парламента, Старой мельницей, древнейшим сооружением, построенным еще первыми ссыльными.

Первые каторжники прибыли в Сидней в 1788 году из Англии на одиннадцати кораблях Королевского военно-морского флота. В те времена английские тюрьмы были переполнены, преступников следовало куда-то отправлять, и Австралия стала для этого лучшим местом. В течение ста с небольшим лет каторжники колонизировали страну, строя города и поселки зачастую в невыносимых условиях. Последние корабли с осужденными прибыли в 1868 году. Переселено было сто шестьдесят тысяч душ — мужчин, женщин, детей. Многим еще не исполнилось и пятнадцати лет.

Елена так долго чувствовала себя пленницей, что не могла им не сочувствовать. У нее тоже возникло ощущение, будто она выбралась из тюрьмы. В Колерейне одинокой женщине войти в бар значило приобрести репутацию особы легкого поведения. Елена невольно спрашивала себя: как она сумела прожить там так долго?..

После радостной встречи в доме Сьюзен Елена за чашкой чая поведала подруге свою личную версию прожитых в штате Виктория лет. “Never complain never explain” (“Никогда не объяснять, никогда не жаловаться”) — этот девиз она вполне могла бы считать своим. А она не хотела, чтобы ее жалели, и в своих мемуарах будет неименно приукрашивать самые горькие эпизоды своей жизни. Елена сообщает Сьюзен, что ее дядя был богатым землевладельцем. У него она жила, ни в чем не нуждаясь, но не пожелала выйти замуж за его брата, который принялся за ней ухаживать. Елена посмеивается про себя, рассказывая эту историю и потупив взор, словно испуганная девственница. “Я не могла себе позволить остаться там”, — прибавляет она деликатно. Не говоря уж о том, что праздная жизнь не по ней.

Она обходит молчанием магазин Бернарда, грубость Луиса, аптеку господина Хендерсона и свою работу на износ, когда она с утра до ночи готовила, стирала, убирала, продавала…

Однако Елена ничего не таит и держится совершенно открыто, когда просит подругу помочь ей найти достойную работу, потому что она вынуждена зарабатывать себе на жизнь. Сьюзен, растроганная ее рассказом, догадываясь, что за умолчаниями скрывается куда более горькая правда, обещает свою поддержку.

Несколько недель в Брисбене проходят как сон. Елена восхищена Сьюзен и ее подругами, о себе она самого скромного мнения и несколько растеряна. Ее шитые-перешитые платья жалко смотрятся рядом с туалетами по последней лондонской моде брисбенских леди. Зато солнце и ветер нанесли непоправимый урон белой коже англичанок, и все они в один голос восхищаются безупречной кожей молодой женщины, ее нежностью и отсутствием морщин. Похвалы возвращают Елене уверенность в себе, а главное — веру в свои замыслы. Очень скоро она станет такой же богатой, как эти недосягаемые англичанки.

Исполняя свое обещание, Сьюзен начинает искать подруге работу и кров. Совершенно случайно она узнает, что леди Лемингтон, супруга губернатора Квинсленда, защищавшая права аборигенов и благодаря этому завоевавшая большую популярность в стране, ищет надежную женщину в помощь служащей у нее няне. Супруги живут в Брисбене, а двоих своих маленьких детей поселили в загородном доме в горной деревушке Тувумба, расположенной в шестидесяти километрах от города.

В Брисбене чета Лемингтон занимает губернаторский дворец, красивое здание в колониальном стиле, окруженное обширным парком. Сьюзен, жена личного адъютанта губернатора, без малейшего труда приводит Елену к губернатору и его жене для предварительных переговоров. Супругам Елена нравится: она красива, хорошо воспитана, держится скромно. Елену же роскошь обстановки и обилие слуг смущает больше, чем ей бы хотелось. Верная усвоенной линии поведения, она очень сдержанно говорит о своем прошлом. Однако Лемингтоны, преисполнившись любопытства, засыпают ее вопросами.

“Семь сестер?!” — удивленно восклицает леди Лемингтон. Неужели можно иметь столько сестер? “Говорите ли вы по-немецки? — спрашивает лорд Лемингтон. — Это очень важно. Ах, вы жили в Вене! А по-французски?” “В Польше, в доме моего отца, богатого помещика, у меня была гувернантка из Парижа”, — тут же, ни на секунду не поколебавшись, отвечает Елена. Искреннее участие будущих хозяев трогает Елену, и она вновь обретает уверенность в себе.

Лемингтоны никогда не станут проверять ее рассказы. Елена лжет так уверенно, что не верить ее выдумкам невозможно. К тому же молодая женщина прекрасно ладит с обоими малышами, вскоре они уже ходят за ней как привязанные и, ища утешения, бросаются в ее объятия. Елена любит маленьких детей, в особенности чужих. Благодаря своей живости и острому уму она недолго остается на положении обычной няни. Не проходит и нескольких дней, как семья принимает ее, и она переходит из разряда прислуги в компаньонки. В глазах Елены это положение тоже довольно унизительно, но оно открывает ей дверь в мир аристократов, пускай с черной лестницы.

Когда Лемингтоны приезжают в Тувумбу, Елене приходится участвовать во всех их обедах и пикниках на свежем воздухе. Азы светского воспитания Елена проходит в загородном имении в горах. Там она знакомится с привычками английских аристократов, что весьма пригодится ей впоследствии, в Лондоне, когда она будет общаться с джентри, английским поместным дворянством. Елена наблюдает, подражает, запоминает. Учится вести себя за столом, пользоваться вилочкой для устриц, разбираться в винах, улыбаться, когда нечего сказать, терпеливо выслушивать мужчин, рассуждающих об охоте, и женщин, щебечущих о домашних хлопотах.

К ней относятся как к очаровательному экзотическому зверьку, которых, впрочем, в этой стране немало. Нищая барышня из Кракова начинает мало-помалу приобретать некий лоск. И продолжает исследования состава крема. Цель у нее прежняя.

Среди австралийских штатов, природа каждого из которых щедра по-своему, Квинсленд славится богатством растительности. Там есть немало растений, которые входят в составы мазей и косметических кремов. Когда у Елены появляется свободное время, она собирает травы. В Колерейне прогулки по зарослям ее нисколько не соблазняли. Здесь она охотно отправляется на поиски, не слишком отдаляясь от дома и взяв корзинку, чтобы складывать найденные сокровища.

Вернувшись к себе в комнату, она тщательно изучает свои находки, вникая в особенности каждой и продумывая, как их смешивать друг другом, чтобы извлечь лучшее. В здешней домашней библиотеке множество книг по ботанике, старых гербариев и энциклопедий, и Елена значительно пополняет свои скудные познания о цветах и травах.

Часы, проведенные за старыми книгами, — часы счастья. Елена жадно впитывает знания, запоминает рецепты. “В античности, — читает она, — косметология была признана особым искусством. Косметические рецепты встречаются в трактатах Галена, врача при дворе Марка Аврелия, Гераклита Тарентского и Критона, пользовавшего супругу императора Траяна. Слово это происходит от греческого “космос”, означающего одновременно и совершенствование, и упорядоченность. Платон отвергает краски и мази, что они создают ненатуральную красоту, чуждую природе, и противопоставляет им телесную красоту, полученную от гимнастики.

По другой этимологии это слово происходит от египетского слова “кемет” — “черная земля”, которая покрывала берега Нила и которую использовали тамошние женщины, защищая кожу от иссушающего воздуха и пустынного ветра. Египтяне — исконные химики царства красоты, они придумали особые смеси, одни из которых улучшали внешний вид, другие питали кожу. Они обожали пудры из гипсовой муки с отдушкой из мирра и ладана. Притирания египтян включали в себя охру, осветляющую кожу, оливковое масло, пчелиный воск и розовую воду. В обиходе были туалетные принадлежности: щипчики для бровей, гребешки, булавки для волос, зеркала, которые держали в красивых ларчиках.