Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту

Мишель Фитусси

Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту

“Пережитых мною событий, значительных и не слишком, трудностей и потрясений с избытком хватило бы на десяток жизней…”

Елена Рубинштейн

Посвящаю Леа и Уго

Michele Fitoussi

HELENA RUBINSTEIN

La femme qui inventa la beaute

© Editions Grasset et Fasquelle, 2010

© Elena Rubinstein Foundation, photos

© Е.Кожевникова, перевод на русский язык, 2012

© ООО “Издательская Группа “Азбука-Аттикус”, 2012

КоЛибри®

Предисловие

Меня часто спрашивают, почему я заинтересовалась Еленой Рубинштейн? Встреча с будущим героем всегда тайна. Никогда не можешь сказать, по какой причине эта встреча произошла: чаще всего дело в случае. Зато всегда знаешь, как повлияла на тебя история твоего героя.

О Елене Рубинштейн я не знала ровным счетом ничего и видела разве что ее имя на упаковках косметики, которой никогда не пользовалась. Но даже начало ее биографии меня впечатлило: родилась в 1872 году в Казимеже, еврейском предместье Кракова; у нее было семь младших сестер — Полина, Роза, Регина, Стелла, Ческа, Манка и Эрна; в 24 года совсем одна уехала в Австралию, прихватив с собой зонтик, дюжину баночек с кремом и безграничную отвагу.

У меня сразу заработало воображение. Я увидела: Елена садится в поезд, прижимается в задумчивости лбом к стеклу и как мантру повторяет про себя имена сестер. Поднимается по сходням парохода, которому предстоит два месяца плыть по океану, чтобы доставить ее на другой конец света — в Австралию. Увидела, как отважный маленький первопроходец — ростом она была всего метр сорок семь — высаживается в Мельбурне, в незнакомой стране, как борется с трудностями, не сдается ни при каких обстоятельствах и в конце концов побеждает.

Даже ничего больше про нее не зная, я поняла: Елена Рубинштейн — настоящая героиня романа, польская Скарлетт О’Хара, женщина-воин с железным характером. Питая отвращение к прошлому, она вполне могла бы сделать своим девизом “Вперед!” и гордо нести его на высоте двенадцатисантиметровых каблуков.

“Дайте женщине пару удобных туфель, и она завоюет мир”, — гласит известная поговорка…

Погрузившись в насыщенную событиями жизнь Елены, я поняла, что предчувствие меня не обмануло. Когда-то у всех на устах, а теперь почти забытая, Елена Рубинштейн, чья жизнь продлилась почти целый век (она умерла в 1965 году, 93 лет от роду), а деятельность распространилась на три континента, была человеком удивительным, необычайным, не побоюсь сказать — гением.

Природа одарила ее мужеством, умом и волей к победе. Жажда успеха заставляла забывать о мужьях, детях, семье ради созданной ею индустриальной и финансовой империи. Больше того, именно Елена Рубинштейн создала современную косметику и сделала ее доступной. А в те времена это было совсем непросто — не будем обольщаться, теперь тоже! — тем более для женщины, тем более для иностранки, тем более без денег, тем более еврейки. Трудно сказать, какое из четырех отягчающих обстоятельств было худшим, но даже их Елена сумела обратить в достоинства. Разумеется, приложив немалые усилия.

Свой первый институт красоты Елена Рубинштейн открыла в Мельбурне в 1902 году. В том году австралийки, одни из первых в мире, получили право голоса. В дальнейшем Елена всегда будет способствовать обретению женщинами свободы, которая шаг за шагом отвоевывается ими на протяжении ХХ века и выражается как в завоевании элементарных гражданских прав, так и в избавлении от тисков корсета и детабуировании макияжа, ведь вплоть до 20-х годов считалось, что пользоваться им позволительно лишь проституткам и актрисам.

Елена не уставала повторять, что косметика — это все, что угодно, но только не легкомыслие. Для нее она была “новой властью”, возможностью отстаивать свою независимость. Стремление стать привлекательной, желание выделиться, если уметь этим пользоваться, ведет вовсе не к порабощению. Напротив.

Это знак того, что женщины осознали: у них есть полученное от природы оружие и стали использовать его, чтобы завоевать мир или, по крайней мере, отвоевать себе в этом мире место, заставить признать себя личностями, порой более многогранными и творческими, чем мужчины, если только общество не мешает им раскрыться.

Спору нет, косметика существовала и до Елены Рубинштейн.

Она существовала с древних времен! Но наша провидица создала современную косметику, научную, строгую, взыскательную, сделав главный акцент на увлажнении кожи, ее защите от вредных солнечных лучей, введя в нее массажи, электричество, гидротерапию, гигиену, режимы питания, диеты, физические упражнения и даже хирургические операции. Страсть Елены к искусству, к эстетике во всех видах, какие только существуют, — живописи, скульптуре, архитектуре, интерьерам, мебели, модной одежде, ювелирным украшениям и бижутерии — толкала эту страстную коллекционерку, которую называли “Хёрстом в юбке”, изобретать новые цвета для своих линий декоративной косметики.

Врожденное чутье помогало Елене верно определять потребности рынка, находить успешные пути внедрения своей продукции и постоянно обновлять методику продажи косметики в ее салонах. Она ввела профессию визажиста и, начиная с 1904 года, использовала рекламу.

Неутомимая труженица, считавшая, что работа — главная помощница красоты (“Это лучшее средство бороться с морщинами на лице и в мозгах”), она самостоятельно сколотила огромное состояние. Ее называли богатейшей женщиной мира. Сравниться с ней могла лишь крошечная горстка современниц, тоже преуспевших в области товаров для женщин, косметики и моды, таких как Коко Шанель, Элизабет Арден, Эсте Лаудер — мы называем только тех, кто обладал, так же как Елена Рубинштейн, талантом создать свой особый имидж и умением придать ему исключительную ценность.

Поначалу ее называли Елена, вернее, “Элейна”, если учитывать американскую манеру произношения и ее польский акцент, слегка окрашенный идишем, потом она сделалась Мадам. Все, даже члены ее семьи, называли ее только так. И действительно, в ней уживались две женщины: мятежная и влюбленная авантюристка Елена и Мадам, деловая женщина, миллиардерша, ставшая на склоне дней еще и княгиней.

Первая, молодая, несговорчивая, безрассудная, мне больше по душе, зато вторая по-прежнему меня завораживает и кажется все трогательнее с каждым прибавляющимся ей годом. Портреты Елены на склоне дней многое говорят о ней. Несмотря на дорогие платья, драгоценности, роскошную обстановку, у нее лицо еврейской бабушки, суровой и вместе с тем уязвимой. Такой она и была, даже став богатой, такой не переставала быть — “маленькая леди из Кракова”, вынужденная всю жизнь бороться и осваивать принятые в разных кругах условности и так до конца их не освоившая.

За долгие месяцы, проведенные с моей героиней, мне мало-помалу открылся ее дар улавливать веяния времени и новые идеи, ее невероятная способность проходить сквозь эпохи, страны, войны, моды, традиции и всегда оказываться в нужное время в нужном месте. Ее жизнь вместила множество событий: эмансипация австралиек, “прекрасная эпоха” в Европе, Лондон 10-х годов, освободившийся от викторианского пуританства, “безумные годы” артистического и литературного Монпарнаса, “ревущие двадцатые” в Америке, предвоенные времена в Париже и Нью-Йорке, Вторая мировая, потом 50-е — период восстановления и демократизации моды, 60-е — начало эпохи потребления. И все эти годы вместе — нелегкий путь женщин к свободе.

Жизнь Елены Рубинштейн увлекательнее любого романа. Моя героиня никогда не сидела на месте — как другие ездят на метро, она переезжала с континента на континент на поездах, пароходах, самолетах, и в саге ее жизни, сгустке истории и географии, было немало драм, любовных неудач, личных трагедий и одиночества.

Недостатки? Их у Елены было множество. Властная, требовательная, неумолимая, жестокая, скупая, эгоистичная, способная на обман, деспотичная тиранка, иной раз даже бесчеловечная. И в то же время милая, щедрая, внимательная, очаровательная, застенчивая, прямодушная, терпимая, остроумная. Как все незаурядные люди большого масштаба, она была живым парадоксом, из ряда вон, как говорится, too much, bigger than life (“все в избытке, жизнь через край”). Сьюзен Слезен, падчерица ее сына Роя, несколько лет тому назад посвятила моей героине книгу и назвала ее “Over the top” (“Изо всех сил”).

На склоне лет, когда Елена, дорожа своим временем, тратила на прическу и макияж лишь несколько минут, ее кокетство свелось к бесконечным выдумкам. Она не говорила правды ни о чем, и прежде всего о своем возрасте, омолаживая себя таким образом куда надежнее, чем любой крем против морщин.

Как все знаменитости, Елена хотела сама сотворить о себе легенду и без конца переиначивала свою жизнь, меняя ее по своей прихоти, что-то скрывая, затеняя, преображая, приукрашивая, преувеличивая, делясь с потомками своей мечтой о себе. О ней ходило множество слухов, небылиц, противоречивых и выдуманных историй. Как гласит пословица, “в долг дают богачам”, и Елена не была исключением. В то же время, несмотря на множество документов, автобиографий, биографий, газетных статей, интервью, свидетельств знавших ее людей, ныне ушедших и живых — а последних осталось немного, — о некоторых годах ее по-прежнему ничего не известно.

“Она на вас не рассердится, если вы создадите о ней еще одну легенду! — воскликнула ее родственница Литка Фассе во время нашей первой встречи. — Мадам всегда лукавила, рассказывая о своей жизни. — И прибавила, помолчав: — Для нее было важнее всего, чтобы о ней говорили…”

Словно оправдываясь за свой невероятный взлет, Мадам часто повторяла: “Если бы этого не сделала я, сделали бы другие…”

Может, и так. Но сделала она, Елена Рубинштейн.

Мишель Фитусси

Июнь 2010

Изгнание

Поднявшись на борт немецкого пакетбота “Принц-регент Луитпольд”, курсирующего между Европой и Австралией, Елена Рубинштейн ощутила нечто схожее с невесомостью.

Свободна.

Наверное, она догадывалась, что придется нелегко, но пока наслаждалась каждой секундой изумительного путешествия, не слишком себе представляя, что ее ждет впереди. Сейчас она знала одно: уехав из родных мест, будет жить по-другому и станет наконец сама собой. Как? Каким образом? Она понятия не имела. Но не колебалась ни секунды, когда родные предложили ей уехать. Наперекор всем реальным и воображаемым опасностям, которые могли подстерегать ее, — кораблекрушение, дорожные катастрофы, коварная лихорадка, опасные встречи, — она согласилась уехать одна за тысячи и тысячи километров от родной Польши к своим дядям, которых не видела и в глаза.

Май 1896 года. Елене исполнилось двадцать четыре, ее рост метр сорок семь, мужества ей не занимать, у нее с собой старенький чемодан с пожитками. Она полна ожиданий, и от восторга, который теснит грудь, ей кажется, что у нее разорвется сердце. Ей хочется раскинуть руки и обнять весь мир.

Несмотря на приступы тоски и беспокойства, которые порой охватывали Елену на борту пакетбота, отправившегося в плавание из Генуи, настоящее ее радовало. Впервые в жизни она переживала что-то похожее на счастье. Когда позволяла погода, она выходила на палубу и вглядывалась в воду. Океан завораживал ее изменчивой игрой бликов, и ей хотелось запомнить все оттенки. От природы она была нервной, страдала мигренями, и часы неподвижного созерцания доставляли ей удовольствие.

Когда поднимался слишком сильный ветер, Елена прогуливалась по коридорам, куда выходили каюты, останавливалась возле дверей музыкального салона или курительной комнаты, листала книги в библиотеке. В баре заказывала себе чай, кекс с цукатами, наслаждалась, держа чашку из китайского фарфора, серебряную ложечку. С неменьшим наслаждением усаживалась после чая в бархатное кресло, читала или вышивала. Впервые в жизни она не думала о своих близких, оставшихся в Казимеже, краковском квартале, где и сама она выросла. Ностальгия ее не мучила, по крайней мере пока.

К счастью, не мучила и морская болезнь, мешавшая другим пассажирам поднять голову от подушки. Томимая жаждой открытий, Елена, обманув бдительность несговорчивых вахтенных, следивших за тем, чтобы пассажиры разных классов не встречались, спустилась даже на нижнюю палубу, где ехали эмигранты. Зрелище сотен мужчин и женщин, лежащих на полу вповалку, — одни стонали, других рвало — потрясло ее. От запаха немытых тел, прогорклого масла и мазута ее затошнило. Сердце у нее колотилось, когда она бегом бежала наверх, чувствуя, что незаконно заняла там место, боясь, что, если ее обнаружат внизу, внизу и оставят. Ощущение бедного человека. Впоследствии она сердилась на себя за подобные чувства.

В то утро, опершись на поручни и затенив лицо зонтиком: у нее очень чувствительная кожа, а солнце — смертельный враг женщин! — Елена зачарованно смотрела на Бомбей, где бросил якорь ее пакетбот.

Портовая сутолока, пестрая разноликая толпа. И нищета. Елену она не поразила, хотя под ярким солнцем выглядела еще более неприкрытой, чем среди холода польской зимы. Взгляд Елены рассеянно обегал калек-нищих, кули в набедренных повязках, ребятишек в лохмотьях, клянчивших деньги у белых, зато задерживался на индианках в ярких шелковых сари, на англичанках, несмотря на жару застегнутых на все пуговички до самого подбородка и бранящих носильщиков, сгорбленных под тяжестью их багажа.

До Бомбея корабль делал остановки в Неаполе, Александрии, Адене, Порт-Саиде. Елена каждый раз сначала всматривалась в портовую суету, а потом, не выдержав, отправлялась немного прогуляться, и на суше ее пошатывало, словно она по-прежнему стояла на палубе. Бродячие торговцы обступали ее, и она охотно останавливалась, изучая, что ей предлагали. Наморщив лоб, сдвинув брови, словно для нее это был вопрос жизни и смерти, она уверенно торговалась, показывая цифры на пальцах, чтобы ее поняли, и покупала за назначенную ею цену стеклянные бусы, бетель, пигментные красители, мази, притирания, мускус, амбру, душистые масла, чай, блестки, сверкающие ткани.

Всюду она обращала внимание на женщин, восхищаясь разнообразием их неуловимого очарования. Светловолосые бледные итальянки Лигурии, дородные неаполитанки, сверкающие из-под чадры глаза египтянок и жительниц Йемена, эфиопки с тонкими чертами лица, мягкие широкоскулые лица азиаток. Все они, старые и молодые, красивые и некрасивые, даже маленькие девочки, жавшиеся к матерям, обладали особой статью, особым шармом. Они поблескивали подведенными глазами, открывая в улыбке белоснежные зубы, от которых кожа казалась еще темнее. Они носили бесчисленные нитки бус вокруг шеи, браслеты на руках и ногах, яркие одежды, пропитанные порой слишком резкими ароматами.

Привычная к туманам своей родины, Елена щурилась: слишком много света, слишком много шума, людей, ярких красок. Однако все это она с жадностью вбирала в себя, и все это ей потом пригодится.

На пакетботе у девушки появились поклонники. Два молодых итальянца, не знавших ни польского, ни идиша, каждый вечер, объясняясь жестами, стали приглашать ее танцевать. Немецкий, на котором неплохо говорила Елена, в конце концов помог им сблизиться. Потом еще усатый англичанин — этот говорил, словно перекатывал во рту горячую картошку. И когда заговаривал с ней, его и без того красное лицо пламенело. “Oh Miss Helena, you’re so… So pretty”. (“О мисс Елена, вы такая… Такая очаровательная”.)

Мисс Елена не была красавицей, но подпасть под ее чары было нетрудно. Из-за крошечного роста она казалась девочкой, надевшей туфли на слишком высоких каблуках. У нее были тонкие щиколотки, высокая грудь, годы еще не прибавили ей дородности. Темные волосы, забранные в низкий узел, открывали лоб и уши. Правильные черты лица, высоко поднятые скулы, губы, будто проведенные одной резкой чертой, и словно бы светящаяся белоснежная кожа. Но в первую очередь обращали внимание на ее глаза, большие, широко расставленные, бархатно-темные, они были то задумчивыми, то пронизывающими. “Взгляд изучающий и созерцающий, и сразу становилось понятно, что этот взгляд способен вникать в цифры, в деловые бумаги и неутомимо мечтать, воображая прекрасное”. Иногда эти глаза метали молнии. Семеро ее сестер называли ее “Орлицей”.

С первого взгляда Елена заинтриговала своих поклонников: молодая женщина, путешествовавшая в одиночестве, не выглядела ни испуганной, ни растерянной. По тем временам это было большой редкостью, если не сказать — неприличием. Только искательницы приключений путешествовали без компаньонок. Но молчаливость, сдержанность, суровый взгляд молодой пассажирки быстро дали понять, что она не из их числа.

Елена любила повеселиться, но умела вовремя ставить границы. Застенчивость не позволяла ей заходить слишком далеко.

И потом, что скажет мама? Строгие правила, стыдливость и целомудрие Гиты, по-домашнему Гитель, Рубинштейн накрепко укоренились в сознании ее дочери. “Поцелуи я считала безнравственными, а тайны пола оставались для меня… тайнами”, — впоследствии вспоминала она. Понадобилось много времени, чтобы она переменила свои взгляды. Трижды на пакетботе ей делали предложение, и трижды она с улыбкой отказывала, словно речь шла о ребяческих шутках. Она не хотела связывать себя замужеством, свое будущее она мыслила иначе.

Из вечера в вечер после нескольких полек в танцевальном зале молодые люди собирались вокруг Елены. Человек пятьдесят пассажиров, путешествовавших в каютах, быстро перезнакомились между собой. Завязались идиллические отношения. Возникли и нежные чувства навек… то есть до конца путешествия. Мужчины — торговые агенты, исследователи, золотоискатели, офицеры из Франции, дипломаты из Англии, миссионеры; женщины — дамы полусвета, богатые вдовы, жены чиновников. Была там даже театральная труппа, отправившаяся в турне. Елена подружилась с двумя англичанками, которые тоже плыли в Австралию. Одна, леди Сьюзен, путешествовала вместе с мужем, который служил адъютантом лорда Лемингтона, губернатора штата Квинсленд. Супружеская пара возвращалась из отпуска, который провела в Англии. Вторая знакомая, Элен Макдональд, жила в Мельбурне и собиралась вскоре выйти замуж. Покидая пакетбот, Елена записала их адреса. Она обладала даром заводить нужные знакомства.

В салоне стояла невыносимая жара, несмотря на вентиляторы. Елена потягивала ледяной чай, надеясь, что станет прохладнее. Взгляд скользил по резным панелям, столам палисандрового дерева, фарфоровым и серебряным сервизам, хрустальным люстрам, высоким сверкающим зеркалам, в которых она отражалась. Роскошь ее завораживала. Она присоединилась к небольшой весело болтающей компании. Орлиный взгляд Елены не упускал ни одной мелочи: женские наряды, манера держаться, обмахиваться веером, прически, смех, молчание.

Она следила, как новые знакомые играли в теннис или в вист, старалась запомнить правила. Она так мало знала об этом мире, где все казалось таким простым и естественным, и собирала, где могла, любые крохи, чтобы извлечь для себя пользу. Ее молчаливость объяснялась еще и незнанием правил поведения, неумением вести разговор. Она боялась — и будет бояться всегда — осуждения со стороны. Даже усвоив множество правил, а схватывала она все на лету, она не избавилась от некоторых шероховатостей. Их не сумели сгладить ни богатство, ни вкус, ни легенды, которыми она приукрашивала свое прошлое.

За свою долгую жизнь она совершит еще много путешествий и не раз будет переплывать с континента на континент. В ее империи — империи косметики — никогда не будет заходить солнце. Но это первое путешествие станет для Елены фундаментом, оно разбудит в ней вкус к дерзаниям, стремление к роскоши и красоте. Ради того, чтобы добиться желаемого, она будет работать не щадя сил; тяготы ее не устрашат, она выросла в суровых условиях. Но пока она еще не знает, по какому пути ей следует направиться в будущем; пока она изо всех сил сопротивляется традиционным и заурядным решениям, к которым ее пытается принудить бедность.

Природа одарила Елену всеми качествами, которые помогают преуспеть, — умом, смелостью, энергией, упорством. Пока ей не хватает удачи, но она решила поймать ее во что бы то ни стало. Она плохо представляет себе, какие трудности ей придется преодолеть, зато твердо верит в свою судьбу. Судьба ее не обманет.

Казимеж

Ее назвали Хая, и была она старшей дочерью Герцеля Нафтали Рубинштейна и Августы Гиты Зильберфельд. Родилась 25 декабря 1872 года, под знаком Козерога. Она терпеть не могла свое еврейское имя и, уезжая в Австралию, поспешила переменить его. В списке пассажиров “Принца-регента Луитпольда” она значилась как Елена Юлия Рубинштейн, 20 лет.

Ей на четыре года больше. Елена слукавила. С той же уверенностью и апломбом она будет рассказывать небылицы и о своем социальном положении. В ее первых паспортах напротив даты рождения стоит 1880 год. Чиновники, видно, были не слишком придирчивы, а выглядела она еще на десять лет моложе. “Я всегда считала, что женщина вправе говорить о своем возрасте уклончиво”, — говорила она. Так она начала свою автобиографию, которую диктовала… в 93 года.

Ее родной Казимеж в Галиции был основан в 1335 году польским королем Казимиром III, давшим свое имя этому небольшому поселению, отделенному стенами от Кракова, в те времена столицы государства. Спустя сто пятьдесят лет всех краковских евреев переселили в Казимеж. Шли годы, и рядом с кварталом христиан разрастался еврейский Казимеж. Герцель Рубинштейн часто повторял дочери, что в те времена их культура была тесно связана со многими европейскими странами. Спасаясь от преследований, в Польшу стекались евреи из Франции, Англии, Италии, Испании, Чехии.

Однако политическое положение Польши было нестабильным. Обуреваемые жаждой присоединить к себе польские земли, на нее постоянно нападали соседи. В 1772 году первый раздел раскроил территорию Польши на три части. Австро-Венгрия забрала себе Галицию и два ее главных города — Краков и Лемберг, к России отошла Литва, и вместе с Пруссией она взяли под протекторат остальные земли. Второй раздел Польши совершился в 1793 году. Третий, годом позже, осуществили все те же страны, окончательно утвердив его. Казимеж стал окраинным кварталом города Кракова. В 1815 году Венский конгресс утвердил четвертый раздел. До середины XIX века просуществовала Краковская автономная республика. Краков, сохраняя польскую культуру, вместе с остальной Галицией подчинялся Австро-Венгрии.

Искалеченная, но все еще живая, Польша не желала сдаваться. Освободительные восстания вспыхивали одно за другим и жестоко подавлялись. Ширилось национальное движение, и в то же время политические эмигранты покидали страну. Многие из них уезжали во Францию. Польские художники, писатели, музыканты, аристократы образовали в Париже маленький блестящий мирок, в котором ностальгия становилась ферментом творчества. К этому кругу принадлежали, например, композитор Фредерик Шопен и поэт Адам Мицкевич. Самые прекрасные творения польской музы зачастую рождались за границей.

Австро-Венгрия гордилась тем, что представляет собой просвещенное государство и обеспечивает своим подданным мирную жизнь. Судьба евреев на ее территориях была чуть более завидна, чем в других странах. В 1822 году стены Казимежа были разрушены, и наиболее богатые или наиболее отважные его обитатели поселились в христианской части Кракова. В 1867 году император Франц-Иосиф после множества уверток и отговорок все-таки даровал евреям равные с остальными подданными права. Во времена, когда родилась Елена, Галиция, а вместе с ней и вся Польша лихорадочно обновлялись. Строились железные дороги, заводы, многоэтажные дома, разрастались города, расширялись и мостились камнем дороги, улицы оснащались фонарями и сточными канавами.

Краков, где проживали двадцать шесть тысяч евреев, составлявших четверть его населения, становится важным центром иудаизма. Строятся синагоги, открываются религиозные школы — хедеры и иешивы. Вместе с тем все больше еврейской молодежи учится в лицеях и университетах. Социальные барьеры стираются. Евреев выбирают депутатами. На территории Галиции среди врачей, адвокатов, дантистов, писателей, поэтов, актеров, музыкантов евреев куда больше, чем поляков или украинцев.

Зажиточные еврейские семьи, ничуть не отличаясь от католиков, живут в центре города в обширных домах в окружении книг, картин, дорогой мебели, зеркал, парчи и бархата. Самые правоверные и бедные евреи (что чаще всего совпадает) остаются в Казимеже. Таков Герцель Рубинштейн с семьей. Несмотря на экономический подъем, большинство галицийских евреев живет в бедности, особенно бедна деревня. В городах ремесленникам — портным, шляпникам, краснодеревщикам, ювелирам, оптикам — все же удается сводить концы с концами. Но в городах активнее идут процессы ассимиляции: еврейская элита ополячивается.

При этом никуда не делся и антисемитизм. Елена растет, слыша рассказы о погромах; взрослые шепотом передают их друг другу, думая, что дети спят. Они говорят о сожженных местечках, оскверненных синагогах, разрушенных домах, изнасилованных мамах и дочках, о младенцах, брошенных живыми в огонь, стариках, которых заставляют пороть своих родных, отцах семейств, заколотых вилами польских крестьян и штыками украинцев, посеченных саблями казаков.

Обладающие хоть какими-то возможностями евреи уезжали в менее опасные места. Между 1881 и 1914 годом триста тысяч человек, спасаясь от погромов, войны и нищеты, уехали кто в Америку, кто в Австралию. Уехали и три брата Гитель, Джон, Бернард и Луис, к которым и была отправлена, словно “посылка”, Елена.

В Кракове ключом кипела культурная жизнь: театры, издательства, литературные салоны, концертные залы, тайные общества, Ягеллонский университет, один из старейших в Европе. Елена хвасталась, будто проучилась в нем несколько месяцев на медицинском факультете, но ей пришлось бросить занятия, потому что она не выносила вида крови.

На самом деле Елена не получила даже среднего образования. Она училась в еврейской школе в Казимеже, и в шестнадцать лет — таково было правило для девочек в ее среде — прекратила учение. К большому ее сожалению, потому что она любила учиться. У нее был быстрый, жадный до знаний ум, склонный к обобщениям. Любимыми ее предметами были математика, литература и история, особенно ее родной страны. Она ощущала себя полькой до глубины души.

И разумеется, еврейкой. Да и как могло быть по-другому у дочери таких религиозных, таких уважаемых в общине родителей? Обе ветви ее генеалогического древа, и Рубинштейны и Зильберфельды, гордились раввинами, мудрецами, эрудитами, знатоками Торы. Родословная ее отца восходила к знаменитому Раши из Труа, одному из самых прославленных толкователей Библии и Талмуда. Соломон Рубинштейн, прадедушка Елены, был раввином. У его сына Арье, торговца скотом, было трое детей, и старшим из них был отец Елены, Герцель Нафтали Рубинштейн.

Семья жила в Дукле, маленьком городке в Карпатах. Там в 1840 году и родился Герцель, там же он женился на Августе Гите Зильберфельд, дальней родственнице по материнской линии. Гита родилась в 1844 году и была девятым ребенком из девятнадцати братьев и сестер, многие из которых не дожили и до двадцати лет. Ее отец Соломон Зильберфельд держал закладную контору. Повышая свой социальный статус, Елена называла его банкиром.

За год до рождения Елены Герцель и Гита Рубинштейн обосновались в Кракове, поселившись в маленьком домике из красного кирпича под номером 14 на улице Широка. По мере того как семья росла — из пятнадцати детей выжили только восемь девочек, — Рубинштейны несколько раз переезжали, но селились всегда неподалеку от улицы Жозефа. На этой улице у Герцеля была лавка, где он торговал всем понемногу: яйцами и консервами, селедкой и огурцами из пузатых бочонков, пшеницей и овсом, свечами и керосином. Войдешь, и защиплет в горле от едкого запаха рассола с керосином. Прибытки от торговли были невелики, но Герцель делал все, что мог, чтобы прокормить семью. “Евреям в те времена жилось трудно, мы были очень маленькими людьми с очень маленькими деньгами”, — признается позже Елена в минуту откровенности, приоткрывая завесу над годами юности.

Ее родной дом стоял в окружении пяти синагог из тех семи, что были в Казимеже. Рядом с домом находились синагоги Высока, Стара, синагога Поппера, синагоги Ремух и Купа, а еще миква — ритуальное помещение с маленьким бассейном, куда ходили мыться и очищаться женщины в конце недели. Дни были упорядочены молитвами, времена года — праздниками. Утром и вечером Елена слышала моления и песнопения, обращенные к небесам.

Лабиринт мощенных булыжником улиц с большими каменными и деревянными домами с балкончиками — вот вселенная Елены. Здесь магазины, книжные лавки, типографии, газеты, банки, кафе, рынки, свадебный дом, школы, кладбища, больница. Названия торговых фирм и вывески пишутся на двух языках, по-польски и на идише. На улицах Медова, Дажвор, Вавжинка, Бартоша, Жозефа и Новой площади тесно соседствуют благополучие и нищета, светскость и религиозность, культура и невежество.

Раввины с пейсами в черных пальто до пят, бородатые хасиды в туго подпоясанных кафтанах и штанах, заправленных в сапоги, набожные евреи в шапочках, отороченных мехом. Именитые горожане в цилиндрах почтительно приветствуют стариков в бархатных кипах, шествующих с толстыми книгами в потертых переплетах под мышкой. Служанки в париках, а поверх них в вышитых чепцах или капюшонах ведут за руку кудрявых мальчуганов в фуражках. Перед входом в иешиву толпятся худые и бледные студенты, споря об очередном параграфе Талмуда.

Летом все высыпают на улицы, держат широко открытыми окна. Из своей комнаты Елена слышит плач, ссоры, голоса домохозяек, что перекликаются, стоя на балконах, где сушится белье, крики разносчиков воды, привлекающих к себе покупателей. Тощие клячонки тянут телеги с кирпичом и возы с сеном, вынуждая прохожих сворачивать в переулки.

Привратницы, усевшись на складных скамеечках перед домом, злословят о жильцах и ругают ребятишек, что гоняются друг за другом на улице, выбежав на перемену. Торговцы разложили под открытым небом свой товар: на переносных прилавках лежат вперемешку поношенная одежда и обувь, зонтики, талесы, книги, талисманы, меноры. Мастеровые вытаскивают и чинят на улице столы и стулья, девушки идут с ведрами за водой к колонке. Множество мелких ремесленников принялись с утра за работу, уже трудятся сапожник, торговец рыбой, хозяин закладной конторы; старушка мастерица у себя на антресолях взялась за иголку, вышивая приданое для богатых.

Из самых бедных углов несутся вопли и ругань, там надсадно бранятся на идише, польском, немецком, в пыль летит содержимое фруктовых ящиков, улицы тонут в грязи, помои выливают прямо на тротуары. Воздух пропитался запахом гнилых фруктов, кошачьей мочи, жареного мяса, лука, тмина, соленых огурцов, требухи. Зимой температура опускается чуть ли не до минус тридцати, порывы ледяного ветра взвихряют снег, засыпавший мостовые. Безжалостный холод сковывает тело и душу, сырость разъедает стены, серый туман погружает город в печаль. Снег тает, прохожие месят грязь на улицах, она пачкает башмаки и подолы юбок.

Елена Рубинштейн предпочитала хранить молчание об этих временах, она словно бы их стыдилась. Зато любила вспоминать Ботанический сад, собор Святой Анны, охотно рассказывая об особняках аристократов, где мечтала быть принятой. Она утверждала, будто там ее и вправду принимали.

В зависимости от настроения она описывала Краков то как блестящий культурный город, то как мрачную глухую провинцию. Правда лежала посередине. Город изобиловал средневековой готикой, на холме Вавель стоял королевский замок, собор с могилами польских королей возвышался над Вислой, к укреплениям старого города примыкал Ботанический сад, базилика Девы Марии, церковь Святой Катарины, обсерватория. А в центре города, как в большинстве польских городов, расположилась просторная площадь Рынок, и на ней — знаменитые Суконные ряды.

При малейшей возможности Елена сбегала из Казимежа, шла сначала по улице Страдом, потом по улице Гродска, а потом гуляла вдоль магазинов под аркадами. Здесь не встречались евреи в лапсердаках, болтливые кумушки, грязные мальчишки. Мужчины здесь носили котелки и цилиндры, а женщины — красивые шляпки.

Девушка рассматривала витрины так пристально, словно хотела запомнить все до мельчайших деталей. В кармане у нее не было ни гроша, но она мечтала, что однажды накупит себе и кружев, и шелков, и мехов, и бриллиантов, и это жемчужное ожерелье, и хрусталь тоже. Когда она будет богатой, она тоже будет красоваться, как эти величавые польки, что, завернувшись в шубу, важно выступают, прогуливаясь по площади, или едут в колясках, запряженных великолепными лошадьми, тогда как она шлепает по грязи пешком и тянет за собой сестричек.

Очень рано Елена начала приукрашивать события своей жизни, менять прошлое по своей прихоти. Воображение ее не знало границ, и порой ей трудно было отделить правду от вымысла. Обманщица? Скорее искусная вышивальщица. Всю жизнь стежок за стежком она творила свою легенду, не боясь противоречить самой себе.

Между тем ее реальная жизнь была во много раз более захватывающей, чем улучшенная версия, сочиненная Еленой. Она хотела убежать от этой жизни, но сама она — плоть от плоти этих узких улочек, тесноты, криво вымощенных дворов, синагог и хедеров, еврейского мирка, который казался незыблемым, тесного мирка местечек и гетто Галиции, Польши, Украины, который ныне канул в вечность.

Суровая среда, в которой Елена провела первые двадцать четыре года своей жизни, поселила в ней страстное желание из нее вырваться. Эта же среда наделила ее силой характера, мужеством и умением приспосабливаться, без которых эмигрант не может преуспеть в чужом краю.

Женщина, бедная, к тому же еврейка, родившаяся в Польше в конце XIX века. Иными словами, никто. Несмотря на всю гениальность Елены, дорога, которую ей предстояло пройти, оказалась еще труднее, чем она могла вообразить.

Семья Рубинштейн

Елена, Полина, Роза, Регина, Стелла, Ческа, Манка и Эрна Рубинштейн. Перечень их имен похож на считалку. Все красивые, темноволосые, с алебастрово-белой кожей. Десять лет отделяют старшую от младшей. В их просторном и сумрачном доме, освещенном керосиновыми лампами, всегда шумно. Спорят по любому поводу — из-за ленты, косынки, вертятся перед зеркалом. Душа маленького гинекея Гитель Рубинштейн, хорошая жена, хорошая мать, хорошая хозяйка, совершает чудеса, лишь бы семья ее не знала лишений. Муж часто витает в облаках, и денег на хозяйство не всегда хватает. Гитель часто вздыхает, вспоминая своих сестер и братьев, что живут в достатке в Кракове, Вене, Антверпене и других местах…

Конечно, кое-что еще осталось: резная мебель, зеркала, серебряные подсвечники, постельное и столовое белье в шкафах, множество книг. Но экономить приходится на всем — на мыле, хлебе, свечах, прислуге. Слишком много ртов, а кошелек тощий.

Восемь дочек. Восемь сокровищ. Но ведь и приданых тоже нужно восемь.

Надо будет всех выдать замуж. За хороших людей, если получится. Гитель думает об этом с самого их рождения. Она славная мужественная женщина, расплылась немного от родов, ходит в парике с уложенным узлом волос, как все правоверные еврейки. Тщательно выполняет все обряды, которых требует от нее религия, и не забывает следить за собой, за домом, потому что чистота телесная важна не менее душевной. Она учит дочек шить себе рубашки, вязать, вышивать — одним словом, всему, что сама отлично умеет. Гитель сама кроит и шьет им пальто и платья. А главное, учит, как положено держать себя благовоспитанным барышням. Учит, как ухаживать за волосами, которыми они так гордятся. Сто раз проводят они по голове щеткой, прежде чем лечь спать. А пока расчесывают волосы, запоминают счет. В семье Рубинштейн даром времени не теряют.

— Внутренняя красота и добрый нрав научат вас, как управлять своей жизнью и завоевать любовь человека, который станет вам мужем.

Гитель во всем придерживается твердых правил, она повторяет их, как мантры. Не может быть и речи о том, чтобы накрасить губы. Красятся только дурные женщины и еще актрисы, например великая Хелена Моджеевская может позволить себе помаду и румяна. Однако и добропорядочная женщина может поберечь свое лицо от ветра и мороза. У Гитель есть против них тайное оружие.

Смягчающий крем.

В Польше, как, впрочем, во всей Восточной Европе, в каждой семье есть особые рецепты. На кухне, где варится картофельный суп и тушится рагу, готовятся еще мази и притирания, и рецепты их передаются из поколения в поколение. Крем Гитель содержит травы, спермацет, ланолин, миндальное масло и вытяжку из коры карпатских сосен. Каждый вечер после особенно морозного дня восемь юных барышень в ночных рубашках выстраиваются перед ней по росту, тянут шейки, подставляя мордашки, и, как нетерпеливые птенцы, требуют:

— Мама! Мама! Мне! Мне! Нет, Полина, отойди, теперь моя очередь!

В семье Рубинштейн любили легенды. Гитель рассказывала, что этот крем специально приготовили для самой Моджеевской два брата-химика родом из Венгрии, клиенты Герцеля. Актриса, столь же знаменитая в Польше, как Сара Бернар во Франции, конечно же никогда не имела дела с семейством Рубинштейн, хотя Елена утверждала обратное. Зато Якоб, старший из братьев-химиков, вполне возможно, и приходил иногда к ним на обед. Тогда и приносил с собой завернутую в газету банку драгоценной смеси.

Гитель раскладывала ее по маленьким керамическим баночкам и выносила на холод в кладовую, где стояли соленые огурцы и висел лук. Благодаря ее бережливости крема хватало до следующего визита. Скромные попечения Гитель о красоте изменят течение жизни ее старшей дочери. Перед отъездом Елены в Австралию мать вручит ей двенадцать баночек с кремом, которые, как волшебные талисманы, должны ее защищать.

Чудо материнской интуиции.

Старшинство Елены среди сестер, безусловно, сыграло большую роль в формировании ее личности. “Мне очень рано пришлось помогать матери справляться с непослушными малютками. Быть старшей из восьми сестер — значит научиться управлять”, — рассказывала она. Это вполне подходило властной Елене. При очень женственной внешности в ней было много мужского. Изящный, грациозный бульдозер.

Повелевать и очаровывать. В этих двух словах вся Елена. С двенадцати лет она отвечает за хозяйственные покупки. Становится “главным интендантом”, закупает продукты и белье с внезапно обнаружившимся у нее пристрастием к самому лучшему и самому добротному. Нет сомнения, что ее организаторский талант развился благодаря этим детским обязанностям. “Мне приходилось быть заступницей и посредницей между младшими сестрами и родителями. Разве не лучшая подготовка к отношениям в дальнейшем со служащими?” — вспоминала она. Но у Елены были и другие домашние обязанности, до которых не доходили руки у единственной в их доме служанки. Елена стелила постели, ставила греть воду, ходила за дровами для печки, помогала младшим умываться и причесываться, мирила их, когда они ссорились.

— Shat, shat, замолчите! Папа вас накажет! А если не накажет, обещаю, что накажу я!

Она накрывала на стол, убирала со стола, расставляла посуду, отдельно для молочного, отдельно для мясного, принимала участие в приготовлениях к субботе и к праздникам, которые следовали один за другим: Рош а-Шана, Йом-Киппур, Ханука, Песах, Суккот, Пурим, Шавуот. Достать скатерти, погладить их, почистить приборы, зажечь свечи, разложить молитвенные свитки, приглядеть за обедом на кухне — там варится куриный бульон с клецками, готовится фаршированная рыба, вымесить с мамой тесто для хал. Девочки должны стать хорошими хозяйками, все уметь делать по дому — ничего другого не хочет для них Гитель. Мало получить себе мужа, надо уметь удержать его.

Елена хочет совсем другого, она терпеть не может хлопоты по хозяйству. Подростком она сбегает к отцу в лавку, спасаясь от домашних работ, которыми нагружает ее мать. После того как ее забирают из школы, она встает за прилавок. Елена с удовольствием продолжила бы учиться, но выбора у нее нет.

Впрочем, она любит работать в магазине. С покупателями ладит лучше отца, быстрее считает, знает товары на складе до последней мелочи, разбирается с заказами, счетами, долгами, поручительствами. Герцелю ближе священные книги, чем торговля, он ценит энергию и сметку старшей дочери, но ее властность его угнетает. Хорошо бы выдать ее поскорее замуж, но где взять приданое? Герцель не сумел отложить ни гроша для Елены. И для остальных дочерей тоже. Он тяжело вздыхает, думая об этом. И снова погружается в чтение священных книг, полагаясь на волю Всевышнего, который их не оставит.

Елену сердит бездеятельность отца. Книги, всегда одни только книги… Для чего он сидит над ними, если не может прокормить семью? Уже дважды она выручала его. Первый раз поехала и самостоятельно купила двадцать литров керосина у торговца, который живет в Лемберге, в столице. Накануне поездки приступ радикулита приковал отца к постели. Гитель не могла его заменить, на ней весь дом.

А Герцель не может отказаться от покупки. Он уже запродал этот керосин торговцу скота за двойную цену и получил от него аванс. Один раз в жизни он бы закончил месяц без долгов… Весь вечер Елена слышит, как ссорятся родители, отец жалуется, мать вздыхает. Упреки всегда одни и те же, Гитель жалуется на их беспросветную бедность. Герцель сердится, потому что ему стыдно. Ссоры родителей до смерти надоели Елене.

Поутру, едва встав с постели, Елена объявляет, что поедет в Лемберг вместо отца. Он называет ее сумасшедшей: кто ее там послушает? Только посмеются. Но Елена настаивает, и Герцель, получив согласие жены, позволяет дочери поехать, дав в сопровождающие своего помощника. Перед тем как дочь отправится на центральный вокзал на улице Любич, Гитель смотрит ей в глаза и говорит:

— Если вести себя умно, побольше помалкивай да слушай.

Елена повела себя умно: ей удалось купить керосин по цене, назначенной Герцелем. От нее потребовалась только твердость. Никто над ней не смеялся.

Спустя недолгое время Герцель закупил в Венгрии огромное количество яиц, которые нужно было распродать как можно скорее. Поезд опоздал, и груз прибыл на краковский вокзал накануне Успения. В католической Польше его праздновали четыре дня, ни одного грузчика, чтобы разгрузить вагоны, найти было невозможно.

В городе стоял августовский зной. На раскаленных добела улицах люди появлялись только к вечеру. Вагон с яйцами грозил превратиться в инкубатор: из яиц вот-вот могли вылупиться цыплята. Герцель не сомневался, что разорен, и тщетно пытался что-то предпринять. Гитель вновь плакала и жаловалась. Ничего не сказав родителям, Елена сама отправилась к начальнику вокзала, решив уговорить его разгрузить вагоны. Через четверть часа переговоров, в которых последнее слово осталось за Еленой, начальник отправил ее к директору железных дорог.

Директор сидел в кабинете, похожем на раскаленную печь, обливаясь потом. Когда Елена вошла к нему, он обрушился на нее со всем презрением, какое вызывала у него эта маленькая еврейка. Но Елене и дела не было до того, что он о ней думает, она хотела только одного: переубедить его и добиться своего. Она шмыгала носом, всхлипывала, обрушивала потоки слов: “яйца, папочка, разорение”! Одно и то же она твердила вновь и вновь, пока у директора не пошла голова кругом. В конце концов он приказал выгрузить яйца на платформу и рукой показал Елене на дверь. Елена мчалась по Кракову, словно за ней гнался диббук[1]. Домой прибежала едва дыша, вся красная и растрепанная и объявила с порога счастливую весть. Родители пришли в ужас от ее смелости, но не могли не поблагодарить. Герцель был спасен.

Позже Елена скажет, что своими первыми успехами была обязана своей юности и неопытности, а еще — мудрым советам матери. Иными словами, осторожности? Не совсем. “Желание победить всегда главенствовало у меня над выгодой”, — признавалась она.

Отец не одобрял попыток Елены как-то изменить их скудную однообразную жизнь. Страшный скандал разгорелся из-за продажи кровати, на которой Елена спала вместе с сестрой Полиной, младше ее на год. Елена ненавидела эту огромную, похожую на катафалк кровать палисандрового дерева. Ей снились на ней кошмары. Темными ночами она видела даже призраков и в ужасе хваталась за руку Полины. Изъеденные жучком тумбочки тоже казались ей немыслимо устаревшими. Герцелю и Гитель эту мебель подарили их родители. По мере того как рождались дети и семья переезжала с квартиры на квартиру, прибавлялись кровати, шкафы, комоды, их доставали с чердака или покупали за гроши на барахолке. Вся эта мебель, собранная по случаю, производила на Елену удручающее впечатление.

На улице Страдом, где она до мелочей изучила все витрины, только что открылся магазин мебели. Поначалу Елена только поглядывала на него снаружи, потом осмелела и вошла. Взгляд ее упал на строгую современную кровать с двумя тумбочками. Продавец сказал: стиль бидермейер, мадемуазель, лучшее, что делают в Вене. Тон у продавца был восторженный.

Елена провела рукой по полированному дереву. Приятное ощущение. Она инстинктивно отличала красивое от уродливого, утонченное от грубого. Вся ее дальнейшая жизнь послужит подтверждением ее врожденного тонкого вкуса. Но купить эту кровать — цена показалась ей головокружительной — у нее не было никакой возможности. Продавец принялся ее уговаривать, предложил кредит и даже выразил готовность забрать у нее старую мебель. И еще, поскольку ему показалось, что покупательница знает толк в его товаре, готов уступить ей за полцены кресло и большое зеркало.

Искушение оказалось слишком велико. Елена начала торговаться. Что-что, а торговаться она умела и добилась еще более выгодной цены. Теперь она не сомневалась, что сумеет расплатиться. Чтобы перевезти в дом покупку, она дождалась, когда родители уйдут из дома. Она приготовит им сюрприз. Мамины отец и мать, ее бабушка с дедушкой, Соломон и Ревекка, пригласили всю семью провести субботу в их старом домике на окраине Казимежа. Чтобы остаться дома, Елена отговорилась мигренью, какие часто у нее случались.

Гитель забеспокоилась. Дочка всегда с радостью навещала дедушку и бабушку, она любимая внучка Ревекки, и та всегда дарила ей подарки: вышитый платочек, кружевной воротничок. Когда Елене исполнилось пятнадцать, бабушка подарила ей нитку жемчуга. Сестры чуть не умерли от зависти. Елена хранила этот жемчуг всю жизнь, дорогой подарок пробудил в ней любовь к украшениям. А еще у нее с детства была страсть к кукольным домикам. В их доме в Казимеже был слуга, мастер на все руки по имени Стас. Он делал для девочек крошечную игрушечную мебель, совсем такую же, как у взрослых. Елена всегда восхищалась этими чудесными вещицами. Всю жизнь она будет коллекционировать прелестные кукольные домики.

— Ты уверена, что не поедешь? — спросила Гитель.

— Уверена, — ответила Елена. Она полежит у себя в комнате, больше всего ей нужен покой.

Скорей, скорей, торопил всех Герцель, сердясь на жену за бессмысленное хождение туда-сюда, а Гитель никак не решалась уйти. Мы, того и гляди, опоздаем, ворчал Герцель, а если дочка капризничает, то это ее дело. Гитель наконец позволила себя уговорить и присоединилась к остальному семейству, уже разместившемуся в коляске.

Разговоры и уговоры всерьез задержали их, и Елена не раз уже подбегала к окну. Она беспокоилась. Повозка с грузом должна вот-вот подъехать. К счастью, коляска с ее семейством уже повернула за угол, когда ей привезли покупку. Елене едва хватило времени, чтобы все устроить по своему вкусу, перестелить постель, разложить на ней новое покрывало, которое она только что закончила вышивать. Дочка пошла в маму: она искусно владела иглой.

Все устроив, она стала ждать родителей, не сомневаясь, что им все понравится.

Но она плохо знала своего отца! Герцель застыл на пороге спальни. Нет сомнения, его дочь meshuggeh, полностью лишилась рассудка. Диббук свел ее с ума. Продать семейную мебель! Кто может так поступить? У кого она это купила? Ах, в магазине на улице Страдом? Так у нее еще и мания величия! Все это, должно быть, стоит бешеных денег! Герцель приказал Елене следовать за собой и отправился в магазин: он спешил вернуть кровать и тумбочки, пока не поздно.

Всегда и во всем слушаться отца? До каких же пор?!

— До замужества, — твердо ответила Гитель. — А потом ты будешь слушаться мужа.

— Кто возьмет ее замуж? — с горечью возопил Герцель, глядя в спину отвернувшейся от родителей дочери.

Всем известен ее непокорный нрав. Она отказала четырем женихам. Ей давно перевалило за двадцать.

— Без порядочного приданого не найти хорошего мужа, — возразила мужу Гитель.

А с годами ее ждет только “залежалый товар”. И не надо забывать, что вслед за ней еще семь дочерей ждут своей очереди!

Герцель сделал вид, будто не слышал ее слов. Гитель советовалась со свахами, подняла на ноги всю родню, весь Казимеж и окрестности, Подгоже и Дуклу, где она родилась. Подумывала о том, не послать ли кого-нибудь на разведку в Лемберг. Наконец ей нашли настоящее сокровище — Шмуэля, пожилого богатого вдовца, который жил в Кракове по соседству с христианским кварталом. Он согласился взять их дочь без приданого: видел ее несколько раз в синагоге, и она ему понравилась.

Герцель обрадовался новости, которую сообщила ему жена. Хорошая мысль — выдать Елену за Шмуэля. Он освободит их от упрямицы, сделает ей двоих или троих детишек, и она утихомирится. Оставалось только уговорить Елену.

Елена сначала выслушала отца, потом мать. Посмотрела на того и другого и в первый раз в жизни не произнесла ни слова. “Не отвечает — хороший знак”, — подумал Герцель. Гитель была не так наивна, она хорошо знала свою дочь. Ее молчание не обещало ничего хорошего. Ну вот, она уже замотала головой и что-то пробормотала! И речи быть не может? Никогда не выйдет замуж за этого… Что? Что еще? Ни за него, ни за кого другого?!

— Кто же тебе в конце концов нужен? — взорвался Герцель.

— Станислав.

Герцель в недоумении повернулся к жене, и та развела руками, показывая, что понятия не имеет, о ком речь.

Станислав — студент-медик, Елена видела его возле университета. Она ходила туда иногда на прогулку и мечтала тоже когда-нибудь стать студенткой, чтобы тоже так хохотать и спорить, как эти молодые люди, что не обращали на нее ни малейшего внимания. Они все были хоть куда, но ни один не мог сравниться со Станиславом: синие глаза, как летнее небо над Краковом, светлые волнистые волосы, статный, высокий, в форменном кителе с золотыми пуговицами — настоящий принц.

Вряд ли Елена хоть словом перемолвилась с этим студентом. Она бы не отважилась, зная, что отец следит за каждым ее знакомством. Подруга, когда они вместе прогуливались, показала ей этого молодого человека, своего знакомого. Душа Елены жаждала романтики, она влюбилась в юношу с первого взгляда. Но все это она таила в себе, а родителям преподнесла совсем другую историю. Они встречаются, они дороги друг другу. Она никак не может выйти замуж за Шмуэля.

И тогда Герцель Нафтали Рубинштейн всерьез разгневался. Меряя шагами гостиную, он оглушительно бранил непокорную дочь:

— Shoyn gening, довольно! Ты должна меня слушаться!

Сидя на потертом канапе, Гитель ломала руки и покачивала головой в такт шагам мужа. Гитель походила на наседку: круглое пухлое лицо и сама вся пухлая и круглая.

— Oi gevald, что нам с тобой делать? — повторяла она и плакала.

— Я всегда тебе говорил, что нельзя ее выпускать из дому, — упрекал жену Герцель, забывая, что сам нагружал дочь непосильными поручениями.

Елена молчала, но тем торопливее бежали ее мысли. Все ее существо отторгало ту жизнь, которую готовили ей родители. Навек остаться в Кракове, любить недоступного, выйти замуж за нелюбимого. Ей готовили безрадостную участь ее матери, ее тетушек, бабушек, прабабушек — безнадежную женскую участь. Много детей, много суббот, много молитв и много покорности…

Что положено, то положено. Не глупым девчонкам менять установленное веками. Она старшая и должна выйти замуж первой.

— Иначе как пристроить остальных? — кричал Герцель. — Ты уже отвергла стольких хороших женихов! Ты кем себя возомнила? Гордость непомерная, и ничего больше!

Елена слышала, как шептались за дверью гостиной сестры. Ни одна не придет на помощь, все напуганы гневом отца. Да и Елена неведомо чего хочет… На этот раз ей придется покориться.

Неужели? Елена вздернула подбородок, приподнялась на цыпочки — точь-в-точь петушок перед дракой. Нельзя за Станислава? Ладно. Но и Шмуэля тоже не будет, старого и лысого! Ей уже двадцать один, она не маленькая девчонка. Никто не смеет решать за нее! Но в порядочных, как у них, семьях с замужеством не шутят. Даже те, кто отличается ослиным упрямством, должны выходить замуж!

Дело приняло дурной оборот. Елена вихрем пронеслась мимо сестер, громко хлопнула дверью и заперлась в спальне. Она бросилась на кровать и расплакалась от злости. Ненавижу! Убегу отсюда! Все здесь мерзкое, старое, закоснелое, жалкое! Умру, если не убегу!

И Елена убежала.

Всю жизнь она удивлялась, откуда набралась храбрости. Нашла себе пристанище в Кракове, у своей тети, Розы Зильберфельд-Бекман, одной из сестер Гитель, которая согласилась приютить ее на несколько месяцев. “Не больше, — предупредила тетя, — на время, чтобы ты одумалась”.

Елена и не рассчитывала навсегда поселиться в маленьком убогом домишке, деля комнату с кузиной Лолой, дочкой Розы. У нее были другие планы. В Вене жила другая сестра матери, Хая Зильберфельд, вышедшая замуж за Лейбиша Сплитера, меховщика, а у него имелся большой магазин, который он держал вместе со своими тремя братьями. Старшая Хая пригласила младшую Хаю к себе: младшая Хая будет помогать старшей по дому и работать в магазине своего дяди.

Сплитеры, люди более состоятельные, нежели ее родители, что, впрочем, было совсем немудрено, жили в доме попросторней с обстановкой поновее. Лейбиш обладал деловой хваткой, он не витал в облаках, как Герцель, не сидел целыми днями за книгами. Он копил. Его родня приняла Елену благожелательно. Да и Вена, надо сказать, была настоящей столицей со множеством музеев, театров, кафе, концертных залов. Любимый ее Краков по сравнению с ней — провинция.

Елена усовершенствовала свой немецкий и обучилась азам коммерции. Никто лучше ее не умел привлечь покупательницу, удержать ее, продать самый дорогой мех. Елена и сама любила носить меха. На фотографии тех лет она позирует в шубе из черного каракуля.

Два года пролетели быстро. У девушки не было времени на развлечения. Она трудилась. Единственным развлечением ей служили субботние прогулки по набережной Дуная или в парке Пратер. Однако, уступая мольбам Гитель, тетя время от времени представляла Елене женихов — та всякий раз отказывала. Хая Сплитер не настаивала: племянница стала незаменимой у них в магазине.

Елена не поддерживала отношений с отцом и писала письма матери. В каждом письме мать задавала ей один и тот же вопрос: когда ты собираешься выйти замуж? И девушка всегда отвечала одно и то же: не знаю. Как будто для женщины нет другой судьбы, кроме замужества! Письма сестер служили ей утешением. Их рассказы не вызывали у нее желания вернуться в Краков. Там, похоже, ничего не менялось.

Однако и в меховом магазине всю жизнь не просидишь. Во всяком случае, Елена не собиралась. Пришло время прощаться. Ее кузина Ева, дочка дяди Бернарда Зильберфельда, брата Гитель, стала часто писать ей письма. Лишившись матери, Ева долго жила в семье Рубинштейн девятой дочкой, она была моложе Елены, но они очень сблизились.

Ева уехала к своему отцу в Австралию и там вышла замуж за Луиса Леви, он оказался буйным алкоголиком, обобрал ее, потом принялся бить и дважды чуть не прикончил. У Евы достало характера развестись с мужем, но теперь она звала кузину к себе, просила помочь растить троих детей-малолеток. Теодор, самый младший, был совсем крохой.

Австралия? Возможность не хуже других, Елена порой подумывала о ней, но не слишком всерьез. Она мало что знала об этой стране поселенцев, и все-таки она ее манила. Ева описывала необозримые просторы, девственные равнины, современные города, и Елена начала мечтать о свободе.

Хорошенько подумав, она поделилась своим замыслом с тетей, а та рассказала мужу. Он целиком и полностью одобрил Елену. Дело в том, что Сплитеры собирались переселиться в Антверпен, и племянница оставалась без крыши над головой, работы, поддержки. В Антверпене места для нее не будет, да она и не хотела ехать с ними.

Хая отправила письмо Гитель. И получила согласие: да, пусть Елена эмигрирует. Как всегда, Елена впоследствии приукрасила мотивы своего отъезда: “С детства я мечтала об Австралии. Мои дяди уехали туда, их письма с рассказами о жизни на этих заповедных землях тревожили мое воображение”. Приписывая себе лично решение отправиться в такой далекий край, она сотворила образ отважной искательницы приключений. Отъезд был исключительно ее собственным решением. Она не желала быть никому обязанной.

Речи не шло о семье, которая хотела от нее избавиться, отправив за тысячи километров. Для семьи Австралия представлялась достойным решением проблемы с бунтовщицей, которую невозможно выдать замуж. Alteh moid, старая дева, — вот судьба, которая ей грозила. Но может быть, там, среди антиподов, ей удалось бы встретить gvir, богатого жениха, который захотел бы взять ее замуж, несмотря на возраст, продолжала надеяться Гитель.

Елена не мешала родителям надеяться, боясь, как бы они не передумали. Уехав, она будет так далеко, что ей никто уже не сможет докучать замужеством.

Гитель продала кое-что из оставшихся у нее драгоценностей, послала дочери деньги и двенадцать баночек знаменитого крема. Елена уложила крем на дно чемодана, под шелковые плиссированные платья. Сплитеры, а также родственники из Кракова тоже дали ей денег.

Благодаря их помощи Елена смогла оплатить билет в каюту второго класса, не тронув своих сбережений. Исполненная решимости больше чем когда-либо, она одна уезжает в Италию.

Ее пакетбот, отправившийся в плавание из Бремена, должен сделать остановку в Генуе. Елена садится на него ночью.

Новый безжалостный мир

Елена резким движением закрывает зонтик, прежде чем войти в магазин, примыкающий к кирпичному, с широким крытым входом дому под номером 107 по Уайт-стрит, где она теперь живет. Этот магазин мало чем отличается от отцовского в Казимеже, ну разве он чуть более современный, а так — та же касса, прилавок, полки, лари. Ее дядя Бернард еще разводит овец и гордо именует себя оптиком — скажем прямо, слишком громкая рекомендация, у него продаются всего-то четыре или пять пар очков. Вообще-то продается у него все: касторка, лопаты, сита, сухари, сахар, картофель, горчичники, лошадиная мазь, сбруя, веревки, мука, гвозди, инструменты, черные мыло, очки и даже одежда — тиковые брюки, рубашки из грубого льна и широкополые шляпы, которые здесь называют “акубра”.

Елене не нравится, как одеваются здешние фермерши, их ситцевые юбки в сборку и грубые ботинки на шнуровке. Шелковые платья здесь не слишком удобны, но Елена бережно ухаживает за своими плиссированными и упорно в них наряжается каждое утро, надевая еще и туфельки на каблуках, совсем не подходящие для езды на лошади. Неужели она садится в седло? Нет, она не создана быть наездницей. Ее единственная уступка деревенской жизни — передник, который она надевает в магазине, чтобы не испортить платье.

Вот она надевает его и садится за кассу. В магазине ни одного покупателя, но Елена не умеет сидеть без дела. Она открывает учетную книгу, берет ручку и через несколько минут погружается в расчеты.

— Ты вернулась? — раздается голос из заднего помещения. — Что-то поздновато! Где прохлаждалась?

— На курсах английского, — отвечает она сухо. — С тех пор как я приехала, я каждый день хожу учиться, пора бы уже и знать. И пока не научусь говорить хорошо, буду ходить, — прибавляет она тихо и вновь погружается в расчеты.

Ей не нравится акцент, с каким говорит Бернард, раздражает его грубый голос, не говоря уж о манерах. Он жует табак, сплевывает, ковыряет в носу без малейшего стеснения. Ревекка Зильберфельд, бабушка Елены, пришла бы в негодование, увидев, как ведет себя ее сын. Грубый мужлан в нечищеных башмаках, люстриновых нарукавниках и с карандашом за ухом. Он такой же, как все эти колонисты, эти gold diggers, золотоискатели, stockmen, овчары, и бывшие каторжники, высланные из Европы. Земля здесь суровая, такая же, как люди.

В городах совсем иное дело: там люди образованные, воспитанные, хорошо одеваются. Она сразу это заметила, когда сошла с парохода в Мельбурне. Мельбурн пришелся ей по душе сразу, хотя она провела там всего каких-то полдня, пока Бернард делал покупки. А в Колерейне не до тонкостей. Здесь не люди на первом месте, а бараны — они короли. Фермеры занимаются овцами. Женщины выходят замуж за фермеров и тоже занимаются овцами. Жены рожают много детей, и те тоже будут заниматься овцами. Говорят женщины тоже об овцах, а еще о детских болезнях, жалуются на прислугу, погоду, засуху, наводнения.

Елена считает все быстрее. Становится все жарче и жарче, она вытирает мокрый лоб рукавом. Она терпеть не может здешний климат с невыносимой жарой летом, невыносимым холодом зимой. Впрочем, она все здесь терпеть не может. Прошло два года, как она приехала в маленький поселок, где живут две тысячи поселенцев, прибывших неизвестно откуда и поселившихся на юго-востоке штата Виктория, но привыкнуть Елена так и не смогла.

Вокруг Колерейна простираются нескончаемые равнины, дуют сильные ветры, гоняя желтые облака пыли и вызывая у Елены мигрень. Шестью милями южнее Колерейна течет река Уоннон, она дала название всему округу. В сезон дождей река разливается и отрезает поселок от остального мира.

В Колерейне выходит местная газета, есть почта, три магазина, примерно таких же, как у Бернарда, шорник, который делает седла, кузнец, портной, ювелир, три гостиницы, церковь и частная школа, которую содержат две старые девы — мисс Крауч и ее племянница мисс Эрровой. В эту школу и ходит Елена, она учит там английский вместе со школьниками младше ее лет на пятнадцать. Еще здесь есть несколько баров, где после скачек, единственного местного развлечения, фермеры отводят душу.

Прошло два года, а Елена по-прежнему очень одинока. У нее нет друзей в Колерейне. Еще и потому, что она не старается их завести.

Конечно, люди здесь доброжелательные, всегда готовы услужить, помочь. А как иначе? Без взаимной поддержки в таких суровых условиях не выживешь. Но Елене не о чем с ними разговаривать, и она разве что перемолвится двумя-тремя словами с соседками или покупательницами. Если бы хоть Ева жила здесь вместе с ней… Но в конце первого года, который Елена провела в Колерейне, кузина, не ладившая с отцом, решила вернуться в Мельбурн, подхватила детишек и уехала.

Елена с удовольствием уехала бы вместе с ней, если бы знала, чем будет жить в городе. Но без денег куда денешься? Теперь все хозяйство в доме дяди легло на ее плечи. И стряпня тоже. В доме дяди Бернарда удобства самые современные, есть даже ванная комната с ванной на когтистых лапах и душем, а еще в нем четыре спальни, кухня, гостиная, столовая. На уборку Елена тратит кучу времени.

Дядя ей нисколько не благодарен. Он или насмехается над ее нарядами, туфлями на слишком высоких каблуках, в которых она ходит даже по немощеным дорогам, над ее неумением ездить верхом, боязнью ящериц, пауков, ночных шорохов, над ее зонтиком, который она всегда носит, затеняя лицо, над ее городскими манерами, над подгоревшей бараниной, или молчит. Он может промолчать целый день, обходясь редким нечленораздельным ворчанием. Неудивительно, что он так и не женился после смерти своей жены, бедной тети Ханны. Ни одна разумная женщина не пошла бы замуж за этакое сокровище.

Поначалу, поддавшись натиску краковских сестер, которые все твердили ему в письмах об одном и том же, Бернард забрал себе в голову выдать племянницу замуж. В первые месяцы после ее приезда он то и дело знакомил ее с претендентами, эмигрантами-евреями из Польши, Румынии, Германии, которые жили в Колерейне и близлежащих городках округа Уоннон. Приезжая девушка всех приводила в восторг. Такие, как Елена, здесь редко встречались. Одобрительные взгляды провожали хрупкую фигурку с соблазнительными округлостями, какие так нравятся мужчинам. Shaineh maisdel, красивая девушка, к тому же с характером, а в здешней трудной жизни без характера не проживешь. Они уже видели, как она берется за хозяйство в их доме, согревает постель, ведет за собой целый выводок детишек, которыми они не замедлят ее наградить.

Однако все это были скотоводы, кузнецы, сапожники, старатели — proster mensh, простолюдины, каких никогда не было среди знакомых Елены в Кракове. И ей выйти за такого мужлана замуж?..

После того как Елена всех отвергла, не удостоив даже улыбки — нет, мне не нужен Янкель, мне и дела нет, что в его баре в Дигби всегда полно народу, и хромой Мойше тоже не нужен, и Натан, хоть он и очень богатый фермер, но он ongentrinken, пьяница! — Бернард предложил ей выбрать жениха среди оставшихся холостяков в округе, на этот раз goyim, не евреев.

Елена наотрез отказалась: она вообще не собирается выходить замуж. “Сколько раз повторять, — объясняла она дяде поначалу тихо и вежливо, а потом все громче и громче, потому что спорили они после каждого отказа, — что я не намерена похоронить себя в Колерейне!” И Бернард сдался. Теперь он следил за каждым куском, который Елена отправляла в рот, словно взвешивая, во сколько она ему обходится. Но Елена клевала, словно птичка. Выпив, Бернард предрекал, что племянница скоро скукожится, как овечья шкура, выдубленная brickfielder, горячим пустынным ветром, если рядом с ней не будет мужчины.

Но была беда еще похуже, чем Бернард.

Луис, его младший брат, скотовод из Мерино, маленького городка, расположенного в двенадцати милях южнее Колерейна. Луис, настоящий bushmen, бушмен, спавший не снимая сапог и говоривший на грубом жаргоне гуртовщиков, был еще и бабником. На Елену он смотрел облизываясь, словно на вазочку с кремом. Навещая брата, он всегда настаивал на уроках верховой езды. Елена, и нескольких минут не просидев на лошади, начинала жаловаться на боль в спине и поворачивала обратно. Трудно было сказать, кто внушал ей больше страха: лошадь или Луис.

Однако Луис не терял надежды. Похоже, сопротивление племянницы его только подзадоривало. Настала минута, когда в конюшне он подошел к ней вплотную и ухватил за грудь, за что тут же получил удар зонтиком. Луис побагровел и занес кулак. Бернарду вовсе не хотелось, чтобы дочку Гитель изуродовали у него в доме — семья бы его не одобрила, — и он сумел урезонить брата. Но Луис осыпал Елену грязной бранью и сделал вид, что гонится за ней.

Елена летела со всех ног, добежала до школы и захлопнула за собой дверь. Ученики смотрели на нее, разинув рты.

— Что такое bugger? — отдышавшись, спросила она у своих учительниц, мисс Крауч и мисс Эрровой.

Обе стали красными, как плюшевые занавеси в спальне, где спала Елена в доме дядюшки Бернарда.

— Я полагаю, что это женщина дурного поведения или что-то в этом роде, — шепотом произнесла мисс Крауч, а мисс Эрровой потупила взор.

Нет, и здесь ничего не получалось, как думалось. А что ей, собственно, думалось? Она и сама не знала. И плакала каждый вечер, укладываясь без сил в постель после целого дня изнурительной работы по дому и в магазине. Только уроки в школе служили ей отдушиной.

Елена не сумела полюбить эту страну. Она все тут ненавидела — климат, людей, овец, дядюшек. Жизнь здесь была невыносима. Конечно, и в Польше она была нелегкой, но уж в Австралии… Она поняла, что никогда здесь не приживется. Гитель бы плакала целую неделю подряд, если бы хоть на секунду представила, что достается на долю ее старшей.

— Не беспокойся, мама, — каждый день твердит Елена, смотрясь в зеркало над раковиной. — Я очищаю лицо утром, увлажняю кожу твоим кремом, а вечером сто раз расчесываю щеткой волосы. Я делаю все, как ты учила.

Обряд Гитель. Воспоминание, которое привязывает ее к прошлому. Елена уже не помнит, как тогда проклинала свою жалкую жизнь, как молила Небо помочь убежать из дома.

Физическое ощущение теплого и душного кокона. Редкие письма, которые она получает из Кракова, она перечитывает столько раз, что выучивает их наизусть. Ее бы замучила ностальгия, но рассказы из писем лучшее от нее лекарство. Елену гнетет pip, тоска. Давит как свинец.

Скоро ей двадцать семь, она все упустила в жизни, говорит она себе в минуты отчаяния. Она не закончила школу, не вышла замуж, работает как последняя служанка и не получает ни единого цента. Она обречена на гибель в этой враждебной стране с такими же враждебными родственниками. Но и назад пути тоже нет. Что ее ждет в Казимеже? Та же тяжелая жизнь, но уже не удастся убежать. Полные сострадания глаза родственников? Она и отсюда слышит их голоса. Бедная, неустроенная Хая, она вечно без гроша. Стать окончательно shlimazel, неудачницей? Или еще того хуже — lebish, пропащей?

Никогда.

До сих пор ей удавалось избежать силков, которые ей расставляла жизнь. Но в один прекрасный день она упадет с проклятой лошади и очнется с переломанными ногами. Или ее укусит одна из отвратительных маленьких змеек, живущих в зарослях — они заползают в постели, в туфли, — и она умрет в страшных мучениях. Или кретин Луис добьется своего: изнасилует ее в темном углу, а она выплачет себе все глаза. А если выживет, не ослепнув, ее выдадут насильно замуж за одного из этих мужланов. И тогда ей несдобровать.

Замученная оравой детишек и стадами баранов, она почернеет от солнца, обветрится, покроется раньше времени морщинами и постареет, как покупательницы у них в магазине, как уродливые, с пергаментными лицами англичанки, которых она видела в Мельбурне. Какое счастье, что мама подарила ей баночки с кремом! Предусмотрительность Гитель и страх Елены перед солнцем сохранили ее кожу белоснежной, как фарфор, из-за этой белизны на нее восхищенно поглядывают мужчины и отпускают завистливые комплименты женщины.

— Как вам удается сохранить кожу такой белой, дорогая?

У фермерш мания, они не хотят походить на аборигенок, темная кожа кажется им отвратительной. Елена отвечает на плохом английском языке с чудовищным польским акцентом, от которого не сумеет избавиться всю свою жизнь:

— Family secret. Семейная тайна.

А затем, словно приобщая к волшебному и сокровенному таинству, достает с нижней полки прилавка маленькую баночку с кремом и легкими движениями втирает его в лицо покупательницы. Женщины обожают, когда ими занимаются. Елена дает им еще и советы: прячьтесь от солнца, для кожи оно губительно. Пользуйтесь зонтиками, широкополыми шляпами.

Из магазина Бернарда женщины выходили очарованными.

Несмотря на то что, приехав в Австралию, Елена расходовала крем крайне скупо, запасы его подходили к концу. Напрасно она говорила фермершам, что крем стоит очень дорого, потому что привезен издалека, они постоянно его спрашивали. Уговаривали продавать его понемножку в магазине. Бернард не возражал против крема. Но тогда нужно было заказать крем Гитель.

Ночью Елена не могла заснуть — в Колерейне ночь пугала ее больше, чем день, — и в сотый раз считала и прикидывала. При самом лучшем раскладе посылка будет идти два месяца от Кракова до Мельбурна, две недели на таможне, а потом ее нужно будет привезти сюда.

Путь долгий и очень непростой. Куда проще было бы Елене изготавливать крем самой на месте. Наверное, не так уж это сложно. Достаточно спросить рецепт у Якоба. Дяди Якоба. Она часто вспоминает его и широкую улыбку матери, с какой она разворачивала пузатые банки с кремом, принесенные химиком.

Елена в волнении садится на кровати. Как она сразу не сообразила? Австралийки завидуют ее белоснежной коже? Она предложит им такую же белизну. Вернее, будет ее продавать. Начнет готовить этот крем, разложит в красивые баночки. Если все пойдет хорошо, она сможет вскоре зарабатывать себе на жизнь. Но для начала ей нужно хоть немного денег. Сбережения Елены давным-давно растаяли.

Бернард трясется над своими деньгами и не одолжит ей ни цента, Елена его знает. Впрочем, в Колерейне никто ей ничего не одолжит. Придется разбираться самой. Всю ночь она строит планы и еще долгие недели будет продумывать каждую деталь. Она непременно должна уехать из Колерейна в Мельбурн. Там в богатом квартале она откроет косметический салон. Уже сейчас она представляла свой салон в мельчайших подробностях — цвет стен, мебели. У нее в салоне женщины будут чувствовать себя лучше, чем дома, на несколько часов сбросят с себя домашние заботы, забудут о крикливых ребятишках.

Елена научит их, как ухаживать за своей кожей, защищать ее кремом Гитель. Может, имеет смысл делать еще и массаж? Елена помнит, как ей было приятно, когда мать в редкие минуты нежности разминала ей спину.

Мечты шли Елене на пользу, отвлекали от жалкой действительности. Но вставала одна и та же преграда: нет денег. Как заплатить за дорогу в Мельбурн? На какие средства начать изготовление крема? Она уже не могла думать ни о чем другом.

И вдруг вспомнила старого аптекаря из Сэндфорда, соседнего городишки. Каждую неделю она ездила на рынок в дядюшкиной двуколке и непременно заходила в аптеку. В тесной и пыльной лавчонке громоздились банки с травами, корой, маслами, отварами, мазями, притираниями. Елена с наслаждением вдыхала запахи лекарств, напоминающие ей о нереализованном врачебном призвании.

Как же она о нем раньше не вспомнила? “Вот кто меня спасет!” — сказала она себе. В базарный день она оставила Бернарда толковать с продавцами скота, а сама с бьющимся сердцем отправилась к аптекарю.

Поначалу она делала вид, что роется на полках, нюхала флаконы, переставляла баночки с мазями. Потом глубоко вздохнула, набираясь смелости, и подошла к старичку-аптекарю:

— Скажите, господин Хендерсон, не согласились бы вы взять меня в помощницы?

Тяжкое ученичество

Дядя Бернард наотрез отказался отпустить ее жить в Сэндфорд. Он и слышать не хотел об аптекаре, который сразу же согласился на предложение Елены.

Но Елена за все золото мира не осталась бы еще хоть ненадолго в Колерейне.

— Ты упрямее любого барана, — в конце концов обиженно заявил ей Бернард после того, как долго осыпал бранью на идише.

Елена окинула его ледяным взглядом и, не произнеся больше ни единого слова, отправилась к себе в комнату собирать вещи. Бернард встал у порога, не решаясь войти и продолжая осыпать ее упреками. Елена молча вышла на улицу, волоча за собой тяжелый чемодан. Дядюшка пальцем не шевельнул, чтобы помочь племяннице.

На улице Елену ждал сосед с двуколкой. Добродушный фермер согласился отвезти ее в Сэндфорд. Она устроилась на сиденье и поправила шляпу, фермер привязал позади двуколки ее чемодан.

Когда лошади тронулись с места, “Баба с возу!” — крикнул ей вслед Бернард вместо благословения.

Аптекарь положил Елене двадцать два австралийских доллара в месяц за каждодневную работу от зари до зари. Не густо, но шаг к независимости сделан. К своим покупательницам в аптеке Елена очень приветлива. А женщины, так же как в магазине Бернарда, приходят с ней поговорить. Елена слушает их с любопытством и сочувствием, расспрашивает о детях, мужьях, здоровье. Не жалеет сил, лишь бы помочь: все пересмотрит и найдет нужную микстуру, приготовит смесь по рецепту. Она в восторге от работы в аптеке, наслаждается пусть ограниченной, но непререкаемой властью — все слепо следуют ее советам.

Идет день за днем, и старый Хендерсон понемногу учит ее своему искусству. Она узнает на практике, как делать смеси из спермацета с луковицами лилий, из кожицы сладкого миндаля с воском и травами, из лаванды с медом. Она читает специальные труды по фармацевтике, которые ей советует Хендерсон, и не раз сожалеет о том, что ей не дали возможность выучиться на врача. Думает она и о красавце Станиславе, своей краковской влюбленности, но все реже и реже. За давностью лет портрет юноши потускнел и размылся. Он, верно, женат, обзавелся оравой детишек, думает она порой без тени сожаления. Она не из тех женщин, которые терзают себя любовными переживаниями, подлинными или воображаемыми.

Воспользовавшись микроскопом старого аптекаря, Елена принялась изучать крем из последней оставшейся баночки, пытаясь разобраться, из чего же он состоит. Она просиживала за прибором целыми ночами, до слепоты и полного изнеможения, так что едва не упала с лестницы, ведущей из ее каморки в аптеку.

По утрам она прибирала помещение, мыла полы, смахивала пыль с больших стеклянных колб. По вечерам, после долгого утомительного дня, подсчитывала выручку. Она не знала ни минуты покоя, однако ни на что не жаловалась. Елену вдохновляли ее грандиозные планы. Впрочем, работа никогда ее не пугала.

Елена ждала вестей от матери и наконец получила посылку: несколько баночек крема и письмо. Гитель писала, что больше крема прислать не может, что все очень дорого, а денег нет. Ведь не считает же Елена, что они растут прямо на мостовой Широкой улицы? Далее следовали несколько страниц скучных новостей, жалобы на то, что младшие дочери взрослеют, а выдать их замуж никак не удается: кто же их возьмет без приданого? А отец недавно снова обанкротился.

Читая одну за другой тоскливые длинные фразы, Елена лишь в самом конце письма обнаружила то, что искала, — магическую формулу крема. По крайней мере такую, на которую хватило разумения ее матери. Травы, кора сосны, кунжут, миндальное масло, оливковое масло, воск… Держа под рукой текст и вооружившись ступкой и пестиком, Елена приступила к работе. Разве это так уж трудно? У нее наверняка получится.

Дело оказалось непростым. Крем то расслаивался, то выходил слишком жидким, то слишком густым и клейким. Елена ставила опыты на себе. Каждый вечер перед сном она наносила на лицо приготовленные за день смеси. Иногда результаты приводили ее в ужас. А вдруг она проснется и увидит в зеркале покрытое прыщами лицо? Нет, конечно, до этого не дойдет, компоненты крема безопасны. Но какого-то вещества ей по-прежнему не хватало. Без него ее снадобья никак не желали превращаться в чудесный питательный крем.

И вот настал день, а вернее, вечер, когда Елену осенила новая идея. Случайно, когда она засыпала. Часто между бодрствованием и сном, в причудливом, промежуточном состоянии, переплетающем мысли и грезы, на нас снисходят озарения. В миг, когда мы меньше всего их ждем, Елена подумала об овцах. В одной из ученых книг Хендерсона она прочитала, не придав этому большого значения, что овечья шерсть выделяет особый воск, необходимый для изготовления кольдкрема, как называют его английские леди: произнося это слово, они округляют рот. Этот “шерстяной воск” называется ланолином. Внезапно она припомнила прочитанное, и ее осенило. Словно последний фрагмент пазла встал на место, завершив чудесную картину. Среди известных ей составляющих недоставало именно ланолина, чтобы создать крем, одновременно смягчающий и увлажняющий.

Наутро в старом растрепанном справочнике по косметологии Елена залпом по-английски — спасибо мисс Крауч и мисс Эрровой! — прочитала все, что касается смягчающих свойств ланолина. Прочитала и о том, как его добывают и очищают, потому что в своем первоначальном виде этот воск буро-желтый и отвратительно пахнет.

Она сразу же вспомнила, как зажимала себе нос, оказываясь на одной из узких улочек Казимежа, где дубильщики сушили шкуры прежде, чем делать из них кожи. Чтобы сделать запах крема приятным, в него добавляли розовую воду или лаванду, а главное, в крем нужно добавлять и воду, она необходима для увлажнения кожи.

Ланолин и есть тот самый недостающий компонент, который поможет ей превратить свинец в золото. Точнее, превратит в необходимый ей крем ту комковатую массу, которая до сих пор получалась у нее в кастрюльке. Еще немного терпения, и она разбогатеет.

Елена заранее радовалась своему реваншу. Но как долго ей придется работать, чтобы запастись дорогостоящими ингредиентами при том жалованье, которое ей платит господин Хендерсон! А ведь времени у Елены совсем немного. Годы бегут быстро, время не ждет.

Доброжелательное лицо леди Сьюзен, жены адьютанта губернатора Квинсленда, с которой она познакомилась на корабле “Принц-регент Луитпольд”, всплывает у нее в памяти. У Елены сохранился ее адрес в маленькой белой шелковой сумочке, где она держит самые ценные документы. Она сразу же пишет ей письмо и с обратной почтой получает ответ. Конечно, леди Сьюзен прекрасно помнит Елену. Как можно забыть такую очаровательную девушку? Письмо завершается приглашением в Брисбен. “Вы можете гостить у нас, сколько захотите, дорогая. Вот увидите, вы полюбите наш город. Конечно, он немного провинциален — не Лондон и не Мельбурн, — но в нем есть все”.

Искусством собирать чемоданы Елена уже овладела, она мастерит себе несколько более или менее презентабельных туалетов, прощается со своим хозяином и садится на поезд, который повезет ее к спасению. Путь долог, особенно для молодой женщины, путешествующей в одиночку, но она уже привыкла и к этому. До Брисбена две тысячи километров, ей придется пересечь три штата — Виктория, Новый Южный Уэльс и Квинсленд.

Проведя в поезде неделю, деля время между разглядыванием пейзажей и сном, Елена прибывает на центральный вокзал Брисбена в изнеможении, покрытая пылью, но опять свободная!

Оглядывая улицы Брисбена из фиакра, который везет ее к подруге, Елена чувствует удовлетворение. Столица Квинсленда — очень приятный город, современный, с широкими улицами и невысокими домами, а также с множеством ресторанов, магазинов одежды и даже театров. И еще по этому городу ездит удивительный электрический трамвай. Построили Брисбен английские и немецкие колонисты, обосновавшиеся на берегу реки с тем же названием, из-за которой частенько случались наводнения. Последнее, и самое разрушительное, случилось в 1893 году и запомнилось всем горожанам. Дома на берегу пришлось отстроить заново.

Елена наслаждается зрелищем города, чувствуя, как долго была лишена красоты. Восхищается памятниками в классическом стиле, собором, зданием городского парламента, Старой мельницей, древнейшим сооружением, построенным еще первыми ссыльными.

Первые каторжники прибыли в Сидней в 1788 году из Англии на одиннадцати кораблях Королевского военно-морского флота. В те времена английские тюрьмы были переполнены, преступников следовало куда-то отправлять, и Австралия стала для этого лучшим местом. В течение ста с небольшим лет каторжники колонизировали страну, строя города и поселки зачастую в невыносимых условиях. Последние корабли с осужденными прибыли в 1868 году. Переселено было сто шестьдесят тысяч душ — мужчин, женщин, детей. Многим еще не исполнилось и пятнадцати лет.

Елена так долго чувствовала себя пленницей, что не могла им не сочувствовать. У нее тоже возникло ощущение, будто она выбралась из тюрьмы. В Колерейне одинокой женщине войти в бар значило приобрести репутацию особы легкого поведения. Елена невольно спрашивала себя: как она сумела прожить там так долго?..

После радостной встречи в доме Сьюзен Елена за чашкой чая поведала подруге свою личную версию прожитых в штате Виктория лет. “Never complain never explain” (“Никогда не объяснять, никогда не жаловаться”) — этот девиз она вполне могла бы считать своим. А она не хотела, чтобы ее жалели, и в своих мемуарах будет неименно приукрашивать самые горькие эпизоды своей жизни. Елена сообщает Сьюзен, что ее дядя был богатым землевладельцем. У него она жила, ни в чем не нуждаясь, но не пожелала выйти замуж за его брата, который принялся за ней ухаживать. Елена посмеивается про себя, рассказывая эту историю и потупив взор, словно испуганная девственница. “Я не могла себе позволить остаться там”, — прибавляет она деликатно. Не говоря уж о том, что праздная жизнь не по ней.

Она обходит молчанием магазин Бернарда, грубость Луиса, аптеку господина Хендерсона и свою работу на износ, когда она с утра до ночи готовила, стирала, убирала, продавала…

Однако Елена ничего не таит и держится совершенно открыто, когда просит подругу помочь ей найти достойную работу, потому что она вынуждена зарабатывать себе на жизнь. Сьюзен, растроганная ее рассказом, догадываясь, что за умолчаниями скрывается куда более горькая правда, обещает свою поддержку.

Несколько недель в Брисбене проходят как сон. Елена восхищена Сьюзен и ее подругами, о себе она самого скромного мнения и несколько растеряна. Ее шитые-перешитые платья жалко смотрятся рядом с туалетами по последней лондонской моде брисбенских леди. Зато солнце и ветер нанесли непоправимый урон белой коже англичанок, и все они в один голос восхищаются безупречной кожей молодой женщины, ее нежностью и отсутствием морщин. Похвалы возвращают Елене уверенность в себе, а главное — веру в свои замыслы. Очень скоро она станет такой же богатой, как эти недосягаемые англичанки.

Исполняя свое обещание, Сьюзен начинает искать подруге работу и кров. Совершенно случайно она узнает, что леди Лемингтон, супруга губернатора Квинсленда, защищавшая права аборигенов и благодаря этому завоевавшая большую популярность в стране, ищет надежную женщину в помощь служащей у нее няне. Супруги живут в Брисбене, а двоих своих маленьких детей поселили в загородном доме в горной деревушке Тувумба, расположенной в шестидесяти километрах от города.

В Брисбене чета Лемингтон занимает губернаторский дворец, красивое здание в колониальном стиле, окруженное обширным парком. Сьюзен, жена личного адъютанта губернатора, без малейшего труда приводит Елену к губернатору и его жене для предварительных переговоров. Супругам Елена нравится: она красива, хорошо воспитана, держится скромно. Елену же роскошь обстановки и обилие слуг смущает больше, чем ей бы хотелось. Верная усвоенной линии поведения, она очень сдержанно говорит о своем прошлом. Однако Лемингтоны, преисполнившись любопытства, засыпают ее вопросами.

“Семь сестер?!” — удивленно восклицает леди Лемингтон. Неужели можно иметь столько сестер? “Говорите ли вы по-немецки? — спрашивает лорд Лемингтон. — Это очень важно. Ах, вы жили в Вене! А по-французски?” “В Польше, в доме моего отца, богатого помещика, у меня была гувернантка из Парижа”, — тут же, ни на секунду не поколебавшись, отвечает Елена. Искреннее участие будущих хозяев трогает Елену, и она вновь обретает уверенность в себе.

Лемингтоны никогда не станут проверять ее рассказы. Елена лжет так уверенно, что не верить ее выдумкам невозможно. К тому же молодая женщина прекрасно ладит с обоими малышами, вскоре они уже ходят за ней как привязанные и, ища утешения, бросаются в ее объятия. Елена любит маленьких детей, в особенности чужих. Благодаря своей живости и острому уму она недолго остается на положении обычной няни. Не проходит и нескольких дней, как семья принимает ее, и она переходит из разряда прислуги в компаньонки. В глазах Елены это положение тоже довольно унизительно, но оно открывает ей дверь в мир аристократов, пускай с черной лестницы.

Когда Лемингтоны приезжают в Тувумбу, Елене приходится участвовать во всех их обедах и пикниках на свежем воздухе. Азы светского воспитания Елена проходит в загородном имении в горах. Там она знакомится с привычками английских аристократов, что весьма пригодится ей впоследствии, в Лондоне, когда она будет общаться с джентри, английским поместным дворянством. Елена наблюдает, подражает, запоминает. Учится вести себя за столом, пользоваться вилочкой для устриц, разбираться в винах, улыбаться, когда нечего сказать, терпеливо выслушивать мужчин, рассуждающих об охоте, и женщин, щебечущих о домашних хлопотах.

К ней относятся как к очаровательному экзотическому зверьку, которых, впрочем, в этой стране немало. Нищая барышня из Кракова начинает мало-помалу приобретать некий лоск. И продолжает исследования состава крема. Цель у нее прежняя.

Среди австралийских штатов, природа каждого из которых щедра по-своему, Квинсленд славится богатством растительности. Там есть немало растений, которые входят в составы мазей и косметических кремов. Когда у Елены появляется свободное время, она собирает травы. В Колерейне прогулки по зарослям ее нисколько не соблазняли. Здесь она охотно отправляется на поиски, не слишком отдаляясь от дома и взяв корзинку, чтобы складывать найденные сокровища.

Вернувшись к себе в комнату, она тщательно изучает свои находки, вникая в особенности каждой и продумывая, как их смешивать друг другом, чтобы извлечь лучшее. В здешней домашней библиотеке множество книг по ботанике, старых гербариев и энциклопедий, и Елена значительно пополняет свои скудные познания о цветах и травах.

Часы, проведенные за старыми книгами, — часы счастья. Елена жадно впитывает знания, запоминает рецепты. “В античности, — читает она, — косметология была признана особым искусством. Косметические рецепты встречаются в трактатах Галена, врача при дворе Марка Аврелия, Гераклита Тарентского и Критона, пользовавшего супругу императора Траяна. Слово это происходит от греческого “космос”, означающего одновременно и совершенствование, и упорядоченность. Платон отвергает краски и мази, что они создают ненатуральную красоту, чуждую природе, и противопоставляет им телесную красоту, полученную от гимнастики.

По другой этимологии это слово происходит от египетского слова “кемет” — “черная земля”, которая покрывала берега Нила и которую использовали тамошние женщины, защищая кожу от иссушающего воздуха и пустынного ветра. Египтяне — исконные химики царства красоты, они придумали особые смеси, одни из которых улучшали внешний вид, другие питали кожу. Они обожали пудры из гипсовой муки с отдушкой из мирра и ладана. Притирания египтян включали в себя охру, осветляющую кожу, оливковое масло, пчелиный воск и розовую воду. В обиходе были туалетные принадлежности: щипчики для бровей, гребешки, булавки для волос, зеркала, которые держали в красивых ларчиках.

В Риме и Афинах красавицы принимали ванны, смягчая воду душистыми маслами из олив и горького миндаля, смешанными с пряностями вроде имбиря, кардамона, или цветочными эссенциями из ирисов и лилий. Они использовали свинцовые белила, очень вредные для кожи, чего тогда не знали, делали себе маски на основе глины, крахмала, меда, пользовались молоком ослиц.

В Средние века рекомендовали ячменное пиво для улучшения цвета лица и дерезу для блеска глаз. Бобовая мука и нут входили в состав косметических масок. Женщины избавлялись от волос на лице и теле с помощью повязок с горячим воском, боролись с морщинами, накладывая смесь из воска, миндального масла, крокодильего жира, крови ежей, летучих мышей и змей. Церковь запрещала средства, помогающие улучшению внешности, так как они посягали на замысел Творца и отвлекали мысли женщин от спасения души, толкая их к тщете и пороку. Для церковных людей красота всегда была творением дьявола.

Елена не устает изучать и записывать. Она в восторге от натуральных рецептов маркизы де Помпадур: для освежения лица смешать мед со свежими сливками и водой, настоянной на кервеле. В XVII веке белизна лица — капитал, который трудно сберечь. Ополчаются против нее не только солнце и ветер, но и придворная жизнь: развлечения до утра и жирная обильная пища тоже вредят коже. Мази на основе улиток и ароматических трав накладываются на ночь, чтобы вернуть лицу фарфоровую нежность и избавиться от прыщей.

Почерпнутые Еленой сведения подтверждают то, что она поняла интуитивно: солнце — главный враг кожи, увлажнение исцеляет многие беды. Елена с нетерпением ждет посылок с кремом из Кракова, Гитель посылает их ей каждые два-три месяца. Количество баночек меняется в зависимости от средств, которыми располагает Гитель. Получив посылку, Елена созывает женское окружение Лемингтонов, исследует кожу дам и с неизменным успехом ее улучшает.

Проходит год с тех пор, как Елена поселилась в Тувумбе. 1 января 1901 года шесть британских колоний в Австралии называют себя Австралийским союзом и получают конституцию. 22 января королева Виктория умирает в возрасте 80 лет. Ее сын, король Эдуард VII, спустя несколько месяцев открывает в Мельбурне первый федеральный парламент.

Лемингтоны привозят детей и слуг в Брисбен, у них очень много забот и хлопот в связи с коронацией и политическими нововведениями. Помимо своей воли Елена участвует в различных светских мероприятиях, по существу это ее дебют в свете. Леди Лемингтон рекомендует ее своим подругам как знатока в области косметики. Застенчивая Елена чувствует себя неуютно с чопорными холодными аристократками, единственная возможность вызвать к себе интерес — это рассказать о чудесном креме и мечте изготавливать его.

Мечта Елены забавляет дам, они находят ее милой причудой. К чудакам англичане относятся с симпатией. Елена разыгрывает легкомысленную пустышку, но держится настороже. Она не позволит очаровать себя этому миру, к которому, чего бы она ни добилась, никогда не будет принадлежать.

Передышка в ее жизни заканчивается внезапно. Леди Лемингтон объявляет, что семья переезжает в Бомбей. За то время, что леди Лемингтон и Елена провели в одном доме, женщины прониклись друг к другу искренним уважением. Но Елена не грустит о разлуке. Жизнь прислуги, сколько бы ее ни холили, не для нее. Елена чувствует, что готова обучать австралиек искусству быть красивыми.

Коллинз-стрит

Что может сделать тридцатилетняя женщина, решившая схватиться с жизнью врукопашную в таком большом городе, как Мельбурн? Работать. Как тысячи других молодых незамужних женщин, которые в те времена составляли треть отряда тружеников.

Мельбурн — молодой город, жителей в нем более двух миллионов. Он основан в 1834 году в устье реки Ярра двумя подданными королевы Виктории и назван в честь премьер-министра Британии лорда Мельбурна. Прошло еще два десятка лет, и страна каторжников стала, похоже, землей обетованной. Во всяком случае, так утверждала разноголосая молва. В русле одной из рек на территории штата Виктория, неподалеку от города Балларат, были найдены золотые самородки.

Западная Австралия пережила золотую лихорадку, сравнимую разве с той, что испытали на себе Калифорния и Аляска. Лавины людей с лопатами и заступами хлынули к берегам залива Порт-Филип, растекаясь потом в разные стороны. Городки золотоискателей росли как грибы. Но мечты хватало ненадолго, года на четыре, не больше. Что поделать? Зато Мельбурн стал разрастаться с невероятной быстротой. За неимением золота колонисты богатели на строительстве и финансовых операциях. Засучив рукава, они строили церкви, храмы, кафе, рестораны, офисы, гостиницы, торговые галереи. Разбивали бульвары и скверы. За тридцать с лишним лет Мельбурн стал не только одним из самых крупных городов Британской империи, но одним из самых богатых городов мира. Его биржа имела тот же вес на мировом рынке, что и биржи Нью-Йорка и Лондона, а порой и превосходила их.

В 1891 году экономический кризис притормозил сумасшедшую гонку. Мельбурн продолжал развиваться, но уже куда медленней. Сидней вскоре догнал и даже перегнал его.

Но когда Елена приехала в Мельбурн, город, где мирно уживались три десятка национальностей, он еще был Мельбурном Великолепным, Мельбурном Изумительным. Городские власти только-только соорудили в нем канализационную систему.

Елена в восторге от огромного суперсовременного города. Все, что она видела в Кракове, Вене и даже Брисбене, померкло. Единственная помеха ее счастью — бедность. Сбережений, которые она скопила, живя у Лемингтонов, хватает на комнату в меблированных комнатах и кусок хлеба. Нужно искать работу. О театрах, концертных залах, ресторанах приходится только мечтать, побывать там у Елены нет возможности.

В теплое время года жители Мельбурна практически живут под открытым небом. Крепкие мускулистые женщины играют в теннис, весело катаются на велосипедах, купаются в море, закутанные с головы до ног. Правда, знаменитая австралийская пловчиха Анетт Келерман вскоре придумает более открытый купальный костюм.

Однако, несмотря на шляпы и зонтики, солнце портит женские лица, от зимнего ветра кожа растрескивается, вокруг глаз и рта появляются преждевременные морщины. Жительницы Мельбурна, так же как обитательницы Колерейна или Брисбена, не умеют ухаживать за своей кожей.

Как во всех больших городах Австралии, новшества в Мельбурне приветствуются. Здесь больше социальных гарантий, чем в Европе. Права трудящихся уважаются. Они долго боролись и недавно добились восьмичасового рабочего дня. Очень активны женщины, отстаивающие свои права. В Сиднее Луиза Лоусон, писательница, журналистка и издательница, ведет кампанию за права женщин. Десять лет назад она основала ежемесячный журнал “The Dawn”, где работают только женщины. Пишут в нем о политике, о семейном насилии, о женском образовании. Распространяется журнал по всей Австралии, попадает даже за ее пределы.

Благодаря активности феминисток австралийки в 1902 году получат право голоса, через несколько лет после Новой Зеландии, где женщины добились этого права в 1898 году. Жительницы острова Тасмания получат его в 1903-м, через год после австралиек. Аборигены по-прежнему бесправны. Понадобится еще шестьдесят пять лет, чтобы коренной народ Австралии получил гражданские права, а прожил он на этой территории более 50 тысяч лет.

На земле колонистов, где жизнь одинаково трудна для всех, женщины всегда играли не менее важную роль, чем мужчины. Поэтому никто здесь не удивляется, видя молодых продавщиц, секретарш, журналисток, барменш, горничных, подавальщиц или телефонисток на сверкающих новизной телефонных станциях. Зарплата у них, правда, вдвое меньше, чем у коллег-мужчин, но их пьянит независимость. К тому же, заплатив за кров, газ и еду, они могут позволить себе купить какую-нибудь побрякушку, шелковые чулки, косметику. И они себе в этом не отказывают.

Фантастический взлет Елены Рубинштейн в Австралии можно объяснить еще и ее обостренным чувством времени, оно — главный залог успеха как в делах, так и в любви. Она оказалась в нужном месте в нужный час — приехала в страну, где женщины начали освобождаться от опутавших их цепей. То же самое повторится в Лондоне, в Париже, в Нью-Йорке. Всякий раз обучение законам красоты, внедряемое Еленой, будет совпадать со стремлением женщин к освобождению. Желание стать красивой не предполагает фривольности, оно в том же ряду, что и политические права, работа, финансовая независимость. Это средство и возможность бороться. Елена поняла лучше других: для того чтобы женщина преуспела в современной жизни, у нее должна быть не только умная голова, но и красивое лицо.

Однако в то время она еще всерьез об этом не задумывалась. Ей во что бы то ни стало нужно было заработать деньги, и как можно быстрее. Тяжкие годы, которые она прожила, научили ее не бояться ни людей, ни обстоятельств. Она боялась бедности.

Елена сняла комнату в семейном пансионе в Сент-Килде, пригороде Мельбурна, и устроилась официанткой сразу в два кафе: только так она могла себя обеспечить. Утром она работала в “Золотом доме”, а во второй половине дня и вечером — в “Winter Garden Tea Room”, кафе, где собирались писатели, музыканты, художники. Она вставала на рассвете и работала как ломовая лошадь, целый день на ногах, которые распухали и болели. Вернувшись после полуночи к себе в крошечную комнатушку, она едва находила силы лечь в кровать и тут же засыпала.

Иногда она уставала так, что пренебрегала священным ритуалом Гитель: расчесывать волосы, умывать лицо, смягчать его кремом. Но и в эти минуты крайней усталости и одиночества она не позволяла отчаянию овладеть ею. Наутро, стиснув зубы, она вновь принималась за работу.

Елена бедна, зато чутье ее никогда не подводит. И “Золотой дом”, и “Winter Garden Tea Room” — стратегические пункты, где можно встретить самых разных людей. Зарплата, даже вместе с чаевыми, мизерна, но ловкая молодая женщина вполне может встретить там богатого мужчину и выгодно выйти замуж. В Мельбурне, точно так же как в Колерейне, мужчины не остаются равнодушными к ее шарму. И это еще слабо сказано. Ей приходилось то и дело уклоняться от настойчивых ухаживаний своих поклонников. Среди них была компания четырех друзей, которые приходили сюда выпить несколько кружечек пива: Сирил Диллон, художник, только-только начавший свою карьеру; Абель Айзексон, разбогатевший на продаже вина, при каждом удобном случае не забывавший выставить напоказ шляпу “Борсалино” и белый шелковый галстук с жемчужной булавкой; Герберт Фэрроу, владелец одной из самых процветающих типографий в городе, и, наконец, господин Томпсон, директор “Robur Tea Company”, фирмы, импортирующей не только чай из Индии и Китая, но еще фарфор и серебро.

Красивый мужчина, любитель женщин, Томпсон осыпает Елену цветами. Разумеется, он женат, но она больше не отягощает себя запретами. Стал ли он первым ее любовником? Три года в Колерейне и год в Тувумбе она, без всякого сомнения, прожила, не теряя девственности. Впрочем, на сей счет она всегда была очень скрытна. Все эти четверо мужчин, безусловно, сыграли роль в ее впечатляющем австралийском взлете, даже если впоследствии она вычеркнула попутчиков из своего маршрута. В ее легенде не было места другим героям, кроме нее самой.

В середине пятидесятых годов, когда Елена в последний раз навестит Австралию в сопровождении своего секретаря Патрика О’Хиггинса, Абель Айзексон, который еще был жив, поведает молодому человеку о той роли, которую они четверо сыграли в жизни Мадам. А в 1971 году, когда появится книга О’Хиггинса о его “хозяйке”, Сирил Диллон, чьи картины висят теперь во многих музеях Австралии и Америки, подтвердит одной австралийской журналистке рассказ своего приятеля-виноторговца. В интервью, данном газете “Мельбурн геральд”, он достаточно пространно расскажет об их общем вкладе в карьеру Елены.

Видя молодых людей, вместе или порознь, каждый день, Елена в конце концов прониклась к ним симпатией. А их весьма заинтересовала необычная девушка, и они постоянно засыпали ее вопросами. Наконец она поделилась с ними своими планами. В любую свободную минуту она продолжала работать над составом крема. Ввела в него ланолин и, чтобы придать приятный аромат, — экстракт водяной лилии.

Рассказывая о своем креме на плохом английском, примешивая слова из польского и идиша, Елена преображалась: глаза у нее загорались, маленькая женщина становилась волевой и властной. Не было никаких сомнений, что она намерена взять у жизни реванш. Приятели серьезно отнеслись к Елене и ее планам и решили помочь ей каждый на свой лад. Томпсон объяснил ей важность маркетинга, нового для Елены слова, означающего, что на потребителя можно влиять, представляя ему товар в самом выгодном свете. “Robur Tea Company”, например, постоянно покупает место в газетах, помещая там рекламу, что немало способствует продаже. Когда Елена начнет продавать свой крем, ей следует сделать то же самое. “Без рекламы в наши дни ничего не добьешься”, — заключил Томпсон.

Сирил Диллон нарисовал логотип в египетском стиле, очень понравившийся Елене. Она решила, что будет использовать его на обертках. Диллон взял также на себя оформление буклета, а Герберт Фэрроу пообещал напечатать его. Буклет они собирались распространять в трамваях и на вокзалах. Абель Айзексон готов был помочь Елене в обеспечении необходимыми материалами.

На сцену выходит еще один мужчина, пятый, — Фредерик Шеппард Гримвальд, президент весьма почтенной фармацевтической фирмы. Был ли он любовником Елены? История на этот счет хранит молчание. Но благодаря ему в 1907 году Елена получает австралийское гражданство. Его подпись в качестве гаранта стоит внизу страницы официального документа. Более того, его лаборатория предоставляет молодой женщине необходимое для производства оборудование: емкости для смешивания ингредиентов, котлы, чтобы варить их при высокотемпературном режиме, перегонный куб, чтобы очищать.

Крем ее детства, названный “Valaze”, возродился в своем почти исконном виде.

Откуда взялось это странное слово, по звучанию напоминающее имя французского аристократа? Никто не знает. Оно, кажется, венгерское и означает что-то вроде “очарования”, но оно понравилось.

Крем обходится дешево, примерно десять пенсов баночка. Томпсон вмешивается в расчеты и считает, что продавать баночку нужно за два шиллинга три пенса. “Женщины не будут покупать такой дешевый крем, — заявляет Елена. — Для того чтобы улучшить свою внешность, они хотят получить нечто исключительное. Его нужно продавать… Погодите… За семь шиллингов и семь пенсов!”

Елена хорошо разбиралась в психологии будущих клиенток. Ни одна из них не станет восхищаться этикеткой, зато каждая понимает, что красота стоит денег. Не имея еще собственного помещения, Елена продает свои баночки на рынках. Обходит с ними аптеки. За первую неделю у нее покупают шесть баночек, за вторую — восемь. Дальше — больше.

Клиентки кафе, где работает Елена, тоже покупают у нее крем. Им нравится веселая болтовня девушки, ее чувство юмора. Баночки расходятся, как горячие пирожки. Деньги Елена складывает в картонную коробку и прячет ее под кровать.

Кафе “Winter Garden Tea Room” находится в торговой галерее “Block Arcade”, которая соединяет Элизабет-стрит, Коллинз-стрит и Литл-Коллинз-стрит, три самые красивые улицы города. В галерее, выстроенной в чистейшем викторианском стиле, красивый мозаичный пол и стеклянный потолок, через который струится свет. В этом же квартале Елена находит маленькую трехкомнатную квартирку в доме номер 138 по Элизабет-стрит, рядом с рестораном. Томпсон и Гримвальд, вполне возможно, одолжили ей денег, чтобы внести залог.

Сама Елена сообщает, что заняла двести пятьдесят долларов у Элен Макдональд, с которой плыла на пакетботе в Австралию. Как бы там ни было, она расплатится с долгами сразу же, как только сможет. Она терпеть не может оставаться в долгу.

В одно прекрасное утро Елена снимает наколку официантки и переселяется со своим скудным скарбом в новую квартиру. Квартира будет служить фабрикой, жильем и салоном. Елена заказывает и вешает при входе табличку с гравировкой: “Елена Рубинштейн & Company”.

Незадолго до смерти Елена, которая всегда очень туманно говорила о рецептуре того, первого, крема, показала своему секретарю Патрику О’Хиггинсу клочок бумаги, выпавший из какой-то старой папки. Магическая формула знаменитого крема дяди Якоба. Елена требует, чтобы молодой человек непременно с ним ознакомился. По ее словам, он принадлежит истории.

На пожелтевшем от времени, кое-где порванном листке перечислены составляющие крема, записанные ее крупным старомодным почерком с нажимом и наклоном. О’Хиггинс, ожидавший списка экзотических ингредиентов вроде эссенции миндаля, привезенного с Востока, вытяжки из коры карпатских сосен, был разочарован. “Натуральный воск, минеральное масло и кунжутное масло”. Вот и весь рецепт. Конечно, каких-то составляющих в этом рецепте не значилось. Не говорилось и о том, как их смешивать.

До конца своих дней Елена Рубинштейн хранила секрет своего первого крема “Valaze”, который наверняка не был легким и не так хорошо впитывался в кожу и смягчал ее, как будущие кремы ее фирмы. Но он многое обещал. Начало было положено. Благодаря эффективности крема и маркетингу Елена не забыла уроки Томпсона, и в газетах появились посвященные ей статьи — продажа крема с каждым днем увеличивалась.

Уже несколько месяцев спустя она переезжает с Элизабет-стрит в другую квартиру.

В 1902 году на Коллинз-стрит Елена открывает свой первый косметический салон.

Красота — это сила

Джейн Стоун покусывает кончик карандаша, у нее это признак воодушевления. Косметических салонов в Австралии хватает. В Мельбурне, Брисбене, Аделаиде, Сиднее полным-полно парикмахерских и салонов, где делают массаж, маникюр и педикюр, содержат их обычно эмигранты-китайцы. Она во многих побывала, когда писала о них статьи. Но эта трехкомнатная, залитая светом квартира на втором этаже красивого дома в самом центре Мельбурна ничуть не похожа на то, что она успела повидать.

Неожиданное оформление, строгое и вместе с тем женственное, бросает вызов суровому викторианскому стилю, который сейчас повсюду в моде. Здесь белые стены, белые плиссированные занавески из шелка, плетеная мебель. От “Салона красоты Valaze” веет Европой, в нем есть даже что-то парижское. Джейн охватывает трепет возбуждения. Она чувствует особый шик, в котором так нуждаются современные женщины.

Мисс Стоун специально приехала из Сиднея, чтобы своими глазами увидеть чудо, о котором все говорят. И не находит ни единого упущения: безупречная чистота, изысканность, умело предложенный товар. Расставленные на полках белые, черные и золотые баночки с кремом вызывают желание купить их все разом.

Но самое невероятное явление — сама хозяйка, маленькая женщина с тяжелым узлом волос и фарфоровой, чуть ли не светящейся кожей. Поверх темно-синего муарового платья на ней надет белоснежный халат, как у химика. Когда она говорит, буква “р” рокочет, будто камешки в горной реке. Она коверкает английский и примешивает к нему слова из других языков. Джейн Стоун вслушивается, но не может определить, какой именно у нее акцент. В городе ходят слухи, что она родом из Вены.

Журналистка пришла к закрытию салона. Мисс Рубинштейн как раз читала коротенькую лекцию о красоте своим покупательницам. Заметив новую гостью, она пошла ей навстречу, приветливо поздоровалась и непринужденно предложила присоединиться к их маленькой группе. Мисс Стоун никогда еще не слышала, чтобы об уходе за кожей рассуждали с научной точки зрения, как рассуждал бы врач или биолог.

Маленькая женщина делала ставку в первую очередь на здравый смысл. Но клиентки удовлетворялись безоглядной верой. Они уходили очарованные, держа под мышкой небольшие черно-бежевые пакеты, на которых значилось имя: Елена Рубинштейн. Каждая покупала не меньше трех баночек.

Час закрытия давно прошел, но магазин не пустел. Наконец Елена объявила о конце работы. Она сама опустила железную штору и пригласила журналистку присесть. Интервью она давала профессионально, говорила охотно. У мисс Стоун даже рука заболела, так торопливо ей приходилось записывать. Читательниц приложения для женщин газеты “Сидней морнинг геральд” ее статья приведет в восторг.

В городе мисс Стоун считается одной из лучших журналисток-женщин, но и она поддалась обману. В начале ХХ века в стране, где женщинам все же удавалось порой чего-то добиться, преуспеть им все же было совсем нелегко, потому что миром распоряжались мужчины. Однако молодая леди с аккуратным узлом волос утверждала, что воля ведет к победе.

Все, что она рассказала о своей семье в Польше, вынужденно прерванном медицинском образовании в Краковском университете, обучении у знаменитых химиков Вены, годах, проведенных в Колерейне среди отважных колонистов, знакомстве с семьей Лемингтон, хотя, высадившись в Австралии, она никого здесь не знала, производило впечатление чуда. А ее салон?.. Денег у нее не было, непринужденно признавалась Елена, пришлось купить за гроши бамбуковую мебель, а на занавески пустить одно из своих платьев, лабораторию, которую она называла “кухней”, устроить тут же. Она самолично вывела кисточкой буквы на своей вывеске и можно себе представить, как была горда!

Подробности в истории Елены до того подлинные, что мисс Стоун не сомневается: рассказ ее — чистая правда. В Австралии много мужественных женщин, взять хотя бы первых колонисток, амазонок, прекрасно державшихся в седле и метко стрелявших из карабина, когда на них нападали дикие звери. Теперь вот появились суфражистки, борющиеся за права женщин, которых не раз защищала мисс Стоун. Эта темноволосая крошка — одна из них. Скоро она станет гордостью австралиек. И Австралии тоже.

Елена Рубинштейн продолжает рассказ. Раз уж она начала, ее не остановить.

— Так вот, моя дорррогая, — объясняет она, перекатывая “ррр” словно камешки, — я уже вам сказала, что исследования привели меня к фундаментальному открытию. Революционному, я бы сказала. Нашу кожу можно разделить на три категории: сухая, жирная и нормальная. Точно так же, как существуют блондинки, брюнетки и рыжие. Никто до меня не обращал на это внимания. Но я наблюдаю за женщинами — это моя профессия. И могу вас уверить, увлажнение — не панацея для всех. Защита тоже. Женщина должна научиться определять свой тип кожи, а потом уже подбирать необходимый для нее уход. Сейчас я предлагаю ограниченную помощь, но работаю изо всех сил, чтобы расширить ее и дополнить.

Елена интуитивно определила разновидности кожи. Такие интуитивные озарения снизойдут на нее еще не раз. Впоследствии она будет проверять их, советуясь с самыми крупными специалистами, а пока идет вперед наугад, применяя свои мысли на практике. Но у нее великолепная интуиция, она ее крайне редко подводит. Женская красота представляется Елене невозделанным полем, которое она должна сделать цветущим садом. Эта идея для нее едва ли не более важна, чем стремление разбогатеть.

Елена поняла главное: красота — это сила. И возможно, самая мощная. Именно это она и провозглашает в своей первой рекламе, помещенной в “Table Talk” в 1904 году. В мире, который создали мужчины и где они правят, женщины вынуждены подчиняться и хитрить. Ум — важное преимущество, но он лишен обаяния и в конечном счете бессилен. Но ум в соединении с красотой становится непобедимым оружием. “Между женщиной, наделенной божественным даром красоты, и женщиной умной, здоровой, работящей, полной сил и любимой, которая каждый день должна отстаивать себя, какую ты выберешь?” — спрашивала другая ее реклама, помещенная в “Mercury”.

Начинался ХХ век, и Елена, твердо встав на сторону нового, уже отчетливо видела, как изменится жизнь ее современниц.

Убеждение Елены, что красота и гигиена помогут женщинам “выиграть”, таило в себе поистине революцию. Это убеждение будут разделять феминистки всего мира, которые среди прочего боролись и против корсетов.

Джейн Стоун ушла с Коллинз-стрит с несколькими баночками крема “Valaze” в изящной упаковке. На подарке настояла Елена. Да, да, не отказывайтесь, уверяю вас, вы мне очень-очень симпатичны. Как тут откажешься? Журналистка в восторге от упаковки с этикеткой, собственноручно надписанной ее новой подругой. Все вместе станет главным украшением ее туалетного столика. В Австралии еще не было ничего столь изысканного.

Мисс Стоун взяла немного крема и нанесла на лицо. Консистенция показалась ей маслянистой, запах приятным. Она заверила Елену, что непременно станет выполнять все ее рекомендации. Елена одобрительно улыбнулась. Она прекрасно понимала значимость прессы. Журналистки тоже женщины, они тоже любят, чтобы их баловали. А баловать их нужно даже больше, чем других, потому что своими статьями они могут уничтожить тебя или возвысить. И Елена всегда будет их баловать, даже тогда, когда добьется непререкаемого успеха. И даря не только косметику, но и платья из своего шкафа, и драгоценности из своей шкатулки.

Как только Елена открыла салон, к ней пришел успех. Адрес салона передавался на обедах, за игрой в вист, во время пикников на берегу Ярры. Не забывая советы своего друга Томпсона, Елена начиная с 1904 года постоянно публикует рекламу в мельбурнском еженедельнике “Table Talk” Мельбурна и в аделаидской газете “Advertiser”: — “Valaze” — крем доктора Ликуцки, самого знаменитого специалиста-дерматолога Европы, лучший из увлажняющих кремов. Какие бы серьезные проблемы у вас ни были, “Valaze” улучшит вашу кожу за месяц”.

Елена помещает также объявления, предлагая заказывать крем по почте. Однако сделать существенный шаг к успеху ей поможет статья Джейн Стоун: “Крем мадам Рубинштейн — на молитвы всех австралиек”, — напишет журналистка, завершая свою колонку, у которой всегда много читательниц.

Пятнадцать тысяч писем и почти столько же заказов обрушивается на Елену после публикации статьи. Содержание всех писем примерно одинаковое.

“Дорогая мадемуазель Рубинштейн, у меня очень белая кожа и очень много веснушек. Как вы думаете, можно ли…”

“Уважаемая сударыня, я живу на ферме неподалеку от Сиднея. Недавно я заметила у себя на лице темные пятна…”

В большинстве конвертов — деньги или чеки. Елена одна готовит кремы, и ее запасов, разумеется, не хватит, чтобы удовлетворить столько просьб. Засучив рукава, она берется за работу. Поднявшись на рассвете, она до открытия салона на своей “кухне” готовит кремы. Потом раскладывает их по фарфоровым баночкам, наклеивает этикетки и расставляет по полочкам. Оставшееся запирает в бамбуковый шкаф.

Весь день она занимается покупательницами. Вечером, записав приход и расход в специально для этого купленную толстую тетрадь, Елена садится за письма. Она призывает будущих покупательниц к терпению: как-никак “крем два месяца плывет на пароходе”. Елена очень дорожит этой легендой, объясняющей высокую цену, включающую “транспортные расходы и таможенную пошлину”. К тому же входящие в состав крема “карпатская сосна” и “эссенция венгерской розы” вызывают у женщин совсем иные чувства, нежели овечий ланолин из штата Виктория или водяные лилии из Квинсленда. У Елены серьезное преимущество перед конкурентами.

Тем, кто не хочет ждать, Елена предлагает вернуть деньги. Только одна женщина попросила свои деньги обратно. Все остальные согласны ждать, пока прибудет драгоценный груз. Но даже для такой выносливой женщины, как Елена, такая нагрузка оказывается непосильной. Одной ей явно не справиться.

День за днем сон настигает ее на рассвете прямо за столом. Когда она поднимает голову, солнце стоит уже высоко, и ей едва хватает времени, чтобы помыться, переодеться и наскоро выпить чаю. Так дальше продолжаться не может, ей нужен помощник, и очень серьезный. Она берет ручку и листок почтовый бумаги, на котором сверху написано ее имя.

“Дорогой доктор, знаете ли Вы, что Ваш крем пользуется в Австралии необыкновенным спросом? Женщины буквально сражаются, чтобы его получить, и мне трудно удовлетворить их спрос. Не согласились бы Вы приехать и работать вместе со мной? Я подписала бы с Вами контракт по всей форме и на хороших условиях и купила бы официальный патент на Ваш рецепт. Очень прошу Вас, примите мое предложение, Вы не пожалеете. Посылаю Вам деньги на переезд. Преданная Вам…”

Три месяца спустя дядя Якоб высаживается в Мельбурне, предупредив Елену заранее, что пробудет у нее в гостях недолго. Елена согласна на все. Лишь бы приехал, а там видно будет. Вслед за Джейн Стоун другие журналистки тоже посетили салон Елены и тоже написали хвалебные статьи, и вместе с рекламой они весьма прицельно подействовали на клиенток. Елена сообщила публике и о докторе Якобе, знаменитом польском враче, приехавшем ей помогать. Откликом на сообщение стала новая волна клиенток.

Елена нуждается в подручных, но ей нечем им платить. Она понемногу использует молодых людей, которые осаждают ее приглашениями. Вокруг нее по-прежнему роятся обожатели. Красивая молодая женщина, одинокая и самостоятельная, единственная на весь Мельбурн: они слетаются к ней словно мухи на мед.

Когда в воскресенье молодые люди, держа в потных руках панамы, с бьющимся сердцем один за другим входят к ней в салон, надежды их разбиваются вдребезги. Елена слишком занята своей “кухней”, чтобы принимать приглашения в театр или на концерт. Но она улыбается, взмахнув длинными ресницами:

— Джон! У вас такой чудесный почерк! Вы не напишете несколько писем? А вы, Роберт, с вашими-то широкими плечами без труда отнесете эти коробки на второй этаж. А когда отнесете, не уходите! Есть еще коробки на дворе… И под навесом тоже…

— А я что могу сделать для вас, мисс Елена?

Она с сомнением смотрит на худенького, тонкорукого юношу, вдруг встряхивает головой, и лицо ее освещается лукавой улыбкой.

— А у вас, мой дорогой, так хорошо подвешен язык! Так что вы будете лучшим наклеивателем этикеток!

Так воскресенье и проходит. Редко кто набирается мужества, чтобы прийти еще раз. Елене некогда флиртовать, и вряд ли она замечает, кто снова у нее появился, а кто нет.

Наконец она справляется с первой порцией заказов. Дядя Якоб помогает ей с рецептурой крема, который она назвала “Valaze”. Помогает расширить ассортимент услуг. Они вместе создают мыло, вяжущий лосьон, очищающий крем. Елена вводит в обиход комплексный уход за кожей и берет за него дорого. В салоне она оттачивает искусство обращения с клиентками, она ласковый диктатор, каким была всю свою юность в Кракове с младшими сестрами.

— Прежде всего нужно смазать лицо очищающим кремом, — объясняет она, сопровождая слова действиями. — Крем проникает во все поры и растворяет накопившуюся там за день грязь. Затем мы протираем кожу вяжущим лосьоном и очищаем ее окончательно. Боже мой! Ну и грязь на ткани! Какая гадость!

Мельбурн в те времена не страдает от выхлопных газов. Но после целого дня, проведенного в городе, кожа конечно же покрывается пылью. На тонкой белой ткани видны серые следы. Клиентка сконфужена.

— Но это еще не все, — продолжает Елена, добивая клиентку окончательно. — Теперь наступает третий этап. Мы наносим крем “Valaze”, он увлажняет кожу и сохраняет ее белизну. Я медленно втираю его, чтобы в поры глубже проникли активные вещества. Вы убедитесь сами, он совершает настоящие чудеса!

Финансовые чудеса в первую очередь.

Клиентки рассказывают о салоне своим приятельницам, дают адрес, приводят с собой. Все покупают крем. И вяжущий лосьон тоже — за десять шиллингов и три пенса. Цены стали еще выше “из-за таможенных сборов”.

Деньги прибывают.

Через несколько месяцев золотая жила, которую разрабатывает Елена, потихоньку превращается в накопления в банке. Эпоха картонной коробочки под кроватью в прошлом. Елена расплачивается с долгами, нанимает продавщицу, обучив ее своим правилам, и снова вкладывает часть доходов в рекламу. От Мельбурна до Брисбена, от Сиднея до Перта, от Аделаиды до Виктории — всюду красуется ее имя. Рекламные анонсы продолжают расхваливать прославленного польского доктора, превозносить удивительные свойства крема “Valaze” и его действенность. Елена никогда не забывает снабдить рекламу адресом салона на Коллинз-стрит, так как продажа ведется еще и по почте.

Елена составляет руководство “Гид красоты”, рассказывает в нем о последовательности процедур ухода, объясняет, как действует каждый крем. Тираж руководства — несколько сотен экземпляров. Чтобы получить его, клиентки должны написать письмо, приложив купон, вырезанный из рекламного анонса. Елена предлагает руководство и у себя в салоне.

На протяжении многих лет содержание руководства будет неизменным, но стиль станет изысканнее, изящнее. “Четкие установки и немножко болтовни”, — будет потом часто повторять Елена, не привыкшая витать в облаках.

Пройдет еще немного времени, и она попросит актрис рекламировать ее кремы. Нелли Стюард, одна из самых ярких звезд австралийской сцены, приехала на несколько месяцев в Мельбурн. После постановки “Милая Нелл из Старого Друри” ее имя было у всех на устах, публика без устали повторяла запомнившиеся реплики. Актрисе не понадобилось много времени, чтобы услышать о Елене и прибегнуть к ее услугам. Дело в том, что Нелли Стюард захотелось повидать родные места, и она проехала в открытой машине многие километры, не подумав защититься от солнечных лучей. Кожа у нее высохла, на щеках и носу появились пятна.

— Дорогая, — сказала ей Елена, внимательно осмотрев лицо актрисы, — в самом скором времени вы будете выглядеть как прежде. Только делайте то, что я вам скажу, ничего не забывая.

Нелли расцеловала ее, словно они были ближайшими подругами. И вскоре они в самом деле стали подругами. Нелли Стюард согласилась стать первой музой-покровительницей крема “Valaze”. “Это самый лучший крем, которым я когда-либо пользовалась!” — заявляла она с рекламных афиш.

Действительно ли Елена во время своего пребывания в Нью-Йорке в 1880 году предлагала кремы, туалетное мыло, туалетную воду и лосьоны, эмблемой которых была Сара Бернар? Или это плод ее воображения? Как бы там ни было, но Елена поняла, как важно участие знаменитостей в продвижении любой марки. Она и в дальнейшем будет часто прибегать к их помощи, ее музами-покровительницами станут светские львицы, актрисы, влиятельные дамы.

Нелли Стюард часто появлялась в салоне совершенно неожиданно. Однажды она пришла вместе с другой Нелли, тоже австралийкой, — с Нелли Мельба. Знаменитая оперная певица, Мельба тоже навестила родные края, совершая турне, которое прошло триумфально. В длинном манто с вышивкой и экстравагантной шляпе со страусовыми перьями, входя, она запела арию из “Аиды”, а потом застыла перед остолбеневшей Еленой как массивный монумент.

— Вы вернули милой Нелли персиковый цвет лица и наверняка сумеете сделать крем, который улучшит мой голос…

— Прошу вас, садитесь, мадам.

Хрупкий бамбуковый стульчик вряд ли выдержал бы высокую пышнотелую певицу, и она благоразумно осталась стоять. И тогда миниатюрной Елене, которая, как она потом вспоминала, “почувствовала себя карлицей” перед внушительной гостьей, пришлось забраться на стул, чтобы все-таки осмотреть ее лицо.

Случалось, что очередь в салон Елены начиналась на лестнице, а порой и на улице. Салон стал слишком мал, чтобы вместить всех желающих. Что поделать, стены не раздвинешь! Немного подальше, на Литл-Коллинз-стрит, Елена обратила внимание на только что построенный дом под номером 274. Она сняла там квартиру из семи маленьких комнат, которые превратила в три большие, убрав перегородки.

Распределение осталось прежним: кабинет, косметический салон, “кухня”. Стены приобрели приятный нежно-зеленый оттенок, мебель стала изящнее, но стиль остался прежним, “артистическим”, как написала одна из ежедневных газет Сиднея. Атмосфера салона по-прежнему дышала современностью, и в то же время в ней чувствовалась забота об удобстве для посетительниц. Ассортимент расширился, персонал увеличился, счет в банке вырос.

В 1905 году, через девять лет после приезда в Австралию, Елене исполнилось тридцать три года, и на банковском счете у нее лежало уже сто тысяч австралийских долларов. Богатством она была обязана своей феноменальной работоспособности, благодаря которой, не жалея ни сил, ни времени, она тысячами изготавливала и продавала маленькие баночки с кремом.

Каждая из них приносила ей двенадцать центов чистой прибыли, за вычетом налогов, зарплаты, аренды помещения и вложений в рекламу. Елена никогда не забывала советов мистера Томпсона: какой бы дорогой ни была реклама, она окупится во сто раз. Разумеется, у нее были и другие расходы. Жила она по-прежнему над магазином, очень мало тратила на себя, но никогда не жалела денег на то, что могло поддержать ее марку. Она экономила каждый цент и работала на процветание своего предприятия.

В ту пору Елена усвоила для себя несколько очень простых правил, которым она будет следовать и спустя шестьдесят лет. Никогда не оставлять письма без ответа. Внимательно выслушивать каждого. Обязательно проспать ночь, прежде чем принимать важное решение. В случае сомнений спросить совета, а самой промолчать. Она научилась также управлять коллективом и распределять работу. Теперь весь процесс поделен на этапы: изготовление кремов, упаковка, продажа, распространение и реклама. Она тщательно следит за всеми видами работы. “Меня всегда занимали частности, страсть к ним я сохранила навсегда”, — скажет она в преклонные годы.

Елена отчетливо понимает, что еще не слишком твердо стоит на ногах: все пути перед ней открыты, но дело может и рухнуть в одночасье. Она могла бы ограничиться успехом в Австралии, укреплять его, открывая салоны в других городах — Сиднее, Брисбене, Веллингтоне, а также в Новой Зеландии. Для жизни этого было бы более чем достаточно. Но успех подстегивает Елену, она всегда хочет от жизни большего. Ее амбиции — это амбиции человека, желающего брать новые рубежи. Она добилась успеха в той области, где множество конкурентов готовы подставить ей подножку и свалить ее, но она должна превзойти их всех.

Елена убеждена, что единственный подлинный путь к красоте — это наука, и горько сожалеет, что ей не суждено было выучиться на врача. Теперь у нее есть средства, и она решает заполнить пробелы в своем образовании. Новые знания станут прекрасным подспорьем ее деловой хватке.

Но для этого она должна вернуться на старый континент. Там живут и работают лучшие ученые. Там лучшие эксперты, лучшие университеты, лучшие библиотеки. Там она удовлетворит свою жажду знаний, проверит накопленный опыт.

В июне 1905 года Елена вновь поднимается на борт пакетбота, но на этот раз она плывет в Европу.

Возвращение к истокам

Казимеж, первый и неизбежный пункт ее путешествия, кажется ей бедным, грязным, убогим. В Австралии Елена привыкла к комфорту. К тому же там она не раз переезжала с места на место, знакомилась с самыми разными людьми — колонистами, светскими дамами, бизнесменами, банкирами. Общаясь с ними, она многому научилась, горизонт ее расширился. Да и Мельбурн — город, живущий в постоянном движении и, кажется, не знающий сна. В Казимеже все наоборот. Им завладела гнетущая неподвижность, все подмяла, царит надо всем. Здесь ничего не изменилось со дня ее отъезда: ни раввины без возраста в поношенных длиннополых пальто, похожие на странных бородатых ворон, ни кумушки-сплетницы на пороге домов, ни бледные худосочные студенты, выходящие из иешивы, споря о каком-то из параграфов Торы.

Улицы, похоже, еще больше сузились, пока ее не было. От запахов жирной пищи, что плывут из открытых окон, у Елены поднимается тошнота. Она смотрит на облупившиеся фасады, стены, почерневшие от дыма, мусор на грязных тротуарах так, словно видит их в первый раз. Фиакр везет ее от вокзала к родному дому — как хорошо, что она не шлепает по этой грязи! — и детство мало-помалу возвращается к ней. Нет, никогда она не сможет снова жить здесь, среди этих чужих ей людей.

Краков разочаровывает ее безнадежно. Глухая провинция. Даже магазинчики вокруг площади Рынок. Вкус Елены за это время стал более изысканным, она одевается у известных портних, которые шьют наряды по последней парижской моде. Ностальгия, которую она испытывает вдалеке, слаще этой безотрадной действительности.

Встреча с семьей разочаровывает еще больше.

— Почему такая строгая прическа? — взглянув на дочь, спрашивает Гитель неодобрительным тоном, который Елена ненавидит. — Тугим узлом ты портишь волосы. И если будешь так одеваться, никогда не найдешь себе мужа, дочка. Посмотри, твои сестры Полина, Роза и Регина уже замужем, а ты…

Гитель постарела. Руки у нее дрожат, вокруг рта залегли горькие складки, долгие годы лишений наложили на нее свой отпечаток. Вполне возможно, в ее поучениях таится досада, а может, и капелька зависти. Старшая добилась успеха, а ей, матери, ее судьба виделась такой мрачной! Елена могла бы ответить ей, гневно повысив голос, но лишь покачивает головой. Маму не переменишь. У нее одна забота: выдать дочерей замуж. Она перебирает возможных и желанных женихов, как скупец золото. Три сестры нашли себе мужей, остальные четыре чахнут дома в ожидании.

Герцель занят в уголке своими книгами и молчит. Он сгорбился, скукожился, борода у него побелела. В бархатной ермолке, лоснящемся пиджаке он все больше похож на дедушку, раввина Соломона Рубинштейна, чье суровое лицо смотрит с портрета в гостиной. Отец так и не простил дочь, он едва с нею разговаривает. Холодно поздоровавшись с Еленой, он опять погружается в свои книги.

К счастью, Стелла, Манка, Ческа и Эрна гораздо приветливее. Они в восторге от элегантности старшей сестры, восхищаются ее драгоценностями, щупают материю ее платья, трогают кружева, спрашивают, сколько стоит шляпа, засыпают вопросами о ее новой жизни. Они щебечут, перебивая друг друга, высказывают тоненькими голосками школьниц критические замечания и конечно же ей завидуют.

Елена недосягаема ни для их критики, ни для восторгов, она завораживает сестер рассказами об Австралии. В широко раскрытых глазах она читает то же самое желание поднять якорь и уплыть, какое томило когда-то ее саму. Она достает из сумки кремы и лосьоны “Valaze”, массирует кремом их личики, как когда-то делала Гитель, объясняет главные принципы красоты и многое другое, о чем узнала за эти десять лет.

На короткое время к Елене возвращается ощущение, будто она вновь обрела мир детства. Но очарование быстро рассеивается. Елене становится скучно, и она торопится уехать под предлогом ожидающих ее важных деловых встреч. Больше никогда она не увидит своих родителей. Не слишком удавшаяся встреча укрепляет ее в мысли, что она не ошиблась, выбрав нелегкий путь, но для нее куда более желанный, чем любое замужество.

Однако родственники ей дороги. Сестры, кузины, дяди и тети по-прежнему для нее те люди, на которых она может рассчитывать. Она мечтает вовлечь их в свое дело и собирается сделать это при ближайшей возможности. Перед тем как уехать, она уговаривает младшую сестру Ческу, которой теперь исполнилось двадцать два, и кузину Лолу, дочку своей тети Розы Бекман, приехать ей помогать в Мельбурн. Она назначает им встречу в Вене, давая время подготовить отъезд.

Вена — второй пункт ее путешествия. Там Елена знакомится с врачом Эмилией Лист, прославившейся своим методом лечения угревой сыпи и пигментных пятен. Шесть месяцев регулярной шлифовки, после чего кожа заживает и обретает молодость. Когда Елена откроет салон в Лондоне, она пригласит доктора Лист, и та будет у нее работать.

Лола и Ческа приезжают в Вену. Втроем они отправляются в Германию. Там хирурги разработали новую технологию омоложения. В Берлине в 1901 году доктор Холландер впервые осуществил подтяжку польской аристократке, не пожелавшей назвать свое имя. За несколько лет до этого доктор Жак Жозеф впервые сделал операцию по улучшению формы носа. Кроме операционных вмешательств врачи стали практиковать впрыскивание парафина для разглаживания морщин.

Однако впрыскивания часто вызывали нежелательные последствия: парафин перемещался, образуя неожиданные впадины и утолщения, а в отдельных случаях операция приводила к слепоте или некрозу. Хирургия красоты, призванная исцелять уродство и исправлять недостатки, делает пока первые шаги. Результаты зачастую не оправдывают ожиданий. Только после Первой мировой войны, когда с фронта вернется множество людей с изувеченными лицами, пластическая хирургия достигнет больших успехов. Пока же считается, что осложнения после пластических операций неизбежны, и врачи продолжают поиски средств против шрамов.

А три молодые женщины продолжают свое путешествие и открывают для себя существование спа-процедур. Для Елены они стали настоящим откровением. Она полюбит их на всю жизнь, будет всегда использовать для похудения, отдыха и излечения недолгих депрессий, в которые будет погружаться после открытия очередного салона.

Для европейской аристократии “лечение на водах” стало неотъемлемой частью светской жизни. Аристократы лечатся в Брид-ле-Бэн и в Эжени-ле-Бэн, на двух курортах с горячими источниками, открытыми Наполеоном III и его семьей. Посещают они также Будапешт, Баден-Баден, Мариенбад, моду на которые ввел король Эдуард VII, большой любитель лечения природными средствами. У каждого из курортов свои особенности и свои методы лечения, в зависимости от которых местные врачи рекомендуют гидротерапию, обертывания, пилинг. “Очень многое я почерпнула от венгров и румын, весьма сведущих в уходе за кожей”, — вспоминала Елена много лет спустя.

В Висбадене, городке на северном берегу Рейна, Елена подружится с доктором Йозефом Каппом, директором термального курорта, который пропишет ей лечение для вен, так как она страдает нарушением кровообращения. Елена внимательно изучает его методику, которой намерена воспользоваться. Этот врач становится одним из главных ее консультантов. Всякий раз, когда Елене необходимо вооружиться очередной порцией медицинских познаний, а ее жажда учиться не ослабевает никогда, она обращается к нему.

Затем Елена отправляется в Париж.

Париж “прекрасной эпохи” бурно наслаждается жизнью. Елена с первого взгляда влюбляется в этот город; до конца жизни он останется одним из ее самых любимых мест. Во время своего недолгого пребывания там ею овладевает жажда приобретательства: она покупает вазы Эмиля Галле, флаконы Рене Лалика, украшения, наряды и несколько картин.

Со вкусом тратя деньги, которые сама заработала, Елена впервые заказывает себе туалеты в домах высокой моды Дусе и Ворта на Рю-де-ля-Пэ. Она оценила по достоинству обволакивающий комфорт приемных и примерочных, балетные движения продавщиц, завораживающих посетительниц вихрем лент, кружев, шелков и бархата. Когда ее заказы приносят ей в гостиницу, она раскладывает на кровати жакеты и платья, сужающиеся к талии и потом расширяющиеся, как колокольчики, и ей хочется надеть их все разом.

Всю жизнь она будет одеваться у самых знаменитых модельеров, в первую очередь потакая своему природному вкусу, а во вторую — стремясь быть лучшей рекламой собственной марки. Каждая трата Елены приносит доход фирме Рубинштейн. “Одежда и косметика идут рука об руку”, — любила повторять она.

Но она приехала из далекой Австралии вовсе не как праздная туристка. Во Франции медицина и гигиена достигли высокого уровня. С тех пор, как в 1860 году Пастер положил начало микробиологии, в больницах в обязательном порядке стали применять антисептики. Свой первый визит Елена нанесла Марселену Бертло, который в 1875 году изобрел дезинфектор — жавелевую воду. Старый химик — он умрет два года спустя — принял Елену без рекомендательных писем.

Он прочел ей короткую лекцию о факторах, влияющих на здоровье кожи и помог ей проверить интуитивно составленную классификацию типов кожи. В дальнейшем благодаря этому Елена сумела расширить ассортимент своей продукции. Она консультировалась у врачей-дерматологов и узнала, как восстанавливаются ткани, как они набирают упругость, что защищает их от преждевременных морщин. Она познакомилась с использованием электричества в медицине. Полезные свойства в этой области были открыты всего четверть века назад, но уже нашли применение в уходе за кожей.

Некоторые врачи не принимали Елену всерьез. Место женщины — семейный очаг, утверждали они, для чего ей обременять свою очаровательную маленькую головку сложными и совершенно бесполезными сведениями?

Елена с ними не спорила. Она искала других, и многие известные ученые охотно беседовали с ней. Но урок она запомнила хорошо. Красивой женщине для того, чтобы добиться своего, не стоит выглядеть умной. Елена не умеет лавировать, по природе она скорее танк, чем одалиска, однако все средства хороши, когда идешь к цели.

Лишний раз убедившись, что красота тесно связана с уходом за телом, она с воодушевлением изучает массаж валиками, при помощи которого подтягивают обвислые щеки, второй подбородок, жировые складки. Оказалось, что для этой цели используют также и электричество, которое позволяет массировать лицо, живот, грудь более эффективно, чем вручную. Диеты еще не стали всеобщим помешательством, но кокетки уже научились поправлять свои фигуры с помощью питания и режима в зависимости от изменчивой моды и времен года.

Внимательно ознакомившись с парижскими салонами, Елена обнаружила, что в них часто применяются почти те же спа-процедуры, что и на многих европейских курортах: водолечение, тонизирующее кожу и исправляющее дефекты фигуры, электричество, свет, гимнастика, массажи. Она привезет все эти новшества в Мельбурн, а потом в своих институтах красоты, открытых по всему миру, будет их совершенствовать. В области ухода за лицом и телом изобретательность Елены безгранична.

Из всего, что Елена узнала во время своего турне по Европе, она выделяет две-три главные идеи: они и станут стержнем всех ее программ. Для того чтобы кремы эффективно воздействовали, чтобы кожа сияла, нужна гигиена жизни: физические упражнения, диета на основе воды, фруктовых соков и овощей, бедная жирами и токсинами, а также необходимы дыхательные упражнения. В будущем ее клиенткам придется не просто покупать кремы, но и соблюдать предписанные ею правила.

Последней страной Европы в турне Елены стала Англия. В Англии она снова сядет на пароход и отправится обратно в Австралию. В Лондоне Елена обращает внимание на то, что косметика здесь в основном привилегия элиты, и это очень заметно. Английские парфюмеры Аткинсон и Ярдли царят в области косметики. Ввозимые французские марки Коти, Буржуа, Риммель стоят безумно дорого. Три молодые женщины видят эти марки на улице Бромптон-роуд в большом магазине “Харродс”, который ни в чем не уступает парижским. Путешественницы в восторге от эскалатора, но не решаются ступить на движущуюся лестницу, боясь за свои длинные юбки.

Все вместе они обходят косметические салоны на Бонд-стрит, часто весьма роскошные на первый взгляд, но редко оправдывающие ожидания. Здесь есть над чем поработать, отмечает для себя Елена, которая собирается сюда вернуться. Все, что она увидела, заметила, запомнила, лишний раз убедило ее, что в области косметики можно работать и зарабатывать. Игра стоит свеч. “Нет некрасивых женщин, есть ленивые”, — будет часто повторять Елена.

Она забывает, вернее, хочет забыть, что женщины вовсе не равны в области бизнеса красоты, среди них есть те, у кого достаточно денег и времени, чтобы заботиться о себе, и те, кого бедность обрекает на преждевременную старость.

Елена пускается в обратный путь с чемоданами, набитыми таблетками для похудения, рецептами против угрей и солнечных ожогов, электрическими массажерами, разминающими и укрепляющими ноги, ягодицы и грудь. Новый рабочий материал соседствует в ее багаже с новыми туалетами. Еще она везет вазы, в основном из опалового стекла, которые потом будет коллекционировать, везет картины, безделушки, ткани, чтобы по-новому украсить свои два салона.

Рекламное объявление, опубликованное в австралийской ежедневной газете “The Talk” в 1906 года, сообщает, что мадемуазель Елена Рубинштейн вернулась из Европы. Ее занятия с лучшими врачами-дерматологами улучшат процедуры, предлагаемые в косметическом салоне по адресу Коллинз-стрит, 274. Реклама также сообщает, что она привезла двух ассистенток из Вены. Обе ассистентки играют свою роль с величайшей серьезностью.

Ческа трудно приживается в Австралии, плохо переносит климат. К тому же Елена слишком требовательна. Своих помощниц она заставляет работать с утра до ночи, как рабов в угольной шахте. Но, может быть, в жизни есть еще что-нибудь кроме косметических салонов? Или нет?

— Нет! Я что, по-твоему, развлекаюсь? А иначе не выживешь!

Ческа ершится, сопротивляется, но в конце концов привыкает, осваивается и проводит долгие часы с сестрой в “кухне”, где та колдует над новыми рецептами — “Зеленая вода”, “Жгучая вода”. Вечером Ческу приглашают то туда, то сюда. Как все сестры Рубинштейн, она унаследовала от матери чудесный цвет лица и выглядит моложе своих лет. Как Елена, она тоже лукавит и говорит, что ей восемнадцать, хотя она на четыре года старше, но это ее не слишком смущает. В конце концов, в Австралии мало кто интересуется формальностями. Очаровательный англичанин по имени Эдвард Купер ухаживает за Ческой, и она не остается равнодушной к его ухаживаниям.

А Елена? Она богата, красива, молода, несмотря на свои тридцать четыре года, благодаря тому, что тщательно следит за собой. Ее салон в Мельбурне работает, почти не требуя ее вмешательства, косметическая продукция великолепна, репутация тоже. Почему бы и ей не подумать наконец о замужестве?

Но мадемуазель Рубинштейн непохожа на большинство молодых женщин, которые ее окружают. Она другой породы, не стремится создать семью, вырастить похожих на себя детей. Нежным признаниям, клятвам при луне и страстным объятиям в ее мечтах нет места. Изящная, на диво умная головка занята серьезными вещами — финансовыми балансами, счетными книгами, расширением бизнеса. Она одна из редких self-made-women своего времени и не собирается сворачивать со своего пути. Разберется сама. Ей не нужны мужчины. На что они?

Мельбурн стал для нее тесен.

Теперь Елена наметила для себя Лондон, современный, элегантный, полный жизни город, как раз такой, какие ей нравятся. Там есть чем заняться. Во время своей недолгой поездки она успела заметить, какая у англичанок сухая кожа и они точно так же страдают от красноты лица, как австралийки. Многие страдают от угрей и, не умея их лечить, вынуждены покрывать лицо толстым слоем пудры.

Елена с трудом сдерживает нетерпение. У нее уже сложился план. С будущего года она обоснуется в Англии. Но до этого откроет салон в Сиднее, где уже начались работы. Ческа поедет наблюдать за ними. Елена планирует расшириться до Веллингтона и Новой Зеландии.

Конец рабочего дня. Елена в салоне одна, но не намерена идти отдыхать. Две косметички отпросились и ушли сегодня на полчаса раньше. Лола и Ческа тоже. Неделя была трудной, клиенток приходило больше, чем обычно, и вконец уставшие девушки попросили небольшую передышку. Елене пришлось их отпустить.

Когда она покончит со счетами, то протрет пол и опустит железную штору: никакая работа не кажется ей недостойной или унизительной. А пока что она стоит за конторкой и подводит итоги дня.

В Мельбурне даже майские дни дышат летним зноем. Вечер только начинается, жара раскалила улицы, и ночь не сулит прохлады. Елена расстегивает кофточку чуть больше, чем позволяют приличия, лицо у нее раскраснелось, на лбу капельки пота. Непослушные пряди выбились из узла волос. Сейчас она не выглядит привычно суровой, она совершенно очаровательна.

— Я имею честь говорить с мадемуазель Еленой Рубинштейн?

Услышав мужской голос, Елена удивленно поднимает голову. Ее пронзительные глаза орлицы уставились на мужчину, который приподнял шляпу, остановившись перед ней. Высокий, темноволосый, элегантный, костюм из прекрасной материи, крахмальный пластрон. Под мышкой книги и газеты. За круглыми очками живые глаза, которые внимательно ее рассматривают. Они замечают все: выбившиеся пряди, расстегнутые пуговки. Машинально она их застегивает.

— Да. И что же?

— Я познакомился с вашими двумя сестрами в Кракове, когда навещал там свою семью. Они мне рассказывали о вас. Я журналист, родился в Польше, как вы, но теперь гражданин Америки.

Соотечественник? Незнакомец не лишен обаяния, у него приятные манеры, теплый голос. Он уверен в себе, может быть, даже слишком. Елена успокаивается, смахивает пот со лба, подбирает непокорные пряди.

Мужчина так пока и не представился.

— Простите. Вы меня поразили. Моя фамилия Титус. Эдвард Уильям Титус.

Елена покусывает ручку и опускает глаза на учетную книгу. Сердце у нее громко бьется. Она сама не понимает почему.

Она его поразила?

Он ее тоже.

Эдвард Уильям Титус

Елена никогда еще не встречала таких мужчин. Он прекрасно разбирается в живописи, литературе, музыке, политике, и ему нравится играть в Пигмалиона. Елена готова слушать его часами. Эдвард Уильям Титус вовсе не занудный педант. У него явный педагогический дар, он говорит ясно, точно и зачастую забавно.

Эдвард открывает ей совсем другой Мельбурн, хотя ей казалось, что она прекрасно знает город. Но она работала с утра до ночи и почти нигде не была. С Эдвардом она почти каждый вечер ходит в театр.

В Австралии начала ХХ века театр был любимым развлечением. Заграничные труппы включали крупные австралийские города в свои турне. Австралийцы смотрели всё подряд. Публика смешанная, атмосфера непосредственная, по-детски искренняя, непохожая на вежливую сдержанность европейцев.

Эдвард не упускает случая покрасоваться своими познаниями. Надо признаться, у этого Пигмалиона бездна обаяния, и Елена часто о нем думает. Правильные черты лица, седеющие волосы придают ему особую, присущую англичанам элегантность. Он никогда не мямлит, говорит четко, красивым языком. Всегда свежевыбрит, благоухает лавандой, изысканно одевается. Костюмы ему шьют в Лондоне, обувь он носит итальянскую, рубашки заказывает у Шарве в Париже.

Знаток женской моды, он одобряет парижские туалеты Елены, замечает тончайшие детали — крой юбки, рюш на блузке, отделку шляпки. Вернувшись домой после вечера, проведенного с Эдвардом, Елена с удивлением замечает, что напевает мелодию Грейс Флетчер или Дороти Брантон, раздеваясь перед зеркалом. После спектакля они отправляются поужинать в самый модный мельбурнский ресторан. Эдварду еда кажется невкусной — то ли дело в Париже!.. “Когда мы с вами поедем в Париж, вы увидите, я вас поведу…”

Елена держится скованно, чувствует себя провинциалкой. Эдвард недавно приехал в Мельбурн, но принят повсюду как свой. Метрдотелей он зовет по имени, его усаживают за лучшие столики. Эдвард знакомит ее с французскими винами, с китайской кухней. Впоследствии она скажет, что он “подстегивал ее воображение и открыл новый неведомый мир”. В его рассказах мелькают имена знаменитостей — о многих из них Елена никогда не слышала: актеры, художники, писатели, интеллектуалы, сильные мира сего, титулованные аристократы, английские леди, парижские графини, высший свет Нью-Йорка.

Как истинный сноб, а Эдвард, безусловно, сноб, он свободно жонглирует известными именами, однако нисколько не преклоняется перед богатыми и знатными людьми, к великому изумлению Елены — ведь она привыкла считать их высшими существами.

— Ценно не то, кто ты, а то, что ты делаешь, дорогая.

Кто же такой Эдвард? Большая часть его жизни покрыта завесой тайны, во всяком случае, до встречи с Еленой Рубинштейн в Австралии. Точно так же, как она, он намеренно напускает туману. “Американский журналист родом из Польши” — так обычно представляют его в биографиях. Но что он опубликовал? И в каких газетах? Тайна.

По свидетельству его племянника Эммануила Амейзена, управляющего французским отделением фирмы Елены Рубинштейн в конце 30-х годов и генерального директора после войны, Эдвард тоже носил фамилию Амейзен. Он переменил ее на Титус перед отъездом в Австралию в 1904 или 1905 году. Странный выбор для еврея, замечает сын Эммануила Оливье Амейзен и добавляет: “Как-никак это имя римского императора, разрушившего Иерусалимский храм. Впрочем, Эдвард всегда был нонконформистом”.

Получается, у Титуса, как и у Елены, много разных жизней. В первой он родился 25 июля 1870 года в Подгоже, пригороде Кракова, и тогда его имя было Артур Амейзен. Его отец Лео Амейзен, женатый на Эмилии Мандель, владел небольшой фабрикой по производству содовой воды. Артур был старшим из девяти детей, а самым младшим — Яков, отец Эммануила Амейзена. Учился Артур сначала в городской школе, потом в гимназии Святой Анны.

Устроившись на работу в газету своего дяди, Артур три года работает журналистом в Польше. Без сомнения, в эти годы он и выучил английский и французский языки, на которых говорил так же бегло, как на польском, идише и иврите. В возрасте двадцати одного года, в 1891 году, Артур отправляется в Америку на пароходе “Кампаниа” из Ливерпуля. Живет он в Питсбурге, штат Пенсильвания, где обосновалась целая колония выходцев из Австро-Венгрии. В 1893 году он подает прошение о получении американского гражданства и три года спустя становится гражданином США.

Приехав в Питсбург, Артур Амейзен работает до 1895 года в австрийском консульстве под началом Макса Шамберга и одновременно продолжает учиться. Он получает юридическое образование, в 1897 году защищает диплом и открывает юридическую консультацию “Амейзен и Крамер”, его клиенты — в основном его соотечественники, живущие в Питсбурге. До встречи с Еленой Рубинштейн он был женат и, кажется, имел двоих детей, которые отказались видеться с ним после того, как он оставил их мать. Титус никогда не упоминал о своем первом браке, но его семья знала о нем. Безусловно, знала и Елена, но тоже никогда и нигде не упоминала.

После Питсбурга след Артура теряется… Несколько лет спустя он обнаруживается в Нью-Йорке, потом в Австралии. Эдвард Уильям Титус, бывший Артур Амейзен, по-прежнему хранит кое-какие свои секреты, и это только прибавляет ему обаяния.

И вот он живет в Мельбурне и ухаживает за Еленой, делая вид, будто вовсе за ней не ухаживает. Иногда он появляется в косметическом салоне “Valaze” сразу после обеда и, несмотря на протесты хозяйки, уводит ее на прогулку в сад Фицрой или парк Королевы Виктории, который год назад открыли австралийцы в память покойной королевы.

Краснея, Елена оставляет Ческу хозяйничать в салоне, завязывает ленты шляпки, берет зонтик от солнца и выходит под руку с Эдвардом, а кузина и сестра с нежностью и легкой насмешкой смотрят ей вслед. Защищаясь, Елена переводит дружеские отношения в рабочие. Она предлагает Эдварду заниматься в ее фирме маркетингом и рекламой. В этой области ему нет равных. Перо бегает по бумаге, слова выстраиваются сами собой. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, как далеко простираются амбиции молодой женщины, и поддержать их.

Примечания

1

Диббук — злой дух в еврейском фольклоре. (Здесь и далее — прим. перев.)

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.