Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту

Привратницы, усевшись на складных скамеечках перед домом, злословят о жильцах и ругают ребятишек, что гоняются друг за другом на улице, выбежав на перемену. Торговцы разложили под открытым небом свой товар: на переносных прилавках лежат вперемешку поношенная одежда и обувь, зонтики, талесы, книги, талисманы, меноры. Мастеровые вытаскивают и чинят на улице столы и стулья, девушки идут с ведрами за водой к колонке. Множество мелких ремесленников принялись с утра за работу, уже трудятся сапожник, торговец рыбой, хозяин закладной конторы; старушка мастерица у себя на антресолях взялась за иголку, вышивая приданое для богатых.

Из самых бедных углов несутся вопли и ругань, там надсадно бранятся на идише, польском, немецком, в пыль летит содержимое фруктовых ящиков, улицы тонут в грязи, помои выливают прямо на тротуары. Воздух пропитался запахом гнилых фруктов, кошачьей мочи, жареного мяса, лука, тмина, соленых огурцов, требухи. Зимой температура опускается чуть ли не до минус тридцати, порывы ледяного ветра взвихряют снег, засыпавший мостовые. Безжалостный холод сковывает тело и душу, сырость разъедает стены, серый туман погружает город в печаль. Снег тает, прохожие месят грязь на улицах, она пачкает башмаки и подолы юбок.

Елена Рубинштейн предпочитала хранить молчание об этих временах, она словно бы их стыдилась. Зато любила вспоминать Ботанический сад, собор Святой Анны, охотно рассказывая об особняках аристократов, где мечтала быть принятой. Она утверждала, будто там ее и вправду принимали.

В зависимости от настроения она описывала Краков то как блестящий культурный город, то как мрачную глухую провинцию. Правда лежала посередине. Город изобиловал средневековой готикой, на холме Вавель стоял королевский замок, собор с могилами польских королей возвышался над Вислой, к укреплениям старого города примыкал Ботанический сад, базилика Девы Марии, церковь Святой Катарины, обсерватория. А в центре города, как в большинстве польских городов, расположилась просторная площадь Рынок, и на ней — знаменитые Суконные ряды.

При малейшей возможности Елена сбегала из Казимежа, шла сначала по улице Страдом, потом по улице Гродска, а потом гуляла вдоль магазинов под аркадами. Здесь не встречались евреи в лапсердаках, болтливые кумушки, грязные мальчишки. Мужчины здесь носили котелки и цилиндры, а женщины — красивые шляпки.

Девушка рассматривала витрины так пристально, словно хотела запомнить все до мельчайших деталей. В кармане у нее не было ни гроша, но она мечтала, что однажды накупит себе и кружев, и шелков, и мехов, и бриллиантов, и это жемчужное ожерелье, и хрусталь тоже. Когда она будет богатой, она тоже будет красоваться, как эти величавые польки, что, завернувшись в шубу, важно выступают, прогуливаясь по площади, или едут в колясках, запряженных великолепными лошадьми, тогда как она шлепает по грязи пешком и тянет за собой сестричек.

Очень рано Елена начала приукрашивать события своей жизни, менять прошлое по своей прихоти. Воображение ее не знало границ, и порой ей трудно было отделить правду от вымысла. Обманщица? Скорее искусная вышивальщица. Всю жизнь стежок за стежком она творила свою легенду, не боясь противоречить самой себе.

Между тем ее реальная жизнь была во много раз более захватывающей, чем улучшенная версия, сочиненная Еленой. Она хотела убежать от этой жизни, но сама она — плоть от плоти этих узких улочек, тесноты, криво вымощенных дворов, синагог и хедеров, еврейского мирка, который казался незыблемым, тесного мирка местечек и гетто Галиции, Польши, Украины, который ныне канул в вечность.

Суровая среда, в которой Елена провела первые двадцать четыре года своей жизни, поселила в ней страстное желание из нее вырваться. Эта же среда наделила ее силой характера, мужеством и умением приспосабливаться, без которых эмигрант не может преуспеть в чужом краю.

Женщина, бедная, к тому же еврейка, родившаяся в Польше в конце XIX века. Иными словами, никто. Несмотря на всю гениальность Елены, дорога, которую ей предстояло пройти, оказалась еще труднее, чем она могла вообразить.

Семья Рубинштейн

Елена, Полина, Роза, Регина, Стелла, Ческа, Манка и Эрна Рубинштейн. Перечень их имен похож на считалку. Все красивые, темноволосые, с алебастрово-белой кожей. Десять лет отделяют старшую от младшей. В их просторном и сумрачном доме, освещенном керосиновыми лампами, всегда шумно. Спорят по любому поводу — из-за ленты, косынки, вертятся перед зеркалом. Душа маленького гинекея Гитель Рубинштейн, хорошая жена, хорошая мать, хорошая хозяйка, совершает чудеса, лишь бы семья ее не знала лишений. Муж часто витает в облаках, и денег на хозяйство не всегда хватает. Гитель часто вздыхает, вспоминая своих сестер и братьев, что живут в достатке в Кракове, Вене, Антверпене и других местах…

Конечно, кое-что еще осталось: резная мебель, зеркала, серебряные подсвечники, постельное и столовое белье в шкафах, множество книг. Но экономить приходится на всем — на мыле, хлебе, свечах, прислуге. Слишком много ртов, а кошелек тощий.

Восемь дочек. Восемь сокровищ. Но ведь и приданых тоже нужно восемь.

Надо будет всех выдать замуж. За хороших людей, если получится. Гитель думает об этом с самого их рождения. Она славная мужественная женщина, расплылась немного от родов, ходит в парике с уложенным узлом волос, как все правоверные еврейки. Тщательно выполняет все обряды, которых требует от нее религия, и не забывает следить за собой, за домом, потому что чистота телесная важна не менее душевной. Она учит дочек шить себе рубашки, вязать, вышивать — одним словом, всему, что сама отлично умеет. Гитель сама кроит и шьет им пальто и платья. А главное, учит, как положено держать себя благовоспитанным барышням. Учит, как ухаживать за волосами, которыми они так гордятся. Сто раз проводят они по голове щеткой, прежде чем лечь спать. А пока расчесывают волосы, запоминают счет. В семье Рубинштейн даром времени не теряют.

— Внутренняя красота и добрый нрав научат вас, как управлять своей жизнью и завоевать любовь человека, который станет вам мужем.

Гитель во всем придерживается твердых правил, она повторяет их, как мантры. Не может быть и речи о том, чтобы накрасить губы. Красятся только дурные женщины и еще актрисы, например великая Хелена Моджеевская может позволить себе помаду и румяна. Однако и добропорядочная женщина может поберечь свое лицо от ветра и мороза. У Гитель есть против них тайное оружие.

Смягчающий крем.

В Польше, как, впрочем, во всей Восточной Европе, в каждой семье есть особые рецепты. На кухне, где варится картофельный суп и тушится рагу, готовятся еще мази и притирания, и рецепты их передаются из поколения в поколение. Крем Гитель содержит травы, спермацет, ланолин, миндальное масло и вытяжку из коры карпатских сосен. Каждый вечер после особенно морозного дня восемь юных барышень в ночных рубашках выстраиваются перед ней по росту, тянут шейки, подставляя мордашки, и, как нетерпеливые птенцы, требуют:

— Мама! Мама! Мне! Мне! Нет, Полина, отойди, теперь моя очередь!

В семье Рубинштейн любили легенды. Гитель рассказывала, что этот крем специально приготовили для самой Моджеевской два брата-химика родом из Венгрии, клиенты Герцеля. Актриса, столь же знаменитая в Польше, как Сара Бернар во Франции, конечно же никогда не имела дела с семейством Рубинштейн, хотя Елена утверждала обратное. Зато Якоб, старший из братьев-химиков, вполне возможно, и приходил иногда к ним на обед. Тогда и приносил с собой завернутую в газету банку драгоценной смеси.

Гитель раскладывала ее по маленьким керамическим баночкам и выносила на холод в кладовую, где стояли соленые огурцы и висел лук. Благодаря ее бережливости крема хватало до следующего визита. Скромные попечения Гитель о красоте изменят течение жизни ее старшей дочери. Перед отъездом Елены в Австралию мать вручит ей двенадцать баночек с кремом, которые, как волшебные талисманы, должны ее защищать.

Чудо материнской интуиции.

Старшинство Елены среди сестер, безусловно, сыграло большую роль в формировании ее личности. “Мне очень рано пришлось помогать матери справляться с непослушными малютками. Быть старшей из восьми сестер — значит научиться управлять”, — рассказывала она. Это вполне подходило властной Елене. При очень женственной внешности в ней было много мужского. Изящный, грациозный бульдозер.

Повелевать и очаровывать. В этих двух словах вся Елена. С двенадцати лет она отвечает за хозяйственные покупки. Становится “главным интендантом”, закупает продукты и белье с внезапно обнаружившимся у нее пристрастием к самому лучшему и самому добротному. Нет сомнения, что ее организаторский талант развился благодаря этим детским обязанностям. “Мне приходилось быть заступницей и посредницей между младшими сестрами и родителями. Разве не лучшая подготовка к отношениям в дальнейшем со служащими?” — вспоминала она. Но у Елены были и другие домашние обязанности, до которых не доходили руки у единственной в их доме служанки. Елена стелила постели, ставила греть воду, ходила за дровами для печки, помогала младшим умываться и причесываться, мирила их, когда они ссорились.

— Shat, shat, замолчите! Папа вас накажет! А если не накажет, обещаю, что накажу я!

Она накрывала на стол, убирала со стола, расставляла посуду, отдельно для молочного, отдельно для мясного, принимала участие в приготовлениях к субботе и к праздникам, которые следовали один за другим: Рош а-Шана, Йом-Киппур, Ханука, Песах, Суккот, Пурим, Шавуот. Достать скатерти, погладить их, почистить приборы, зажечь свечи, разложить молитвенные свитки, приглядеть за обедом на кухне — там варится куриный бульон с клецками, готовится фаршированная рыба, вымесить с мамой тесто для хал. Девочки должны стать хорошими хозяйками, все уметь делать по дому — ничего другого не хочет для них Гитель. Мало получить себе мужа, надо уметь удержать его.

Елена хочет совсем другого, она терпеть не может хлопоты по хозяйству. Подростком она сбегает к отцу в лавку, спасаясь от домашних работ, которыми нагружает ее мать. После того как ее забирают из школы, она встает за прилавок. Елена с удовольствием продолжила бы учиться, но выбора у нее нет.

Впрочем, она любит работать в магазине. С покупателями ладит лучше отца, быстрее считает, знает товары на складе до последней мелочи, разбирается с заказами, счетами, долгами, поручительствами. Герцелю ближе священные книги, чем торговля, он ценит энергию и сметку старшей дочери, но ее властность его угнетает. Хорошо бы выдать ее поскорее замуж, но где взять приданое? Герцель не сумел отложить ни гроша для Елены. И для остальных дочерей тоже. Он тяжело вздыхает, думая об этом. И снова погружается в чтение священных книг, полагаясь на волю Всевышнего, который их не оставит.

Елену сердит бездеятельность отца. Книги, всегда одни только книги… Для чего он сидит над ними, если не может прокормить семью? Уже дважды она выручала его. Первый раз поехала и самостоятельно купила двадцать литров керосина у торговца, который живет в Лемберге, в столице. Накануне поездки приступ радикулита приковал отца к постели. Гитель не могла его заменить, на ней весь дом.

А Герцель не может отказаться от покупки. Он уже запродал этот керосин торговцу скота за двойную цену и получил от него аванс. Один раз в жизни он бы закончил месяц без долгов… Весь вечер Елена слышит, как ссорятся родители, отец жалуется, мать вздыхает. Упреки всегда одни и те же, Гитель жалуется на их беспросветную бедность. Герцель сердится, потому что ему стыдно. Ссоры родителей до смерти надоели Елене.

Поутру, едва встав с постели, Елена объявляет, что поедет в Лемберг вместо отца. Он называет ее сумасшедшей: кто ее там послушает? Только посмеются. Но Елена настаивает, и Герцель, получив согласие жены, позволяет дочери поехать, дав в сопровождающие своего помощника. Перед тем как дочь отправится на центральный вокзал на улице Любич, Гитель смотрит ей в глаза и говорит:

— Если вести себя умно, побольше помалкивай да слушай.

Елена повела себя умно: ей удалось купить керосин по цене, назначенной Герцелем. От нее потребовалась только твердость. Никто над ней не смеялся.

Спустя недолгое время Герцель закупил в Венгрии огромное количество яиц, которые нужно было распродать как можно скорее. Поезд опоздал, и груз прибыл на краковский вокзал накануне Успения. В католической Польше его праздновали четыре дня, ни одного грузчика, чтобы разгрузить вагоны, найти было невозможно.

В городе стоял августовский зной. На раскаленных добела улицах люди появлялись только к вечеру. Вагон с яйцами грозил превратиться в инкубатор: из яиц вот-вот могли вылупиться цыплята. Герцель не сомневался, что разорен, и тщетно пытался что-то предпринять. Гитель вновь плакала и жаловалась. Ничего не сказав родителям, Елена сама отправилась к начальнику вокзала, решив уговорить его разгрузить вагоны. Через четверть часа переговоров, в которых последнее слово осталось за Еленой, начальник отправил ее к директору железных дорог.

Директор сидел в кабинете, похожем на раскаленную печь, обливаясь потом. Когда Елена вошла к нему, он обрушился на нее со всем презрением, какое вызывала у него эта маленькая еврейка. Но Елене и дела не было до того, что он о ней думает, она хотела только одного: переубедить его и добиться своего. Она шмыгала носом, всхлипывала, обрушивала потоки слов: “яйца, папочка, разорение”! Одно и то же она твердила вновь и вновь, пока у директора не пошла голова кругом. В конце концов он приказал выгрузить яйца на платформу и рукой показал Елене на дверь. Елена мчалась по Кракову, словно за ней гнался диббук[1]. Домой прибежала едва дыша, вся красная и растрепанная и объявила с порога счастливую весть. Родители пришли в ужас от ее смелости, но не могли не поблагодарить. Герцель был спасен.

Позже Елена скажет, что своими первыми успехами была обязана своей юности и неопытности, а еще — мудрым советам матери. Иными словами, осторожности? Не совсем. “Желание победить всегда главенствовало у меня над выгодой”, — признавалась она.

Отец не одобрял попыток Елены как-то изменить их скудную однообразную жизнь. Страшный скандал разгорелся из-за продажи кровати, на которой Елена спала вместе с сестрой Полиной, младше ее на год. Елена ненавидела эту огромную, похожую на катафалк кровать палисандрового дерева. Ей снились на ней кошмары. Темными ночами она видела даже призраков и в ужасе хваталась за руку Полины. Изъеденные жучком тумбочки тоже казались ей немыслимо устаревшими. Герцелю и Гитель эту мебель подарили их родители. По мере того как рождались дети и семья переезжала с квартиры на квартиру, прибавлялись кровати, шкафы, комоды, их доставали с чердака или покупали за гроши на барахолке. Вся эта мебель, собранная по случаю, производила на Елену удручающее впечатление.

На улице Страдом, где она до мелочей изучила все витрины, только что открылся магазин мебели. Поначалу Елена только поглядывала на него снаружи, потом осмелела и вошла. Взгляд ее упал на строгую современную кровать с двумя тумбочками. Продавец сказал: стиль бидермейер, мадемуазель, лучшее, что делают в Вене. Тон у продавца был восторженный.

Елена провела рукой по полированному дереву. Приятное ощущение. Она инстинктивно отличала красивое от уродливого, утонченное от грубого. Вся ее дальнейшая жизнь послужит подтверждением ее врожденного тонкого вкуса. Но купить эту кровать — цена показалась ей головокружительной — у нее не было никакой возможности. Продавец принялся ее уговаривать, предложил кредит и даже выразил готовность забрать у нее старую мебель. И еще, поскольку ему показалось, что покупательница знает толк в его товаре, готов уступить ей за полцены кресло и большое зеркало.

Искушение оказалось слишком велико. Елена начала торговаться. Что-что, а торговаться она умела и добилась еще более выгодной цены. Теперь она не сомневалась, что сумеет расплатиться. Чтобы перевезти в дом покупку, она дождалась, когда родители уйдут из дома. Она приготовит им сюрприз. Мамины отец и мать, ее бабушка с дедушкой, Соломон и Ревекка, пригласили всю семью провести субботу в их старом домике на окраине Казимежа. Чтобы остаться дома, Елена отговорилась мигренью, какие часто у нее случались.

Гитель забеспокоилась. Дочка всегда с радостью навещала дедушку и бабушку, она любимая внучка Ревекки, и та всегда дарила ей подарки: вышитый платочек, кружевной воротничок. Когда Елене исполнилось пятнадцать, бабушка подарила ей нитку жемчуга. Сестры чуть не умерли от зависти. Елена хранила этот жемчуг всю жизнь, дорогой подарок пробудил в ней любовь к украшениям. А еще у нее с детства была страсть к кукольным домикам. В их доме в Казимеже был слуга, мастер на все руки по имени Стас. Он делал для девочек крошечную игрушечную мебель, совсем такую же, как у взрослых. Елена всегда восхищалась этими чудесными вещицами. Всю жизнь она будет коллекционировать прелестные кукольные домики.

— Ты уверена, что не поедешь? — спросила Гитель.

— Уверена, — ответила Елена. Она полежит у себя в комнате, больше всего ей нужен покой.

Скорей, скорей, торопил всех Герцель, сердясь на жену за бессмысленное хождение туда-сюда, а Гитель никак не решалась уйти. Мы, того и гляди, опоздаем, ворчал Герцель, а если дочка капризничает, то это ее дело. Гитель наконец позволила себя уговорить и присоединилась к остальному семейству, уже разместившемуся в коляске.

Разговоры и уговоры всерьез задержали их, и Елена не раз уже подбегала к окну. Она беспокоилась. Повозка с грузом должна вот-вот подъехать. К счастью, коляска с ее семейством уже повернула за угол, когда ей привезли покупку. Елене едва хватило времени, чтобы все устроить по своему вкусу, перестелить постель, разложить на ней новое покрывало, которое она только что закончила вышивать. Дочка пошла в маму: она искусно владела иглой.

Все устроив, она стала ждать родителей, не сомневаясь, что им все понравится.

Но она плохо знала своего отца! Герцель застыл на пороге спальни. Нет сомнения, его дочь meshuggeh, полностью лишилась рассудка. Диббук свел ее с ума. Продать семейную мебель! Кто может так поступить? У кого она это купила? Ах, в магазине на улице Страдом? Так у нее еще и мания величия! Все это, должно быть, стоит бешеных денег! Герцель приказал Елене следовать за собой и отправился в магазин: он спешил вернуть кровать и тумбочки, пока не поздно.

Всегда и во всем слушаться отца? До каких же пор?!

— До замужества, — твердо ответила Гитель. — А потом ты будешь слушаться мужа.

— Кто возьмет ее замуж? — с горечью возопил Герцель, глядя в спину отвернувшейся от родителей дочери.

Всем известен ее непокорный нрав. Она отказала четырем женихам. Ей давно перевалило за двадцать.

— Без порядочного приданого не найти хорошего мужа, — возразила мужу Гитель.

А с годами ее ждет только “залежалый товар”. И не надо забывать, что вслед за ней еще семь дочерей ждут своей очереди!

Герцель сделал вид, будто не слышал ее слов. Гитель советовалась со свахами, подняла на ноги всю родню, весь Казимеж и окрестности, Подгоже и Дуклу, где она родилась. Подумывала о том, не послать ли кого-нибудь на разведку в Лемберг. Наконец ей нашли настоящее сокровище — Шмуэля, пожилого богатого вдовца, который жил в Кракове по соседству с христианским кварталом. Он согласился взять их дочь без приданого: видел ее несколько раз в синагоге, и она ему понравилась.

Герцель обрадовался новости, которую сообщила ему жена. Хорошая мысль — выдать Елену за Шмуэля. Он освободит их от упрямицы, сделает ей двоих или троих детишек, и она утихомирится. Оставалось только уговорить Елену.

Елена сначала выслушала отца, потом мать. Посмотрела на того и другого и в первый раз в жизни не произнесла ни слова. “Не отвечает — хороший знак”, — подумал Герцель. Гитель была не так наивна, она хорошо знала свою дочь. Ее молчание не обещало ничего хорошего. Ну вот, она уже замотала головой и что-то пробормотала! И речи быть не может? Никогда не выйдет замуж за этого… Что? Что еще? Ни за него, ни за кого другого?!

— Кто же тебе в конце концов нужен? — взорвался Герцель.

— Станислав.

Герцель в недоумении повернулся к жене, и та развела руками, показывая, что понятия не имеет, о ком речь.

Станислав — студент-медик, Елена видела его возле университета. Она ходила туда иногда на прогулку и мечтала тоже когда-нибудь стать студенткой, чтобы тоже так хохотать и спорить, как эти молодые люди, что не обращали на нее ни малейшего внимания. Они все были хоть куда, но ни один не мог сравниться со Станиславом: синие глаза, как летнее небо над Краковом, светлые волнистые волосы, статный, высокий, в форменном кителе с золотыми пуговицами — настоящий принц.

Вряд ли Елена хоть словом перемолвилась с этим студентом. Она бы не отважилась, зная, что отец следит за каждым ее знакомством. Подруга, когда они вместе прогуливались, показала ей этого молодого человека, своего знакомого. Душа Елены жаждала романтики, она влюбилась в юношу с первого взгляда. Но все это она таила в себе, а родителям преподнесла совсем другую историю. Они встречаются, они дороги друг другу. Она никак не может выйти замуж за Шмуэля.

И тогда Герцель Нафтали Рубинштейн всерьез разгневался. Меряя шагами гостиную, он оглушительно бранил непокорную дочь:

— Shoyn gening, довольно! Ты должна меня слушаться!

Сидя на потертом канапе, Гитель ломала руки и покачивала головой в такт шагам мужа. Гитель походила на наседку: круглое пухлое лицо и сама вся пухлая и круглая.

— Oi gevald, что нам с тобой делать? — повторяла она и плакала.

— Я всегда тебе говорил, что нельзя ее выпускать из дому, — упрекал жену Герцель, забывая, что сам нагружал дочь непосильными поручениями.

Елена молчала, но тем торопливее бежали ее мысли. Все ее существо отторгало ту жизнь, которую готовили ей родители. Навек остаться в Кракове, любить недоступного, выйти замуж за нелюбимого. Ей готовили безрадостную участь ее матери, ее тетушек, бабушек, прабабушек — безнадежную женскую участь. Много детей, много суббот, много молитв и много покорности…

Что положено, то положено. Не глупым девчонкам менять установленное веками. Она старшая и должна выйти замуж первой.

— Иначе как пристроить остальных? — кричал Герцель. — Ты уже отвергла стольких хороших женихов! Ты кем себя возомнила? Гордость непомерная, и ничего больше!

Елена слышала, как шептались за дверью гостиной сестры. Ни одна не придет на помощь, все напуганы гневом отца. Да и Елена неведомо чего хочет… На этот раз ей придется покориться.

Неужели? Елена вздернула подбородок, приподнялась на цыпочки — точь-в-точь петушок перед дракой. Нельзя за Станислава? Ладно. Но и Шмуэля тоже не будет, старого и лысого! Ей уже двадцать один, она не маленькая девчонка. Никто не смеет решать за нее! Но в порядочных, как у них, семьях с замужеством не шутят. Даже те, кто отличается ослиным упрямством, должны выходить замуж!

Дело приняло дурной оборот. Елена вихрем пронеслась мимо сестер, громко хлопнула дверью и заперлась в спальне. Она бросилась на кровать и расплакалась от злости. Ненавижу! Убегу отсюда! Все здесь мерзкое, старое, закоснелое, жалкое! Умру, если не убегу!

И Елена убежала.

Всю жизнь она удивлялась, откуда набралась храбрости. Нашла себе пристанище в Кракове, у своей тети, Розы Зильберфельд-Бекман, одной из сестер Гитель, которая согласилась приютить ее на несколько месяцев. “Не больше, — предупредила тетя, — на время, чтобы ты одумалась”.

Елена и не рассчитывала навсегда поселиться в маленьком убогом домишке, деля комнату с кузиной Лолой, дочкой Розы. У нее были другие планы. В Вене жила другая сестра матери, Хая Зильберфельд, вышедшая замуж за Лейбиша Сплитера, меховщика, а у него имелся большой магазин, который он держал вместе со своими тремя братьями. Старшая Хая пригласила младшую Хаю к себе: младшая Хая будет помогать старшей по дому и работать в магазине своего дяди.

Сплитеры, люди более состоятельные, нежели ее родители, что, впрочем, было совсем немудрено, жили в доме попросторней с обстановкой поновее. Лейбиш обладал деловой хваткой, он не витал в облаках, как Герцель, не сидел целыми днями за книгами. Он копил. Его родня приняла Елену благожелательно. Да и Вена, надо сказать, была настоящей столицей со множеством музеев, театров, кафе, концертных залов. Любимый ее Краков по сравнению с ней — провинция.

Елена усовершенствовала свой немецкий и обучилась азам коммерции. Никто лучше ее не умел привлечь покупательницу, удержать ее, продать самый дорогой мех. Елена и сама любила носить меха. На фотографии тех лет она позирует в шубе из черного каракуля.

Два года пролетели быстро. У девушки не было времени на развлечения. Она трудилась. Единственным развлечением ей служили субботние прогулки по набережной Дуная или в парке Пратер. Однако, уступая мольбам Гитель, тетя время от времени представляла Елене женихов — та всякий раз отказывала. Хая Сплитер не настаивала: племянница стала незаменимой у них в магазине.

Елена не поддерживала отношений с отцом и писала письма матери. В каждом письме мать задавала ей один и тот же вопрос: когда ты собираешься выйти замуж? И девушка всегда отвечала одно и то же: не знаю. Как будто для женщины нет другой судьбы, кроме замужества! Письма сестер служили ей утешением. Их рассказы не вызывали у нее желания вернуться в Краков. Там, похоже, ничего не менялось.

Однако и в меховом магазине всю жизнь не просидишь. Во всяком случае, Елена не собиралась. Пришло время прощаться. Ее кузина Ева, дочка дяди Бернарда Зильберфельда, брата Гитель, стала часто писать ей письма. Лишившись матери, Ева долго жила в семье Рубинштейн девятой дочкой, она была моложе Елены, но они очень сблизились.

Ева уехала к своему отцу в Австралию и там вышла замуж за Луиса Леви, он оказался буйным алкоголиком, обобрал ее, потом принялся бить и дважды чуть не прикончил. У Евы достало характера развестись с мужем, но теперь она звала кузину к себе, просила помочь растить троих детей-малолеток. Теодор, самый младший, был совсем крохой.

Австралия? Возможность не хуже других, Елена порой подумывала о ней, но не слишком всерьез. Она мало что знала об этой стране поселенцев, и все-таки она ее манила. Ева описывала необозримые просторы, девственные равнины, современные города, и Елена начала мечтать о свободе.

Хорошенько подумав, она поделилась своим замыслом с тетей, а та рассказала мужу. Он целиком и полностью одобрил Елену. Дело в том, что Сплитеры собирались переселиться в Антверпен, и племянница оставалась без крыши над головой, работы, поддержки. В Антверпене места для нее не будет, да она и не хотела ехать с ними.

Хая отправила письмо Гитель. И получила согласие: да, пусть Елена эмигрирует. Как всегда, Елена впоследствии приукрасила мотивы своего отъезда: “С детства я мечтала об Австралии. Мои дяди уехали туда, их письма с рассказами о жизни на этих заповедных землях тревожили мое воображение”. Приписывая себе лично решение отправиться в такой далекий край, она сотворила образ отважной искательницы приключений. Отъезд был исключительно ее собственным решением. Она не желала быть никому обязанной.

Речи не шло о семье, которая хотела от нее избавиться, отправив за тысячи километров. Для семьи Австралия представлялась достойным решением проблемы с бунтовщицей, которую невозможно выдать замуж. Alteh moid, старая дева, — вот судьба, которая ей грозила. Но может быть, там, среди антиподов, ей удалось бы встретить gvir, богатого жениха, который захотел бы взять ее замуж, несмотря на возраст, продолжала надеяться Гитель.

Елена не мешала родителям надеяться, боясь, как бы они не передумали. Уехав, она будет так далеко, что ей никто уже не сможет докучать замужеством.

Гитель продала кое-что из оставшихся у нее драгоценностей, послала дочери деньги и двенадцать баночек знаменитого крема. Елена уложила крем на дно чемодана, под шелковые плиссированные платья. Сплитеры, а также родственники из Кракова тоже дали ей денег.

Благодаря их помощи Елена смогла оплатить билет в каюту второго класса, не тронув своих сбережений. Исполненная решимости больше чем когда-либо, она одна уезжает в Италию.

Ее пакетбот, отправившийся в плавание из Бремена, должен сделать остановку в Генуе. Елена садится на него ночью.

Новый безжалостный мир

Елена резким движением закрывает зонтик, прежде чем войти в магазин, примыкающий к кирпичному, с широким крытым входом дому под номером 107 по Уайт-стрит, где она теперь живет. Этот магазин мало чем отличается от отцовского в Казимеже, ну разве он чуть более современный, а так — та же касса, прилавок, полки, лари. Ее дядя Бернард еще разводит овец и гордо именует себя оптиком — скажем прямо, слишком громкая рекомендация, у него продаются всего-то четыре или пять пар очков. Вообще-то продается у него все: касторка, лопаты, сита, сухари, сахар, картофель, горчичники, лошадиная мазь, сбруя, веревки, мука, гвозди, инструменты, черные мыло, очки и даже одежда — тиковые брюки, рубашки из грубого льна и широкополые шляпы, которые здесь называют “акубра”.

Елене не нравится, как одеваются здешние фермерши, их ситцевые юбки в сборку и грубые ботинки на шнуровке. Шелковые платья здесь не слишком удобны, но Елена бережно ухаживает за своими плиссированными и упорно в них наряжается каждое утро, надевая еще и туфельки на каблуках, совсем не подходящие для езды на лошади. Неужели она садится в седло? Нет, она не создана быть наездницей. Ее единственная уступка деревенской жизни — передник, который она надевает в магазине, чтобы не испортить платье.

Вот она надевает его и садится за кассу. В магазине ни одного покупателя, но Елена не умеет сидеть без дела. Она открывает учетную книгу, берет ручку и через несколько минут погружается в расчеты.

— Ты вернулась? — раздается голос из заднего помещения. — Что-то поздновато! Где прохлаждалась?