Марш 30-го года

      Большинство за отправку в Одессу.
      - Завтра поедешь, - говорит Швед, - дадут тебе билет...
      Одессит громко ревет и срывает с себя рубашку...
      - Не поеду, все равно не поеду, смотрите, как бьет... вот!.. вот!..
      Кое-кто и синякам не верит.
      - Да это не папаша, это кондуктор.
      И вдруг горячую речь произносит Синенький, торчащий до сих пор в кабинете:
      - Мы знаем, пацан этот хороший... А мы знаем, как отец его бил, и тогда все видели!.. А что он украл, так что, он не на что-нибудь, а на дорогу, ка к отцу он все равно не поедет. Надо принять, потому что пропал он тогда совсем!..
      И таки-добился своего одессит - приняли. Крейцер махнул рукой:
      - Правильно, правильно сделали, что приняли...
      Наконец, и третий в сегодняшнем совете - Колесников. Этого сразу видно. Его физиономия свидетельствует о породе, слагающейся обыкновенно на Тверских, Ришельевских и улицах Руставели.
      - Сколько времени на улице?
      - Три года.
      Колесникову уже лет шестнадцать, он держится в совете прямо и видно старается не оскандалиться.
      Крейцер по неопытности задает вопрос, который в подобном случае никогда не зададут коммунары:
      - Чем жил на улице?
      - Чем жил? - добродушно серьезен кандидат. - Да так, как придется.
      - Красть приходилось?
      - Да так вообще. Разное бывало. Ну, на благобразе не без этого... Но только в редких случаях...
      Командиры улыбаются, улыбается и Колесников - через одну минуту новый член пятнадцатого отряда.
      А в один из вечеров две небольшие девочки, у каждой аккуратный сверсток, и сами они аккуратистки, видно. Совета командиров в этот вечер не ожидалось, а в кабинете, по обыкновению, народ.
      Спрагиваю:
      - Чего вам?
      - Примите нас в коммуну.
      - Откуда же вы?
      - Из Сочи.
      - Откуда?
      - Из Сочи приехали.
      Мы все удивлены, переспрашиваем. Действительно, приехали из Сочи.
      - Как же вы приехали?
      - Нас посадил начальник станции.
      - А билет?
      - Мы собрали пятьдесят рублей. Мы жили у людей с ребенками... А Настя и говорит: поедем, так мы и поехали...
      - Пятьдесят рублей?
      - Нам хозяева были должны, мы долго не брали денег, а как коммунары жили в Сочи, так мы и сказали хозяину, что поедем...
      - Что за хозяева?
      - Ее не пускали, а мои - хорошие, сказали "поезжайте" и даже попросили начальника станции...
      -А назад как поедете? - спрашивает Камардинов.
      - Не знаем.
      Мы молчим, пораженные этим проишествием. А они стоят рядом и молча моргают глазами.
      Пришлось трубить совет. С совете смеющееся удивление. Сопин предлагает:
      - За их боевой подвиг - принять!
      Так и сделали.
      Но были и отказы. Вваливается в кабинет бородатый парень и сразу усаживается на стул:
      - Примите в коммуну.
      - А сколько вам лет?
      - Семнадцать.
      - В каком году родились?
      - В тысяча девятьсот девятом.
      - Уходите.
      - Что?
      - Уходите!
      Других можно, а я что ж...
      И уходит, цепляясь за дверь...
      25. СИМФОНИЯ ШУБЕРТА
      Ужин, как обычно, был в шесть часов.
      За ужином секретарь совета бригадиров Виктор Торский прочитал приказ:
      "Несмотря на героическую штурмовую работу колонистских бригад, остается еще много дела. Поэтому совет бригадиров: сегодня время с восьми часов вечера до трех часов ночи считается как рабочий день с перерывом на обед в одиннадцать часов. Рапорты бригадиров - в три часа пятнадцать минут, спать - в три двадцать. Завтра встать в девять, построиться к первомайскому параду в десять часов.
      Заведующий
      колонией - Захаров,
      ССК - Торский".
      Производственный корпус новенький, двухэтажный, с балконом... На свежеокрашенном полу ничего нет, кроме блеска, у порога распростертый мешок приглашает вытирать ноги. Под левой стеной выровнялись в длинной шеренге токарные "красные пролетарии", а справа во всю длинну цеха протянулись солидные фрезерные "цинциннати" и "вандереры", перемежаемые высокими худыми сверлильными станками. А между этими рядами разместилась сложная семья зуборезных и долбежных станков. Четыре ряда фонарей, еще без абажуров, заливают ровным светом стены, потолки и станки. Колонисты по одному, по два пробираются на балкон и любуются этим великолепным итогом многолетних своих трудов - новым советским заводом, настоящим заводом, который завтра будет торжественно открыт.
      Зато в самой колонии не управились. И в главном здании и в литере "А", где расположились спальни, точно после погрома. По всем комнатам, по коридорам разбросана мебель, валяются клочки бумаги, куски фанеры, стоят у стены рамы, лесницы, щетки...
      Торский - в кабинете Захарова. В кабинете, как в боевой рубке. Против Торского сидит садовник и просит:
      - Это ничего, что ночь, вы все равно будете работать... А цветы кто приготовит? Вы же мне обещали давать по десять человек, а давали по пять.
      Торский смотрит на садовника и бурчит:
      - Днем вам дал сорок человек, днем мы решили все кончить, а ночь оставили для себя. А теперь вы опять просите. Это же ночь, поймите, это наше время!
      - Товарищи, так и розы ваши и гвоздики ваши.. Я же не успею...
      - Сколько вам?
      - Десять человек.
      - Три. Похожай, дашь из твоей бригады троих?
      - Виктор... Да откуда же я возьму? У меня театр!
      - У тебя все комсомольцы. Управишься. Давай.
      - Ну, есть, - недовольно тянет Похожай и вытаскивает из кармана блокнот, чтобы выбрать для садовника самый слабый рабочий комплект. Садовник все же облизывается от удовольствия. Торский напоминает ему:
      - Только с восьми! Алексей Степанович сказал: до восьми - полный отдых.
      Дирижер оркестра толстый краснолицый Левшаков прослушал этот драматический отрывок и исчез потихоньку. Через пять минут откуда-то донесся слабый сигнал. Заведующий колонией Захаров, подняв голову от бумаг, спросил удивленно:
      - Почему сигнал?
      Дежурный бригадир маленький Руднев сорвался со стула:
      - Да кто же это играет?.. Сигналка - вон лежит!
      На маленьком столике лежала длинная труба с белой лентой. Никто в колонии не имел права давать сигнал, кроме дежурного трубача по приказу дежурного бригадира.
      - Это они сами... сами играют... Нахально играют "сбор оркестра"!
      Руднев смеется и вопросительно смотрит на Захарова:
      - Разогнать?
      - Жаль... Знаешь что... пусть они... поиграют, ведь у них завтра концерт.
      х х х Захаров вышел в коридор. У окна стоял главный инженер Василевский, сухой, строгий, прямой, как всегда. Еще осенью он не верил ни в колонию, ни в колонистов... По коридору пробегали озабоченные малыши: они спешили закончить личные дела к восьми часам. Увидев Захарова, Василевский отошел от окна:
      - Пойдемте послушаем музыкантов, они разучивают прекрасную вещь, я уже два раза слушал: симфонию Шуберта.
      В будущей физической аудитории, где уже стоят стеклянные шкафы, за столами музыканты. Кажется, что их страшно много. Дирижер отделывает симфонию Шуберта. Захаров и василевский присели в сторонке.
      Захаров устал, но нужно приготовиться к еще большей усталости, и поэтому хорошо прислониться к холодной стене и слушать. Он различает в сложном течении звуков то улыбки, то капризы, то восторженную песнь, то заразительный хохот, то торжествующий звон. Пять лет назад он создавал этот замечательный оркестр, который считается теперь одним из лучших в стране.
      Сорок мальчиков, бывших бродяжек, играют Шуберта. Они поглядывают на Захарова и, вероятно, волнуются...
      Дирижер кривится и бессильно опускает руки и голову - музыка нестройно обрывается.
      Дирижер смотрит на Головина - большой барабан. Захаров еле заметно улыбнулся: он знает, сколько мучений испытал дирижер, пока нашел охотника на этот инструмент.
      - Сколько у тебя пауза? - страдальчески-вяло спрашивает дирижер.
      - Семь, - отвечает Головин.
      - Семь! Понимаешь, семь? Это значит шесть плюс один, или пять плюс два, но не три, не три, понимаешь, не три! Надо считать!
      - Я считаю.
      - Наконец, надо на меня смотреть.
      - И на вас смотреть, и в ноты смотреть... - говорит Головин недовольным баском.
      - Чего тебе в ноты смотреть? Написано семь, сколько ни смотри, так и останется семь.
      - Вам хорошо говорить, а мне делать нужно.
      Мальчики хохочут, смеется дирижер, смеется и Головин.
      - Чем вы его накормили сегодня? Сначала!
      х х х В восемь часов вышел на площадку лестницы Володька Бегунок и проиграл сигнал на работу. С лестницы спускаются девочки в красных косынках. Сегодня у них геройская задача - навести блеск на все окна, на все стекла шкафов, на все ручки.
      Первая бригада Зырянского развешивает по аудиториям, спальням и залам портреты и зеркала - этой работы хватит на всю ночь. Не меньше работы досталось и третьей бригаде: на всех дверях надо прикрепить стеклянные голубые таблички, на которых золотом написаны названия комнат. Шестнадцатая бригада девочек приводит в порядок столовую. Шестая натирает паркет. У каждой бригады своя задача и - задача большая.
      По всем коридорам и залам рассыпала свою агентуру четвертая комсомольская бригада, пользующаяся сегодня монопольным правом переносить мебель из помещения в помещение. Уже в начале вечера бригаду назвали "Союзтрансом". "Союзтранс" доставляет грузы по указанию дежурного бригадира и об их дальнейшей участи не заботится. Вот принесли из столярной огромные шкафы для химической лаборатории, вот притащили из подвала несколько зеркал, доставили в классы и десятки столов... И вот уже весь "Союзтранс" отдыхает в кабинете, и бригадир Скребнев говорит, усмехаясь:
      - Биржа труда!..
      В кабинете же сидят пять-шесть малышей, несущих службу связи. Этим сегодня придется побегать. Для связи малыши незаменимы.
      - Володька, - говорит Захаров, - срочно Зырянского!
      Володька очень хорошо знает, насколько было бы неприличным спросить, где может находиться Зырянский. Володька дрыгает рукой (это значит салют), шепчет "есть" и вырывается в коридор. В коридоре он нюхает воздух и бросается к дверям "тихого" клуба, потом останавливается и вдруг летит в противоположную сторону, перескакивает по ступенькам лестницы, проносится по коридору второго этажа, перелетает через мостик, сьезжает на перилах, и вот он уже в спальне N 39 дергает за рукав Зырянского:
      - Алешка, в кабинет!
      Алеша спешит в кабинет, а Володя не спеша бредет за ним, и по дороге его зоркие, памятливые глаза замечают, где расположились бригадиры и другие нужные люди.
      В "тихом" клубе сосредоточены главные силы малышей. Здесь они под руководством учителя Маленького устраивают уголки: Ленина, 1 мая...
      Ах, сколько здесь дела, сколько дела! Сколько метров материи, сколько картин, рамок, портретов, букв, гвоздей, кнопок, картона, золотой, серебрянной и красной бумаги. Весь "тихий" клуб в обрезках бумаги, везде стоят банки с клеем, стучат молотки и стрекочут ножницы. Малыши то сосредоточенно работают, то щебечут и спорят, то в мире с Маленьким, то в конфликте, но дело все же подвигается.
      Здесь же работают и два пацана из Кролевца: Волончук и Коленко. Они прибыли в наш город неделю назад, специально в колонию имени 1 мая. В совете бригадиров они заявили, что желают жить в колонии. Совет бригадиров долго распрашивал их о разных семейных обстоятельствах, но мест в колонии все равно нет. Дежурный кролевецких парнишек обедом, а после обеда они поплакали и куда-то исчезли. На другой день малыши снова явились, сидят на крыльце и ждут. Захаров увидел их и сказал Торскому:
      - Чего сидят? Отведите их в приемник.
      - Они уже там были.
      - И что же?
      - Да вот опять пришли...
      - Идите в приемник, вас в колонию не приняли.
      Они скрылись, а сегодня к вечеру снова пришли, улыбнулись Торскому и отправились прямо на работу в "тихий" клуб. Один из них - курносый, круглоголовый, с умными серыми глазами, второй - дурашливее и похитрее. В "тихом" клубе они что-то прибивают маленькими молоточками и рассказывают:
      - Батьки и мамы давно нет... Ни... Мы городяны. Та у мене бабка есть, а у Волончука никого, так вин пас... Там коровы у городян у кажного... Про колонию давно прочулы, наши плотныки тут робылы... Чого бабкы жалко? Бабка не пропадэ, ей люды помохуть...
      малыши к этой паре относятся сочувственно, иначе не дали бы молотков в руки.
      К обеду много работы было уже сделано, и Захаров с Торским пошли проверять. Зашли и в "тихий" клуб. Уголки почти готовы, остались последние мазки, по полу уже прыгают члены шестой бригады: натирают полы. Кролевецкие парнишки что-то вырезают ножницами.
      - А эти чего здесь?
      Кролевецкие задрали головы и молчат. Только у Коленко в одном глазу задрожала маленькая слеза. Торский взял Захарова за пуговицу:
      - Да пусть они уже остаются... для праздника.
      Захаров положил руку на круглую голову мальчугана:
      - Добре. Тащи их к доктору.
      - Да доктор спит, наверное.
      - Ничего не спит. Колька в больничке пол натирает.
      В коридоре заиграли сигнал на обед. Колонисты потянулись в столовую. "Союзтранс" пронес на плечах несколько спящих малышей...
      х х х В десять часов утра отдохнувшие, розовые, в парадном блеске, с вензелями на рукавах колонисты выстроились против цветников. За цветниками сверкали вымытые окна их колонии. Площадка перед новым заводом была посыпана песком.
      - Под знамя смирно!
      Вытянулись, подняли руки в салюте.
      Оркестр загремел знаменный марш. Взволнованные и строгие вышли из главного входа знаменщики. Еще через минуту пятьсот членов колонии имени 1 мая, по восьми в ряд, играя на солнце всеми красками радости и молодости, маршем пошли в город. Сейчас у них нет никаких долгов перед людьми: все сделано, все поставлено на место.
      Вышли на шоссе. Справа строятся к параду рабочие машиностроительного
      завода. люди уступают дорогу колнистам. Между рядами мужчин и женщин, разрывая воздух вздохами оркестра, гордо проходят пятьсот юношей.
      - Машиностроительному заводу салют!
      Пятьсот рук вспорхнули над головами. Лица у рабочих розовеют под солнцем. Они смеются и аплодируют.
      26. ПОВОРОТ ОВЕРШТАГ#57
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      27. ПОХОЖЕ НА ЭПИЛОГ
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      прошлом году работали праздничные комиссии, только дорожной комиссии не было. Теперь уже не пацаны готовили в тайне праздничную каверзу, а все триста коммунаров готовили к пуску свой завод.
      В день праздника вечером двери завода закрыты, и коммунары показывают гостям спалньи, аудитории, классы и клубы.
      В семь часов приехал председатель ВУЦИКа Григорий Иванович Петровский и пошел в толпе коммунаров осматривать коммуну. В одной из спален ему представили братьев Братчиных и пояснили, что Петька старше Кольки только на пять минут.
      В одной из аудиторий Григорий Иванович увидал глобус и сказал одному из пацанов:
      - А покажи Украину.
      Пацан не опазорил звания коммунара-дзержинца:
      - Вот Украина.
      В это время вышел на площадку лестницы трубач и заиграл сбор. Пробежали на завод коммунары и выстроились в нижнем этаже. Гостей пригласили на балкон, на балконе же расположился Левшаков со своим оркестром.
      У каждого станка стал коммунар, а у распределительной доски, где красным бантом связан рубильник, часовые: Синенький и Ворончук. На заводе дежурное освещение - мерцают только лампочки на стенах.
      Председатель ВУЦИКа поздравил коммунаров с новым заводом и взялся за ножницы.
      Фанфаристы развернули над перилами балкона свои занавески и заиграли сигнал "на работу". Марголин двинул выключателями, и четыре линии фонарей ослепительно загорелись перед нами.
      Председатель ВУЦИКа перерезал ленту рубльника и сказал:
      - Обьявляю завод открытым.
      Оркестр грянул "Интернационал", коммунары замерли в салюте.
      И тишина.
      И вот первый звук: завертелся шкив у Грунского, и сейчас же за ним круглым гулом пошло по заводу. Все больше и больше в общую гармонию прибавляется звуков: зашипели шлифовальные, замурлыкали револьверные, запищали сверлилки, зазвенели молоточки в сборном на балконе, завертелись шкафы и патроны, заходили шепинги широким шагом, затанцевали долбежные, и в вихре вальса завертелись "вандереры" - бал, торжественный бал. В каждом патроне деталь, угощение для советского хорошего гостя, ибо детальновой советской машинки лучше пирожного и бутерброда.
      Григорий Иванович и гости пошли между станками и коммунарами.
      На втором этаже последние винтики завинчивают девчата в первую сверлилку, вытирают на ней последнее пятнышко, смахивают последнюю пылинку с вензеля на крышке ФД-1, что значит: электросверлилка завода коммуны имени Феликса Дзержинского, модель первая.
      С того момента прошло три месяца. Наш корабль быстро мчится вперед, не отставая от развевающихся впереди красных вымпелов и почти не имея крена. На корабле снова идеальная чистота, четкий ритм марша двадцати девяти отрядов коммунаров.
      Двадцать первым отрядом заготовщиков, в котором двенадцать пацанов, командует коммунар Томов.
      Швейной мастерской нет: есть фрезеровщицы, сверловщицы, сборщицы, контролеры.
      Стадион еще стоит и ожидает весны, чтобы перейти в загробную жизнь в виду хороших сухих дров. Но в стадионе уже не слышно писка пацанов, шарканья рубанков, визга пилы: все коммунары уже работают на новом заводе, ибо промфинплан семь тысяч машин в год. Уже выполнен план первого квартала - двести пятьдесят машин. В коммуне то и дело сидят представители советских заводов: всем до зарезу нужны электросверлилки. Нет, не напрасно коммунары подставили ножку Петравицу в Австрии и Блек и Деккеру в Америке#58.
      В рабфаке коммунары добивают последние остатки осеннего прорыва, но и без прорыва работы здесь по макушку: улучшаются программы, выбрасываются последние хвостики, торчащие еще из советского текста, находятся новые формы, новые ухватки в работе.
      В комсомоле сто семьдесят человек, наша ячейка одна из самых сильных в Харькове.
      И у комсомола, как и раньше, в руках чукткий руль коммуны...
      Впереди еще много жизни и много борьбы. Много коммунаров уйдет в жизнь взрослых людей, много придет новых пацанов, из них будет складываться коллектив дзержинцев, коллектив живых людей. Коммунары уверены, что через три года коммунаров уже будет не триста, а тысяча и будет огромный завод электроинструмента, из которого выйдут наши будущие марки ФД-2, ФД-3,
      ФД-4...
      М А Ж О Р
      Пьеса в четырех актах
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      Крейцер Александр Осипович - председатель Правления трудовой коммуны имени Фрунзе. Высокий, стройный, в военной форме. Всегда в хорошем настроении, даже когда сердит. Уверенный в себе, с большой силой воли, 36 лет.
      Захаров Алексей Степанович - заведующий коммуной, иногда в военной форме, но большей частью одет сборно. Худой, молчаливый, чрезвычайно спокойный человек. Он может часто проходить через сцену по своим каким-то делам без слов, иногда прислушиваться к происходящему. несмотря на немногословие, он деятельный воспитатель в коммуне, и его интеллект и воля должны чувствовать. 40 лет.
      Торская Надежда Николаевна - учительница русского языка в рабфаке коммуны. Хороша собой, женственна, очень культурна. Бодрый характер. 23 года.
      Дмитриевский Георгий Васильевич - главный инженер завода электроинструмента при коммуне. Высокий, худой, очень вежлив и всегда серьезен. 44 года.
      Воргунов Петр Петрович - начальник механического цеха и заместитель главного инженера. Полный, массивный. Бритое лицо, выразительная мимика. Говорит басом. 55 лет.
      Троян Николай Павлович - начальник сборного цеха завода. Усы и бородка, за которыми не следит. Очки. Всегда спокоен и молчалив. 40 лет.
      Вальченко Иван Семенович - начальник инструментального цеха завода, красив, темная шевелюра, брит.
      Григорьев Игорь Александрович - инженер, старший инструктор завода. Блондин, подстриженные усики и пенсне без оправы. Всегда оживлен. 29 лет.
      Блюм Соломон Маркович - бывший заведующий производством коммуны, теперь заведующий снабжением. Небольшое ожирение, несколько отекшее лицо, лысина. Несмотря на все это, очень подвижен, всегда бодр и энергичен. 57 лет.
      Белоконь - механик, усы закручены, ежик. 38 лет.
      Воробьев Петр - шофер, блондин, веселый. 25 лет.
      Черный - инструктор. Высокий, худой, черный и долговязый. 30 лет.
      1-я уборщица.
      2-я уборщица.
      Пожарный.
      Коммунары:
      Шведов Марк - приземистый, широколобый, огромные глаза. 18 лет.
      Жученко (Жучок) Ваня - секретарь совета командиров, большая наклонность к улыбке. Добродушен, но напускает на себя строгость по положению, часто ее не выдерживает и улыбается. Веснушки. 17 лет.
      Одарюк Тимка - рыжий, некрасивый, стройный. 17 лет.
      Клюкин Вася - командир первого отряда коммунаров, высокий, светлые локоны, интеллигентное лицо. 17 лет.
      Забегай Коля - командир четвертого отряда. Образец постоянно бурлящей бодрости. 17 лет.
      Ночевная Настя - командир отряда девочек, в отличие от других носит косу. Серьезный человек.
      Зырянский Алешка - командир второго отряда, неподатлив и прям во всем. 17 лет.
      Собченко Санька (Санчо) - командир пятого отряда, небольшого роста, остроносый блондин с непокорными вихрами. Живой, 16 лет.
      Нестеренко Наташа - темные локоны, большие глаза. 17 лет.
      Донченко Вера - полная, с круглыпм лицом, рыжеватая, спокойная девушка. 16 лет.
      Гедзь Володя - курчавый юноша с вздернутым носом, несколько грубоват, силен. 18 лет.
      Болтов Сергей - широкий нос, монгольское лицо, идеальная прическа. 16 лет.
      Синенький Ваня - очень хорошенький, с чистым лицом, аккуратно причесанный мальчик, всегда весел, сигналист коммуны, часто носит с собой трубу-сигналку на синей ленте. 13 лет.
      Романченко Федя - умен, проказник; когда находится в официальной обстановке, делается очень серьезен и старается говорить басом. 13 лет.
      Вехов Игорь - молодой коммунар. Не беспризорный - из семьи. 15-16 лет.
      Лаптенко Гриша - беспризорный, живые черные глаза. 14 лет.
      Деминская.
      Коммунары и коммунарки.
      ОБЩИЕ УКАЗАНИЯ К ПОСТАНОВКЕ
      Мы даем шестнадцать "говорящих" коммунаров, чтобы не затруднять театр. Всего в коммуне двести человек. Этот коллектив театр должен показать движением коммунаров в разное время при помощи разнообразия лиц и возрастов.
      Прибилизительное отношение возрастов: шестнадцати - восемнадцати лет пятьдесят процентов; четырнадцати-пятнадцати лет - тридцать процентов; двенадцати-тринадцати лет - двадцать процентов.
      Из общего числа - девочек двадцать пять процентов.
      Коммунары всегда одеты в форму. Во втором действии белые костюмы: штаны на выпуск и спрятанные в них рубахи со свободными воротниками (как в ковбойке). На левом рукаве вышитая золотом буква Ф. На голове тюбетейка. Узкий черный пояс.
      В остальных действиях обычный костюм: ботинки, гамаши с коричневой каймой, черные суконные полугалифе и взятые в штаны суконние синие рубахи. Черный пояс. На левом руквае такой же знак. У часового и у дежурного командира на голове темно-синяя беретка, у дежурного, кроме того, шелковая красная повязка на рукаве.
      С завода коммунары проходят в третьем действии в спецовках: синие штаны и такие же пиджачки, у многих довольно замасленные. Уже к концу третьего акта все должны переодеться в обычный костюм, только на пожар многие сверх обычного костюма надевают пиджачки.
      У девочек такого же цвета костюмы, вместо сукна шерсть. Вместо спецовок синие халатики.
      Как правило, все коммунары подятнуты, собраны в движениях, не опираются на стены, сходя по лестнице, не держатся за перила#1. Только младшие позволяют себе иногда сьехать по перилам.
      Все причесаны, небольшие нарушения этого правила у младших#2.
      Не должно быть толкотни, пробок в дверях.
      АКТ ПЕРВЫЙ
      Временная контора завода электроинструмента в коммуне имени Фрунзе. Большая комната - класс, на стене доска. Два окна в задней стене открыты, справа видно новое здание, кое-где еще остались леса. Несколько вершин деревьев, конец лета. Прямо, ближе к задней стене, стол главного инженера. За столом Дмитриевский. По эту сторону стола в кресле Воргунов. Они рассматривают большой чертеж. Слева, ближе к зрителю, высокий стол, какие бывают в физических кабинетах. За ним стоя работает Троян. На его столе собранные электросверла и электрорубанок, много, целые кучи разных деталей. К столу привинчены маленькие тисочки.
      В банке с бензином лежат какие-то части. Далеко от зрителей маленьй столик Григорьева, за которым он, впрочем, никогда не сидит. Справа чертежный стол Вальченко. Самого его сейчас нет. В комнате много стульев самых разнообразных фасонов: канцелярских, столовых, клоссных, две-три табуретки. Все в большом беспорядке: на столах и на полу сор и окурки, некоторые стулья в известке.
      На задней стене на синьке два больших чертежа.
      Д м и т р и е в с к и й (кричит в окно): Соломон Маркович, Соломон Маркович! Подождите, не выезжайте. Зайдите на минуточку к нам.
      Б л ю м (за окном): А что такое? Я же и так опоздал...
      Д м и т р и е в с к и й : Соломон Маркович, очень нужно.
      Б л ю м : Ну... хорошо.
      Т р о я н (рассматривая на свет две шестеренки): В нашем городе он такого фрезя не достанет. Я уже искал.
      В о р г у н о в (сдержанно опуская кулак на стол): Не могу понять. Не могу. Как могли допустить такую ошибку? Ведь это задача для грудных детей. Кто это придумал, что сюда подойдет фрез модуль один? Это вы, Григорьев?
      Г р и г о р ь е в : Кажется, нет. Кажется, товарищ Троян высчитывал.
      Т р о я н : Если кажется, нужно перекреститься, Игорь Александрович. Все зуборезные высчитывали вы, как вы могли это забыть? Вот же у меня расчеты. Вот! Это ваши цифры?
      Г р и г о р ь е в (заглянув в бумажку): Как это могло быть? Поразительно...
      Б л ю м (входит с толстым порфтелем): Ну, что такое? Когда же я выеду в город? Это не темпы, а мучительство. Разве так можно работать?
      Д м и т р и е в с к и й : Соломон Маркович, маленькое недоразумение: для зуборезного "рейнекер" рассчитан фрез модуль один, а нужно ноль семдесят пять сотых.
      Б л ю м : Новое дело! Пойдите достаньте. Модуль один доставали две недели, а теперь семдесят пять сотых... А кто же такой грамотный, извините?
      Молчание.
      Значит, кот Васька виноват? Ну и хорошо. Я поехал. Только, пожайлуста: мне, старику, прыгать по лестницам нельзя сказать, чтобы было приятно. Пока я дойду до машины, так вы мне закричите: не ноль семьдесят пять сотых, а ноль сто семдесят пять сотых. Так, пожайлуста, кричите в окно, я догадаюсь, в чем дело. Будем доставать.
      Т р о я н : В городе нет.
      Б л ю м : Что значит нет? На свете все есть, даже калоши номер пятнадцатый. (Собирается уходить).
      Т р о я н : Подождите, Соломон Маркович, я заканчиваю проверку. Сейчас.
      Б л ю м : Вот теперь подождите. В таких темпах работают только угорелые кошки...
      Д м и т р и е в с к и й : Не волнуйтесь, Соломон Маркович.
      Б л ю м : Как же не волноваться, Георгий Васильевич? Вот-вот должны приехать коммунары. А что у нас есть? Даже фундаментов нет, станки в ящиках. Это называется: мы пускаем завод первого сентября? А сейчас тринадцатое августа, слава тебе, господи. А что скажут коммунары? Сидели здесь вас шесть инженеров, а сделали для комара насморк.
      Д м и т р и е в с к и й : Ничего, ничего, все будет хорошо. Садитесь лучше и расскажите нам о коммунарах.
      Б л ю м : Ну что же, будем сидеть и разговаривать? Коммунары нам покажут, как разговаривать. Кто здесь сидел: инженеры или разговорщики? Вот вы их увидите!
      В о р г у н о в : Вы думаете, мы не видели беспризорных?
      Б л ю м : Да, вы их не видели.
      В о р г у н о в : Один даже у меня шапку сорвал с головы, да я отнял.
      Б л ю м : Хэ-хэ, то шапка...
      В о р г у н о в : А то что?
      Б л ю м : Они из вас душу вытрясут, к вашему сведению.
      Г р и г о р ь е в : А у вас уже вытрусили?
      Б л ю м : А что вы думаете? Они за меня как взялись, так моя душа, знаете, где была? В подметках, если вы хотите знать. Ну, а потом я их узнал, так это же совсем иные люди.
      Д м и т р и е в с к и й : Интересно вот что, Соломон Маркович, откуда у вас такая преданность коммунарам? Вероятно, вы хорошо жили, был у вас собственный заводик, правда?
      Б л ю м : Ну а ака же? У Блюма был завод, фабрика, настоящий трест. Разве вы не слышали? Соломон Блюм и К. Откуда вы все так хорошо знаете?
      Д м и т р и е в с к и й : А все-таки?
      Б л ю м : Что "все-таки"? Ничего никогда у Блюма не было, кроме еврейского счастья - семеро детей. Работал всю жизнь на других, как угорелая лошадь, а что у меня теперь есть? Заводик.
      Д м и т р и е в с к и й : Я слышал, вы работали у своего дяди управляющим.
      Б л ю м : Желаю Вам иметь такого дядю. Разве это дядя, когда он не заплатил мне за год жалованья и уехал в Америку? Хороший дядя! Так я лучше буду работать у коммунаров. Они меня не обманут, я знаю. И пускай детки на моем труде учатся.
      В о р г у н о в : Трогательная история.
      Б л ю м : История ничего себе.
      Т р о я н : Вот расчет. Правильно: семьдесят пять сотых.
      Б л ю м (взял бумажку): Я тоже могу написать: ноль, запятая, семьдесят пять. Передайте это на память коту Ваське. (Возвратил бумажку Трояну).
      Т р о я н : Можно передать, что ж...
      Блюм, выходя, в дверях встречается с Вальченко.
      Здоровается с ним и уходит.
      Вальченко усаживается за чертеж.
      Г р и г о р ь е в : Он у них здесь делом вертел. Заведующий производством. Спасите мою душу, инженер Блюм.