Письма полумертвого человека

      "Самым безукоризненным путем и самыми справедливыми средствами".
      "Не поверю! невероятно! Если бы тысячи, но миллионы..."
      "Напротив, тысячи трудно без греха, а миллионы наживаются легко. Миллионщику нечего прибегать к кривым путям: прямой дорогой так и ступай, все бери, что ни лежит перед тобой..."".
      Это что касается происхождения капитала - Карл же Маркс пускай отдохнет. А миллион зеленых, чтобы отпраздновать день рождения сынишки, признаюсь, и я бы не пожалел. Вот только нету - но это частность. Но в принципе - такая трата ничуть не безответственней, чем пожертвовать эти деньги на какие-нибудь приюты - чтобы, значит, двадцать главных начальников данной сферы закатили - каждый своему наследнику - праздники в той же валюте, но пятидесятитысячные.
      Скажу больше - рискуя окончательно упасть в Ваших глазах: вздумай кто-нибудь похитить моего родственника, я тоже, наверное, не побежал бы к тетеньке Фемиде: выручи, дескать, а негодяев накажи. По крайней мере, в вестернах так не поступают. Ясно же, что тетенька в курсе дела и в доле (см. к/ф "Покаяние": она в мантии на голое тело, с фальшивой повязкой на гляделках, с блудливой улыбкой; то и дело уединяется с обвинением для интимных ласк). Что тут не кража, а просто дележка. Верней, сигнал: отстегни заводик-другой-пароходик, опять-таки не только у твоего сына бывают дни рождения. (И что портрет вдруг вывешивают - я так понимаю - тоже сигнал, вроде белого флага: поумнел, готов отступиться от скольких-то "крупнейших предприятий", любовь к свободе возобладала - и, надо думать, есть надежда ее утолить; сибирский Костанжогло, алюминиевый, так и воспрянул к активной деловой жизни.)
      И потом - легко сказать: украли папу, потом вернули. Это же все-таки не велосипед.
      Нет, не подумайте, разумеется, не одобряю нелегального бандитизма. Но и от легального, бывает, устаешь.
      И тогда невольно размечтаешься, как все равно Манилов (не генерал) или Обломов: насколько легче было бы существовать даже и в нашем городе, будь я хорош с настоящими его владельцами.
      О! Был бы я бандит - принимал бы горячий душ каждый день, в том числе и по выходным, а не как теперь, когда всецело завишу от обстановки в семье домоуправа (есть, оказывается, и такая должность! Оплачиваемая!).
      Был бы я бандит - убедил бы жилконтору и/или почту повесить в моем подъезде почтовый ящик. И каждый год получал бы, например, новогодние открытки, даже из-за границы! А участковому милиционеру намекнул бы, что если ящик опять взломают или сожгут - рассержусь.
      Уговорил бы так называемые органы самоуправления (муниципальное, прости Господи, новообразование "Лиговка-Ямская") наполнить, наконец, детскую песочницу в моем дворе - действительно песком взамен собачьих экскрементов. И пусть бы в ней играли действительно дети. А скамейки для алкоголиков и стол для матерного пинг-понга перенести из-под моего окошка - метров на двадцать к северу, где сейчас возвышается холм из обломков советской мебели... Впрочем, это уже чересчур - действительно маниловщина (не генеральская), это я размахнулся на почве бессонницы.
      Похоже на идиллию, высмеянную в народной припевке (с прибалтийским, правда, оттенком - точно на могиле Иммануила Канта сочинена): "Хорошо тому живется, кто с молочницей живет: молочко он попивает и молочницу смешит".
      В том и дело, что даром такие невозможные льготы не даются: будь я бандит, пришлось бы выпивать, общаться и обмениваться услугами с такими людьми, которых пока что, к счастью, знаю только по портретам; ну, и слышу, как они по радио-телевидению толкуют о патриотизме и духовности.
      Что поделать - чье пространство, тому и время принадлежит.
      Есть такой роман в русской литературе - "Трудное время". Василий Слепцов написал в эпоху так называемых великих реформ. Про интеллигента, литератора, диссидента, демократа - как он тосковал о свободе, а наступил капитализм, причем с национальными особенностями. Замечательно этот герой (Рязанов его фамилия) обучает одну провинциалочку - стилистике официоза: "Школа? Это опечатка. Везде, где написано "школа", следует читать шкура. Вон там один пишет: трудно, говорит, очень нам обезопасить наши школы; он хотел сказать: наши шкуры. А другой говорит: хорошо бы, говорит, выделать их на манер заграничных, чтобы они не портились от разных влияний. Видите? А третий говорит: ладаном, говорит, почаще окуривать ладаном. На себе, говорит, испытал - первое средство. Это все о шкурах"...
      Очень вразумительно, не правда ли? Тот же смысл, сколько я понимаю, в речах начальников имеют слова: "город" (например, "они порочат наш любимый город"), "страна" ("посягают на целостность страны") etc.
      Письмо XXXI. Д. Ц. - С. Л.
      25 сентября 2002
      Я свободен, я ничей
      Это фильм такой был режиссера Валерия Пендраковского по сценарию Натальи Рязанцевой; с 94-го, когда он вышел, так и не удосужился его поглядеть - а вот засело в памяти название, похожее на считалку, и еще на известное curriculum vitae Колобка: "Я свободен, я ничей".
      А тут сел за письмо к Вам - и решил проверить, в чем же там дело. В том как раз и оказалось: "Герой фильма, боясь потерять и жену, и любовницу, в конечном итоге остается один", - гласит анонс какой-то интернетовской видеоторговли. И еще: "Это сладкое слово "свобода" иногда превращается в синоним другого, с горчинкой. И тогда правит бал одиночество. О такой типично "мужской" истории и эта картина".
      Рассказать Вам одну типично немужскую историю? У некой начальницы был сынок, великовозрастный оболтус, отец его давненько скрылся, как выразился бы апокрифический древнерусский автор, за шеломенем, мамаша взяла отпрыска к себе в фирму, где он и коротал дни беспечной юности. А юность, надо сказать, протекала в самом деле беспечно и даже, можно сказать, бурно - парень крепко пил, так что мамаше приходилось держать его все время на глазах. Но когда наша начальница отбывала в командировки, сынок, разумеется, впадал-таки в запой. В каковом состоянии посреди ночи звонил маменькиным подчиненным дамам и девицам, уверяя, что уж так ему одиноко - ежели те тотчас не приедут, он, натурально, залезет в петлю. Рассудите: что было делать бедным женщинам? Главное, они наверняка знали, что ни хрена эта плакса не повесится, сила воли не та, но, с другой стороны, ясно ведь, что не поедешь - не видать покоя, не уснешь, все будешь думать: а вдруг... Самое смешное: ни о каком сексе речи, разумеется, не шло - алкоголь тут давно уж залил либидо - но лишь об утирании соплей.
      Лидия Авилова приводит слова Чехова: "Если бы я женился, я бы предложил жене... Вообразите, я бы предложил ей не жить вместе. Чтобы не было ни халатов, ни этой российской распущенности... и возмутительной бесцеремонности". Цена, которую Антон Павлович заплатил за отсутствие халатов, мы знаем, была высока.
      Японцы, читал я где-то, будто бы запросто раздеваются, скажем, в поезде до исподнего - что им взгляд попутчика, которого больше никогда не увидишь; зато не станут они фигурять в чем ни попадя при близких. У нас же выдумана сотня определений - "запросто, по-дружески, по-родственному", обозначающих вот именно ту самую возмутительную бесцеремонность и российскую распущенность: чем ближе человек, тем больше себе с ним можно позволить. Нет - тем меньше! - близкого ранит то, что чужой попросту не заметит.
      Было дело: понадобились мне зачем-то доллары. А один друг и говорит: купи у меня. Почем? - Ну давай... по среднему между курсами покупки и продажи. Получается, что у друга купил дешевле, чем в обменнике, - но ведь друг, продав мне эти чертовы доллары, получил с меня больше, чем дали бы в том же обменнике. То есть он на мне поимел выгоду. Но, обратно же, и я ее тоже поимел... И как разрешить эту моральную коллизию? Вот. А пошел бы попросту в exchange - и не было б никакой коллизии: с тамошними-то меня ровным счетом ничего не связывает.
      Это, значит, "по-дружески". А "по-родственному"...
      Позвольте: может быть, угодно
      Теперь узнать вам от меня,
      Что значит именно родные.
      Один из главных водевильных сюжетов: внезапный приезд родственников из провинции. Один из главных сюжетов почвеннических: от дорог устанешь ты и припадешь к корням, изопьешь мудрости забытой прабабки и почувствуешь внезапно корневую связь с крепкими и простыми троюродными братьями и сестрами. В реальности же - в отличие от водевиля (где неприятности комические, нестрашные) и от черноземных литфантазий, - человек разумный обременен огромным количеством (как писал еще один поэт) нервных и недужных связей - с людьми неразумными, бессмысленными, притом (потому?) страшно докучливыми... решительно низачем тебе не нужными, совершенно, по сути, посторонними, однако считающими себя в полном праве претендовать на вещество твоей единственной жизни и тратить его без счету оттого лишь, что они - твои родственники.
      Пастернак имел мужество и отчаянье написать:
      Друзья, родные - милый хлам,
      Вы времени пришлись по вкусу.
      О, как я вас еще предам,
      Когда-нибудь, лжецы и трусы.
      Упоенье разрывать такие путы беспримерно пластично описывал Достоевский. Подозреваю, что не только эти экстатические герои (Грушенька; Настасья Филипповна, разумеется; Версилов в "Подростке", разбивающий фамильную икону об угол печки; и др.), но и вообще любой homo, типа, sapiens в какой-то момент испытывает укол понимания: если все его родные, близкие, любимые и необходимые провалятся в тартарары, он почувствует облегчение, да не всяк в этой ужасной вещи признается, даже себе.
      Каждый гражданин РФ должен иметь гарантированную возможность побыть в уединенье. Не в том смысле, о котором опять же Чехов, популярный беллетрист, любимец женщин и поклонников, писал: мол, как в могиле я буду лежать совсем один, так и живу я, в сущности, одиноким. Нет, не почувствовать экзистенциальное одиночество посреди мироздания, а попросту - чтоб никто не смел отнять минуты, когда тебе достаточно интересно с самим собой.
      Черта с два! От вторжения российской распущенности никто не застрахован и ничто не защитит. Ладно бы родственники из провинции (да хоть и столичные друзья) или соседи, не знающие церемоний, - так ведь стоит сосредоточиться, под окном завоет автосигнализация. Что означает сей душераздирающий звук? Что: 1) есть некий тать, рыщущий в нощи и промышляющий того автомобиля; 2) владелец машины таким способом пытается татя спугнуть; 3) и есть ни в чем не повинные обыватели, не имеющие отношения ни к машине, ни к ее хозяину, ни к татю, но поневоле страдающие единственно из-за того, что живут с хозяином в одном доме. Однако все не так просто - не могу исключить... да что там, я даже уверен, что среди разбуженных сигнальным кваканьем немало и этих самых гипотетических воров. Круг замкнулся, цель достигнута: сигнализация будит в том числе и тех, кого должна пугать, - превентивный урок: не злоумышляй против чужого имущества. Но при чем тут ты? Напрасное вопрошенье: не удастся тебе вырваться из этой цепи, не бывать свободным, ничьим.
      ... Утешительный. Так; но человек принадлежит обществу.
      Кругелъ. Принадлежит, но не весь.
      Утешительный. Нет, весь...
      (Гоголь, "Игроки")
      У той же Авиловой есть рассказ, давно надрывающий мне сердце: она любит Чехова, он должен вечером к ней прийти, наконец-то они будут наедине, она трепещет, но вдруг вваливаются незваные пошляки, вцепляются в литературную знаменитость, Чехов вянет... все пропало - и, как оказалось (Лидия Алексеевна закончила воспоминания много спустя после смерти их героя), безвозвратно.
      Блок (тоже "живший, в сущности, одиноким", а кончивший еще хуже Чехова) пишет другу Евгению Иванову из Шахматова 25 июня 1905-го (по нынешней промозглости хочется думать, что - в сверкающий прекрасный летний день): "... одиночество, пока оно остается чувством, томит и нежит, и думать не дает, и рукой манит. А потом вдруг оно становится из чувства - знанием, и тогда оно крепит, и на узде держит, и заставляет себя же черпать. Черпай, черпай, пока не иссохнет гортань, а если выживешь - силу узнаешь". Если...
      Письмо XXXII. С. Л. - Д. Ц.
      2 октября 2002
      Узда Клодта
      Ну да, ну да
      Жить на вершине голой,
      Писать простые сонеты
      И брать от людей из дола
      Хлеб, вино и котлеты.
      И чтобы эти люди с котлетами (или конфетами?) появлялись не когда им вздумается и даже не по расписанию, а тотчас по первому зову, - не раньше, не позже. Стань передо мной, как лист перед травой, - ко мне передом, к лесу задом. Брать собеседника из окружающей тишины, точно книгу с полки; включать собутыльника нажатием кнопки - так же и вырубать...
      Романтики вечно грезят вслух про тишину и одиночество - громче всех, если не ошибаюсь, Марина Цветаева (помните, конечно: без ни-лица, без ни-души!) Это вроде как заповедь: невзлюби ближнего, как самого себя.
      Интеллигентский тик - добавил бы я неделю назад, но теперь не решаюсь: не совсем прилично и вообще несправедливо. Тут по ящику показали уездного предводителя местных интеллигентов - помните, в прошлом году был у них слет, в ходе которого (так сказать, между лафитом и клико) избили журналиста? На экране предводитель не дрался - читал нотацию: отсутствует у них профессионализм, - говорит, - безнравственность... Буквально так построил фразу. Признаюсь, я не стал дальше слушать, так что не могу verbatim et litteratim пересказать, о чем был гундос; осмелюсь предположить - про журналистов же: наверное, мы, злоумышленники пера, избитые и пока еще нет, омрачаем начальственным мыслителям предпраздничный восторг. Не даем поликовать всласть, а юбилей на носу, и, что ни день, все краше становится населенный нами пункт, с легкой руки первого интеллигента-государственника Ф. В. Булгарина называемый Северной Пальмирой.
      Везде следы - если не довольства, то, по крайней мере, труда. Выйдите на улицу, пойдите куда глаза глядят - хоть налево, хоть направо, непременно шагов самое большее через сто будет яма, канава, шурф: как если бы кто-нибудь неутомимый обнаружил у себя множество неучтенных талантов и спешит зарыть их в землю - мол, целее будут.
      А над ямой - выше голову! - парит роскошное виденье: чуть не в натуральную величину фото Укротителя с Аничкова моста в тот самый момент, когда бедный гуигнгнм уже почувствовал узду: кончилась вольная пастьба, пожалуйте в стойло. И надпись: "Так держать!" И подпись: Комитет по подготовке юбилея.
      Кто-то из нас, говорящих акул, пытался при помощи сомнительных острот навести тень: якобы не всем понятно - растолковали бы, дескать, публике что держать. Что, что... Коня в пальто. Не подменяйте смысловой акцент. Не что, а как - то есть как нарисовано, а именно - в узде надо держать. Кого ясно кого. Кому - тоже не бином Ньютона: в высшей степени было бы странно, если бы здешние чиновники обратились с подобной челобитной к деятелю со стороны, какому-нибудь варягу.
      Как изящно совмещена идея узды с намеком на желательность многократности! Барон-то Клодт изваял, оказывается, аллегорию большого творческого пути: на плакате предвосхищается третий этап, а скульптур на Аничковом, к нашей радости, четыре...
      Замечательный плакат. Шедевр уздозвонства. Поистине украшает культурную столицу. Прекрасно смотрится на фоне классических руин. Сразу видно, что заказчик - тоже интеллигентный человек. У другого бы, чего доброго, просто еж в рукавицах перегибал через колено Александровскую колонну. Тоже, положим, неплохо и даже как бы прозрачней, но и прозаичней, без этой петербургской утонченности. А тут - стоишь на краю ямы, любуешься - и пошлые мысли типа: сколько, интересно, стоит эта штука? - даже не приходят в голову. Очевидно же, что сколько бы ни стоила - этим деньгам (наверняка все равно иностранным) лучшего применения не найти. Разве настрогать садовых скамеек? Но на них ведь тотчас же рассядутся старики и старухи, как правило - не нарядные, и праздничный ландшафт немедленно потускнеет. Иностранцам станет грустно, руководству неприятно. А стариков у нас миллион, всех бесплатная медицина когда еще изведет...
      На днях вызывал я "скорую помощь" к старику, с которым случилась беда, причем такая, что без врача - конец нынче же. Дозвонился, объяснил, в чем дело, сказали: ждите. Через час не выдержал - напомнил; диспетчер говорит: ждите терпеливо! понятия не имею, когда к вам приедут; где, говорит, возьму я вам врача? рожу, что ли? у меня, говорит, их всего-то двое, и оба на вызовах, причем один пьян, а другой уже устал и навряд ли захочет куда-то еще тащиться за гроши... С опозданием, уже повесив трубку, я осознал этот чеканный, извините, месседж: ключевые слова - "за гроши". Пробился опять рассеял опасения, - все завертелось.
      Я это совсем не к тому, чтобы тревожить атмосферу звуками про развал самой гуманной в мире. Я не забыл, как соседа по коммуналке - лет двадцать или больше назад - хватил кондрашка, - я вызвал "скорую", потом сам побежал умолять (станция "скорой помощи" находилась через квартал)... Сосед умер через сорок минут, врач явился через час. Денег на медицину и тогда не было (были - на Афганистан и Анголу, на плакаты и портреты начальников), а усилилась с тех пор только подсознательная - ответная - ненависть раба к рабовладельцу, возросло - и возрастает в геометрической прогрессии презрение к человеческой жизни, к жизни вообще; чужая-то во всяком случае не стоит труда.
      Я это к тому, что старики у нас - низшая каста; перетопчутся без скамеек. Как и без лекарств (потому что Чечню еще не дочиста укротили, а вроде пора воевать Грузию). Да мало ли способов; самый дешевый - чуток притормозить отопление - вот как сейчас, на грани октября: глядишь, и перепись упростится слегка.
      Короче говоря: так держать! Особенно - прессу. Не то распоясается вконец.
      Вы ведь знаете эту нашу с Вами скверную привычку раздувать разные мелочи, отпугивая наиболее вероятного инвестора.
      Стоит кому-нибудь нарисовать свастику на памятнике (да и памятник-то одно название, самый обыкновенный камень из Соловков) - мы опять пристаем: кто да кто нарисовал, нельзя ли узнать, да нельзя ли поймать... А какое наше дело? К тому же камень-то обозначает убитых врагов народа - убитых, спрашивается, кем? друзьям народа, может, обидно, что эта глыба посреди города лежит. Нисколько не украшает, настроение только портит. А огорченный человек склонен мыслить государственно. Руки просятся к баллону с краской, баллон - к поверхности камня... Это даже удивительно: каждый третий читает в год менее одной (!) книги, а вот нарисовать свастику очень многие умеют хоть в темноте. И еще приписать: "Мало стреляли!"
      Да только нам, шакалам печати, про это лучше помалкивать: потому что немцев, например, свастика нервирует.
      В общем, Вы, разумеется, правы: жить надо в скобках - квадратных, круглых, угловых. А окружающую среду взять в кавычки - и так держать изо всех сил. Мы же с Вами - не интеллигенты какие-нибудь, Господи прости, - а простые клоуны грамматики.
      Письмо XXXIII. Д. Ц. - С. Л.
      20 ноября 2002
      Сосуд скудельный
      "Чихирь - кавказское вино. Чихнуть... мудрено". Так изъясняет букву "ч" знаменитая апокрифическая "Гусарская азбука".
      Мудрено. Но, как оказалось, возможно.
      Возвращающихся из Таиланда принято спрашивать, вкусили ли они тайского массажа и - видели ли они это.
      Да, видел. Воочию, близко. Действительно, девушка причинным местом открывает бутылку кока-колы: непосредственно туда засовывает горлышко, изгибается, тужится... наконец, кола, бурно пенясь, хлещет, артистка тряпицей подтирает черный линолеум, устилающий эстраду - небольшое возвышение в центре этого вертепа...
      Шоу длится примерно час. Гиды так и говорят: увидите, что всё пошло по новой, - можете уходить, ничего другого уже не будет. В течение часа это место употребляли и другими способами - всевозможными, но, как постепенно стало ясно, довольно однообразными. Женщины доставали оттуда: бритвы, нанизанные на веревочку (для пущей убедительности отважная исполнительница этими лезвиями располосовала кусок бумаги); цветные ленты; гирлянды (на манер тех, какими у нас к Новому году украшают детские сады и продуктовые магазины). Одна шоуменка, засунув туда фломастер, принялась что-то им шкрябать на картонке - как вскорости показал результат фокуса, "I v Thailand": право, да и что бы еще ей писать! Зато другая вставила пару сигарет и их запалила, затем она же, испустив облако дыма, на место табачных изделий поместила дудку - и издала на ней (ею?) несколько довольно вульгарных звуков. Здесь, кстати, сбылись сразу несколько анекдотов: и про нашу соотечественницу, на некоем соответствующем конкурсе обскакавшую англичанку и француженку, возгласив задницей "Серафим Туликов. Песня о Родине"; и про другую финалистку аналогичного состязания - "Она в рот, а я два! Да как свистну!!" "Вот так жизнь иногда идет наперебой самой невероятной сатире" (М. Е. Салтыков-Щедрин).
      Да, позабыл: еще одна тетенька засунула туда шарики и сначала, вставши как бы на "мостик", с громким хлопком ими выстреливала, а потом, приняв позицию человека прямоходящего, стала извергать их наружу так, чтобы попасть в стоящий сзади на полу стакан. Что ж, работа как работа: не скучнее хоккея (да и, надо думать, меткости и вообще физической тренировки требует не меньших). Вышла, промеж прочих номеров программы, и пара: молодой человек с девушкой. Сняли трусы, по очереди друг друга орально обласкали, после чего партнер приступил, сексологически говоря, к интромиссии. С приличным усердием исполняли они невеселое свое дело, после каждых нескольких фрикций слаженным совместным рывком поворачиваясь на 90°, дабы все секторы зала могли разглядеть данное мероприятие максимально ясно и подробно. Хоть и недолго - show must go on.
      Зал, однако, был полон, туристические группы и отдельные посетители сменяли друг друга вокруг подиума... Таких заведений в счастливом королевстве без числа, и, думаю, блестящую карьеру там мог бы сделать какой-нибудь креативный директор, который придумает, что еще туда можно засунуть такое, чего ни в одном из подобных шоу не суют.
      Зов плоти (не совсем тот, на который ориентирована программа, хоть и в том же участке этой самой неугомонной плоти) привел меня в сортир означенного тайского Мулен Ружа. Сортир, как оказалось, одновременно служил проходной комнатой между залом и помещением для артистического персонала. Маленькая черноволосая женщина неопределенного возраста в расшитом блестками фиговом листке пила воду из-под крана. А я, вынужденно игнорируя ее присутствие (как игнорируем мы, мужики, бабку со шваброй, подтирающую пол у писсуаров), уперся глазами в кафель. Передо мной с пола к потолку энергично двигалась колонна муравьев. Муравьи были мелкие, движения их также были мельче и скорей, что придавало передислокации вид особенной целеустремленности. За то небольшое время, что я, как положено, провел, стоя лицом к стенке, по ней восходящим потоком пронеслись будто бы полки и дивизии, племена и народы. Тут (да и странно было б, кабы этого не случилось) в сознании моем явилась тень, разумеется, Льва Николаевича Толстого.
      Конечно, не Толстой выдумал противопоставление телесного и не-телесного. Собственно, это противопоставление есть стержень христианства - и потому один из главных предметов европейской философии и литературы. И не Толстой первым показал тщету всех земных хлопот и развлечений, коли человек в конце концов все равно оказывается мешком из кожи и костей, который мерзнет, голодает, болеет и наконец помирает (взять хоть нелюбимого графом короля Лира). Но все-таки именно Толстой с непререкаемой, разъедающей, как кислота, убедительностью поставил вопрос: зачем? "Для испражнений его тоже были сделаны особые приспособления, и всякий раз это было мученье. Мученье от нечистоты, неприличия и запаха, от сознания того, что в этом должен участвовать другой человек... Один раз он, встав с судна и не в силах поднять панталоны, повалился на мягкое кресло и с ужасом смотрел на свои обнаженные, с резко обозначенными мускулами, бессильные ляжки... Так что ж это? Зачем? Не может быть, чтоб так бессмысленна, гадка была жизнь? А если точно она так гадка и бессмысленна была, так зачем же умирать и умирать, страдая? Что-нибудь не так. "Может быть, я жил не как должно?" - приходило ему вдруг в голову. "Но как же не так, когда я делал все как следует?" - говорил он себе и тотчас же отгонял от себя это единственное разрешение всей загадки жизни и смерти как что-то совершенно невозможное" ("Смерть Ивана Ильича").
      У Толстого, как мы помним, носителями знания (вернее, сверх-знания) "зачем?" оказываются разного рода простые нерефлексирующие трудящиеся, "муравьи": буфетчик Герасим, Платон Каратаев, мерин Холстомер, всякие старухи Матрены и мужики Фоканычи, которые "живут для души, по правде, по-Божью"; тело может быть либо вместилищем духа, либо неодухотворенной и потому бессмысленной плотью. Само собой, настоящий (тем паче великий) писатель пишет про себя. Лев Николаевич, полагая, будто телесное духовному враждебно, в самом деле мучился, не в силах одолеть в себе врага (рассказывают, будучи уж за восемьдесят, притаившись за кустом, подглядывал за купающимися девчонками, изнемогал...)
      Убежден: здесь роковая ошибка, много горя причинившая значительной части человечества. Как учит нас Теренций (обладатель куда более гармоничного мироощущения), si duo faciunt idem, non est idem - если двое делают одно и то же, это не одно и то же. Тело, так сказать, семиотично - то или иное телодвижение служит знаком чего-либо. (Как и, например, мат будто бы имманентно оскорбителен - однако ж это просто сочетание букв и звуков, которые сами по себе решительно ничего не обозначают. Увы, глупцам не объяснить, что любое слово может быть и оскорблением, и свидетельством коленопреклоненного пиетета, - они все равно смеют законодательно указывать нам с Вами, Самуил Аронович, какими словами мы можем пользоваться, а какие запрещены к употреблению. Бедные...) Между прочим, многозначность одного и того же телесного проявления можно сравнить с разностью психофизиологического восприятия одной и той же женщины: вожделея к ней - и удовлетворясь, в период невозбудимости (опять-таки сексологически говоря, в рефрактерной стадии - что, сверкая самыми убийственными гранями своего таланта, описал Набоков в рассказе "Хват").
      Мне кажется, ответ на вопрос "зачем?" дает как раз рефлексия: что отрефлексировано - то небессмысленно. По ходу жизни (проводимой в поисках ответа на этот вопрос) всякое чувственное переживание постепенно становится переживанием интеллектуальным. Тогда - нигде не страшно оказаться, ничего не страшно испытать. И более того, как раз благодаря рефлексии почти ничего испытать не скучно.
      В общем, нисколечки не жалею потраченных часа времени и двадцати единиц американских денег: зато сколько удовольствия про все это Вам рассказывать.
      Письмо XXXIV. С. Л. - Д. Ц.
      27 ноября 2002
      Система ниппель
      А между прочим, основоположник прямо заповедал (в работе "Государство и революция"): этим приятнее заниматься, чем об этом писать.
      Вы пожимаете плечами: причем тут это? этого ли ради летали Вы за тридевять земель, в сказочное королевство?
      То-то и оно. Мимолетом Вы вонзились в самую середину рокового недоразумения величайшей важности. На нем стоит (качаясь) целый мир предрассудков, одухотворяющих европейскую цивилизацию.
      Спросите первого встречного в этой заоконной ноябрьской мгле: что такое первородный грех? - увидите, что будет. Чем серьезней отнесется к проблеме прохожий (не говорю - прохожая: тут последствия непредсказуемы), тем противней предстоящая неприятность.
      Да и в самой благожелательной среде, в самой интимной обстановке не обошлось бы, уверяю Вас, без игривого смешка.
      Потому что правильным ответом все до единого почитают неприличный вздор. У каждого на языке шевелится возвратный глагол, обозначающий то, что произошло между Адамом и Евой под воздействием запретного плода. Подразумевается, короче, половой акт.
      Но это полная чушь! В раю между прародителями ничего такого не было! Адам, ясно сказано в Библии, "познал" Еву на сто первом километре, куда оба были высланы совершенно за другое - именно за первородный грех. За грехопадение - преступление по-настоящему непростительное; оно вывело Господа Бога из Себя до такой степени, что человечество расплачивается за него до сих пор.
      Каков же corpus истинного delicti? За что мы приговорены к мукам рождаемости, смертности, секса?
      "... и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания".
      Тут сразу три фазы криминального события: 1) фигуранты нарушили предписанную диету; 2) как результат, возник психологический дискомфорт; 3) пытаясь его преодолеть, А. и Е. изобретают (обратите внимание: самый первый творческий порыв человечества!) белье...
      Но тщетно! Яд стыдливости действует с прежней силой: они все так же стесняются своего внешнего вида; к тому же и пригнаны эти набедренники, надо думать, кое-как.
      И тут Господь Бог выходит на прогулку. При звуках Его голоса (по-видимому, Он что-то напевает) наши бедные полуголые предки прячутся между деревьями, Адам, к его чести, первым понимает, что это идиотизм.
      "И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: где ты? Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся".
      Лепит, значит, чистосердечного, будущий отец народов: про нарушение режима - молчок, зато педалирует благоговение; неудобно ему, видите ли; застенчивость вдруг одолела, ни с того ни с сего. Нашел кому втирать очки! Г. Б. моментально его, извините за каламбур, разоблачает:
      "И сказал: кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?"
      Тут приходится, как бы в скобках, рассеять еще одно облако благоглупости: все эти скабрезные разговоры насчет древнейших профессий. Они оскорбляют память нашей праматери, при этом полностью игнорируя трудовую биографию праотца. Писание свидетельствует однозначно: по основной специальности Адам - садовник ("... и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его"). Но это была, так сказать, заданная функция, работа по распределению (за прописку и харч), а в минуту жизни трудную, попросту говоря - на первом же допросе, он переквалифицировался: