Дверь № 3

– Жена рассказала. Похоже, она была не слишком против.

– Звучит довольно подозрительно. А у нее есть алиби?

– Будем проверять, – хмыкнул он.

– А сами пациентки?

– Они все очень тепло о нем отзываются, многие пришли на похороны. – Кифер тоненько захихикал, и я окончательно решил позволить ему заплатить по счету. Поняв, что шутка не удалась, он со вздохом кивнул: – Есть и такая версия. Разрабатываем.

– Как умер Стюарт?

– Ну, вы понимаете, в прессе никаких подробностей не было. Его соседи большие шишки, они не хотели бы, чтобы их собственность упала в цене…

– Как он умер? – настойчиво повторил я.

– Смерть наступила в результате перелома шейных позвонков, но еще перед этим он получил значительные телесные повреждения.

– Перед этим? Вы уверены?

– Да.

Вот ведь интересная работа у людей, подумал я. Кифер снова закурил.

– Об этой женщине точно нет больше информации? – прищурился он.

– Разве что в клинике Форда. Я никаких записей не вел.

– Почему?

– Так она просила.

– Довольно странно, – с сомнением протянул он.

– Тогда я не придал этому значения.

– Ну ладно… Ваш телефон у меня есть. Если что будет, сообщим.

– Буду очень признателен. Не могу же я вечно прятаться.

– Похоже, она сильно вас напугала, – улыбнулся он. Чертов шутник.

– Да, – буркнул я, стараясь сохранять спокойствие. Кифер встал и взял со стола счет. Тут я спохватился.

– Так что насчет телесных повреждений?

Он странно посмотрел на меня, потом снова сел и окинул взглядом зал. Посетителей почти не было, только какая-то мамаша вытирала младенцу рот, измазанный мороженым.

– Вам нужны детали? – фыркнул он. – Ну да, конечно, врачи любят вдаваться в детали.

Я судорожно сглотнул.

– Мне нужно знать. Возможно, я следующая жертва.

– Ну хорошо, – усмехнулся Кифер. – Кто-то откусил ему уши. – Я вздрогнул и на мгновение прикрыл глаза. – И еще член.

13

Если бы я сочинял обыкновенный триллер, то сейчас как раз наступило бы время раскрыть карты и указать пальцем на настоящего убийцу. Разумеется, Лора была никакая не инопланетянка. Родилась она в Айове и в детстве стала сексуальной игрушкой отчима-альбиноса, который угрожал убить ее, если она проболтается. Он внушал ей такой страх и настолько подавил ее разум еще в нежном возрасте, что она и теперь чувствовала себя в опасности. Отсюда и вся таинственность. В детстве она прошла через несколько заведений для душевнобольных, где ей назначались различные психотропные средства, – вот причина галлюцинаций. «Комната снов» – это не что иное, как палата, обитая войлоком. Доктор Стюарт – всего лишь последний из длинного ряда насильников. Лорины рассказы – плод воображения, а реальная ее жизнь состоит из насилия, психозов и постоянного бегства от самой себя. Повреждение психики крайне серьезно, и я при всем желании вряд ли смог бы оказаться полезен. Хоть это и жестоко, но я от всей души желал, чтобы все обстояло так на самом деле. Вполне правдоподобная, впрочем, теория – состряпанная мною в четыре часа утра после панической бессонной ночи. Как бы то ни было, она помогла мне немного успокоиться.

Я продолжал прятаться у моего приятеля Грега и, чтобы хоть немного окупить свое пребывание и отвлечься от неприятных мыслей, красил стены у него на кухне. Однако отказаться от работы не смог: мои пациенты нуждались во мне, и подводить их не хотелось, даже если показываться в клинике было опасно. Сидя в кабинете, я каждую минуту ждал стука в дверь или телефонного звонка, мне мерещился знакомый силуэт в коридоре. Что ей сказать, если она появится? Снова и снова я перечитывал строки письма: 

Итак, ленты памяти, комнаты снов, прозрачные купола, телепатия, желе… О чем я еще не рассказала? Ах да, конечно, об их чудесных машинах! Они не идут ни в какое сравнение с примитивной механикой вашего мира. Холоки постоянно возятся с ними, испытывая к своим созданиям примерно те же чувства, что вы – к домашним животным. Зависят от них и полагаются на них во всем. Приготовление пищи, уборка, обучение – все делается с помощью машин. Без своих любимцев они просто пропали бы. Помню, в детстве я испытывала ревность к машинам и даже сломала несколько. Как же мне за это доставалось! Целыми неделями сидела взаперти в комнате снов.

Жаль, что ты не можешь выглянуть со мной из окна. На той стороне площади за автостоянкой – парк аттракционов. Оттуда доносится причудливая смесь из обрывков веселых мелодий, но видно только верхнюю половинку чертова колеса – интересно, почему вы так его называете? Иногда кто-нибудь пронзительно взвизгивает, обычно юные девицы, но не от страха, а скорее от удовольствия. Ведь они знают, что рано или поздно колесо остановится и можно будет сойти…

Наверное, мне надо признаться и насчет моих шоколадок, раз уж они тебя так волнуют. Лекарство – это как раз они, а вовсе не валиум. Мой организм, хоть и похож на ваш, все-таки кое-чем отличается. Сахар, и особенно конфеты, действуют на меня успокаивающе, так же как на вас валиум, который в моем случае вызвал бы полное оцепенение. Для меня это способ вернуться. Речь идет не о суициде, будь у меня такое намерение, я давно бы уже убила себя. Я хочу жить, хочу остаться, хочу быть с тобой.

Остальное несущественно, заполнить пробелы я могу при встрече – если, конечно, ты захочешь меня видеть. Ты должен. Потому что ты – моя единственная надежда.

С любовью,

Лора.

P. S. Ты ведь никому ничего не рассказывал, правда?

P. P. S. Сожги это письмо.

В тот вечер на моем автоответчике в рабочем кабинете появилось таинственное сообщение, впрочем, вполне понятное: «Это я, нам обязательно нужно встретиться. Ты в опасности. Я буду в…» Ну что ж, по крайней мере в людном месте.

Мне хватило ума попросить своего друга-полицейского подвезти меня и ждать в машине у выхода. Он настоял на том, чтобы взять оружие, что только усилило мою тревогу. Лора назначила встречу в большом книжном магазине в Саутфилде, очень популярном в Детройте. Там полно уютных уголков, где можно без помех посидеть и что-нибудь полистать. В рабочий день после обеда посетителей было мало, так что свою бывшую пациентку я разглядел издалека. Лора сидела на одном из двух деревянных стульев возле горшка с пальмой, насколько я помню, рядом с полкой Герберта Уэллса. На ней был ярко-синий спортивный костюм, в руках – книга в бумажной обложке. Посмотрев в окно и убедившись, что Грег на месте, я не торопясь подошел.

Лора отложила книжку и встретила меня теплой улыбкой.

– Привет, Джон. Как поживаешь?

– Нормально. – Я сел рядом. – Давно ждешь?

– Не очень. Как твоя челюсть?

– Заживает понемногу.

– Я хотела извиниться в письме, но подумала, что лучше сделаю это лично.

– Ты очень внимательна.

– Так ты хочешь услышать окончание моей истории? – Она вела себя так, будто ничего не случилось и нас только что прервали.

– Нет, – отрезал я.

– Нет? – растерялась Лора.

Мне вдруг страшно захотелось курить.

– Сначала надо кое о чем договориться.

– Я не собираюсь тебя бить, если ты это имеешь в виду.

– А с какой стати я должен тебе верить?

– Ну вот… – Она печально отвернулась и долго молчала.

– Послушай, – начал я, – мне не хотелось бы снова попасть в опасную ситуацию…

– Опасную?

– Если ты хоть раз еще меня ударишь, наши отношения прекратятся навсегда.

– Я понимаю. Договорились.

– Во-вторых, я хочу знать все, что ты до сих пор недоговаривала. Мне нужен твой адрес – настоящий, а не тот фальшивый. Еще я должен знать, через кого можно с тобой связаться. Третье лицо, так сказать. И еще… – Я на секунду задумался. Мне вспомнилась сцена из фильма, где инопланетянин решает перед учеными на доске какое-то особенное уравнение, доказывая превосходство своего разума. – Мне нужна химическая формула тех прозрачных кристаллов, ваше определение числа «пи», образец твоей крови, твоя фотография… И ты должна рассказать полиции все, что знаешь про Стюарта.

Лора смотрела на меня без всякого выражения.

– Полиции?

– Тебе придется доказать свое алиби.

– Ты мое алиби, – улыбнулась она. – Когда его убили, я была с тобой.

– Ты можешь это доказать?

– Полиция может. Я уже была у них.

Она достала из книги закладку и записала адрес. Про состав кристаллов ей ничего не известно. Величина «пи» везде одинакова. Группа крови – первая, резус положительный, можно проверить у Форда в ее больничной карте. Фотография… Она вдруг захихикала.

– Ты думаешь, я вампир и на снимке не получусь?

– Очень смешно, – фыркнул я.

– Ну ладно. Я дам фотографию, но с одним условием: ее никто больше не увидит. Посмотришь и уничтожишь.

Я согласился. До сих пор приятно вспоминать об этой маленькой победе. Уничтожать я ничего не собирался, снимок до сих пор у меня.

– А третье лицо? – напомнил я.

Лора стала писать номер телефона – в своей странной манере, с прямоугольными нулями.

– Сол – мой друг, но он может и не захотеть говорить с тобой – смотря в каком будет настроении. Он хороший человек, не раз меня выручал.

– Это он дает тебе деньги? – задал я вопрос, который давно меня мучил.

– Да.

– Он может поручиться за тебя?

– Думаю, что да. – Она зябко поежилась.

– Послушай, Лора, я не понимаю… Почему ты сначала все скрывала?

– Никто не должен знать, – сказала она тихо, почти шепотом. – Это очень опасно.

– Что опасно, почему?

– У меня только один шанс. Они не хотят, чтобы все стало известно, – боятся.

– Чего?

– Вас. Всех вас. Что вы узнаете.

– Но что плохого мы можем им сделать?

Лора долго молчала. Казалось, она проверяет, не подслушивает ли кто. За окном залаяла собака.

– Вы можете забрать ваши сны, – прошептала она.

– Но… каким образом?

– Этого я не могу сказать.

Еще одна тайна. Когда же это все кончится? Собака залаяла снова, Лора настороженно обернулась к окну.

– Ты сказала, что мне угрожает опасность, – напомнил я.

– Да, если захочешь кому-нибудь рассказать.

– А как они узнают?

– Ленты памяти. В них есть все.

Собака лаяла все громче, и Лору это явно беспокоило. Она нахмурилась и спросила:

– У тебя животные?

– Что?

– Ну… кошка или собака… не важно кто.

– Золотые рыбки есть, а что?

– Это ничего, – с облегчением вздохнула она. – Рыбки не в счет. Главное – люди. Нельзя, чтобы кто-нибудь, кроме тебя, думал обо мне и моих делах.

– Я никому не говорил.

– А Стюарту?

– Мы с ним говорили о тебе, но я… Что случилось? – Лора вдруг смертельно побледнела. Казалось, она близка к обмороку.

– Ты не должен был! У него появились опасные воспоминания.

– Что?

Она судорожно сглотнула и огляделась.

– Вот почему его убили! Я же тебя предупреждала. Нельзя никому говорить про меня, даже самое невинное замечание может быть опасным… – Зябко передернув плечами, она снова горячо заговорила, не сводя глаз с моего лица: – Это не игрушки! Не думай, что я ненормальная. Они узнают, обязательно узнают, от них ничего не скроешь!

Мысль о том, что я невольно способствовал гибели доктора, привела меня в ужас.

– Но ведь я ничего не говорил ему о твоем прошлом! Совсем ничего!

– Не важно. Они сказали четко: один человек в здравом уме. Только один, больше никто. Один должен поверить – тогда я остаюсь. – Лора опустила глаза. – Мне кажется, что они и отпустили меня только потому, что не верили в это.

Я долго молчал, обдумывая ее слова. Она снова заговорила.

– Джон, я клянусь, что ничего не соврала про себя! Если они решат, что тебе нельзя верить, то убьют не задумываясь! Ты никому больше не говорил?

– Нет, – покачал я головой, стараясь выглядеть как можно честнее. Приятель-полицейский, следователь… кто еще?

– Если хочешь с кем-то поговорить, то лучше с Солом, – сказала она, вставая. – Его они не посмеют тронуть. – Потом вдруг улыбнулась какой-то странной улыбкой, от которой мне стало не по себе. – Пусть это будет нашим секретом. Ты ведь умеешь хранить секреты? Сол говорит, что в этом вся разница между большими мальчиками и сосунками. Большие мальчики умеют хранить секреты, а сосунки обязательно все разболтают.

Глядя, как она уходит, я вдруг вспомнил, что мать как-то раз сказала мне почти то же самое. Мы готовились к Рождеству, и она хотела убедиться, что я не расскажу отцу про его подарок. Уже не помню, что ему тогда подарили. Надо будет сказать Лоре. Очень кстати, что у меня память такая дырявая, потому что раскрывать чужие секреты мне приходится каждый день. За это, собственно, мне и платят деньги.

Выходя на улицу, я снова заметил его. Толстяк с армейской стрижкой в синем костюме – он как раз садился в машину.

– Эй! – крикнул я, подбегая. Неприметный серый «плимут» уже выезжал со стоянки. – Эй, ты!

Черт побери! Этот тип явно следит за мной! Садясь в машину, я все еще дрожал от возбуждения.

– Я видел, как она выходила. Такая дылда в красном платье, верно? – заметил Грег, несказанно меня обрадовав.

– Да, это Луиза, – кивнул я. – Не волнуйся, мы с ней больше не увидимся.

Все надежды на то, что Лорино «третье лицо» поможет хоть сколько-нибудь прояснить ситуацию, испарились в тот момент, когда он взял трубку. Со знакомства с ним начинается самый причудливый виток в моем извилистом повествовании. Сол оказался лишь очередной шкуркой бесконечно очищаемой луковицы. Что можно сказать об этом человеке? С ним не соскучишься. Его голос вызывал в памяти персонажей старых комедий: глуховатый, манерный, с хитрецой, как у Эдварда Робинсона. Он даже свое «не-а» выговаривал так же, как тот.

Не-а, ему совсем не хочется разговаривать со мной. Ни о каких девушках. Девушками он уже давным-давно не интересуется. Я верующий? Католик? Когда последний раз исповедовался? Как отношусь к регулированию рождаемости? В ходе той первой беседы, как и многих последующих, если только можно назвать беседой нескончаемый поток старческого маразма с периодическими вспышками сверхъестественной проницательности, я не раз отнимал бормочущую трубку от уха и с недоумением смотрел на нее, словно на таинственный предмет, смысл и назначение которого находится за пределами моего понимания.

– Да что это за фамилия такая – Доннелли?

– Обыкновенная, ирландская.

– И вы мне будете говорить, что вы не католик?

– Нет, не католик. Послушайте, Сол, мне нужно всего пару минут…

– Ну да, ну да… Время! Время – самое главное. Время – деньги. Время не ждет. Для расы, не имеющей понятия о том, что такое время, вы удивительно много болтаете о нем.

Так. Еще один критик земной цивилизации на мою голову.

– Сколько вы берете в час? – спросил он.

– Не ваше дело, – рассвирепел я.

– Хе-хе, встречу за ленчем я обычно оценивал в пару сотен. И платили как миленькие, поверьте. Они понимали, чего стоит старина Сол Лоуи.

– Если бы вы смогли просто… – попытался вставить я, но куда там.

– Время или деньги – теперь уже не вопрос. Я покончил с этими играми. Спросите Ванду, Руди, Ленни. Или саму принцессу. Да хотя бы…

Поморщившись, я отнял от уха трубку, так что несколько последних имен не отпечатались в моей памяти. Когда я снова прислушался, он уже говорил с кем-то другим.

– Аймиш! Аймиш! Оставь в покое крокодила!

– Сол?

– Вот сукин сын! До чего они жадные, эти кардиналы!

– Сол?

– Послушайте, я только хочу выяснить, насколько вам близка сама идея…

Я не сразу понял, что теперь он обращается ко мне.

– Какая идея?

– Господь всемогущий! Что еще может иметь значение?

– Не понимаю.

– Вы что, тупой? Я говорю о Боге.

– Ах вот оно что! – сообразил я.

– Тут важна специфика, имейте в виду. Каждая культура видит что-то свое. Кроме, конечно, этих проклятых баптистов с их бубнами. Как вы думаете, Богу могут понравиться бубны?

Я не нашелся, что ответить. Он продолжал:

– Хотя, может, это только мое мнение… Не знаю. Так или иначе, вы должны прибегнуть к его милости. Хотите защиты? Так привлеките Бога на свою сторону!

– Э-э…

– Что «э-э…»? – передразнил он. – Я даю вам идеальный пуленепробиваемый жилет, а вы мне говорите «э-э…»?!

– Да какого черта? – не выдержал я. – Что за чушь! О чем это вы, Сол?

Мой собеседник так резко сменил тон, что я перепугался. Он вдруг заговорил совершенно спокойно и здраво:

– О холоках, конечно, о чем же еще?

– Так вы знаете про них? – изумился я.

Из трубки раздалось хриплое хихиканье, перешедшее в приступ кашля.

– Пожалуй, можно и так выразиться. Выходит, принцесса ничего вам не сказала…

Он имеет в виду Лору, сообразил я.

– Нет, ничего.

– Ну ладно. Тогда, наверное, стоит поговорить. Если вы лишены божественной милости… – Эти слова с детства заставляли меня вздрагивать. – Так вы говорите, что больше не молитесь?

– Нет, с двадцати двух лет. – Сол присвистнул.

– Крепкий орешек! Ничего, еще успеете. Дело в том, что холоки не станут с вами связываться, если вы молитесь.

Самый оригинальный довод в пользу веры, который я когда-либо слышал.

– Давайте встретимся и все обсудим.

– Вот и славненько. И принесите мне апельсинового сока. Только свежего, не эту вашу консервированную дрянь! – Он снова захихикал. – Обещаю, скучно не будет.

В ту ночь ко мне снова явился мальчишка. Помню, как проснулся, что делало сон еще реальнее – кто же просыпается изо сна в сон! Я оказался в своей собственной спальне и совершенно не удивился, хотя в то же самое время спокойно спал в квартире Грега. Хозяин красного свитера чудесным образом примостился на самой верхушке столбика кровати, словно индийский йог. Обняв руками колени, он с улыбкой смотрел на меня.

– Опять ты! – воскликнул я, садясь в постели.

– У меня мало времени.

– Чего ты хочешь?

– Формула кристаллов… – Дальше пошла какая-то математическая абракадабра.

– Надо записать, – сказал я, спуская с кровати ноги, в комнате явственно ощущался запах лимонного желе.

– Нельзя, – погрозил он пальцем. – Это секрет. Ты ведь умеешь хранить секреты?

– У меня нет карандаша.

– Ты никому не расскажешь?

– Я же врач! – возмутился я. – Мне не положено.

– Им не нравится, когда я говорю с тобой. Если поймают, дадут пинка.

– Пинка?

– Это больно.

Я пододвинулся поближе и хотел тронуть его руку.

– Не вздумай! – рассердился он.

– Извини.

– Никогда меня не трогай! – погрозил он пальцем. Я снова извинился. – И никому не рассказывай!

– Поздно, – сказал я. – Следователь уже знает.

Он нахмурился.

– Тот сальный тип, что занимается онанизмом? – Почему-то эта характеристика показалась мне удивительно точной. Я кивнул. – Не стоило этого делать.

– Я знаю.

– Еще кто-нибудь?

Я хотел ответить, но тут увидел что-то странное в его глазах. Зрачки резко расширялись, словно рот, широко раскрытый от удивления.

– Еще кто-нибудь? – настойчиво повторил он. Меня вдруг охватил страх – дикий, безумный. Может, дело было в том, как он сидел на кровати, уцепившись за столб, словно хищная птица, или в этих странных глазах, или в звучании голоса, но даже тигр, вдруг оказавшийся со мной в одной комнате, не испугал бы меня так сильно. Я точно знал, что передо мной не тот мальчик, которого я уже встречал, – в этом хрупком детском тельце таится что-то совсем другое, ужасное и непостижимое. Лора говорила, что они могут произвольно менять форму. Мои губы зашевелились, произнося молитву, затверженную в детстве:

– Благослови нас, Господи, и эти дары, которые мы принимаем…

– Замолчи! – завопил гость, скорчив гримасу.

– … от твоих щедрот…

– Сто-оп! – взвизгнул он пронзительно.

– … во имя Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

В тот же момент законы гравитации снова вступили в силу. Не удержавшись на скользком столбике, существо с грохотом шлепнулось на пол. Приподнявшись, оно растянуло рот в хищной улыбке, полной какой-то болезненной ненависти, и прошипело:

– Привет Солу! Он меня еще вспомнит.

Не успел я моргнуть, как оно уже исчезло бесследно. Эта злобная ухмыляющаяся физиономия преследовала меня потом не один день, то и дело возникая перед глазами. Я так никогда и не смог ее забыть.

14

После того сна я начал подозревать, что в драме, в которую меня угораздило ввязаться, есть и другие тайные участники. То, что Лора сказала про Стюарта, звучало довольно убедительно. Значит, его убил кто-то другой. Кто? Может быть, тот толстяк? Или таинственные Они? Я решил позвонить Киферу и узнать, не удалось ли ему тем временем отыскать убийцу менее экзотического. Голос его в телефонной трубке звучал как-то непривычно, во всяком случае, развязности в нем не ощущалось.

– Доннелли? – спросил он удивленно.

– Да, вы, наверное, помните… мы обедали вместе.

– Не помню. Вы уверены, что вам нужен именно я?

– Постойте… ну как же… дело Стюарта!

– Дело Стюарта закрыто.

– Вы нашли подозреваемого?

– У нас есть признание. Она уже в лечебнице. Вам лучше поговорить с моим руководством.

– Вы говорили с Лорой?

– С кем?

Я взорвался.

– Господи Иисусе! Да что там у вас происходит!

Он повесил трубку. Я позвонил его начальству и все выяснил. Дело закрыто: признание по всем правилам. Буйная пациентка, недавно выписанная, решила отомстить. Никаких тайн. Лору он хорошо помнил. Ее показания подтвердились. Моя секретарша проверила расписание терапевтических сеансов, экспертиза подтвердила время смерти. Алиби полное. Лора проходила по делу только как свидетель.

Мой приятель в клинике сказал, что убийцу можно навестить: она любила поговорить с новыми людьми. На пути туда я с удивлением почувствовал, что нервничаю. В голову постоянно лезли всякие дела – заехать туда, захватить то или это, как будто ангел-хранитель дергал меня за рукав и шептал на ухо: «Давай вернемся, что нам там делать, своих проблем, что ли, не хватает?» Я так давно не был в лечебнице, что уже и забыл, какое неприятное чувство она у меня вызывала.

Работа с невменяемыми преступниками ни для кого даром не проходит. Эти люди не просто оскорбляют наши моральные принципы, они подрывают веру в равновесие вселенной. Я до сих пор с трудом верю, что выдержал там целых четыре года: два уборщиком, до того, как получил ученую степень, и еще два консультантом. Впервые я туда попал благодаря любезности правительства США, которое предложило мне эту работу в качестве альтернативной службы, когда мой отказ идти воевать по религиозным соображениям был признан официально. Я принял назначение с христианским смирением, воображая себя пророком Даниилом во рву львином. Однако подвести теологическую базу под свои подвиги на этом поприще оказалось не так-то просто. Любовь к ближнему здесь явно помочь не могла: я ненавидел моих подопечных лютой ненавистью, и причину нетрудно попять. Людям свойственно иметь моральные принципы, в отсутствие которых они не считали бы зло чем-то ненормальным, чуждым, воспринимали бы его как обычный повседневный факт. Вот почему, когда я вижу какого-нибудь педофила, у меня по спине бегут мурашки, а встретив взгляд садиста-извращенца, с трудом подавляю желание развернуться и бежать со всех ног. Мой хрупкий заслон из веры и пацифизма оказался слишком слаб. Внешне заключенные выглядели нормальными людьми. Они играли в шахматы, шутили, вешали над кроватью семейные фотографии. Я наблюдал за ними и диву давался. Что заставило их совершать эти жуткие преступления? Надлом психики? Или, наоборот, сама болезнь явилась результатом болезни? Кто они: изгои общества, изменившие его устоям, или козлы отпущения больной упадочной цивилизации? Может быть, те внутренние побуждения, которые ими двигали, обусловлены высшими потребностями эволюции – к примеру, необходимостью реализовать, выплеснуть наружу некие темные фантазии коллективного бессознательного? Постепенно я и сам перестал считать зло исключением, странностью, которую можно понять и отнестись к ней снисходительно, наподобие того, как Пентагон отнесся к моему пацифизму, и даже не проявлением человеческой слабости. К моему собственному ужасу, оно начало казаться мне одной из граней Бога.

Однажды ночью я, как обычно, мыл полы в коридоре. На скамейке в углу сидел священник в черном. Пришел кого-то исповедовать? Такие визиты не были редкостью, но только не в два часа ночи. Он спокойно читал «Тайм».

– Вы позволите? – обратился я к нему, показывая на пол и ведро с водой.

– Конечно, пожалуйста, – вежливо кивнул он и поднял ноги на скамейку.

К тому времени я уже довольно ловко управлялся со шваброй и даже научился сворачивать тряпку наподобие листа Мебиуса, что, как известно, дает наилучшие результаты. Работа была почти закончена, когда священник неожиданно обратился ко мне:

– Вам приходилось видеть серийных убийц? – Опершись на швабру, я взглянул на него. – У них одинаковые лица.

– В каком смысле?

– У всех что-то детское во взгляде. Озорство и невинность. Как будто так и не выросли. Они мне напоминают людей, потерявших веру. Чего-то не хватает.

– Никогда не обращал внимания, – ответил я. – Вы, наверное, здесь впервые?

– Да.

Наконец-то у меня появилась возможность похвастаться своим опытом.

– К такому не сразу привыкаешь, – кивнул я. Мы представились друг другу.

– Здесь странно пахнет… или мне кажется? – поморщился он.

– Есть немного, – согласился я.

Чем именно пахло в том заведении, я так никогда и не смог понять и долго привыкал. То ли горелым, то ли сладким, вроде жженого сахара.

– Вы когда-нибудь задумывались о тех, кто порвал с церковью? – спросил он. – Чем они заменяют веру?

– Не знаю, не думал.

– Мне кажется, они пытаются найти причину страданий. Мой опыт говорит, что большинство уходит от веры как раз из-за страданий. Мало ли что бывает. Умерший ребенок. Мать, лежащая в коме. Убитый друг…

Над этим вопросом мой новый знакомый, видимо, размышлял немало. Я опустил швабру в ведро и, прислонившись к стене, разглядывал его. Седые курчавые волосы, налитые кровью щеки с лопнувшими сосудами…

– Страдание есть цена, которую мы платим за свободу воли, не так ли? – заметил я, показывая, что тоже не лыком шит.

Лицо священника просветлело.

– Так вы католик? – воскликнул он. Я солидно кивнул. – Очень правильно вы сказали. Но я имел в виду другое. Человек способен переносить любую боль, любые страдания, если только чувствует, что они имеют какой-то смысл, объяснение. Иной даже предпочтет такое объяснение избавлению от боли! Пусть это будет наказание, испытание – что угодно. Однако если Бог допускает страдания невинных, человеку кажется, будто его предали, и он впадает в гнев. Он ощущает себя брошенным ребенком.

– Тайна жертвы Христовой в двух словах, – кивнул я. Он рассмеялся, но как-то печально.

– Извините. Так похоже на нас, католиков. Слишком любим обобщать и мыслить афоризмами. Скоро попытаемся передать весь смысл этого мира одними знаками препинания. Тем не менее вы абсолютно правы. Вот она, главная загадка: как могут страдания невинного Сына Божьего явиться высшим актом любви и милосердия?

– И как же тут быть?

– Разве вы не видите? Это же очевидно. Все дело в ложных допущениях. С какой стати люди вообще ожидают какой-то любви и справедливости? Почему они ставят Бога на одну доску с родителями, не оправдавшими их ожиданий? Как будто вопрос о смысле страданий может иметь лишь два ответа! Два выхода: свобода воли и… отсутствие Бога. Они забывают про третью дверь.

– Какую?

– Странный Бог! Непостижимый Бог! Столь же непонятный для нас, как гигантский спрут для жаворонка.

– Интересно…

– Может быть, наша реальность для него, к примеру, все равно что для нас сны. – Глаза священника расширились, он облизнул губы, очевидно, наслаждаясь новизной идеи. – Может быть, мы и есть его сны! Мальчик, которому снится кошмар, и наш мир и есть этот кошмар. Потому он так и пассивен, потому и не может управлять нами. Он так же бездумно жесток и в то же время нежен, как любой ребенок. И только мы можем его разбудить!

– Вы иезуит? – спросил я.

– Нет, я заключенный, – ответил он. Тут только я заметил, что его рука прикована наручниками к поручню скамейки. – Осужден за растление малолетних.

Во время работы в лечебнице началось мое приобщение к новым тайнам, заменившим старые изжитые аксиомы. Именно там я потерял веру и девственность, начал курить и нашел свое истинное призвание. Из памяти уже выветрился тот запах, я больше не ощущал каждодневного мощного влияния этих зловещих стен, но тело еще помнило и реагировало на его близость приступами острой тревоги. Так мы приближаемся к священным местам – с почтением и в то же время с трепетом, не зная, что нас там ждет.

Моя встреча с убийцей Стюарта продолжалась всего около четверти часа. Мы разговаривали через толстую решетку в комнате с голыми белеными стенами. В воздухе стоял резкий запах хвойного дезодоранта. Это была молодая женщина с растрепанными волосами. Из-под казенного голубого комбинезона выглядывала ночная рубашка. Женщина все время улыбалась. У меня за спиной маячил вооруженный охранник.

– Вы врач? – спросила она сразу.

– Да, – солгал я.

– Наверное, кто-то очень важный?

– Да нет, не очень.