Дверь № 3

– Все кончилось. Она это сделала… Как?

– Не знаю, – буркнул я.

– Где Хоган?

– Он сейчас придет.

Она заглянула за мое плечо и шепнула:

– Надеюсь, вы не обидитесь – у нас тут семейный разговор.

Лора с улыбкой дотронулась до ее руки:

– Ничего, мне и так уже пора. – И, заметив, что я все еще держусь за живот, добавила: – Извини. Завтра увидимся?

Совершенно сбитый столку, как, впрочем, и всегда после общения с Лорой, я тупо кивнул. Во что же я, черт возьми, ввязался?

Проводив девушку взглядом, мать довольно кивнула:

– Какая хорошенькая. Ты не мог бы… Я поспешно приблизился.

– Да, мама?

– Я хочу тебе кое-что сказать.

Взяв ее за руку, бессильно свисавшую с кровати, я попытался вспомнить, сколько лет мы не касались друг друга. Рука была холодна как лед.

– Ближе, – сказала мать совсем тихо. Я наклонился.

– Еще ближе.

Мое ухо почти касалось ее губ. В голове мелькнула идиотская мысль: а что, если она его откусит?

Она с усилием набрала в грудь воздуха и еле слышно шепнула:

– Прости меня, Джон.

Не в силах пошевелиться, я еще чувствовал тепло ее дыхания, но все вокруг уже было не таким, как прежде, словно внезапная тень затмила сияние солнца. Прошло не менее минуты, прежде чем я понял, что матери больше нет.

Хоган шел по коридору, бережно неся перед собой вазу с лилиями. Увидев меня у дверей палаты, он вздрогнул и остановился как вкопанный.

– Что? О боже! Что случилось?

«Она умерла», – хотел сказать я, но почему-то сказал совсем другое:

– Она извинилась.

Он долго смотрел на меня, потом вздохнул:

– Я опоздал, да? Все плохо?

Я молча кивнул, и мы обнялись. Странная сцена: двое взрослых мужчин обнимаются, держа в руках цветы. Потом, неловко глядя в сторону, он наконец сказал то, что думал:

– Мне ведь тоже несладко приходилось, Джонни. – Почему же я все-таки заплакал? Наверное, потому что вспомнил те времена, когда сам был любимчиком, а Хоган – мальчиком для битья, то самодовольство, которое испытывал, когда его сравнивали со мной, превознося мои успехи и усердие. Ему приходилось лезть из кожи вон, чтобы заслужить хотя бы частичку тех похвал, которые расточались на меня так обильно, что я их уже почти не замечал. Я знал, какого труда ему сейчас стоило сказать что-нибудь нелестное в адрес матери – в знак внимания к моим чувствам, – и был глубоко тронут, тем более что эти слова исходили от человека, настолько не способного сопереживать, что мотивы поступков окружающих всегда были для него неразрешимой загадкой.

Я снова обратил внимание на внушительного толстяка со стрижкой «ежиком» в мешковатом синем костюме, который по-прежнему ошивался неподалеку. В руках у него было что-то похожее на мобильный телефон, и он явно наблюдал за нами. Охранник в штатском? Брат тоже оглянулся и резко бросил ему:

– Что вы смотрите? Это больница! Люди здесь плачут, бывает!

7

Наверное, все это кажется довольно бессвязным. Если так, прошу прощения. Мысли у меня путаются, воспоминания тоже. Как я уже сказал, с появлением Лоры время стало для меня несколько расплывчатым и противоречивым понятием. Я просто не способен сколько-нибудь логически выстроить события последнего года, проведенного с ней. Даже если расположить их в строго хронологическом порядке, смысла в моем рассказе нисколько не прибавится. Так что, раз уж я проговорился, что вступил в связь с клиенткой, то могу лишь сказать в свое оправдание, что никогда раньше – да и позже – такого себе не позволял. На самом деле к тому моменту, когда это произошло, наши отношения уже вышли далеко за рамки сеансов психотерапии. Я давно уже перестал видеть в ней пациентку: она не была больна и в помощи моей не нуждалась. Кем она была на самом деле, я узнал, когда уже было слишком поздно, и, более того, сам долго не сознавал, что люблю ее. Пожалуй, за несколько месяцев наших бесед, напряженных, головокружительных, шокирующих, сводящих с ума, она стала для меня скорее соперницей, чем объектом профессионального внимания – как будто это меня надо было убедить в ошибочности моих представлений. Сами подумайте: что я мог противопоставить женщине, которая рассказывала жуткий миф о каннибализме также беззаботно, как детскую сказку?

– Однажды два отца поспорили из-за своего сына, – начала она. – «Сын принадлежит мне, – решил один, – я выносил и родил его, значит, он мой!» «Как ты можешь так думать? – возмутился другой. – Я передал тебе семя, дал сыну имя, научил его Слову! Он мой!» Сыну было очень горько слушать их. «Вы мои отцы, а я ваш сын, – подумал он. – Каждому хватит». В конце концов отцы пришли к соглашению. Они решили поделить сына поровну и съесть его, откусывая по очереди, чтобы никому не было обидно. Один взял себе голову и туловище, а другой – бедра и ноги. И сын подумал: «Вы мои отцы, а я ваш сын – каждому хватит». Так они его и съели: один начал с ног, а другой с головы, и встретились ровно посередине. А потом поняли, что сына у них больше нет – каждый остался ни с чем! Когда семья узнала о том, что произошло, оба отца были отвергнуты. Тогда и было решено, что впредь сын будет съедать отца после его смерти, – хихикая, заключила Лора.

Весь похолодев, я смотрел, как она корчится от смеха в моем синем кресле, прижав ладони к раскрасневшимся щекам. Наконец она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и удивленно взглянула на меня.

– Ты разве не понял? Это же так смешно!

Так проходила неделя за неделей. Я чувствовал, что постепенно схожу с ума. Никакого прогресса, полный ноль. В то же время – полное отсутствие очевидной патологии. Никаких «проблем». Может быть, я ни на что не гожусь? Вообще-то каждый психотерапевт время от времени начинает сомневаться в своей компетентности, но это совсем из другой оперы. Неужели я просто шарлатан?

– Фонтан? – донесся голос Нэнси сквозь шум воды. – Какой фонтан?

– Я фонтан! – рассмеялся я, сидя на унитазе и разглядывая ее силуэт сквозь пластиковую занавеску. – Фонтан без воды.

Она выключила душ и отдернула занавеску.

– Придумаешь тоже… – наверняка добавив про себя: «У этого человека полный бардак в голове, и что я только в нем нашла?» Я смотрел, как она вытирается мохнатым полотенцем, и думал, как близоруки мы в отношении собственных привычек, считая, что все делают то же самое. Вот она, к примеру, ставит ногу на борт ванны, чтобы вытереть, а я ни за что не стал бы. Но по крайней мере я не поднимаю из-за этого шум и не учу других, как себя вести. Нэнси вечно ходила за мной и что-нибудь поправляла. Когда я занимался домашней уборкой, она то переставляла книги на полке, то двигала стол или стул – чуть-чуть, как бы добавляя последний штрих. На концертах то и дело отпускала комментарии – сразу, не дожидаясь конца. «Фальшивит», – говорила она, скривив рот. Просто наслаждаться, не высказав немедленно своего мнения, для нее было немыслимо. «Мясо неплохое, но чуть-чуть…» Именно эта критическая отстраненность, бесстрастность, здравомыслие – называйте как хотите – и обрекла наш союз на неудачу.

Она была просто помешана на честности. Лезла на стенку от моей медлительности. «И ты еще говоришь об осознании реальности!» Постоянно прохаживалась по поводу моей плохой памяти. «Да нет же, все было не так!» Просто взвилась, когда узнала, что я разрешаю пациентам называть себя доктором. Мне-то было наплевать, как меня называют, лишь бы им было удобно, а она… «Ты же психолог, консультант по социальным проблемам! Совсем другой уровень!» Так и слышу ее голос: «Я просто говорю то, что думаю. Разве ты сам не восхищался моей честностью? Хочешь, чтобы я тебе врала?»

«Нет, – ответил бы я, – мне хочется, чтобы ты относилась ко мне снисходительно. Скажи, что мои методы выше всяких похвал, даже если погрешишь при этом против своей хваленой честности. Соври, черт побери, да, соври! Скажи, что я лучше всех! Что никто не ценит моей тотальности. Хотя бы раз похвали меня без всяких оговорок!»

Она не могла. Ее рассудительность могла свести с ума. Вот почему я влюбился в нее. И вот почему в конце концов дошел до того, что не мог находиться с ней в одной комнате.

От наших встреч с Лорой я тоже имел мало радости. Эта женщина вызывала у меня ощущение неполноценности. Только мне начинало казаться, что я на верном пути, как она ускользала с ловкостью кошки. Ее истории звучали как символические фантазии, но имели смысл лишь будучи воспринятые как истинная правда, и даже в этом случае оставались полным абсурдом! Я измучился в ожидании хоть какой-то зацепки, обмолвки – чего угодно, лишь бы поймать ее на лжи, – но она продолжала нанизывать один за другим свои нелепые «факты», которые я не мог опровергнуть. Лорина «реальность» была выстроена настолько последовательно, что я уже начал подозревать, что за всей этой психотерапией кроется элементарная попытка обеспечить себе алиби. Что же такое чудовищное совершила моя инопланетянка? Я готов был вообразить себе любые ужасы, кроме одного – что она говорит правду, ибо это означало бы полный пересмотр всех человеческих представлений. Легче было признать себя неудачником или шарлатаном.

Само собой, я предпочел свалить все «шарлатанство» на нее – человеческая искренность, даже перед самим собой, имеет пределы. Ну хорошо, пускай Лора врет – от начала до конца, последовательно, ловко, изощренно. Неужели все-таки нет ни единого способа вывести ее на чистую воду? Ведь она-то сама настоящая – в отличие от всех этих историй. И ее отчаяние вполне реально и ощутимо, даже если причина его коренится в фантазиях. Опровергать их на словах, говорить, что такого не бывает, бесполезно. Нужны доказательства.

И тогда я сменил тактику. Стал чем-то вроде частного детектива. Все началось, когда Лора забыла у меня в кабинете сумочку. Полуоткрытую. Я заглянул – она была наполнена шоколадками «Херши». Болезненное пристрастие к сладкому? Гипогликемия? Черт побери, загадка за загадкой! Так или иначе, сейчас есть удобный повод. Пора положить конец тайнам и выяснить, чем занимается моя пациентка за стенами кабинета. И я занялся слежкой.

Она стояла, голосуя, на Восьмой миле – там, где обычно кучкуются уличные девицы. Неужели проститутка? Доехав до Истлендской аллеи, вышла и направилась в большой книжный магазин. Я смотрел, как она задумчиво проводит пальцем по корешкам дешевых издании: материнство, роды, уход за новорожденным… Потеряла ребенка? Возможно.

А если она меня заметит? Что я скажу? Ладно, не поверит так не поверит, алиби у меня есть – сумочка. После книжного она зашла в аптеку, подала в окошечко рецепт, расплатилась, достав деньги из кармана, и вышла на улицу. Я шел следом и вдруг ударил себя по лбу. Рецепт! Значит, у нее есть врач. Вот и зацепка!

Из-за сильных очков темные глаза аптекаря казались вдвое больше. Растрепанная черная борода сильно напоминала волосы под мышками.

– Извините, – запыхавшись, проговорил я. – Моя фамилия Джонсон, я муж Лоры. Не могли бы вы проверить ее рецепт?

– Простите?

– Его можно использовать повторно? Он снял со штыря наколотую бумажку.

– Нет, нельзя. Ста таблеток хватит больше, чем на месяц.

– Ее врач посоветовал присматривать за ней. Она иногда пьет их слишком много, и я немного беспокоюсь. Ну… вы понимаете.

Аптекарь внимательно посмотрел на меня, вздохнул и снова перечитал рецепт.

– Все правильно. Стюарт – единственный врач, чей почерк можно толком разобрать. Сто таблеток. Обычный валиум.

Вот вам и совершенное Лорино хладнокровие. Я перевел дух и повернулся к выходу. Дюжий мужчина в мешковатом синем костюме внимательно изучал стойку с презервативами. Я готов был поклясться, что это тот самый, из больницы. Мир тесен.

В телефонной книге оказалось три доктора Стюарта. Двое из них были хирургами. Я позвонил в клинику Генри Форда и назвал имя. К телефону подошла медсестра.

– Доктора Стюарта, пожалуйста. – Опять гудки.

– Стюарт слушает.

Я представился, упомянул Лору, и он сразу же согласился встретиться со мной на следующий день за обедом. Во взгляде его читалось откровенное любопытство, что меня нисколько не удивило: каждый, кто видел Лору, должен был попасть под ее чары. Удивило другое – Стюарт был похож на меня как брат-близнец. Даже заказали мы одно и то же: ветчину со швейцарским сыром на ржаном хлебе и чай со льдом.

– Я не ожидал, что Лора встречается с кем-то еще, – начал он. Эти слова и то, как они были сказаны, должны были меня насторожить, но в тот момент я не обратил внимания.

– Она часто к вам ходит?

– Раз в месяц. Странная девушка. Ей многое пришлось перенести.

– Да, я знаю, – кивнул я. А знал ли он?

– Сейчас она по крайней мере немного набрала вес. Видели бы вы ее раньше – вся желтая, истощенная, то и дело заговаривалась.

– Так вы ее осматривали?

– Ну конечно. – Он внимательно взглянул на меня. – Вы имеете в виду ее соски? Неужели показывала? – На его лице мелькнула тень улыбки, тут же сменившись хмурой гримасой. – Отвратительное зрелище. Я бы тому хирургу шею свернул.

– Когда вы ее в первый раз увидели?

– Это было… да, в апреле. Я ловил корюшку на озере возле мыса Пили с канадской стороны и вдруг услышал шум на берегу. Народ сбегался со всех сторон. Она запуталась в сетях у рыбаков. Перепугались все страшно. Когда я подошел, они как раз разрезали сети, чтобы ее вытащить. Никогда не забуду: вся в песке, тело отливает золотом в свете фонарей, вокруг прыгают мелкие рыбешки. Я подумал, что выловили труп.

– Утопленница? – поднял я брови.

– Почти. Я сделал массаж сердца, и она сама выкашляла всю воду из легких. И знаете, когда она открыла глаза, мне стало как-то очень не по себе.

– Почему?

– Будь я проклят, если знаю. Вам приходилось испытывать чувство, будто вы проваливаетесь в сон? Очень странное ощущение…

– Так что это было – попытка самоубийства? – перебил я.

– Вполне возможно. Вообще возле мыса очень опасное подводное течение… – Он улыбнулся. – Лора, разумеется, заявила, что просто купалась.

– Немного рановато для купального сезона.

– Вот именно, – фыркнул он. – Между прочим, се одежду так и не нашли. Само собой, в купание не поверил. Кроме того, она была в очень плохом состоянии еще до того, как оказалась в воде. Явное недоедание, разлитие желчи плюс переохлаждение и шок. Так что ей еще повезло.

– И каково же ваше объяснение?

– Боттичелли. Рождение Венеры из пены морской, – усмехнулся Стюарт. Не удержавшись, я тоже рассмеялся. Он продолжал уже более серьезно: – Мышцы у нее были сокращены и при этом атрофированы, как будто она провела долгое время, скорчившись в позе эмбриона. Я заподозрил похищение – какой-то маньяк связал ее и кинул в багажник. А может быть, дело рук мафии.

Человек в багажнике… Или ребенок в автомобильной покрышке?

– Следы изнасилования были?

– Нет, – покачал он головой.

– Ваш прогноз?

– А ваш?

– Пока ни малейшего представления.

– У меня тоже. Могу только сказать, что она перенесла тяжелую травму и поразительно быстро оправилась.

– Как же вы переправили ее через границу? – поинтересовался я.

– Лора сказала, что у нее в Детройте дядя. Ее передали на мое попечение, и я доехал с ней на «скорой» до клиники форда.

Мы долго молчали, окутанные атмосферой тайны.

– Опухоль мозга? – спросил я наконец. Это было последней моей надеждой.

– Никаких признаков. Она вполне здорова. Есть, правда, небольшие аномалии, но…

– Аномалии?

– Вы обратили внимание на глаза? – спросил он так, будто говорил о лабораторном образце. – Зрачки фиксированы – не сокращаются и не расширяются. В темноте у нее наверняка проблемы. К сожалению, от большинства анализов она отказалась. По религиозным соображениям.

Его тон показался мне странным, он явно что-то недоговаривал. Я решил сделать пробный выстрел.

– Лора вас просила жениться на ней? – Стюарт вздрогнул от неожиданности.

– Как, она вам рассказала?

– Нет, – ответил я. – Меня она тоже просила.

8

Не знаю, как вышло, что у нас с Лорой зашла речь о браке, но разговаривали мы об этом полушутя, как бывает во время сеансов, когда нужно отвлечься и передохнуть. Помню, я списал ее заигрывания на обычный психологический перенос, который бывает у пациентов. Это, как правило, временное явление, нормальное и вполне здоровое – один из обычных уровней общения врача с пациентом, не чреватый никакими осложнениями. То есть так я тогда думал. Разговор случился примерно через неделю после смерти моей матери. На работе все удивились, что я не взял отпуск, но я сказал, что со мной все в порядке и отвлечься даже полезно. Это, разумеется, было неправдой.

– Почему бы нам не пожениться? – сказала Лора. – Чем я тебе не пара? Красива. Могу быть доброй. И еще я очень умная.

– А ногой за ухом почесать можешь? – усмехнулся я. Она странно посмотрела на меня. У этой девушки было совершенно непредсказуемое чувство юмора. С каламбурами, даже сложными, у нас проблем никогда не возникало, но иногда даже самые простые шутки до нее просто не доходили. Видимо, отлично владея языком, Лора была лишена тех тонких культурных ассоциаций, которые, собственно, и делают смешное смешным.

– Ты шутишь, – наконец догадалась она.

– Конечно.

– Мне нужен ответ.

– Лора, – снова улыбнулся я, – мы говорили о сексе. Мне кажется, ты несколько отошла от темы.

– Ну хорошо, – вздохнула она. – Я расскажу тебе про свой первый раз, но только если ты расскажешь про свой.

Как правило, я не посвящал пациентов в подробности своей личной жизни. Лора явно провоцировала меня. Она вела себя так с самой первой встречи, но меня это почему-то не беспокоило, хотя и должно было.

– А надо ли? – засомневался я.

– Так будет честно, – упрямо кивнула она.

Я задумался. Интересно, насколько сильный отпечаток накладывает на наше сознание первый сексуальный опыт? Не пытаемся ли мы потом всю жизнь разыгрывать тот же сценарий в безуспешной попытке вновь пережить сладостное ощущение открытия? Между прочим, в моем случае, насколько я помню, первый шаг всегда делала женщина – как и в тот, первый раз.

– Ты стесняешься? – спросила Лора невинно.

– Еще бы, – усмехнулся я, проваливаясь в гущу воспоминаний.

Мне было девятнадцать. Мы оба работали в больнице: она секретаршей, а я – уборщиком. Дело было к вечеру, и она позвала меня, чтобы помочь достать папку с верхней полки в кладовке. Повод не слишком убедительный – я был на голову ниже нее, – но он сработал. Я забрался на табурет, и вдруг наступила темнота: дверь закрылась. Вне себя от изумления, я почувствовал руку секретарши у себя на лодыжке. Она тихо сказала, что мы одни и никто сюда не придет. Решительная девица. Расстегивая мою рубашку и джинсы, она принялась шептать мне на ухо всякие непристойности, которые звучали для моего нежного возраста как пророчества ангелов. Наверное, немалую роль сыграл страх быть пойманными: какой-нибудь старикашка уж точно отдал бы концы от счастья, заглянув в кладовку. Не знаю, может быть. Так или иначе, это было нечто особенное. Полная темнота: наготу друг друга мы могли лишь представить. Казалось, наши тела стали огромными, запахи и все ощущения неимоверно усилились, слова звучали как-то по-особому таинственно и многозначительно. В зрительной памяти не осталось ничего. Помню тесноту, падающие папки с бумагами, запах пыли и плесени. Но детали не имеют значения. Главное – темнота. Прикосновения в темноте.

Я поднял глаза на Лору, с трудом вырвавшись из вихря давно забытых ощущений, и смущенно покраснел. Глупо даже думать о том, чтобы делиться такими вещами с пациентом.

– Скажем так: это были самые сладостные мгновения в моей жизни, – решил я отшутиться.

Она улыбнулась.

– Сладость мгновений… Ты даже представить себе не можешь, насколько иронически это звучит.

То ли под влиянием эротических воспоминаний, то ли позволив себе наконец осознать запретную притягательность своей клиентки, я вдруг ощутил невероятный прилив желания. Мне с трудом удалось, унимая дрожь, отвести взгляд от ее тела и лица. Казалось, рассеялась какая-то пелена, и совершенная женская красота внезапно предстала во всем своем блеске. Просто невероятно. То есть я нормальный мужчина и возбуждаюсь так же легко, как и всякий другой, но тут впервые понял, что такое настоящий инстинкт продолжения рода. Во всяком случае, на работе подобного не случалось никогда. Хуже того, я был уверен, что она отлично все видит. Хрупкий мостик контакта между врачом и пациентом, столь необходимый для успешного сеанса, вдруг превратился в тоненькую ниточку, висящую над клокочущей бездной. Я почувствовал, что вот-вот разобьюсь насмерть, и, к стыду своему, не смог придумать ничего лучше, чем списать все на тривиальную похоть. Мол, влюблялся и раньше, ничего, справлюсь. Однако принять равнодушный вид мне удалось лишь ценой неимоверных усилий.

– Теперь твоя очередь, – хмыкнул я.

Скрестив ноги в синем кресле, Лора устремила на меня пристальный взгляд и не отводила его в течение всего рассказа. В ее глазах появился вызов, почти враждебность. Она будто бы говорила: «До сих пор были одни только сказочки, теперь держись».

– Ладно, слушай. Мне тогда было двенадцать. Они хорошо изучили биологию человека и не стали ждать, пока начнутся месячные. Им требовался подопытный экземпляр, и вот он появился – первый человек, родившийся в неволе.

– И как они собирались экспериментировать? Использовать образцы спермы?

– Нет, разводить людей им было ни к чему. Их интересовало межвидовое скрещивание – такие, как я.

– Но ты же говорила, у тебя было два отца. Почему бы просто не повторить процесс?

– Они хотели мальчика.

– Ничего не понимаю.

– Пол ребенка определяет отец, так ведь? Девочку они получили, теперь требовался мальчик – чтобы у меня был партнер, понимаешь? Они очень старались.

– Каким образом?

– Они так устроены, что могут по желанию изменять форму своего тела.

– Да, ты говорила, – вздохнул я. «Оборотни». Одна из самых фантастических ее выдумок.

– Как ящерицы, у которых снова вырастает хвост, вроде этого. Они занимались мной по очереди, подходили и тыкали своими отростками. Кстати, если хочешь знать, они и кончать умеют. И смазку разную пробовали – единственная поблажка, которую я получила, если это можно так назвать. Все очень оживились, когда первый вынул свой член, и он оказался в крови. Потом дело пошло быстрее – один подходил за другим, а остальные стояли вокруг и смотрели. Да, я забыла: я лежала на столе, как в операционной. Короче, удовольствие весьма сомнительное.

Я почувствовал тошноту.

– И сколько их было?

– Сотни. Я заснула, а когда проснулась, они еще продолжали, только уже со всякими приспособлениями, очень похоже все сделано, и издавали звуки, как при сексе…

И так далее. Про металл и пластик уже говорилось раньше.

Лора замолчала. Я опустил глаза и обнаружил в пепельнице две зажженные сигареты.

– Тебе было двенадцать…

– Да.

Ее зеленые глаза были пусты. Ни единого намека на эмоции.

– Ты когда-нибудь занималась любовью с мужчиной? – спросил я, помолчав.

– Нет. Я много читала об этом… и память смотрела.

– И что ты чувствовала? Лора задумчиво прищурилась.

– Не знаю, странно как-то. Первые двенадцать лет моей жизни они ко мне почти не прикасались… а потом вдруг все это. Почувствовала, наверное, свою значительность – в каком-то смысле – и облегчение. – Она медленно провела пальцем по обнаженной щиколотке. – Кожа тоже требует внимания, как и остальное тело. Они в этом ничего не понимают – отчасти потому и позволили мне вернуться. Хотят включить осязательные ощущения в видеопамять. С цветом и звуком там все в порядке, а вот смысл прикосновений для них – полная тайна. Забавно… – улыбнулась она. – Гениальные инженеры, создатели невероятных машин, фактически раса ремесленников – и вдруг такое. Может, при настолько тесном психическом контакте важнее сохранять физическую дистанцию? Так сказать, дружить на расстоянии? Не могу точно сказать. Я жила там год за годом, все время чувствуя непонятный сверлящий голод, и каждый раз, когда кто-нибудь из них подходил ближе, так и замирала в ожидании… но ничего не случалось. Снова и снова пересматривала память – все эти ласки, поцелуи, – никак не могла насмотреться. Только потом до меня дошло, в чем дело. Прикосновение. Простое человеческое прикосновение – вот что мне было нужно.

По моим щекам текли слезы. Я встал, подошел к Лоре и дотронулся до ее лица. Кожа была холодной как лед. Зеленые глаза продолжали неотрывно глядеть на меня.

– Вот такое, да? – тихо спросил я. Она опустила голову.

Мы встречались уже несколько месяцев, когда я вдруг вспомнил, что Лора ни разу не рассказывала мне о своих снах. Солидное упущение – в нашей работе такими данными пренебрегать нельзя. Когда я спросил ее, она лишь пожала плечами и сказала, что теперь не видит снов.

– Как это – теперь? В смысле – не помнишь?

– Нет, вообще не вижу. Здесь не вижу.

– Послушай, Лора… каждый из нас видит сны. В среднем шесть снов каждую ночь. – Я развел руками. – Все видят.

– Я не такая, как все, – улыбнулась она.

На эту тему мы больше не говорили. В последующие недели я видел столько странных снов, что хватило бы на двоих. И, что еще удивительнее, я все их помнил, хотя обычно забываю. Они были такими же живыми и насыщенными, как настоящая память. Цвета, звуки, запахи – все оставалось невероятно отчетливым. Повторяющиеся сны видит каждый, однако в моих был повторяющийся персонаж – мальчик лет десяти в мешковатом малиновом свитере. Он то и дело появлялся на краю моего поля зрения, как второстепенная фигура, не участвующая в действии, но неизменно – будто ждал от меня чего-то. Детали сна постепенно забывались, только этот образ всегда оставался четким, словно вырезанный из камня, отвлекая на себя внимание. Один раз я заметил его на встречном эскалаторе: я поднимался, он спускался. В другом сне я ждал свой заказ у прилавка супермаркета, а он доставал горсть ярко-красных шариков жевательной резинки из контейнера – мне еще пришло з голову, насколько уместен его толстый шерстяной свитер среди мясных рядов с исходящим от них арктическим холодом. На ногах – черно-белые кроссовки с болтающимися шнурками, будто из моего собственного детства. Вихрастые волосы торчат во все стороны, нечесаные и немытые бог знает сколько. Мальчишка присутствовал в любых снах: в эротических, в кошмарах – везде. Дошло до того, что я, засыпая, гадал, где он появится на этот раз. Мы ни разу не разговаривали, да и глазами встретились лишь однажды, но так, словно старые друзья, понимающие друг друга без слов. Я сидел в машине в очереди к окошечку банка, и он вдруг улыбнулся мне – теплой печальной улыбкой.

Наконец – как раз после того, как Лора сделала мне предложение, – я попытался погнаться за ним. Однако, как это часто бывает во сне, он постоянно ускользал от меня, все время оказываясь за соседним углом, увертливый, как надоедливый комар, которого никак не удается прихлопнуть. Мелькнул красным пятном в путанице торговых рядов Восточного рынка… Промчался мимо на остановке, глядя на меня сквозь замутненное дыханием окно трамвая. Выбившись из сил, я присел на бетонную плиту набережной реки Детройт и стал смотреть на воду. Повернул голову, и вот он снова – барахтается, весь промокший, в струе фонтана на площади. Я встал и незаметно подошел сзади. Мальчик оглянулся. С промокших вихров по лицу стекали извилистые ручейки. Долго и пристально он глядел на меня, потом совершенно непринужденно, словно как всегда, взял меня за руку и потянул к лотку со сладостями.

– Морожен-ное, – странно выговорил он, и я купил ему клубничное на палочке в форме ракеты. Он тут же принялся жадно поглощать лакомство, подбирая капли языком и пачкая губы красным. Мы уселись на скамью в самом верхнем ряду амфитеатра напротив отеля «Понтшартрен». В воздухе проплыл синий воздушный шарик, поднимаясь все выше и выше, пока не превратился в едва заметную точку на голубом небе.

– Откуда ты? – спросил я.

Он беспокойно заерзал, совсем по-детски, и не ответил.

– Кто твои родители?

Пустой взгляд. Молчание.

– Где ты живешь?

– Покажи свои часы, – попросил он и, взяв их в руки, принялся увлеченно нажимать кнопки.

Я начал терять терпение.

– Да кто ты, в конце концов? Привидение?

– Я не привидение. У привидений не бывает снов.

– Зачем ты здесь?

Лицо мальчика внезапно изменилось, выражая радость и удивление, словно какая-то дверь, до сих пор запертая, наконец открылась.

– Вот! Правильный вопрос. – Он с облегчением вздохнул. – Я думал, ты так и не спросишь. – И, скрестив ноги на скамье, повернулся ко мне. – Спасибо за угощение, док.

– На здоровье.

И тут снова, как и в прошлых снах, на меня вдруг накатила какая-то вселенская грусть – без всякой видимой причины, столь неожиданно, что я понял: это не мои чувства, а чужие. Да что же, черт возьми, такое происходит? Я консультирую инопланетянку, моя девушка не хочет со мной разговаривать (к тому времени наши отношения с Нэнси совсем разладились), голова ноет не переставая, «Детройт Пистонс» опять проиграли, и, в довершение всего, меня взялся преследовать какой-то мальчишка с… и ведь я знал, отлично знал, кто он и откуда!

– Ты один из них! Ты оттуда!

– Ну да, – кивнул он.

– Но зачем? Что тебе нужно? Почему именно я?

– Дело в том… – Он вдруг осекся и осторожно дотронулся до моей руки. – Какой ты волосатый! – Потом продолжал: – Просто я решил… Понимаешь, когда ты еще маленький, они просто берут тебя и сажают в комнату снов. Там вообще нечего делать, можно только спать и смотреть сны, иначе совсем скучно, нет даже картинок – пустые стены, и все. Они ждут, когда ты начнешь о чем-нибудь думать, потому что любят картинки, особенно картинки из снов. Вот как эта. Только записывать сны не могут. Понимаешь? У них только фильмы памяти. Иногда дают увидеться с матерью, но ненадолго, и не дают до нее дотронуться и все такое – не любят они этого. Мы просто разговариваем, и вес. Вот она и рассказала мне о тебе. Я захотел встретиться, и…