Дверь № 3

Такое счастливое семейство… Кто бы на моем месте решился погубить их жизнь? Может, просто уйти, оставить все как есть? В конце концов, это ведь только сон. Наверное, Лора права, и я здесь беспомощен. Мне стало все безразлично, на сердце навалилась тяжесть, словно с сильного похмелья. Да, конечно, можно взять пульт и переключить канал. Проснуться в другом мире… Только зачем? Куда мне спешить? Здесь совсем неплохо, можно и задержаться немного, а если станет скучно, поохотиться на «овощей», как называл их Сол… Остальное – его проблемы. Черт побери, он меня втянул в эту историю, пусть теперь сам и решает, как быть… Аймиш? Да пускай смотрит, что мне с того. Пускай федералы делают что хотят: врываются в номер, хватают Сола, Ванду, меня… Подумаешь! Все надоело, все…

Я повернулся и медленно поплыл по коридору, как воздушный шарик, сам не зная куда.

– Эй! – послышался голос за спиной. Опять этот двойник. Я не стал оглядываться.

– Эй, стой! – Он бежал за мной. Догнав, схватил – не спрашивайте как – и поднес к лицу, вглядываясь в меня, словно гадалка в хрустальный шар. – Джон! Джон!

– Чего надо? – раздраженно бросил я.

– Прекрати немедленно! Ты ведешь себя как холок!

– О чем ты? – вздохнул я. – Оставь меня в покое.

– Хватит! – крикнул он.

– Что тебе от меня нужно?

– Только выслушай меня, и все! Пожалуйста!

– Ладно, – вздохнул я.

– Пойдем со мной.

Двойник отпустил меня, прошел несколько шагов и раздвинул стену. Там оказалась крошечная комната снов, такой же куполообразной формы, как и все остальные. Сел, скрестив ноги, прямо на пол и подождал меня. Я остановился перед ним.

– Глупый сон, – вяло проговорил я. – Надоело все…

– Прекрати! – заорал он во весь голос.

– Ты выиграл, подонок! Все кончено, чего тебе еще паю?

– Вот так-то лучше, – улыбнулся двойник. – Я уж думал, ты совсем никакой. – Он огляделся. – Здесь трудно. Приходится все время бороться. Это как сонная болезнь. Я всего месяц здесь, а все еще не привык… Эй!

– Что? – встрепенулся я.

– Следи за собой, а то заснешь, и тогда все пропало!

Я горько рассмеялся. Мне вспомнились университетские сессии, когда мы готовились к экзаменам ночи напролет, засыпая друг друга вопросами. Мой приятель Тимоти, здоровенный бугай из Гросс-Пойнта, то и дело прикладывался к бутылочке, а я не мог. Меня все время клонило ко сну, и…

– Эй!!!

В дверную щель просунулась голова холока, но мой двойник что-то сердито прорычал, и тот исчез.

– Боже мой! Они как официанты – никак не могут оставить в покое. – Он повернулся ко мне. – Джон, я хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно!

– Зачем? Это ведь только сон.

– Да, сон! Только если не выслушаешь, это будет твой последний сон.

Я вздохнул.

– Покурить бы…

– Понимаю, – сочувственно кивнул он. – Я бы полмира отдал за пачку «Салема».

– У меня вопрос… – начал я.

– Да?

– Если все уже закончилось, то к чему тебе было предупреждать Хогана и спасать меня в отеле?

Он улыбнулся.

– Я этого еще не делал. Сделаю или нет, зависит оттого, как ты ответишь на мой вопрос. Трудный вопрос, не спеши отвечать. Думай сколько угодно.

– Ну?

– Ты меня любишь?

– О боже… – До чего же идиотский сон.

– Вопрос не так глуп, как кажется.

Мне хотелось послать его к черту. С другой стороны, кому, как не мне, разгадывать подобные головоломки. Люблю ли я сам себя? М-да…

– Не знаю, – протянул я.

– Зато я знаю, – кивнул он. – Не любишь. Ты никогда не любил себя, потому что разочаровал первого человека в своей жизни, который тебя любил. А потом так себя и не простил.

– Мать? – рассмеялся я. – Еще чего! Это она так и не простила меня!

– Неправда! Она извинилась. Тогда, в больнице, помнишь?

Египетская гробница, светящееся золотом тело, ледяные руки… Тогда она в последний раз назвала меня по имени. «Прости меня, Джон», – эти последние слова, казалось, отняли у нее те последние силы, которые еще оставались.

– Так вот что она имела в виду? То, что держала все это в себе так долго?

– Да. И не только.

Я вздрогнул, вспомнив про колодец.

– Как может мать творить такое с собственным ребенком? Зачем?

Он опустил голову.

– Она была больна.

– Я… я никогда об этом не вспоминал.

– Тем не менее оно осталось в тебе на всю жизнь и сделало тебя тем, кто ты есть. А вот я…

– Что?

– Я все помнил. Я и есть все то, о чем ты забыл, та жизнь, о которой ты не помнишь. И я знаю, как тому ребенку удалось пережить то, что случилось у колодца. Только таким способом он смог переварить тот ужас, боль и ощущение предательства со стороны самого любимого человека. Он обвинил во всем себя.

– Брось! Мне было всего пять лет.

– Так часто бывает, ты же сам знаешь, Джон. «Магическое мышление» – классический случай. «Если я буду хорошим, то никогда больше не испытаю такого, и меня будут любить». Сделка в своем роде.

Ничего подобного я не помнил, но чувствовал, что он прав.

– Наверное, тогда и началось мое обращение к церкви… Он печально кивнул.

– Ты поставил себя в очень жесткие рамки и нашел, на ком это выместить.

– На Хогане…

– Правильно. На ком же еще? Он не мог дать сдачи. Для всех ты был чуть ли не святым, а к нему поворачивался обратной стороной.

– Паршиво.

– Ага. Но для всех остальных ты старался выглядеть почти совершенством – единственный способ оправдать свою жизнь для человека, убежденного в собственной никчемности. Потом, уже перестав быть идеальным сыном и идеальным семинаристом, ты натянул на себя маску идеального доктора. Человека, помогающего другим. Потому что себя самого всегда считал неудачником. – Двойник улыбнулся. – Ты и есть неудачник – как и всякий перфекционист.

– Э-э, нет! Прежде чем так меня называть, вспомни мой кабинет!

– Подсознательный протест, не более того, – пожал он плечами. – И опаздываешь ты постоянно тоже поэтому. – Я смутился, потому что как раз собирался сказать про опоздания. – Помнишь, как тебя раздражало самодовольство Стюарта?

– Да.

– Психологическая проекция. То, что ты не хочешь признать в себе, ты осуждаешь и других. И по той же самой причине ты так стараешься убедить клиентов, что они могут быть любимы. Это и есть твой дар. Потому что ты сам слишком хорошо знаешь, что значит быть нелюбимым и пытаться сделать невозможное, чтобы заслужить любовь. В глубине души ты надеешься, что, помогая другим, ты излечишь самого себя. Но так не бывает, ты сам знаешь. Ты должен слезть с крючка, Джон. Надо простить себя. И полюбить.

Сеанс психотерапии во сне – это что-то новое. Интересно, сколько он берет за сеанс, этот доктор из будущего? Сколько лет нас разделяет? Учитывая темпы инфляции, должна получиться просто невероятная сумма. Наверное… – Эй!

– Ладно, ладно, – вздохнул я. – Ну, допустим, ты прав, ну и что? При чем здесь Лора, Сол, холоки? Мой ребенок?

Мой собеседник радостно зааплодировал.

– Ну вот, теперь ты и в самом деле меня слушаешь! Объясню через минуту. Но сначала предупрежу Хогана, спасу тебя от федералов и позвоню Свену в Аризону. – Он улыбнулся. – Впрочем, не обязательно в этом порядке.

Хлоп! Он исчез.

Я сидел в прозрачном зеленом пузыре, похожем на детскую палатку, и размышлял. О спорах с Нэнси, о пациентах, о Лоре. Проекции, проекции… Выходит, я и в самом деле перфекционист? Почему же это не пришло мне в голову раньше?

Хлоп! Я вздрогнул. Мой двойник снова был со мной.

– Ну вот и все! – весело сказал он, потирая руки.

– Так быстро? – удивился я.

– Ты так и не понял, что такое время, Джон?

Я улыбнулся про себя. Сам-то он понял? Он сел на пол в старой позе и продолжал:

– Ты знаешь, мне пришлось убить Аймиша.

– Что?!

– Извини, но выбора не было. Еще несколько минут, и холоки нашли бы вас. Сообщили бы полиции, и… Жалко, конечно, я понимаю, мне тоже будет его не хватать. Не говори Солу, ладно? Это разобьет его сердце.

– Он тебя не видел?

– Пошел в туалет.

В детстве у меня никогда не было животных. Мать говорила, что они пачкают. Никогда не думал, что к ним можно так сильно привязаться. Я вспомнил, как Аймиш цеплялся за мои волосы, как кружил по комнате, словно маленький вертолет… Ему нравилось, когда я почесывал его под подбородком. Хотя у птиц вроде нет подбородка…

– Джон! Ты опять?

– Извини. Просто Аймиш был особенный…

– Будет, – поправил он.

– Как?

– Ну да, ты же не знаешь. Аймиш из будущего.

– ?…

– Генная инженерия. Его сознание искусственно модифицировано. Сол спас его во время одного из своих скачков.

– Спас?

– Таких птиц использовали в качестве детекторов лжи во время шинского кризиса 2330 года.

– ?…

– Там были проблемы с пришельцами, которые умели телепатически лгать, – объяснил мой двойник. – Не волнуйся, все обошлось.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы подобрать хотя бы несколько осмысленных слов.

– От чего Сол спас его?

– От других птиц. Побочный эффект вмешательства в природу. Птицы убивают своих собратьев, если те чем-нибудь отличаются. Считают их своего рода предателями. Аймиша случайно выпустили на улицу, па него налетела стая, и Солу пришлось вмешаться.

– Аймиш был чем-то похож на самого Сола, – сказал я. – Нервный. С характером птичка.

Двойник странно взглянул на меня.

– Да, пожалуй.

– Меня всегда удивляло, как он умел передавать настроение без всяких слов.

– Ну, во-первых, с помощью запахов. Л потом, эти птицы и думают по-другому… – Он печально вздохнул. – Ладно, не будем больше о нем. Тебе ведь тоже придется кое-кого убить. Прямо сейчас.

Я не сразу осознал смысл его слов.

– Ты хочешь, чтобы я убил Лору? А как же… Ты же любишь ее!

– Нет, не Лору. Это трудно объяснить, Джон. – Он накрутил на палец прядь волос. – Тебе недостаточно будет простить себя. Речь идет не об абстрактных проблемах психиатрии. Ты должен убить самого перфекциониста.

– Самого себя?

– Нет. – Мой двойник скрестил руки на груди и посмотрел мне в глаза. – Ведь это не ты, а я оказался настолько самоуверенным, что согласился спать с пациенткой.

– Погоди! Я тоже спал с ней! – Нет.

– Спал!

Он покачал головой.

– Поверь мне, Джон. Именно я в тот вечер лег с Лорой в постель в доме священника. Ты остался в гостиной и уснул в кресле.

– Не помню такого!

– Ну конечно, не помнишь, ты же спал.

– Но мы с ней провели целый месяц вместе!

– Правда? – улыбнулся он. – И что же вы делали?

– Ну… мы… э-э… – Воспоминания были какими-то смутными. Мы ходили по магазинам, гуляли, разговаривали… А любовь? Как я ни силился, ничего такого вспомнить не мог. Смог лишь много позже, но это были уже его воспоминания, а не мои. – Не могу точно сказать, – признался я.

– Не можешь, потому что ничего и не было, – усмехнулся он. – Я спал с Лорой в твоем возможном прошлом. И я же оказался настолько глуп, чтобы последовать за ней в тот вечер у мыса Пили, хотя даже не умел плавать. А ты не пошел, так ведь?

– Так, – кивнул я, с удивлением вспомнив, как стоял на берегу.

– Романтик не ты, а я, Джон, – продолжал мой двойник. – Надеялся вернуть Лору с помощью своей любви… С детских лет старался вести себя правильно, чтобы оправдать извращенную любовь психически больной женщины. Стал пацифистом, наивно полагая, что в нашем мире можно выжить, не защищая себя. Эпизод с полковником в «Хилтоне» – самый смелый поступок за всю мою жизнь. Не будь там тебя, не решился бы и на это. Но тебе предстоит самое трудное. – Он протянул руку и «дотронулся» до меня. – Помоги мне, Джон, сам я не справлюсь. Ты сделаешь то, чего я никогда не смогу. Ты будешь сильным и безжалостным, как волк, который отгрызает ногу, чтобы выбраться из капкана. Капкан – это я, Джон. Я часть тебя, я следствие всех неправильных решений, которые ты принимал, сознательно или бессознательно. Часть, которая должна умереть.

– Убить тебя? Двойник кивнул.

– Пожалуйста. Другого выхода нет. Помнишь, что сказала Великая Мать? Проглотить того, кем ты мог бы стать. Это я.

– Проглотить? Съесть? – поежился я. Он рассмеялся.

– Они просто так говорят. Холоки умирают, когда их съедают. В буквальном смысле. Ты же знаешь: у них не бывает метафор. Ничто ни с чем не сравнивается, оно просто есть или его нет. За последний месяц я чуть с ума от них не сошел! Ритуалы, повторения, контроль… Будь оно все проклято! У холоков нет интуиции, нет вдохновения, одна лишь бинарная логика. Они не способны создать ничего принципиально нового, могут лишь копировать и совершенствовать. Все их машины – не более чем остатки арсеналов последней войны. Знаешь, что такое «комната снов»? – Он обвел жестом стены и потолок. – Укрупненная модель машины быстрого сна, которую придумал Сол! Цивилизация холоков – это просто какое-то множество Мандельброта, бесконечное повторение одних и тех же форм… Сначала здесь кажется красиво, приятно, а потом… – Он в сердцах сплюнул. – Представь, что какое-нибудь сетевое заведение монополизировало весь мир. Мак-Реальность! – Я улыбнулся. – Они похожи на акул. Абсолютно совершенные существа, которые не меняются миллионы лет к не изменятся уже никогда. Холоки не творцы, они хамелеоны. Неудивительно, что им понадобились мы и наши сны. Иначе им просто не о чем было бы думать.

– Не знаю, мне они показались довольно сообразительными, – заметил я.

– Не-а, у них просто больше всего накоплено в библиотеках, – покачал головой двойник. – Поверь, Лора в сто раз умнее, чем все остальные вместе взятые!

– Правда?

– А как ты думал? Вспомни, кто ее папочка!

Я скривился, вспомнив о «сделке века». Сол и Сьюки – бр-р…

Двойник умоляюще взглянул на меня.

– Убей меня, Джон. Пожалуйста.

– Каким образом?

– Проснись, больше ничего.

– Какой смысл? Ты не спишь.

– Зато ты спишь. Для людей все работает иначе, чем для холоков. Наша связь сильнее, чем материнская пуповина. Разрежь ее, и младенцу конец. Проснись, и все исчезнет: я. Лора, холоки. Мы станем всего лишь возможным прошлым, у которого не оказалось будущего.

Полный абсурд, подумал я. Впрочем, во сне еще и не то бывает.

– Ты хочешь убить Лору?

– Я хочу спасти Землю от страшной участи, которой она не заслуживает. А здешней несчастной расе лучше было бы никогда не появляться на свет.

– А как же ребенок?

– Не волнуйся, – заговорщически улыбнулся он, – всегда есть дверь номер три… Ты знаешь, ведь то, что Лора говорила о людях, правда. Я слышал все это много раз. Но кое о чем она не упомянула.

– Например?

– Смех, стихи, музыка, секс, цирк, рок-н-ролл… хот-доги, наконец! Холоки знают о людях все… кроме того, что как раз и делает жизнь стоящей штукой!

– Терпеть не могу хот-доги, – сказал я. Он не обратил внимания и продолжал:

– Вспомни, что ты чувствовал, когда слушал Лору. Наверняка думал: «Да, но… Все верно, но…» Все равно что описывать Нью-Йорк и забыть про статую Свободы. Понимаешь?

– Не совсем, – признался я.

– Ладно, – нахмурился он. – В общем, они мне напоминают дочь Хогана – ну… ту, у которой проблемы с обучением…

– Дженис?

Надо же, он любит хот-доги, а я помню имена. Двойник кивнул.

– Вот так и холоки: слышат слова, различают символы, а сопоставить не могут. Это их слабое место. Они слишком практичны для чудес.

– Боже мой! – воскликнул я. – Так ты верующий?

– Нет, – рассмеялся он. – Я-то как раз скептик, мне нужно все доказывать. Верующий – ты.

– Это сон, – убежденно сказал я.

– И сон, и явь. – Двойник улыбнулся. – Не переживай, я же тебе сказал тогда, в Чикаго, что все получится.

Я не знал, что ответить. Он снова обнял меня.

– Сделай это, Джон. Избавь Лору от ее страшного детства, а своего сына – от не менее страшной жизни. Сола – от вечного чувства вины. Планету – от Третьей мировой. Спаси пас всех. Проснись, чтобы я стал лишь коллекцией смутных воспоминаний о том, чего никогда не было. Если ты меня любишь…

Насчет любви, честно скажу, не знаю. Но он накручивал волосы на палец совсем как я… Хороший парень. Мне его будет не хватать.

34

Это был один из тех снов, в которые вплетаются звуки из реальности. Маятник старинных напольных часов величественно раскачивался, но вместо гулкого боя слышались мелодичные птичьи трели. Такое несоответствие меня раздражало, и наконец, потеряв терпение, я повернулся к зеркалу и спросил свое отражение:

– Неужели никто не починит эти проклятые часы? Двойник в зеркале махнул мне рукой, задрожал, пошел волнами и растворился в воздухе, как мираж над горячими песками. Я снова оглянулся на часы и услышал, как знакомый голос произносит «Славься, Господь…». В мои закрытые веки ударил солнечный свет, и я очнулся. Сол в своем любимом стеганом халате сидел рядом со мной на кровати в номере отеля «Лоуиз».

– Вот и ты, док, – расплылся в улыбке старик. – Прости, что не уберег твое ухо. – Правое ухо и в самом деле саднило, как будто его кто-то ущипнул. – Я уж думал, ты не вернешься.

В тот момент я не ощутил радости, что снова вижу его, и даже не был рад, что остался жив. Мне хотелось обратно в сон. И зачем только он меня разбудил? В душе разверзлась странная гнетущая пустота, и одновременно что-то не давало покоя. Что-то я забыл, что-то осталось несделанным, но что?

Сол похлопал меня по плечу.

– Знаю, знаю… Пройдет.

Я закашлялся. В легких почему-то оказалось полно мокроты.

– Что пройдет?

– Да вот это, – хмыкнул он. – Я первое время, как вернулся, был как выпотрошенный. Вроде кессонной болезни: твоя психика как бы еще пока под водой. Не переживай, через полчасика будешь как новенький.

К горлу подступила тошнота. Мне хотелось плакать.

– Грустно… – пробормотал я. – Почему мне так грустно?

– Как будто потерял лучшего друга, – кивнул Сол. – Знаю, у меня то же самое было. Казалось, еще немного, не выдержу и вышибу себе мозги. Потому и сижу с тобой. Все пройдет, поверь.

Я тихонько всхлипнул. Сол, вздыхая, гладил меня по голове и говорил, говорил, но ничего не помогало. Мое тело словно оплакивало какую-то невосполнимую потерю, о которой я не знал. Сол принес мне стакан воды и продолжал говорить:

– Пустота. Они вдыхают ее как воздух, но сами не понимают, чего лишены. Ноты-то ведь понимаешь? – Я кивнул. – Это проклятие холоков. Они наркоманы, у которых кончается запас. Им пришлось выбирать между верной гибелью и потерей того, без чего их жизнь невыносима. – Он потрогал мой лоб. – Температуры нет. Это хорошо. – Он снова похлопал меня по плечу. – Я позвонил Хогану, он прилетит завтра.

Хоган… Хорошо, что он будет рядом.

– Что у нас завтра? – спросил я.

– Отличный вопрос, – рассмеялся Сол.

Волна тошноты снова накатила и отступила. Я зябко повел плечами.

– Боже мой, как же мне паршиво… А где Ванда?

– Ванда? – нахмурился Сол.

– Ну… медсестра, ассистентка, – пояснил я.

– Ах, Ванда… – Он, казалось, погрузился в какие-то давние воспоминания. – Разве я тебе о ней говорил?

– Сол! – рассмеялся я. – Прекрати паясничать. Она была здесь и помогала нам с машиной.

– Черт побери! – пробормотал он, почесав в затылке. – Что?

Сол задумчиво посмотрел в окно.

– Ванда – это женщина, на которой я когда-то чуть было не женился. Много лет назад.

– Говорю тебе, она была в этой комнате!

– Может быть. В возможном прошлом.

Я с трудом подавил подступившую тошноту. Сол вздохнул.

– Она погибла в моей лаборатории от удара током. Несчастный случай. Участвовала в опыте… я использовал ее. Я был тогда… очень самонадеян.

Он громко высморкался и отвернулся.

Значит, моя интуиция не лгала мне: Ванда была расходным материалом. Возможное прошлое… Что же это за штука такая – время? Или Бог просто решил пошутить? Может быть, мы этого никогда не поймем. Сол говорил, что изменения идут в обе стороны, как от камня, брошенного в воду. Стало быть, так.

– Мне ее будет не хватать, – сказал я.

– Мне тоже.

Сол вынул из пачки сигарету и постучал ею по краю стола. Внезапно на его плечо вспорхнула красная птичка и осторожно глянула в мою сторону, прячась за ухом. Вид у нее был виноватый.

– Аймиш! – воскликнул я. – А ты откуда взялся? Кардинал перелетел мне на голову и довольно чирикнул.

– Оставь человека в покое! – прикрикнул на него Сол.

– Ничего, пускай, – вступился я, почесывая птицу под клювом.

– Он что-то сильно разнервничался, когда ты долго не возвращался, вот и клюнул тебя в ухо. Убить его мало!

– Да ладно, – отмахнулся я. – Он хороший, правда, Аймиш?

Кардинал глянул на меня с явным недовольством. Впоследствии я узнал, что он терпеть не может снисходительного обращения.

Я вдруг расхохотался. Что-то теряешь, что-то находишь. Возможно, те же самые изменения, что уничтожили Ванду, подарили новую жизнь Аймишу! Еще одна тайна.

– Да уж, – протянул я, – странная штука время. Закрыв глаза, я представил себе Лору – такую, какой она была в последнюю нашу встречу. Сильная, светящаяся здоровьем, излучающая жизненную энергию, как бывает иногда у женщин при беременности. Она поддерживала свой круглый живот, словно баскетболист, готовящийся к броску… Должно быть, меня ненадолго сморил сон. Открыв глаза, я увидел Сола у окна. Он вертел в руках свои голубые четки.

– Я сделал это, – тихо проговорил я.

Четки замерли. Сол посмотрел на красную птичку у меня в волосах.

– Ты слышишь, Аймиш? Лора умерла. – Он через силу улыбнулся, глядя на меня. – Эта птица с самого начала ее невзлюбила. Наверное, Аймиш лучше умеет судить о людях.

Некоторое время я наблюдал за ним, потом сказал:

– Ты не сказал мне, что она твоя дочь.

Его лицо осталось непроницаемым, но, вглядевшись пристальней, я заметил в нем нечто такое, что я раньше видел только у матери: какое-то свирепое отчаяние, абсолютную безысходность, которую можно перенести лишь с помощью постоянных молитв и покаяния. Только теперь мне по-настоящему стало понятно, откуда взялась его набожность.

– Сол? – позвал я.

– Я как раз собирался рассказать, – ответил он.

Его плечи вдруг затряслись, он сгорбился и долго молча и горько плакал.

Я не буду описывать дальше нашу беседу с Солом. Ограничусь тем, что он подтвердил все сказанное Лорой и полностью открыл передо мной душу. Начал он с того, что назвал себя «худшим человеком на свете». Выслушав его исповедь, смелую и откровенную, я был вынужден с этим согласиться. Тем не менее подробности частной жизни Сола больше никого не касаются. В конце концов, теперь он мой клиент. Я смотрел на этого незнакомца, которого успел полюбить, и чувствовал, что он в первый раз за долгую, долгую жизнь счел себя достойным того, что обещал всем другим, – прощения грехов.

35

В среду утром мы сожгли машину времени. После обеда мы с братом сидели в баре с видом на океан в Санта-Монике, пили «Гиннесс» и жевали попкорн. Какой-то оборванец с серым мешком для мусора, по виду бездомный, собирал на пляже пустые бутылки. Хоган окликнул его и отдал всю мелочь из своего кармана. «Благослови вас Бог», – хрипло проговорил бродяга и заковылял прочь в сторону прославленного калифорнийского заката, который в тот вечер особенно удался, по-видимому, подкрашенный смогом. Бурые заросли морских водорослей покачивались за полосой бурунов, напоминая пятна разлившейся нефти. Время от времени из их чащи показывалась черная остроконечная голова морской выдры. Монотонный шум прибоя заглушал все посторонние звуки, создавая иллюзию интимности и располагая к откровенному разговору. Я поведал Хогану все, что знал о машине времени, и рассказал о последних событиях. Он слушал внимательно, не перебивая, потом сказал:

– Ну что ж, хоть попробовал.

– Попробовал? – удивился я.

– Ну да. Получил свой шанс. Некоторым и этого не дано. – Я недоумевал. Что он имел в виду? Неужели мои отношения с Лорой? Он продолжал, озадачив меня еще больше: – Вот, к примеру, отец с матерью – они по крайней мере были вместе.

Тут уж я не выдержал:

– Хоган, ты видел когда-нибудь, чтобы они целовались, обнимались… хотя бы радовались друг другу?

Он задумался.

– Иногда играли в карты. – Я насмешливо фыркнул, он покраснел. – Брак – это не только поцелуи, Джон.

– Да я как бы и сам уже не мальчик, – возмутился я. – Во всяком случае, женщины у меня были, и не одна… Может, мне не так уж и везло, но… – Хоган улыбнулся. – Ну ладно, наверное, я и в самом деле мало что понимаю.

Мимо нас, распугивая чаек, пробежали дне стройные блондинки. Мы проводили их взглядом.

– Ты все такой же идеалист, – вздохнул Хоган. – Весь в мать.

– Что? – Я не верил своим ушам. – Хоган, мне никогда в жизни никто не говорил, что я похож на мать!

– Я вовсе не хотел тебя обидеть! – запротестовал он. – Она кому угодно сто очков дала бы вперед.

– Ну, приведи хоть один пример, в чем я на нее похож? – не унимался я.

Хоган ответил не раздумывая:

– Ты слишком много от себя требуешь. Я расхохотался.

– Очем ты говоришь? Мать была требовательна только к другим!

– А ты вспомни ее слова: «Я никогда не требую сделать то, от чего сама бы отказалась». Разве не так?

– И что?

– Ты знаешь, как строга она была к людям. Представь теперь, что это должно было значить для нее самой! Потому она и не умела прощать. Просто не могла. Ведь она так и не простила себе, что вышла за отца.

Таких слов я от Хогана прежде никогда не слышал и не был уверен, что хочу слышать теперь. Казалось, я ступаю на запретную территорию, опасную и неисследованную. Мне стало страшно.

– Она сама тебе об этом сказала?

– Нет, отец. Помнишь, как она вечно прохаживалась по поводу его одежды? «У тебя совсем нет вкуса, Роберт». -

Хоган криво усмехнулся. – И еще плевалась, когда считала перхоть с его костюма.

– Было дело.

– Она все время давала понять, что отец недостоин ее. Он был ее билетом, и она не могла себе простить, что воспользовалась им.

– Билетом? – не понял я.

– Ты же помнишь все ее рассказы. Как они бедствовали в Дублине без горячей воды и с туалетом но дворе. Как ей приходилось спать с сестрами в одной постели.

Я хорошо это помнил. В изложении матери прошлое всегда представало серым: серые стены, серые улицы, серое небо… И нам с Хоганом неизменно внушалось, что мы не ценим того, что у нас есть.

– Мать гордилась своим прошлым, – сказал я.

– Нет, она его ненавидела! Она гордилась, что сумела оттуда вырваться! – возразил Хогап. – Все ее сестры повыходили замуж, и ей уже казалось, что она до самой смерти останется с родителями. Но вот появился лихой американский солдатик – ее счастливый билет. Так же, как и ты, впрочем.

– Я?

– Ну да, – усмехнулся Хоган. – А ты как думал?

– Но… но… как только я перестал слушаться, я стал для нее никем!

– Потому что она сама была никем! – Хоган отпил пива и снял нижней губой следы пены с верхней – в точности как делал отец. – Отец говорил, что это у нее из Ирландии. Иметь сына-священника там считается очень почетным. Мать отца Доннелли – это почти титул. Когда ты разрушил ее надежды, она осталась никем. Просто женой отца.

– И твоей матерью, – напомнил я.

– Я полностью принадлежал отцу, – отмахнулся Хоган. – Ее сыном был ты. Любимым сыном.

– Брось! Я был ее игрушкой, комнатной собачкой, не более того. Какая же это любовь?

– По крайней мере кое-что. У нас и того не было. – На лице его помнилось привычное печальное выражение, глаза увлажнились.

Я сжал стакан в руке, будто собирался швырнуть ему в голову.

– Хватит нести чушь! Тоже мне знаток души! Начитался популярных статей и изображаешь тут из себя…

– Не надо так, Джонни, – вздохнул Хоган.

Я обвел глазами зал, словно искал поддержки.

– Человек, который продает машины и лижет пятки клиентам, чтобы они купили коврик для салона за шестьдесят долларов, будет учить меня морали!

– Ковриками я не занимаюсь, – возразил Хоган, гневно выпятив подбородок. – И я не понимаю, что такого аморального в продаже машин!

Я все не унимался.

– Человек, который влюбился в пришельца, будет читать мне лекции по… – Я осекся. А сам-то я чем лучше? И что па меня вдруг нашло? Почему мне так важно опровергнуть слова Хогана? Если пациент так себя ведет, значит, ты попал в точку, не так ли, Джон? Я закурил и продолжал уже более спокойно: – Итак, ты считаешь, что я должен быть благодарен за то, что стал объектом навязчивой опеки матери, для которой был «билетом». Что еще за билет, скажи на милость? Какой такой билет?!

– Перестань, Джонни. Я отпил еще пива.

– Хоган, хватит придуриваться, а? Ну какой из тебя психоаналитик? И не надо больше говорить, как мне повезло с мамочкой! Мне это неприятно. Поверь, тебе вряд ли было бы приятно, стань ты се любимым сыночком.

– Я и не мог им стать, – пожал он плечами.

– Ну конечно, – ехидно согласился я. – У тебя же был отец. Л вот я даже не чувствовал, что он мой отец.