Венценосный Крэг (№4) - Лунный нетопырь

— Тебе? Трах-тибидох! И кто же? Папенька?

— Ну что ты! Покойник. Собственной персоной.

— Та-а-ак, он, оказывается, еще успел наделать тебе гнусных предложений? Вот и оставляй тебя одну. Да, как снег на голову.

О, древние боги — снег! Снежок на голову был тогда, когда она услышала голос отца. А вот все последующее — это уже был обвал. Лавина. А ведь она еще не рассказала Юргу и половины всего, что с ней сегодня приключилось. Только это — после. После…

А после была все та же неизбывная нежность, и любимые руки, замыкающие ее в теплый кокон отчуждения от всего мира, и шорох потрескавшихся губ, повторяющих беззвучно, но узнаваемо: «Королева… моя королева…» Постороннему слуху это сонное бормотание показалось бы или слишком высокопарным, или до унизительности пошлым — но разве можно дозволять чужому уху подстерегать слова, бездумно рождаемые одним дыханием?.. Королева. А почему — нет? Довольно чувствовать себя изгнанницей, из милости пригретой великодушным Алэлом. Да, королева. Королева сказочного бирюзового царства. Обласканное морем крошечное королевство с ящеричным именем — Игуана; причудливый кораблик в невообразимых просторах беззлобных индиговых волн; недвижный кораблик, осененный изумрудными парусами неувядаемой зелени… «Моя королева, — донеслось из жаркой темноты, — я и не надеялся, что ты подаришь мне еще одну такую же ночь, как тогда, когда мы с тобой занимались любовью в лесу, на цветущем огненном папоротнике…»

Лиловым крылом отчаяния полыхнуло и исчезло сказочное королевство.

Потому что этого никогда не было на цветущем папоротнике!..

— Что ты? — Он встревоженно поднялся на локте. Немигающие глаза слепо глядели вверх, где сквозь мутноватый потолочный купол так же незряче стыла предутренняя луна.

— Да что с тобой? Я совсем забыл, что ты умаялась на Свахе, маленькая моя… Ну, спи спокойно, а завтра я все хлопоты возьму на себя.

Как бы не так — из детской послышалось требовательное вяканье безымянного младенца. Она стремительно поднялась, нашаривая свой офит и радуясь поводу отсрочить такое страшное для нее объяснение. Но Юрг из солидарности тоже покинул свое ложе и теперь горестно вздыхал у нее за спиной:

— Он же, стервец, каждую ночь по пять раз будет тебя вздергивать… Завтра с утра пораньше надо попросить у Ардиньки, чтобы подыскала кормилицу, а нет, так просто на ночь его под бок козе пристраивать… Хочешь, я его подержу, пока ты молоко греешь?

— Не нужно.

— Нет, ты определенно какая-то не такая. Может, я что-то не так сказал?

Не так… «Мы с тобой занимались любовью в лесу, на цветущем огненном папоротнике».

— Заниматься можно рукоделием, — проговорила она сухо. — Или стряпней. Или танцами. Но любовь — это не то, чем занимаются.

Он как-то равнодушно вздохнул, позевывая:

— Ну, извини. У нас просто так говорят. Если я тебе не нужен, то я пойду, а? — и пошел. Поговорил со своей королевой и пошел спать, звездный эрл…

А она, накормив ненасытного карапуза, так и пролежала до утра, устремив свой невидящий взгляд вверх, туда, где уже не светился стертый пятачок последней луны.

Наутро, едва открыв глаза, командор, как видно, решил взять реванш за все вчерашнее: прежде всего, погнал Флейжа в королевскую резиденцию, за Ардиенью; когда та прибыла, осторожно, на цыпочках прокрался в детскую и вынес на белый свет новообретенного члена их семейства. Младшая царевна ахнула, всплеснув руками, восторженно и чуточку испуганно. Словно и не человеческого младенца увидала, а детеныша чуды-юды. Правда, сразу же спохватилась, принялась разматывать мокрые пеленки.

Малыш отпихивал ее крепкими длинными ножками и счастливо ухмылялся.

— Как его нарекли? — спросила Ардиень, тоже не удержавшаяся от ответной улыбки.

А это мы сейчас спросим, — Юрг направился к Харру, все еще отсыпавшемуся после всех своих одиссей возле привратного кораблика; добровольная нянька неуверенно последовала за ним. — Эй, счастливый папаша, день на дворе!

Спящий с трудом приходил в себя. Разлепил веки, уставился в утреннее небо, и на его осунувшемся лице отразилась такая тоска, какая только овладевает человеком в преддверьи смертного часа.

Командор с царевной переглянулись — было очевидно, что отнюдь не осчастливленного своим возвращением менестреля надо из этого состояния как-то выводить.

— М-да, — пробормотал Юрг, — прибежали в избу дети, второпях зовут отца… Тятя, тятя, как сыночка-то кличут?

Харр медленно сел, подтянув под себя ноги. Глядел он опять в никуда, устремляя мутноватый взор между Ардиенью и командором. Неизгладимые видения прошлого маячили перед ним, заслоняя все настоящее.

Мона Сэниа, поднявшаяся при звуках чужого голоса, вышла из своего дома, инстинктивно перепрыгнув через то место, где вчера топорщилась кучка перьев; но дальше не пошла, наблюдая за всем происходящим издалека и почти так же безучастно, как и блудный странник.

Между тем младшая Алэлова дочь достала спрятанную на груди коробочку с золотистой цветочной пыльцой, обмакнула в нее мизинец и, гибко наклонившись над чернокожим великаном, нарисовала на его лбу, между убегающими вверх косичками бровей, крошечное солнышко — знак просветления. Харр тряхнул головой, так что несколько золотых пылинок ссыпалось ему на нос, и уже достаточно осмысленно уставился на царевну.

— Как зовут твоего сына, милый человек? — зажурчал ее голосок.

Он вздрогнул, точно над его ухом прозвучал оглушительный разряд, помахал рукой, прогоняя вновь явившееся ему видение. Потом пожевал губами и неуверенно произнес:

— Эзер… Эзерис.

— Черт тебя дери, менестрель, — нарочито грубовато воскликнул командор, чтобы окончательно вывести его из столбнячного состояния. — А попроще ты ничего не мог придумать?

— Я?.. — растерянно пробормотал Харр и снова повел рукой, отстраняя от себя тени прошлого.

Ардиень укоризненно глянула на Юрга и, передав ему ребенка, тихонько присела рядом.

— Все теперь будет хорошо, — зашептала она, поглаживая его по спутанным волосам, — все страшное позади; ты теперь только о сыне думай, я его тебе вынянчу, и все будет хорошо, все обязательно будет хорошо…

Что-то пожухлое, еще недавно бывшее голубым, выскользнуло из-под ее пальцев — то ли василек, то ли бабочка. Харр машинально поймал это на черную ладонь.

— Пирлюха, — прошептал он; — и ее, бедолагу, не пожалели…

И в тот же миг откуда-то из-за плеча моны Сэниа стремительно выметнулся Кукушонок, и пронзительный крик его даже отдаленно не напоминал тот почти человеческий голос, который все затворники Игуаны привыкли от него слышать. Ринувшись между Харром и Ардиенью, он точным клевком подхватил с черной ладони дохлую букашку.

— Ты что, Кукушонок? — крикнула мона Сэниа, подбегая.

— Крэг! — прозвучало, как проклятие. — Это маленький крэг!

7. Неприкасаемый

Охи, ахи и страхи, вызванные опознанием крошечного крэга, постепенно улеглись, благо злополучная тварь как минимум сутки пребывала в дохлейшем состоянии. Во избежание сюрпризов бренные останки были удостоены той же погребальной почести, что и его венценосный сородич, после чего все бирюзоводольцы вернулись к повседневным хлопотам.

Прежде всего, следовало обезопасить себя от непрерывного ора менестрелева отпрыска, как видно с рождения тренировавшего голосовые связки по двадцать три часа в сутки. Для этого один из двух экспедиционных корабликов пришвартовали сзади к центральному, соединив его проходами как с детской, так и с шатровым покоем — последний главным образом для Ардиньки, сразу принявшей темнокожего скандалиста как родного. Туда переместили перламутровую, уже кое-где облупившуюся колыбель, и некоторое время Флейж порхал между Асмуровым замком и Бирюзовым Долом, но велению принцессы обустраивая сей ясельный приют для почитаемой всеми царевны-нянюшки на свой вкус, оказавшийся вполне изысканным.

Неведомая первозданным роскошь, с которой была обставлена круглая светелка, изумила и даже чуточку напугала Ардиньку, чей быт немногим отличался от жизни отцовских подданных, тем не менее, она была нескрываемо счастлива. Только сейчас обнаружилось, что она сегодня захватила с собой плетеную корзинку, с которой ее матушка прилетала на помощь Касаулте.

Как и прошлым летом, внутри кто-то шевелился.

Под любопытными взорами присутствующих девушка достала выдолбленную тыкву; из нее, зябко пошевеливая усиками, выполз невероятно мохнатый свянич, как заметил Юрг, до жути похожий на земного паука-птицееда, только о шести лапах. Страхолюдное существо огляделось, тараща фасеточные глазища, и отправилось обследовать Эзерисовы апартаменты, не делая пока, к облегчению Юрга и его команды, никаких попыток проникнуть в соседние помещения.

Во всей этой суете безучастными оставались только двое: мона Сэниа, старательно занимавшаяся какими-то мелочами, чтобы ее отрешенность не бросалась в глаза, и новоявленный отец, которого никак нельзя было назвать счастливым. У этого забота была одна — похоже, он собрался восполнить все то, что ему не удалось съесть за прошедший со времени его исчезновения год. Кухонные сервы, нагруженные блюдами и тарелками, выстроились в очередь, предлагая оголодавшему страннику все мыслимые и немыслимые яства, какие только отыскались в замковой кухне и были присланы на Игуану щедрым Эрромиоргом.

Наконец Ардинька, краем глаза все время наблюдавшая за чернокожим странником, приблизилась к командору и тронула его за рукав:

— Останови своего друга: он ведь поглощает пищу не от голода или жадности, а по смятению чувств. Как бы лечить не пришлось…

Юрг спохватился — у него и самого мелькала в голове такая мысль. Он торопливой рысью направился к неуемному едоку:

— Эй, калика перехожий, может, хватит пировать в одиночестве? Лопнешь. Ну-ка, мелочь служивая, — обратился он к сервам, — валите отсюда по-быстрому со всей этой снедью! А тебе, дорогой, не худо бы прогуляться до кустиков.

— А то, — апатично отозвался менестрель, поднимаясь.

Он сделал один осторожный шаг — и, пугливо взмахнув руками, ухватился за плечо командора. Впечатление было такое, словно он увидел под ногами внезапно разверзшуюся пропасть.

— Топай, топай, я с тобой — значит, все в норме. — Он цепко прихватил Харра за пояс — ну совсем как брата-курсанта в давние времена…

— Кабы так, — пробормотал менестрель, старчески шаркая ногами.

Юрг про себя вздохнул: и надо же, как скрутило парня! А еще почитал себя бывалым путешественником. Но тот внезапно остановился и хлопнул себя по правому бедру:

— Меч! И меч зажилили, блевуны сучьи!

— Ничего, ничего. Ты двигай по прямой. В кустиках тебе меч не понадобится, а вернемся — я тебе свой отдам. Как обещался.

Дело, кажется, шло к выздоровлению — Харр начал ругаться. Хороший знак. Еще немного, и можно будет начать потихоньку вызнавать у него секрет его появления на Игуане, а это, как-никак, уже половина загадки, которую они с Сэнни так и не смогли разрешить этой ночью.

Они вышли за стену и оказались на вытоптанной конями проплешине, с трех сторон окруженной исполинскими сизоватыми соснами; это место, поименованное кем-то как Воротник Игуаны, было скрещением немногочисленных путей острова: вперед уходила прямая, как пробор, просека, тянущаяся вдоль Игуньего хребта до самой оконечности восточного мыса — трасса ежедневных конных прогулок; вправо и влево сбегали широкие тропы, круто спускавшиеся к козьим загонам, лужайкам с невиданной на Равнине Паладинов сахарной травой, где так любили отдыхать крылатые кони, и дальше — к самой воде. Как видно, короли Первозданных островов на протяжении столетий не допускали сюда ни единого шквального ветра, так что древесные стволы, отливающие теплым матовым светом, как хорошо отполированная яшма, в неправдоподобной своей прямизне вознесли свои кроны на такую вышину, что с земли даже не слышно было их горнего шума.

Харр остановился, запрокинул голову, и впервые дыхание его стало свободным, не сдавленным внутренней болью. Душистые лесные ладони первозданной тишины разглаживали его лицо, неощутимо сметая с него заскорузлую корочку гибельных воспоминаний, и Юрг сейчас многое отдал бы за то, чтобы не нарушать этой умиротворяющей волшбы.

Но что-то неведомое угрожало всему Бирюзовому Долу, чужая враждебная воля, проникшая в его тайну, и с тех пор, как здесь появился треклятый венценосный крэг, каждая минута была чревата возможной опасности.

Так что беднягу менестреля надо было любой ценой разговорить.

Юрг по его примеру запрокинул голову, поймал губами падучую сосновую иголку и постарался настроиться на тот же полуотрешенный лад, что и его спутник. Удалось это, как говорится, с пол-оборота — почудилось даже, что он дома, в устланном белым мхом, точно заиндевелом, бору, что был сбережен экологами по соседству с Куду-Кюельским космодромом, куда так сподручно было умыкать смазливеньких сисопочек, (а несимпатичных в космодромный центр просто не брали). Чтобы часом не нарушить эту умиротворяющую тишину, он даже дышать приноровился в едином ритме с тихрианином. И когда благодушное слияние достигло максимального предела, само собой вырвалось естественное земное:

— Хорошо-то как, едрена вошь!

— А то! — с готовностью отозвался самозваный рыцарь.

Ага, есть контакт.

— Небось, тянуло сюда? Или больше — на Тихри родимую?

— Да куда угодно! Ох, и обрыдла мне вся тамошняя блевотина, что зеленая, что медовая, что полосатая… Думал, всю остатнюю жизнь так и буду кружить по уступам.

— Кто ж помог?.. — вкрадчиво вставил пока еще ничего не понимавший из его слов командор.

Харр только плечами пожал.

— Ты все-таки припомни, дружище, ведь кто-то был с тобою рядом перед тем, как ты здесь очутился? Ну, представь себе, как все происходило!

Похоже, не надо было этого говорить — черное лицо болезненно скривилось, и Харр, резко повернувшись, вломился в молодую колючую поросль.

— Кто был со мной, того уж нету на белом свете, — донеслось оттуда. — Так что не тяни из меня жилы, амант.

Юрг махнул рукой и побрел обратно: ничего, жрать захочет — вернется. Жизнерадостная голубизна обжитого гнезда настраивала на оптимистический лад: вон внизу, в прогретой субтропической бухточке Сэнни с Ардинькой пацана прямо под открытым небом купают, так что увидит папаша сынулю, небось, отойдет от черных дум своих.

Он махнул на все рукой и козлиными прыжками спустился по тропинке вниз, к воде, и едва не наступил на мохнатого свянича, который, расположившись на траве, наблюдал за процессом купания, брезгливо встряхиваясь, когда на него попадали брызги. Гуен плотоядно косила на него золотым оком, топорщила все три свои хохла, зато Шоёо откровенно заигрывал с ним, подползая сзади и делая вид, что хочет укусить за заднюю лапку. Свянич эти панибратские поползновения индифферентно игнорировал, пока они ему вконец не надоели; тогда он развернулся, солидно осел на пушистый задок и, поднеся переднюю лапку к выпуклому радужному глазу, сделал совершенно человеческий вращательный жест, однозначно переводимый как «ты что, совсем с приветом?»

Ардинька залилась колокольчиковым смехом; чумазый Эзерис, явно не соответствовавший своему лучезарному имени, тоже растянул до ушей и без того не маленький ротик, но хлебнул солоноватой воды и обиженно заперхал; Юрг фыркнул. Пристыженный Шоёо гибкими куньими прыжками умчался наверх, в караулку, за пазуху к ухмылявшемуся Киху.

И только мона Сэниа даже не улыбнулась. Юрг мгновенно оценил ситуацию и, решительным строевым шагом приблизившись к жене, сгреб ее в охапку и, подражая подвигу достославного князя Потемкина, на руках вознес ее по крутой тропе и, проследовав через лазоревый луг и шатровый покой, чуть ли не швырнул ее на аккуратно застеленную сервами постель.

— Очнись! — крикнул он. — У нас тут в любой момент может появиться дюжина крэгов, и еще хорошо, если не сотня! Харр молчит, как партизан на допросе, и я подозреваю, что у него с башкой не все в порядке; но не лететь же к Алэлу — помогите, мол, дедушка, у нас тут венценосные бяки завелись!.. Мы ведь ему слово давали, что никто не узнает о том, что происходит на Первозданных островах. А кто-то проболтался. Как теперь прикажешь объясняться со здешним государем-батюшкой?

Мона Сэниа едва шевельнула сухими губами:

— Не знаю.

Черт побери, да что с тобой? Вчера я на тебя глядел — нарадоваться не мог. Что за это время стряслось? Вроде бы все началось с того, что я поговорил с Ардинькой. Или нет? Между прочим, глядишь ты на нее, словно это привидение какое-то. С чего вдруг? Она же всю зиму помогала нам Ю-юшку с Фирюзой нянчить, крутилась тут как волчок, в особенности тогда, когда ты сама на Свахе пропадала. Все по воле вольной, никто ее не принуждал. Сердечко у нее такое золотое, хоть и рожица рыбья. Приревновала ты меня к ней, что ли?

Горячо, мой звездный эрл, горячо. Только не в Ардиньке дело. А в чем — лучше умереть, чем произнести вслух.

Хорошо еще — не умел он подслушивать ее мысли.

— Или к сестричкам ее старшим, гусыням расфуфыренным? Жили у бабуси два чванливых гуся… Ты бы и старушку-королеву сюда приплела. Ох, и глупая ты у меня, мое твое возлюбленное величество!

Он двумя пальцами острожно приподнял ее упрямый подбородок и принялся целовать застывшее лицо, немилосердно царапая нос об острые камни драгоценного обруча.

— Да знаешь ли ты, что если их всех расставить в шеренгу по одной, да прибавить еще девчонок из моего интерната, у которых я списывал, и первокурсниц из академии, коих я от спортзала до общежития провожал, и вертихвосток с космодрома, с которыми мы землянику на болоте собирали, а потом мне на них поглядеть — честное слово, я ведь вместо них одну тебя видеть буду! Представляешь себе: шеренга душ так на пятьсот, и все на одно лицо. Твое.

Мона Сэниа едва уловимо вздохнула.

— Не веришь? Не веришь — и правильно делаешь: земляника на болоте не растет.

Теперь она уже смогла тихонько рассмеяться.

— Кто смеется — тот, как утверждают наши эскулапы, абсолютно здоров. А теперь, когда все встало на свои места, может, скажешь, что все-таки выбило тебя из колеи, а?

Она медлила всего какой-то миг.

— Я просто до смерти испугалась, — проговорила она, опуская голову. — Когда на пороге появился этот крэг… Слава древним богам, вмешался Харр, но тогда я по-настоящему и струсить еще не успела. Но вот ночью, когда припомнилось все происшедшее, меня охватил настоящий ужас — ночной, какой нападает только в темноте. Ты меня понимаешь?

— Еще бы. Будто я сам никогда ничего не боялся! Это ведь только трусы врут, что им везде море по колено. Ну я надеюсь, что между нами секретов больше нет, полное взаимопонимание и все о'кей. Так что пошли во двор.

— А что это значит — о'кей?

— Это значит, что мы с тобой тут прохлаждаемся, а Ардинька возится там с нашим новым сокровищем… черт, имя у него какое-то заковыристое, ни один отец в здравом рассудке так ребенка не обзовет.

— Имя очень звучное, я бы сказала, прямо-таки королевское. Эзерис… Эзер. Эз.

— Эзззз… Не годится — точно оса звенит. Знаешь, у нас в Древнем Египте водился такой весьма почитаемый бог с созвучным именем: Озирис. Или Осирис, кому как нравится. О! Нашел. Я нашего пацана буду звать Оськой. Ему, стервецу горластому, очень даже подходит. Надеюсь, папенька вето не накладет. Да, и вели Эрму прислать мне из оружейной другой меч, должен же я, наконец, Харру свой отдать — долг чести, как-никак.

Но даже командорский меч, для любого тихрианского князя показавшийся бы сказочным даром, не нарушил скорбного безразличия менестреля. Островная царевна, исполненная к нему безграничной жалости, помноженной на абсолютное непонимание происходящего, протянула было ему спеленутого сына — он как-то испуганно спрятал руки за спину и отступил назад. После этого по общему молчаливому уговору все оставили его в покое.

Жизнь потекла своим чередом.

И только мона Сэниа в суете так нежданно прибавившихся забот не могла избавиться от ощущения, будто между нею и Юргом возникло неощутимое, ведомое только джасперянам ничто, через которое теперь придется каждый раз переступать.

* * *

По утрам командор не отказывал себе в удовольствии подглядывать за женой, когда она поднималась, вскидывала еще горячие сонные руки, собирая на чуточку влажном затылке душистый ворох по-рассветному мерцающих волос, и ногой, способной довести до инфаркта всех римских пап вместе взятых, нашаривала невесомую сандалию, и поднимала над головой утреннее сиреневое платье, точно знамя наступающего дня, в котором они будут неразлучны — и оно с ритуальной медлительностью скользило вниз, на мгновение застилая еще не пробужденное заботами, по-боттичеллиевски безмятежное лицо. И тогда он шепотом, чтобы не разбудить малышей, делился с ней ночными мыслями, пока еще не погребенными под ворохом что-то чересчур обильных каждодневных напастей.

— У меня свежая идея, — вот так вполголоса заметил через несколько дней командор. — Не сочти это за ревнивый всплеск, но не отправить ли нашего малахольного бродягу обратно, в тихрианские степи? Он уж который день по просеке вышагивает, как страус, будто заново ходить учится. На сынишку — ноль внимания. Хотя, судя по его собственным откровениям, на своих дорогах наплодил он предостаточно малышни и всех побросал, как последний сукин сын… Говорят, родной воздух лечит лучше всякого снадобья — так может, отпустим его под крылышко к Лронгу? Травяной рыцарь, как-никак, хотя и бывший.

— А что, разве сам Харр попросил об этом?

— Да он вообще не разговаривает! Попробуй, угадай, чего он хочет, а чего — нет.

— Мне кажется, он хочет только, чтобы его оставили в покое.

Он задумчиво поглядел на нее, склонив голову набок, как это любила делать Гуен, когда впадала в созерцательное состояние.

— Порой мне кажется, что и тебя теперь время от времени тянет очутиться подальше от всех. Или нет?

— Меня?! — реакция была такой, словно принцессе лягушку за шиворот опустили. Юрг искренне удивился:

— А чему ты возмущаешься? Это было бы простительно. Растили тебя во дворце, как эту самую мимозу на горошине, а тут — здрасьте вам! — сразу тройня: один свой и два подкидыша. Другая бы наплакалась.

— Боюсь, муж мой, любовь моя, что со всеми нюансами моего воспитания ты знаком более чем поверхностно. А что касается покоя, то сейчас я его представляю в одном-единственном допустимом варианте: сесть на обрывчик, что над Тараканьим Урочищем, свесить ноги и глядеть в туман. В нем порой такие занятные картинки угадываются…

— Зачем так далеко летать? — Юрг потянулся было за алой футболкой смоленского производства, вовремя спохватился — красный цвет всегда раздражал супругу, а сегодня она, похоже, встала не с той ноги. — Гораздо проще проделывать это прямо здесь, была бы только кофейная гуща, в ней тоже что захочешь, то и увидишь. Весьма распространенная забава наших прабабушек.

У моны Сэниа брови дрогнули и сошлись в одну грозную черту — знак, предвещающий всплеск непокорности.

— И, тем не менее, я собираюсь побывать там в самое ближайшее время. С твоего позволения, мой звездный эрл.

Это без малейшего намека на то, что таковое позволение будет испрошено.

— Ну вот, ты опять… Вечно тебя куда-то тянет! — черт, ну и утречко: и сапог не на ту ногу, и жену тянет не в ту степь. — Ты не находишь, что сейчас — не совсем подходящий момент? Крэги сюда незваными шастают, менестрели с дитятями на голову валятся, батюшка твой в полном раздрипе со своими вассалами, да и мы с тобой не больно-то преуспели в роли детективов…

Она, не дослушав, истинно королевским безапелляционным тоном бросила через плечо:

— Эрромиорг, коня!

Это значило, что Эрм, большую часть времени проводивший в паладиновом замке, через несколько секунд перешлет одного из грозных крылатых скакунов из асмуровских конюшен прямо на плешивую утоптанную лужайку за воротами Бирюзового Дола.

— Присмотри там за Харром!.. — только и успел крикнуть Юрг вслед жене, исчезающей даже не переодевшись, в легком утреннем платьице.

Значит, собралась недалеко, развеет дурное настроение и вернется. Через дымку полупрозрачного потолка можно было разглядеть, как крылатый конь, с первого знакомства напоминавший ему сказочного дракона, взмыл над соснами.

С высоты птичьего полета моне Сэниа была хорошо видна просека, протянувшаяся вдоль всего острова на добрых два дня неспешного конского шага; но неторопливость — это было совсем не то, чего сейчас ей недоставало. Долговязый менестрель, вышагивающий по лесной дороге на журавлиный манер, мог сегодня обойтись без ее присмотра. И напрасно Гуен, неизменная участница ее подоблачных игр, призывным похохатыванием напоминала ей, что не мешало бы, как всегда, покинуть безопасное седло и ринуться с головокружительной высоты вниз, упиваясь блаженством свободного полета.

Мона Сэниа досадливо махнула на нее рукой — отстань, мол, подобру-поздорову — и решительно послала своего парящего в небе вороного вперед, через привычное и заветное ничто.

Жеребец, очутившийся на мокрой гальке, недовольно переступил ногами. Это была восточная оконечность Игуаны — так сказать, островной хвост; вереница громадных плоских камней, выступающих из воды во время дневного отлива, исполинским естественным мостом перекидывалась к соседнему безлесому островку, на котором не селились даже птицы. Безлошадный путник мог бы сейчас пройти по бесконечной цепочке этого разомкнутого ожерелья островков, даже не замочив ног.

Только вот не тянуло.

Для нее, привыкшей посылать свою звездную дружину от одного созвездия к другому, этот унылый архипелаг казался не более чем жалкой мышеловкой. Ну почему, почему она, привыкшая к беспрекословному выполнению всех своих капризов, теперь должна была выпрашивать разрешения на каждое путешествие, точно милостыню? Почему она, возвращаясь, должна была оправдываться перед мужем за каждый самостоятельный поступок, как паж-оруженосец?

А оправдываться еще ох как придется — впереди у нее маячило неминуемое и пренеприятнейшее признание в самовольном полете на Невесту. Кстати, ничего она там толком и не разглядела. Было бы, в чем каяться!

Она соскочила с седла и нервным шагом прошлась по обкатанной гальке. В конце концов, у ее звездного эрла тоже есть свои тайны — не было бы их, так не возникало бы у нее в голове никаких нелепых подозрений. Ну, хорошо, все разъяснилось, она поняла, что он попросту совместил в своей памяти ее образ с какой-то мимолетной экс-пассией, любительницей лесных прогулок и… м-м-м… болотной земляники. Нелепо же думать, что Юрг из рода Брагинов, матерый «звездный волк», достался ей девственником. Она никогда не спрашивала его о прошлом, а он делиться своими амурными похождениями не спешил. И правильно делал.

Так что тайны-то все-таки были. Были!

Но почему тогда и она не имеет права на одну, малюсенькую? Кстати, он сам нашел для этого очаровательное определение: «изменять с другой планетой». Почему — нет?

Она остановилась и гневно топнула ногой, так что конь настороженно всхрапнул. Да хватит препираться с самой собой!

— Подожди меня здесь, — проговорила она, похлопывая жеребца по чешуйчатой морде. — Я ненадолго. Потому что такова моя королевская воля.

Конь недовольно фыркнул и поддел копытом ком водорослей, выброшенных волной. Она заправила свой вещий колокольчик поглубже в вырез платья, расправила пошире пояс, за которым привычно укрывался маленький десинтор. Как хорошо, мой звездный эрл, что ты все время забываешь о том, что тому, кто хоть раз побывал на другой земле и запомнил один единственный ее уголок, корабликов вообще не требуется. Нужен только шаг вперед.

И — догорающий огненный закат Невесты, встретившей ее таким смертоносным жаром, что стало непонятно: как тут вообще могли обитать люди, чей голос она, несомненно, слышала?

Серебристый шатер из раскидистых деревьев, по которому метались, точно язычки пламени, багровые отсветы заходящего солнца, обещал относительную прохладу — на сей раз листва не топорщилась, а плотной чешуей, точно панцирь гигантского панголина, противостояла дневному жару. Мона Сэниа, стараясь не порезаться об острые листья, свисавшие почти до земли, приподняла тяжелую ветвь рукояткой десинтора и нырнула под спасительный полог. Странно: под ногами повсюду хрустел рассыпанный камыш, которого в прошлый раз как будто не было. Зверь такого сделать не мог. И то, что она слыхала в предутренней тиши — не почудилось же ей это?

Она медленно двинулась в глубину рощи, где близко растущие друг к другу деревья перекрывали все небо своими кронами, создавая в течение всего дня живительный заслон, но отнюдь не тень. Растрескавшийся камень под ногами сменился стелющейся травой. Она невольно задержала шаг: откуда этот свежий зеленый свет, тогда как снаружи — рдяный закат вполнеба? И листва над головой совсем не жестяная, а светоносно-изумрудная, не допускающая до земли ни единого алого луча… А ведь здесь по всем вселенским законам уже должно было быть совсем темно!

Она не успела по-настоящему изумиться, как спасительный опыт, перешедший в инстинкт, заставил ее укрыться за неохватным стволом: приближались неведомые существа. Они напоминали тощеньких обезьянок и ловко передвигались по траве на четвереньках, выискивая что-то в зелени и молниеносным движением отправляя добычу себе в рот. Они прошмыгнули мимо девушки и выбрались из-под древесного полога на открытое место.

Осторожно перебирая руками по скрипучей коре, она сползла на землю и в узкую прорезь между травой и краем листвы принялась наблюдать за обитателями невестинских рощ, чьи черные силуэты были отчетливо видны на фоне багрового неба. На какой-то миг все они замерли, не то принюхиваясь, не то прислушиваясь, а потом разом выпрямились и, поднимая к небу тонкие, как веточки, руки принялись выплясывать незамысловатый дикарский танец, словно купаясь в потоках закатного света.

Теплая память приоткрыла ей ладони своих детских воспоминаний: так ее братья плясали в жаркий день под струями маленького искусственного водопада, украшавшего дворцовый сад… Но вот малолетние плясуны оставили свои забавы и принялись подбирать с земли камыш, помогая друг дружке, завершив сей труд, потянулись назад — неохотно, нога за ногу.