Венценосный Крэг (№4) - Лунный нетопырь

Что-то от такой морали во рту стало кисло. Прямо скажем, нехарактерные для Паянны сентенции. И, как правило, достигающие обратного результата.

Она капризно оттопырила нижнюю губу:

— Вот-вот: собачку не гладь, на елочку не лазай…

— Ну, воля твоя, княжна, я тебя упредила. А глянь-ка, никак это нахлебничек наш?

И точно: за можжевеловым кустом, вцепившемся в самую кромку обрывистого берега, тускло отсвечивала черная обнаженная спина. Бродячий певец, скинув потрепанный в неведомых странствиях кафтан, сидел, свесив ноги с гранитного уступа, и задумчиво глядел вниз.

Сапоги тоже стояли рядышком.

Мона Сэниа замерла, прислушиваясь к себе: откуда эта неведомая тревога? Тишь и гладь, послеполуденная тяга разомлеть на солнышке… И поняла: согбенная поза менестреля напомнила ей о горбатом страннике, оставленном там, на скрещении двух дорог, где под черными небесами уже наверняка бушует гроза. Кто же этот несчастный калека, оставшийся в одиночестве встречать надвигающуюся бурю?..

— Однако мы с тобой загулялись, Паянна, — проговорила она торопливо. — Сейчас я отошлю тебя в Бирюзовый Дол…

— И то дело. Только ступай-ка ты туда покедова одна, а я еще тут пообитаюсь, с земляком моим покумекаю. Лады?

Собственно говоря, этот вариант ее тоже устраивал.

— К ужину возвращайтесь вместе, — велела она, исчезая.

Паянна еще некоторое время стояла, задумчиво глядя на то место, где только что находилась принцесса, потом утерлась широкой ладонью — жарковато было в черном суконном одеянии — и решительно направилась в сторону Харра по-Харрады, отрешенного от всего джасперианского мира тягостными своими воспоминаниями.

Бесшумно ступая по белому мху, она приблизилась к менестрелю и точным пинком столкнула его с обрыва.

* * *

Невестийская гроза бушевала всухую — неистовая, ужасающая в своей безводной ярости. Ослепительные лиловые вспышки то и дело раздирали небо, тщетно пытаясь открыть доступ скопившейся где-то в черной высоте небесной влаге, и почти несмолкающий гром захлебывался бессильным бешенством. А как же горбун? Вот шарахнет его молнией…

— Эгей, странник! — мона Сэниа даже не услышала собственного голоса; стало очевидно, что звать бесполезно.

Она замахала руками, надеясь на то, что в блеске молний ее светлое платье привлечет внимание несчастного бродяги.

Никто не отзывался.

Громадная сухая ветвь просвистела над головой и шмякнулась позади, впечатываясь в каменистую почву — она почувствовала это лишь по тому, как вздрогнула земля под подошвами ее легких сандалий. О, тролль тихрианский тебя побери, трое детишек ведь сиротами останутся…

Берегись!

Она метнулась в сторону, чтобы в следующий миг уже очутиться под мерцающими сводами знакомой купины. И только тут осознала, что подчинилась своему внутреннему голосу, которого не слышала уже много дней. Где же ты был на Игуане-то, беззвучный мой? Или дожидался, когда опасность станет по-настоящему смертельной?

Ты слушай, слушай! Ты же за тем сюда и пришла…

Над головой звенел верхний слой листвы — металлический дребезжащий гул, точно сшибаются друг с другом множество маленьких лезвий. Слегка приглушенный гром. И все.

Нет, не все. Откуда-то из глубины этой дремучей рощи до нее донеслось тысячеголосое дружное «дум-дум». Это были не только барабаны — к ним примешивались и хлопки в ладоши, и удары по струнам, и человеческие голоса. Она невольно двинулась вперед, не опасаясь внимания жителей этого подлесья: похоже, к ней уже привыкли, принимают почти как свою. Да и гостей здесь, если верить горбуну, сегодня должно быть предостаточно.

Древесные стволы, несущие на себе тяжелолиственные кроны, становились все толще и кряжистее — обхватов пять, не меньше; каменные рукотворные столбы поддерживали нижние ветви там, где еще не успели набрать силу молодые деревца, заботливо огражденные снопиками сухой травы. Перепрыгивая через корни и какое-то подобие грядок, она забиралась все дальше и дальше в глубину этого естественного убежища, которое изнутри оказалось гораздо обширнее, чем она подозревала; наконец она увидела на ровной поляне человеческие фигуры. Кто-то сидел, некоторые полулежали, расположившись на траве так безмятежно, словно над их головами и не бушевала неистовая стихия.

Противоположную сторону поляны окаймляло нечто вроде ступеней амфитеатра, заполненного людьми. Все это напомнило ей представления, которые нередко устраивались в королевских садах ее отца тоскующей от безделья знатной молодежью; мона Сэниа с детства терпеть их не могла за откровенную фальшь и снобистскую снисходительность к непосвященным. На дворцовых подмостках мечи были деревянными, они сверкали позолотой и поддельными драгоценностями, а поединки скорее напоминали дотошно отрепетированные танцы. Для юной принцессы этого было достаточно, чтобы раз и навсегда преисполниться глубочайшим презрением к любому лицедейству.

Но, похоже, ожидающее ее здесь маленькое представление должно было сочетать убогость и незамысловатость, учитывая уровень жизни туземцев. Какая-нибудь сказочка. Или откровенный фарс. Занесло же ее на эту бессмыслицу…

Она уже хотела попятиться назад, чтобы незаметно исчезнуть, но тут ее остановил голос, который показался ей знакомым:

— Выбор. Его вы сделали этой ночью, дети мои, и вступили в Школу Любви. До сих пор ваши наставники учили вас добывать пропитание, считать и запечатлевать знаками то, что подлежит сохранению; врачевать ближних и укреплять собственное тело. Но теперь вы будете постигать самое главное, что составляет смысл жизни каждого человека — вы будете учиться любить, и здесь единственным наставником будет для вас ваше собственное сердце…

Гром, способный обрушить свод любого дворца, грянул над самой головой, но никто даже не пошевелился, уверенный в незыблемости естественной кровли. Мона Сэниа поискала глазами оратора и невольно обратила внимание на статную фигуру в белом, до земли, плаще, обращенную к ней спиной. Рассыпавшиеся по плечам смоляные кудри заставили принцессу предположить, что перед нею женщина, но она тут же вспомнила, как ошиблась на перевале с убогим калекой, которого она тоже поначалу приняла за старуху; царственная осанка выдавала знатную особу.

Но голос-то был мужским.

Более десятка слушателей расположилось прямо на траве, но все они уже несомненно вышли из детского возраста. Парни, так те просто в дружину просятся…

— Быстротекучесть. Она неумолима к времени человеческой жизни, — снова зазвучал голос, одновременно ясный и печальный, как лунный свет; — и вы должны быть готовы, когда и вам настанет пора выбирать и быть избранными. Тогда счет времени пойдет на краткие дни и еще более мимолетные ночи, которые вы наполните своей последней и единственно настоящей любовью.

Говоривший опустил голову, точно собираясь с мыслями.

Легкий шорох, как эхо, пролетел над поляной, над головами взлетели руки с круглыми коробочками крошечных барабанов, и снова раздалось дружное «дум-дум», прозвучавшее как подтверждение: «да будет так».

— Свершилось, — снова зазвучал голос, покоряющий своей мягкой властностью. — Сегодня, по обычаю предков, я обвенчал вас с предметами вашей первой любви: заботливо взращенными саженцами и прирученными мелкими тварями, с привычными от пеленок куклами и недавно полученным, пока еще притуплённым оружием. Этот выбор вы сможете изменить. Но Последняя Любовь — она неизменна, потому что с того мгновения, как она завладеет вами, вам будет отмерено лишь столько времени, сколько нужно для того, чтобы подарить Подлунью свое отражение — детей своей страсти и нежности, которые так же, как когда-то вы сами, начнут свой путь к последнему блаженству, венчающему всю человеческую жизнь.

Снова пауза, и снова дружное «дум-дум».

— Готовьтесь. Совершенствуйте умение любить, постигайте чародейную науку отдавать всего себя своему избраннику, с которым вы завершите череду своих ночей, как делают сегодня Чиута и Роому, уходящие, чтоб найти свое место под солнцем.

Дум-дум.

Что-то мрачновато все это для народного гулянья на открытом воздухе… хотя кто сказал, что все происходящее — это праздник? Во всяком случае, этих двоих, что спускаются сейчас по ступеням амфитеатра, веселящимися не назовешь. Совсем старенькие, он еще и хромает, она прямо-таки тащит его на себе — где уж им искать место под солнцем? Да еще под таким, как здешнее! Дикость какая-то. Доковыляли до оратора и… Древние боги, они что, раздеваются? Да, все скинули, даже лыковые сандалии, остались в убогих тряпочках на чреслах. Зато взамен получили какой-то кувшинчик и благославляющий взмах белого плаща. Поковыляли.

Мона Сэниа отступила за шершавый древесный ствол, потому что полуобнаженная чета двинулась прямо на нее. Дум… Дум… Дум… Казалось, маленькие барабаны помогают старикам делать каждый шаг, дающийся с таким трудом. Пряталась она напрасно: уходящие были настолько поглощены друг другом, что, наверное, не заметили бы и молнии, ударившей перед ними. Куда же они в грозу-то? Впрочем, пока им удастся таким шагом добраться до границы подлесья, буря утихнет — вот и гром доносится откуда-то издалека, а ни капли дождя так и не ударило в звонкую кольчужную листву верхнего покрова их купины. Дум… Дум… И барабаны звучат все тише, и всего двое двинулись следом — наверное, дети или внуки, готовые поддержать старших родичей в этой нелепой ночной прогулке. Остальные просто поднялись и провожают уходящих задумчиво, но не слишком печально, как глядят па нечто такое, что для себя самих еще просто непредставимо. Вот и оратор обернулся им вслед…

Она почти не удивилась, узнав в нем давешнего горбуна. Теперь, когда он стоял к ней вполоборота, было видно, как белоснежный плащ топорщится за плечами, а вот на шее… Древние боги, такое она видела только на варварской Тихри — рабский ошейник!

Он скользнул взглядом по непрошеной гостье, словно не узнавая ее, потом круто повернулся и зашагал к опустевшему амфитеатру, со ступеней которого все уже спустились вниз, на поляну. Смешался с толпой, которая послушно расступалась перед ним, словно боясь к нему прикоснуться, и принцесса поняла, что сейчас потеряет его. Ну нет, раз уж они познакомились под ураганными порывами надвигающейся бури, то здесь, где тишь и гладь и вселенская благодать, она попытается получить у него ответы на свои вопросы. Ведь странники — наиболее информированные существа на каждой планете.

Она бесцеремонно врезалась в толпу; действительно, кто держал в руках куклу, кто — клеточку с какой-то мелкой живностью, кто — глиняный горшочек с чахлым саженцем. Но сейчас эти детали ее мало волновали. Не упуская из вида мелькающий впереди белый плащ, она приблизилась к каменным ступеням — надо же, и не амфитеатр это вовсе, а фасад куполообразной скалы, превращенной в громадный дом. Черные жерла тоннелей уходили вглубь с каждой ступени, провалы пещер были превращены в балконы и террасы; каменные навесы и козырьки поддерживались изящными столбиками, кое-где даже с полустершейся резьбой, и единственное, чего здесь ни в малейшей степени не наблюдалось, так это симметрии.

Горбун нырнул в какой-то дверной проем и она, не раздумывая, последовала за ним. Так и есть, естественные пещеры, приспособленные под жилье. Мягкий свет фосфоресцирующих камышей в тяжелых вазах, скамья между ними.

Незнакомец скинул на нее свой плащ, и принцесса едва не вскрикнула, увидав, что скрывается под ним.

12. Новоявленный бог земли Ала — Рани

Плащ снежными складками по-хозяйски разлегся на скамье, отчего в пещерке-комнатушке стало светлее, и у принцессы мелькнуло невольное желание отвернуться, чтобы не увидеть обнажившегося старческого уродства — естественная брезгливость юности; но она не успела: стоявший к ней спиной незнакомец пошевелил плечами, распрямляя их, и с безмерным изумлением она обнаружила, что никакого горба у него нет, а вместо этого всю спину прикрывает какой-то плоский решетчатый короб, закрепленный между кожаным ошейником и широким поясом. Сквозь редкое лыковое плетение было видно, что два жутких лиловых пятна, несомненное следствие недавнего ожога, расползлись от лопаток по всей коже, которую таким вот хитроумным способом приходилось защищать от любого неосторожного прикосновения.

Принцесса почувствовала, как всю ее заливает жар неуемного стыда, словно она подглядывала за чем-то непристойным. Между прочим, неслышимый советчик мог бы и предостеречь, но промолчал, собака.

А может, так лучше — с самого начала знать, что к чему?

Смущение сменилось злостью на себя. Да что она, девочка, что ли? Уж сколько раз купалась вместе со всей дружиной, а Милосердного князя тихрианского однажды умудрилась узреть во всей естественной красе (о чем он, к счастью, не подозревал); а тут вдруг… Да и вообще, почему — стыд? Сострадание тут уместнее.

Экс-горбун устало опустился — не на скамью, занятую парадным одеянием, а прямо на каменный пол. Ни секунды не колеблясь, она приблизилась к нему и присела рядом.

— Может, тебе воды? — спросила она участливо. Он совсем не удивился, словно ждал ее появления.

— Принесут, — проговорил она с величавой простотой, как властитель, не сомневающийся в расторопности своих слуг. — А пока поговорим.

А вот продолжительного разговора она отнюдь не планировала. То, что хотела, она уже увидела — примитивный обряд полуварварского племени. Зрелище не впечатляющее.

— М-м-м… только недолго, хорошо?

Он слегка запрокинул голову, словно над нею было небо, а не выдолбленный в скале свод, и аскетическая замкнутость уступила место мягкой печали. Принцессе подумалось, что если бы уголки его губ не висели уныло книзу, как усы у сома, он казался бы намного моложе; зато серебристые нитяные просверки, которых прежде не разглядеть было в обманчивом свете луны, теперь явственно проступали в темных волосах, кстати, не черных, а какого-то очень густого орехового тона. Они постоянно почти полностью закрывали его лицо — вероятно, незнакомец знал о том, что оно если и не столь уродливо, как его тело, то во всяком случае тоже малопривлекательно. Но, в самом деле, что это ей приспичило его разглядывать?

— Торопишься. — Он снова опустил голову, и летучая грива поспешила скрыть лицо. — Ты едва успела здесь появиться, а тебя уже кто-то ждет… Вот что значит быть такой юной. Но подари несколько мгновений и мне. Итак, празднество позади. Куда же ты теперь направишься?

Он был совершенно уверен в том, что она настроена ему отвечать. И абсолютно правдиво притом. Его что, никогда не водили за нос?

Но у нее не было времени на хитрости.

— Я пойду искать Горона. Мне сказали, что он должен быть где-то поблизости.

— Хм… — пробормотал он озадаченно. — Оказывается, кому-то известно, где должен быть Горон. Между тем даже я этого не знаю. И кто же этот ясновидец?

— Да не помню я, кто именно… — Она действительно этого не могла припомнить. — Мы вместе играли в мяч.

Улыбка снова коснулась его губ.

— Мальчишки. Эти действительно знают все. Или им всегда везет на отгадки… И для чего тебе надобен Горон?

— Разве ты не слышал о нем? Он вроде здешнего пророка, всесильный и всеведущий..

— Россказни. Легковерное дитя, тебя обманули. Горон — это я, и как видишь, не в моей власти даже облегчить собственные страдания. Как же я смогу помочь тебе?

Можно было и раньше догадаться — ну да, это и есть Горон, но только он не таинственный маг, а попросту странствующий проповедник, из-за своего увечья не способный прокормить себя честным трудом и потому кочующий из одного подлесья к другому в ореоле призрачного всемогущества — такая иллюзия легко достигается с помощью хорошо подвешенного языка. Ах ты, какая досада, а она-то понадеялась, что Горон и будет тем искомым существом, который не является жителем ни Тихри, ни Джаспера, ни Земли и поэтому неподвластен заклятию, наложенному на Адские Горы. Значит, опять ползать по руинам и болотам полудохлой Свахи, которая надоела ей уже до тошноты своей безнадежной принудиловкой «искать то — не знаю что»…

— Спрашивай. О чем ты хотела попросить Горона? — с мягкостью, напомнившей ей Алэла, проговорил странник.

— Это долгая история, — безнадежно отмахнулась она.

— Ничего. У меня есть еще немного времени.

У него, видите ли! Однако. Она что, прилетела сюда развлекать разных бродяг?

Доверься ему, девочка, потому что сейчас он стоит на стезе добра…

А вот всяким беззвучным советчикам рекомендовалось бы помолчать. «Девочка». И этот туда же.

Тебе что, трудно ему ответить? Будь мягче, добрее, великодушнее…

— В пустынном холодном краю, который лежит так далеко, что ты и представить себе этого не можешь, стоит заколдованная гора, — совершенно неожиданно для себя самой начала рассказывать принцесса. — Где-то на склонах или на вершине этой горы спрятан человек. Мертвый или спящий — сейчас это не важно. Загадка в том, как его отыскать.

— Волшба. Не здешняя. А в чем, если точнее, заклятие? — деловито поинтересовался Горон.

— Гора одета колдовским туманом, таким густым, что в нем невозможно даже передвигаться. А уж что-нибудь рассмотреть…

— Звездное Око. Только оно могло бы тебе помочь. А для полета — ручной Крылан-Великан.

— Да, Горон, да! Где их найти?

— В сказках. Все это существует только в древних легендах, дитя мое.

Она не удержалась — вскочила, топнула ногой:

— Не может быть, чтобы на вашей земле не было магов и кудесников! Не может быть, чтобы под таким солнцем вы выжили без чародейства, амулетов и оберегов!

— Разумно. И, тем не менее, здесь, в горах кампьерров, нет колдунов и кудесников. Их надо искать в пустыне маггиров.

— И ты знаешь, где это?

— Знаю. Мне уже доводилось вести переговоры с маггирами. Собственно говоря, ни с кем другим они и встречаться-то не желают, огораживая свои оазисы песчаной пеленой. Не пытайся пробраться туда, девочка, это только мне под силу.

— Скажи, что ты хочешь за то, чтобы проводить меня туда?

— Забавно. Ты предлагаешь мне плату?

Ты оскорбила его, теперь если хочешь чего-то добиться — вымаливай прощение!

— Послушай, Горон, — заторопилась она; — я же не знаю ваших обычаев. Извини, если сгоряча я сказала что-то, затрагивающее твое самолюбие. Будь настоящим мужчиной и не обращай внимания на такие мелочи. Итак, проводишь?..

— Тараторка. Ты напоминаешь мне песчаного кузнечика, который не перестает стрекотать даже жарким днем. Ты действительно не знаешь моих привычек, и мне жаль, что первая и наиглавнейшая из них такова: я путешествую только в одиночестве. И для тебя это тем более досадно, потому что сейчас я направляюсь именно к маггирам.

— Ну и прелестно! Я не собираюсь надоедать тебе, цепляясь за руку или за край твоего плаща. Ступай себе потихоньку, а я двинусь следом, так что ты меня даже не заметишь.

— Исключается. Быть на расстоянии взгляда — для меня это все равно, что находиться не дальше шага. Сожалею.

Она чуть было снова не топнула ногой.

— Ну, хорошо, хорошо! Ты нарисуешь мне план дороги. В конце концов, покажешь на пальцах. Я понятливая.

— Не только. Ты приставучая, как свежая смола, вот ты какая. И, скорее всего, для выполнения какой-то задачи, о которой мне знать не обязательно, именно тебя и избрали благодаря всем твоим невыносимым качествам… Но, надеюсь, в их число не входит отступление от клятв?

— Мое слово нерушимо.

Еще бы! Ведь это было королевское слово. И невольный тон, которым это было произнесено, как видно, был последней каплей, убедившей Горона.

— Верю. Ступай за мной.

Он наклонился и вытащил из-под скамьи темный ком — это оказался его старый плащ, в который он тут же старательно закутался, несмотря на жару поистине тропической ночи. Направился к выходу, нисколько не сомневаясь в том, что она послушно последует за ним. Снаружи, на широкой ступени, перекрывающей цокольный этаж этой превращенной в жилище скалы, терпеливо дожидался отрок с маленьким кувшинчиком и каким-то зеленым свертком. Горон принял все это как должное, поблагодарив благосклонным кивком и двинулся по этой щербатой террасе вправо, минуя череду узких нор, вгрызавшихся в рыхлый песчаник горы.

— Спальни. Найдешь свободную и переднюешь, — кинул он через плечо Сэнни, которая следовала за ним чуть ли не вприпрыжку.

Терраса начала круто подниматься, скоро превратившись в неогражденную лестницу, но Горон своего шага не убавлял, как видно, проверяя выносливость навязчивой спутницы. Ничего, она пока справлялась. Лиственная крыша была уже совсем близко, и нижние ветви, заметно утратившие к утру свою светоносность, заставили Горона пригнуться. Он остановился, отвел рукой, оплетенной змеиными ремнями, нависшую над лестницей ветку и пропустил девушку вперед. Она скользнула мимо него, постаравшись не задеть даже края его одежды, и неожиданно очутилась на открытой каменной площадке.

Грозовая туча, теряя в своем стремительном беге облачные ошметки, исчезала где-то справа; слева нежная прозелень неба предвещала погожий рассвет. Исчезающая луна едва проглядывала сквозь облачные прорехи на западе, зато на остальном небосводе проклюнулась причудливая россыпь незнакомых созвездий.

— Памятка. — Горон указал на вытянувшиеся в одну линию мерцающие небесные светлячки. — Это — Веретено. Завтра пойдешь прямо на него. Теперь смотри вниз: там начало живой тропы к соседнему подлесью. Как спустишься, увидишь перед собою каменные арки, их всего одиннадцать. Иди от одной к другой, не собьешься, но старайся ни к одной из них не прислониться. Затем — Бездорожная Пустошь, днем пересечь ее невозможно, потому что укрытий и подземных ходов под нею нет. Ночью другое дело, ты не заплутаешься, если с живой тропы не собьешься и будешь держать путь прямо на Веретено. Под утро подойдешь к Горюнову подлесью, входи смело, скажешь: «С благословением Горона», тебя приветят. Есть чем за постой заплатить?

Она растерянно пожала плечами: этого она как-то не предусмотрела.

— Держи, — он протянул ей крошечный мешочек, как ей показалось, наполненный некрупными камешками. — Больше одного соля не давай. Путь-то неблизкий. И еще один соль заплати за поручи, а то как это ты все руки себе не изрезала, просто удивительно. Да, вот еще, это тебе…

Он суетливо, даже как-то по-стариковски сунул ей кувшинчик и что-то мягкое, завернутое в зеленый лист; затряс головой: не отказывайся, мол, и не благодари. Она поняла — бедняга старался, чтобы руки их не соприкоснулись. Тоже, наверное, болят.

— Пора. Я сейчас на заутреннее сходбище к здешнему одинцу зван, освобожусь только после рассвета, — проговорил он устало, — так что нынче мы уж не увидимся. А к вечеру как проснешься, так и пускайся в путь, заката не дожидаясь — под арками-то густая тень, Нетопырь тебя не заметит; он в узкие расщелины не суется, должно быть, крылья помять опасается. У тебя ноги резвее моих, так что я тебя вперед себя пущу. Как в Горюны прибудешь, под купину нырни и сиди там, меня дожидайся. Ну?..

Его манера разговаривать до странности изменилась: словно не она, а он сам ей в спутники напросился. И ждет чего-то.

— Не поняла: что значит — »ну»?

— Слово. Дай слово.

— Какое слово, Горон?

— Честное. Что за всю эту ночь ты ни разу не попытаешься ни приблизиться ко мне, ни хотя бы проследить за мной.

— О чем речь! Это, само собой разумеется. И в эту ночь, да и во все последующие. Я свое слово сказала.

— Помни.

И исчез. Некоторое время летучий шорох его шагов еще доносился снизу, из-под плотной, отливающей металлом листвы, нависающей над лесенкой. Поступь-то у этого бродяги не старческая, так что все эти рассуждения относительно резвости ее ног — это или кокетство, или лукавство. Уж не хочет ли он сам за ней проследить? В таком случае ему уготовано глубокое разочарование. Она не собирается проводить целый день в этом муравейнике, где, как она только сейчас поняла, спят с восхода солнца и до заката, чтобы бодрствовать всю светлую и более или менее прохладную ночь.

И путешествовать под трухлявыми арками, к которым даже прислоняться не рекомендуется, а затем пересекать открытую пустошь (неизвестно еще, какие на ней твари водятся), ей совершенно незачем. Потому что она сейчас пролетит до самого Горюнова подлесья, выберет укромный уголок, где можно будет неприметно для аборигенов появиться завтра поутру, и благополучно отбудет на свою Игуану, где ее уже совершенно определенно заждались… Кстати, по дороге хорошо бы придумать, как объяснить мужу, где она столько времени пропадала, а то что-то затянулась ее «минуточка».

Ах да, она ведь отправилась выбирать место для своего нового замка. Да еще надо проследить, не заблудилась ли эта чернокожая парочка, которую она бросила над самым морем. Итак, вперед, в жаркое, так и не омытое дождем поднебесье. Первая арка внизу… Пятая… Одиннадцатая… Пустошь в три перелета… А вот и искомое подлесье. Горону бы так путешествовать. Топать ему целую завтрашнюю ночь, пока не доберется он сюда, где уже позолоченная рассветом тропинка (почему — живая?) ныряет под свод незнакомой купины. Вот тут мы с ним завтра и встретимся.

А теперь — домой!

Дом — ну не сразу же дом, разумеется, а пока только обрывистый берег, встретивший ее опьяняющей морской благодатью. Никого. Ну, понятно, тихриане проголодались, а у странствующего менестреля безошибочный нюх на то направление, в котором надо искать предполагаемый ужин. Да, кстати об ужине — у нее в руках до сих пор Горонов гостинец. Попробовать? Нет, рисковать незачем. Хотя в кувшинчике может быть диковинное, ни с каким другим не сравнимое вино, да еще тепловатая лепешка, упругая плоть которой прощупывается через оливковый жилистый лист, поддразнивает пряным запахом ее любопытство.

Нет уж, хватит на сегодня сюрпризов. А то еще окажется, что Горон решил попотчевать ее каким-нибудь колдовским зельем… Для джасперянина, нечувствительного к любым инопланетным ядам, это смертельной опасности не представляет, но вот если напиток окажется убийственно пьянящим, то это еще одна заморочка. И без того сейчас предстоит очередное объяснение с супругом — и на что она лазала и кого она гладила…

Кувшинчик и лепешка полетели в море. Сирвенайя, если ты поблизости, то приятного аппетита!

Да, и еще одно: крошечный мешочек, словно сплетенный из конского волоса. Что в нем за камешки?.. Тусклые белые кристаллы. Похоже на соль.

Сэнни опасливо оглянулась по сторонам, потом не удержалась и лизнула-таки один из них. Ничего особенного, действительно соль. А ведь неплохая разменная монета для того уровня, на котором пребывает эта перепрелая Невеста. Кстати, надо будет попросить Эрромиорга, чтобы он связался с баронским домом Цоббу, в чьих владениях расположены все солеварни, и попросил прислать для конюшни ведерко самой крупной соли. И все, все. Домой…

Резкий, упругий толчок воздуха чуть не сбросил ее в море — так бывает, если кто-то, пройдя через ничто , появляется слишком близко. Она отпрыгнула от края обрыва и с немалым изумлением увидала, что этот неосторожный пришелец — не кто иной, как Харр, причем мокрый с ног до головы.

Она уже открыла рот, чтобы посочувствовать и предложить помощь (не иначе как дружиннички потешились, нашли над кем!), как он круто развернулся и, встряхиваясь, как собака, двинулся на нее с поднятыми кулаками:

— Ага, попалась, морда холуйская! Я ж тебя, стерву старую…

— Рыцарь по-Харрада!

Он остановился, протирая глаза:

— Никак ты, княжна? Думал, эта… воеводиха твоя кухонная.

— Кто это тебя искупал?

— Да все она, ведьма гребаная, строфион ее в ляжку! Весь берег обыскал — утопил бы не жалеючи!

Увы, за год чужедальних странствий манеры бродячего певца понесли значительный урон. Мона Сэниа вздохнула — все-таки вина в том была именно ее.

— Ну, летим к дому, там и ужин готов. Разведем вечерний костер, просохнешь…

— Ну, уж нет! Я сначала ее, гадюку, найду да мордой в пень трухлявый!

— С пнем и завтра успеется, — заверила его принцесса. — Дай-ка руку, пора нам в Бирюзовый Дол, а то заплутаешься тут в темноте, ищи тебя потом…

— Сам я.

— В каком смысле — сам?

— А вот в таком.

И менестрель, до сих пор боявшийся высоты пуще огня, зажмурился и шагнул с обрыва.

Принцесса от неожиданности вскрикнула и наклонилась над водой, которая тихо, по-вечернему синела далеко внизу, чтобы точно определить, где перехватить падающее тело.

Под обрывом никого не было.

— Харр! — позвала она, не позволяя себе понять, что произошло. — Харр!!!

Откуда-то с верхушки сосны сорвалась Гуен и с омерзительным хохотом ринулась вниз.

— Гуен, ищи его, ищи! — Она понимала, что приказ бессмысленный, но ее разум отказывался принять то, что произошло на ее глазах.

Гигантская птица заметалась между стволов, врезалась в можжевеловый куст, затихла. Колючки клювом выщипывает у себя из брюха, а может, решила ягодами побаловаться… Искать-то некого.

Мона Сэниа так и стояла не шевелясь, пока не ощутила новый порыв встревоженного воздуха. Теперь Харр появился в нескольких шагах, уже малость пообсохший, с какими-то колосьями в руках.

Вид у него был пришибленный, почти виноватый.

— На Тихри побывал… — прошептан он растерянно; руки его опустились, колоски посыпались на землю. — Ежели все так просто, то, как же я ее не спас?..

Мона Сэниа подошла, мягко положила руки ему на плечи:

— Вернемся в Бирюзовый Дол, милый Харр, я прошу тебя! Там во всем и разберемся.

Он послушно кивнул, позволяя увлечь себя в такой привычный для джасперянки — и такой невероятный для самого себя — полет через ничто, и через мгновение они уже стояли на голубом колокольчиковом ковре.

— Ну, Сэнни, у меня просто слов нет! — командор, разносивший в пух и прах за какие-то провинности покрасневшего Киха, оставил свою жертву и бросился к жене. — Паянну Ких отыскал, а вот где вас с этим гусем носило…

— Харр, — вполголоса проговорила принцесса, обернувшись к «этому гусю». — Продемонстрируй ему.

Менестрель послушно кивнул, зажмурился, сделал вперед коротенький, падающий шажок…

И его уже как не бывало.

Раздался дружный икающий вздох — все, кто был на лугу, остолбенели от изумления.