Толчек восемь баллов

      – Подслушать бы, как там, чего… – тосковал Тихон. – Придумали же для глаз подзорную трубу… Неуж нельзя и для ушей чего выдумать? Насколько легче работать было бы!..
      Родик сказал: .
      – Протянуть такую проволочку… на одном конце коробочка, на другом – трубочка. В коробочку говоришь, в трубочку слушаешь…
      – Нет, – возразил снизу Пиранделло. – Проволочку всегда заметно. Каждый дурак подойдет и оборвет. И все.
      – Правильно! Уж если мечтать – так ни в чем себе не отказывать! – сказал Родик. – Никакой проволочки! Все исключительно через атмосферу, по воздуху… Я в Москве говорю: «Маша!» А Маша мне из Петербурга: «Слушаю!»…
      – Ох, чует мое сердце, неладно там… – тревожно произнесла Маша и показала на окна Сената.

***

      И снова коридоры Сената. Снова табличка: «Комиссия по устройству железных дорог».
      В зале, тоже смахивающем на зал суда, чуть поодаль от трибуны страдал Отто Франц фон Герстнер, а с трибуны вещал граф Татищев:
      – Климатические условия нашей страны послужат сильным препятствием к этому разорительному для населения России нововведению! И потому устройство железных дорог считаю на несколько веков преждевременным!..
      Чиновник пробрался к Татищеву, положил перед ним бумагу:
      – Письмо графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту проекта Герстнера…
      – Отнесите это в «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера», – обозлился граф. – Пусть там и решают!..

***

      А на набережной томительное ожидание короталось болтовней.
      – Надо было и мне туда с Антоном Францевичем! Представился бы кем-нибудь пофигуристее, наврал бы с три короба, и пропустили бы как миленького, – вздохнул Родик.
      – Что же вы, Родион Иванович, думаете, что тама наших людей нет? – усмехнулся Тихон. – У нас, в Третьем жандармском, вас все знают как облупленного.
      – Это еще откуда?
      – Из донесений моих.
      – А про меня знают? – крикнул снизу Пиранделло.
      – Неужто нет!
      – И чё?
      – А ничё. Смеются с тебя.
      – И про меня, Тихон? – улыбнулась Маша.
      – Про тебя, Манечка, даже в Академию наук запрос посылали. Ты для их – явление!
      – Так уж и в академию… – усомнился Пиранделло.
      – Ну ничего, окромя гирь и козы! – рассердился Тихон. – Да на нашу тайную службу такие люди работают!.. И ученые, и литераторы, и торговый народ, и даже несколько графьев!.. И все без денег – исключительно из соображений ума и патриотизьма!..

***

      Чиновник приоткрыл дверь с табличкой «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера» и прошмыгнул к светлейшему:
      – Ваша светлость… От графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту железных дорог Герстнера…
      – Спасибо, братец. Иди с Богом. – Меншиков неторопливо стал разрывать документ на мелкие кусочки. Этот зал больше всего напоминал судилище.
      – Продолжайте, граф, – махнул рукой светлейший. Потоцкий воздел руки к небу и со страстью провинциального трагика закричал с трибуны:
      – Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетающих над ним птиц… Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга… Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!..
      Тут Герстнер поднялся и стал снимать развешанные чертежи, диаграммы, эскизы. Когда он сворачивал их в трубку, руки у него тряслись. Но он спокойно пересек зал, открыл дверь и, обернувшись к светлейшему, сказал всего лишь одну фразу:
      – А все-таки она вертится…
      И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух, словно стая снежинок…

***

      Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Ролику – брегет, Маше – медальон, Тихону – тощий бумажник…
      Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло:
      – Прощайте. Мне незачем больше жить. – И бросился в темные воды Невы.
      – Федя!!! – резко крикнула Маша.
      Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод.
      Наверное, Герстнер истратил слишком много душевных сил, чтобы умереть достойно, и теперь, будучи лишенным возможности отойти в мир иной, рыдал, кричал и бился в истерике:
      – Не хочу жить… Не хочу! Варвары!.. Варвары!..
      Пиранделло прижимал его к широкой груди, шептал по-бабьи:
      – Ну, будя… Ну, уймись, Антон Францыч… Будя…
      – Антон Францевич! Миленький, родненький!.. – причитала Маша. – Жизни себя решить – грех-то какой!.. Все будет хорошо! Вот увидите.
      – Манечка знает, что говорит… – лепетал испуганный Тихон.
      – Успокойтесь, Антон Францевич! – кричал Родик. – Немедленно успокойтесь!..
      – Хорошо, – вдруг сказал Герстнер, лежа в руках Пиранделло. – Я останусь жить. Но пусть погибнет мой проект. Он никому не нужен.
      Герстнер дрыгнул ногами и швырнул в воду чертежи и проект.
      – Пиранделло! Держи Антона!!! – завопил Родик. Одновременно в воздух взвились четыре тела, одновременно в воду шлепнулись Родик, Маша, Тихон и коза Фрося…

***

      В апартаментах Герстнера на протянутых веревках сушилась мокрая одежда спасателей, чертежи, эскизы.
      Завернувшись в скатерть, как в тунику, Маша проглаживала утюгом чью-то мокрую рубаху.
      У жарко натопленной печи сушилась обувь, грелся голый Тихон в одной набедренной повязке. Его кремневый пистолет пеньковыми веревками был приторочен под левой подмышкой точно также, как через полтораста лет станут носить оружие тайные агенты всего мира…
      Коза Фрося, укутанная в армяк Пиранделло, лежала на узкой софе, что-то жевала, трясла мокрой бородой…
      Босоногий Родик в халате на голое тело нервно расхаживал:
      – Стыдно, Антон Францевич, и недостойно интеллигентного человека!.. Сегодня ваша жизнь и ваш проект уже принадлежат…
      – Российской империи, – вставил дрожащий Зайцев.
      – А ты вообще молчи! Не умеешь плавать – нечего в воду прыгать! – разозлился Родик.
      – Все прыгнули – и я прыгнул, – виновато пробормотал Тихон.
      – Вы талантливый инженер, Антон Францевич!..
      – Очень плохо в России жить инженеру, – простонал Герстнер.
      – Эх, Антон Францыч, – вздохнул Пиранделло. – А кому на Руси жить хорошо?
      – Как ты сказал, Пиранделло? – удивился Родик.
      – А чего я такого сказал?! Чуть что – сразу Пиранделло!..
      – Я здесь совсем недавно, а уже заметил, что существование в России окружено такими стеснениями… – слабым голосом проговорил Герстнер.
      – Что каждый лелеет тайную мечту уехать отсюда куда глаза глядят, – подхватил Родик. – И заметьте, Антон Францевич, дело вовсе не в политической свободе, а просто в личной независимости, в возможности свободного передвижения, в обычном выражении естественных человеческих чувств…
      Зайцев в панике заткнул уши, закричал тоненько:
      – Я этого не слышал, господа! Вы этого не говорили!..
      – Ой, да не верещи ты, инакомыслящий! – поморщился Родик. – Будто на облаке живешь…
      Маша поплевала на утюг.
      – Родион Иваныч! Тихон!.. Золотце вы мое! Чем друг с дружкой собачиться – подумали бы, что дальше делать.
      Тихон неуверенно почесал в затылке:
      – Есть, конечно, один человек. Он и по нашему департаменту проходит, и с Алексан Христофорычем на короткой ноге. Он слово скажет – на всю Россию слышно. Но… Очень любит это самое… Туг не грех и сброситься…
      Тихон подошел к столу, развязал нагрудный кожаный мешочек и вынул оттуда несколько смятых ассигнаций. Герстнер пораженно приподнялся на постели. Тихон сказал:
      – Вот. Все, что есть.
      – Откуда это у тебя? – насторженно спросил Пиранделло.
      – Премия, – с милой гордостью ответил Тихон.
      – За что?! – вскричал Родик.
      – За вас, – скромно улыбнулся тайный агент.
      Герстнер потерял сознание и упал на подушки.

***

      Следующим утром Родион Иванович вел под руку редактора и издателя «Северной пчелы» Фаддея Бенедиктовича Булгарина.
      – Ах, Фаддей Бенедиктович! Вы же не только светоч российской словесности, но и рупор передовой общественной мысли…
      – Вы мне льстите… Однако чем могу служить?
      – Вы, конечно, наслышаны о проекте Герстнера?
      – В общих чертах, – осторожно сказал Булгарин.
      Родик достал из кармана конверт, протянул его Булгарину:
      – Вот здесь письмо, объясняющее выгоды устроения железных дорог. Мы льстим себя надеждой, что если к этому наброску вы приложите хоть частицу своего тонкого ума и высокого таланта – эта штука станет посильнее, чем «Фауст» Гете!
      – Вы, уважаемый Родион Иванович, не очень ясно представляете себе все тонкости издательского дела…
      И тут Родик вложил в руку Фаддея Бенедиктовича пачечку денег:
      – На нужды отечественной литературы, дорогой Фаддей Бенедиктович. – Родик смотрел на Булгарина ясными, безгрешными глазами.
      Они остановились у входа в редакцию «Северной пчелы».
      – Надеюсь, завтра вы сможете уже прочесть статью, любезный Родион Иванович, – поклонился Булгарин и вошел в подъезд редакции.
      Оставшись один, Родик в восторге от самого себя вдруг по-мальчишески подпрыгнул, сотворил в воздухе этакое коленце и умчался.

***

      Войдя в свой кабинет, Булгарин увидел следующую картину: в кресле для посетителей, не по-русски раскованно, сидел чрезвычайно симпатичный, худенький и элегантный человечек с длинными вьющимися волосиками и ангельским лицом с большими голубыми глазами.
      Это был Иван Иванович.
      В левой руке Иван Иванович держал дамскую дымящуюся пахитоску, а в правой – длинную сверкающую шпагу. Острие клинка упиралось в горло огромного швейцара Семена, пригвожденного к стене. Руки Семен держал на затылке.
      – Что?.. Что такое?! – ошеломленно спросил Булгарин.
      – Ну, что же ты, Семен? – очаровательно улыбнулся Иван Иванович. – Докладывай, шалун. Докладывай…
      – К вам пришли, Фаддей Бенедиктович… – сдавленно произнес Семен, боясь шелохнуться.
      – Кто пришел? – игриво спросил Иван Иванович и пощекотал горло Семена клинком шпаги. – Проказник!..
      – Господин Иванов… – в ужасе прохрипел Семен.
      – Умница, – похвалил его Иван Иванович. – А теперь ступай на место и, пока я не выйду отсюда, к Фаддею Бенедиктовичу никого не впускай. И убегать не вздумай – зарежу, как кролика.
      Он убрал шпагу от горла Семена и сообщил ему начальную скорость легким уколом в зад. Семен пулей вылетел за дверь.
      Иван Иванович положил на стол толстую пачку ассигнаций и вежливо указал клинком шпаги на редакторское кресло:
      – Присаживайтесь, Фаддей Бенедиктович. Садитесь, садитесь. У меня тут возникло к вам одно маленькое, ну буквально крохотное дельце…

***

      В пригостиничном трактире Герстнер потрясал свежим номером «Северной пчелы» и кричал:
      – Я его на дуэль вызову!..
      – Нет! Это я его вызову на дуэль… – Родик вырвал газету у Герстнера. – «Светоч российской словесности…» Мать его за ногу! Извини, Машенька…
      – Как же это он?.. – Пиранделло смял оловянную кружку в комок.
      – «Как, как»! Взял деньги, чтобы написать статью за железные дороги, а написал против! – Родик бросил газету под стол.
      – Не ожидал я от Фаддея Бенедиктовича, – вздохнул Зайцев. – С ним сам Алесандр Христофорович на короткой ноге…
      – Я б им обоим ноги из задницы выдернул… Извини, Манечка, – сказал Пиранделло.
      – Федор! – вскричал Зайцев. – Я этого не слышал! Наш Александр Христофорыч…
      – Ваш Александр Христофорович еще две недели назад обещал устроить мне аудиенцию у царя, – желчно проговорил Герстнер. – Где эта аудиенция?! – Герстнер выругался по-немецки и тут же галантно извинился: – Простите меня, Мария.
      – Нужен прямой выход на самого царя! – решительно сказал Родик, но тут же сник и честно признался: – А как это сделать – ума не приложу…
      – Но это-то проще всего! – воскликнула Маша и поднялась из-за стола. – Чего же вы раньше-то молчали?! Эх, вы…

***

      В Летнем саду на берегу пруда Николай в окружении фрейлин кормил лебедей. Каждая держала в руках кулек с кормом, и государь вот уже несколько раз подряд воспользовался услугами одной и той же фрейлины. Это было тут же замечено стоявшими наверху придворными.
      – Поздравляю. Сегодня государь особенно благосклонен к вашей дочери… Я искренне рад за вас.
      – Спасибо, мой" друг! Ваше последнее повышение в чине благодаря очарованию вашей жены меня тоже очень радует!..
      Вдруг все лебеди как по команде повернулись и поплыли к другому берегу. Царь растерянно посмотрел им вослед и увидел на противоположном берегу Машу. Лебеди подплыли к Маше, вытянули к ней шеи, что-то залопотали. Маша рассмеялась. Лебеди тоже…
      Николай грозно крикнул Маше:
      – Сударыня! Благоволите подойти ко мне!
      – С удовольствием, ваше величество, – ответила Маша и легкой, грациозной походкой направилась к царю.
      Лебеди поплыли за ней. Царь невольно залюбовался Машей, расправил усы, придал лицу томность и спросил:
      – Кто вы, дитя мое?
      – Меня зовут Мария, ваше величество, – улыбнулась Маша.
      Фрейлины презрительно разглядывали Машу. Одна достаточно громко сказала по-французски:
      – Она даже реверанс не может сделать!..
      – А что такое «реверанс»? – тут же спросила по-французски Маша, чем привела царя в неслыханное удивление!
      – И одета как чучело!., – сказала другая фрейлина по-немецки.
      – Что вы говорите? – огорчилась Маша на немецком языке. – А мне казалось, что вполне прилично… Очень жаль.
      – Она вообще выглядит отвратительно! – по-английски сказала третья фрейлина.
      Маша совсем было расстроилась, но посмотрела на царя и спросила его по-русски:
      – Это действительно так, ваше величество? Николай оправился от изумления и поспешил успокоить Машу:
      – Что вы! Что вы, дитя мое!.. Это шутки… – Николай гневно повернулся к фрейлинам: – Это недобрые и недостойные шутки!
      Он любезно взял Машу под руку и повел по аллее Летнего сада.
      – Откуда вы знаете языки, дорогая Мари? – спросил Николай.
      – Я их не знаю, ваше величество… Я просто слышу и стараюсь понять… А уж отвечается как-то само по себе.
      – Но это невозможно!
      – Возможно, ваше величество. Нужно быть только очень внимательной к людям. Вы никогда не пробовали?
      – М-м-м… Прелестница!.. – Николай прильнул губами к руке Маши. – Поедемте ко мне, Мари! Поговорим… Послушаем музыку…
      – С удовольствием, ваше величество, – просто ответила Маша.
      Притаившийся за кустом Зайцев всхлипнул и в ужасе прикусил руку…

***

      Объединенные любовью к Маше Герстнер, Родик, Тихон и Пиранделло в панике мчались по Петербургу.
      – Если бы я не знал, как у вас подозрительно относятся к браку с иностранцем, я бы тут же сделал ей предложение!.. – на бегу кричал задыхающийся Герстнер.
      – Да я его сейчас своими руками с престола свергну! – орал Пиранделло, громыхая сапогами. – Не посмотрю, что царь!.. Я ее, нашу Манечку, раньше всех полюбил и в обиду не дам!..
      Тихон чуть не плакал на бегу:
      – Боженька милостивый!.. Сохрани рабу Божью Марию от его величества!.. Нешто нам неведомо, как он с девицами обращается?! В кои-то веки промеж государственных дел по безопасности Отечества пришла ко мне моя личная любовь!..
      – Прекрати причитать! – рявкнул на него Родик. – Вспомни точно, что он ей сказал? Какими словами?..
      – Поедем, говорит, ко мне… Музычку послушаем… И она, рыбка наша…
      – Быстрей!!! – скомандовал Родик и вырвался вперед. – «Музычку послушаем»… Мало ему придворных потаскух!.. «Музычку послушаем»! Прием-то еще какой гнусный, затасканный! Пошляк!..

***

      В тех же покоях, где Николай обычно развлекался с фрейлинами, музыкальная шкатулка играла уже знакомую нам мелодию.
      На широкой кровати под балдахином Маша как могла отбивалась от откровенных притязаний монарха в уже расстегнутом мундире.
      – Мари!.. Я влюблен… Запах вашего тела… Хотите быть первой фрейлиной двора? Сольемся в едином экстазе!.. – бормотал царь.
      – Ваше величество, нужно принять господина Герстнера… – уворачивалась Маша от царских объятий. – И как можно скорей. Это необходимо всей России…
      – Да, да!.. Конечно!.. Завтра же я приму его!.. Я сделаю для тебя все! А сейчас!.. Божественная!!!
      Николай на секунду замешкался. Маша вырвалась и вскочила на ноги. Прижавшись спиной к стене, она рассмеялась и сказала царю:
      – Хорошо, хорошо… Успокойся, миленький! Но завтра же господин Герстнер должен быть здесь. Ладно?
      – Завтра же! Завтра же!.. – в восторге закричал царь и бросился к Маше, срывая с себя мундир.
      – Ну а теперь помоги и мне, Господи, – устало вздохнула Маша и просто растворилась в глухой стене.
      С раскрытыми объятиями Николай так и влип в то место, где только что была Маша.
      Он потрясенно оглянулся, потом схватил колокольчик и яростно затрезвонил.
      Дверь отворилась, показалась физиономия лакея.
      – Фрейлину сюда немедленно! – в нетерпении закричал царь.
      – Какую, ваше величество?
      – Любую! И как можно быстрей!..

***

      Гонимые жаждой мести за поруганную честь своей любимой, Герстнер, Пиранделло, Тихон и Родик ворвались через арку Главного штаба на Дворцовую площадь так, словно собирались с ходу взять Зимний дворец.
      Добежав почти до Александрийского столпа, они вдруг увидели спокойно идущую через площадь Машу. Мокрые, измученные, задыхающиеся, они остановились как вкопанные.
      – Батюшки! – удивилась Маша. – Да что это с вами? Куда это вы?
      Никто не ответил ей ни слова. Каждый с испугом оглядывал Машу, отыскивая на ней следы царского насилия…
      И тогда Маша внезапно поняла, что так взволновало ее друзей. Она подмигнула им и сделала успокоительный жест рукой – дескать, не волнуйтесь, братцы, все в порядке!
      На следующий день у отеля «Кулон» прифранченного Герстнера сажали на извозчика всей компанией: Пиранделло снимал с Герстнера невидимые пушинки, Зайцев поправлял на нем жабо, Родик наставлял:
      – Больше выпячивайте военные выгоды проекта! И не сутультесь. Государь ценит бравый вид и отменную выправку.
      Маша обняла Герстнера, расцеловала его в обе щеки.
      – С Богом…

***

      В приемной императора придворные, фрейлины, титулованные хозяева русского извоза, генералы и министры в ожидании государя разбились на маленькие группки. Шептались, любезничали, интриговали – словом, очень старались не обращать внимания на стоны, вздохи и ритмичное поскрипывание, доносившиеся сквозь знакомую нам уже мелодию музыкальной шкатулки из-за двери царских покоев.
      Только какой-то старичок генерал переходил от одной группки к другой и жалобно спрашивал:
      – Прошу прощения, господа… Вы не видели моей жены? Когда он с тем же вопросом обратился к Герстнеру, стоявший рядом Бенкендорф прислушался и ответил:
      – Думаю, что она вот-вот появится, генерал. Стоны из-за двери перешли в финальный вопль и оборвались. Замолкла и музыкальная шкатулка.
      Мужчины тут же перестали шептаться и одернули свои мундиры, фрейлины прекратили щебетать и привели в порядок платья и прически.
      Отворились двери царских покоев, и государь явил придворным свой победительный лик. Из-за его спины выпорхнула молоденькая жена старичка генерала и торжествующе оглядела всех женщин в приемной. Генерал бросился к ней:
      – Где вы были, Катрин?!
      Жена генерала скосила глаза на государя и ответила:
      – В раю!
      Николай польщенно улыбнулся и громко объявил:
      – Сегодня я приму всех, господа!

***

      В номере у Герстнера в тягостном ожидании полукругом сидели Маша, Родик, Тихон, Федор и коза Фрося. Завороженно уставившись в одну точку, они не могли оторвать глаз… от большого, подсвеченного сзади, аквариума, в котором суетилась уйма нарядных разноцветных рыбок. Таинственность рыбьего мельтешения очень напоминала приемную государя-императора…
      Федор тяжело вздохнул, сказал, не отводя глаз от аквариума:
      – Как-то там наш Антон? Хоть бы глазом глянуть…
      Не в силах оторваться от аквариума, Маша спросила:
      – Ну неужели люди ничего не могут придумать, чтобы видеть через дом, города, губернии?..
      – А нам, агентам, насколько было бы легче! – сказал Тихон.
      Родик с ходу подхватил идею:
      – Сидеть бы вот так дома, смотреть бы вот в такой примерно аквариум и наблюдать, что происходит сейчас во дворце! И слышать, кто что сказал…
      – Так тебе все и покажут – держи карман шире, – пробормотал Федор, а Фрося заблеяла, будто рассмеялась.

***

      А в это время взволнованный Герстнер говорил царю:
      – …Между Петербургом и Москвой по железной дороге можно будет за двадцать четыре часа перевезти пять тысяч человек пехоты, пятьсот конников со всей артиллерией, обозом и лошадьми…
      – Да, это заслуживает внимания, – сказал Николай. – Однако, должен признаться, я не люблю войны – она портит солдат, подрывает дисциплину в армии и очень пачкает мундиры!..
      – Ваше величество, – сказал граф Татищев, – паровая тяга не может быть допущена у нас, ибо полное отсутствие каменного угля в России повлечет за собой истребление русских лесов…
      – Эта затея так же нелепа, ваше величество, как если бы вдруг Россия вздумала закупать пшеницу в заморских странах, – подхватил граф Бутурлин.
      Николай улыбнулся оригинальному сравнению – все рассмеялись.
      – Чугунные колеи уничтожат извозный промысел, ваше величество, – поклонился князь Меншиков. – Крестьяне лишатся хлеба насущного и счастливой возможности платить подати и оброки своим господам.
      – Вот это уже деловой разговор, – усмехнулся Бенкендорф.
      Меншиков на секунду смешался, но тут же поспешил добавить:
      – А потом, ваше величество, отчего же господин Герстнер не построил такие же дороги в своей Австрии? Не водятся ли там за ним какие-либо грешки, от коих он и бежал к нам в Россию со своими странными, чуждыми нам идеями?
      Царь вопросительно посмотрел на Бенкендорфа. Тот сказал:
      – Ну, это легко проверить…
      Потоцкий решил поддержать Меншикова и бездумно воскликнул:
      – Ваше величество! Что может сравниться с нашей простой, верной, истинно русской лошадкой?! А выдумки господина Герстнера… Что-то в этом есть… Иудейско-масонское!..
      Николай удивленно глянул на Бенкендорфа. Шеф жандармов ответил ему легкой улыбкой и отрицательно покачал головой.
      – А что министр финансов? – спросил успокоенный Николай.
      – У нас на такие забавы денег нет, ваше величество.
      Но Герстнер не сдался:
      – Ваше величество, все доводы моих противников основаны на предположениях, а не на инженерном расчете. Строительство двадцати пяти верст железной дороги с оплатой паровозов в Англии и вагонов в Бельгии обойдется в три миллиона рублей. Я предлагаю в виде опыта построить такую дорогу увеселительного характера между Петербургом и Царским Селом. Там как раз двадцать пять верст…
      Фрейлины восторженно зааплодировали. Николай строго обернулся. Аплодисменты мгновенно смолкли. Царь спросил Герстнера:
      – На какие деньги?
      – Я завтра же открою акционерное общество и соберу эту сумму в течение суток! – уверенно ответил Герстнер.
      Николай увидел умоляющие глаза жены старичка генерала.
      – Быть по сему, – сказал он. – Пробную увеселительную дорогу я дозволяю.
      Молоденькая генеральша восторженно запрыгала, захлопала в ладоши. Царь с улыбкой взглянул на нее и сказал:
      – Раз мой народ хочет железную дорогу – он будет ее иметь! Вместе с тем, господин Герстнер, прошу соблюдать условия нашего уговора. Пункт первый – никаких государственных субсидий! Пункт второй – ваше акционерное общество будет контролировать граф Бенкендорф. Пункт третий – все проекты воксалов буду утверждать лично я. Пункт четвертый – специалистов необходимо выписать из-за границы. На наших не надеяться. И наконец, пункт пятый – национальность. Никаких французов! Этих господ мне не надо!..

***

      Вокруг двухэтажного особняка с вывеской «Акционерное общество Царскосельской железной дороги» толпился народ, подъезжали и отъезжали коляски, экипажи. В центральные двери особняка медленно и неумолимо двигался людской поток всех званий и сословий…
      У входа в дом Пиранделло сдерживал нетерпеливую толпу:
      – Не напирай!.. Осади! Тебе – направо… Тебе – налево… А вам – прямо! Направо! Налево!.. Прямо!..
      Те, кого Пиранделло посылал влево, двигались к железной решетчатой клети с маленьким окошком, где восседал Тихон Зайцев и принимал деньги от желающих купить акции. На столе для острастки лежат пистолет, высилась стопа акций.
      Тихон считал деньги, выдавал акции и говорил каждому:
      – Получите. Распишитесь. Следующий. Получите. Распишитесь…
      И вдруг перед его носом возникла толстенная пачка денег. Тихон замер, осторожно поднял глаза. У окошка стоял князь Воронцов-Дашков.
      – Это как?.. – пролепетал Тихон.
      – На все, – сказал князь.
      …Те, кому следовало идти направо, направлялись в другой угол, где Родион Иванович набирал рабочую силу, заключал договора с подрядчиками…
      – Сколько можешь дать землекопов? – спрашивал Роди к.
      – Дак душ полтораста дам, Родион Иваныч…
      – Отлично! Завтра поставишь на работу сто пятьдесят человек, а распишешься, будто получал деньги на двести. Понял?
      – Чего ж тут не понять?.. Сидеть у ручья и…
      – Иди, иди. Не твоего ума дело. Следующий!..
      На промежуточной площадке, откуда лестница раздваивалась и уходила на второй этаж, высилась огромная уродливая каменная скульптура какой-то богини с подносом в руках. На этот поднос и водрузил Пиранделло свою чудовищную штангу, да еще для верности привязал ее веревкой к могучей шее богини.
      …Те, к кому Пиранделло обращался на вы, следовали прямо к столу Отто Франца фон Герстнера.
      На фоне богини со штангой Герстнер принимал иностранцев. За его спиной стояла Маша и переводила ему со всех языков:
      – Он говорит, что он специалист по мостам и виадукам…
      Герстнер подозрительно оглядел чернявого иностранца.
      – А на каком языке вы с ним разговариваете?
      – А я откуда знаю, Антон Францевич?! Сейчас спрошу. – Маша спросила, иностранец ответил. – По-голландски говорим.
      – Очень хорошо! – обрадовался Герстнер. – Берем. Давайте следующего!..

***

      – А вот здесь засел наш человек, – сказал князь Меншиков и ткнул пальцем в план Петербурга, разложенный на чайном столе у бассейна на Крестовском острове. – Сегодня мне наконец удалось снабдить его последней моделью корабельного орудия страшной разрушительной силы, созданной нашими министерскими умельцами, имена которых, по соображениям строжайшей секретности, еще долгое время будут оставаться в тени…
      Татищев, Бутурлин и Потоцкий склонились над планом, словно полководцы перед решающим сражением. Меншиков посмотрел на часы.
      Ровно через семь минут «Акционерное общество Царскосельской железной дороги» перестанет существовать!
      – С Богом! – перекрестился Потоцкий.

***

      С высоты шестого этажа, из чердачного слухового окна, Иван Иванович смотрел вниз на двухэтажный особняк «Царскосельской дороги». Тут же на чердаке стояло огромное корабельное орудие с подзорной трубой на манер оптического прицела.
      Рядом на деревянной стрехе висели зеркальце в затейливой рамке и баллистический график будущего полета ядра. Иван Иванович кокетливо погляделся в зеркало, что-то грациозно поправил в прическе, посмотрел на часы и сделал пометки в графике.
      Затем он прильнул к «оптическому прицелу», и прицел сразу же заполнился красивым лицом Пиранделло.
      – Какой хорошенький… – очень по-женски прошептал Иван Иванович, трагически закусил нижнюю губу, поджег фитиль и начал отсчет: – Фюнф… фор… труа… цвай… уна… Пуск!!!
      И поднес фитиль к пушке. Орудие оглушительно грохнуло, ядро вылетело из жерла, но вопреки расчетам полетело не вниз, на особняк Герстнера, а взвилось куда-то вверх и умчалось в небеса.
      Когда дым рассеялся, Иван Иванович посмотрел вниз и увидел целехонький особняк. Он мгновенно приложил свою длинную шпагу к прицелу на стволе. Прямизна прицела полностью совпадала с прямизной шпаги. Потрясенный, он приложил шпагу к орудийному стволу, и тут ему стало ясно, что ствол пушки безнадежно крив!
      – О, рашен-калабашен!.. – зарыдал ангел террора.

***

      Тем временем ядро неслось над Петербургом и достигло Крестовского острова. Здесь оно истратило запас энергии и упало рядом с чайным столиком у бассейна, где светлейший князь Меншиков со своими графами пил чай с вареньем.
      Ядро по инерции закатилось под чайный стол. Светлейший и графы замерли и зажмурились. И тут из-под стола раздался жуткий взрыв.

***

      …Когда опоздавший на совещание Воронцов-Дашков подошел к бассейну, не было ни чайного столика, ни плетеных кресел, ни самовара… В бассейне, так и не выпустив из рук блюдец и чайных чашек, плавали титулованные хозяева российскою извоза.
      Князь Воронцов-Дашков светски раскланялся: – Господа, я прошу простить меня за опоздание. Дела. А почему вы решили купаться в одежде?..