ИнтерКыся - ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

      — Вы берете дохлую Крысу... — начал было я и поперхнулся. — Пардон! Еще пардон!.. В нашем частном случае вы договариваетесь с любой союзнической Крысой, чтобы она притворилась мертвой, осторожно берете ее за шкирку — храни Господь сделать ей больно, и несете ее хозяину облюбованного вами Заведения. И молча кладете Крысу перед ним. С понтом — вроде бы вы ее поймали только что у него в кладовке или еще черт знает где... Дальше я вам гарантирую восторги Людей и мольбы о том, чтобы вы унесли Крысу. Вы с Крысой в зубах заходите за угол, прощаетесь с ней до вечера и возвращаетесь в Заведение, где вас кормят и умоляют остаться здесь навсегда! Все. Отныне эта Крыса — ваш постоянный партнер. Сработаетесь — будете вдвоем шустрить в этом доме, как вам заблагорассудится. Отныне вы — хозяева в этом доме! Но два-три раза в неделю вы со своим партнером должны повторять этот маленький спектакль, чтобы Люди понимали, что теперь они без вас и дня прожить не смогут.

* * *

      Ба-а-а-альших трудов стоило уговорить Крыс принять участие в этом эксперименте!..
      Лишь после многократных обещаний, что Коты и Кошки напрочь подавят в себе всяческие опасные и вредные охотничьи инстинкты, только после, клятвенных заверений о последующем равномерном разделе добычи Крысы согласились на этот вариант.
      Разбивка Котов и Крыс по партнерским парам тоже стоила чудовищных усилий: для того чтобы обезопасить себя, Крысы требовали себе в партнеры небольших и слабосильных Кошек. В случае автоматического проявления природных Кошачьих наклонностей Крыса и сама была бы в состоянии справиться с Кошкой. Или с Котом.
      Причем Крысы на роль «трупов» подбирались из бойцовской Группы охраны. Их вес, вид и передние резцы даже у бывалых Котов вызывали чувство озноба.
      Мелковатые Коты и Кошки, отобранные Крысами себе в партнеры, вопили, что им не под силу таскать таких гигантов, и они требуют себе Крыс поменьше...
      Короче говоря, репетиции мы начали только лишь через час.
      Актерское мастерство по изображению «трупов» Крысам преподавал Первый Советник Мадам — старый седой Крыс. Он так натурально играл, что мы все — и Коты, и Крысы, один раз жутко напугались! Нам почудилось, что старый Крыс действительно умер. Но, слава Богу, оказалось что он, изображая «труп», просто-напросто заигрался и заснул!..
      Я взял на себя показ этюда приноса Крысы к Хозяину, предположим, мясного магазина. Хозяина играл пожилой потертый Кот Хемфри из нью-йоркской Публичной библиотеки. Дай Господь, чтобы все Люди, торгующие мясом, были бы хоть наполовину так интеллигентны, как старина Хемфри!..
      Во время репетиции между Котами и Крысами стояла непрекращающаяся ругань, а взаимные упреки и обвинения в бездарности так и сыпались на головы как одних, так и других. И все же!..
      И все же спустя еще час мы достигли первых пристойных результатов!!!
      Впервые за сегодняшнюю ночь я смог передохнуть...

* * *

      О том, чтобы разбудить меня утром, — не могло быть и речи!
      Бедный Тимур даже совал мне под нос кусок свежайшей сырой мерлузы из корейского рыбного магазина, которую я за последние два дня полюбил на всю оставшуюся жизнь! Но тщетно...
      Голос Тимура, умолявшего меня проснуться, ибо он опаздывает в школу, я слышал словно с другой стороны земного шара. Хотя и ощущал, как Тимур в отчаянии запихивает меня в свой рюкзак, но открыть глаза так и не смог...
      Я дрых самым пошлым образом и по дороге в школу, и в школе, и поэтому ничего толкового о своем первом посещении американского учебного заведения сказать не могу.
      Помню только неясный дикий шум и гам и странные, с моей точки зрения, запахи для детского учреждения, где явственно тянуло вчерашним алкоголем, дешевой косметикой, самой разной жратвой, резиновой жвачкой всех сортов, сигаретами, каким-то наркотиком, откровенным сексом и, не поверите, даже оружием!..
      Потрясенный столь НЕДЕТСКИМИ запахами, я сквозь глубочайший и вполне заслуженный сон пару раз приоткрывал глаза и слегка высовывался из рюкзака, но не увидел ничего особенного, что разительно отличало бы американскую школу от русской.
      У нас за пустырем, напротив нашего с Шурой дома в Ленинграде, была почти такая же школа, и мы с моим соседом и корешем бесхвостым Котом-Бродягой иногда харчились там на кухне школьной столовой. Взяли мы эту кухню старым испытанным способом — на дохлую крысу.
      В отличие от русской школы в американской были телефоны-автоматы, и девочки почти все были одеты, как мальчики. Никакой формы! Кто во что горазд...
      В классе я сумел заметить своим осоловелым, полуспящим глазом, что мистер Хьюз, классный руководитель Тимура, оказался молодым парнем в джинсах, ковбойских полусапожках с разными медными блямками и заклепками, клетчатой байковой рубахе, из-под расстегнутого воротничка которой выглядывала белая майка, и в какой-то замшевой жилетке с бахромой из тоненьких полосок кожи. И сидел он в классе не на стуле за своим учительским столом, а прямо на столе, поставив свои башмаки с медными заклепками на стул! И мне сквозь сон это очень в нем даже понравилось...
      Я проснулся и хоть чуточку стал соображать только лишь в сабвее. Очухавшись, я обнаружил, что на шее у меня повязан какой-то зеленый бантик, а голова Тимура украшена старой зеленой шляпой. Обе щеки Тимура были разрисованы зелеными листиками.
      А вокруг нас бесилась и вопила уйма пацанов и девчонок из Тимурова класса. И все они были разрисованы зеленой краской в цветочек, у всех были шапки, шляпы, косынки зеленого цвета, зеленые бантики в петлицах, а у некоторых девчонок даже волосы были зеленого оттенка! Даже мистер Хьюз, ехавший с нами, был в каком-то зеленом колпачке и с зелеными очками на носу.
      А еще я заметил, что наш Тимурчик, когда-то нахлебавшийся в России дерьма под самую завязку, а теперь самый храбрый, самый замечательный пацанчик, с которым я когда-либо сталкивался, — самый маленький в классе. Ну буквально все, даже самые плюгавые, были выше его на полголовы. То-то мне в порту тогда показалось, что ему лет девять, не больше!..
      Я вообще-то раньше старался на Детей внимания не обращать. У Котов и Кошек с Детьми отношения обычно напряженные. А тут вот столкнулся нос к носу с таким Тимуром и думаю — найду Шуру Плоткина, перееду к нему в какой-нибудь Бруклин или Бронкс, а Тимур останется в Квинсе. Вот как тут быть? Известно же, что далекие расстояния для любви и дружбы — ужасно опасная штука!..
      В это время к нам подсаживается такая смазливая деваха лет тринадцати, но уже с титьками и задницей вполне взрослого размера, облапывает нахально моего Тимурчика, хихикает и начинает шарить по нему своими лапами. И вроде бы в шутку лезет к нему в ухо своим языком!..
      Мой Тимурчик как задышит, как задышит!!! Покраснел, как Государственный флаг Советского Союза, только вместо золотого серпа и молота у него на мордочке зеленый листок нарисован.
      Отталкивает эту курву малолетнюю, бормочет: «Отстань, дура!..» А у самого голос срывается — вот-вот задохнется от желания. И пипка у него (сам вижу!) ну просто на дыбы встает — сейчас его ветхие джинсики по швам разлетятся! Батюшки! Что делать-то, думаю?!
      А та наседает на Тимура, подмигивает подружкам — дескать, посмотрите, как надо пацанов заводить! И своей наглой лапой с грязью под ногтями и облупленным маникюром на них же лезет прямехонько к Тимуровой ширинке. А тот и без того уже трясется, бедняга...
      Все, думаю, пора спасать парня! На хрен ему эта несвоевременная половуха?! Придет время — пожалуйста. На здоровье. А пока...
      Высунулся я наполовину из рюкзака да как шваркну выпущенными когтями по ее наманикюренным пальцам! Она, конечно, в голос заблажила на весь вагон, а мистер Хьюз, их классный руководитель, посмотрел поверх зеленых очков на то, как она слизывает кровь со своих царапин, и так спокойненько-спокойненько говорит:
      — Ну, вот видишь, Мэгги... Я же говорил тебе, что ты не всем нравишься. А ты мне не верила.
      Ехать до Манхэттена пришлось долго, и мистер Хьюз напомнил своим ученикам, что такое День святого Патрика. Само собой, я тоже развесил уши...
      Оказалось, что это знаменитый праздник ирландской культуры весны и возрождения. Возрождения чего — я не понял... Был там такой тип — миссионер Патрик, который приволок откуда-то в Ирландию какое-то там христианское учение — и стал самым уважаемым святым ирландского народа. Как Ленин в России. Это мне Шура еще рассказывал со своей обычной усмешечкой.
      Так вот, этот Патрик умел договариваться со Змеями и прогонял каких-то Злых Духов (которых, наверное, сам и придумал...) с помощью обыкновенного зеленого листочка клевера. Этот листочек и стал символом Ирландии. И в День святого Патрика каждый житель Америки — белый, черный, желтый, любой! — как бы становится ирландцем!.. Нарисовал листок клевера на роже, напялил зеленую шляпку — и ты уже натуральный ирландец. И сегодня этот праздник в Нью-Йорке отмечается уже в двести тридцать шестой раз!..

* * *

      Когда мы наконец вылезли из сабвея прямо у Рокфеллер-центра и под предводительством решительного и веселого мистера Хьюза рванули к углу Пятой авеню и Сорок шестой улицы, протиснулись сквозь тучу народа и заняли лучшие места в первом ряду у самого ограждения, по Пятой авеню уже шла замечательная процессия!
      Видно мне было изумительно: задними лапами я стоял в рюкзаке за плечами Тимурчика, а передними опирался о его плечи. Тимур комментировал мне все происходящее, а сзади нас, как самых маленьких, оберегал мистер Хьюз. Не давал нас толкать и заслонять вид на процессию...
      Шли какие-то гвардейцы с барабанами и тоскливыми дудками — «волынками», как сказал мистер Хьюз. Шли полицейские, катились в зеленых колясках инвалиды всех войн, девочки из школы «Дрик Тауншип Дракон» в одних купальниках размахивали лентами и делали всякие гимнастические упражнения. А перед ними, с короной на голове и в норковой шубке, вышагивала «Мисс Нью-Йорк» Килин Криник!..
      С целой свитой фальшиво веселящихся солидных дядечек руководящего типа шел губернатор Патаки. В петлице его черного пальто красовался зеленый листок клевера. Неподалеку от губернатора, в одном пиджаке и зеленом галстуке, топал мэр Нью-Йорка Джулиани. И губернатор, и мэр махали нам руками, посылали воздушные поцелуи всем стоявшим за ограждениями, словом, вели себя как отцы родные...
      За ними топали какие-то вопящие грымзы — ни одной хорошенькой! Несли плакат — «Англичане! Руки прочь от Ирландии!».
      И все вокруг было зеленым! У некоторых — даже уши...
      Ах, как мне стало жалко, что Мой Шура Плоткин не видит всего этого. Стоял бы он сейчас рядом с нами...
      Но тут же мне пришло в голову, что Шура к этому празднику отнесся бы не с таким восторгом, который испытывали мы с Тимуром. Наверняка Шура ухмыльнулся бы и, естественно, если Тимура не было бы рядом, сказал бы открытым текстом:
      — На хера попу гармонь, если есть колокола? Почему Америка должна праздновать День какого-то святого из Ирландии?! Где именье — где вода, где Ромео — а где Джульетта?.. У американцев своих поводов для веселья и праздников достаточно. Есть, есть во всем этом какой-то фальшак...
      Я даже услышал привычные насмешливые Шурины интонации, даже его ироничную рожу увидел, черт бы его побрал!
      И вдруг мне почудилось... И вдруг мне послышалось, как откуда-то издалека — ну совсем непонятно откуда — негромкий Шурин голос внутри меня проговорил с характерной его усмешечкой:
      — Ты абсолютно прав, Мартышечка... Умница ты мой ненаглядный.
      Я так заволновался, так задергался, так стал крутить башкой и оглядываться, что даже мистер Хьюз всполошился, уже не говоря о Тимуре.
      — Что с ним, Тим?! — спросил мистер Хьюз у Тимура.
      — Что с тобой? — спросил встревоженный Тимур у меня.
      — Все... все в порядке, — ответил я Тимуру по-шелдрейсовски.
      — Говорит — «все в порядке», — перевел Тимур мистеру Хьюзу, и тот, приняв это за шутку, весело рассмеялся и погладил меня.
      Но все было совсем не «в порядке»!
      Я понимал, что крутить головой и выискивать в толпе Шуру Плоткина — полнейший бесполезняк. Это был голос СВЫШЕ, из НЕВЕДОМОГО...
      Но интерес к этому действительно странноватому для Америки празднику у меня вдруг иссяк и сменился на совершенно конкретную заинтересованность двумя типами, которых я неожиданно увидел совсем неподалеку от нас.
      А увидел я двух здоровенных мужиков, прекрасно одетых, с золотыми кольцами на пальцах и золотыми цепочками на могучих шеях, которые когда-то, когда мы с Водилой еще плыли из России в Германию, ночью в переполненном корабельном баре по приказу Бармена освободили место у стойки для моего Водилы. Правда, им для этого пришлось снять пьяного финна с высокого круглого табурета у стойки и вынести его вместе с его бутылкой из бара к чертям собачьим. И в тот вечер мы были очень даже признательны этим парням, так верно служившим Бармену.
      Но уже потом, после Германии, когда я на несколько дней вернулся в Питер, перед самым моим отплытием в Америку, мой дружок, бывший Морской, а ныне обычный Береговой Кот Рудольф, проплававший с Барменом несколько лет по всем морям и океанам, рассказал мне, что именно эти два крепких паренька — один русский, другой немец — на глазах ошалевшего от ужаса Кота Рудольфа в упор расстреляли Бармена из длинных и тихих пистолетов...
      Тимур... Вот чуткий звереныш, стервец! Он сразу почувствовал, что я вздрючился. И спрашивает меня, как обычно спрашивают во всех американских фильмах, независимо от того, подвернул ли герой ногу или его разнесло взрывом на мелкие куски:
      — С тобой все в порядке?
      — Тимурчик, — говорю, а сам по сторонам озираюсь. Мало ли!.. Одни мы по-шелдрейсовски чешем, что ли?! Береженого Бог, бережет. — Тимурчик, посмотри назад и чуточку влево. Но с понтом делай вид, что тебе все до фени... Видишь двух мужиков в золоте?
      — М-гу... — аккуратненько отвечает Тимур.
      — Так вот, это — киллеры. Убийцы. Один — русский, второй — немец...
      И в двух словах рассказываю все, что я про них знаю.
      — Спокуха! — Тимур автоматом переходит на блатной русский жаргон, но по-шелдрейсовски: — Счас мы этих сук обратаем. Век свободы не видать!
      И говорит мистеру Хьюзу по-английски:
      — Сэр, мы не могли бы на секунду отлучиться?
      — Конечно! — говорит мистер Хьюз. — Только не надолго.
      — Спасибо, сэр.
      И мы с Тимурчиком смыливаемся. Тимур прокладывает дорогу сквозь толпу, прилипшую к ограде, а я ни на секунду не выпускаю из виду тех двух жутких Типов. И прошу Тимура пройти мимо них как можно ближе. Что Тимурчик и делает. А я прекрасно чувствую, как от одного из них аж прямо в нос шибает пистолетом!.. Да и от второго, кажется, тоже оружием потягивает...
      Подгребаем к здоровенному полицейскому, обвешанному всеми примочками с головы до ног, и просим его отойти в сторонку. А он наклоняется к нам сразу же и говорит без запинки:
      — Туалет за углом Сорок шестой в Китайской закусочной «Панда» в глубине зала влево от стойки первая дверь направо.
      — Сэр, — негромко говорит Тимур и оглядывается по сторонам — не слушает ли его еще кто-нибудь. — Я Тим Истлейк. Моя мама — сержант полиции Рут Истлейк. Сто двенадцатое отделение в Квинсе. Телефон...
      И с ходу диктует полицейскому служебный телефон Рут. И на всякий случай домашний. И говорит:
      — Это для того, чтобы вы могли меня проверить. Но дело в другом. Посмотрите, сэр... Вон туда! Видите тех двух джентльменов? Левее смотрите. Видите?..
      — Да. Это Аль Капоне и Джо Валлачи? — смеется полицейский.
      — Нет. Это убийцы. Один — русский, второй — немец. Они недавно прибыли сюда из Европы...
      — О’кей. Постойте рядом и помолчите.
      Полицейский нажал на кнопку своей рации и что-то тихо забормотал. Помолчал, послушал и снова забормотал. Мы расслышали только два его слова — «сержант Истлейк».
      Мы даже и сообразить не успели, как откуда-то, словно с неба, около нас появились трое высоких парней, размалеванных зелеными листиками клевера, и пожилой толстяк в зеленой шляпе и куртке с капюшоном..
      — Это ты — Тим Истлейк? — спросил Толстяк.
      — Да, сэр.
      — А кота твоего зовут Мартин?
      — Да, сэр, — ответил Тимур, не поправив Толстяка. Тот откинул полу куртки, показал нам полицейский жетон у пояса и спросил:
      — Откуда у тебя эти сведения? — И Толстяк незаметно повел подбородком в сторону тех двух Типов.
      — От одного моего русского друга, сэр.
      Толстяк посмотрел на размалеванных парней и спросил у них:
      — Ну что? Возьмем в разработку?..
      — Да надо бы, — сказал один парень.
      — А потом опять — мордой об стол!
      — Не исключено, — заметил второй.
      — Ох, боюсь, что ты нас сильно подводишь, сынок, — сказал Толстяк Тиму.
      — Но на всякий случай... — медленно проговорил третий.
      — Учтите, сэр. Они оба вооружены, — говорит Тим Толстяку.
      У всех пятерых — полицейского, трех парней и Толстяка — сразу ушки топориком!
      — Откуда это тебе известно?! — спрашивает Толстяк.
      — От него, — говорит Тимур и показывает на меня.
      — Тебя мама никогда не водила к психиатру? — спрашивает Толстяк и протягивает ко мне руку, чтобы почесать меня за ухом.
      Я ка-а-ак разину пасть на него, ка-а-ак покажу ему клыки — он сразу руку отдернул, засранец! Как он смел так разговаривать с Тимуром?! Ни хрена не петрит в науке, тупица толсторожий, а еще и хиханьки строит... Жлоб с деревянной мордой!
      — Ол райт, ол райт!.. — примирительно говорит Толстяк. — Я потом перезвоню твоей матери. Она просила тебя не задерживаться в Манхэттене и немедленно возвращаться домой. У нее что-то там для вас есть...
      В животе у меня даже ёкнуло: неужели Рут нашла Шуру?! Я так засуетился, задергался в своем рюкзаке, так разнервничался, что чуть оттуда не выпал! Толстяк удивился, спросил у Тимура:
      — Он что, понимает, о чем мы говорим?..
      — Он все понимает, сэр. Он и опознал тех Типов!
      — О ч-ч-черт!.. Идти на задержание без единого доказательства, да еще и по наводке КОТА!.. Большего идиотизма я никогда себе не позволял...
      — Вменим незаконное ношение оружия, — говорит один парень.
      — А ты убежден, что оно у них есть?! — взъярился Толстяк.
      — Но Кот же говорит!
      — Ты себя слышишь, псих?! «Кот говорит»!!! Ты в своем уме? Ладно, черт с вами — попробуем. Скорее всего уже завтра меня вышибут из полиции, и я получу вполне пристойную пенсию... А вы, Пинкертоны чертовы, марш отсюда!
      Он не позволил нам даже посмотреть, как этих типов будут задерживать. Сказал, что по телику мы можем увидеть в любом полицейском сериале типа «Хантера» подобную акцию, только намного эффектнее. И приказал здоровенному полицейскому проводить нас до сабвея.
      Мы предупредили мистера Хьюза, что уезжаем, и действительно уехали...

* * *

      Спустя еще час мы, как сумасшедшие, уже мчались по Кингс-хайвей в Бруклин на нашем «плимуте».
      Коллега Рут из Бруклинского отдела полиции сержант Барри Грант, кажется, отыскал Шурины следы! Не самого Шуру — его никто не видел уже несколько дней, — а лишь дом и квартиру, где Шура мог якобы проживать...
      Сейчас сержант Барри Грант и хозяин дома, который сдавал эту квартиру (возможно...) Шуре, ждут нас в Шипсхед-бей на углу Оушен-авеню и авеню Зет.
      Ждут, чтобы в нашем присутствии вскрыть квартиру и...
      Тут Рут запнулась. На мгновение она растерянно посмотрела на нас с Тимуром, а потом решительно и жестко продолжила:
      — Вы оба достаточно навидались в своей жизни. А я чуть ли не ежедневно сталкиваюсь по работе вообще черт знает с чем. Поэтому я не буду с вами сюсюкать. Вполне вероятно, что мы найдем там уже полуразложившийся труп. К несчастью, одинокие молодые эмигранты в первые же два-три месяца не выдерживают груза рухнувших надежд, унизительности иждивенчества начального периода, языковой немоты... Эти фудстемпы — талоны на питание, почти полная изоляция, это крушение всей прошлой жизни... Очень, очень часто, особенно люди интеллигентные, кончают жизнь самоубийством...
      — Нет!!! — завопил я в полной панике. — Нет!.. Он ждал меня! ОН МЕНЯ ЖДАЛ!!! ОН ЖДАЛ МЕНЯ ЖИВОЙ, ОН ЖИВ И СЕЙЧАС!.. Я же его недавно слышал... Может быть, он болен... Мне кажется, что он ГДЕ-ТО болен. Или куда-то уехал... Далеко. Потому что его было очень плохо слышно...
      Никакого рюкзака — я просто сидел на коленях у Тимура, и мы оба были пристегнуты к сиденью одним ремнем безопасности. Но для верности Тимур сильно прижимал меня к себе руками, и я все время слышал, как стучит его сердце.
      — Мамочка! Мамуленька!.. Ну что тебе стоит?! — умолял Тимур. — Пожалуйста, поставь на крышу свою полицейскую мигалку, вруби сирену!..
      Но Рут ответила категорическим отказом:
      — Остановят за превышение скорости — покажу полицейский жетон. Не остановят — слава Богу! А ездить с мигалкой и сиреной, когда все видят, что в машине сидит вполне благополучный ребенок и Кот с мордой гангстера — элементарное свинство!.. Называется — использование служебного положения в личных целях. А ты, Мартын, немедленно прекрати истерику и возьми себя в лапы. ЕСЛИ ОН ЖИВ, мы его найдем. Это я тебе обещаю!
      А потом Рут обозвала нас с Тимурчиком двумя юными русскими форменными идиотами. Потому что мы все время Плоткина называли — «Шура», «Шура», «Шура», когда он вовсе никакой не Шура, а Александр! Она, Рут, понимает, что существуют укороченные и ласкательные имена: Роберт может называться — Бобби, а Уильям — Билли. И, слава Господи, Рут догадалась сегодня спросить у мистера Бориса Могилевского, как по-русски могут еще называть Шуру. И ответ был ошеломляющим — АЛЕКСАНДР!
      Так что мы сами, Тимурчик и я, затруднили работу по поиску единственно необходимого нам «Плоткина».
      И тут мы подъехали к этому дому...

* * *

      У входа в палисадник нас встретили трое — сержант полиции Барри Грант — высокий, тощий человек, потрясающе непохожий на полицейского, хозяин этого трехэтажного «билдинга» — старый еврей лет семидесяти пяти и его Собак, абсолютно повторивший внешность своего Хозяина. Казалось, что старый еврей и его Собак — близнецы с разницей в возрасте не более трех лет в пользу Собака.
      Еврей-Собак тут же потянулся носом ко мне, и хотя мне было не до него, я все-таки принял оборонительную стойку.
      — Не задирай хвост, сынок, — сказал мне этот удивительный Собак по-нашему, по-Животному. — Я не ссорюсь ни с Котами, ни тем более с Кошками. Будет время — объясню почему. А сейчас — к делу. Слушай, что Мой будет говорить...
      —...очень, очень милый молодой человек... — уже говорил Хозяин Собака и Дома. — Такой культурный... Из Петрограда. Столько книжек привез!.. Я же беру с него всего триста пятьдесят долларов... Зачем ему столько книжек?..
      — Кто-нибудь из вас сможет опознать по вещам интересующего вас Человека? — негромко спросил сержант Грант у Рут.
      Рут посмотрела на меня. Я ей кивнул.
      — Да, конечно, — с легкостью ответила Рут.
      — Мы хотели бы осмотреть квартиру, — сказал Грант старому еврею. — У вас есть запасные ключи?
      — Интересный вопрос. А почему у меня не должно быть запасных ключей? Идемте.
      И мы все потопали на второй этаж. Собак на своих старческих, подагрических ногах поплелся за нами следом.
      А мне и в квартиру уже не нужно было заходить! Я уже здесь, на лестнице, почувствовал Шурины запахи!..
      Ноги у меня подкашивались от волнения и страха, я принюхивался изо всех своих сил, стараясь уловить хотя бы малейший запах самого страшного...
      Но нет. Пахло Шурой, пахло НАШИМИ книгами и фотографиями, Шуриной одеждой... Пахло, в конце концов, МНОЙ!!! Моими запахами, которые не выветрились из Шуриной жизни даже за эти несколько месяцев...
      Как только старик открыл ЭТУ квартиру, то все тончайшие оттенки запахов, которые я почувствовал еще на лестнице, обрушились на меня такой мощной волной, что я, не помня себя, словно в бреду заметался по совершенно незнакомой мне маленькой американской квартирке среди родных и близких мне НАШИХ ленинградских вещей!..
      Уйма картонных коробок с книгами стояли повсюду, почти до потолка. Какие-то были уже распакованы. Валялись и уже висели на стенах масса наших любимых фотографий, рисунков, карикатур на Шуру, на меня с Шурой и пара картинок масляными красками... Все это в разные времена было подарено нам с Шурой нашими знакомыми и Шуриными собутыльниками-художниками...
      Над каким-то чужим диванчиком висела самая лучшая моя фотография величиной с кухонный поднос. Года три тому назад Шура снимал меня на нашем пустыре. Истратил целую пленку, а потом мы вместе с ним отбирали лучший снимок из контрольных отпечатков, которые ему сделали в лаборатории одной газеты. Там же потом отпечатали и этот здоровенный портрет.
      — Елки-палки! — вскричал в восторге Тимур. — Это же ты, Кыся! Ты, ты, ты!.. Ну, отпад!!!
      Все тут же посмотрели на меня. Еврей-Собак даже зашел сзади и понюхал у меня под хвостом, словно хотел убедиться, что на фотографиях изображен именно я. Но почему таким способом?..
      — По-моему, это то, что мы ищем, — сказала Рут сержанту Гранту, показывая на мои фотографии вместе с Шурой. — Мне кажется — здесь никаких сомнений!.. Это то, что нам нужно...
      И несмотря на свое собственное смятение души, граничащее с помешательством от тревоги и радости, я вдруг заметил, что Рут Истлейк — сержант американской полиции тридцати трех лет от роду, мать русского мальчика Тимура, одна из самых красивых Женщин светло-шоколадного цвета, которые когда-либо встречались мне в жизни — с очень пристальным вниманием и совершенно не полицейским интересом разглядывает Шурины фотографии, висящие на стенах и валяющиеся на письменном столе рядом с НАШЕЙ пишущей машинкой...
      Надесь, что заметил это только я!.. Рут проявляла к Шуреным фото такое истинно Женское любопытство, что в моей башке неожиданно вдруг что-то сместилось, будто я перешел в некое совершенно иное состояние, словно-заглянул туда, куда, кроме меня, никто не имел права вторгаться. И тогда во всю стену рядом с моей фотографией вдруг повисло совсем уж гигантское фото! А на нем...
      ... ПУСТЫННЫЙ ЖЕЛТЫЙ ПЛЯЖ, БЕСКРАЙНИЙ ОКЕАН... И НА ТЕПЛОМ ПЕСКЕ, ОБНЯВШИСЬ, СИДИМ МЫ ВСЕ ЧЕТВЕРО — РУТ, ШУРА, ТИМУРЧИК И Я... А НЕПОДАЛЕКУ, В СТОРОНКЕ, СКРОМНЕНЬКО ЛЕЖИТ ТА — ПУШИСТАЯ, БЕЛЕНЬКАЯ, ИЗ КВИНСА. А ВОКРУГ НЕЕ ПРЫГАЮТ НЕСКОЛЬКО МАЛЕНЬКИХ КОТЯТ МОЕЙ МАСТИ, РОЖДЕННЫЕ С УЖЕ ЗАРАНЕЕ РАЗОРВАННЫМИ ЛЕВЫМИ УШКАМИ. НУ СОВСЕМ КАК У МЕНЯ!..
      ... Уже в следующую секунду эта прекрасная, фантастическая картина исчезла, и я услышал всего лишь вторую половину фразы, сказанную старым евреем — хозяином этого дома:
      — С тех пор как мистер Плоткин несколько дней тому назад уехал кого-то там встречать, мы его больше не видели.
      — Абсолютно точно, — подтвердил мне его Собак по-Животному.
      — Слушайте, Барри! — обратился старик к сержанту Гранту. — Может быть, он уехал в Вашингтон? В конгресс?..
      — Вполне может быть, — по-Животному сказал мне его Собак.
      — Верно, — согласился с ним сержант Грант. — Месяц тому назад мы получили запрос из Вашингтона на мистера Плоткина. Конгресс Соединенных Штатов интересовался его адресом...
      — Я таки вспомнил! — сказал старик. — Мистер Плоткин при мне звонил туда одному конгрессмену и обещал приехать, как только он встретит кого-то из Петрограда...
      — Из Петербурга, — поправил его Тимур. — На худой конец — из Ленинграда.
      — Для меня «худой конец» начался в Петрограде, детка. С тех пор я и живу здесь. — И старик погладил Тимура по голове.
      Я будто знал, что Вашингтона мне не миновать!.. Недаром еще на первой Котово-Кошачьей сходке я упомянул об этом. Заявление слегка отдавало пижонством, но я уже тогда предчувствовал этот «вояж», как говорил Шура, когда куда-нибудь уезжал.
      — Мам! Оставь, пожалуйста, наши координаты мистеру... — Тимур запнулся, вопросительно посмотрел на старика.
      — Меня зовут Дэвид Блум, детка.
      — Мистеру Дэвиду Блуму, мам. Если мистер Плоткин вернется, он сможет нам позвонить и... — сказал Тимур и посмотрел на меня!
      — Умница! — сказал я ему по-шелдрейсовски.
      — Обязательно, сыночек, — пообещала Рут. — Но мне кажется, этого недостаточно. Хотелось бы выстроить дополнительный план поиска мистера Плоткина, а не ждать, когда он сам объявится...
      Но все это мне было уже неинтересно. Я знал одно — впереди у меня Вашингтон, конгрессмен... Как же его звали?! Черт бы его побрал... И там искать Шуру. Или настоять на том, чтобы этим занялось правительство Америки!
      Собак ткнул меня носом в бок и, не то поЖивотному, не то по-шелдрейсовски — я так и не понял, сказал мне:
      — Тебе нужно ехать в Вашингтон.
      — Без тебя знаю!.. — огрызнулся я и тут же об этом пожалел. — Прости меня, старина. Я сейчас не в своей тарелке...
      — Он мне будет рассказывать! Или я не вижу? Идем в коридор. Пока они будут вырабатывать план поиска, я тебе расскажу, почему я не ссорюсь с Котами и Кошками... Это очень странная история, и до сих пор мне ее некому было рассказать. Наверное, скоро я умру, и никто не узнает, что такое может быть на свете...
      Мне его история была, как говорил Водила, «до лампочки». Особенно сейчас. Но после его заключительной фразы о скорой смерти я не мог отказаться ее выслушать.
      Мы вышли с этим старым Собаком в коридор, и он сказал:
      — Я прилягу... Не возражаешь? Ноги — ни к черту!.. Старость, сынок... Ну, слушай. В молодости у меня с одной Кошкой, не будем называть имен, был такой длительный и бурный роман, что не передать словами!!! Чтоб я так жил!.. Ах, что это был за роман!.. Потом, с возрастом, он, конечно, перерос в вялотекущие приятельские отношения. Нормальная нежная дружба двух пожилых Животных... Недавно я ее похоронил. Теперь я хожу на ее могилку — в нашем палисаднике за домом моего Додика Блума — и плачу... И жду не дождусь, когда снова увижу ее уже ТАМ. Семь лет... Семь долгих лет мы были вынуждены скрывать наши отношения!
      — Почему?! — возмутился я. — Когда такое — это же прекрасно!
      Я тут же вспомнил свои достаточно откровенные отношения с мюнхенской собачкой Дженни, принадлежавшей к аристократическому роду карликовых пинчеров.