Пересекающий время. Книга первая: Андрей Граф, хронотрансатор

В поселке на берегу реки становилось тесновато оттого, что увидеться с вернувшимися спешили из других селений. Из этого неожиданно стихийно возник праздник – каждая семья извлекала прибереженные на всякий случай лакомые угощения, их несли к общему столу. Тут же появились музыканты, в бокалах запенились напитки. Можно было подумать, что продолжается праздник Благопреуспеяния, только вчера была осень, а сегодня – весна, вчера Андрею было ох, как худо, а сегодня он почти счастлив оттого, что весела Адоня, румянцем полыхают ее щеки, щедро рассыпает она свой заливистый смех!.. Долгая разлука оказалась целительной.

Он обманулся. То, что принял за выздоровление, было просто радостью по поводу его возвращения. А потом – снова опущенные глаза при редких встречах (намеренно ли избегала она Андрея?), негромкий шелест слов привета. Против той Адони, какой она была прежде, она стала, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух, как звонкий ручеек, скованный морозом; казалось, она разучилась смеяться.

Ион как-то пришел к Майге.

– Помоги. Ума не приложу – что с дочкой творится. Может, по матери тоскует? Ты-то не знаешь ли, она ведь не отходит от тебя, может, сказывала?

Майга вздохнула, отвела глаза:

– Не знаю, Ион.

– Помоги, Майга. На глазах дочка тает, ровно свечечка. И все думает о чем-то. Иной раз и улыбнется, а спросишь – слова не обронит. Есть же у тебя заговоры какие-нито, от тоски чтоб.

Зацвел агадус. Джайва побелела, словно после первого снегопада. Заросли звенели от туч насекомых, копошившихся в чашах благоухающих цветов. Кружилась метель, устилала землю и траву девственно белоснежным покрывалом.

Андрей возвращался из поселка на поляну, где обычно оставлял глейсер. Он никогда не садился в поселке, щадил чувства хозяев. Они хоть и восхищались машиной, но уверенно чувствовали себя только в присутствии Андрея, ибо неведомая сила летуна была покорна своему, еще более могущественному хозяину. А вот как она поведет себя в его отсутствии, желающих испытать, не находилось. Поэтому глейсер ожидал Андрея в джайве, в нескольких сотнях метров от поселка. О существовании поляны знали все и предпочитали обходить ее стороной во избежание ненужной встречи. Безусловно, что кроме чувства осторожности, эритянами руководила еще и их тонкая деликатность – Дар считает нужным оставлять летун, укрытым в зарослях, так к чему любопытствовать.

Обзорное стекло покрылось тонким слоем оранжево-коричневой пыльцы, и Андрей остановился, чтобы очистить его. И в это время почувствовал постороннее присутствие. Обернулся – через поляну к нему шла Майга.

– Привет тебе, Дар.

– Рад видеть тебя, Майга.

Андрей в который раз с удовольствием подумал о том, как преобразилась Майга, – ничего не осталось от диковатой, пасмурной ведуньи – к нему подходила молодая, очень привлекательная женщина, исполненная достоинства и уверенности. Майга усмехнулась:

– Что ты меня рассматриваешь?

– Любуюсь тобой.

Оставляя блестящий след, Майга провела пальцем по стеклу.

– Об Адоне я пришла говорить.

Было тихо-тихо, только звенели медянки, вились над снежно-белыми соцветиями.

– С ней что-то случилось?

Майга глянула с нехорошей усмешкой.

– Ах, каким непонятливым стал Дар!

Помолчав, Андрей спросил:

– Что ты можешь сказать мне об Адоне?

– Она очень изменилась. И у меня нет силы, чтобы ей помочь, иначе не пришла бы. Ты один сможешь, если захочешь. Я и говорить с ней пробовала. Просто, по-женски, легчает ведь, когда выговоришься. Так она ни слова слушать не хочет, упоминать о тебе запретила.

– Она не хочет слышать обо мне?

– Она не хочет слышать то, что говорю я.

Андрей отломил веточку агадуса, раскусил горькую мякоть.

– Адоня думает, что виновата перед тобой.

Андрей удивленно поднял брови.

– Да, она говорит, что однажды была несдержанна, и с того дня ты стал другим.

– Бог ты мой!.. – со вздохом покачал Андрей головой.

– Дар, ее любовь тебе не нужна, но она-то страдает. Излечи ты ее от этого недуга, ей это тоже не нужно, добра не принесет. Ты можешь, я знаю твою силу.

– Довольно. Ступай.

Она ушла, как будто и не было никого, но горькие слова осели на сердце и на плечи, придавили. Андрей сел в кресло, тяжело положил руки на пульт и как будто забыл о нем.

Стыдно!.. Стыдно, что дождался этого визита. Знал, что надо встретиться с Адоней, и оттягивал. Определенность всегда лучше неизвестности, но какую определенность он принесет Адоне? Всей душой он страстно желает ей счастья. С ним она счастливой не будет, против них сто из ста. Но как Адоне это объяснить?

В который раз пришла мысль применить инверсию памяти Адони, и в который раз он поспешно отбрасывал ее: даже если во благо – это преступно, он не имеет права так распоряжаться ею.

Андрей установил односторонний ТП-контакт. Майга и Адоня уже вместе, собирают в джайве целебные лепестки агадуса. Ну конечно, Адоня и не подозревает о встречи подруги с ним.

ТИСС вывел его прямо к ним. Обернувшись на шорох, Адоня испуганно прикрыла ладошкой рот, Майга удивленно подняла брови.

– Оставь нас, Майга, – сказал Андрей.

Ведунья быстро глянула на побледневшую Адоню, на Андрея, забрала молча из рук девушки берестяной туесок, прошелестели и исчезли в голосе джайвы ее шаги.

– Ну, здравствуй, Адонюшка.

Она подняла на него бездонные темные глаза.

– Здравствуй, Дар… – и судорожно сжала руки.

– Я что, снова кажусь тебе страшным? А я думал, все страхи в Майгиной избушке остались.

– Как это давно было. Будто и не со мной. Там все было по-другому…

– Адоня, нам надо… Я должен сказать тебе…

– Ох, нет, Дар! – со стоном вырвалось у нее. – Идем… Идем отсюда! Здесь… холодно… – и она быстро, не оглядываясь, словно убегая, чтобы не остановил, пошла вперед.

Андрей шел за ней молча, еще не зная, какие слова скажет этой маленькой, печальной, испуганной, до боли дорогой девочке. Все, что он мог сказать ей в утешение, было ничем по сравнению с ее низко опущенной головой, с обреченно поникшими плечами. "Так на казнь идут", – жгла мысль, и ни о чем другом он думать не мог.

Адоня вдруг остановилась, и Андрей с недоумением увидел впереди тускло поблескивающую полусферу глейсера. Он вопросительно повернулся к Адоне, но она, пряча глаза, глухо проговорила:

– Уходи, Дар. Не надо возвращаться. Я не хочу, – последние слова Андрей едва расслышал, так тихо они прошелестели.

– Адоня…

Она быстро, в каком-то неосознанном порыве подняла к нему лицо, и Андрею показалось, что в него выстрелили из пайдера – генератора боли, – сердце взорвалось и захлебнулось кровью. Глаза ее – с пронзительной нестерпимой тоской, умоляющие остановиться, толкнули к ней. Он обнял хрупкие плечики и почувствовал всю невозможность обрушить на них тяжкий груз несчастья.

"Сволочь я! " – отчаянно выругался Андрей.

– Адоня, милая, – хрипло сказал он, – ты прости меня, девочка… Мы не можем быть вместе.

Глаза ее широко раскрылись.

– Даже если я этого очень хочу – мы не можем, – с горечью повторил Андрей. – Поверь мне, я много бы отдал, чтобы не говорить этих слов.

Он отвернулся, потому что смотреть в ее глаза было невыносимо.

– Любый мой, – едва расслышал он в шелесте листвы, и невесомая горячая ладонь легла между лопаток. – Зачем ты говоришь "прости", любый? Зачем такая печаль в лице и голосе твоем? Мне горько, если причина твоей печали – я. Нет-нет, не оборачивайся! Не смотри на меня… Иначе я ничего не смогу сказать… – голос ее пресекся, она переглотнула, снова заговорила. – Как мог ты подумать? Ты и я – вместе… Я никогда не хотела так, это нельзя… Как маленькой литте-однодневке встать рядом с могучим тубром? Мне ничего не нужно, возьми только мою любовь. Я не помешаю тебе и у твоей женщины тебя не отниму… Приходи ко мне с легким сердцем и так же легко уходи… Позволь только… просто любить тебя…

Андрей сжал ее плечи, встряхнул:

– Замолчи! Не смей говорить так! – ткнулся лицом в ее волосы. – Никогда не говори так больше…

Рядом с его сердцем неистово колотилось ее сердечко. Он приподнял ее лицо, стер пальцем мокрую дорожку на щеке.

– Не сердись, – проговорила она, и губы предательски дрогнули, она жалобно улыбнулась.

– Я не сержусь.

– Я с ума сошла, – улыбка дрожала на губах. – Мне ничего не надо, я только хочу, чтобы тебе было хорошо… а все почему-то так плохо. Это я сама все испортила, я знаю.

– Нет, ты ошибаешься. Разве ты перестала быть мне другом?

– Я – друг? – Она снисходительно и понимающе улыбнулась. – Не надо, Дар… Как я могу быть тебе другом? Я слишком мало значу.

– Опять ты плохо сказала. Очень плохо. Ты и Лиента – вам я всегда доверял больше, чем другим. Нет, не так, доверял я всем вам, правильно сказать – доверялся. И разве с другими у меня есть столько общих воспоминаний? Мне было больно терять тебя. Пусть все будет, как раньше.

– Я только этого и хотела, Дар! Чтобы как раньше!

– И ты больше не станешь плакать?

Она помотала головой, облегченно вздохнула:

– От радости смеются, а не плачут…

Если бы Андрей смог так же безоглядно радоваться, как она… Граф понимал, что ничего не решил, не сделал того, для чего шел к ней. Он только перевел их отношения в другое русло, но оно было таким тесным, еще больше сближало. И куда приведет? Дружба? Черта с два! Ну не смог, не смог он оставить ее такой несчастной! Чем она это заслужила? Уйти в тот момент, значило оставить весь груз несчастья ей одной – разбирайся со своими чувствами, как знаешь. Но их двое и тяжесть должен принять на себя тот, кто сильнее.

"Я сделаю это, – глядя в счастливое Адонино лицо, сказал себе Андрей. – Если увижу, что выхода нет, я инверсирую ее память…"

С того дня их встречи приобрели совершенно другой характер. Они больше не избегали друг друга, наоборот, каждую свободную минуту проводили вместе. Впрочем, было тех минут не так много, как хотелось обоим.

Андрей посвятил Адоню во многое, о чем уже знал Лиента. Теперь они тоже пользовались ТП-связью. Андрей предупреждал девушку, когда прилетит в поселок, и Адоня ждала его на поляне-стоянке. В какие только уголки не заносил их глейсер. Андрей показывал девушке море и горы, тропики, гигантские водопады, пустыни. Или они опускались в каком-нибудь облюбованном ими уголке и Адоня, забывая обо всем на свете, слушала рассказы Андрея о его удивительной стране, о друзьях, родителях, необыкновенных чужеземных краях. Слушать Андрея она могла бесконечно.

– Дар, почему мы ни разу не увидели людей? Нигде нет жилья? – задумчиво спросила она однажды.

– Мы не видим, значит и нас не видят.

– Ты нарочно выбираешь так?

Андрей молча согласился с такой версией.

В другой раз Адоня сказала:

– Мне так хочется увидеть твою страну. Ты покажешь мне ее издали, с высоты?

– Ты непременно все увидишь, но чуть позже.

Андрей тщательно и успешно оберегал их отношения от людских глаз. С другими он, по-прежнему, был даже приветливее, а с Адоней – несколько общих фраз и они расходились по своим делам, зная, что скоро будут только вдвоем.

Но и тогда Андрей держал их отношения на прочных тормозах, неизменно сохранял дистанцию. После того, мучительного для обоих разговора, они не сказали ни слова о том, что чувствуют друг к другу. Они могли самозабвенно плескаться на солнечных морских отмелях или ловить огромных тропических бабочек, сталкиваясь и роняя друг друга в траву. Но была граница, через которую Андрей ни разу не переступил и Адоне не позволил, хотя знал – она готова упоенно дарить ему свою любовь, раствориться в нем без остатка.

Они были счастливы. Но Андрею все больше казалось, что продолжается ситуация Адониного "сна".

"Ты можешь позволить себе быть счастливым, ты снял с себя всякую ответственность за то, что будет потом, потому что знаешь – потом ничего не будет. В любой момент, когда ты заблаговолишь, она забудет все, что ты считаешь ей забыть необходимо. Это более чем подло. Это преступно. Ты не имеешь права так поступать с нею".

"Я сделаю это. И судить меня будет только моя совесть. Да, подло. Да, преступно. Но ношу эту нести мне, а не ей".

"Так почему не сделать этого теперь? Чего ждешь? Почему тянешь? Потому что тебе так удобно! тебе так прекрасно живется сейчас!"

"Нет!"

Он готов был от всего отказаться, едва только Адоня сделала бы шаг от него, и понимал, что этого не будет. Но инверсия – крайний случай. Ведь должен же быть какой-то другой выход!

– Сегодня я покажу тебе свой дом, – сказал Андрей, поднимая глейсер над вершинами деревьев.

Адоня порывисто обернулась в кресле.

– Ой, правда, Дар!? Мы полетим в твою страну?

– В поселок, где я живу.

– Я столько раз пыталась представить себе твой дом.

– Это будет немного не то, что ты думала.

– Откуда ты знаешь? – удивилась она.

– Только у меня условие, Адоня. Ты будешь спать, проснешься, когда прилетим.

Она посмотрела на него пристально и молча. В глазах было удивление, недоумение, вопрос, – чего же она не должна видеть? Но она ни о чем не спросила.

– Да, конечно, как ты хочешь.

Она пришла в себя, когда впереди посреди зелени показались странные сооружения, ослепительно сверкающие на солнце.

– Впереди наш поселок.

Несколько минут Адоня не отрываясь, напряженно всматривалась вперед, потом тихо попросила:

– Дай мне руку, Дар.

Он накрыл ладонью ее пальцы.

– Может быть, в другой раз?

– Нет-нет, не надо в другой раз!

Глейсер опустился на солнечную лужайку перед маленьким коттеджем Андрея.

– Вот здесь я живу.

– А кто еще? – не двигаясь с места, проговорила девушка.

– Никто, я один.

– А… твоя женщина?

– Что еще за женщина? Разве я когда-нибудь говорил о ней?

– Но мужчина не может жить один.

– Хм-м… А Лиента?

– Это совсем другое, его семья погибла. И наверно, он скоро выберет себе другую женщину, вождю нужен наследник.

– Идем. Здесь никогда не жила никакая женщина.

Адоня ходила по комнатам, как зачарованная. Андрей объяснял ей назначение окружающих предметов и чутко ловил – как принимает она непонятное и во многом – непостижимое для нее. Он боялся, что у Адони возникнет чувство подавленности чуждым ей миром техники и автоматики. Немногим раньше он так же наблюдал за Лиентой, когда впервые привел его к себе. И так же не сбылись его опасения – ни тени испуга, только изумление, восхищение и желание понять.

Скоро девушка утомилась и уже с трудом воспринимала пояснения Андрея. Он предложил пообедать. И в это время на окна упала тень, и перед коттеджем опустился еще один глейсер. Для Андрея это было малоприятным сюрпризом. Он старался все сделать так, чтобы не было свидетелей прилета Адони – накануне объявил в Отряде, что берет день отдыха, даже выключил видеофон местной связи.

В дверях появилась Линда, приветливо улыбнулась Адоне, ничуть не удивившись ее присутствию, или профессионально скрыла удивление.

– Какая замечательная у тебя гостья, командор! Я понимаю, что ты недоволен мной, но Хроносы ночью программу запускают и, как всегда, в последний момент вылезают углы. Они сами к тебе побоялись, а когда обнаружили, что ты отключился, совсем скисли. И подослали меня. Тут немного работы. Вот документы, отмечены пункты, по которым твои комментарии нужны. Свяжись с ними, когда сможешь.

– Им ведь срочно?

– Ну… да, вообще-то.

– Поэтому ты останешься сейчас.

– Но я только на минутку…

– Насколько я помню, у тебе сегодня нет ничего неотложного. Будешь развлекать Адоню, а я займусь их делами.

– Тогда расклад такой. Устраиваем праздник. Заказывай самое вкусное и можешь заниматься своими скучными делами. А мы с Адоней найдем дело поинтереснее. Идет?

Андрей успел заказать продукты, получить их, решить все дела с коллегами, накрыть красивый стол, а девушек все не было. Поскучав, Андрей снова машинально взял привезенную Линдой папку, раскрыл ее, вчитался в текст, написанный на мертвом теперь языке, – он погиб вместе с Планетой, с людьми, говорившими на нем. Эти документы были копиями, снятыми Хроносами с подлинников. Кажется, он слишком углубился в них, потому что когда поднял голову, Линда с Адоней стояли в дверях. Андрей закрыл папку и положил ее мимо столика. Он стоял и как истукан, молча смотрел на Адоню, не в силах оторвать глаз. Он поверить себе не мог, что это она, что за какой-то час она смогла стать такой ошеломляюще красивой.

Ее смуглая, чисто вымытая кожа матово светилась, на скулах горел румянец смущения. Линда даже успела смоделировать для Адони платье, отослать заказ и получить его по базовой пневмопочте.

– Мать честная!.. – наконец выговорил Андрей.

– Комплимент у тебя на редкость содержательный, – хмыкнула Линда. – Хорошо хоть – не онемел. Теперь твоя очередь нас удивлять. Показывай стол.

Обед затянулся. Адоня, ошеломленная всем, что с ней произошло, пребывала в состоянии легкой опьяненности, ей не верилось, что все это – вправду. Она пугалась мысли, что это скорее похоже на сон, чем на правду, а на самом деле ничего этого нет, не может быть, потому что слишком невероятно…

Она услышала, как Линда сказала:

– Мне пора. Я рада, что приехала к вам.

Адоня спохватилась, взглянув в сумеречное окно:

– Ох, мне тоже давно пора.

Она сказала это с таким явным сожалением, ей очень не хотелось расставаться с удивительной сказкой.

– Пообещай, что в следующий раз ты будешь моей гостьей, – сказала Линда, обменявшись с Андреем коротким взглядом. – Договорились, Адоня?

После первого ужина последовал второй, третий. Все на Комплексе знали, что Линда подружилась с маленькой горожанкой, и частенько привозит ее к себе в гости. Румовский и Калныньш были возмущены такой самодеятельностью, даже заготовили приказ о выговоре Линде за самовольничество. Но Граф заявил, что в данном случае выговор они должны объявлять ему, так как Линда действовала с его разрешения, отнюдь не самовольно. А он исходил из следующих соображений: с согласия руководителей он вводит Лиенту в свой мир, значит, никто не собирается делать из Нового Эрита заповедник с сохранением их уровня развития, рано или поздно начнется проникновение более высокой цивилизации в мир эритян, что и происходит в отношении Лиенты. Так почему того же нельзя Линде по отношению к юной эритянке, если та по уровню сознания вполне к этому готова.

– Знаешь, с Разведчиками лучше не связываться, – сказал Румовский. – Ведь знаю, что нарушение и произвол, а у них – логика. Ладно, Бог с вами, живите. Но уважьте мою личную просьбу – удержитесь от распространения подобных инициатив.

А Линда в самом деле привязалась к девушке. Андрей и не ожидал этого от сдержанной, рациональной Линды и с приятным удивлением видел, с какой трогательной заботой она относится к своей младшей подруге. Линда, а не он, ввела Адоню в семью Разведчиков.

Однажды она привезла Адоню на Комплекс и пригласила друзей. Знакомить никого не надо было – Адоня со всеми встречалась в поселке и знала каждого. Кроме того, ей о них рассказывала Линда. И все же ее охватила робость, когда она встретилась с ними здесь, а не у себя в поселке. Адоня смущалась, краснела, терялась, едва только к ней обращались; сама себе казалась смешной, глупой, неуклюжей дурнушкой. Она боялась сказать что-то не так, сделать не то – и Андрею с Линдой будет за нее стыдно…

Но Глеб рассказывал такие смешные истории, что невозможно было не рассмеяться от души; если же при этом начинал хохотать Стефан, то все принимались смеяться во второй раз, потому что тоже нельзя было удержаться. А Антон удивительно хорошо пел баллады лугар. И все так заботились о ней. Она совсем не потерялась среди удивительно красивых великанов. И рядом был Дар – его голос, смех, глаза… Адоня и не заметила, как прошла ее скованность, она почувствовала себя на редкость легко. Дома Адоня считалась молчуньей, но оказывается, она умеет говорить очень веселые вещи, а когда Антон забыл слова баллады, она с удовольствием спела с ним вместе. А потом Глеба учили танцевать зажигательный танец лугар торинду. Арне и Андрей играли на гитарах, Стефан соорудил подобие кастаньет, остальные отбивали ритм на перевернутых тарелках. Линда с Мирославом и Адоня с Глебом отплясывали торинду. Было ужасно шумно и смешно, потому что у Глеба ничего не получалось, – он постоянно путался в своих длинных ногах и музыканты от хохота сбивались с ритма. Кончилось тем, что Глеб рухнул на Стефа, сломал его кастаньеты и все попадали от смеха. Не скоро успокоившись, единогласно решили лучшим танцором объявить Глеба, потому что все остальные отнеслись к делу крайне легкомысленно, а Глеб танцевал очень старательно, мужественно и самозабвенно.

До темноты дом Линды звенел от смеха на зависть остальным обитателям Комплекса. Все знали – Разведчики хоть работают, хоть веселятся – будто последний день живут.

Домой Адоню провожал Андрей. Было темно, и он не стал вводить ее в состояние сна. Она бросила на него недоуменный взгляд, медленно отвернулась, сидела тихая и молчаливая.

– Тебе хорошо было? – спросил он.

– Мне так хорошо, что плакать хочется, – вздохнула Адоня, ткнулась лбом Андрею в плечо.

– Ты же говорила, от радости не плачут.

Адоня невесело улыбнулась:

– Я тебя обманула.

Глейсер бесшумно опустился на темную поляну. Они вышли из него, остановились. Сумрачные заросли теснились вокруг, там не было ни души – Андрей, как всегда, проверился, избегая посторонних глаз. Адоня повернулась к нему, подняла неясное в полумраке лицо.

– Ан…д…рей… – медленно проговорила она. – Так странно называют тебя твои друзья. Почему?

– Это мое имя.

– А – Дар?

– Так назвал меня Лиента.

– Я хочу называть тебя Анд…рей, как друзья зовут.

– Это трудное имя. В вашем языке нет подобного сочетания звуков, он мягче, певучей, чем наш.

– Я научусь. Твое имя что-то значит? У нас каждое имя еще другой смысл имеет.

– Кажется – "мужественный".

– О… тебя не пожалели…

– Иди, Адоня. Поздно, отец волнуется.

– Я не хочу туда. – Голос ее был грустным. – Сразу все кончится… я не хочу.

– Тогда иди и вернись. Я буду ждать тебя.

– Ой! – радостно встрепенулась она. – Я быстро! Я скажу отцу, что у Майги буду! Я быстро, Дар!

– Я буду ждать у реки.

Адоня метнулась через поляну, белым пятнышком промелькнуло за деревьями платье. Андрей длинно вздохнул, запрокинул голову в вызвездившееся небо. Ах, как хотел бы он так же безоглядно следовать велениям своего сердца.

Глейсер унес их в сторону от поселка к реке, где у них был свой заветный уголок. На песчаный берег половодье вынесло большое дерево и, обессилев, оставило его до следующего разлива. Уютную развилку в ветвях они выстлали мягкой травой и широкими листьями с бархатистой, теплой поверхностью. Теперь здесь можно было расположиться с не меньшим комфортом, чем в широком кресле. Глейсер повесил над ними большую невидимую защитную сферу, оградив от всего мира.

Андрей лег на теплую, прогретую солнцем траву, закинул руки за голову. Адоня села рядом, натянула на колени платье, обхватила их руками.

– Андрей… – сказала она, – расскажи мне сегодня о себе.

– А о чем же мы столько дней говорили?

– Обо всем, только не о тебе. Про всех, кто вокруг тебя… Странно, и Линда, тоже…

– Что?

– Линда рассказывала мне про вас, про каждого. Мне кажется, я про твоих друзей много знаю, только не про тебя.

– А у Линды почему не спросила?

– Я спросила. Я могу сказать, что она рассказала про тебе. Хочешь?

Андрей пожал плечами.

– Да не сказать, что очень хочу.

– Нет, я скажу. Я попросила: "Расскажи про Дара". Она спросила: "Про Анд…рея?" и замолчала. Я ждала, что она заговорит, а она молчала и улыбалась себе, мыслям своим. Потом вздохнула и сказала: "Андрей это… Андрей". Вот и все.

– М-да. А я уже почти заслушался.

– Почему Линда не захотела о тебе говорить? Это нельзя?

– Да отчего же нельзя!?

– Я не знаю. Я не знаю, почему мне нельзя знать о тебе, почему нельзя видеть твою страну. – Андрей медленно повернул голову, внимательно посмотрел на Адоню. – Где твоя страна Земля? Мне кажется, ты не сказал чего-то… главного. Вы странно живете. В вашем поселке что-то не так… непостоянно. В нем тот же дух, который живет во временных стойбищах охотников, когда они уходят далеко от дома. В вашем поселке нет детей. Может быть… ты хочешь, чтобы я спала… ты боишься, что я увижу…

– Что? – он сел, привалился спиной к стволу дерева.

Она беспокойно обернулась:

– Дар… Ты сердишься?.. – Адоня нервно вздрогнула, от реки тянуло свежестью.

Андрей снял куртку, завернул в нее Адоню и оставил руки свои на ее плечах, посмотрел в близкие глаза.

– Я знал, что ты начнешь спрашивать, ждал этого. У тебя ведь не только это, еще много других вопросов?

– Да…

– Я буду отвечать тебе. Коль вопросы созрели, значит, ты готова и ответы услышать. Только вот… день сегодня был такой радостный… А это все серьезно очень… и не так уж весело будет тебе слушать. Может быть, не сегодня?

– Говори, пожалуйста, – тихо попросила Адоня. – Сегодня тот день. Можешь ли ты объяснить мне, почему мы такие разные, почему вы так много знаете? Кто вас научил? Почему мы не знаем? У нас стрелы, топоры, у вас – стеклопласт, металл, чудо-машины. Я не знала, что мое платье такое грубое, пока Линда не надела на меня то, другое… Почему ты такой одинокий, Дар? Ты добрый, сильный, я не знаю никого, кто бы так болел о других, ты всех жалеешь. Но разве тебе самому не надо, чтобы тебя пожалели? Твое имя… Известно, когда нарекают ребенка, смягчают его судьбу или наоборот… Тебя не пожалели. И никто не жалеет… Так нельзя. Где твоя семья, Дар? Кто ты?

Андрей сжал ее руку, она замолчала. Помедлив, он проговорил:

– Наверно, ты дольше задавала эти вопросы, чем я смогу на них все ответить. – Опять помедлив, он поднял руку, сказал: Посмотри.

Адоня запрокинула голову.

– Помнишь, я говорил тебе про звезды?

– Да, ты говорил, что это не искры от костров и не светлячки.

– …что это другие миры.

– Да, я помню, – планеты и солнца. А на планетах живут разные существа и солнца их греют. Зачем сейчас ты про это?

– Земля – не страна. Такой нет страны. Это название планеты. Она вон в той стороне, но очень далеко, ее не видно. Мы оттуда пришли.

Адоня не шелохнулась, будто окаменела. Потом отстранилась, окинула взглядом его лицо, будто увидела впервые, тихо провела по щеке кончиками пальцев.

– Гость… – голос ее вздрогнул. – Вот что значит – гость… Я знала, – ты не такой, как мы, но настолько… – она подняла глаза к небу, вдруг зажмурилась, замотала головой. – Не хочу их видеть! Не хочу, чтобы они были!

Она порывисто обняла Андрея, уткнулась лицом ему в шею, как будто всем своим существом хотела удержать его.

Андрей гладил ее спину, вздрагивающие плечи, волосы. Потом взял в ладони ее лицо, поднял, осторожно коснулся губами мокрых щек.

– Не плачь, не надо.

Она вдруг горько улыбнулась.

– Вот как скоро ты ответил на все мои вопросы, – прерывистый вздох вырвался помимо ее воли. – Чужой, – едва слышно проговорила она. – Какое, оказывается, страшное слово. И все объясняет: и почему мы такие разные, и почему у вас все по-другому, и про поселок – он и вправду временный, как у наших охотников. Значит, твой дом вон там, далеко-далеко, и там тебя ждут?

– Ты видела мой дом. Другого нет.

– Но куда ты возвращаешься?

– Нет такого места. Мы странники.

– Нельзя всю жизнь идти. Есть дорога вперед, и есть назад. Всегда возвращаются.

– Мы выбрали себе такое дело в жизни. Нас зовут, и мы приходим, делаем свое дело и нас уже ждут в другом месте.

– Значит… здесь ты на работе? Мы – твоя работа?

– Нет, дело у меня здесь совсем другое. А вы – судьба.

– А твоя семья?

– Только отец и мама, я тебе о них рассказывал. И еще мой Отряд.

– А у Стефа, Арне, у других?..

– У нас нет жен, нет детей.

– Но почему?

– Работа у нас слишком ревнивая, она не хочет делить нас еще с кем-то. А человек, который рядом, он требует времени, внимания, заботы.

– Требует!?. Ты нехорошо сказал. Как можно требовать от любимого человека хоть что-то? Его надо любить.

– Ну, я мог бы сказать – нуждается. Семья – это дом, он приковывает к земле. Перекати-поле не бывает семейным.

– Почему приковывает? Разве ваши женщины не могут пойти с вами. Разве твоей жене было бы мало места в твоем доме?

– Женщины устают, они устроены иначе, они больше любят покой, уют. И потом, каждый человек, хоть мужчина, хоть женщина, находит в жизни свое дело, любимое, от которого трудно отказаться.

– Не понимаю. Наверно, я что-то не понимаю. Какое дело можно поставить выше счастья быть рядом с любимым человеком? Ради какого дела можно от него отказаться? Семья – вот забота женщины, другой заботе меня не учили. Я не понимаю.

– А Линда? Разве тебе приходило в голову, что Линде лучше бы позаботиться о муже, о детях, что она занимается совсем не тем, чем положено заниматься женщине?

– Линда тоже одна? Нет… это несправедливо! Несправедливо, что она тоже несчастна!

– Она так не считает. Мы ведь свое дело сами выбрали, никто нас не заставлял. И мы совсем не несчастны.