Белые и черные

      Как-то коллеги заметили, что он ходит по клубу озабоченный.
      - Вы не могли бы описать мне Сэма Бауера? - спрашивал он у всех.
      - Зачем он вам?
      - Видите ли, вчера я отложил против него партию, - объяснял Блэк. - Я хотел бы доиграть ее, но совершенно не знаю, как выглядит противник.
      Хосе Рауль с теплотой смотрел на симпатичного шахматного энтузиаста, проигрывающего свою пятидесятую партию. Мистер Блэк заметно устал и делал совсем уж грубые ошибки. Он мог только что красиво пожертвовать ферзя. «Стар стал мистер Блэк, - подумал кубинец. - Видно, ему много лет, по его рассказам, он хорошо помнит и Морфи и Стейюща. Живая история Манхэттенского клуба хранит в уме все шахматные события последнего века. Талейран говорил: «Кто не играет в карты, готовит себе тоскливую старость». А вот мистер Блэк нашел утешение в шахматах!
      Нужно так любить шахматы, как мистер Блэк, - подумал кубинец. - Безо всяких честолюбивых упований, без претензий на славу. Любопытно он всегда проигрывает, никто не помнит ни одного матча, который бы Блэк выиграл. В клубе его проигрыши уже стали чем-то нарицательным:
      - Как сыграл?
      - Как мистер Блэк.
      - Это значит, в дым проигрался!
      Но разве от этого он меньше любит шахматы? Не нужны ему успехи, победы, важны шахматы сами по себе. А вот мы все гонимся за славой, бьемся за шахматную корону». Капа вспомнил про свои последние переговоры с Алехиным, про дискуссии, развернувшиеся в печати вокруг вопроса о первенстве мира. Сам Хосе уже успокоился, старается теперь больше не думать об этом. А вот с Ольгой нет слада: спит и видит, что Хосе вернется на шахматный трон. Как обрадовалась, когда газеты сообщили: «Матч-реванш Алехин - Капабланка назначен на 14 апреля 1940 года». А потом опять все полетело прахом. Алехину, видите ли, нужно ехать в Европу, во французскую армию. Этот человек вечно что-нибудь придумает!
      «Теперь этот Файн со своей статьей. Не нужно матчей, давайте играть турнир. Вышел первым в АВРО и надеется, что опять сумеет повторить успех. А еще этот развязный репортер. «Матч Алехин - Решевский для США будет более интересным, чем матч-реванш с вами». Наглые люди! Равняют Решевского и меня. Что поделаешь, все меньше считаются со стариками. Время против нас. Ага, мистер Блэк проиграл, матч кончился!» - изменил Капа ход мыслей, взглянув на доску.
      Добродушный американец беспомощно развел руками. Мат, опять проиграл. Капабланка расставил позицию, которую мистер Блэк имел несколько ходов назад, и показал, как тот мог выиграть с помощью жертвы ферзя. Идея жертвы напомнила партнеру мистера Блэка какой-то этюд, и он восстановил его на доске, правда, с трудом вспомнив, где стоит черный король. Некоторое время вместе с другими подошедшими шахматистами разбирали любопытные позиции. Вдруг мистер Блэк воскликнул:
      - Да, Хосе! Я забыл тебе показать. Смотри, какую я сегодня нашел фотографию!
      Из бокового кармана пиджака он вынул пожелтевший снимок. На нем среди шахматистов Манхэттвнского клуба стоял юный Капабланка.
      - Девятьсот третий год, - потыкал пальцем в фотографию мистер Блэк.
      - Этого не может быть! - возразил Капабланка. - Девятьсот пятый.
      - Что ты мне говоришь? - не соглашался Блэк. - Это девятьсот третий.
      - Девятьсот пятый! - настаивал кубинец.
      - Господи! Я же отлично помню, - начал горячиться американец. - Это было как раз после победы лысых.
      - Каких лысых? - опешил Капабланка, невольно взглянув на гладкую, без единого волоска голову мистера Блэка.
      - Разве я тебе не говорил? - удивился Блэк.
      - Нет…
      Как-то в этом клубе заспорили, кто лучше играет, и провели матч на двадцати досках: лысые против курчавых.
      - И кто же победил? - засмеялся Капабланка.
      Полный триумф лысых: они выиграли со счетом четырнадцать - шесть.
      - Примите мои запоздалые поздравления, мистер Блэк, - слегка поклонился Капабланка. Слава богу, был хоть один матч, где Блэк оказался в числе победителей!
      - Увы, Хосе, мне и здесь не повезло, - развел руками мистер Блэк. - Я тогда имел пышную шевелюру.
      Дружный хохот раздался под сводами Манхэттенского клуба.
      Ох, уж этот мистер Блэк, всегда что-нибудь придумает! Когда веселье несколько утихло, Блэк сказал:
      - Я тебе сейчас не отдам эту фотографию, Хосе. Я еще не теряю надежды вручить тебе весь свой архив, когда ты опять будешь чемпионом мира.
      - Боюсь, что в этом случае он навсегда останется у вас, - ответил Капабланка.
      - Нет, я верю в тебя, Хосе. Такой гений!
      Капабланка взял в руки фотографию. Интересно все-таки, какие далекие воспоминания доносят до нас эти кусочки картона. Вот мистер Эттлингер, это он считал, что открыл Капабланку. А вот и Хосе в курточке «Вудклиф-школы». Директор запретил в то время юному кубинцу ходить в Манхэттенский клуб, а мистер Эттлингер добился для него разрешения приходить сюда по воскресеньям. Поистине этот клуб родной Капабланке: здесь он заработал первую категорию, победил чемпиона Редмингтона. И как всегда манхэттенцы переживали успехи своего любимца!
      Капабланка посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать. Скоро приедет Ольга. Скорее бы, немножко не по себе. Брр! Вдруг будто что-то тяжелое, мягкое ударило по голове. Сразу стало душно, жарко. Капабланка поднялся со стула, непослушные руки никак не могли сдернуть плаща.
      - Помогите мне! Помогите снять плащ…- обратился он к шахматистам и без сознания рухнул на пол. Мистер Блэк первым бросился к любимцу, поднял его слабыми руками и с помощью других положил на кушетку. Вызвали «Скорую помощь». Хосе Рауль не приходил в сознание. На следующее утро восьмого марта сорок второго года он скончался в госпитале. Смерть, которую, быть может, пожелал бы себе любой шахматист! Последние сознательные секунды жизни шахматный гений провел именно в той обстановке, которую всю жизнь так любил. Его глаза видели шахматы, принесшие ему славу и всемирное, признание, он слышал восторженные похвалы искренних почитателей: вместе с друзьями беззаботно смеялся шуткам. Он был любим, его окружали люди, всем сердцем преданные той игре, которой он отдал свой гений и артистичность.
      Опечаленная Куба похоронила Хосе Рауля с почестями, обычно воздававшимися в этой стране полковникам, убитым в сражении. Поныне помнит она своего национального шахматного героя!
 
      Даже по внешнему виду легко было определить, что Отто Шехтель был озабочен. Час назад позвонил по телефону Шпак. Голос его был строгим, Шехтелю нетрудно было понять, что оберштурмбаннфюрер не в духе. Слава богу, за шесть лет совместной работы привык уже определять настроение начальства. Задание было необычным: завтра к утру доставить все сведения о выступлениях Алехина за два последних года. Нет, речь не о какой-нибудь крамоле - гестапо точно знает: чемпион мира не прочел за это время ни одной лекции, да, пожалуй, и не сказал публично ни одного слова. Он лишь играл в турнирах да давал сеансы. Но именно об игре-то и идет речь. Шпака интересуют результаты Алехина в турнирах, счет сеансов. Зачем это нужно? Кто знает! Это дело начальства, низшие чнны не должны задавать вопросы. Шехтелю пришлось срочно мобилизовать всех своих подчиненных. Мигом притащили шахматные журналы, газеты со статьями о турнирах, вырезки. Вон сколько бумаги исписали эти сумасшедшие! Действительно, одержимые!
      «Я так и знал, что с этим русским будут еще неприятности, - подумал Шехтель. - Предчувствовал еще два года назад. Недаром уже в первый день предлагал Шпаку разом с ним покончить. Нет, видите ли, нельзя: он - чемпион мира! Великая немецкая нация должна ценить гениев в любой области культуры. Вот и цени теперь! А впрочем, может быть, все пройдет хорошо, еще неизвестно, зачем нужны эти сведения. Ведет себя Алехин неплохо, играет в шахматы и больше ничего. Два года Шехтель даже ничего не слыхал о нем. Так чего же беспокоиться?»
      И все же штурмбанпфюреру было не по себе. Больше всего волновал его грозный тон Шпака. Плохой признак! В таких случаях держи ухо востро, можно мигом потерять все, даже жизнь. Пошлет куда-нибудь на передовую. Нужно точно выполнить его задание, дать все нужные сведения. Не упустить ни одной мелочи, самой незначительной детали. То и дело Шехтель нажимал кнопку под столом, и секретарша приглашала в кабинет нужного сотрудника. Найдя в статье какой-нибудь интересный факт, Шехтель хотел разузнать о нем подробнее и приказывал отыскать новые материалы. Немецкая пунктуальность, она проявляется и в широких фронтовых операциях и в подготовке простейшего документа.
      Шехтель плохо понимал шахматы; сам он лишь иногда играл в них дома с приятелями и, конечно, не умел разбираться ни в партиях, записанных каким-то неизвестным ему способом, ни в комментариях, в которых авторы отмечали хорошие и плохие ходы. В конце концов, он бросил смотреть партии и стал читать лишь обзорные статьи и литературные заметки о турнирах. Но даже из этого материала он вскоре понял, каких значительных успехов добился чемпион мира в турнирах последних лет.
      Начало было скромным. В сорок первом году в Мюнхене Алехин разделил второе и третье места. Это легко понять, особенно хорошо зная о причинах посредственной игры чемпиона. Достаточно было вспомнить вид Алехина после плена: не до игры ему было в те дни: кости да кожа. Зато потом все шло с завидным постоянством, как в хорошо отлаженном автомате. В семи турнирах играл Алехин с сорок первого по сорок третий год и все семь раз выходил победителем. Неважно, какой был состав, кто из гроссмейстеров и мастеров участвовал в этих состязаниях. Конечный итог всегда был один и тот же - Алехин первый, лишь изредка кто-нибудь догонял его, и тогда они делили первые два приза. Но это случилось всего дважды, остальные пять турниров Алехин выиграл единолично.
      Шехтель аккуратно переписал и подсчитал все выступления Алехина. Если исключить первый мюнхенский турнир, где чемпион мира был еще плох и играл слабо, Алехин в семи турнирах сыграл восемьдесят две партии, из них проиграл четыре при двадцати шести ничьих. Восемьдесят процентов побед! Страшный результат! В одной из статей рассматривался вопрос о возрасте шахматиста. Шехтель узнал, что гроссмейстер обычно играет в полную силу лишь до сорока - сорока пяти лет, потом наступает период увядания, и он начинает играть слабее. А Алехину уже пятьдесят. Какое мастерство нужно иметь, какую выдержку, волю, чтобы в этом возрасте одерживать такие победы! Настоящий шахматный гений!
      Крупнейшие немецкие специалисты шахмат восторгались не только спортивными результатами русского чемпиона. Цветистые дифирамбы расточали комментаторы партиям, сыгранным Алехиным в последних турнирах. Чего только не было в этих поистине художественных произведениях! И смелые жертвы, и неожиданные тактические удары, и стремительные броски на позицию неприятеля. Отмечались как вершины шахматного мастерства партии Алехина против Кереса, Опоченского, Рихтера. Шехтель не мог сам разобраться, в чем величие идей и замыслов русского чемпиона, но он аккуратно записал все мнения, высказанные о них шахматными специалистами. И еще его прозвище: «гений шахматных комбинаций».
      На следующее утро Шехтель положил на письменный стол начальника аккуратно подобранный список турнирных побед Алехина и счет его сеансов одновременной игры. Маленький оберштурмбаннфюрер и сегодня еще был не в духе; не поднимая головы, он внимательно просматривал принесенные ему страницы. Шехтель стоя глядел сверху на ровно расчесанный пробор начальника, пытаясь угадать свою сегодняшнюю судьбу. Но вот Шпак поднял голову от документов и внимательно посмотрел в глаза Шехтеля, как бы раздумывая, с чего начать разговор. Шехтелю не понравилось такое поведение шефа.
      - Ну и что вы можете сказать обо всем этом? - четко, с расстановкой выговаривая слова, спросил Шехтеля оберштурмбаннфюрер, ударяя пальцами о бумаги. Тот выжидал с ответом, стараясь предугадать, какое направление разговора будет приятно начальству.
      - Хорошо… играет, - промолвил наконец Шехтель, когда ждать дальше стало неудобным.
      - Играет! - Воскликнул Шпак. - Лупит он всех, а не играет!
      - Он же чемпион мира, - беспомощно развел руками Шехтель.
      - А, кроме того, еще и русский! - добавил Шпак.
      - Я… не совсем понял, - извиняющимся тоном произнес Шехтель. Это почему-то вызвало вдруг взрыв бешенства Шпака. Оберштурмбаннфюрер вскочил с кресла и, бегая по кабинету, начал грозно распекать Шехтеля. Тот испуганно вытянулся у письменного стола в стойке «смирно» и беспомощно следил глазами из-под пенсне за мечущимся взад и вперед начальником.
      - Не поняли! Вечно вы чего-нибудь не понимаете! Надо соображать, все-таки не рядовой солдат, а штурмбаннфюрер. Вы не поняли, а мне за вас отвечать. Довольно. Слишком уж долго с вами церемонился! Пора кончать! На передовой линии фронта вы лучше научитесь думать! Там научат.
      Постепенно гнев Шпака проходил. Шехтель не возражал ему ни слова, по опыту зная, что нужно выждать несколько минут, пока пройдет буря. Вскоре Шпак успокоился и, подойдя к письменному столу, заговорил в своем обычном тоне.
      - Вчера звонил министр, - сообщил Шпак. - Там, - обер-штурмбаннфюрер поднял указательный палец правой руки куда-то вверх, - очень недовольны нашим решением относительно Алехина. И они правы. Что же получается: мы сражаемся с русскими на фронте, а в тылу один русский бьет всех немцев.
      Шехтель внимательно слушал оберштурмбаннфюрера. Он мог бы сказать, что давно уже предлагал совсем иное решение, что он так и знал, что будут неприятности с этим Алехиным, но предпочел лучше помолчать.
      Шпак сел за письменный стол и принялся перебирать принесенные Шехтелем бумаги.
      - Вот смотрите: этот русский буквально разгромил всех немецких шахматистов - Земиша, Юнга, Рихтера. Мы говорим о величии немецкого народа, а что же получается? Позор! Можно представить, как все над нами смеются.
      Шехтель продолжал смотреть в лицо Шпака, все еще не решаясь предложить вернейший выход.
      - Майн готт! Вот еще. Ну, это уж совсем ни к черту не годится! Один Алехин одновременно играет против семидесяти пяти немецких офицеров. Правильно я понял? - спросил Шпак.
      - Так точно! Согласно приказу фюрера о внедрении культуры среди командного состава армии, - доложил Шехтель.
      - Нечего сказать, внедрили! Две ничьих, остальные проиграли. Хороша культура! - издевался Шпак. - Знаете что, ушлите-ка его куда-нибудь подальше.
      - Алехин просит визу в Испанию, - сообщил Шехтель. - Хочет ехать в Америку играть матч с Капабланкой.
      - Капабланка умер год назад, - язвительно сообщил Шпак, насмешливо посмотрев в лицо подчиненного. - Это к вопросу о внедрении культуры.
      - Так, может, разрешите выдать визу? - спросил Шехтель, пропустив мимо ушей замечание начальника.
      - Да, и немедленно. Пусть едет к… - промычал Шпак. Все было уже решено, можно было идти, как вдруг Шехтель остановился в оцепенении. Эта суматоха совсем выбила его из колеи. Как он мог забыть, ведь ему только вчера звонили о новом выступлении чемпиона. На послезавтра назначен сеанс Алехина, уже повешены объявления, вызваны люди. Собираются лучшие шахматисты немецкой армии. Что делать? Если отменить - будет большой скандал. В то же время этот приказ Шпака выдать визу. Ну и положение!
      - Разрешите обратиться, господин оберштурмбаннфюрер, - решил после долгой паузы Шехтель. - Есть одно дело… я не знаю, как лучше его решить. - И рассказал о сеансе, о своих сомнениях. - Ума не приложу, что лучше: играть или отменить сеанс?
      К его удивлению, Шпак спокойно выслушал сообщение.
      - Сколько вызвали людей? - спросил он.
      - Тридцать человек из всех частей.
      - Опять он побьет всех? Опять будет разгром, - не то спросил, не то высказал свое мнение Шпак.
      - Ну, уж нет! На этот раз наши постарались, - разъяснил Шехтель. - Собрали все лучшие силы, привлекли местных чемпионов. Потом мне рассказали еще об одном обстоятельстве. Алехин только что вышел из госпиталя в Праге. Чудно - в пятьдесят лет заболел скарлатиной! Еле живой выбрался, газеты уже сообщали о неизбежной смерти. Понятно, сейчас он в плохом состоянии и играть хорошо не сможет.
      Шпак задумался, затем сказал:
      - Хорошо, проводите сеанс. В последний раз! Но только учтите: вы отвечаете за все! А визу Алехину все-таки дайте. Вообще-то, будет даже неплохо, если перед отъездом наши парни как следует его поколотят.
      Обрадованный Шехтель быстро собрал документы и поспешил уйти из кабинета. А вдруг начальство передумает! Но у самой двери он обернулся.
      - Как давать визу Алехину, господин оберштурмбаннфюрер, одному или вместе с женой? - спросил он Шпака.
      Тот всего несколько секунд оставался в раздумье.
      - Одному, - приказал он. - Пусть жена побудет у нас, - так спокойнее. Да она и сама не очень хочет уезжать отсюда, - добавил Шпак. - Мне докладывали: ее больше беспокоит дом в Дьепе.
 
      Алехин, прищурившись, рассматривал своих противников в сеансе. Кого только не было в зале - все рода войск, все чины. Даже один генерал сидел за шахматной доской. А позади играющих - зрители, тоже военные, но низших чинов. Пришли посмотреть, как будет сражаться начальство с чемпионом мира. Ни одного штатского - им запрещено присутствовать на армейских праздниках.
      Царила напряженная тишина. Военные о чем-то тихо переговаривались друг с другом, бросали любопытные взгляды на Алехина. Чемпион мира был сегодня в отличном настроении. Только что Шехтель сообщил ему о том, что получен приказ выдать ему визу в Испанию. Наконец-то! Можно уехать отсюда, поехать в Аргентину. Жаль, конечно, что не разрешили поехать Грейс, по она что-то молчит, не отвечает на письма. Может, что-нибудь плохо с домом в Дьепе? Ничего, устроюсь сам, потом можно будет вызвать и Грейс».
      Близилось начало сеанса. К Алехину подошел чех Каличка, привезший из шахматного клуба комплекты фигур и помогавший в организации сеанса. Он отвел Алехина в сторону.
      - Случайно я слышал сейчас разговор Шехтеля по телефону, - сообщил он чемпиону мира. - Видимо, с каким-то начальником. Против вас, оказывается, подобрали очень сильный состав. Шехтель хвалился: собирается напоследок устроить вам разгром.
      - Вот как! Самый сильный состав. А вы знаете кого-либо из сидящих?
      Каличка осмотрел ряды участников сеанса.
      - Нет. Мне никто из них не известен, - уверенно сказал чех.
      - Отлично! - обрадовался Алехин. - Значит, хотят учинить разгром? Ну что ж, посмотрим. Пусть попробуют, - улыбнулся Алехин.
      - Может быть, лучше попросить уменьшить количество досок, - предложил Каличка. - Вы ведь так слабы после болезни.
      - Ничего, дорогой Каличка! - вздохнул русский чемпион. - Мне в жизни приходилось выдерживать и не такое. Давайте начинать.
      Алехин вошел внутрь прямоугольника столов. Его встретили напряженным молчанием. Он подошел к первой доске, за которой сидел генерал, и хотел уже сделать первый ход. Затем он вдруг хлопнул рукой по левой стороне груди и полез в боковой карман пиджака. Пошарив там и не найдя, что нужно, Алехин обыскал затем остальные карманы. Вид его был растерянный, он в удивлении пожимал плечами. Затем он подозвал к себе Каличку и о чем-то долго совещался с чехом. Каличка явно не соглашался с предложением чемпиона. В конце концов Алехин, видимо, уговорил чеха, и тот обратился к немцам со следующими словами:
      - Уважаемые господа офицеры! Чемпион мира приносит глубочайшие извинения. Он где-то потерял свои очки и не может играть сеанса. Но, чтобы не срывать намеченного выступления, господин Алехин решил давать сеанс вслепую.
      - Это как так? - крикнул кто-то из зрителей.
      - Чемпион мира будет находиться в соседней комнате и по памяти играть все тридцать досок. Я буду передавать его ходы по шахматной нотации, а также относить ему ваши ответы.
      В зале несколько минут царило небывалое возбуждение. Участники сеанса, вместе с ними и стоявшие сзади зрители, оживленно обсуждали неожиданное и необычное решение чемпиона. Появился Шехтель. Он подошел к доске, за которой сидел генерал, туда же устремились два организатора сеанса. До Алехина и Калички донеслись их возбужденные голоса.
      - Это унизительно для нас! - горячился генерал. - Я лично не собираюсь участвовать в такой игре.
      - А что делать? - вмешался один из организаторов. - Он действительно всегда играет в шахматы в очках.
      - Пошлите куда-нибудь за очками, - предложил генерал.
      - Куда? Сегодня воскресенье. Потом подобрать очки не такое быстрое дело, генерал.
      - Но как же он будет играть?! - удивленно воскликнул другой организатор. - Вслепую на тридцати досках! Этого не могли делать ни Ласкер, ни Капабланка.
      - Его разобьют наши ребята, - поддержал первый организатор.
      Эти слова оживили Шехтеля.
      - Как вы сказали: разобьют? - переспросил Шехтель. - Вот и хорошо. Это будет замечательно! Вы полагаете, что играть вслепую труднее, чем обычным способом? - спросил Шехтель.
      - В несколько раз! - охотно сообщил организатор. - Да еще против такого состава.
      - Тогда решаем играть! - твердо заявил Шехтель. - Вы оказали: оскорбительно, - обратился Шехтель к генералу. - Что ж, смеется тот, кто смеется последним. Начинайте игру! - приказал Шехтель Каличке.
      В зале постепенно вновь воцарилась тишина. Поднявшиеся было со стульев опять вернулись на места. Позже всех подсел к шахматам генерал: он долго о чем-то возмущенно говорил с Шехтелем, важно взмахивал рукой; Шехтель что-то примирительно ему отвечал, обнимал его рукой за спину, как бы подталкивая к доске. Потом они оба засмеялись какому-то удачному замечанию, и генерал сел за доску. Но и тогда вид его был оскорбленно-величествен, первые свои ходы на доске он делал с явным пренебрежением.
      Алехин прошел в соседнюю комнату, сел в удобное кресло спиной к двери и попросил у Калички кофе. Предстоящий сеанс на тридцати досках вслепую немного пугал Алехина, и он на мгновение пожалел, что придумал под влиянием минуты этот трюк с очками. Нет, его не пугало ни количество досок, ни состав. Сколько раз ранее он давал подобные сеансы. Алехин боялся, что в том физическом состоянии, в каком он был после проклятой скарлатины, не выдержит огромной нагрузки. Но делать было нечего, и он стал вырабатывать план предстоящего сражения.
      Сеанс одновременной игры вслепую - самый трудный из всех шахматных аттракционов. Он требует от мастера гигантского напряжения умственных сил, нервов, памяти. Организм сеансера подвергается такому чрезмерному напряжению, что давно уже определена вредность подобных выступлений. Алехин читал, что в Советском Союзе сеансы вслепую запрещены государственным уложением как вредно отражающиеся на здоровье шахматистов. Это в Советском Союзе, по па Западе любят рекламу, трюки; только на них несут свои доллары и франки любопытные. Сколько раз Алехину приходилось именно с помощью такой игры привлекать к себе внимание мира или поддерживать свое пошатнувшееся материальное положение.
      Игра вслепую ошеломляет того, кто первый раз ее наблюдает. Как шахматист может запомнить тридцать сложных, запутанных партий? Сражение в таких сеансах длится в течение семи часов, а то и больше, в партиях делается в среднем по сорока ходов. Каждый из противников уже с самого начала старается пойти особым, отличным от соседа путем, причем многие участники, иногда, умышленно запутывают своего «слепого» противника необычным ходом. Сеансер в течение длительного времени должен держать в уме весь ход борьбы на тридцати досках, помнить расположение каждой пешки, каждой фигуры. Работа непонятная для обычного человека! Она более удивляет, чем арифметический трюк циркового феномена или мастерство пианиста- Виртуоза, играющего на память множество сложных сонат.
      Игра вслепую требует особых качеств мозга и своеобразной тренировки. Даже крупнейшие шахматисты, например Ласкер, Капабланка, Нимцович, редко играли больше чем одну-две партии вслепую. Алехин беспредельно любил шахматы и он не мог упустить возможность познать методы «игры, не глядя на доску», испытать особые «колдовские» ощущения, которые эта игра вызывает.
      Начало сеанса развертывалось довольно быстро. Каличка по очереди двигался от доски к доске и делал ход, который сообщал ему Алехин. Не медля ни секунды, он передавал ответ противника. То и дело слышался его голос:
      - Седьмая доска: дэ-семь, дэ-пять! Девятая доска: конь эф-шесть! Алехин тут же говорил свой ответный ход. Так Каличка сделал несколько кругов. Пока игрались известные теоретические варианты, Алехину думать особенно не приходилось, но вскоре темп игры явно замедлился: чемпиону приходилось вспоминать сделанные ранее ходы, уточнять в памяти расположение фигур. Он по нескольку минут думал над ходами.
      Вскоре в зале воцарилась обычная обстановка сеансов. Соседи консультировались друг с другом, оценивая качество намеченного хода, к ним присоединялись и зрители. Завязались споры, слышались взаимные колкости, рассуждения о сделанном ходе, о позициях. Мастерство Алехина удивляло противников, они никогда не видели ничего подобного. Особенно активно обсуждал ход сеанса маленький рыжий немец с авиационными петличками.
      - Что ни говорите, а здесь кроется какой-то обман, - уверенно заявлял соседям летчик. - С тридцатью вслепую! Этого же не делал ни один шахматист.
      - А вот Алехин сделал, - подзадоривал летчика сосед.
      - Фокус, определенно фокус, как в цирке, - не сдавался немец. - Где-нибудь у него спрятан механизм.
      - Вот здесь, - показывал сосед себе на голову. - И неплохой механизм.
      Летчик вдруг заволновался и вылез из-за стола.
      - Я его сейчас проверю, - хитро подмигнув, заявил он. - Я запишу позицию и попрошу Алехина ее повторить.
      Вынув из кармана блокнот, он переписал расположение фигур и направился в соседнюю комнату. Здесь он внимательно смотрел на Алехина со всех сторон, пытаясь заглянуть ему под полу пиджака, в карманы. Наконец он обратился к чемпиону мира.
      - Вы меня простите, герр Алехин, - сказал немец. - Я девятнадцатая доска. Не могли бы вы сказать, каково мое положение.
      - Неважное, хотя внешне все выглядит благополучно, - улыбнулся Алехин.
      - А можете вы сказать расположение моих фигур?
      - Пожалуйста, - согласился Алехин, и быстро стал перечислять: - Белые: король жэ-один, ферзь е-пять, кони цэ-три и же-четыре, пешки а-два, бэ-два…
      - Хватит, хватит! - поспешил остановить чемпиона летчик, едва успевавший следить по бумажке за речью Алехина. - И вы можете это сделать на всех тридцати досках?
      - Да, - ответил Алехин.
      - Это феноменально! - невольно восхитился немец. - Скажите, господин Алехин, откуда у вас такое искусство игры?
      - С потолка, - буркнул Алехин, которому этот рыжий мешал думать.
      - То есть… как это? - растерялся немец.
      - Очень просто. Однажды я прибил над своей кроватью на потолок шахматную доску. Каждое утро и каждый вечер я разбирал на ней партии безо всяких фигур. Вот и научился.
      Немец растерянно глядел в глаза Алехина, не понимая, шутит он или говорит серьезно. Наконец, поблагодарив Алехина, он отправился к своей доске. Тотчас к нему подошел Каличка.
      - Вы играете на девятнадцатой доске? - спросил чех.
      - Я, - ответил летчик.
      - Я уже был у вас, вы уходили, - произнес Каличка. - Алехин играет ферзем на же-семь и объявляет вам мат в три хода.
      Немец схватился за голову под дружный смех соседей и зрителей.
      - Проверил! - заливались офицеры. - Вот тебе и механизм! Мат в три хода!
      - Пятая доска прекратила сопротивление, - сказал Каличка Алехину, войдя к нему в комнату.
      - Вы видели, какой интересный эндшпиль был в этой партии, - радостно сообщил чеху чемпион мира. - Точно такое же окончание я выиграл у Романовского в Петербурге тридцать лет назад. Только там черная пешка стояла на а-шесть. Любопытный эндшпиль, жаль, что немец защищался не лучшим образом.
      - Вам что-нибудь нужно? - спросил чех.
      - Да, Каличка, будьте любезны, кофе. Потом, еще одна просьба. Достаньте мне несколько сигарет. Я опять забыл портсигар. Проклятая память!
      Вновь потекли часы игры, не прерываемые особыми происшествиями. Часов через пять Алехин выиграл десятка два партий, в трех игра закончилась вничью. Оставалось всего несколько досок. Вокруг них столпились любопытные и те, кто уже кончил игру. Эти подсказывали больше всех: не сумев победить в собственной партии, они прилагали усилия, чтобы показать свою силу в партиях соседей.
      Вдруг в одном углу в одной из партий возникло бурное оживление. После длительного совещания с окружающими офицер, игравший на этой доске, заявил Каличке:
      - Передайте господину Алехину: я играю ферзем на е-четыре. Ему шах и мат в четыре хода.
      Каличка ушел в соседнюю комнату и тут же вернулся.
      - Вы немножко опаздываете, - улыбаясь, заявил он самоуверенному немцу. - Чемпион мира в свою очередь объявляет вам мат в два хода.
      И, передвинув белую ладью, Каличка защитился от шаха черного ферзя. В свою очередь от вскрытого шаха белым слоном защищал только один ход, да и то ненадолго.
      Количество досок уменьшалось с катастрофической для немцев быстротой. Алехину теперь легко было играть небольшое количество партий, и он отвечал на ходы немцев значительно быстрее. Вскоре осталась всего одна доска, на которой играл генерал. Он, по- Видимому, понимал шахматы лучше других, кроме того, ему помогало больше всего советчиков. Делая ход, он поучал окружающих, высказывал глубокомысленные, на его взгляд, суждения о шахматах. Но вскоре и его позиция стала безнадежной, и он сказал Каличке, что сдает партию.

      В зале появился усталый, но довольный Алехин. Он подошел к Каличке, все еще стоявшему около доски генерала. Немец воспользовался случаем, чтобы как-то оправдать перед низшими чинами свой проигрыш.
      - Я грубо ошибся, - сказал генерал Алехину. - Сыграй я…- генерал посмотрел на бланк, где он записывал ходы, - сыграй я ферзем на дэ-пять вместо эф-пять, вам было бы плохо.
      - Вы так считаете? - спросил Алехин.
      - Это элементарно! - продолжал генерал. - А тут что ж, - показал он на свою позицию, в которой сдался. - Моя позиция безнадежна. Летит ферзь, я сдался во время.