Тигриные глаза (Том 2)

Конран Ширли
Тигриные глаза (Том 2)

      Ширли КОНРАН
      ТИГРИНЫЕ ГЛАЗА
      ТОМ 2
      Глава 15
      Четверг, 23 января 1992 года
      Едва такси остановилось на Честер-террас, тут же на пороге дома возник Бриз.
      - Где это тебя носило? Я уж и не знал, что думать. - Он стоял на мраморных ступеньках и кипел от возмущения.
      - Подожди, пожалуйста, пока я отпущу такси. - Плам старалась говорить сдержанно. - Разве ты не получил мой факс?
      - В твоем факсе сказано лишь: "Остановилась на несколько дней в Париже". А по какой причине? Об этом ни слова. И в "Ланкастере" твоя фамилия среди гостей не значилась. Я догадываюсь, ты развлекалась с каким-нибудь повесой, которого встретила в самолете.
      - Увы, мне не посчастливилось. Я просто навестила тетю Гарриет.
      В Париже Плам чувствовала себя провинившейся школьницей, которая прогуливает уроки (чего, кстати, с ней никогда не случалось), бросившей вызов старшим, согрешившей, заинтригованной и - свободной.
      - Откуда такой неожиданный порыв - навестить эту чертову тетку после того, как она прожила в Париже уже целых три года? - Бриз с возмущенным видом подхватил ее чемоданы. - Бьюсь об заклад, это была не единственная причина для твоей остановки в Париже!
      - Я не была там уже пять лет, - Плам старалась говорить весело. - И совсем забыла, какой это волшебный город. Фонтаны на Плас-де-ла-Конкордбыли похожи на ледяные изваяния. Сады Тюильри покрыты снегом. Я словно оказалась в сказке Андерсена.
      - Избавь меня от своих восторженных воспоминаний. Вначале ты по-хамски относишься ко мне, а потом пускаешь в ход все свое обаяние, чтобы я забыл об этом. - Бриз бросил чемоданы на белый мраморный пол и захлопнул входную дверь. - Ладно, я и не думаю, что ты там развлекалась. Мне стало кое-что известно... - И, уже не подыскивая слова, он раздраженно выпалил:
      - Это было как-то связано с фальшивым натюрмортом Сюзанны, не так ли?
      Плам заколебалась.
      - Какая же ты наивная и глупая! - взорвался он. - Ты что, не понимаешь, что сплетни из Австралии всего через сутки достигают Лондона? Ты разве не знаешь, как тесен мир художественного бизнеса? Отто Талбот был на телефоне еще до того, как ты успела сесть в самолет!
      - Это тот противный маленький тип, который нагнал на меня страху? Но я ничего не сказала ему!
      - Он и без тебя все разнюхал. Это хитрый мошенник, который сам скорее всего занимается подделками.
      - Вот почему он предупреждал, чтобы я не совала свой нос в дела, которые меня не касаются! А я-то думала, что он просто насмотрелся по телевидению ночных страшилок.
      Гнев Бриза перешел в ярость:
      - Это жулики от искусства, и, как всякие жулики, они безжалостны! А ты шатаешься по каким-то сомнительным местам в Париже!
      Значит, Лео уже сообщил Бризу.
      - Не надо считать меня ребенком, - бросила она в ответ.
      - Ты предпочитаешь, чтобы за тебя беспокоились другие. Ну и эгоистка же ты!
      В памяти у нее вдруг всплыли слова, сказанные тетей Гарриет, и она с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. За спиной у Бриза появилась Сандра, вышедшая из кухни с приветливой улыбкой и затем незамедлительно удалившаяся.
      При виде улыбки на лице Плам Бриз покраснел от ярости:
      - Я не понимаю, что вселилось в тебя? Чего ты хочешь, скажи бога ради?
      Плам обвела взглядом роскошный мраморный холл.
      - Я окружена вещами, которые нужны тебе. Иногда я сама себя чувствую одной из этих вещей. Золотой гусыней в золоченой клетке. - Она посмотрела ему прямо в глаза. - Бриз, я хочу одного - немного времени для самой себя.
      - Да ты ведь только что обогнула земной шар ради собственного удовольствия!
      Покорность Плам улетучилась без следа.
      - Восемь лет я делала карьеру, не видя вокруг себя больше ничего. Ты дал мне шанс, и я не подвела тебя. Я работала без остановки.
      - Для тебя это единственный путь, неужели не ясно? - прорычал Бриз.
      - Теперь мне нужно время, чтобы подумать. Жизнь - это не только работа, деньги и успех.
      - А что же еще?
      - Я хочу, чтобы ты относился, ко мне серьезно, - умоляющим тоном проговорила Плам.
      - Не пойму, что с тобой. Тебя словно подменили!
      - Я не хочу оставаться прежней! - взорвалась Плам, забыв все, что собиралась сказать. - Я хочу чувствовать себя полноценным и гармоничным человеком, Бриз, а не кривобокой личностью, у которой один бок выпирает, а другой ввалился. Я хочу узнать свою подлинную сущность. - Определить, какая часть ее является подобострастной маской, которую она надевает, когда хочет, чтобы ее любили другие. Узнав эти части и отринув их, она сможет увидеть, кто она такая и кем она хочет быть. Затем она сможет понять, чем ей хочется заниматься и почему и как она намерена прожить оставшуюся жизнь.
      - Разбирайся со своим кризисом личности сколько тебе угодно, но только после бьеннале. Британский совет и так уже ждет несколько недель, чтобы побеседовать с тобой.
      - После бьеннале я перестану делать то, что хочется другим, и начну делать то, что хочется мне.
      - Любопытно было бы посмотреть, как это у тебя получится. Ты ведь никогда не принимала никаких решений, - проворчал Бриз, все еще пребывая в ярости.
      - У меня не было никакой возможности для этого.
      - На что ты жалуешься, не пойму, - вздохнул Бриз. - Не вижу ничего плохого в том, что ты делаешь то, чего хочу я. Кем ты была до встречи со мной? Я знаю, что для тебя лучше.
      - Долгие годы я делала все, что хотелось тебе. Бриз. Так почему ты сейчас не можешь сделать то, что хочется мне? Почему ты отказываешься помочь мне найти тех, кто фабрикует эти подделки?
      Бриз молчал. Наконец, сделав над собой усилие, он заговорил спокойно:
      - Я не хочу, чтобы ты связывалась с мошенниками, потому что люблю тебя и боюсь за тебя. Но теперь я сдаюсь. Ты можешь заниматься этим, когда хочешь и сколько хочешь. - Плечи его опустились, а длинные руки грациозно взметнулись вверх, выражая одновременно отчаяние, негодование и смирение.
      Плам не могла сдержать улыбки.
      - У тебя это получается, как у настоящего француза. - Она была рада, что атмосфера разрядилась. Ей вовсе не хотелось затевать ссору сразу после самолета. - Ты же знаешь, я не подведу тебя на бьеннале.
      - Извини, Плам. - Бриз тоже постарался улыбнуться. - Я и в самом деле безумно беспокоился. Ты не представляешь, во что могла впутаться, ведь тебе никогда не приходилось иметь с ними дело. А там играют без правил. - Он притянул ее к себе и, целуя, прошептал:
      - Я скучал по тебе. - Он выжидательно откинул голову и театрально раздул ноздри.
      - О-о, Бриз, - пробормотала она.
      Бриз легко подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице.
      ***
      Через час Плам открыла глаза, зевнула, потянулась и лениво оглядела спальню. Снаружи над высокими окнами причудливо чернели голые ветки деревьев. На противоположной стене висела...
      - Картина Эмили! - вскочила обрадованная Плам. - Именно здесь я хотела повесить ее!
      - Это совпадение, - сонно пробормотал Бриз. - Она прибыла три дня назад. А повесил я ее сегодня утром. Согласись, что иногда я... Эй, ты явно не развлекалась в Париже. Разве нельзя дать поспать человеку хоть десять минут?
      Пятница, 24 января 1992 года
      Следующим утром Плам принимала ванну, а Бриз тем временем брился и посвящал се в свои дела. На сей раз он охотился за неизвестным наброском Ричарда Дибенкорна. Набросок относился к его серии "Ошеан Парк" и был, предположительно, подарен одному из друзей художника. Бриз сомневался в его подлинности, пока не увидел этот маленький воздушный пейзаже видом морского побережья Южной Калифорнии. Картина вызывала необыкновенно тонкое эстетическое наслаждение, и владелец, к сожалению, знал это слишком хорошо.
      Плам слушала его вполуха и обдумывала свой следующий шаг к разгадке тайны поддельного натюрморта. Она не решалась звонить Биллу Хоббсу, пока Бриз не уехал из дому.
      Бриз тщательно соскреб щетину на подбородке и посмотрел на Плам в зеркало.
      - И еще одна вещь. Мы можем рассчитывать, что твоим именем будет названа новая роза... Это сделает тебя известной. Надо только не промахнуться с цветом, нельзя же назвать именем "Плам" желтую розу.
      Плам еле слышно пробормотала:
      - Неужели я и вправду чего-то стою, или все это лишь результат рекламы?
      С бритвой в руке Бриз повернулся к ней.
      - Реклама не может срабатывать бесконечно, если за этим ничего нет. Реклама лишь экономит время. Твое преимущество в том, что ты попала наверх сразу, не растрачивая лишнее время на этот путь. Посмотри на Джиллиан Айрес. Двое детей не позволили ей взяться за кисть раньше пятидесяти лет! - Бриз повернулся к зеркалу и потянулся за лосьоном.
      Плам вспомнила, как она сказала Бризу, когда он предложил ей выйти за него замуж: "Дорогой Бриз, прежде чем я отвечу три раза "да", ты должен знать, что.., я не хочу больше рожать детей, хотя сама мысль об этом кажется мне преступной, не говоря уже о том, чтобы произносить ее вслух. Я люблю Тоби и Макса больше всего на свете, но никогда больше я не буду разрываться между детьми и живописью".
      Он немедленно согласился с ней, и Плам была благодарна ему за это.
      Теперь ее не захлестывало чувство бесконечной благодарности Бризу за то, что он предоставил ей возможность заниматься живописью и расчистил ей путь к успеху. Впервые в жизни, хотя последствия казались ей пугающими, она поняла, что благодарность и преданность не равны любви, и задавала себе вопрос, которого всегда избегала. Любит ли она Бриза? И любила ли она его когда-нибудь?
      Плам знала, что она не испытывает к нему такой неистовой любви, как к своим детям, но она никогда не любила так никого другого, даже себя.
      Так любит ли она его? А как это можно определить? У нее никогда не было случая испытать или проверить свою любовь к Бризу, не приходилось жертвовать чем-либо ради него. Но Плам знала, какое испытание могло быть главным. Как спрашивают в сказках: отдашь ли ты самое дорогое в жизни ради своего возлюбленного? Пожертвует ли она живописью ради Бриза, пусть даже ему самому меньше всего нужна эта жертва?
      Нет. Она не бросит живопись ни за что на свете.
      Зазвонил телефон, и она потянулась к нему из ванны.
      - Алло... Ричард Степман... Британский совет... Конечно, я помню вас... Бриз говорил, что вы хотели уточнить время... А если сегодня во второй половине дня? В три часа?.. В моей студии.
      Бриз, пряча улыбку, потянулся за зубной щеткой. Плам положила трубку и сдула с руки мыльную пену.
      - Помнится, я встречала его на вечеринках, но все же расскажи мне о Ричарде Степмане.
      - Он близкий друг Чарли Боумана. Они познакомились в Кембридже. В Мальборо Ричард получил степень магистра по истории искусств. В Британском совете у него репутация повесы. Типичный представитель обедневшей аристократии. Покойный отец был генералом. Мамаша, Диана Степман, не сходит с тех страниц, где печатаются светские сплетни.
      - А жена?
      - Она слаба здоровьем, но не сдается и по-прежнему пользуется успехом. Каждый четверг у нее вечеринка. Ричард как-то пригласил меня к ним, когда ты была в Австралии. - Бриз побрызгал себя одеколоном. - Они живут в большом особняке на Глосестер-роуд. Полагаю, они его арендуют. Ричарду приходится сильно крутиться, чтобы содержать такую женщину.
      ***
      Знакомясь с новым человеком, Плам всегда автоматически "примеряла" его к Дженни. Когда Ричард Степман вышел из лифта на этаже, где находилась ее студия, и она увидела крупного, загорелого, атлетического телосложения мужчину с добродушным лицом, веселыми голубыми глазами и темными волосами, которые были чуть длиннее, чем у других чиновников, она решила, что он "подходит".
      - Я рада, что вы будете присматривать за мной на бьеннале, приветствовала его Плам.
      Ричард рассмеялся.
      - Итальянцы очаровательные и энергичные люди, но они не отличаются слишком высоким профессионализмом. Поэтому вам понадобится человек, который сможет предупредить любое ваше желание. Я хочу обсудить с вами предварительный план работы. А работа вам предстоит немалая, и сделать ее надо довольно-таки оперативно.
      Он прошел вслед за Плам в студию и остановился как вкопанный, переводя взгляд с одного фантастического пейзажа на другой.
      Первозданные холмистые поля в окружении темных лесов и туманных гор. Зубчатые башни и замки среди ветвистых деревьев. Луковичные купола соборов в желто-зеленых, сине-фиолетовых и малиново-красных полосах. Вокруг них цветущие сады с ослепительными цветами и невиданными деревьями. Бесконечные озера и долины. А над всем этим метеоры, прочерчивающие полуночное небо.
      - Я создаю ощущение перспективы, как бы придавая картине третье измерение, - пояснила Плам. - Все мои новые работы - это пространственные абстракции, хотя в основе своей они, как всегда, отражают мои скрытые настроения и состояние ума.
      - Они просто поразительны. - Ричард сел на заляпанный краской виндзорский стул и медленно открыл свой "дипломат". Но он так и не смог сосредоточиться на плане работы, его внимание то и дело переключалось на картины.
      ***
      Ричард ушел, а Плам проверила запас красок и подумала, как хорошо вновь оказаться в собственной студии и ни о чем не думать, кроме своих последних картин. С удовольствием вдыхая запахи скипидара и льняного масла, она перевела взгляд на холст, который был в работе. Это голубое пятно, слева вверху, слишком плоское, сюда просятся более густые оттенки розово-лилового и зеленого, а если так, то танец изумрудных точек на арбузе должен быть более выразительным. Для этого в зелень надо добавить оранжевого... Кто-то насчитал двенадцать фаллических символов на ее первой картине, выставленной в академии, хотя отборочная комиссия ничего не заметила. А вот это розовое пятно вверху надо приглушить, чтобы оно не напоминало молодого поросенка. Может быть, немного охры...
      Услышав, как хлопнула входная дверь, Плам подскочила к окну и увидела, что Бриз садится в свой "Ламборгини". И тогда она позвонила Биллу Хоббсу. Ответа не было, а это означало, что после полудня ей придется отправиться в его мастерскую и оставить записку. Если, конечно, он все еще живет на Армада-роуд и не отошел от дел. Теперь Биллу, должно быть, уже под семьдесят, а он поговаривал о том, чтобы все бросить, еще тогда, когда Плам работала у него, пятнадцать лет назад.
      Воспоминания Плам прервал телефонный звонок. Макс сообщал, что ему нравится установочный курс и он определенно решил стать гончаром, когда закончит учебу. А нельзя ли ему установить на Пасху гончарный круг в старой мастерской в подвале на Честер-террас? "Здорово, мама! Спасибо, надо бежать..."
      Плам собралась было уже сделать заказ на краски у своего поставщика, но тут бешено зазвонил колокольчик и кто-то прокричал ее имя. Приехала Лулу. Поскольку Сандра отправилась за покупками, Плам пришлось открывать дверь самой.
      Лулу бросилась к ней с объятиями.
      - Я не привезла Вольфа, он простудился... О-о, какая чудная накидка. Можно я примерю? - Она подхватила со стула новую черную накидку Плам.
      Лулу накидка была явно коротка.
      - Ну разве не прелесть? - Лулу закружилась, сияя молодым задором, как в девичестве перед первым балом.
      Плам посмотрела на ее пышные черные волосы, сиреневую юбку, бутылочного цвета сапоги.
      - В этой накидке ты похожа на цыганку Дорелию с картины Аугустуса Джона, такой же романтический и полудикий вид. Оставь ее себе.
      - Плам, ты ангел!.. У меня уже сто лет не было приличных вещей... И уж никогда не думала, что мне подойдет что-то из твоего... А ты уверена, что она не нужна тебе?
      - Уверена, - солгала Плам. Лулу бросилась к зеркалу и накинула капюшон на свои густые черные волосы. От возбуждения и восторга лицо у нее порозовело, губы стали, как некогда, вишневыми, а светло-серые глаза под изогнутыми черными бровями вспыхнули ярким светом.
      У Лулу не было срывов после того, как она вышла замуж за Бена. Однако теперь уже Плам знала достаточно о наркотиках, и ее одолевали сомнения в том, что от них можно полностью излечиться.
      - Я опять влюблена в себя, - пела Лулу, черным вихрем кружась в белом холле. Вдруг она остановилась. - О боже, я же не сказала тебе! Как я могла забыть? Я пыталась дозвониться в Австралию, но из-за путаницы со временем не смогла тебя застать.
      - Я знаю, я тоже звонила тебе, но никто не ответил. Где ты была?
      - У Дженни. У нее умер отец.
      - Бедная Дженни! Где она сейчас?
      - Все еще у матери в Портсмуте. Но сегодня вечером возвращается в Лондон.
      - Как это случилось?
      - Смотрел футбол по телевизору, заснул и не проснулся. Это лучше того, что он заслуживал.
      - Смотри, не скажи это при Дженни. Лулу запахнула на груди накидку и посмотрела на Плам с вызывающим видом.
      - Я не хочу лицемерить, - заявила она. - И не могу притворяться, что сожалею по поводу смерти отца Дженни, хотя мне больно видеть, как она убивается. Моя мать называет это психологически нездоровой зависимостью. Я ездила в Портсмут, чтобы побыть с Дженни, думаю, Вольф там и простудился, но Дженни ни о чем таком не хочет говорить. Ты сама скоро увидишь.
      Плам взяла телефонную трубку, чтобы позвонить Дженни, и тут Лулу увидела ее кольцо с бриллиантом.
      - Боже, какая ослепительная красота! - вскрикнула она. - Кто подарил, эксплуататор?
      - Кто же еще?
      - Оно наверняка стоит не меньше, чем нам надо выплатить за дом, - с грустью проговорила Лулу.
      Телефон в доме матери Дженни оказался занят. Лулу не захотела расстаться с накидкой даже на время чая.
      - Нет, я теперь даже спать буду в ней, чтобы Бен вообще сошел с ума!
      Махнув рукой на лифт, она понеслась вниз, перепрыгивая через ступеньки, влетела в гостиную и бросилась на диван, обитый кремовым шелком.
      - Ох, извини, я не должна была плюхаться с ногами! - и сбросила сапоги.
      За чаем с булочками и имбирным бисквитом Плам рассказала ей о своем расследовании. Лулу слушала внимательно и немедленно согласилась отправиться с ней к Малтби на следующее утро, при условии, если их сиделка, миссис Бар-тон, сможет остаться с ребенком. Лулу не любила оставлять Вольфа с незнакомыми сиделками из агентства и полагала, что пенсионерка не станет тащить в дом своих дружков.
      ***
      На следующее утро Плам раскрыла "Интернэйшнл геральд трибюн" и увидела фотографию явно перепуганной Сюзанны Марш. В двух коротких абзацах сообщалось о попытке самоубийства, предпринятой младшей дочерью бизнес-звезды. Получив низкую оценку на экзамене, девочка бросилась с крыши своего интерната и сломала тазовую кость.
      Плам вспомнила тихих и незаметных дочерей Сюзанны. Сама же Сюзанна, являя миру образчик заботливой и мягкой матери в оборочках, кружевах и цветастом муслине, в жизни была домашним тираном. Амбициозная и жесткая, она не давала себе никакой поблажки, крутилась как белка в колесе и требовала того же от своих детей.
      После подобного происшествия Плам вполне поняла Лулу, когда та позвонила и с извинениями сообщила, что не сможет пойти с ней к Малтби: не с кем оставить Вольфа, так как у миссис Бартон подошла очередь на бесплатный прием к врачу по поводу ее хронической болезни.
      ***
      В лохматой шубе из искусственного оранжевого меха поверх леггинсов и свитера цвета индиго Плам в одиночестве отправилась на Бонд-стрит. Возле галереи Малтби она потопталась на снегу в своих синих кожаных сапожках, заглядывая в полукруглое окно зала и набираясь храбрости. Легко быть наглой в Париже, где тебя никто не знает.
      Решившись наконец, она толкнула дверь и оказалась в уютной атмосфере романов Диккенса. В камине, отделанном резным деревом, горел огонь, по обе стороны стояли удобные кресла. Впечатление было такое, что вот-вот с чашкой дымящегося пунша явится сам мистер Пиквик. Но до нее доносились лишь обрывки телефонного разговора из-за двери и глубине, и Плам одна бродила по уютному залу.
      Кивнув появившемуся дородному пожилому продавцу, она назвала свое имя и сказала, что хочет поговорить с мистером Малтби.
      Человек, появившийся из дальней комнаты, был уменьшенной копией Альфреда Хичкока. Его отлично сшитый костюм серебристо-серого цвета был бессилен скрыть полноту своего хозяина. Яйцевидная голова почти не имела растительности, а шея складками нависала над воротником рубахи.
      Плам достала из сумки две папки и сказала, что Виктор Марш просил ее зайти и обсудить вопросы, связанные с его недавней покупкой. Она добавила, что привезла письмо и от Синтии Блай, у которой тоже вызывает тревогу ее картина. Мистер Малтби кивнул и вежливо пригласил ее в свой кабинет. Они сели напротив друг друга за большим столом красного дерева, уставленным бесчисленными коробками с бумагами и письмами. Мистер Малтби, неторопливо водрузив на нос очки в золотой оправе, прочел письма Виктора и Синтии и посмотрел на Плам поверх очков.
      - Следует ли понимать это так, что вы хотите поставить под сомнение подлинность этих картин?
      - Не совсем так.., то есть.., пока нет, - сбивчиво произнесла Плам. - Я хочу узнать, откуда поступили эти картины. В свидетельствах не указаны ваши источники.
      Вид у мистера Малтби стал вежливо-неприступным.
      - Мы знаем прежнего владельца обеих картин, и мы гарантировали ему анонимность сделки, таково было его условие. Но мне известно гораздо больше того, что указано в этих паспортах, и у меня нет никаких сомнений в их подлинности.
      - Вам известен владелец обеих картин? Малтби коротко кивнул и встал из-за стола.
      - Извините, миссис Рассел, но я вынужден закончить разговор. Если вы захотите купить или продать что-нибудь и попросите сохранить ваше имя в тайне, мы с уважением отнесемся к вашему желанию. Мы никогда не разглашаем частную информацию о чьей бы то ни было собственности.
      ***
      "А что еще я могла сделать? - размышляла Плам в такси, направляясь к Дженни. - Предложить себя тому дородному старому продавцу в обмен на два адреса? Взломать галерею в надежде, что в одной из тех коробок с бумагами на столе есть сведения о прежних владельцах?" Расплатившись с шофером, Плам вспомнила, как в Сиднее Стефани предупреждала ее, чтобы она не удивлялась, если расследование зайдет в тупик.
      - А, это ты. - В домофоне голос у Дженни был измученным и бесцветным. Лулу, наверное, уже рассказала тебе. Поднимайся.
      Растрепанная и бледная, Дженни сидела, забившись в угол дивана с подсолнухами на драпировке, и прижимала к себе игрушечного ослика. Солнечная, в желтых тонах, гостиная была обставлена модной мебелью. На самом видном месте сиял множеством медных ручек высокий комод эпохи короля Георга. Дженни гордилась своим домом и старалась, чтобы в нем все блестело чистотой. Никто бы не подумал, что это дом художницы.
      - Не смотри на меня так, - проворчала Дженни. - У тебя есть муж, чтобы утешиться, когда тебе плохо. А у меня, сколько я себя помню, во все трудные времена был только этот ослик. И не говори, что я веду себя как ребенок. Я знаю это, и мне наплевать.
      Плам опустилась на диван.
      - У тебя также есть я. И всегда буду. Я обещаю. Она выслушала рассказ Дженни о похоронах, о ее горе и страданиях, а Дженни узнала, как прошла выставка в Австралии. Плам рассказала ей и о том, как она продвигается к разгадке тайны фальшивых картин.
      Дженни, готовившая на кухне кофе, обернулась и посмотрела на нее через дверной проем. Откинув с заплаканного лица спутанные волосы, она вздохнула.
      - Плам, я не могу поверить, что тебе не дает покоя то, что какой-то мошенник надул нескольких богатых невежд. - Она открыла кран и наполнила кофейник. - Что тебе дает это расследование? Ничего! - Она положила растворимый кофе в чашки с синими полосками. - Я, конечно, помогу тебе, правда, сомневаюсь, что могу быть полезной. Но только вот зачем тебе все это?
      - Почти то же самое говорит Бриз. Только он при этом полон праведного гнева. Не могу понять, почему мои поиски так раздражают его. Думаю, что дело здесь в том, что он боится за свой бизнес.
      - И все же зачем тебе это?
      - Я не знаю. - Плам прежде всего старалась быть честной перед собой. Отчасти, конечно, из-за того, что тогда, в доме Сюзанны и Виктора, Бриз обошелся со мной, как с провинившимся ребенком. Меня это взбесило, терпение мое лопнуло, и я сказала себе: "С меня достаточно!" А теперь ты говоришь, что я веду себя по-детски.
      - Нет, напротив. - Дженни подошла к холодильнику и стала искать там сливки. - Послушная девочка Плам вдруг начала вести себя неподобающим образом.
      - Ты хочешь сказать, что я стала непослушной?
      - Вот именно. - Дженни добавила сливок в обе чашки. - Ты была застенчивой послушной девочкой, которая стала застенчивой послушной женщиной, создающей сильные и мощные картины, но по-прежнему поступающей так, как ей велят. Я знала, что рано или поздно это должно закончиться, но почему это случилось именно сейчас?
      - Я устала оттого, что со мной обращаются, как с ребенком, - взорвалась Плам. - И хочу, чтобы Бриз понял, что не все в моей жизни подвластно его контролю. И себе я хочу доказать, что имею право на серьезное отношение к моей персоне.
      - И только поэтому ты идешь наперекор Бризу? Уж не подсознательная ли это месть? - С чашками в руках Дженни вошла в гостиную, где Плам теперь нервно расхаживала перед окнами.
      - Месть? За что?
      - Мы никогда не говорили на эту тему, но я не поверю, что ты не знаешь. Если уж ты собираешься затеять скандал с Бризом, то почему бы не выбрать более выигрышную для себя ситуацию?
      Плам уставилась на Дженни.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Жена всегда узнает последней, Плам. - Дженни устало отвела от отекшего и бледного лица прядь своих темно-желтых волос.
      - На что ты намекаешь, Дженни?
      - Лулу никогда не позволяла мне говорить тебе об этом. Она не позволяет также говорить и о женщинах Джима, боится, что тебе это причинит боль. Дженни посмотрела в глаза Плам. - Но я бы на твоем месте не стала обманывать себя. Хотя я всегда чувствовала, что тебе все известно, просто ты не хочешь посмотреть правде в глаза. Так что, если ты и действительно решила перестать быть ребенком, то самое время узнать то, что всем остальным известно уже многие годы. Если не я, то кто еще скажет тебе?
      Плам побледнела и осторожно поставила чашку на подоконник.
      - Ладно, говори.
      Дженни посмотрела прямо в широко раскрытые фиалковые глаза Плам.
      - У Бриза любовная интрижка. У него всегда есть какой-нибудь любовный роман. Каждому в Лондоне известны его похождения. Сейчас он с той южноамериканкой, которая была у вас перед Рождеством, да, да, та самая, неуклюжая, с ужасными ногами. Замужем за богачом, который покупает картины у Бриза.
      - Миранда Фуэте? Я не могу поверить в это!
      - Они каждый день завтракают вместе, а затем возвращаются в ее апартаменты в "Кларидж".
      - Я должна проверить это. - Плам схватила свою сумочку, порылась в ней трясущимися руками в поисках записной книжки и нетвердой походкой добралась до столика с телефоном.
      Секретарша Бриза сказала ей, что он уже ушел на ленч, - нет, она не знает куда, - и появится только к концу дня.
      ***
      Бриз был человеком с устоявшимися привычками. Она обзвонила все рестораны, где торговцы картинами обычно угощали своих клиентов: "Каприс", "Маркс Клаб", "Гарриз Бар". Затем попытала счастья в "Одинз" и "Айви". И наконец сообразила, где может быть Бриз.
      ***
      В зале испанского ресторана "Ле Бахия" тихо играла гитара. Плам подождала, пока ее глаза привыкнут к полумраку, и направилась к уединенному кабинету, почти полностью скрытому от остальной части зала, куда Бриз приводил ее в первые дни их знакомства. Она почувствовала запах паэллы с шафраном и сильный аромат жареного молочного поросенка. И тут же зажала рот, чтобы сдержать подступившую тошноту.
      ***
      Небольшие золоченые часы в виде четверки запряженных лошадей, стоящие на камине в спальне, пробили восемь. Бриз стоял перед полыхающим огнем, расставив ноги, и не мигая смотрел на жену. Он не помнил, чтобы она когда-либо перечила ему, не говоря уже о том, чтобы орать на него. Бывало, конечно, они ссорились, как и все семейные пары, но лишь по пустякам.
      Плам ходила туда-сюда.
      - Конечно же, ты не видел меня. Бриз! Там никто ничего не видит - поэтому туда и ходят в подобных случаях. И не пытайся целомудренно протестовать, что ты, мол, всего-навсего завтракал с женой клиента. Я не дам тебе такой возможности! - Она повернулась к нему лицом. - Итак. Я засекла тебя в ресторане и ждала на улице в такси, потом поехала за тобой в "Кларидж". Сидела в холле, караулила, делая вид, что читаю газету. Ты спустился вниз только к пяти часам! Когда ты возвращался пешком на Корк-стрит, я шла сзади.
      - Ты явно помешалась, изображая из себя детектива! - прорычал Бриз. - Да, я пригласил жену клиента на ленч, но это еще не значит, что я изменяю тебе...
      - Ты уже пел эту песенку две минуты назад... Нет, я не буду говорить тише!.. Мне наплевать на прислугу!
      Бриз подергал мочку левого уха - верный признак волнения. Он понял, что дальше упираться не было смысла, сцена ревности и так уже тянулась два часа.
      - Послушай, там не было ничего серьезного...
      - Это мне решать. И я считаю, что это серьезно.
      - Я очень сожалею, Плам. - В голосе Бриза зазвучало раскаяние. - Этого больше не случится, дорогая, я обещаю. - Он придвинулся к ней. - Я действительно очень сожалею. Я поступил неразумно. - Он протянул к ней руки. Я был круглым дураком, я признаю это и обещаю загладить свою вину. Я...
      - Перестань болтать, как в старом кино!
      Стремительным движением Бриз привлек ее к себе и, крепко прижав к груди, быстро зашептал, что он ее любит, уважает, почитает и что он уверен - они забудут случившееся и все начнут сначала. Он наклонился и поцеловал ее рыжий затылок, наклонился ниже и прильнул губами к ее уху, затем принялся водить по нему языком, зная, как это возбуждает ее.
      Маленький кулачок Плам резко ударил его поддых. Бриз замычал и выпустил ее из своих объятий. Она отскочила к камину.
      - Скажи спасибо, что я не поддала тебе коленом куда следует. - Эта мысль приходила в голову, но ей не хватило храбрости.
      - Плам, ну сколько это будет еще продолжаться? Я хочу сказать, не пора ли прерваться, чтобы выпить чего-нибудь, как это делается в старом кино? - Бриз успел увернуться, и маленькие золоченые часы ударились в стену за его головой. - Эй, да ты могла разнести мне голову?
      - Ты же не относишься к этому серьезно?
      - Отношусь! Отношусь! - Боже, что еще она хочет услышать от него?
      Схватив серебряный подсвечник с камина, Плам заметила бриллиант, блеснувший на ее пальце. Она отпустила подсвечник и, расплакавшись, стала стягивать кольцо.
      Бриз, уже приготовившийся к тому, что теперь в него полетит подсвечник, принялся умолять ее:
      - Не делай глупостей. Не надо никаких глупых девичьих жестов, пожалуйста.
      Сквозь слезы, которые ручьем текли по щекам, Плам глядела на него свирепым взглядом.
      - Не беспокойся. Я его не выброшу, я только хочу вернуть его тебе.
      - О боже, Плам. Я в самом деле раскаиваюсь. Пожалуйста, дорогая, не плачь. О боже, мне и вправду жаль...
      Плам уже рыдала в полную силу, закрыв лицо руками.
      Бриз осторожно приблизился к ней. Так же осторожно обнял ее и, прижав к себе, бормотал какие-то слова, пытаясь успокоить ее, не забывая виниться.
      Плам шмыгала носом, прижавшись к колючему твиду его пиджака. Кто еще кроме Бриза - мог понять, как ей горько от такого предательства?
      Но сколько их было у него? Она представила, как широкий и сильный рот Бриза тянется к совершенным анонимным полным грудям, увидела, как его длинные и изящные руки подхватывают под колени пару стройных анонимных ножек, а вот уже его стройные бедра ритмично покачиваются на чьем-то белом теле, она увидела, как их возбуждение перерастает в неистовство по мере того, как Бриз все сильнее вдавливается в красивое анонимное тело...
      Тут она не выдержала и пнула-таки его коленом.
      ***
      Прошло пять дней. Плам все еще не разговаривала с Бризом. На ночь он отправлялся в спальню для гостей на первом этаже. Экономка Сандра, от которой не укрылась вспыхнувшая между ними вражда, демонстрировала крайнюю степень невмешательства, подобно наблюдателям ООН. Плам подозревала, что в мечтах она вновь владела холостяцким хозяйством Бриза.
      Плам временами мучительно раздумывала, сколько же времени Бриз был ей неверен, часто ли и со сколькими женщинами он ей изменял. Эти размышления то заставляли расплакаться, то приводили в ярость. К лучшему, что они не разговаривали, потому что единственное, о чем она могла бы говорить с ним, его неверность. Но тут правды от него она не ждала. Сможет ли она вообще теперь доверять ему? Она бесконечно изводила себя одними и теми же вопросами.
      И сейчас, направляясь на ленч с Лео, она мучилась ими, но, когда такси свернуло на Шарлотт-стрит, Плам поняла, что, если она сейчас же не выбросит Бриза из головы, ей мало чего удастся добиться от этой встречи. Не хватало еще лить слезы на плече Лео, тогда они не доберутся до той темы, которая была ей нужна. К черту Бриза! А вместе с ним и Билла Хоббса, который неизвестно где пропадает. Она бросила в его почтовый ящик уже вторую записку, но он так и не ответил. Наверное, все еще разъезжает со своим товаром по Скандинавии, где все так устали от долгой зимы, что даже согласны покупать его картины...
      Лео уже ждал в "Л'Этуаль". Плам так и знала, он не мог устоять перед излюбленным местечком знаменитых актеров, писателей и художников.
      Древний официант предложил отведать вначале маринованную сельдь, а затем эскалоп по-зингарски. Другой, не менее древний, официант, распоряжающийся винами, рекомендовал "Шато-Лярос Тринтодон" 1979 года. После того как они справились с этими деликатесами, Лео принесли огромную соблазнительно облитую глазурью ромовую бабу. Плам была на послерождественской диете.
      Когда дело дошло до бренди и кофе, Плам спросила Лео, почему он увильнул от нее в Париже.
      - Сто лет не был в Париже, ты, должно быть, обозналась, - беззаботно отмахнулся он.
      - Лео, я знаю, что это был ты, идиот безмозглый. На тебе были разные носки: один розовый, другой зеленый.
      Эта придурь, начало которой положил Дэвид Хокни, была отличительным признаком Лео - его разные носки всегда сочетались по цвету.
      После длительного молчания Лео вздохнул.
      - Ладно, это был я. Я знал, что из-за этого ты меня пригласила на ленч, и пришел только потому, что не могу прятаться от тебя вечно. Однако причиной моей поездки в Париж была любовная связь с замужней женщиной. Поэтому мне пришлось скрываться, ведь я не могу рассказывать об этом.
      - Склад вряд ли является подходящим местом для любовных свиданий.
      Плам кивком попросила официанта налить ей еще бренди.
      Исчерпав свои неуклюжие доводы, Лео нехотя объяснил:
      - Престижная работа в "Новой перспективе" не приносит больших денег. А найти высокооплачиваемое место не удается - нет спроса на журналистов, пишущих об архитектуре, тем более сейчас, когда на Флит-стрит сокращают штаты... Ну ладно, Плам, если хочешь знать, я подрабатываю водителем в авиакомпании, когда у них кто-нибудь заболеет. Обычные водители тут не подходят. Им нужны люди, умеющие обращаться с ценными картинами и антиквариатом. - Лео сделал глоток бренди. - Эта работа на удивление хорошо оплачивается и дает мне возможность бесплатно прокатиться во Францию. - Он посмотрел на ее нетронутую чашку кофе. - В первый раз я пошел на это ради забавы и до сих пор получаю удовольствие. На дорогах столько интересного. У меня за спиной койка. Я полагаюсь только на себя и наблюдаю удивительные вещи во время каждой поездки. - Он усмехнулся про себя.
      - А зачем скрывать это?
      - Плам, ты - жена Бриза и наверняка понимаешь, как мне важно сохранять свое лицо.
      Плам не убедило объяснение Лео. Он слишком любит комфорт и вряд ли стал бы терпеть даже минимальные бытовые неудобства, связанные с поездками. С другой стороны, журналистика, очевидно, не приносила ему больших доходов, иначе он бы не жил в том жалком и обреченном на снос доме на углу Маддокс-сквер. Он, похоже, всегда без денег, несмотря на свою модную, хоть и несколько помятую, одежду. И ездит он на дешевом и маленьком "Ситроене". Так что, если Лео и наживается на подделках, то он не тратит эти деньги. Может быть, он копит их на дом своей мечты?
      Приняв воинственный вид, Лео произнес:
      - Я рассказал тебе правду, Плам. Ты легко можешь проверить это в лондонском отделении компании "Коломб". Скажу тебе еще кое-что. Если твое любопытство связано с твоим дурацким поиском распространителей фальшивых картин, то это просто идиотизм с твоей стороны. Я же говорил тебе, что это опасно! Я бы ни за что не стал иметь дело с подпольной торговлей. - Лео покрутил бренди в своей пузатой рюмке и добавил с обидой в голосе:
      - Если уж собираешься подозревать в контрабанде каждого, кто ездит в Париж, то почему бы тебе не спросить этого богатого бездельника Чарли Боумана, что он делал там на прошлой неделе? Я видел его на пароме через Ла-Манш, а зачем плыть в Париж на пароме, если не везешь контрабанду?
      "Говорит Лео правду или просто пытается увести меня в сторону?" - думала Плам.
      - Послушай, я говорю правду, и это не такое уж невероятное предположение. Позднее, когда я доставил груз в галерею "Леви-Фонтэн", увидел его уже там. Он был нервный и дерганый, совсем не такой, как всегда. Я, естественно, был рад, что он не заметил меня, хотя все время озирался. Все это было настолько подозрительно, Плам, что ты бы тут же вытащила свою лупу сыщика.
      Плам уставилась на Лео.
      - Зачем Чарли заниматься контрабандой? Лео пожал плечами.
      - Не имею представления. Но знаю, почему Чарли не заметил меня у себя под носом. Потому что такой аристократ, как Чарли вообще не привык смотреть на водителя грузовика.
      Глава 16
      Вторник, 11 февраля 1992 года
      Три следующие недели Плам не упускала ни минуты светлого времени - как одержимая набрасывалась на холсты, выплескивая на них ярость и боль от предательства Бриза.
      В конце января Плам позвонила Виктору. В голосе у него звучали усталость и беспокойство:
      - Ты, конечно, слышала о том, что случилось с Фелисити. Она, безусловно, получает самую лучшую медицинскую помощь. Вот только пресса никак не может забыть о случившемся.
      Виктора мало интересовал ход ее расследования. Он дал ей понять, что ему все равно, пусть она даже докажет, что весь Лувр состоит из одних подделок, его интересу ют лишь собственные деньги, вложенные в тот натюрморт. И напомнил усталым голосом, что к концу марта они должны - так или иначе - подвести черту под их спором.
      "Остается шесть недель, чтобы разгадать эту головоломку", - думала Плам, барабаня пальцами по заляпанному краской столу в своей студии. Она ждала ответа из Британского института изобразительного искусства, куда позвонила сразу по возвращении из Парижа. Но тогда ей сказали, что госпожа Инид в индийском Раджастхане и прибудет десятого февраля. Плам выждала день после ее возвращения, чтобы дать знаменитой ученой разобраться с бумагами, накопившимися за время ее полуторамесячного отпуска, и позвонила.
      - Доброе утро. - Голос у госпожи Инид оказался неожиданно низким, звучным и обольстительным. Плам вообразила себе молодую Инид - звезду любительского драматического кружка в колледже...
      После того как она представилась и рассказала о своих поисках источника фальшивых картин, госпожа Инид произнесла задумчиво:
      - Обычно, чтобы проверить картину, я советую обращаться непосредственно к заключениям в каталогах работ интересующего художника, они составляются на основе старинных подлинников. Однако в вашем случае это скорее всего бесполезно. Если фальсификатор имеет доступ к этим описаниям, он подлаживается под них. Конечно, - добавила она, - если бы сами картины оказались в Лондоне, мы бы смогли подвергнуть их научной проверке. Вы знакомы с методами такой проверки?
      Она объяснила, что научные способы обнаружения подделки подобны тем, что применяются в судебно-медицинской экспертизе: фальсификатор выявляется точно так же, как и убийца.
      Увеличение под сильным микроскопом позволяет разобраться в происхождении кракелюр... При ультрафиолетовом облучении некоторые химические вещества начинают светиться, обнаруживая тем самым фальшивую патину... Рентгеновская и инфракрасная рефлектография позволяет увидеть предварительные наброски и их изменения, сделанные художником, а отсутствие этого свидетельствует о подделке.
      - А что может дать анализ красителей? - спросила Плам, стараясь не отставать от своей ученой собеседницы.
      - Микрохимический анализ способен иногда доказать, что использованные пигменты были открыты позже того времени, когда создана картина. К примеру, первый синтетический пигмент - берлинская лазурь - появился в 1704 году, так что в картинах эпохи Возрождения его просто не может быть.
      - Но современные пигменты на картинах могут появляться после реставрационных работ.
      - Да. И научные методы не безупречны. Можно провести и ученых. Так, до сих пор на аукционах все еще продают краски, какими писали в восемнадцатом веке, реставраторы часто приобретают их.
      - Так что если фальсификатору удастся раздобыть материалы, с которыми работали старые мастера, то его подделка может выдержать вашу научную проверку?
      - Совершенно верно. Прогресс прогрессом, а самым мощным детектором продолжает оставаться система "человеческий мозг - глаз" плюс микроскоп. Так что нам лучше встретиться...
      ***
      Через полчаса Плам нервно вела свой автомобиль на Джермин-стрит, где находилась галерея Джейми Лоримера. Ей надо было видеть Джейми, только что возвратившегося после зимнего отдыха в Мастике, потому что именно он вывел Синтию Блай на Малтби. Плам знала, что, если Бризу станет известно о ее визите, он сочтет это настоящим предательством, но она была слишком зла на него, чтобы обращать на это внимание. Она никак не могла понять, почему Джейми с Бризом ярые враги, хотя из светской хроники немало знала о Джейми. Американец с Западного побережья, его воспитывала бабушка по той причине, что мать постоянно плавала по морям любовных приключений. Бабушка, некогда богатая калифорнийская землевладелица, оплачивала его учебу в элитарном интернате в Оджай-Вэлли, где у каждого ребенка был свой тренер по конному спорту и свой психолог. Испанская кровь Джейми обусловила его буйный темперамент, по причине которого его партнеры по играм получали от него удары бейсбольной битой или бутылкой от кока-колы по голове.
      Когда Джейми было тринадцать, его бабушке стало не по карману жить в огромном особняке в Бель-Эйр, и она переехала на квартиру в Сан-Франциско, забрав с собой коллекцию картин - сентиментальных пастушек школы Ватто, наивно полагая, что та скрасит ей старость.
      В шестнадцатилетнем возрасте, после ссоры на теннисном корте, закончившейся сломанной ракеткой и "Скорой помощью" для его соперника, Джейми внезапно бросил школу. Бабушка поспешно определила его учеником к своему художественному маклеру в Лос-Анджелесе, чьи эстетические вкусы Джейми презирал настолько же, насколько восхищался его умением вести торговлю.
      Джейми часто сопровождал босса в деловых поездках в Европу и в конце концов помог ему открыть галерею в Лондоне. Да не где-нибудь, а в таком престижном районе, как Мэйфер. Оставшись вести это дело, он быстро оброс клиентами, которых впоследствии, когда открыл свое собственное дело, перетянул к себе. Озадаченные лондонские дельцы, которых Джейми неизменно переигрывал на аукционах, не могли понять, откуда у него такие деньги.
      В галерее Лоримера Плам направили через высоченные кремовые залы, мимо выставки гравюр Матисса, в подвальное помещение, где был кабинет Джейми. Шикарно отделанный и обставленный, он зиял голыми стенами, которые, естественно, были белыми. На полу же лежал непривычный для таких офисов оранжевый ковер с подпалинами. В ожидании гостей на нем стояли элегантно изогнутые стулья, сконструированные Томом Диксоном.
      Джейми сидел за темным испанским антикварным столом в вычурном кресле, под стать тому, в котором папа римский сидит во время своих аудиенций. Джейми, разговаривавший по телефону, взмахнул рукой, указывая Плам на стул. Она присела на краешек металлического сиденья и принялась разглядывать хозяина. Джейми было около сорока. Высокий и худощавый, он, несмотря на строгий деловой костюм, производил впечатление самоуверенного и аморального типа, что притягивало Плам помимо ее воли.
      Он быстро и раздраженно говорил с кем-то по-испански, и выражение его загорелого лица при этом менялось, как на сцене. Бросив наконец трубку, он устало улыбнулся Плам. Телефон зазвонил снова. На этот раз голос Джейми звучал спокойно и убедительно:
      - Рисунок Матисса? Обнаженная натура? Думаю, вы понимаете, что всем нужна обнаженная натура в его исполнении... Сейчас нет, но я рассчитываю получить одну из таких завтра... Конечно. - Он опять с грохотом опустил трубку и нажал кнопку внутреннего переговорного устройства:
      - Хельга?.. Нам нужна обнаженная Матисса... Да, могут попросить и обнаженную мать королевы, но мы должны попробовать... Позвоните в Уоддингтон и Ламли Казелету, хорошо? И переключите мой телефон на себя.
      Джейми повернулся и посмотрел на Плам.
      - Какая приятная неожиданность, - произнес он и выжидательно умолк с любезной улыбкой, но глаза его оставались холодными и настороженными.
      Плам чувствовала себя, как воробей перед матерым котом. Когда она заговорила, голос ее звучал выше, чем обычно, а дыхание все время сбивалось.
      - Синтия Блай сказала, что вы рекомендовали ей обратиться к Малтби?..
      - Совершенно верно. Они как раз располагали тем, что ей было нужно. Джейми потер свой перебитый нос, который, как ни странно, придавал ему какую-то привлекательность. - Они надежны, так почему было не порекомендовать их?
      Плам рассказала о своих открытиях.
      Джейми задумчиво потирал ямку на подбородке.
      - Думаю, нет нужды объяснять вам, что могло произойти. Синтия была очень настойчива. Поэтому Малтби распустил слух.., и, как водится, появилось то, что было нужно. Галереи всегда так делают, когда наивный клиент слишком точно определяет свои требования. - Он пожал плечами. - У многих агентов всегда есть на примете "реставратор", способный выполнить заказ.
      - А у вас есть такой на примете? - Плам подумала о Билле Хоббсе.
      - Даже если бы и был, я не признался бы в этом. - Он внимательно глядел на Плам. - Но я могу сказать вам, где можно найти подлинный цветочный натюрморт. У старика ван Содера в Амстердаме. И он должен знать, поступали на рынок подделки или нет. Больше ничем помочь не могу. - На лице у него появилась легкая улыбка. - Бриз знает о вашем визите ко мне?
      Плам заколебалась. Что бы она ни ответила, он так или иначе превратит это в сплетню. Если она скажет "нет", да еще попросит не говорить, он тут же "украсит" этим свой рассказ. Она пожала плечами и встала.
      ***
      Через несколько минут после звонка в международное справочное бюро Плам говорила по телефону с господином ван Содером. В его голосе слышалась усталость, он проглатывал "г", что обычно бывает у нетрезвых, но, в общем, его английский звучал неплохо. Да, он занимался голландскими и фламандскими картинами семнадцатого века, но недавно решил свернуть свое дело до окончания нынешнего спада.
      Когда Плам неуверенно поинтересовалась, видел ли он когда-нибудь или приходилось ли ему продавать чересчур отреставрированную картину, он закашлялся. Он настолько уверен в подлинности своих картин, что всегда купит обратно по своей же цене любую из тех, что он продал. Если картина подвергалась реставрации, он всегда отмечал это в паспорте.
      ***
      Через три дня, в День святого Валентина, разъяренный Бриз ворвался в их спальню, которую Плам теперь занимала одна.
      - Какого черта ты впутываешь в свои дела Джейми Лоримера? Этот негодяй тут же все разболтал, стоило только тебе выйти из его кабинета.
      Плам выглянула из ванной с полотенцем на голове.
      - Можно подождать с этим, пока я оденусь?
      - Нет, нельзя! Прекрати, ради бога, заниматься этой чепухой! Ты делаешь из меня посмешище и ставишь под угрозу свою репутацию перед выставкой!
      Обернутая полотенцем, Плам проскочила мимо него в свою гардеробную.
      - Бриз, разве нельзя хотя бы на сегодня объявить перемирие? - Она натянула колготки. - Ты забыл, что сегодня мы ужинаем с Лулу и Беном?
      - К черту Лулу! И что в ней особенного? Кроме того, что, имея кой-какой талант, она пустила его коту под хвост.
      - Тем более к ней надо относиться по-доброму. Разве ты никогда не совершал ошибок и не рвал потом на себе волосы? - Плам облачилась в короткое красно-синее бархатное платье.
      Бриз, который уже сожалел о своих нападках на Лулу, умолк.
      - Прошу тебя, не будем портить этот вечер, - взмолилась Плам, надевая коричневые туфли-лодочки с вышитыми на них венками. - Бен только на прошлой неделе вернулся из Торонто, где пробыл целых пять месяцев. И ты знаешь, какое это удовольствие для них - выйти вместе после столь долгой разлуки.
      Застегивая манжеты, Плам вернулась в ванную и занялась прической.
      - Давай договоримся о перемирии, - прокричала она через дверь Бризу, который все еще никак не мог успокоиться, - или тебе придется остаться здесь одному. Я пойду с ними в ресторан.
      - Конечно же, я согласен на перемирие, - быстро сказал Бриз. - И на все остальное, только бы ты была счастлива. - Он надеялся после этого вечера с ее старыми друзьями вернуться к ней в спальню, кто-то же должен проявить благоразумие в этой глупой ситуации. Ему уже порядком надоело спать в одиночестве.
      - Хотелось бы верить, что тебя и в самом деле заботит мое счастье, упрямый осел, - пробормотала себе под нос Плам, припомнив свой долгий разговор о счастье с тетей Гарриет.
      ***
      - Мужчин всегда ставил в тупик вопрос: чего хотят женщины от жизни? говорила тетя. - И тем более им никогда было не понять, что они хотят больше того, что получают.
      - И они хотят времени, чтобы получать от жизни удовольствие, - добавила Плам.
      - Ах, в этом-то как раз все дело, - подхватила тетя. - Женщины с маленькими детьми не могут сделать карьеру, потому что не получают поддержки. Воспитание детей, наверное, самая важная в мире работа, но политики так не считают.
      - Но больше всего женщинам хочется, - добавила Плам, - делать кое-что из того, на что мужчины оказываются способны потому только, что женщины обеспечивают им тыл.
      - И еще женщины нуждаются в своих собственных деньгах, - печально сказала тетя. - Они не должны зависеть от мужчины, им надо самим зарабатывать деньги и самим распоряжаться ими.
      - Тетя Гарриет, вы феминистка?
      - Да, я действительно считаю, что игра должна вестись честно на любом поле. И кто-то уже говорил, что противоположностью феминизма является мазохизм.
      ***
      В четыре часа дня Плам вела свой черный "Порше" вдоль Темзы, направляясь на встречу с профессором Инид Соумз, которая рано возвращалась с работы по пятницам.
      Квартира госпожи Инид находилась в одном из старинных домов в Баттерси на аллее Принца Уэльского. Дверь открыла высокая сурового вида женщина в темно-вишневых вельветовых бриджах и коротком жакете поверх шелковой блузы стального цвета. Асимметрично подстриженные седые волосы падали на одну сторону, прикрывая один глаз. Помада на ее губах была того же тона, что и бриджи.
      - Входите, прошу вас! - Плам узнала этот глубокий и звучный голос.
      Сжимая в руке большой стакан водки с мартини, Плам сидела в просторной бежевой гостиной. В бело-голубых китайских вазах стояли пурпурно-синие гиацинты. Тщательно подбирая слова, она рассказала о своих поисках, один за другим передавая госпоже Инид диапозитивы сомнительных картин.
      Инид залпом допила содержимое своего стакана.
      - Хорошо, что у вас есть эти диапозитивы. Поиски в архивах заняли бы у вас месяцы, если не годы. - Она подошла к шкафчику для бумаг, искусно изготовленному в виде подставки для лампы. - Зная, о чем пойдет речь, я захватила кое-что домой. - Она достала из шкафчика диапозитив. Предполагается, что это неизвестная ранее работа Яна ван Кесселя-старшего. Она была приобретена в Париже в 1989 году у Тонона - мелкого торговца, промышляющего в парижском районе Марэ.
      Диапозитив перешел в руки Плам.
      - Один швед купил ее всего за сорок восемь тысяч долларов - это примерно вдвое дешевле того, что за нее могли бы дать на аукционе. Поначалу он решил, что ему повезло - жадного человека легче обмануть, - но потом забеспокоился и прислал ее нам. - Она отбросила седую прядь и посмотрела на Плам. - Он, конечно, желает сохранить инкогнито. Это обычная история. Владельцам не хочется, чтобы кто-то знал, что их надули. И даже когда подделка доказана, они предпочитают скрывать ее.
      Плам посмотрела диапозитив на свет. Картина была выполнена в ярких чистых тонах со множеством оттенков красного. На темном фоне деревянный стол с оловянными приборами и тарелками с фруктами. На заднем плане глиняный кувшин и ваза с цветами, над которыми висела бабочка. Рядом с вазой - несколько опавших лепестков. Справа ползла желтая гусеница, две мыши грызли каштан возле серебряной ложки, на ручке которой стояли инициалы "ЯВК".
      - Вот эта желтая гусеница! - Плам пришла в возбуждение. "Еще одна связь", - мелькнуло у нее в голове. - Точно такая же на картине леди Бингер! Трупная муха с картины Сюзанны появляется на картине Артура Шнайдера. А ящерица Синтии вдруг оказывается изображенной и на картине Сюзанны, хоть и в другом цвете.
      Госпожа Инид предостерегающе покачала головой.
      - Не забывайте, что художники часто обменивались альбомами с набросками. А иногда просто повторяли какие-то мелкие детали в качестве собственного символа. Такими символами могли быть жук, улитка...
      - Ну да, так же, как сам Альфред Хичкок появляется на мгновение во всех своих фильмах.
      - Вот именно. - Инид достала другую папку и с улыбкой протянула Плам еще один диапозитив. - Думаю, вам будет интересно. Это еще одна сомнительная картина Яна ван Кесселя-старшего, которая тоже вышла из рук все того же Тонона.
      Плам поднесла его к лампе и недоверчиво заморгала.
      - Но это же картина леди Бингер! - Она достала диапозитив, привезенный от леди Бингер, чтобы сравнить.
      - Все верно. Пройдем в мой кабинет, там у меня есть подсветка.
      Посередине заставленного книгами кабинета стоял большой стол и два рабочих кресла. Когда диапозитивы оказались рядом, подсвеченные снизу, Инид сказала:
      - Очень похоже, что это одна и та же картина. - Она заглянула в папку. Коттон, торговец картинами с Бари-стрит, просил нас проверить ее. Цена, которую запросил за нее Тонон, показалась ему подозрительно низкой.
      - Значит, Тонон продал ее Монфьюма, - возбужденно заключила Плам, который перепродал ее Форрестеру, а те уже - леди Бингер. Хотя ничего подобного в паспорте леди Бингер не указывается.
      - Это так же, как в автобиографии: все сомнительное опускается, - заметила Инид и вынула из папки несколько отчетов. - Теперь давайте посмотрим результаты нашего химического анализа картины, которую прислал нам Кот-тон. Пробегая текст глазами, она бормотала:
      - ..написана на подлинной медной пластине семнадцатого века.., но анализ красок показывает наличие следов окиси титана в виде рутила - это белый пигмент, который был открыт в 1920 году и выпускается промышленностью с 1941-го...
      Длинные ногти, покрытые розовым лаком, быстро пробегали по страницам отчета.
      - Получив заключения на картину у Сотби, в музее Ашмола и у Фитцуильяма, которые, скажу я вам, провели довольно тщательные проверки, Коттон отказался покупать ее. - Инид вернулась к шкафчику для бумаг. - У меня здесь много материалов по сомнительным картинам, но я ищу похожую на того Босхарта, которого продали у Малтби.
      Уж не эта ли? - Она положила диапозитив на приспособление для подсветки. Да, думаю, это она.
      Торжествующая Плам не могла оторвать взгляд от диапозитива.
      - Это картина Синтии!
      Большие синий глаза госпожи Инид смотрели задумчиво.
      - Малтби показал этого Босхарта в своем осеннем каталоге 1989 года, и я отправилась взглянуть на картину. Тогда Арнольд Малтби рассказал мне о ее происхождении больше, чем стал бы говорить кому-либо другому, потому что был уверен в подлинности и по понятным причинам хотел убедить и меня.
      Плам кивнула. Ей было известно, что мнение ученых кругов могло менять стоимость картины на тысячи фунтов. Ей было известно также, что ученые не любят афишировать свое мнение, ведь если не высовывать голову, то ее не оторвут.
      - Я не была уверена в подлинности этого Босхарта, - продолжала Инид, - но меня это не касалось. Однако и следующее воскресенье "Трибюн" поместила ее фотографию. А еще через неделю газете пришлось опубликовать письмо одного из моих коллег. Вот оно.
      Плам прочла старую газетную вырезку, в которой профессор Николае Каннингтон писал, что эта доселе неизвестная картина, которую он обследовал у Малтби, составлена из элементов, надерганных из написанных в разные времена известных работ Амбросиуса Босхарта. Таким образом, профессор Каннингтон полагал, что картина, которую недавно приобрел Малтби, представляет собой не что иное, как компиляцию.
      - Как вам, безусловно, известно, - тактично пояснила госпожа Инид, художник часто бывает очарован каким-то одним объектом - будь то женщина или ваза - и поэтому постоянно воспроизводит его в своих работах. Пикассо без конца рисовал своих любовниц, Матисс - золотую рыбку, Хокни - воду. Но когда-то очарование проходит, и наскучившие объекты больше не появляются на холсте.
      Тут же, вместе с письмом Каннингтона, публиковалось заявление Арнольда Малтби, в котором он выражал свое несогласие с приговором профессора и особенно напирал на то, что рама и подложка явно относятся к семнадцатому веку. Еще важнее, по его мнению, было то, что для образования такого налета на картине могло понадобиться не менее трехсот лет.
      - Налет, - сказала Инид, - это слой пыли и грязи, который с годами затеняет картину. Если его удалить, то под ним обнаружатся более яркие первоначальные цвета. Старый Малтби хотел сказать, что он проделал это и убедился, что краски под ним были более яркими. Что касается меня, то я считаю, что это говорит лишь о сообразительности фальсификатора.
      - Почему Малтби не обратился в ваш институт? - спросила Плам.
      - До аукциона оставалось крайне мало времени. На это обычно и делают ставку мошенники.
      - Так, значит, Малтби пошел на риск?
      - Совершенно верно, - кивнула Инид. - И когда картина была публично поставлена под сомнение, репутация самого Малтби пошатнулась. Тут любой бросился бы защищать картину, даже если бы и знал, что это подделка. А Малтби надо было отстаивать сразу две картины, потому что к тому времени он приобрел еще одну у того же продавца. - Инид уселась в кресло. - Но у Малтби была козырная карта. Большинство старых картин в свое время латались, чинились или перетягивались, а на плохом холсте трудно сделать хорошую подделку. Поэтому, когда на старой картине под ультрафиолетовым излучением не обнаруживается темных пятен, свидетельствующих о былых реставрациях, она сразу вызывает подозрение. А на картине, которую Малтби продал вашей подруге Синтии, есть явные следы реставрации в нижнем левом углу, их видно при рентгеновском облучении. Наше обследование картины, приобретенной шведом, показывает точно такую же реставрацию и точно в том же месте.
      - Вы уверены? - Плам была предельно взволнована. - Потому что в свидетельстве леди Бингер тоже указано, что ее картина латалась и чинилась.
      Весь следующий час госпожа Инид изучала диапозитивы, привезенные Плам. Наконец она подняла глаза и посмотрела на Пдам.
      - Не могу сказать точно, пока не справлюсь в нашей библиотеке, но подозреваю, что все эти пять картин представляют собой компиляции и связаны между собой. Я попрошу, чтобы их увеличили и сделали копии для вас. Затем мы проверим их под микроскопом, чтобы установить, созданы ли они одним и тем же человеком. - Она улыбнулась. - Тот, кто копирует манеру другого художника, не сознает, что у него есть свои собственные отличительные особенности: длина мазка, толщина слоя, привычный подбор цветов и так далее.
      - Созданы одним и тем же человеком? - Плам почувствовала, что возбуждение ее нарастает. Но тут же ее охватило сомнение:
      - Это было бы слишком.
      - Тем не менее такое случается. Меня удивляет, как вам удалось обнаружить столько и за такое короткое время. Но вы же шли по следу, верно?
      - За исключением картины леди Бингер. На нее я наткнулась случайно. Простая удача.
      - Боюсь, что, кроме удачи, на вашу долю могут выпасть и неприятности. Теперь важно сыграть на вашей удаче. Вы правильно поступили, что обратились прямо в институт, где могут сделать всесторонний анализ. Послушайте, у меня масса материалов на другие подделки, хорошо бы вам взглянуть - вдруг вы почерпнете что-нибудь еще. Только не сегодня.
      - Мое время тоже вышло, мне предстоит ужин с друзьями.
      ***
      На ступеньках своего дома на Честер-террас Плам увидела фигуру в черном одеянии. Лулу обернулась и встретила се грустной улыбкой. Под накидкой на ней был фиолетовый костюм, плотно облегавший ее фигуру и подчеркивавший матовую белизну ирландской кожи и черноту роскошных волос.
      - Бен может опоздать, он приедет прямо из студии, - произнесла она извиняющимся тоном. - Мы не можем обойтись без его сверхурочных - выплаты за дом поджимают со страшной силой.
      Плам распахнула входную дверь.
      - Время такое, что сейчас большинству людей не хватает денег.
      Лулу грустно усмехнулась.
      - Бен никак не решит, иметь ли нам общий счет, чтобы видеть, сколько я трачу, или завести отдельные, чтобы я не могла истратить деньги, предназначенные для расчетов за дом, на покупку того, что он называет роскошью, а я - предметами первой необходимости, например, новое пальто для Вольфа, поскольку старое уже дважды перелицовывалось.
      - Ничего страшного, если Бен опоздает, - успокоила ее Плам, когда они направлялись на кухню. - Сегодня стряпней занимаюсь я. Сандра отправилась к приятелю. Так что мы можем поболтать до прихода остальных. Я пригласила Клео и Санди Бригстолл. Клео ходит в клиентах у Бриза или ходила раньше. Они только что вернулись из Нью-Йорка. - Плам быстро посвятила Лулу в их историю. На работе в Манхэттене Клео испытывала сильные стрессы и все чаще страдала от бронхита и гайморита, постоянно принимая антибиотики. Когда один из них переставал действовать, она переключалась на другой. Очередной специалист, к которому она обратилась за консультацией, предупредил, что ей грозит разрушение иммунной системы, после чего она окажется полностью беззащитной перед болезнями. Он гарантировал ей излечение только при условии полного изменения образа жизни. И сказал, что Нью-Йорк ей противопоказан.
      Поэтому Клео бросила работу, приносившую ей миллион долларов в год, вернулась в Англию и выращивает овощи для продажи в Эссексе. Дэвид теперь постоянно мотается между Грейт-Бартфилд и отелем "Линкольн".
      Когда Плам заканчивала свой рассказ, домой вернулся Бриз.
      - Вопрос в том, - сказал он, ловко откупоривая бутылку шампанского, правильно ли сделала Клео, бросив работу?
      - Конечно, правильно, - отозвалась Лулу. - Она использовала большой бизнес, чтобы свить себе гнездышко, и отошла отдел, имея всего тридцать четыре года за плечами, чтобы насладиться жизнью.
      - Да, но другим женщинам теперь будет труднее пробиться наверх, - заметил Бриз. - Фирма вложила массу денег в Клео, и теперь она потеряла их - и только потому, что Клео не смогла выдержать тамошнего напряжения.
      - Мужчины, - заметила Плам, - чтобы выдержать это напряжение, предпочитают забросить своих жен, свои семьи, свою светскую жизнь и увлечения, но из борьбы не выходят.., пока в сорок пять их не свалит инфаркт.
      - Ты слишком упрощаешь ситуацию, - отмахнулся Бриз, чувствуя, что она попала в точку, ибо сам никогда бы не отказался от занятий бизнесом, которые делали жизнь увлекательной и щекотали нервы.
      - Погоня за успехом может прикончить кого угодно, - поспешно вставила Лулу.
      - Наверное, многие работают на пределе сил, чтобы получить квалификацию или оплатить счета, - предположила Плам. - И собираются начать жизнь только после того, как сделают это или получат то-то. Но так можно прособираться до самой смерти.
      - Покупать дом или не покупать дом - вот в чем вопрос. И в обоих случаях приходится несладко. Но что делать? Не растить же детей на вольном воздухе.
      - Конечно, - согласилась Плам, - крыша над головой нужна каждому, но почти все стремятся иметь то, что им не нужно, слишком много одежды, например.
      - Клео просто выбросила все лишнее, - сообщила Лулу жестким голосом.
      Где-то в глубине сознания у Плам раздался предупредительный звонок.
      Приготовив закуски, женщины оставили Бриза и поднялись в студию, где Лулу, удобно устроившись на диване с бокалом шампанского, слушала рассказ Плам о ее расследовании.
      - Но мне очень не .хочется дальше заниматься этим одной, - заключила Плам. - Поэтому я хочу уговорить тебя поехать в Суссекс вместе со мной в следующий вторник. Надо побывать на аукционе в Брайтоне.
      - Конечно! Это ведь так увлекательно! Миссис Бартон посидит с Вольфом.
      - Пока это было скорее неприятно, чем увлекательно, - охладила ее пыл Плам. - Правда, иметь дело с госпожой Инид одно удовольствие. Но в одиночку работать бывает просто нестерпимо. Теперь я понимаю, зачем Шерлоку Холмсу нужен был доктор Ватсон. Для моральной поддержки.
      - Если бы Плам-личность была такой же смелой и решительной, как Плам-художник, она смогла бы съездить в Брайтон без чьей бы то ни было моральной поддержки. - Лулу припомнила, как ее мать объясняла ей, почему Плам такая неуверенная: деспотичный отец с раннего детства подавлял ее личность.
      - Если бы только Лулу-художник была такой смелой, как Лулу-личность, - в тон ей ответила Плам.
      - Ох, лучше об этом не думать. Как выкроить время для живописи? Бен так много работает, что я порой чувствую себя матерью-одиночкой. Но мы не имеем возможности пригласить к Вольфу постоянную няню, а оставлять его с кем попало я не хочу.
      - Во время своей первой беременности я считала, что не допущу, чтобы с рождением ребенка жизнь у меня полетела кувырком - во всяком случае, стала не такой, как у других.
      Тогда я планировала, что ребенок будет болтаться у меня за спиной на постромках, а я тем временем буду рисовать.
      - Не знаю, помнить ли ты, как это убивает, когда нет времени для занятий живописью, - сказала Лулу. - Теперь мне все равно, увидит кто-нибудь мои работы или нет. Я просто хочу рисовать. Бен не представляет, что значит для художника не рисовать. Он запросто может исчезнуть на пять месяцев, оставив Вольфа и меня на произвол судьбы. А вот если бы я уехала хоть на неделю порисовать, то его хватил бы удар.
      Они рассмеялись, и Лулу добавила:
      - Тех денег, что я получаю, подрабатывая по четвергам бухгалтером, хватает только для оплаты сиделки на два дня. Так что для занятий живописью я могу выкроить всего один день в неделю, а этого времени хватает только для того, чтобы собраться с мыслями. Ведь люди не понимают, что писать картину это не то же самое, что шить лоскутное одеяло. Картину между делом не создать.
      - Да, уж если посвятила жизнь живописи, то надо отдавать ей всю себя, согласилась Плам. - Это не то, что быть любителем, рисующим по воскресеньям.
      - Вот если бы Бен понимал это! Этим утром он опять завел старую пластинку: это тянется уже пятнадцать лет, так почему бы тебе не подождать еще годика два, пока Вольф не пойдет в школу? Когда я заорала, что рисование - это мой способ выразить себя, он посмотрел на меня ошарашенно и сказал, что не замечал, чтобы мне надо было что-то выразить. - Лулу была готова расплакаться. - Плам, ты не представляешь, какая меня охватила злость. А пятнадцать лет моей жизни? Разве они не просятся на холст? Пятнадцать лет любви, ревности, сожалений, обид, гнева, лени, страсти, домашней работы.
      Плам отодвинула свой стакан.
      - Мне не надо рассказывать об этом. Я знаю, как трудно матери быть еще и личностью. Кстати, пойдем-ка на кухню, пока мы еще стоим на ногах. На ужин у нас карпаччио, запеченный по всем правилам лосось, затем салат и творожное суфле; Сегодня я должна быть на высоте. О боже, я совсем забыла, что у Клео аллергия на муку.
      ***
      Внизу, в небольшой библиотеке, примыкающей к гостиной, Бен с Бризом пили неразбавленное виски и обменивались опытом семейной жизни.
      - С Плам ужасно трудно, - мрачно сказал Бриз. - Я не знаю, чего она хочет.
      - С Лулу вообще невозможно, - вторил ему Бен с озадаченным выражением на смуглом вытянутом лице. - Хотя я знаю, чего она хочет - няню на каждый день. Но это стоит дороже "Роллс-Ройса". Лулу понимает, что я не могу позволить себе "Ролле", а вот то, что няня мне не по карману, до нее никак не доходит. Для этого мне пришлось бы работать еще больше, чем сейчас, а она и так уже жалуется, что я совсем не бываю дома и не занимаюсь ребенком. - Он взъерошил свои черные кудри. - Я женился на девушке-секретаре, а не на Пикассо с неисполнившимися желаниями. Я, естественно, не возражал против ее занятий живописью, пока не было Вольфа, но теперь эта ее одержимость разрушает нашу семейную жизнь.
      - У меня то же самое. - Бриз подвинул графин к своему товарищу по несчастью. - Все они пытаются найти способ, чтобы иметь все сразу, но для женщины это просто невозможно, если на руках у нее дети. Плам кое-что удалось только потому, что ее мать была бесплатной няней, когда она начинала свою карьеру. И она никогда бы не выбилась в люди, если бы я не расчистил ей путь наверх и не помог удержаться там. Но она и не думает быть мне за это благодарной.
      - По крайней мере, ваша жена - настоящий художник, делающий настоящие деньги. - Бен насупил темные брови. - А вот я не могу избавиться от ощущения, что в страсти Лулу к рисованию столько же подлинности, как в оргазме проститутки. - Он приложился к стакану. - Мне кажется, что просто она втайне опасается оказаться таким же заурядным человеком, как все мы, и подсознательно стремится обставить все таким образом, чтобы можно было заявить, что она не гений потому, что я не предоставил ей денег, необходимых для развития таланта. - Бен снова потянулся за графином. - Вопрос в том, готова ли Лулу действительно работать или она, как большинство из них, рассчитывает на легкий и быстрый успех?
      Бен пристально посмотрел на Бриза.
      - Вы думаете, у Лулу есть талант?
      - Я всегда видел в ней огромный потенциал, - задумчиво произнес Бриз. Жаль, что в свое время она дала увести себя в сторону, хотя от наркотиков сегодня никто не застрахован.
      - Лулу бросается в развлечения, совершенно не думая о последствиях, кивнул Бен. - А ее отец только подливал масла в огонь, показывая ей, что всегда можно выпутаться из любой ситуации. , - Конечно, в техническом отношении Лулу не блещет и все еще находится на школярском уровне, - сказал Бриз. Какое-то время они пили, молча сочувствуя друг другу, затем Бен признался:
      - Я бы не сказал, что мне нравятся картины Лулу, они чертовски мрачные, хоть я и не осмеливаюсь произносить это вслух.
      - Как и Плам, Лулу выражает в них свое настроение, только делает это в более откровенной манере, возрождая реализм. Она явно испытывает влияние Авигдор Арикха, но это не так уж плохо.
      - А сколько в них жалости к самой себе. Женщина, уставившаяся на ящик с вениками. Женщина, с тоской взирающая на стол с кучей немытой посуды. Грустное зрелище в ванной после того, как через нее прошла вся семья.
      Бриз, казалось, обдумывал что-то.
      - Лулу всегда рисует женщину в домашней обстановке: это домохозяйка с ребенком, пылесосом или чашкой кофе в руках. Нет, я не вижу здесь ее жалости к себе. Тут честность, беспокойство и надежда. В картинах Лулу есть задумчивость и тоска, которые не оставляют равнодушным.
      Бен поставил стакан.
      - Как вы думаете, что мне делать в создавшейся ситуации?
      - Вдохновлять ее. Составить график написания, скажем, двадцати картин. Следить, чтобы укладывалась в сроки. Поддерживать морально. - Бриз замолчал в нерешительности, затем добавил:
      - Знаете что, я помогу ей устроить выставку, но только при условии, что вы никому не скажете об этом, особенно ей самой, Лулу.
      Из кухни донесся вопль, и мужчины вскочили на ноги. Плам пыталась открыть дверцу самой дорогой в Европе плиты, которая появилась в их доме в качестве сюрприза хозяйке.
      - Бриз, дверца плиты, похоже, закрылась намертво. Я не могу вынуть лосося.
      - Сбавь температуру.
      - Не могу. Она регулируется термостатом.
      - Ладно, дай я попробую. - Бриз схватил со стола инструкцию, но не смог обнаружить, как выключается плита, и раздраженно воскликнул; - Если Сандра может обращаться с ней, значит, сможем и мы.
      - Сандра не пользуется ею, - сообщила Плам, стараясь оставаться серьезной. - Разве ты не замечал, что она подает только разогретые полуфабрикаты?
      В этот момент приехали Бригстоллы. Клео выглядела постаревшей и значительно похудевшей по сравнению с тем, какой ее видела Плам в последний раз. Но настроение у нее, похоже, было веселое, и она тут же расхохоталась вместе с Санди, когда узнала о кулинарных проблемах Плам. Вшестером они целый час спорили по поводу инструкции, пока Бриз не предложил вызвать дежурного техника. Поскольку приходилось ждать техника, пойти в ресторан они не могли и ели сыр с салатом, поглядывая время от времени, как в печи медленно обугливается лосось.
      Когда появился техник, в кухне, несмотря на открытые окна, было полно дыма.
      - Вы действовали по инструкции? - весело спросил он. - А-а, тогда все ясно. Она составлена не правильно.
      В инструкции приводилась правильная комбинация кнопок, которые нужно было нажать, чтобы открыть дверцу. Не указывалось только, что сделать это надо было в течение шести секунд. Бриз был вне себя от злости.
      - Даже если бы я знал, то все равно не успел бы все проделать за такое время. Я не пианист-виртуоз.
      - Вы, по крайней мере, не остались без еды, - усмехнувшись, сказал техник и поведал, как его вызвали на Рождество к одной несчастной, у которой за столом сидели восемнадцать гостей, а единственная в доме индейка сидела запертой в плите.
      Плам вспомнила старую газовую плиту, которая с незапамятных времен стояла в кухне ее матери.
      - А зачем вообще должна закрываться таким образом дверца плиты?
      - Чтобы предотвратить извлечение из нее индеек, - заключил Бриз, подписывая технику чек.
      ***
      На следующее утро Лулу позвонила Плам.
      - Ох, Плам, с Беном что-то случилось. - В трубке послышались рыдания.
      Сердце у Плам сжалось.
      - Что именно?
      - Ни-ни-нччего. Вчера вечером по пути домой он остановился у цветочного киоска возле Пиккадилли и купил мне огромный букет красных роз...
      - Да, я знаю, ты не любишь красные розы, но зачем же так расстраиваться из-за этого?
      - Среди роз я обнаружила чек на пятьсот фунтов - это практически все наши свободные деньги, - говорила, рыдая, Лулу. - Но самое интересное, что чек был выписан не на мое имя.
      - То есть?
      - А на магазин "Виндзор энд Ньютон". Это значит, что Бен хочет, чтобы я все эти деньги потратила на краски.
      ***
      В ту ночь Бриз вернулся в супружескую спальню.
      ***
      Без особой радости, но Лео все же согласился сопровождать Плам во время ее второго визита к Малтби. В галерее было еще теплее, чем в первый раз, и, словно дожидаясь их, господин Малтби стоял в позе героя Диккенса, расставив ноги и грея свой бок у огня, полыхающего в вычурно украшенном камине.
      Едва войдя в зал, Плам заметила, как напрягся Малтби, увидев Лео, который взмахнул своей карточкой корреспондента. "Новая перспектива" считался серьезным журналом, и от Лео нельзя было отмахнуться, как от представителя какой-нибудь падкой на сплетни бульварной газетенки.
      В конце концов, после вежливого давления со стороны Лео, Малтби согласился побеседовать с ними, но при условии, что разговор этот будет не для печати. Без особой охоты он вспомнил, что проданный им Амбросиус Босхарт был поставлен под сомнение на страницах "Трибюн". Тогда Малтби приложил усилия, чтобы раскрыть имя владельца, выставившего картину на аукцион. Им оказалась женщина, которая жила в Англии еще с тех пор, как ее дед - торговец бриллиантами бежал из Амстердама с женой и маленькой дочерью всего за несколько часов до вторжения Гитлера в Голландию. С собой он успел прихватить лишь рулон ценных картин и горстку бриллиантов, которая заметно поубавилась, пока он переезжал через границы.
      Малтби тщательно проверил все эти сведения о семье, и псе оказалось правдой. Голландского торговца бриллиантами все еще помнили в синагоге в Гоулдерз-Грин как сварливого и эксцентричного старика, который так и не научился сносно говорить по-английски.
      Однако имя женщины, которая продала ему картину, Малтби отказался назвать.
      - И последний вопрос, - все так же вежливо, но настойчиво сказал Лео. - По каким ценам сегодня идут голландские мастера семнадцатого века?
      Малтби, обрадованный тем, что этот вежливый допрос подходит к концу, после некоторых колебаний уточнил:
      - По-прежнему не для печати?.. Ступив из галереи в серую промозглость февральского утра, Лео пробормотал:
      - Впервые кто-то обратил внимание на мою корреспондентскую карточку.
      Они молча дошли до Пиккадилли, где Лео посадил Плам в такси.
      Прежде чем захлопнуть дверцу, он спросил:
      - Слышала, по каким ценам идут эти вещи? - Он зачитал по блокноту:
      - Ян ван Кессель-старший - от тридцати тысяч и выше. Балтазар ван дер Аст и Якоб ван Хальсдонк - от шестидесяти до трехсот тысяч долларов. Амбросиус Босхарт-старший - от ста пятидесяти тысяч до миллиона долларов. Почему я советовал тебе оставить поиски? Когда люди делают такие деньги на фальшивках, они никому не позволят мешать им.
      Вместе с холодком страха Плам ощутила ликование. Лео не надо знать, что раскрытие фальшивок для нее теперь лишь вопрос времени. И она не собиралась никого посвящать в детали своего расследования.
      Дома ее ждало сообщение от Лулу: миссис Бартон не смогла остаться с Вольфом - она должна была пройти обследование в глазной больнице, так что Лулу не сможет сопровождать Плам в ее поездке в Брайтон. Вот так.
      Глава 17
      Понедельник, 17 февраля 1992 года
      Незадолго до полудня Плам добралась до Брайтона и оставила свой "Порше" на стоянке возле паба под названием "Собака и утка", в начале узкой улицы, где некогда обитал мастеровой люд, а теперь застройку облагородили, выкрасив в пастельные тона. Она направилась в дальний конец улицы, к большому кирпичному зданию, на котором было написано краской: "Аукцион "Борден энд Плоу".
      Внутри здания гуляли сквозняки, усталые работники в суконных фартуках куда-то тащили по коридору мебель. Несмотря на суету, тут во всем чувствовался порядок. Торгов в этот день не было, но Плам встретили вежливо, выразив готовность помочь. Полная розовощекая секретарша тут же отложила батончик "Марс", чтобы навести справки, которые были необходимы посетительнице.
      Она быстро обнаружила, что в 1988 году "Борден энд Плоу" приобрел картину Яна ван Кесселя (указанную, но не воспроизведенную в их каталоге) у анонимного продавца. На торгах картину купила миссис Джорджина Доддз (условие конфиденциальности не ставилось), проживающая в Литтл-Миддлингтон.
      - Миссис Доддз часто продает и покупает у нас, - добавила девушка. - Ее муж был важной персоной.
      В 1989 году "Борден энд Плоу" приобрел картину Босхарта. И опять продавец просил сохранить его имя в тайне. На этот раз репродукция была помещена в каталоге, картину купил на торгах Малтби с лондонской Бонд-стрит.
      На дальнейшие вопросы секретарша ответить не смогла.
      - Вам лучше спросить об этом Грету из отдела закупок. Это третья дверь налево по коридору. - Но, открыв дверь, чтобы проводить Плам, она сказала:
      - А вот и сам господин Плоу, он поможет вам.
      Вошедший мужчина походил больше на процветающего фермера, чем на бизнесмена. Он был крупным и плотным, но не толстым, а дубленая кожа его лица явно свидетельствовала о том, что он не слишком засиживается в кабинете, предпочитая проводить время на воздухе. Так выглядят обычно охотники. Он был без галстука, под распахнутой рубахой виднелась волосатая грудь. Под твидовым пиджаком на мужчине была канареечная жилетка, замшевые ботинки, тоже желтые, были запачканы грязью.
      Мистер Плоу слегка улыбнулся Плам и аккуратно стряхнул пепел с сигары, источавшей дорогой аромат. Чуть высокомерно, самоуверенным тоном человека, который в школьные годы возглавлял спортивные команды, он спросил, чем может помочь.
      Плам объяснила, что хотела бы выяснить, кто выставил на аукцион картину, и что делает это от имени ее нынешней владелицы леди Бингер из Сиднея.
      Когда Плоу понял, о какой картине идет речь, он грустно усмехнулся и сказал, что упустил целое состояние, ибо провинциальные аукционы не могут разбираться с каждым лотом так же тщательно, как лондонские, потому что не имеют соответствующих специалистов.
      Плам кивнула. Она знала, что именно по этой причине подделки распространились через провинциальные аукционы, хотя и столичные не давали покупателям заключений о подлинности. Эта оговорка всегда печаталась (мелким шрифтом) в конце каталога и на товарной накладной.
      Плоу добавил, что был поражен, когда Босхарт сорвал на торгах такую крупную сумму.
      - К нам попадает много вещей с подписью "Гейнсборо" или "Констебль" намалевать подпись нетрудно. Но мы, естественно, никогда не верим этому. За имитацию, правда, нередко дают значительную цену, - добавил он, - если сразу двоим вдруг покажется, что в ней что-то есть, или если какой-то прыткий делец считает, что может перепродать ее как подлинник. Но мы осторожны с тем, что помещаем в каталог.
      Плам хорошо представляла, как аукционы стараются обезопасить себя, используя в каталогах три разные формы представления сведений о картине. Бриз однажды не без цинизма расшифровал ей их. Если имя и фамилия художника приводятся, скажем, как "Аугустус Джон", значит, специалисты аукциона считают, что ее действительно написал Аугустус Джон. Если перед фамилией стоит инициал, скажем, "А. Джон", значит, там полагают, что картина была написана во время жизни Аугустуса Джона, возможно, учеником. Если дается только фамилия, считается, что картина выполнена в манере Аугустуса Джона или то же самое, что "принадлежит школе Аугустуса Джона".
      - Других сведений по этому Босхарту предоставить вам не могу. Их просили оставить в тайне, - проговорил Плоу. - Скажу только, что предыдущий владелец встречался с мистером Малтби, и мы оба были удовлетворены объяснением, предоставленным по поводу того, как к ней попала эта картина. - Коротко кивнув, он повернулся на каблуках и вышел из комнаты.
      Плам увидела, как он прошел по коридору и вошел в третью дверь слева несомненно, для того, чтобы предостеречь Грету от дальнейших пояснений. Но теперь она, по крайней мере, знала, что перед тем, как попасть к Малтби, картина принадлежала женщине.
      Время приближалось к часу, и Плам решила зайти в паб "Собака и утка" перекусить и, возможно, получить дополнительную информацию.
      ***
      Время в пабе было самое горячее. С трудом протиснувшись к стойке, Плам сразу поняла, что ей не удастся поговорить с барменшей, которая выхватила из ее рук деньги и подтолкнула к ней кружку с пивом. Плам выбралась из толпы у стойки и прошла в глубину шумного и прокуренного зала, где у стены заметила двух мужчин, у которых из-под курток выглядывали суконные фартуки.
      Несколько минут она прислушивалась к их разговорам о голубях, затем решила уронить свою кружку с пивом. Один из мужчин бросился поднимать ее, а второй предложил свой несвежий платок.
      - Вот, возьмите, дорогуша. Ах, как жаль пиво. Плам ткнула себя в грудь.
      - Ох, не говорите. Мне с моей комплекцией второй раз не пробиться к стойке. Вам не кажется?.. А вы не могли бы?.. - Она достала десятифунтовую купюру. - Ох, спасибо... Заодно возьмите и себе с приятелем.
      Допивая пиво, Плам узнала, что шесть месяцев назад из отдела "Борден энд Плоу" был уволен клерк, Бобби Милинер, по причине сокращения рабочих мест: из-за спада бизнес переживал трудные времена. Грета осталась только потому, что служила в "Борден энд Плоу" уже тогда, когда нынешний его владелец пешком ходил под стол.
      В телефонном справочнике значилось семь Милинеров. На пятый звонок Плам ответила женщина:
      - Он во дворе. Не вешайте трубку... Боббббииии! Бобби шепелявил и говорил, проглатывая слова, так что Плам с трудом понимала его. Он допытывался, у кого она достала его номер телефона. С какой это стати он должен помочь ей выяснить, кому принадлежала картина, совершенно случайно приобретенная ее мамочкой? Почему бы ей не спросить этого мерзавца Плоу? Однако стоило ей только предложить десять фунтов за час беседы, как Бобби тут же согласился. Он назвал кафе сразу за Променадом, где они и встретились через полчаса.
      В кафе было сумрачно и душно. Здесь же стоял огромный музыкальный автомат, который должен был привлекать молодежь по вечерам. Официантка равнодушно указала Плам столик в темном углу. Присев на колченогий стул с красным сиденьем, она улыбнулась сидевшему напротив Бобби Милинеру.
      В ответ щуплого телосложения человек посмотрел на нее с подозрением и, пригладив пятерней волосы, заявил:
      - Как насчет того, чтобы сразу заплатить за пару часов вперед?
      Плам молча вручила ему банкноты. Бобби сунул их во внутренний карман куртки и прошепелявил:
      - И не надо больше выжимать из меня слезу рассказами о своей старой мамочке. Говорите, что вам надо, и я скажу, известно ли мне что-нибудь.
      - Мне нужно выяснить, кому изначально принадлежали две интересующие меня картины.
      Она назвала эти картины и по хитрому выражению лица Бобби поняла, что он знает, как это сделать.
      - Это обойдется вам еще в две сотни наличными... - Неотрывно глядя в лицо Плам, он добавил:
      - Плюс расходы.., плюс сотня для Греты.., плюс ее расходы.
      - Три сотни - это мой предел. - Плам понимала, что, если Грета всю свою жизнь проработала у "Борден энд Плоу", значит, она надежный сотрудник и никогда не возьмет сотню, и подумала: "Хорошо, что я догадалась снять кольцо с бриллиантом".
      - Ну ладно. Вы что, не доверяете мне? Встретимся здесь в шесть часов вечера. Раз уж мне предстоит разговор с Гретой, то вам лучше не опаздывать.
      Оставшиеся три часа Плам бродила по Брайтону, который в это время года был таким же унылым и серым, как и любой другой приморский город Англии в межсезонье. Ей потребовалось больше наличных денег, чем можно было получить по кредитной карточке. Наконец она нашла банк, где согласились обналичить ее чек.
      С трудом отыскав телефонную будку, где еще не побывали вандалы, она водила пальцем по страницам справочника, пока не наткнулась на строку, в которой стояло: Доддз Г., Литтл-Миддлингтон-Гранд, Миддлингтон.
      В трубке раздался неприятный женский голос. Резкий в своей властности, это был голос сотен полковничьих жен, голос, который помог Британии лишиться своей империи. В ответ на просьбу Плам взглянуть на ее Яна ван Кесселя миссис Доддз фыркнула:
      - Да это самая беспардонная наглость из всех, с какими мне только приходилось сталкиваться! Какое право имеют торговцы болтать обо мне с журналистами! Я немедленно поставлю это на вид Ангусу Плоу. Нет, мадам, вы не можете увидеть ни одну из моих картин. И я предупреждаю, если вы притащитесь сюда, я спущу на вас собак и вызову полицию! А теперь отстаньте от меня! И больше не звоните - или я пожалуюсь вашему хозяину!
      В шесть часов Плам возвратилась в кафе. Бобби Милинер уже сидел в своем углу. Когда Плам присела напротив, он нагло подмигнул ей с видом соучастника, отчего Плам вдруг стало стыдно за себя. Но она тут же оправдалась перед собой: если ей и приходится поступаться правдой, то только из честных побуждений.
      - С вас причитается еще, - беззаботно проговорил Бобби.
      - Извините, но это невозможно. Я с трудом получила даже это. - Плам достала банковский конверт, но не отдавала его.
      Бобби, словно уж, выскользнул из-за стола.
      - Вы знаете, где меня найти, если передумаете.
      - Мне действительно едва дали эти Деньги, - солгала Плам, похлопав по конверту. - Банки не дают просто так сотни фунтов, вы же знаете. Я побывала в нескольких, пока в одном из них управляющий согласился позвонить в мой лондонский банк. Это все, что я могла Достать.
      - А как насчет ваших часов?
      Плам выставила запястье, чтобы продемонстрировать свои дешевые часы из черной пластмассы, и встала, показывая своим видом, что собирается уходить.
      - Ладно, ладно. Садитесь, - скривился Бобби. - Похоже, что обе картины, которые вас интересуют, были проданы одной и той же персоной. Вот адрес. А теперь покажите деньги. - Он подтолкнул к ней скомканный листок бумаги. Плам то же самое проделала с конвертом.
      - Миссис Джиллиан Картерет, Чэнтри, Маллоуфилд-Виллидж, - вслух прочла Плам.
      - Правильно. - Бобби торопливо пересчитывал банкноты. - Это в Доунсе. А телефон вам в качестве премии. - Он спрятал деньги и опять подмигнул ей, но на этот раз уже с торжеством и самодовольством во взгляде. Он заколебался, но желание похвастать взяло верх над осторожностью, и он хихикнул:
      - Старая Грета оказалась не таким уж крепким орешком. Я вхожу и говорю ей, что Плоу опять берет меня на работу. Старуха так и села, ведь она знает, что двоим там делать нечего. Затем она срывается и бежит искать хозяина, чтобы выяснить, правда ли это. Но в такое время дня его уже и след простыл! К счастью, она не сообразила забрать с собой ключи от шкафа с бумагами, прежде чем броситься узнавать, действительно ли я занял ее место... Так что я открываю шкаф - и дело в шляпе! - Он опять подмигнул Плам. - Хорошо, что накладные еще не перекочевали в архив. Я переписываю их коды и сразу же вижу, что в них зашифрована одна и та же фамилия. 31A18X195W185B19. Хозяин думает, что только ему известен код, которым он закрывает фамилии продавцов, пожелавших остаться неизвестными. - Бобби опять хохотнул. - Он нумерует каждую букву алфавита, затем перед каждым двузначным номером ставит произвольную букву, видите?.. Итак, узнав, что это Картерет, я беру дело с конфиденциальными адресами - и вот он. Завтра я скажу Грете, что разыграл ее, куплю ей коробку конфет, и она забудет обо всем через пять минут.
      Плам быстро прошла к телефонной будке в глубине помещения, где неприятно пахло застоявшимся сигаретным дымом.
      К телефону в доме миссис Картерет никто не подходил. Плам уже собралась повесить трубку, но тут ей ответил мужчина, который сказал, что миссис Картерет съехала еще в прошлом году. Теперь она живет на Оулд-Ректори в Биссингторпе.
      Плам позвонила на Оулд-Ректори, но после двух гудков поспешно повесила трубку. Лучше просто приехать туда, чем еще раз услышать, что тебя не подпустят на пушечный выстрел.
      ***
      К семи часам, после того, как ее дважды направляли не в ту сторону, Плам приехала на Оулд-Ректори. К дому она уже подходила в потемках, двигаясь чуть ли не на ощупь по извилистой дорожке, вымощенной каменными плитами.
      На звонок вышла женщина, ее высокий черный силуэт резко выделялся в ярко освещенном дверном проеме.
      - Миссис Картерет? - справилась Плам. - Я к вам от "Борден энд Плоу"...
      - Что на этот раз? - настороженно спросила женщина. - Ладно, входите. Она распахнула дверь и отступила назад. В сером клетчатом твидовом жакете поверх белой шелковой блузы, длинной бежевой юбке и красновато-коричневых ботфортах в тон поясу, она выглядела лет на сорок пять. - Ночью, похоже, опять будет мороз... - Привычный для англичан разговор о погоде неожиданно оборвался, когда Плам ступила на свет. - Боже милостивый, да вы ведь Плам Рассел? Что вы тут делаете? Проходите в гостиную, там теплее.
      - Откуда вы знаете, кто я? - Плам прошла вслед за ней в уютную гостиную с обычной мебелью.
      В камине жарко полыхал огонь. Миссис Картерет остановилась в нерешительности.
      - Ох, я видела ваше фото в какой-то газете. - На ее напряженном лице мелькнула слабая усмешка, когда она двинулась к буфету. - Шерри? - С той же легкой усмешкой на лице она налила "Амонтильядо" в два маленьких хрустальных стакана.
      Плам внимательнее поглядела на хозяйку дома. Прямые темные волосы миссис Картерет падали на плечи, под глазами темнели мешки.
      "Когда не знаешь, что говорить, говори правду", - решила Плам и откровенно объяснила, что пытается выяснить происхождение картины, проданной на аукционе "Борден энд Плоу" и принадлежащей теперь ее приятельнице Сюзанне Марш.
      Лицо миссис Картерет стало раздраженным.
      - Какой смысл просить об анонимности, если в "Борден энд Плоу" запросто рассказывают каждому, где меня найти? С виноватым видом Плам объяснила:
      - По всей видимости, это промашка какого-то клерка. Мне очень жаль.
      - Я завтра же поговорю с господином Плоу. Ему следует быть повнимательней.
      - Почему вы продали Балтазара анонимно? - без нажима поинтересовалась Плам.
      - После развода я стеснена в средствах, но я не хотела, чтобы люди знали... - Миссис Картерет резко поставила стакан на стол. - Позвольте, но Балтазар не продавался через "Борден энд Плоу"! Малтби купил его без посредников, у меня!
      - Наверное, я что-то перепутала, - тем же извиняющимся тоном произнесла Плам. - Плоу говорил, что Малтби покупал у вас какую-то картину.
      Черные глаза миссис Картерет с подозрением впились в Плам. Наконец она сказала:
      - Видите ли, картины достались мне по наследству от моего деда - беженца из Голландии, Амоса Штрауса, который вывез их в Англию в 1940 году. Три из них я уже продала, а последнюю держу на черный день.
      - Именно это хочет знать Сюзанна Марш, чтобы ликвидировать пробел в свидетельстве, - просияла Плам. - Ваш дед вернулся в Голландию после войны?
      - Нет. Он работал переводчиком во время войны, а затем поступил в компанию, торговавшую алмазами и бриллиантами на Хаттон-Гарден. Дела у него там шли хорошо, хотя он никогда не признавался в этом: мать рассказывала, что жили они весьма скромно. Она говорила, что дед так никогда и не избавился от страха перед нацистами и держал под кроватью собранный чемодан до тех пор, пока не капитулировала Япония. - Уголки широкого рта миссис Картерет вновь вздернулись в легкой усмешке. - Но я не думаю, что вашей подруге хочется знать такого рода вещи.
      - Все это очень интересно, - сказала Плам, - и печально. Могу я поинтересоваться, что случилось с вашим дедом после войны?
      - В 1949 году, после смерти бабушки, моя мать, которой было тогда восемнадцать, вышла замуж за актера, он не был евреем, и из-за этого дед порвал с ней все отношения, и я не встречалась с ним до смерти матери. К тому времени отца уже давно с нами не было. Он исчез, когда мне было пятнадцать. Миссис Картерет замолчала, словно не желая предаваться неприятным воспоминаниям, но все же продолжила:
      - Я переехала жить к деду и его экономке. Я была в ужасе от этого дикого и вздорного старика, который так и не научился прилично говорить по-английски. В 66-м с ним случился удар, и он стал совершенно несносен. Делами пришлось заниматься его компаньону. В 1968 году дед умер.
      - И все наследство перешло к вам?
      - Да. Но к тому времени бизнес, по словам его компаньона, почти совсем зачах, и мне достались лишь четыре картины. Правда, если бы я знала, какими ценными они были, я бы давно уже продала их через Сотби или Кристи, а не через местный аукцион.
      - Судьба-злодейка, - сочувственно сказала Плам. - А когда вы продали первую?
      - Вскоре после своего развода в 1986 году. "Борден энд Плоу" взял у меня на торги Яна ван Кесселя, который был продан за три тысячи фунтов - что гораздо больше, чем я ожидала, - жене местного землевладельца Джорджине Доддз, и я расплатилась с долгами. Затем они выставили на аукцион вторую - Амбросиуса Босхарта, которого приобрел Малтби и перепродал какому-то декоратору из Америки. - Миссис Картерет осушила свой стакан. - Это дало мне возможность перебраться сюда. Потом Малтби попытался купить картину у миссис Доддз, но я полагаю, что та не собиралась продавать ее и выставила его за дверь. Тогда Малтби разыскал меня и купил в прошлом году мою третью картину - Балтазара ван дер Аста, которая, должно быть, и попала к вашей подруге Сюзанне...
      "Итак, Малтби верил в подлинность картин и их свидетельств", - подумала Плам.
      - Могу я узнать, заинтересованы ли вы в продаже последней вашей картины?
      - Не хочу даже слышать об этом! Нет. Я, буду держаться за нее до последнего, если, конечно, мне не сделают очень хорошее предложение.
      - Думаю, Сюзанна очень серьезный покупатель. Именно поэтому я здесь.
      Миссис Картерет заколебалась, затем улыбнулась.
      - Хотите взглянуть на нее? Я держу ее в спальне, где могу смотреть на нее по утрам, пока одеваюсь.
      "Если бы эта женщина была бесчестной, - думала Плам, поднимаясь за ней по темной извилистой лестнице, - она бы уж точно не стала показывать мне картину".
      - Вы не боитесь держать в доме такую ценность? - спросила она.
      - Боюсь, особенно теперь, когда выясняется, что в "Борден энд Плоу" не могут держать язык за зубами. Поэтому в понедельник она отправится в банковский сейф.
      Они вошли в спальню, которая была бы вполне ординарной, если бы в ней не было небольшой картины, висевшей рядом с розовой портьерой.
      Миссис Картерет подошла к картине, включила бра над ней.
      - Якоб ван Хальсдонк.
      Плам разглядывала полотно. Бело-голубая восточная чаша с клубникой на деревянном столе. Справа от чаши на клубничном листе сидела синяя бабочка. Слева лежало несколько клубничек, темно-красные вишни и алая гвоздика с опавшими лепестками. Картина была очень похожа на ту, что Плам видела в нью-йоркской галерее Артура Шнайдера.
      Плотно сжав губы, Плам сунула руку в сумку. Как рекомендовала ей Стефани, она взяла с собой дешевый "Полароид", из тех, что носят с собой охотники за антиквариатом, желающие быстро получить документальное свидетельство увиденного.
      - Можно? - Она вскинула аппарат и быстро сняла картину со стоявшей рядом с ней Джиллиан Картерет. Миссис Картерет опешила, затем взбеленилась:
      - Отдайте ее мне!
      - Конечно. - Маленькая камера Плам вновь сверкнула вспышкой. - Эта для Сюзанны, поэтому я сняла еще одну для вас... Возьмите. - Она протянула миссис Картерет второе фото.
      Миссис Картерет заколебалась. Но что в этом такого? И она взяла фото.
      - Если ваша подруга заинтересуется картиной, то Малтби выступит в качестве моего торгового агента.
      - Конечно. - Плам пододвинулась к картине и пристально всмотрелась в нее. - Это настоящая прелесть...
      Через десять минут она покидала дом, убежденная в том, что видела еще одну подделку, хотя и не осмелилась снять ее со стены и не имела возможности проделать булавочный тест. Миссис Картерет не спускала с нее глаз.
      Плам устало шагала по выложенной плитами дорожке. Казалось, все прошло удачно. Но по совершенно необъяснимой причине ей упорно казалось, что миссис Картерет провела ее и что Плам в ее доме выглядела глупо.
      Глава 18
      Совершенно без сил Плам около полуночи возвратилась из Брайтона домой. Бриз уже лежал в кровати и продолжал оставаться тем паинькой, которым стал с недавних пор. Вместо обычного крика "Где тебя черти носят и почему ты не позвонила?" он поинтересовался елейно-сдержанным голосом:
      - Ты ела? Тебе принести что-нибудь? В термосе с твоей стороны кровати есть немного горячего молока. Там же лежат телефонные сообщения для тебя.
      "Звонил Тоби, перезвонит еще раз, - читала Плам. - Билл Хоббз сможет принять тебя с утра в четверг. Инид Соумз получила твое известие. Будет звонить в шесть часов утра. Повторяю, в шесть часов утра. Она рано улетает".
      Плам вздохнула и завела будильник.
      Только она заснула, как позвонил Тоби:
      - О, извини, мама. Не сообразил, что уже так поздно...
      - Что хотел Тоби? - спросил Бриз, когда Плам улеглась досыпать.
      - Он хочет бросить курсы промышленного проектирования и заняться строительством коттеджей на Тайване, - зевнула Плам.
      - В этом бизнесе ему придется попотеть, - неодобрительно проворчал Бриз. Подозреваю, что он нуждается в деньгах для покупки умопомрачительных нарядов для своей новой подружки - как се там? Сатсума?
      - Митсума, - пробормотала Плам. - Она манекенщица у Вивьен Вествуд и закупает наряды целыми партиями.
      - Я смогу предоставить лишь стартовый капитал для небольшого дела. При условии, что он закончит свои курсы, - решил Бриз.
      - Не воспринимай Тоби слишком серьезно. На следующей неделе у него все может измениться, - сказала Плам, погружаясь в сон.
      Вторник, 18 февраля 1992 года
      Ясный, звучный голос госпожи Инид вернул Плам к жизни быстрее пронзительного звонка будильника:
      - Я в Хитроу, Плам. Извините за ранний звонок, но я улетаю в Москву. Хотя институт не может дать официального заключения, пока не будут исследованы сами картины, но изучение техники исполнения под микроскопом показало, что все картины написаны одним и тем же лицом. Им же выполнена и картина, отправившаяся в Швецию.
      - Вот это новость! - окончательно проснулась Плам.
      - Мы уверены, что этот злодей подделал также и натюрморт "Завтрак" Питера Клесца, который мы исследовали в 1989 году для Бостонского музея.
      - Вы не могли бы прислать мне диапозитив?
      - Я вам его уже выслала. Клесц не так хорош, как другие, нет той уверенности, это, очевидно, один из первых опытов фальсификатора, но техника та же. - Прикрыв микрофон, она быстро заспорила на незнакомом языке с кем-то, кто пытался поторопить ее. - Господи, мой русский никуда не годится!.. Плам, вы слушаете?.. Так вот, ч Питер Клесц, и картина шведа были продырявлены уже после изготовления, а затем уже залатаны.
      Госпожа Инид помолчала, чтобы подчеркнуть важность сказанного.
      - Думаю, пять из шести ваших подделок тоже могли быть специально повреждены и отреставрированы. А может быть, и все шесть.
      - Это, наверное, один из технических приемов фальсификатора.
      - Возможно, хотя, конечно, это нельзя установить по вашим диапозитивам. Подделки, между прочим, совсем свежие. Они стали поступать на рынок примерно в 88-м и отличаются качеством, которого мы уже давно не встречали. - Госпожа Инид отвлеклась, чтобы попытаться уговорить кого-то по-русски, и продолжила:
      - Мы установили, что большая часть изображенного на картинах воссоздана по художественным альбомам. Остальное, очевидно, копировалось с музейных репродукций. Если он и не живет в Голландии, то часто там бывает.
      В трубке опять послышался гневный возглас по-русски. Госпожа Инид заговорила еще быстрее:
      - Я заметила еще одну вещь, с которой стоило бы разобраться: что-то не так с тем большим желтым тюльпаном с оранжево-розовым оттенком на картине леди Бингер. Вы могли бы по этому поводу посоветоваться с нашим ботаником - Уиллом Эшли. Он есть в телефонном справочнике, живет в Барнес.
      Плам ликовала. Она была права! А Бризу придется забрать свои слова назад.
      Среда, 19 февраля 1992 года
      Дверь небольшого загородного дома в Барнес открыла крупная с округлыми формами женщина в старомодном рабочем халате. Она молча провела Плам в оранжерею в задней части дома, полную субтропических растений с плотной массой листвы всех оттенков зеленого и желтого. Воздух в ней был теплый и влажный.
      Уилл Эшли оказался светловолосым и угловатым мужчиной лет сорока с благородным лицом, которое было немного крупновато.
      - Не могли бы вы принести нам чай, мама? - попросил он.
      - Это очень любезно с вашей стороны - принять меня так быстро, поблагодарила Плам.
      Он улыбнулся, приоткрыв ряд неровных пожелтевших зубов.
      - У меня не так уж много посетителей. Он указал Плам на пару старых плетеных кресел. Плам достала из портфеля шесть увеличенных диапозитивов. Уилл Эшли разложил их на безукоризненно чистом столе из белого пластика и взял лупу. Разглядывая их, он время от времени обращался к высокой стопке книг или делал пометки в блокноте, не произнося при этом ни звука.
      Через полчаса Плам, которой было трудно дышать в жаркой и влажной атмосфере оранжереи, выпила три чашки очень крепкого индийского чая, съела несколько липких имбирных пирожных и с трудом подавляла зевоту.
      Наконец ботаник оторвался от своих записей и посмотрел на нее.
      - Я опознал все эти, цветы. Мама отправит вам заключение вместе со счетом. В них, пожалуй, нет ничего необычного. Они, конечно, цветут все в разное время, но, как вам известно, художники не всегда рисуют цветы с натуры, они используют альбомы, наброски. Но кое-что вас может заинтересовать. - Он приподнял диапозитив леди Бингер и ткнул пальцем в большой цветок в центре. Вот этот огромный ярко-желтый тюльпан... Видите оранжево-розовую окантовку на лепестках? Это тюльпан Дарвина, у него прямоугольная форма и плоское донце. Группа Дарвина была выведена в 1889 году цветоводом-любителем Ленгларом из французского Лилля.
      - Поэтому картина никак не могла быть написана в 1629 году?
      Уилл Эшли отрицательно покачал головой и взял диапозитив Синтии Блай:
      - А теперь взгляните на эту черную бабочку с большими желтыми пятнами под крыльями. Она немного напоминает североамериканского монарха, но у этой крылья намного больше, и пятна у монарха, конечно, не желтые, а коричневые. Эта бабочка на самом деле значительно крупнее, чем на картине. Поэтому я бы предположил, что кто-то не слишком внимательный скопировал ее из книги о бабочках.., потому что это Papilio bedoci, впервые обнаруженная во Французской Гвиане в тридцатых годах нашего столетия.
      ***
      Шел дождь, но Плам не торопилась забраться в свой "Порше". Она с наслаждением вдыхала свежий воздух, радуясь тому, что наконец-то выбралась из душных джунглей загородного дома.
      Четверг, 27 февраля 1992 года
      Утром, в начале девятого, Плам уже была на базаре в конце Армада-роуд в Айлингтоне. За прилавками, полными фруктов и овощей, стояли замерзшие, но веселые продавцы в рукавицах и старых лыжных костюмах. Чтобы согреться, они непрерывно пританцовывали, обхватывая себя руками.
      Сразу за торговыми рядами стояли доживающие свой век старые многоквартирные дома. Армада-роуд вот-вот была готова превратиться в трущобу. В конце улицы, где грязная стена отгораживала ее от железнодорожной ветки, Плам свернула налево и поспешила к дому Билла.
      Когда до него оставалось ярдов пятьдесят, черная входная дверь отворилась, и на пороге появились двое мужчин. Один, из них был сам Билл, высокий и сгорбленный, в мешковатых джинсах, подвязанных бечевкой, некогда белой сорочке с открытым воротом и в протертом на локтях пиджаке неопределенного цвета. Увидев Плам, он схватил за руку своего посетителя, тот обернулся, и она с удивлением узнала в нем Чарли Боумана. Его лицо, с нависавшими над носом черными бровями, взглядом исподлобья, всегда выглядело обеспокоенным, а сейчас в глазах его застыл ужас.
      Плам тоже запаниковала, ей совсем не хотелось, чтобы о ее визите к Биллу стало известно Бризу или кому-то еще. Положение было критическим. Оставалось только вести себя так, как будто походы в этот район были для нее обычным делом. Взмахнув рукой, она весело выкрикнула:
      - Привет, Билл! Что это вы тут делаете, Чарли?
      - Билл реставрирует одну из отцовских картин. - Чарли уставился на нее, готовый дать отпор, словно она собиралась оспаривать его утверждение.
      - Да? А какую? - удивилась Плам.
      Ей показалось, что Чарли не хочется, чтобы кому-то было известно о его связи с Биллом Хоббсом. И тут она вспомнила, что Лео видел Чарли на пароме через Ла-Манш. "А что, если эта парочка имеет отношение к подделкам? подумала она. - Может быть, это Билл печет их, а Чарли сбывает?" Может, теперь у Билла новое амплуа, ей казалось, что раньше он занимался только реставрацией картин по заказам торговцев.
      - Ты все такая же любопытная? Так и не изменилась за все эти годы? - В словах Билла звучали заискивающие нотки, словно он говорил с возможным клиентом. Рот растянулся в улыбке, он потер мешок под левым глазом, а это, как она помнила, говорило, что Билл раздражен.
      - Увидимся на следующей неделе, Чарли, - сказал он. - Разрыв небольшой, он займет совсем немного времени, но ему надо дать высохнуть, прежде чем восстанавливать глянец, а в такую погоду все сохнет долго.
      Билл повернулся к Плам.
      - Входи, дорогуша. С чего это мне такая честь? - Его одутловатое, нездорового цвета лицо приняло добродушное выражение заботливого дядюшки, но маленькие пронзительные глазки, как всегда, глядели настороженно.
      На какой-то момент ей вспомнилась ванная Билла - единственное место в мастерской, где девушки могли отмыть себя и свои кисти от краски. В этой мрачной комнате всегда можно было видеть бутылку греческого вина и бутылку виски. Ванна обычно была заполнена каким-то странным раствором, пахнувшим формальдегидом. Очень часто отреставрированную картину опускали в этот раствор, и она за ночь приобретала налет старины.
      Вслед за Биллом Плам прошла в дом и, стоя на голых половицах в холле, принюхалась. В воздухе здесь больше не чувствовалось прежних сильных запахов скипидара и лака, которыми всегда был полон первый этаж из-за близости кухни, где Билл, закрывшись там, сам по своим рецептам готовил лаки, клеи, краски.
      На кухонной печи он также грел картины, в результате чего они покрывались кракелюрами. На полках в кухне хранились припасы: масла, растворители, банки с кистями, вата, пакля, скребки и металлические мочалки, необходимые для удаления упрямого глянца. На нижней полке стояли банки консервированных бобов и коробки кукурузных хлопьев, которые он имел обыкновение размачивать в виски.
      Плам встретила Билла в 1977 году, когда работала официанткой в клубе художников в Чесли. Он предложил обучить ее ремеслу реставратора - по крайней мере, она будет рисовать и учиться делу, вместо того чтобы проливать куриный бульон на посетителей. Билл объяснил, что предпочитает работать с девушками, потому что они лучше чувствуют цвет и обладают терпением, необходимым в его скрупулезном деле. При этом он забыл добавить, что девушки еще и покорно соглашаются на его мизерную оплату.
      Так Плам присоединилась к четырем тихим, как мышки, молодым женщинам, корпевшим с маленькими соболиными кисточками над картинами в подвале дома на Армада-роуд, где над вечно холодным камином красовался сертификат реставратора, выданный Национальной галереей в 1947 году. Хозяин был очень строг. Всякие разговоры во время работы запрещались, поскольку мешали сосредоточиться. А когда Билл спускался в мастерскую с красными от похмелья глазами, то это был самый настоящий тиран. Тем не менее девушки были преданы ему. Плам быстро поняла, что каждая из них спала с ним, но все они были им отвергнуты.
      Каждая художница специализировалась на своем. Салли украшала скучные сельские пейзажи живописными коровами, собаками или котятами. Эдна работала с религиозными сюжетами, ей особенно удавались лавровые венки и кровоточащие раны. Джойс перекраивала библейские сюжеты на потребу любителям живописи из арабских стран. В конце семидесятых Лондон был наводнен богатыми покупательницами, прятавшими свои лица под черными покрывалами. Если им не нравилось, например, то, что Мадонна была с младенцем Иисусом на руках, Джойс превращала его в охапку цветов.
      Мона была здешней примой. Она реставрировала портреты, дорисовывая отсутствующие глаза и носы или снабжая изображение беззубых бабушек белозубой улыбкой. Американский делец, промышлявший портретами предков, присылал Биллу фотографии здравствующих потомков, чтобы Мона могла менять черты и придавать необходимое семейное сходство старинным портретам, которые Билл пачками закупал на аукционах.
      Если холст был сильно изодран, его меняли. Делал это единственный в их компании мужчина - один из последних хиппи шестидесятых годов, куривший марихуану и разделявший свои длинные волосы на пробор посередине. Нерб целыми днями торчал в комнате наверху, склонившись над огромным вакуумным столом, на котором менялись холсты.
      В первую свою неделю у Билла Плам снимала с холста сантиметр за сантиметром старый поверхностный слой. Эта тонкая и утомительная работа требовала большого внимания, потому что для разных красок требовался растворитель своей концентрации. Вторую неделю она корпела над огромным церковным полотном с апостолами, оно было дано ей для испытания. И когда Плам удалось очистить его и дописать недостающие детали, Билл стал доверять ей голландские натюрморты семнадцатого века.
      Обнаружив, что у нее хорошо получаются тюльпаны, Билл пригвоздил ее к цветам, но ей эта работа быстро наскучила, стоило только овладеть ее секретами. Если Плам начинала сильно жаловаться, Билл заказывал треску или омара в соседнем итальянском ресторане, и ей дозволялось написать голландский натюрморт с оловянной тарелкой, ломтем хлеба и ножом, ну и, конечно, с разрезанным лимоном и куском кожуры.
      В знак того, что Плам может рисовать лучше всех его девушек, Билл всегда вносил свой собственный последний штрих в ее работы, выполненные под голландских мастеров семнадцатого века: явно напрашивавшуюся муху или гусеницу, каплю росы на лепестке.
      Если не считать этих завершающих мазков, Плам не видела, чтобы Билл писал картины. Он все время крутился среди торговцев, заключал сделки и иногда посещал клиентов, если требовалось реставрировать картину на месте. В этих случаях Билл брал с собой старомодный докторский саквояж с древними бутылочками, на которых были наклеены бирки с загадочными формулами - BY385 или VFloGA975, производившие большое впечатление на клиентов. Между тем бутылочки содержали всего лишь обычный спирт, ацетон или скипидар.
      Через несколько недель работы в мастерской на Армада-роуд Плам поняла, какой зыбкой может быть грань между реставрацией, переделкой и подделкой картины, и ей стало от этого не по себе. Она ни разу не видела, чтобы картина подделывалась от начала и до конца, однако все время раздумывала, почему ей и другим рабыням запрещен вход на верхние этажи мастерской Билла. И почему туда приходят темные личности, столь непохожие на тех веселых торговцев, что наведывались в их подвал, чтобы условиться о выражении коровьей морды? Но Биллу тоже становилось не по себе, когда она начинала донимать его расспросами.
      Через три месяца после того, как Плам проработала на Армада-роуд, от Билла ушла любовница. Билл быстро принял ванну, приложился к бутылке с виски и попытался возложить эту роль на Плам, но она отнюдь не жаждала очутиться в его объятиях. Вскоре Билл уволил ее, объяснив это тем, что ее свободный, размашистый стиль не подходит для их тонкой и точной работы.
      ***
      Медленно шагая по пустынному холлу и прислушиваясь, как ее шаги гулко разносятся в тишине заброшенного дома, Плам вспоминала, какое здесь царило пятнадцать лет назад веселое оживление.
      - Ты по-прежнему выглядишь, как маленький ангелочек Пьетро делла Франческа, противная девчонка, - подмигнул ей Билл. - А известно ли твоему преуспевающему мужу, что ты работала у меня?
      Плам остановилась в нерешительности.
      - Вижу, что нет, - ухмыльнулся Билл, обнажив безупречные вставные зубы. Ну да ладно, я слишком стар, чтобы нарываться на неприятности. Проходи сюда. Он указал на комнату слева от входа. Окна этой комнаты, выходившие на улицу, всегда были закрыты ставнями, потому что здесь хранились картины: и вновь поступившие, и те, что находились в работе, и готовые к отправке. Сейчас в комнате было пусто.
      - С чем пришла, Плам? - спросил Билл, закурив дешевую сигарету. - Я больше не занимаюсь делами. Если и делаю что-то, то только ради старых друзей. Взгляд его помимо воли опять стал плотоядным. - У меня был инфаркт, и доктора сказали, что пора угомониться. Мне ведь семьдесят два - что, не похоже? В общем, вот уже два года как свернул.
      - Свернул, как же, рассказывай кому-нибудь другому, - оборвала его Плам. Мне кое-что попадалось из твоих работ. - Она достала из сумки диапозитив и сунула ему в руки. - Это же твоя муха, Билл.
      Билл пригляделся к натюрморту Сюзанны и усмехнулся.
      - Помнишь ту агентшу с Кенсингтон-стрит, - сказала Плам, - которой приходилось содержать мужа-алкоголика? Ту, которая просила тебя дырявить свои подделки, а затем чинить их, чтобы они не были подозрительно целехонькими, если кто-нибудь поставит их под ультрафиолетовые лучи.
      - А-а, Тереза, - задумчиво произнес Билл. - Прелесть девочка. Говорил ей, что никогда больше не найду такого клиента, который бы платил мне сначала за порчу своей работы, а затем за ее восстановление. Да это было-то всего пару раз, два морских пейзажа, насколько мне помнится.
      Он бросил окурок на пол и, тщательно затоптав его, вернулся в холл, где принялся внимательно разглядывать диапозитив у веерообразного окна.
      Плам прошла вслед за ним.
      - Билл, мне нужно от тебя всего лишь письменное подтверждение того, что эта картина побывала в твоей мастерской. И все. Я заплачу за это тебе, тут не будет никаких проблем.
      Все еще глядя на диапозитив, Билл сказал:
      - И тот, кто отдал целое состояние за эту картину, придет к агенту с моим подтверждением и заберет свои деньги назад, да? А агент пойдет к тому чудаку, у которого купил ее, и тоже потребует свой деньги назад, и так далее. И ты думаешь, что при этом никто не побежит в полицию, что в этой игре участвуют одни только джентльмены, какими бы хорошими они ни были, которые не станут впутывать в нее копов.
      Плам кивнула.
      Билл усмехнулся.
      - Так, так, мой маленький ангелочек. Меня просто подмывает написать трогательное признание на клочке бумаги и получить свою тысячу фунтов. Но я честный человек. - Он подмигнул ей, отдавая диапозитив. - Извини, дорогуша, но среди моих работ не было такой.
      Ах, какая досада. Верить этому не хотелось. Но теперь, когда Билл отошел от дел, ему нечего было бояться сообщников, ведь ему с ними не работать. Очевидно, он говорит правду.
      - Билл, как ты думаешь, кто бы мог сделать это? - неуверенно поинтересовалась Плам.
      - Даже если бы и догадывался, не сказал бы, дорогуша. С какой стати?
      "Да, - решила Плам, - Биллу наверняка хорошо платили за то, чтобы он держал язык за зубами".
      - А среди этих нет твоих? - Она вручила ему остальные диапозитивы.
      - Нет... Нет... Нет... Прекрасные работы, хотя... - Билл помедлил, разглядывая картину леди Бингер. - С этим большим тюльпаном что-то не так, не правда ли? - Он вернул диапозитивы, показывая своим видом, что говорить больше не о чем.
      Огорченная неудачей, Плам медленно шла по улице, направляясь к торговым рядам. Сзади послышались торопливые шаги. Она обернулась и увидела догонявшего ее Билла с сигаретой во рту.
      - Господи, я получу с тобой еще один инфаркт. - Дыхание его было прерывистым, а глаза смотрели с тоской. - Плам, дорогая, зачем тебе это? Ведь это же не твои картины. А у тех, кто купил их, не убудет. - Он покрутил головой, убеждаясь, что его никто не слышит, и зашептал:
      - Я и вышел из игры потому, что не привык к таким правилам... В наши дни развелось много проходимцев. Я не хотел откупаться и не хотел делать больше того, что мне было нужно. Зачем, чтобы кто-то командовал мной, понимаешь? - Он бросил окурок в канаву и положил свою грязную старческую руку ей на плечо:
      - Ты заходишь слишком далеко, Плам. Эти проходимцы могут доставить тебе больше неприятностей, чем ты думаешь. Брось это дело, Плам.
      Почувствовав неприятный озноб, Плам сначала решила, что это от прикосновения Билла, но потом поняла, что его предупреждение возродило в ней страх, охвативший ее, когда она в Нью-Йорке вскрыла конверте анонимным посланием.
      ***
      Остаток дня она пыталась дозвониться до Чарли. Когда это наконец удалось ей, она попросила его не говорить Бризу о том, что он видел ее у Билла Хоббса. Она напридумывала, что купила в подарок Бризу миниатюру, которую надо реставрировать. Пусть это будет ему сюрпризом.
      ***
      На следующее утро она проснулась, чувствуя себя совершенно разбитой, как при простуде или сильном похмелье. Подступивший кашель больно резанул в груди. Нос был заложен. Кости ныли. Тело было тяжелым и непослушным. Может, положить на лоб мокрое полотенце? Но даже мысль о том, чтобы оторвать голову от подушки, была невыносима.
      Плам застонала. Болеют ли настоящие детективы гриппом?
      Воскресенье, 22 марта 1992 года
      - Тебе надо лежать, Плам. На вирусную пневмонию нельзя чихать. - Лулу улыбнулась своей слабой попытке пошутить и поправила принесенный ею букет нарциссов.
      Дженни стояла у окна и разглядывала фисташковые почки, проклюнувшиеся на деревьях Риджентс-парк.
      - Бриз убьет тебя и нас, если будет еще один рецидив. Ведь ты не работаешь уже целый месяц. Он бы не поехал в Цюрих, если бы ты не обещала ему слушаться врача.
      - К тому же погода очень обманчива, - добавила Лулу. - Солнце-то светит, но очень холодно, и дует сильный ветер. Плам, откинувшись на подушки, упрямо твердила:
      - Я чувствую себя прекрасно.
      ***
      Прошлым вечером Плам позвонила Виктору, и он постарался успокоить ее, заверив, что эта чертова картина меньше всего беспокоит его. Гораздо важнее, чтобы она скорее поднялась на ноги.
      Однако Плам была намерена как можно скорее отправиться в Париж, чтобы встретиться для нелицеприятного разговора с мсье Монфьюма. Вряд ли он сможет утверждать, что ошибка с большим тюльпаном на картине леди Бингер всего лишь досадная неточность реставратора. Так что для Плам этот тюльпан может стать тем средством, с помощью которого ей, возможно, удастся заставить Монфьюма рассказать ей о происхождении подделки Артура Шнайдера. Если Монфьюма приобрел ее у Тонона, значит, Тонон либо сам печет подделки, либо распространяет их.
      Следы трех картин - Артура Шнайдера, леди Бингер и анонимного шведа - вели в Париж. Две были связаны с ее соотечественницей Джиллиан Картерег, та, что теперь принадлежала Сюзанне Марш, и другая, которую она видела у Синтии Блай. А может быть, и четыре, если причислить к ним картину, на которую ей не позволила взглянуть Джорджина Доддз, и маленького Яна ван Кесселя, висевшего на стене в спальне миссис Картерет. Но, не имея твердых доказательств, Плам не могла обвинить Джиллиан Картерет в торговле подделками, в этом случае она рисковала оказаться привлеченной к суду за клевету, а это может обойтись ей в полмиллиона фунтов в виде судебных издержек, не говоря уже о возмещении ущерба. Лежа в кровати и чувствуя на лице тепло мягких лучей весеннего солнца, Плам вновь и вновь размышляла над историей миссис Картерет. Та утверждала, что впервые увидела четыре голландские картины еще школьницей. Бабочка, открытая в тридцатых годах, свидетельствовала, что полотно Синтии было создано позднее этого времени... Госпожа Инид считает, что картины Синтии и Сюзанны Марш написаны одним автором. Таким образом, обе картины, вышедшие из рук Джиллиан Картерет, фальшивки.
      Действительно ли дед миссис Картерет вывез их, когда бежал из Голландии в Англию? Если так, то знал ли он, что они поддельные? А может, он приобрел их уже в Англии? Госпожа Инид считает, что все подозреваемые картины всплыли на рынке в течение пяти последних лет, тогда две из картин миссис Картерет были изготовлены не раньше чем пять лет назад, а если это так, то вся ее история ложь от начала до конца.
      Интересно, насколько точно институт сможет датировать картины Синтии Блай и Сюзанны Марш?
      Нужно поговорить с Чарли. Возможно, он тайно переправляет подделки от Тонона в Англию. Не исключено, что Билл распространяет их здесь, для этого у него есть все необходимые связи.
      Да, но две подделки, всплывшие в Англии, вышли из рук Джиллиан Картерет. И вряд ли Билл, если считать его распространителем подделок, стал бы продавать их ей, а не одному из своих многочисленных агентов. Пока у Плам не было ниточек, которые бы вели к Джиллиан Картерет. Здесь она оказывалась в тупике. Вот почему ей просто необходимо поскорее съездить в Париж.
      ***
      Плам лежала в постели и, слушая болтовню подруг, все больше раздражалась из-за своей болезни. Теперь она, как никогда, была уверена, что ее расследование подходит к концу, стоит найти лишь еще одну улику, и преступник окажется в ловушке.
      Она запросто сможет слетать на денек в Париж и вернуться еще до того, как Бриз закончит свои дела в Милане. Но прежде ей надо отделаться от этих заботливых наседок.
      - Думаю, мне надо съездить в Портсмут на несколько дней. Морской воздух пошел бы мне на пользу, так считает врач. Дженни повернулась к Лулу:
      - Полагаю, мамочке мы ее можем доверить.
      Понедельник, 23 марта 1992 года
      Ожидая своей очереди у стойки регистрации в аэропорту Хитроу, Плам подпрыгнула от неожиданности, когда кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, она увидела моложавое лицо Ричарда Степмана и облегченно выдохнула:
      - Давайте попросим соседние места, чтобы вы смогли ввести меня в курс дела по бьеннале.
      - Вы летите в клубном классе, - возразил Ричард. - А у меня билет в салон третьего класса, и мне не удастся из него перейти, потому что самолет полон. Он переложил прямоугольную упаковку, явно содержавшую небольшую картину, из одной руки в другую.
      - Если самолет заполнен, вам не разрешат пройти с этим. - Плам показала на картину. - Давайте я возьму ее в клубный салон.
      - Спасибо, но я не могу утруждать вас.
      - Но у меня ничего нет с собой, кроме пары журналов. Ричард крепко сжал в руках упаковку.
      - Я везу это.., подруге моей матери и обещал мамочке, что не выпущу ее из рук. - На его лице появилась обаятельнейшая улыбка, и Плам подумала, что он без труда уговорит стюардессу пропустить его на борт с картиной.
      ***
      Когда они прилетели в Париж, Плам настигла Ричарда в зоне таможенного контроля и предложила подбросить его, так как у нее на весь день была заказана машина с шофером.
      Ричард вежливо, но твердо отказался. Его должна встретить подруга матери, которая, очевидно, опаздывает, и ему придется ее подождать.
      Выкинув Ричарда из головы, она пошла за шофером к ожидавшей ее машине. Но тут выяснилось, что кто-то пытался проникнуть в нее, и об этом необходимо было сообщить полиции аэропорта, что означало получасовую задержку.
      Когда наконец машина тронулась, Плам подалась вперед, не веря своим глазам. Ричард в одиночестве садился в такси.
      Плам постучала в стеклянную перегородку, отделявшую ее от шофера.
      - Поезжайте за тем такси, - велела она по-французски, с улыбкой припоминая выражения, которые использовал в подобных случаях Эркюль Пуаро.
      Такси с Ричардом Степманом направлялось отнюдь не к "Нейли", где Ричард, по его словам, должен был остановиться вместе с подругой своей мамаши. Впереди появился Нотр-Дам, гордо высившийся на правом берегу Сены. Такси Ричарда направилось в Марэ - некогда фешенебельный квартал IV округа. Теперь здесь рядом с хорошо сохранившимися особняками семнадцатого века соседствовали невзрачные дома, где снимала жилье беднота.
      Такси остановилось возле квадратного внушительного здания, отделенного от улицы большими зелеными воротами. На верхних его этажах, начиная с третьего, располагался аукцион "Леви-Фонтэн". Движение въезжавших и выезжавших автомобилей регулировал толстый седовласый консьерж в теплом пальто и комнатных шлепанцах, не обращавший никакого внимания на возмущенные гудки тех, кто из-за возникшей пробки не мог проехать по узкой улице.
      Укрывшись на заднем сиденье, Плам наблюдала, как Ричард выскочил из такси, расплатился с шофером и скрылся в здании. Он лгал, когда говорил, что везет картину подруге своей матери. На самом деле он привез ее на аукцион.
      Ей вспомнились слова, сказанные Лео за ленчем в кафе "Л'Этуаль": "Если ты собираешься подозревать каждого, кто едет в Париж, в том, что он переправляет подделки, то почему бы тебе не спросить этого богатого бездельника Чарли Боумана, что он делает у "Леви-Фонтэна"?"
      Привез ли Ричард картину для того, чтобы продать ее у "Леви-Фонтэна"? Возможно ли такое, чтобы картины тайно переправлялись не в Англию, а из Англии?
      Плам подумала, что нельзя быть такой подозрительной. Бриз сказал бы, что это сродни паранойе. То, что она видела, как Лео, Чарли и Ричард возят в Париж картины, еще ничего не значит, сказал бы он. Для людей их круга это все равно что иметь при себе карманный словарь туриста. Париж и Лондон - два из трех крупнейших в мире центров живописи. "Ты же не удивляешься, когда заядлый рыбак отправляется на рыбалку, имея при себе удочку. Так почему тебе кажется странным, что Лео, Чарли или Ричард ездят в Париж с картинами?" - так сказал бы Бриз.
      "Но тогда зачем Лео, Чарли и Ричард сознательно водят меня за нос?" ответила бы ему Плам.
      Глава 19
      Вторник, 24 марта 1992 года
      Шофер Плам дал толстому консьержу на чай, и тот разрешил их машине остаться на внутреннем дворе, вымощенном булыжником. Она сидела, все так же откинувшись на заднем сиденье, и, невидимая снаружи, не сводила глаз с единственного выхода из здания. Не прошло и сорока минут, как оттуда вышел Ричард Степман, уже без картины, и уверенно направился к воротам.
      Лишь только он скрылся за воротами, Плам поспешила в здание и очутилась в лабиринте его переходов. Справившись несколько раз, где находится "ле бьюро", она попала наконец в зал, напоминавший машинописное бюро тридцатых годов, где четыре ряда секретарш что есть мочи колотили по пишущим машинкам под надзором сухопарой дамы с бешеными глазами в розовом костюме от Шанель. Она направила Плам в главную приемную со стеллажами с картинами, над которыми колдовала молодая блондинка в длинном черном свитере и высоких красных сапогах, говорившая на безупречном английском, да еще с аристократическим произношением. Плам объяснила ей, что только что видела, как в их здание вошел ее старый друг Ричард Степман, но потеряла его в бесчисленных коридорах.
      Блондинка ответила, что мсье Степман уже ушел, оставив картину для продажи. У них есть только его лондонский адрес. Пока она выписывала его на листок бумаги, Плам оглядела помещение, где все было продумано до мелочей. Стоявший с ленивым видом охранник сразу же насторожился, когда она подошла к стеллажам и стала разглядывать картины. Затем она прошла к картине, на которой было сосредоточено главное внимание охранника. Это был небольшой рисунок Брака с изображением двух чаек, выполненный гуашью с серой и желтоватой размывкой. Чувствуя что-то знакомое, Плам пыталась вспомнить, где она видела этого Брака. Несомненно, подлинный, он был слишком ценным, чтобы продаваться на этом второразрядном аукционе. "Зачем кому-то нужно нести ценнейшие картины сюда, где за них не дадут и половины того, что можно сорвать на главных аукционах?" - недоумевала Плам. Наверное, все дело в том, что подробности здешних продаж не разносятся по всему миру, как это бывает при сделках на престижных распродажах. Скорее всего "Леви-Фонтэн" - это наиболее подходящее место для сбыта картин, которые оказываются слишком "горячими" для того, чтобы продавать их в Лондоне или Нью-Йорке.
      - Этот Брак пойдет с молотка в среду, - сообщила девушка в бесконечно высоких красных сапогах. - И наверняка по самой дорогой цене.
      - Он очень хорош, - согласилась Плам. - А кто владелец?
      - Анонимный. Он заинтересовал вас? Хотите посмотреть каталог?
      Взяв предложенный каталог, Плам спросила между прочим:
      - А что продает мсье Степман?
      - Набросок Аугустуса Джона. Просто прелесть. Его сейчас фотографируют в нашей студии. Мсье впервые продает у нас. Он наш новый клиент.
      - Как вы думаете, почему он продает здесь, а не в Лондоне?
      Девушка пожала плечами.
      - Ему рекомендовал нас другой англичанин, который давно уже продает картины здесь. Может быть, вы знаете мсье Боумана?
      - Даже очень хорошо.
      Ничего больше разузнать не удалось. Не удалось также взглянуть и на набросок Джона. Как только взгляд девушки в красных сапогах стал настороженно-подозрительным, Плам ретировалась.
      Медленно возвращаясь к своей машине, она недоумевала, зачем Дугласу Боуману нужно скрывать свое имя, продавая картины. Может быть, для того, чтобы не платить налоги с прибылей? Может быть, Чарли вез картины своего отца, когда Лео заметил его на пароме? Тогда в этом нет ничего сомнительного, и она может вычеркнуть Чарли из списка подозреваемых.
      Но это не объясняет странного поведения Ричарда Степмана по пути из Лондона в Париж.
      Интересно, а действительно ли это набросок Джона?
      ***
      Через полчаса Плам стояла на улице Якоба, перед входом в галерею Монфьюма, собираясь с духом, прежде чем войти. По ее просьбе шофер поинтересовался по телефону, когда мсье Монфьюма сможет поговорить с покупательницей из Англии. Ему ответили, что он будет только к концу дня.
      Наконец она сказала себе, что если станет медлить, то, чего доброго, не успеет закончить свои дела до возвращения Монфьюма. Она вошла, и в нос ей снова ударил запах вощеных полов, и опять прозвучала трель старомодного колокольчика на двери. Из глубины зала к ней опять вышел молодой светловолосый продавец с добродушным лицом. Узнав Плам, он расплылся в улыбке, демонстрировавшей готовность отложить все дела ради того, чтобы прийти на помощь другому человеку.
      - Оценил ли ваш муж тот старинный сосуд?
      - Он был просто в восторге от него, - улыбнулась Плам тому, что почти не покривила душой. - Но на этот раз мне нужен подарок для моей тети. - Она не успеет навестить тетю Гарриет из-за того, что та весь день проведет в Сорбонне, но может устроить ей сюрприз с доставкой.
      Когда молодой человек упаковывал желтую чашку с блюдцем из Лиможа, Плам сказала:
      - У моей подруги возникло сомнение в отношении купленной у вас картины. Когда я смогу увидеть мсье Монфьюма?
      Продавец замер с зеленой лентой в руках.
      - Сомнение? Какого рода сомнение? Мсье Монфьюма будет здесь после ленча. Картинами у нас занимается только он.
      Плам показала ему диапозитив картины леди Бингер, и продавец вспомнил:
      - А-а, Босхарт. Эта картина интересовала вас и в прошлый раз, не так ли?
      - Да. Она попала к вам от мсье Тонона. Вы не могли бы дать мне его адрес?
      На простоватом лице молодого продавца появилось сомнение.
      - Мне не полагается рассказывать о наших источниках, как вы понимаете... Вид у него стал совершенно растерянным.
      - А зачем вам это знать? - раздался голос за спиной у Плам, которая не слышала звона колокольчика. Она резко обернулась и сразу поняла, что перед ней мсье Монфьюма. Маленькие острые глазки сверлили ее через стекла очков. Красное, как помидор, лицо обрамляли редкие седые волосы.
      - Я.., э... Я хотела, - сбивчиво начала она, злясь, что ее застали врасплох. - На этой картине изображен тюльпан, которого не существовало в то время, когда она была написана.
      - А какое отношение эта картина имеет к вам?
      - Леди Бингер, ее нынешняя владелица, хочет знать причину такой несуразности. Профессор Инид Соумз из Британского института изобразительных искусств просила меня помочь ей разобраться в этом. Нам известно, что приобрели эту картину у мсье Тонона, поэтому я хочу поговорить с ним.
      Монфьюма засунул руки в карманы своего пальто с собольим воротником и уставился на Плам.
      - Так или иначе, но это еще не рекомендации. И я не вижу тут оснований для того, чтобы обсуждать свои дела с незнакомой дамой. - Он говорил медленно, выдерживая паузы между предложениями и ясно давая понять, что не потерпит, чтобы его прерывали. - Я не волен говорить о своих поставщиках и не имею такого желания, мадам. Рекомендую вам ознакомиться с нашими условиями продажи. Полагаю, это не уголовное дело?
      Плам отрицательно покачала головой, и мсье Монфьюма прямо на глазах расслабился.
      - Скорее всего, картина, как и большинство полотен такой давности, подвергалась реставрации, и это вполне может объяснить появление такого тюльпана, разве нет?.. Всего доброго, мадам.
      Вернувшись в свою арендованную машину, Плам осознала, что опять оказалась в тупике. Тонон - не слишком редкое имя во Франции, и ее шофер уже обзвонил всех Тононов в Париже, которые были указаны в телефонном справочнике, но так и не нашел среди них ни одного художника или торговца картинами. Он мог быть где угодно - во Франции, в Бельгии, Люксембурге или в Швейцарии, или еще где-нибудь: в наши дни люди переезжают с места на место и вовсе не обязательно проводят всю жизнь там, где родились. Так что мсье Тонон может находиться в любом месте земного шара.
      Суббота, 28 марта 1992 года
      Через пять дней после своей поездки в Париж Плам в заляпанном краской летном комбинезоне цвета хаки сидела, скрестив ноги, на полу в своей студии и наливала чай Дженни и Лулу, которая привезла с собой Вольфа. Малыш уже умял три сдобные булочки с кремом и два здоровенных куска фруктового бисквита.
      - Прекрасная работа, Плам. - Дженни разглядывала большое полотно, прислоненное к стене.
      - Хм... - Плам подняла глаза, склонила голову к плечу и пристально вгляделась в холст. Пока выходило неплохо, вот только тот маленький участок, слева внизу, все еще кажется скучным; может, пройтись бирюзой? Не хотелось бы делать его слишком навязчивым и разрушать контраст между легкими оттенками охры и едва проступающей оранжевой отмывкой справа внизу. Надо обострить область перехода синего в черный, так, чтобы кремовая фигура в центре отступила на задний план. Сейчас она слишком выпячена. И еще надо убрать эти красные полосы по фуксину. Подавить их.
      - Жаль, что мы не застали Бриза... Положи назад эту булочку, Вольф! взвизгнула Лулу привычным голосом молодой матери.
      - Я сама едва застала его, - сказала Плам. - Он вернулся из Милана в среду и сразу же улетел в Нью-Йорк, но обещал в следующий вторник вернуться.
      Перед самым отъездом Бриз провел ревизию картин, написанных Плам со времени возвращения из Австралии. Он ходил по студии и присматривался к трем завершенным полотнам, двум маленьким и, одному большому.
      - Не много, нетерпимо, - с облегчением признал он. - Я чертовски рад, что ты наконец сосредоточилась на бьеннале. И слава богу, есть что представить Британскому совету. У тебя налицо прогресс. Большая картина получилась лучше всего-Это гвоздь твоей экспозиции в Венеции. Она чудесная.
      Полотно было выполнено в бледных и нежных тонах. Преобладали оттенки лилового, фиолетового и зеленого, но, несмотря на их легкость, уверенно выстроенная композиция и смелое применение цвета придавали картине сильную выразительность.
      - Она называется "Пробуждение", - сказала Плам.
      - Такое впечатление, что глаз не в состоянии постичь ее до конца, словно под поверхностью у нее скрывается что-то еще, - рассуждал Бриз, прищурив глаза. - Своим настроением, но не исполнением, она напоминает туземную вещь, которую ты купила в Австралии.
      Плам пыталась понять, почему Бриз, который так легко мог схватить то, что она хотела передать в картине, оказывается глух к ее мыслям и чувствам, когда она облекает их в слова? Наверное, он считает, что как к художнице к ней надо прислушиваться, поощрять ее самобытность, позволять экспериментировать и гореть. И ничего такого по отношению к жене.
      ***
      - Вольф, отойди от стола с красками, - крикнула Лулу. - Извини, Плам, мне не следовало его брать с собой. В моей мастерской он кроткий, как ангел.
      - Он никогда не научится вести себя прилично, если ты будешь все время держать его дома, - возразила ей Дженни. - Не будь так строга с ним. Расслабься.
      - Подожди, пока у тебя будет свой, и ты поймешь, что не сможешь расслабиться лет восемнадцать. - Лулу вскочила, чтобы оттащить Вольфа от банок с красками.
      - Как Дон? - торопливо спросила Плам, вспомнив вдруг имя нового друга Дженни.
      - Дон расстался со мной вчера вечером, - коротко бросила Дженни. На глазах у нее выступили слезы. - Яне понимаю, что я делаю не правильно. Почему мужчины бегут от меня? Я теперь такая осторожная.
      Уже давно, после того как Лулу передала ей совет своей матери, Дженни поклялась никогда не говорить мужчине, что любит его или - хуже того - хочет иметь от него ребенка. Почему-то после такого заявления с ее стороны мужчина срывался с постели как ужаленный и пулей бросался на улицу, забыв застегнуть "молнию" на брюках.
      Как всегда, когда она жаловалась на несчастную судьбу и стенала по поводу своей фигуры, подруги бросились утешать Дженни. Предоставленный самому себе Вольф воспользовался моментом, чтобы прикончить оставшуюся сдобу.
      - Почему я должна притворяться, что он мне безразличен, когда это не так? - завывала Дженни. - Почему я должна насиловать себя?
      - Потому что это касается не одной тебя, - без обиняков заявила Лулу. Собираясь втроем, они без конца обсуждали проблемы сексуального поведения Дженни: ее желание угодить; ее опасение оказаться неспособной приходить в экстаз так же быстро, как предыдущие подружки ее приятеля; ее страх перед тем, что у любовника не хватит терпения и он бросит ее.
      - Мужчина не может чувствовать этого, - пролепетала Дженни, словно успокаивая себя.
      - Физически он, может быть, не чувствует, что женщина симулирует, объясняла ей Лулу, - но он вполне может знать тебя достаточно хорошо, чтобы определить, когда ты притворяешься. И если он убедился в этом, но не хочет говорить в глаза, то что происходит? Вы оба становитесь неискренними.
      - А если ты притворяешься, а он не замечает, - заметила Плам, - то тебе, наверное, делается обидно, и от этого отношения становятся только хуже.
      Лулу подалась вперед.
      - Ты знаешь, что секс не сводится только к физическому акту и не ограничивается постелью. Секс отражается на всей твоей жизни, потому что продолжает влиять на твое мироощущение и после того, как ты встала с постели. - Она мечтательно потянулась. - После ночи хорошего секса дождливый понедельник кажется чудесным, а сексуальная неудовлетворенность может повергнуть в уныние на долгие дни, даже если находишься в самом распрекрасном месте мира, где над головой колышутся пальмы, ноты все равно будешь казаться себе неполноценной, обманутой и несчастной.
      - Особенно если партнер при этом явно получил свое, - добавила Плам.
      - А это, в свою очередь, сказывается на всех твоих вне постельных отношениях. - Лулу шлепнула Вольфа по замасленным рукам, которыми он хватал ее леггинсы. - То ты впадаешь в плаксивость, то делаешься агрессивной и набрасываешься на детей.
      Плам засмеялась, глядя на Вольфа.
      - Мне вот совсем не смешно, - сердито проговорила Дженни. Она всегда сама просила совета и всегда обижалась, получив его.
      - Мы тебя понимаем, - успокаивала ее Лулу, - но мы всего лишь хотим, чтобы ты не чувствовала себя такой несчастной. Вольф, оставь в покое!
      - Не думаю, что кто-то из вас представляет, что я чувствую на самом деле, - с горечью сказала Дженни. - Особенно когда выслушиваю ваши снисходительные советы.
      - Мы вовсе не хотели быть снисходительными, правда ведь, Плам?
      - А я воспринимаю это только так. - В голосе Дженни еще прибавилось горечи. - Вы обе не понимаете, как я устала быть тихой, надежной Дженни: готовой услужить, развеселить, посидеть с детьми, поспать на чьей-то софе. И, конечно, вечной невестой, которой не суждено ничего другого. - Она с вызовом тряхнула русыми волосами. - Вы не знаете, что значит вечно прозябать на задворках. Сколько раз мне приходилось слышать, как то одна, то другая из вас спрашивает: "Можно я приведу с собой мою подругу Дженни?" И сразу всем понятно, что Дженни - это уж никак не гвоздь сезона, что она свободна, а значит, никому не нужна. Но почему? - Она вскочила на ноги и уставилась в зеркало. - Я знаю, что я слишком велика, чтобы носить эти желтые леггинсы с красным свитером, что во всем этом выгляжу, как шут гороховый. И что ни напяль на себя, все равно не будешь ни амазонкой, ни Юноной, а останешься просто слоном, который всегда больше тех мерзавцев, с кем вы вечно меня сводите. Не надо, не надо мне объяснять, что анатомия - это судьба.
      Плам с Лулу переглянулись. Они любили Дженни, но хорошо знали, что ее лучше не трогать в такие моменты. Она стояла у окна и смотрела на бледный закат, освещающий шапки распускающейся листвы.
      - Я хочу иметь то же, что есть у вас: собственного мужчину и детей. Чтобы всех их любить. - Она повернулась к подругам. - Но разве вы не видите, как мало у меня шансов, чтобы получить когда-нибудь хоть десятую часть того, что вы имеете как должное?
      Плам подскочила к окну и обняла Дженни. Оттаскивая Вольфа от подноса с чайными приборами, Лулу выкрикивала:
      - Дженни, мы любим тебя! Ты часть нашей семьи! Ты наша сестра...
      - Ты такая особенная! - Плам крепче обняла ее. - Мы знаем тебя и верим в тебя... - Она смолкла, услышав стук в дверь.
      Сандра протянула ей конверт.
      - Посыльный только что принес его. Я подумала, что это, может быть, что-то важное.
      Все еще занятая мыслями о Дженни, Плам торопливо вскрыла конверт и вынула лист белой бумаги. Лицо у нее сразу стало таким же белым...
      - О боже! - Она протянула подругам лист. - Еще одна угроза!
      Мгновенно забыв о бедах Дженни, все трое впились в лист обычной машинописной бумаги. Из букв разной величины, вырезанных из газет, на нем были составлены слова:
      БРОСЬ ОХОТУ ЗА КАРТ. ИЛИ УМРЕШЬ
      Адрес на обычном конверте был написан от руки черной шариковой ручкой. Пока они оцепенело глазели на лист, Вольф исхитрился съесть ромовый бисквит.
      Плам подскочила к переговорному устройству, вызвала кухню и спросила у Сандры, откуда приходил посыльный. Сандра сообщила, что парню, у которого она расписалась в получении письма, было лет восемнадцать. Одет он был в кожаный костюм мотоциклиста, а с головы не снимал защитный шлем, поэтому она почти не видела его лица и не знает, откуда он приехал.
      - Это от того же самого человека, те же самые методы. - Руки у Плам дрожали.
      - Ты уверена? А где другое письмо - то, которое ты получила в Нью-Йорке? спросила Дженни. - Надо сравнить их.
      Плам не помнила, сохранилось ли оно у Бриза.
      - Мне кажется странным, почему адрес на конверте написан от руки, а не составлен из тех же вырезанных букв, - заметила Дженни.
      - Это могло бы броситься в глаза посыльному, и он бы запомнил его, объяснила Лулу.
      Плам попыталась рассуждать здраво.
      - Адрес на конверте, который я получила в Нью-Йорке, был написан печатными буквами, а на этом - обычными письменными.
      - Если этот человек не хотел оставлять следов, то почему он не воспользовался пишущей машинкой? - теоретизировала Дженни. - Пишущую машинку тоже, конечно, можно вычислить, но не станет же полиция проверять все машинки Англии.
      - Не у каждого есть пишущая машинка, - возразила Лулу. - Кто бы это ни был, ясно, что он не работает в офисе, иначе бы он отпечатал адрес на компьютере и тут же стер бы его из памяти. Если он все же служит в каком-то офисе, тогда это либо слишком важная персона, либо слишком ничтожная для того, чтобы знать, как пользоваться компьютером.
      - Что говорилось в нью-йоркском письме? - спросила Дженни.
      - "Забудь голландскую кар. Или тебе конец". - Плам хорошо запомнила эти слова. - На сей раз стиль больше похож на американский, не так ли?
      - Может быть, так, а может, и нет, - пожала плечами Дженни.
      Плам еще раз взглянула на листок.
      - Общее в этих двух посланиях только союз "или", а это не так уж много.
      - Ты заявишь в полицию? - спросила Дженни.
      - Скорее всего нет. Они тут же спросят, почему я уверена, что это не шутка. И мне нечего будет сказать... Впрочем, я подумаю. Посмотрю, что скажет Бриз... Хотя нет, мне не хочется, чтобы он узнал об этом письме. Он может решить, что ему следует все бросить и вернуться. Но я-то знаю, что дел у него невпроворот и что некоторые из них никак не могут быть отложены. Да и что может сделать Бриз? В этом доме я и так в безопасности... Хотя я не знаю... Пока не решила... Подожду до утра.
      Лулу вновь принялась разглядывать конверт.
      - Скорее всего почерк изменен, ведь любому идиоту известно, что по нему можно установить, кто писал, но не каждый знает, что даже по измененному почерку можно найти автора. - Она перевернула конверт.
      Дженни заглянула ей через плечо.
      - А ты уверена, что автор письма не попросил кого-то другого написать адрес?
      - Тогда кому-то еще стало бы известно о нем, а это рискованно.
      - Ты думаешь, это мужчина? - спросила Плам.
      - Не обязательно, - сказала Лулу.
      - Как еще можно узнать что-нибудь из этого проклятого письма? - Выдержка начинала изменять Плам.
      - А как насчет Клары Стивене - того графолога, для которой я печатала одно время? Она определяет характер людей по почерку при их приеме на работу. Клара может помочь нам составить психологический портрет того, кто писал.
      Телефона в студии не было, и Лулу бросилась вниз в спальню Плам, волоча за собой Вольфа.
      Бледная как полотно Плам глядела на Дженни.
      - Я ничего не могу поделать со своим страхом. Хоть бы Бриз поскорее вернулся. - Ее охватил ледяной озноб. - Этот дом, конечно, надежен, как крепость. Во всяком случае, в этом заверяет страховая компания, ведь мы держим здесь ценные картины. - Плам знала, что все окна в доме защищены стальными жалюзи, а сигнализация подключена к полицейскому участку, расположенному в двух шагах, на Олбани-стрит. - Но я все равно боюсь, Дженни.
      - Может быть, это не так опасно, как тебе кажется, - пыталась успокоить ее Дженни. - Может быть, кто-то просто хочет, чтобы ты бросила свои поиски. Мне не верится, что кто-то собирается убить тебя. Тебя просто хотят запугать.
      - Тогда они добились своего. - Такой страх Плам испытывала впервые с тех пор, как начала свое расследование. Тогда в Нью-Йорке Бризу почти удалось убедить ее, что письмо с угрозой было чьей-то глупой шуткой. Но два письма, и, как видно, от одного и того же отправителя, полученные в разных странах, вряд ли могли быть проделкой шутника.
      "Может, Бриз был прав, - думала Плам. - Может, мое стремление разоблачить тех, кто фабрикует подделки, действительно чревато.., опасными последствиями".
      Она молча повернулась к Дженни, и они обнялись, только на этот раз уже Дженни утешала Плам, забыв свои гневные слова, которые в сердцах говорила только что.
      В дверях студии появилась Лулу.
      - Клара говорит, что мы можем приехать прямо сейчас, но нам надо поторопиться, она собирается в театр. - На лице у нее появилась жалобная гримаса. - Извини, Плам. Вольфа стошнило на твое кружевное покрывало. Мне лучше отвезти его домой.
      ***
      Клара Стивене, маленькая, ухоженная и тихая, жила в Челси в таком же маленьком, ухоженном и тихом доме с террасой, который, очевидно, стоил немалых денег.
      В маленькой гостиной Плам с Дженни молча примостились на цветастые стулья и уставились на графолога в халате из розового атласа и роговых очках. Она положила конверт на маленький дамский столик и рассматривала его через лупу, которая зависала над словами, написанными черной шариковой ручкой:
      Плам Рассел
      129 Честер-террас,
      Риджечтс-парк
      Лондон С31 6ЕД
      Наконец Клара Стивене проговорила:
      - Это симпатичный почерк, свободно струящийся по листу. Скорее всего он принадлежит мужчине. Я могу определить это по размерам пальцев. Это, безусловно, умный и решительный человек, пытавшийся скрыть свой почерк.
      - Вы хотите сказать, что почерк не изменен? - с надеждой спросила Плам.
      - Только слегка. Характерные особенности остались теми же самыми - как, например, вот эта Т, красующаяся в слове "террас". - Она отложила лупу и ткнула в конверт серебряным ножом для бумаг. - Поскольку буквы усиленно клонятся влево, можно предположить, что обычно он пишет их прямо или с правым наклоном. Ну а поскольку такую великолепную букву Т с основанием, заведенным слева до верха, нельзя написать с правым наклоном, то можно предположить, что обычно эта рука пишет без какого-либо наклона. - Миссис Стивене посмотрела на Плам. - Это быстрая и плавная рука человека с гибким умом, привыкшего манипулировать идеями, быстро приспосабливая их к своим целям. - Словно загипнотизированная, Плам неотрывно следила за кончиком серебряного ножа, перебегавшего от буквы к букве. - Формы букв не отличаются особой оригинальностью. Эти вытянутые и угловатые буквы, похожие на иглы, имеют зловещий вид... А в этих крючках есть что-то претенциозное, что заставляет меня подозревать скрытую агрессивность, алчность и опасность. - Она вернула конверт Плам. - Я уверена во всем, что я только что сказала вам. Но можно еще немножко пофантазировать, если хотите. В вашем случае любая смелая догадка может о казаться полезной.
      - Вы, наверное, единственная, кто способен помочь мне в этом деле, проговорила Плам.
      Хотя в комнате было тепло, Клара Стивене поплотнее запахнула халат, словно защищаясь от ветра, и посмотрела на Плам.
      - Для этого человека скорее всего характерны навязчивые состояния и злые намерения... Внешне он представляется дружелюбным, но внутри у него явно сидит ущербность. - Поколебавшись, она продолжила:
      - И думаю.., он может оказаться.., неспособным отличить, где зло, а где добро.
      - Что вы имеете в виду? - тихо спросила Плам. Вместе с сожалением в голосе миссис Стивене ясно прозвучало предостережение:
      - Он может быть психопатом.
      ***
      - Мне не хватало только психопата! - Черный "Порше" Плам с визгом огибал Слоан-сквер.
      - Сбавь скорость, не то мы свернем себе шею, - посоветовала Дженни.
      - Мне лучше обратиться в полицию.
      - Конечно, тем, кто на виду, часто грозят смертью всякие глупые идиоты.
      - Пусть решает полиция.
      ***
      В полицейском участке на Олбани-стрит, дежурное помещение которого было отделано темным кедром, а одну из стен украшала огромная серебряная эмблема муниципальной полиции, Плам рассказала дружелюбно настроенному дежурному констеблю гораздо больше, чем собиралась. В конечном итоге она выложила всю свою историю, включая даже свои сомнения по поводу поведения Ричарда Степмана в Париже.
      - Похоже, это дело для нашего специального подразделения, - заключил констебль. - Сейчас бесполезно звонить им, они все разошлись по домам, их время вышло. Утром мы поставим их в известность, и кто-то скорее всего навестит вас. А этот конверт пока останется у меня.
      ***
      Дом вдруг показался ей слишком большим, мрачным и зловеще тихим. С улицы не доносилось ни звука. Плам отказалась от предложения Дженни остаться с ней на ночь, но, закрыв на цепочку входную дверь, тут же пожалела об этом. Она то и дело порывалась позвонить Бризу. Но что это даст? Ее новость только расстроит его. И если он, бросив дела, понапрасну вернется в Англию, то как она будет чувствовать себя? А если не вернется, то как она отнесется к этому?
      Плам проверила сигнализацию на кухне, затем каждую решетку на каждом окне на всех этажах. Все они были заперты. Сандра проделывала это ежедневно в шесть часов вечера.
      Плам решила пойти в студию, где всегда чувствовала себя уютно и в безопасности. Там ее вниманием мгновенно завладела картина, над которой она работала. Ее взгляд медленно прошелся по периметру полотна, затем она осмотрела его с разных сторон. Ей нравилось подступаться к сути, двигаясь взглядом от краев и останавливаясь в углах.
      Она взяла кисть и после некоторых колебаний кинула фиолетового по бледно-голубому небу. Отброшенной в раздражении кисти из банки с краской, покрытой корочкой, полетели ярко-розовые брызги, сначала на бирюзовую землю, затем на оранжевое поле. На малиновом фоне выступили желтые пятна, резкие, как солнечные зайчики.
      Картина теперь выглядела так, словно подцепила какую-то доселе невиданную корь! Черт! Она явно была не в себе. Это надо же сообразить - браться за работу при искусственном освещении. Она ведь знала, что всякий раз после этого картину приходилось утром переделывать.
      Плам прошла в спальню, и ее беспокойство лишь возросло. "Но ведь для этого нет причин", - говорила она себе. Если не считать того, что она в доме одна. Но она уже не раз оставалась в нем одна, и это не тревожило ее.
      Раздевшись, она почувствовала себя так, словно за ней наблюдает Пипин Том , и отделаться от этого ощущения не могла. К страху стала примешиваться злость.       Неожиданно показалось, что в спальне кто-то прячется. Она кожей чувствовала чье-то невидимое присутствие и почти слышала чье-то дыхание.
      Минут пять она стояла в середине комнаты и дрожала, но ничего не происходило. Тогда она легла на ковер у кровати и неуверенно взялась за край спускавшегося с нее покрывала. А что, если, подняв его, она увидит уставившиеся на нее глаза психопата.
      Сказав себе, что нельзя всю ночь лежать голой на полу, она осторожно приподняла край покрывала и заглянула под кровать.
      Там, естественно, никого и ничего не было, кроме пыли, свалявшейся в комочки.
      Она улеглась на холодные льняные простыни с вышивкой, но заснуть не могла. Страхи не отступали. Кто эта неизвестная личность, угрожающая ей? Возможно ли такое, чтобы кто-то хотел убить ее? Шантажист это или убийца? Все кажется несерьезным.., пока не откроешь газету. В них полно историй о насилии, творимом психопатами.
      Где она могла бы чувствовать себя в безопасности? Где ей спрятаться? Жить в таком страхе невозможно, с этим ощущением канарейки в клетке, когда над ней навис жестокий великан и не спускает с нее глаз, а дверца вот-вот откроется, и тогда...
      Плам чувствовала себя в ловушке. Невидимая паутина все плотнее опутывала ее, не оставляя надежды на спасение.
      В два часа ночи, разгоряченная и окончательно лишившаяся сна, она открыла шторы и распахнула окно спальни, чтобы впустить прохладный ночной воздух.
      Вновь закрыв окно на запор, она повернулась к нему спиной и со страхом подумала: "А если у психопата есть пистолет и он взобрался на дерево за окном?" Правда, парк закрывают с наступлением темноты. Но он мог спрятаться в кустах, а потом взобраться на дерево...
      Но откуда ему знать, что она откроет шторы? Плам попыталась вернуть себя к реальности. Ну получила она два письма с угрозами. Полиция же утром займется этим. А до той поры никто не сможет влезть в дом. Так что ей остается только забраться в постель и зарыться с головой под одеяло.
      Но сон все равно не шел. Она попыталась читать, но не смогла сосредоточиться на последнем романе Айрис Мердок и начала читать триллер Дика Фрэнсиса, взяв его с тумбочки Бриза. В голову опять полезли убийцы, творящие свои кровавые дела.
      В конце концов она сказала себе, что такие вещи происходят только в книгах, а не в реальной жизни. До прихода полиции ей просто придется посидеть дома, велев Сандре никого не впускать и держать дверь на цепочке.
      Глава 20
      Понедельник, 30 марта 1992 года
      В залитой утренним солнцем гостиной Плам сидела на краешке софы и во все глаза смотрела на своего посетителя с таким чувством, словно ее принимали на работу. Она понимала, что история с картинами в ее изложении для полицейского вышла путаной и туманной. Хотя детектив - инспектор Кригг из специального подразделения полиции по борьбе с махинациями в области искусства - терпеливо выслушал ее до конца, подчеркнуто бесстрастное выражение его лица говорило, что он не склонен излишне драматизировать ситуацию.
      Она удивилась, увидев его. Он выглядел не больше чем на тридцать лет и напоминал представителя той категории публики, которую всегда видишь на модных лондонских вечеринках. Высокий и стройный, с вьющимися рыжими волосами, бледным веснушчатым лицом, он смотрел на мир глазами такой яркой синевы, что их можно было принять за дорогие контактные линзы. Вежливо, быстро и точно он обобщил ее рассказ хорошо поставленным голосом, уточнил фамилии фигурировавших в нем лиц и сказал:
      - Я не вижу пока необходимости проверять изложенные вами факты. К настоящему моменту мы не располагаем официальными жалобами владельцев по поводу этих подделок и не можем ничего предпринять, хотя нам было бы интересно знать окончательные результаты вашего расследования.
      - Этому человеку хорошо известно, что я сейчас отслеживаю не одну картину, - поежившись, сказала Плам, - значит, он относится к моему близкому окружению.
      - Есть ли у вас близкие друзья среди американцев? Плам отрицательно покачала головой.
      - Масса знакомых в Нью-Йорке, но ни одного, живущего в Великобритании.
      Детектив закрыл свою записную книжку и произнес, тщательно подбирая слова:
      - Вполне возможно, что за этим нет ничего зловещего.
      Письма могут быть просто дурацкой шуткой или делом рук кого-то, кто просто не любит вас и хочет выбить вас из колеи, напугать, но отнюдь не собирается убивать. Иногда люди пишут подобные письма по той же причине, по какой вонзают иголки в восковые фигуры в надежде, что бог или дьявол вмешаются и сделают так, как им хочется. - Детектив чуть подался вперед. - Не хочу вызывать у вас излишних опасений, но все же скажу, что полиция всегда воспринимает подобные угрозы со всей серьезностью. Мы просто не можем позволить себе относиться к ним иначе. Так что, пожалуйста, будьте осторожны и сразу же звоните мне, если что-то произойдет. Вне службы меня можно найти вот по этому телефону. - Он протянул ей визитную карточку. - Из-за этих неприятных писем вы, возможно, начнете связывать вещи, которые в другой ситуации показались бы вам несовместимыми, и видеть совпадения там, где их на самом деле нет. К примеру, вы встретили мистера Степмана с картиной в Париже; слышали, что Чарльза Боумана видели на пароме; обнаружили, что Лео Манн иногда перевозит предметы искусства на континент. Эти факты не обязательно связаны с преступной деятельностью.
      Плам, вначале обрадовавшаяся, что ее воспринимают всерьез, почувствовала разочарование. Ей стало казаться, что он заносит ее в раздел картотеки, отведенный для великовозрастных леди, которым мерещится, что за ними подглядывает Пипин Том.
      ***
      Когда детектив ушел, Плам бросилась наверх переодеваться к ленчу. Только она натянула черные колготки и влезла в короткие огненно-рыжие брюки и ботинки, как позвонил Макс и спросил, не хочет ли она пригласить его на ленч.
      - Извини, дорогой, но сегодня я занята. А что случилось?
      Оказывается, поразмыслив. Макс пришел к выводу, что гончарное ремесло не для него, и твердо решил стать театральным дизайнером. Теперь он хотел закончить курсы осветителей сцены и просил у нее совета. Поговорив с сыном, Плам накинула черную кружевную жилетку, солнечно-желтый твидовый жакет под стать брюкам и отправилась в помпезный "Реформ-клаб", где устраивался ленч в честь Валентины Терешковой, которая хоть и не могла сравниться по известности с Иваной Трамп, но достигла в своей жизни больше, чем какая бы то ни было женщина, став первой в мире женщиной-космонавтом, ученым и членом нового советского парламента.
      Валентина, обыкновенная веселая женщина, обходила гостей с очаровательной улыбкой и в приподнятом настроении, хотя Плам показалось, что она чувствовала бы себя более уютно в летной экипировке, чем в своем роскошном черно-белом одеянии. Когда они заговорили, Плам, поддавшись влиянию момента, спросила, счастлива ли она. Валентина удивленно посмотрела на нее и рассмеялась.
      - Да. Но не так, как рассчитывала и загадывала. Я разведена.
      - Разве можно рассчитывать счастье?
      - Нет, конечно. Но можно управлять своей жизнью так, чтобы увеличить свои шансы стать счастливой.
      - Каким образом?
      - К примеру, выбрав себе работу по душе. Это не менее важно, чем иметь работу, хорошо оплачиваемую. - Валентина повела рукой в сторону гостей. - Это известно каждой из присутствующих здесь женщин. - Другую руку Валентина по просьбе фотографа положила на плечо Плам. - Для самоуважения важно, чтобы вашу работу ценили другие. Особенно если вы сами ведете хозяйство своей семьи, добавила Валентина.
      - Но ваша работа была такой опасной, - заметила Плам. - Вам не было страшно, когда стартовал ваш корабль?
      - Конечно, было. Всем когда-нибудь бывает страшно.
      - А как вы преодолеваете страх? - Из головы у Плам никак не выходило второе письмо с угрозой.
      - Привыкаешь к нему и делаешь свое дело. Иначе ничего не получится.
      Среда, 1 апреля 1992 года
      Бриз вернулся как раз к завтраку.
      - Но в следующий понедельник мне надо опять быть в Нью-Йорке, предупредил он Плам, когда та терла ему спину в ванне. - Не могла бы ты потереть мне ниже, дорогая.., и посильней.., еще ниже. Вот так, хорошо... Не понимаю, почему ночной полет выматывает так же, как и дневной. Я чувствую себя выжатым лимоном.
      - Надеюсь, что ты не станешь вечным трансатлантическим скитальцем. - Плам выжала губку над его головой и потянулась за шампунем.
      Бриз вздыхал с облегчением, когда она массировала ему кожу головы.
      - Не исключено, что у меня будет возможность слетать в Рио... Хочешь прокатиться со мной? У Виктора Марша в Бразилии есть друг - горнорудный магнат, которому хочется составить свою коллекцию картин и предстать филантропом. Он намекает, что в конечном итоге собирается передать картины своему государству. Поэтому ему нужен европейский агент. - Он повернул голову и усмехнулся сквозь мыльную пену, струившуюся по щекам. - Сказочная работенка, не так ли? Он прилетает из Рио-де-Жанейро по каким-то другим делам и сможет встретиться со мной в Нью-Йорке седьмого апреля. Черт, мыло попало в глаз.
      Плам окатила его из душа. Бриз опять повернулся и посмотрел на нее.
      - Кстати, Виктор просил передать, что был бы рад забыть о пари по поводу голландского натюрморта с цветами. Я воспринял это с большим облегчением.
      Плам села на корточки.
      - Ты просил его об этом, правда? Из-за бьеннале?
      - Не только из-за этого, дорогая. - Бриз выбрался из ванны. - Бедному Виктору сейчас не до этого. Его беспокоит дочь. Сюзанна, как всегда, довела ситуацию до абсурда, продолжая раздувать ее в средствах массовой информации. Он завернулся в банное полотенце. - Она организует новую горячую линию для подростков, склонных к самоубийству, а это значит, что у нее почти не остается времени для Фелисити.
      - Бедный ребенок. Конечно, я не стану отвлекать Виктора. Это очень великодушно с его стороны предложить забыть пари. - На секунду Плам испытала искушение принять предложение. Ей надо только согласиться, и она сможет сбросить с себя непосильный груз поисков тех, кто плодит подделки. Бриз быстро все уладит. Она больше не будет получать писем с угрозами. Сможет мирно спать по ночам. И жить своей жизнью.
      Она медленно проговорила:
      - Это было бы самое лучшее. - И рассказала Бризу о втором анонимном письме, а также 6 том, что думает о нем графолог.
      Бриз, обернутый полотенцем вокруг тонкой талии, мгновенно напрягся.
      - Слава богу, ты наконец поняла, что откусила больше, чем можешь прожевать! Я сам поговорю с этим полицейским детективом. И скажу, чтобы в будущем он имел дело со мной. Мне надо, чтобы ты попросту забыла об этом и сосредоточилась...
      - ..на бьеннале, - мрачно закончила Плам. - Кстати, детектив хочет видеть первое письмо. Куда ты положил его? Бриз потянулся за халатом.
      - Я выбросил его, когда вернулся из Нью-Йорка и разбирал бумаги. - Он открыл дверь в свою туалетную комнату. - Теперь мне ясно, что не следовало делать этого. Но я действительно считал, что это чья-то неумная шутка, а не настоящая угроза, да я и до сих пор так считаю.
      Плам была возмущена. Бриз не имеет представления, что это значит, когда кто-то грозится тебя убить.
      ...К, вечеру детектив инспектор Кригг и Бриз за кофе в гостиной обнаружили, что их школы были давними соперниками по крикету. Они немедленно нашли общий язык, подружились и стали союзниками. Плам почувствовала себя лишней.
      Инспектор объяснил, что полицейским экспертам мало что дает анализ конверта и бумаги с посланием, поскольку и то и другое можно найти в любом канцелярском магазине. Жаль, что Бриз выбросил первое письмо, теперь у них нет возможности сравнить.
      Отпечатки пальцев, обнаруженные на втором письме, принадлежат только Плам, Лулу, Дженни и графологу, а многочисленные отпечатки на конверте слишком нечеткие, они ничего не могут дать. В полиции согласны с графологом в том, что конверт мог быть надписан интеллигентным мужчиной, но это еще не значит, что он же является автором послания. Графологические догадки Клары Стивене в отношении психической неуравновешенности автора полиция не принимала в расчет, полагая, что они излишне драматизируют ситуацию.
      - Значит, этого психопата скорее всего не существует? - спросил Бриз.
      - Графолог сказала, что это всего лишь догадка.
      Бриз с улыбкой повернулся к Плам.
      - Теперь ты видишь, дорогая. Тебе не стоило беспокоиться по поводу страшных убийц, поджидающих тебя на деревьях.
      Плам, хотя и неуверенно, все же настаивала на своем:
      - В обоих письма есть какая-то загадка. Кто-то хочет, чтобы я прекратила поиски изготовителя подделок. Правильно ? Но откуда ему известно, что я занимаюсь этими поисками? - Она прикусила нижнюю губу. - У меня такое впечатление, что он наблюдает за каждым моим шагом. Вот что больше всего пугает меня.
      Бриз снисходительно посмотрел на нее.
      - Если кто-то наблюдает за тобой, то он видит только то, что ты торчишь наверху в своей студии и пишешь, а не бегаешь по Лондону или Парижу с лупой.
      - Но два письма с угрозами все же были направлены вашей жене, - заметил детектив, - и ни она, ни вы не знаете, кто бы мог иметь на нее зуб. Так, может быть, это дело рук ваших врагов, мистер Рассел? У вас они есть?
      Бриз мрачно усмехнулся.
      - Могу назвать с десяток конкурентов. И если говорить серьезно, то у любого бизнесмена в моем возрасте найдутся враги. Но я, как ни странно, не могу даже представить себе кого-нибудь конкретного.
      Плам заметила настороженность в глазах Бриза и поняла, что он лжет.
      ***
      Детектив наводил справки. Чарльза Боумана на месте не оказалось, он вместе с отцом находился в круизе по Карибскому морю. Леди Степман подтвердила, что просила сына продать от своего имени рисунок работы Аугустуса Джона, выполненный пером и чернилами. Он был подарен ее матери самим художником. Теперь в том месте в гостиной, где он когда-то висел, можно видеть кусок невыцветших обоев. Леди Степман сама определила, где продавать рисунок, и дала ясно понять, что сделать это надо было, не привлекая внимания, ей не хотелось, чтобы стало известно о ее трудном материальном положении. Она выбрала галерею "Леви-Фонтэн", и чек оттуда был выписан на ее имя.
      Детектив добавил, что, будь вдова генерал-майора сэра Стефана Степмана закоренелой преступницей, стоявшей во главе банды, промышляющей предметами искусства, она бы не жила в скромном домике на Глосестер-роуд вот уже семнадцать лет, а занимала бы роскошные апартаменты.
      После того как детектив ушел, Плам спросила:
      - Кто имеет зуб на тебя? О ком ты подумал? В конце концов Бриз признался, что на секунду ему пришло в голову, что этим человеком может быть Джейми Лоример. Он вполне мог быть в Нью-Йорке на Рождество и находился в Лондоне в момент отправки второго письма.
      - Я никогда не понимала, почему ты так презираешь Джейми, - сказала Плам. - Причины тут явно более глубокие, чем профессиональное соперничество.
      - Ты права, как всегда, - мрачно согласился Бриз. - Этот негодяй разболтал прессе о моей первой жене. Ему рассказал эту историю какой-то приятель с острова Ивиса, куда отправилась Джеральдина Анна со своей любовницей. Можешь представить, что я чувствовал, когда читал об этом в газете, но настоящим ударом это стало для матери Джеральдины Анны, которая до этого не знала, что ее дочь лесбиянка.
      - Я не могу поверить, что эти письма посылал Джейми!
      - Ради бога, давай забудем о них, - раздраженно оборвал ее Бриз. - Раз ты согласилась бросить свои поиски, подобных писем больше не будет.
      - Я еще не решила.
      - О господи! - воскликнул Бриз и выскочил из комнаты. Плам сказала себе, что не следовало бы забывать, что воспоминание о первой жене всегда раздражает Бриза, как, впрочем, и ее тоже, в какой-то степени. Каждая вторая жена в той или иной мере страдает синдромом Ребекки и ревниво раздумывает о том, сильно ли муж любил ее предшественницу. Так думала Плам, когда зазвонил телефон.
      - Лео! Чему обязана? - В трубке стоял гул голосов, и Плам решила, что Лео звонит из какого-то паба.
      - Плам., ты слышишь меня?.. Да, я в "Грозди винограда"... Послушай, мне кажется, я обнаружил кое-что интересное для тебя... Думаю, я знаю, кто сбывает эти поддельные картины. Мне следовало бы догадаться об этом раньше, потому что я дважды видел его на пароме и оба раза он был один. Помнишь, я говорил, что паром самое подходящее средство для контрабандной переправки? Нет, не по телефону... Нет, я не могу говорить громче... Вокруг полно людей, а я не хочу, чтобы это кто-нибудь услышал. Что? Не могу разобрать ни слова... О господи, здесь как в зоопарке...
      Послушай, почему бы мне не приехать к тебе?
      - Это невозможно, Лео. Через полчаса мы встречаемся в "Савойе" с какими-то клиентами из Швейцарии. Но к девяти мы освободимся. Может, поужинаешь с нами? Нет? Тогда давай договоримся на завтра... Хорошо, у тебя, около четырех. Не терпится услышать твою новость.
      Интригующий звонок Лео привел Плам в возбужденное состояние, и, одеваясь, она принялась насвистывать.
      - Что это с тобой? - удивился Бриз, завязывая галстук. - Только что ты была как в воду опущенная.
      Взволнованная, она поглядела на него просительным взглядом:
      - Дорогой, мне нужен еще один только день, чтобы разобраться с этими подделками.
      - Оставь это! - оскалился Бриз. - Один день ничего не может решить.
      - Может! И ты знаешь, как мучает незавершенное дело! - Всовывая ноги в туфли на серебристой платформе, она рассказала Бризу о своем телефонном разговоре с Лео.
      Четверг, 2 апреля 1992 года
      День был таким же хмурым, как и большинство других в Англии весной. "Неудивительно, что нарциссы с такой неохотой кивают своими золотыми головками", - думала Плам, на большой скорости проезжая через Риджентс-парк на своем черном "Порше".
      Лео жил в южном конце Мэддокс-сквер, в небольшом мрачном доме, который вот-вот должны были снести. Здесь доживали свой век несколько офисов и жилых квартир. Все дышало запустением и заброшенностью. Похоже, многие годы на содержание дома не тратилось ни пенни.
      Обнаружив с удивлением, что входная дверь распахнута, Плам нажала кнопку звонка Лео, но ответа не последовало. "Наверное, звонок не работает, поэтому Лео и оставил дверь открытой", - подумала Плам и быстро поднялась по узкой крутой лестнице на второй этаж. Дверь в квартиру Лео тоже была приоткрыта, и, толкнув ее, Плам вошла. В большой белой комнате одиноко стояли два потертых кожаных кресла и такой же диван перед камином. Большой рабочий стол возле окна был завален газетами и журналами.
      На кремовом ковре ручной работы между черным диваном и камином лежал Лео, уставившись в потолок широко раскрытыми глазами. Его редеющие светлые волосы были всклокочены, лицо искажено гримасой ужаса, руки широко раскинуты. Голое тело было в темных пятнах запекшейся крови. Лео не подавал никаких признаков жизни.
      От страха Плам закричала. Тут же пришла мысль, что ей не следовало делать этого! Убийца мог все еще прятаться в доме! Если это так, то он слышал ее и знает, что она здесь!
      Она не могла двинуться с места. Кровь стучала в висках, сердце учащенно колотилось, как после тяжелого бега. "Я должна выбраться отсюда!"
      Но ноги не подчинялись ей. Она вслушивалась в тишину дома, пытаясь уловить малейший звук.
      "Если кто-то сейчас появится из спальни или из ванной, ему не составит труда убить меня, потому что я даже под страхом смерти не смогу пошевелиться".
      Неожиданно резко зазвонил телефон.
      Его пронзительные и настойчивые звонки вывели Плам из оцепенения. Она подскочила к столу, нащупала телефон и трясущимися руками прижала трубку к уху.
      - Лео? - кричал женский голос. - Бенни хочет видеть тебя в своем офисе.
      - Лео убит, - выпалила Плам. - Он лежит здесь мертвый.., тут кругом кровь... Вызовите полицию, быстро... Кто?.. Плам Рассел, его знакомая. - Она бросила трубку и, сорвавшись с места, кинулась в открытую дверь.
      В одно мгновение сбежав по шаткой узкой лестнице, она вылетела на улицу, добежала до своего аккуратного маленького "Порше", рванула дверцу, забралась внутрь и закрылась на защелку. Она дрожала от страха и не могла пошевелиться, пока не услышала стук в боковое стекло.
      Из-под форменной фуражки глядело круглое как луна лицо.
      - Мне придется выписать вам штраф, мадам, если вы не отъедете.
      ***
      Через два часа "Порше" с прилепленной к ветровому стеклу квитанцией о штрафе все еще стоял на Мэддокс-сквер, а Плам, продолжая дрожать от страха, махала подъезжавшему такси, чтобы добраться до дома.
      На кухне Бриз поил ее чаем.
      - Послушай, дорогая, все закончилось'. Ты держалась молодцом с полицией. Сейчас ты выпьешь это и отправишься в постель. - Он подлил виски в чашку. - Не спорь, дорогая, пей!
      - Наверное, кто-то подслушал, как Лео говорил со мной по телефону из "Грозди винограда", - твердила она, - когда мы договаривались с ним о встрече. Наверняка его убил кто-то из тех, чьи голоса доносились в трубке.
      Бриз налил себе виски не разбавляя.
      - Ты уже говорила об этом полиции, дорогая. Нет никаких причин считать, что смерть Лео связана с твоим делом, хотя полиция, как мне кажется, учтет такую возможность. Но тот, кто подделывает картины, не обязательно бывает убийцей. И я не вижу никакой связи между этими двумя преступлениями. - Он примостился на краю кухонного стола и, покачивая ногой, ободряюще улыбался ей. - В полиции сказали, что ему дважды выстрелили в живот и один раз в грудь с близкого расстояния. Пистолет не найден. Убийство, предположительно, было совершено между часом и двумя часами ночи. На ужин Лео ел карри. Это все, что удалось им узнать. - Бриз приложился к стакану. - Ты говоришь, Лео клялся, что не имеет к подделкам никакого отношения, так почему бы не поверить в это?
      - Но Лео знал, кто занимается подделками, - возразила Плам. - Именно это он сказал мне. По крайней мере, мне так кажется... Я не могу вспомнить в точности, что он говорил. Мне надо было записать это...
      - Совершенно не важно, что сказал Лео! Его смерть не имеет никакого отношения к подделкам! И тебе нечего больше соваться в это опасное дело!
      - Почему ты так уверен, что здесь нет связи?
      - Потому что нет никаких оснований считать, что она есть! Это превращается у тебя в навязчивую идею! - Бриз посмотрел на нее с беспокойством. - Мне лучше взять тебя с собой в Нью-Йорк. Я не могу оставить тебя в таком состоянии.
      - Нет, Бриз, со мной все будет в порядке.
      Плам решила, что в Лондоне, где все знакомо, ей будет спокойнее, чем в Нью-Йорке. А если кто-то и охотится за ней, то почему бы ему не слетать в Нью-Йорк? Именно там она получила первое угрожающее письмо.
      - Может быть, Дженни побудет со мной это время, - сказала она, - да и тебя не будет всего несколько дней.
      Она послушно легла в постель и, уставившись в беззаботную розовато-желтую картину Эмили, вновь задумалась над таинственной историей.
      Понедельник, 6 апреля 1992 года
      Как только Бриз уехал в аэропорт, Плам тут же вызвала такси и отправилась в Ковент-Гарден. Через пятнадцать минут она сидела в редакционном офисе журнала "Новая перспектива" перед боссом Лео, которого звали Бенни Смит. Его помощь была необходима Плам, и ей пришлось поведать ему свою историю.
      Бенни сочувственно кивал.
      - Могу представить, каково вам пришлось, Плам. Полиция уже дважды брала меня в оборот.
      Глядя в розовощекое лицо Бенни с мелкими заостренными чертами, Плам раздумывала, следует ли ей доверять ему.
      Из-за толстых линз на нее был устремлен такой же изучающий взгляд Бенни.
      - Думаю, что вначале они заподозрили меня, но у меня оказалось железное алиби. Мы живем далеко отсюда, в Патни. В тот вечер, когда был убит Лео, мы с Кэрол ужинали у друзей и, вернувшись к себе, обнаружили, что у нас побывали варвары. Из числа тех, которые мстят всему миру за то, что с ними происходит. Кругом было нагажено так, словно они специально напились касторки, прежде чем отправиться на дело. Они мочились в ящики с одеждой Кэрол и творили все, что им хотелось. Так что с полуночи у нас работала полиция. Хорошо еще, что те молодчики не застали Кэрол одну в доме, - добавил он.
      - Да уж. - Плам поежилась. - Я не думаю, что полиция подозревает меня, для них я безобидная дурочка. Но мне непонятно, почему они думают, что смерть Лео никак не связана с тем, что он хотел рассказать мне.
      - Потому что у них есть очень удобная версия его смерти, - сказал Бенни и повернулся к стоящему сзади столу. Открыв сигарную коробку, он достал из нее большую фотографию и протянул Плам. Лео на фото был в угаре какой-то вечеринки или в ночном клубе. Он стоял в середине шеренги высоких и очаровательно улыбавшихся девиц в вычурных вечерних платьях.
      - Это все "голубые", - пояснил Бенни. - Лео скрывал это, не хотел, чтобы знали родители. Его отец - почтенный водитель автобуса из Пиннера - считает, что СПИД - это чума, ниспосланная свыше, чтобы избавить мир от нечисти.
      - Значит, полиция считает это преступлением на сексуальной почве?
      - Могу побиться об заклад. Лично я думаю, что Лео могли убить из-за наркотиков, хотя у меня нет достаточных оснований, чтобы говорить об этом вслух. Лео был у нас внештатным работником - мы не можем позволить себе другого, так что у него не было постоянного заработка. Тем не менее он все время торчал в злачных местах.
      - Он торговал наркотиками?
      - Что-то в этом роде. Эти его поездки на континент на грузовике были вызваны не только страстью к приключениям... - Бенни спрятал фото в ящик. - В общем, вам не следует винить себя в том, что вы вовлекли его в ваши поиски.
      - Спасибо, Бенни, - сказала Плам. - Только я не уверена в этом.
      ***
      Выйдя из офиса Бенни, Плам брела по булыжной мостовой мимо бывших складских помещений, превращенных ныне в модные лавки, и пыталась собраться с мыслями.
      Предположим, что эти два письма написаны шутником и не имеют отношения к подделкам. Допустим, что смерть Лео тоже не имеет к подделкам никакого отношения. Но тогда почему бы ей не продолжить поиски их изготовителя? Ведь она уже подобралась к ним вплотную.
      Через несколько дней картина Синтии будет доставлена в Британский институт изобразительных искусств. Если Синтия получит у них доказательства, что это подделка, она сможет официально обратиться в полицию. После этого они обратятся с тем, что обнаружила Плам, в одну из солидных газет, способных раскрутить это дело на обоих континентах. У Виктора появятся основания прижать Малтби. Плам не видела в таком развитии событий ничего опасного для себя.
      А что, если смерть Лео, письма с угрозами и подделки - звенья одной цепи? Тогда она страшно рискует. Но, так или иначе, дело уже вышло из-под контроля. И даже если преступник не оставит от нее ни следа, его махинации все равно обнаружатся, да и ему самому не миновать разоблачения.
      В конце концов она заключила, что все же наиболее разумно исходить из того, что ей грозит опасность. В этом случае у нес оставались две возможности избежать ее. Первая - это разоблачить преступника прежде, чем он расправится с ней, но это казалось ей маловероятным. Проще всего было спрятаться и не высовывать носа, пока Британский институт вполне определенно не докажет, что картина Синтии является подделкой.
      Вдруг она осознала, какой незащищенной была на оживленных улицах Ковент-Гардена. Она быстро оглянулась и заторопилась к автостоянке, где оставила свой "Порше".
      Вторник, 7 апреля 1992 года
      Задолго до рассвета Плам проснулась от крика, который все еще отдавался у нее в ушах. Она поняла, что крик был ее собственным. Атмосфера в спальне была удушающей, и опять, как и в прошлый раз, в ней ощущалось чье-то угрожающее присутствие. Что это Бенни говорил такое, когда рассказывал про взломщиков? Хорошо, что они не застали его жену в доме одну.
      Дрожащей рукой она включила ночник. Дыхание постепенно выровнялось. Она выскользнула из постели и, подскочив к окну, распахнула шторы. Вместе со слабым утренним светом, заполнявшим спальню знакомыми очертаниями, приходило осознание того, что она не сможет избавиться от страха и ощущения беззащитности, пока преступник не будет обнаружен и схвачен.
      Она понимала, что бесполезно искать защиты у Бриза, Дженни или Лулу. Они опять будут советовать ей прекратить поиски. Они не понимали так, как она, что если угроза была реальной, то останавливаться ей уже поздно.
      Так что ей оставалось либо сидеть дома - а в этом случае ее враги будут знать, где ее можно найти, - либо уехать, убедившись, что за ней не следят, куда-нибудь, где можно переждать, пока картина Синтии будет проходить проверку. Ей необходимо такое место, о котором бы никто не знал.
      И она вдруг сообразила, где может надежно укрыться до приезда Бриза. Об этом месте она не скажет ни Лулу, ни Дженни, чтобы они случайно не проговорились кому-нибудь. Она сообщит только Бризу.
      Глава 21
      Среда, 8 апреля 1992 года
      "Меня ждет Аквитания", - думала Плам, глядя в иллюминатор самолета. Слово казалось ей загадочным и волшебным.
      В XII веке Элеонора Аквитанская, одна из самых богатых наследниц в мире, вышла замуж за Генриха Плантагенета, будущего короля Англии. Ее приданым была область Гиень и почти все Атлантическое побережье Франции. Огромное богатство не принесло счастья Элеоноре, а распри из-за огромного куска Франции, который в качестве ее приданого переходил к Англии, привели к Столетней войне между этими странами.
      Сейчас Плам могла видеть, как далеко внизу это зелено-золотистое приданое Элеоноры медленно вырисовывается сквозь дымку облаков. Стекавшие сюда с восточного амфитеатра гор три главных реки юго-запада Франции величаво несли свои воды в Атлантику по цветущим долинам Аквитании, где производилось одно из прекраснейших в мире вин - кларет "Бордо".
      На западе вдали высились шпили красивого города, словно это был Париж в миниатюре, и открывался вид на крупнейший во Франции виноторговый порт. За его светло-серыми строениями перекатывался волнами Атлантический океан.
      Плам направлялась в Аквитанию не только затем, чтобы спрятаться от неизвестных врагов. С той самой встречи с тетей Гарриет, когда во время их долгого разговора на кухне та спросила, счастлива ли она, Плам не покидал один мучивший ее вопрос.
      ***
      ...Тогда Плам попыталась увильнуть от ответа:
      - Это такая же запретная тема, как секс.
      - Секс считается запретной темой лишь потому, что женщины винят кого угодно, только не себя, за то, что не испытывают уготованного им при этом счастья, - категорически заявила тетя Гарриет и подлила вина в стакан Плам. Но каждая из нас должна сама отвечать за свою сексуальную жизнь. И за всю свою жизнь вообще.
      - Так почему женщины не научены отвечать за себя?
      - Потому что их матери не знали, как научить этому, а отцы не считали необходимым. - Тетя вылила остатки вина в свой стакан и выжидательно посмотрела на Плам.
      После долгого молчания Плам призналась:
      - Нет, я не могу сказать, что счастлива.
      - По крайней мере, ты сознаешь это. Некоторые вообще не задумываются о своей жизни, пока их не клюнет жареный петух. Другие предпочитают закрывать глаза на то, что не имеют счастья.
      - Что мне делать, тетя Гарриет?
      - Определить, чего ты хочешь и чего не хочешь - и почему. - Тетя прикурила сигарету. - Затем одно за другим вычеркнуть из своего списка то, что тебе не нужно. - Она усмехнулась. - Секрет жизни в вычеркивании, вот если бы только знать, как это делать. - Она выдохнула струйку дыма. - В итоге у тебя останется только то, что тебе на самом деле нужно для жизни в согласии с собой. Вот тут и явится счастье, ведь это еще и состояние души.
      - Вообще-то я знаю, чего хочу, - сказала Плам. - Чтобы и во всей остальной моей жизни я была такой же счастливой, какой бываю, когда пишу картины.
      - Теперь определи поточнее, деточка. Но сама, без подсказки, потому что счастье у каждого свое. Только ты сама можешь решить, что ты ищешь, и только ты можешь найти это.
      - С чего же начать?
      - Где и когда ты была блаженно и беззаботно счастлива в последний раз? Отправляйся туда и разберись почему. Плам надеялась разобраться в Аквитании.
      ***
      Когда самолет начал снижение, Плам увидела блестящую полоску Гаронны, змеей петлявшую между темных деревьев по золотым и зеленым клеткам местности. В долинах реки росли дыни и персики, абрикосы и нектарины, яблоки и виноград, табак и подсолнечник. Подсолнухи росли в поле у реки, сразу за ее садом. Интересно, как изменился Волвер за эти одиннадцать лет? Наверное, на другом берегу уже выросла целая куча каких-нибудь уродливых сооружений.
      Самолет снижался, и Плам начинала различать сонные серые деревни, фермерские подворья, дубравы и перелески, подступавшие к небольшим сопкам. Она знала, что летом там под каштанами и дубами растет земляника, а осенью полно грибов. Она как будто даже ощутила, как пахнет в лесу, и почувствовала, как пружинит под ногами сырой слой перегноя из опавших листьев, веток и коры.
      В начале апреля, наверное, синих колокольчиков еще не увидишь, но в перелесках в эту пору всегда полно других цветов. Плам припомнила, как собирала жимолость, сладкие коренья, шиповник, васильки и маки. Местные хозяйки никогда не рвали полевые цветы, они выращивали розы, лилии и нестерпимо яркие георгины - для украшения своих домов. В Волаере к природе относились по принципу "люблю - ненавижу". Чертополох, крапива, ежевичник решительно выкорчевывались с делянок; скворцы и грачи не подпускались на пушечный выстрел. Осенью здешние мужчины охотились на диких кабанов, зайцев, птицу и все, что двигалось. По воскресеньям они снимали со стен свои ружья и на пару часов устраивали побоище, а затем отправлялись на мессу в церковь, выстроенную еще в XII веке их английскими врагами. Церковь была через дорогу от коттеджа Плам.
      Волвер, что значит "зеленая долина", находился в шестидесяти милях к юго-западу от Бордо. До него можно было добраться только по узкому шоссе, проложенному на месте бывшей проселочной дороги. Случилось это лишь в 78-м, всего затри года до того, как здесь появился водопровод. На аграрный юго-запад Франции лишь недавно пришла сельскохозяйственная техника. Плам еще помнила пару волов, которых ее сосед, дедушка Мерлин, впрягал в плуг. У старика никогда не было ботинок - а зачем? Они все равно износятся. И он ходил в деревянных сабо до самой смерти, которая случилась через год после того, как Плам купила здесь коттедж. Бережливость и экономия царили в Волвере, и здесь никогда не выбрасывалось то, что можно было использовать еще раз. Куски проволоки, изъеденные жучком ножки стульев, крышки банок - все аккуратно хранилось в амбаре или на чердаке.
      Как и по всей Аквитании, здешние крестьяне полагались только на свои силы и сами обеспечивали себя всем необходимым, придерживаясь старых традиций и следуя заповедям предков, которые, в отличие от крепостных помещичьей России, имели небольшие земельные наделы и гордились своей независимостью, считая себя навечно приросшими к этой земле. Здесь трудно было прижиться тому, кто не работал на земле, хотя в пяти километрах находился небольшой промышленный город Миромон с заводами и фабриками. Ранним утром кое-кто из Волвера отправлялся туда на велосипеде, чтобы отработать смену на обувной фабрике или на кожевенном заводе.
      Селянам было неведомо безделье, как подметил Бриз во время своего единственного визита в Волвер. В поле всегда находилась работа. Они старались как можно меньше полагаться на внешний мир, собственными руками добывая себе пропитание. Каждая семья сама выращивала корм для скота, овощи, фрукты и орехи. Коров теперь держали немногие. "Корова - это рабство", - говорили в деревне. А вот со свиньей проще, и каждая семья хотя бы одну, да откармливала. На задних дворах у всех водились куры, утки, гуси и кролики. Вино и даже ликеры были с собственных виноградников. Самые горячие споры разгорались по поводу того, у кого они лучше.
      В конце лета 83-го, когда Тоби было одиннадцать, а Максу девять, Плам привезла в Волвер Бриза. Ему здесь не понравилось. Он изнывал, томился, страдал от недостатка комфорта и страшно раздражался, что нет телефона. Позднее он назвал деревенскую мечту Плам культурным самоубийством.
      Идеальный отдых в сельской местности Бриз представлял себе не иначе как в Тосканском монастыре или в одном из замков Прованса, где есть все атрибуты современной цивилизации. Поэтому в течение девяти лет Плам не была в Волвере. О том, что у нее есть коттедж, было известно немногим, и уж почти никто не знал, где именно он находится.
      И вряд ли какому-нибудь убийце придет в голову искать ее в этом сонном местечке. Волвер - тихая маленькая деревушка, где никогда ничего не происходило. Вот почему местные дети, едва повзрослев, старались сбежать отсюда в неоновое и грохочущее музыкальными автоматами чрево современных городов.
      На перекрестке возле школы Плам повернула налево и повела в гору взятый напрокат белый "Ситроен". Она ощутила прежнюю радость, завидев кремовые стены и лавандовые ставни своего коттеджа. Маленький сад стоял в бело-розовом цвету, поддеревьями колыхалась буйно разросшаяся трава. В тени высокого берега, поросшего ивняком, на противоположной стороне реки мирно щипали траву или спали коровы. Дальше простиралось пшеничное поле, а за ним плавно вздымался зеленый край долины.
      Плам свернула с дороги и остановилась под цветущей вишней. Рядом росла слива, которую она не узнала, но потом припомнила, что как-то в конце сентября, перед самым возвращением в Лондон, посадила маленький саженец. Теперь он превратился в настоящее дерево. Чувство было такое, словно она, побитая и измочаленная, вернулась домой после долгого хождения по мукам и теперь может наконец спокойно отдохнуть. Здесь она забудет тревоги, сядет на траву, положит голову на колени и будет вдыхать аромат, исходящий от кустов лаванды, и влажный воздух, струящийся с реки. Впервые со времени второго письма с угрозой Плам чувствовала себя в безопасности.
      Переполненная радостью, она обвела взглядом сад. Трава хоть и высокая, но все же, должно быть, ее недавно подстригали, иначе бы она уже доходила до плеч. Глициния, еще не расцветшая, взбиралась под самую крышу над южной верандой, которая находилась на самом солнцепеке и была отделена от двора лавандовыми кустами. За ними на фоне бледно-золотистого полуденного неба высился силуэт огромной магнолии.
      Когда она прошла на террасу, где под ногами захрустели потрескавшиеся плитки, какое-то маленькое животное кинулось от нее и стремительно скрылось в траве. Сразу же вспомнились летние рассветы с песнями жаворонков, полетом ласточек, воркованием голубей, с зайцами, скачущими по росистой траве.
      Она вставила ключ в замок кухонной двери, не веря, что он откроется, но дверь сразу же широко распахнулась. Внутри ее охватило такое чувство, словно она попала в старую сказку, в которой сотни лет все пребывало во сне и вот-вот должно было вернуться к жизни. Она обошла кухню, удивляясь, что в ней нет паутины, хотя знала, что Мэри Франс из соседней деревни приходила раз в неделю, чтобы сделать уборку. Но, конечно, коттедж имел заброшенный вид. Чтобы оживить его, требовалось тепло, запахи кухни и цветов, свет огня и улыбок.
      Плам подошла к раковине и открыла кран горячей воды.
      Через несколько секунд из него ударила теплая струя. Значит, мадам Мерлин подключила электричество и воду, как она просила ее по телефону, который, слава богу, появился в Волвере в 85-м. Подставив руку под струю, такую же искрящуюся, как бриллиант на ее пальце, Плам испытала блаженство, она еще помнила те времена, когда воду приходилось носить ведрами из колодца Мерлинов.
      - С возвращением, мадам Рассел! - Все селяне обращались друг к другу официально, редко называя по имени.
      Плам обернулась и увидела растрепанные седые волосы, сухопарую фигуру и протянутые руки мадам Мерлин.
      Они расцеловались, как было принято у французов, и тут мадам Мерлин обратила внимание на бриллиантовое кольцо Плам.
      - Вам не следует носить его здесь - какой-нибудь дурак подумает, что оно настоящее. К несчастью, у нас теперь неспокойно. Кругом воры. Они могут польститься на это кольцо. Спрячьте его в супницу. - Она показала на полку над печкой.
      Через пять минут на кухне дымилась печь, а женщины, сидя рядом в креслах, судачили о событиях последних девяти лет, которые невозможно было вместить в рождественские открытки. Плам было легче: да, она все еще балуется живописью; бизнес мужа процветает, слава богу; нет, детей больше не заводили - на все воля господня; сыновья окончили школу и оба учатся в художественном колледже; конечно, постоянную работу найти в наше время очень трудно.
      Рассказ мадам Мерлин сводился к долгому перечислению всех тех, кто умер в их краях за последние одиннадцать лет. Ее муж отошел отдел. Семейной фермой теперь занимается ее дочь Соланж. Вторая дочь служит капралом в военно-воздушных силах; Поль.., бедный Поль.., да, по-прежнему учительствует по сути дела, вся начальная школа на нем. Поль вернулся домой после постигшей его трагедии...
      Три года назад, во время поездки к родителям, жена Поля, Анни, погибла в автомобильной катастрофе возле Тулузы. Пьяный водитель на повороте выскочил на полосу встречного движения.., чудовище, изверг, которому нет прощения... Двухлетние близняшки Поля, Мэри и Роз, были пристегнуты ремнями на заднем сиденье и потому не пострадали, благодарение всем святым. Водитель отделался двумя годами условно и даже не попал в тюрьму, потому что оказался богатой и важной персоной, из тех, кто умеет выйти сухим из воды...
      - Но вы мне ничего не писали об этой трагедии! - воскликнула Плам.
      - Всего не напишешь в поздравительной открытке, - вздохнула мадам Мерлин, вытирая глаза краем фартука, и стала рассказывать о печальных переменах с ее сыном. Он ни разу не был в церкви после того, как вынесли приговор тому водителю, и больше не верил правосудию и властям. Но, по крайней мере, он вернулся домой. Она не смыкала глаз, пока он два года учился в Париже. Теперь мадам Мерлин могла присматривать за девочками, хотя Поль не разрешает им постоянно находиться у нее. Они живут втроем в учительском доме у подножия холма, возле школы.
      Плам помнила Поля веселым угловатым подростком лет четырнадцати. Теперь ему, должно быть, двадцать семь - двадцать восемь. Однокашники безжалостно смеялись над тем, что он не умеет плавать, пока Плам не научила его. Помнится, она тогда спросила, какое у него любимое стихотворение. Такого у него не было. Тогда любимая песня? Нет. А знает ли он какую-нибудь молитву? Отлично! Он должен будет начать произносить ее, когда она даст сигнал. После трех неуверенных взмахов она заорала: "Начинай!" Лепеча молитву, которая отвлекала его от страхов, Поль доплыл до другого берега реки. Затем повернул и еще раз пересек разделявшее их водное пространство. Это маленькое чудо было отнесено на счет бога. Плам не возражала.
      ***
      После того как ушла мадам Мерлин, Плам осмотрела весь свой коттедж, что не заняло у нее много времени. Дверь в задней части кухни вела в маленькую розовую спальню с черной металлической кроватью, накрытой кружевным покрывалом. За ней находилась единственная ванная. Кухня, гостиная и две другие спальни выходили на террасу.
      В сарае, пристроенном к задней части дома, где когда-то держали животных, Плам среди пустых коробок из-под чая и винных ящиков, покрытых паутиной, обнаружила три велосипеда, от времени покрывшихся ржавчиной. Она протерла от пыли свой и попробовала тормоза. Порывшись среди инструментов, нашла масленку и смазала его. Обнаруженный здесь же насос оказался исправным, и она осторожно принялась накачивать старые шины и вскоре почувствовала, что они стали твердыми.
      Выбравшись по неровной траве на дорогу, Плам медленно покатила налево и завихляла по пустынной тропинке, тянувшейся через деревню. В голубых джинсах, синей рубахе в клетку и ярко-желтых туфлях без каблуков она чувствовала себя по-девичьи молодой. Изо всех сил нажимая на педали, чтобы взобраться на гору за деревней, она обретала уверенность и быстро приноровилась к велосипеду. Плам с удовольствием подставляла лицо свежему ветру и вдыхала терпкие запахи полей. На вершине холма за деревней она остановилась и сорвала несколько лютиков. Положив их в плетеную корзинку, повернула назад и помчалась вниз. Пролетела по деревне, где ничто не мешало езде; на пустынной улице не было ни машин, ни кошек с собаками; женщины не выходили из домов, занятые приготовлением ужина, а мужчины еще не вернулись с полей.
      Вдыхая запахи трав, она с удивлением спрашивала себя, почему так долго не приезжала в эти божественные места. Всегда находились более важные дела, да и кто мог подумать, что жизнь пролетит как одно мгновение. Она решила, что будет непременно приезжать сюда хотя бы раз в год. Может быть, ей удастся превратить часть сарая в мастерскую, и тогда она сможет серьезно заниматься здесь живописью и у Бриза не будет оснований сетовать, что она пренебрегает работой.
      Приблизившись к коттеджу, Плам резко нажала на тормоз, приготовившись свернуть во двор. Не тут-то было.
      Плам давила и давила на бесполезные тормоза, а велосипед разгонялся все сильнее. Впереди показались каштаны, стоявшие по краям дороги на перекрестке. Ей надо было быстро решить, свернуть ли в канаву, что могло оказаться опасным, или продолжать катить до следующего подъема за перекрестком, где велосипед остановится сам. Она решила следовать второму варианту, тем более что столкнуться на сонной деревенской дороге было не с кем.
      Велосипед набирал скорость. Плам взглянула налево, где стояла школа, там не было никого, и дальше путь тоже был свободен. Посмотрела направо.., и, к ужасу своему, увидела, как по дороге к перекрестку приближается маленький красный фургон.
      Она вспомнила этот фургон. Это была передвижная лавка, которая приезжала в Волвер раз в неделю. Фургон тащился к перекрестку на небольшой скорости, а Плам казалось, что они летят друг к другу со скоростью света. Столкновение казалось неизбежным. Она еще и еще жала на тормоз, но велосипед все так же несся вперед.
      Перед самым перекрестком Плам дернула руль влево и направила велосипед в канаву. Переднее колесо среагировало нормально, а вот заднее пошло юзом. Правая туфля сорвалась с ноги и устремилась вперед. Плам слетела с седла и взвилась в воздух. Последовал удар о землю, и тело пронзила острая боль. Кто бы мог подумать, что густая трава окажется такой твердой?.. Она потеряла сознание.
      ...На огненно-желтом фоне шевелились ярко-зеленые червячки, затем свет за сомкнутыми веками Плам стал алым. Она медленно приходила в сознание и, инстинктивно схватившись за лоб, почувствовала резкую пульсирующую боль, как будто голову ритмично сжимали в тисках. Смирившись со своим положением, она на секунду вспомнила роды, когда так же приходилось отдаваться во власть боли.
      - Не пытайтесь встать. Я отнесу вас в дом и вызову врача. Вы англичанка, не так ли? - послышался густой мужской голос.
      Плам застонала и с неимоверным усилием приоткрыла глаза. Над ней, загораживая собой солнце, стоял высокий мужчина и держал в руке ее желтую туфлю.
      Плам застонала и закрыла глаза. Когда мужчина поднял ее на руки, боль захлестнула с новой силой.
      Слышалось цоканье стальных набоек. Походка у него была неровной и неуклюжей, хотя без такой ноши он, наверное, двигался бы более плавно.
      Но что-то было не так... Чувствуя, что ее несут не в деревню, Плам с усилием открыла глаза и посмотрела на мужчину.
      Загорелое лицо; волосы черные и блестящие, как вороново крыло; черные прямые брови, сходящиеся над крупным прямым носом; волевой квадратный подбородок. Мужчина посмотрел на нее ясными синими глазами.
      - Я несу вас к своей машине. До вашего дома слишком далеко, чтобы нести вас на руках. - Его английский свидетельствовал, что он не из местных. - Вы, должно быть, живете в Волвере. - Откуда он знает, где она живет?
      Его широкий чувственный рот растянулся в улыбке.
      - Да ведь я - Поль Мерлин. Вы учили меня плавать, помните?
      Четверг, 9 апреля 1992 года
      - Как вы себя чувствуете?
      Плам узнала силуэт Поля в проеме кухонной двери, выходившей на террасу. На нем были легкие сандалии на веревочной подошве, вылинявшие джинсы и открытый пуловер без рубашки. Его рука потянулась к вороту, он нервным жестом потер ключицу, приоткрыв черные волосы на груди. Рука была изящной, с длинными пальцами и ухоженными ногтями, что не часто встретишь в Волвере, где все трудятся на земле.
      Плам, лежавшая на диване перед камином, попыталась было подняться, но вскрикнула от боли. Кожа на левом локте, предплечье и бедре была содрана, а левое колено сильно поранено. На лице ссадины и царапины, как у завзятой велогонщицы.
      - Не вставайте. Доктор Комбре велел вам лежать, - напомнил Поль. - Я выправил руль и колеса и - главное - заменил тормозные тросики. Старые разъела ржавчина, и они лопнули, когда вы резко нажали.
      Поль говорил участливо, но чувствовались какая-то отстраненность и нервозность. Плам вспомнились слова мадам Мерлин о том, что смерть Анни настолько изменила его, что ей иногда кажется, будто она слышит не сына, а какого-то незнакомого человека.
      - Вы хорошо говорите по-английски. - Плам вдруг почувствовала, что ей трудно оторвать взгляд от его бездонных голубых глаз.
      - Я преподаю английский. Языки - моя специальность... Нет, я не буду заходить. Ваш велосипед я поставил в сарай. - Поль исчез.
      Светло-зеленое спокойствие двора, видневшегося в темном дверном проеме, лишь подчеркивало охватившее ее беспокойство. Она никогда прежде не ощущала в себе такого влечения к мужчине. За десять лет, проведенных с Бризом, она, естественно, обращала внимание на других мужчин и даже кокетничала кое с кем, но дело никогда не доходило до постели. Случайные связи вызывали у нее мысли о вероломстве, передрягах и всяческих неприятностях. Она не хотела испытывать неизбежное в этих ситуациях чувство вины.
      Надо перестать думать о Поле. Все это лезет ей в голову, потому что нечем заняться, не о чем думать или беспокоиться. Такое часто случается на отдыхе. Но чувствовала бы она такую слабость в коленях, истому в теле и готовность уступить, если бы рядом, на отдыхе, был Бриз?
      Нет. Ни к кому ее еще не тянуло так, как к этому огромному темноволосому французу.
      ***
      Она видела его только в те немногие и до обидного короткие моменты, когда забегала к мадам Мерлин одолжить сахару, муки или кофе.
      После полудня, когда заканчивались уроки, маленькие дочки Поля, держась за руки, шли с отцом по тихой деревенской улице к бабушке, чтобы побыть у нее до ужина. Хотя обе девочки унаследовали голубые глаза и жгуче-черные волосы своего отца, они все же не были точной копией друг друга. Тоненькую и молчаливую Роз уже сейчас можно было назвать красавицей. Она любила наряжаться и при первой возможности надевала серебристые бальные туфельки, полученные в подарок ко дню рождения. Мэри, очаровательная пухленькая хохотушка с косичками, была выше своих сверстниц, не сидела ни минуты на месте и болтала без умолку. Ей было все равно, во что она одета. "Ее тетка Соланж была точно такой же", - говорила мадам Мерлин.
      Плам, у которой Поль не шел из головы, всегда внимательно слушала рассказы матери о единственном и обожаемом сыне. Она разглядывала при этом многочисленные школьные и студенческие фотографии (Поль был первым в семье студентом университета), свадебные фотографии (Анни действительно была прелестной), а также многочисленные снимки девочек, сделанные в Париже. Мадам Мерлин, у которой никогда еще не было такой внимательной слушательницы, конечно, не знала, что каждый раз, когда Плам видит ее сына, в ней просыпается такое сильное влечение к нему, что становится боязно, как бы все вокруг не почувствовали это.
      Понедельник, 13 апреля 1992 года
      К субботе Плам уже вполне оправилась, чтобы вновь сесть на велосипед, а в понедельник почувствовала себя в состоянии одолеть пять миль до Миромона. Там она бродила по улицам и радовалась возможности вновь ощутить городскую жизнь. Был базарный день, и с раннего утра на легковых автомобилях, грузовиках или пешком, толкая ручные тележки, сюда из окрестных деревень прибывали крестьяне, которые везли все, что было произведено сверх собственных потребностей, даже если это было всего лишь немного моркови, несколько стрелок лука, сорванных пару часов назад с грядки, или охапка пахучей петрушки.
      Продовольственный рынок представлял собой примитивные ряды из досок, положенных на кирпичи и тянувшихся под сводами средневековой ратуши, которая служила укрытием от дождя и ветра женщинам, сидевшим на скамейках возле своей продукции. Живые куры, утки, индейки и извивающиеся кролики лежали со связанными ногами или выглядывали из клеток рядом с теми, кто их вырастил.
      Плам накупила местных деликатесов, которых не встретишь в магазинах: редких грибов, грецких орехов, каштанов, растительного масла для салата, брынзы, домашних пирожных для дочек Поля, хлеба местной выпечки. Покинув рынок, она прошлась по улицам маленького крепостного городка, выстроенного в средние века для защиты от набегов. Теперь на его улицах продавались ковры, гобелены, мебель.
      В течение часа Плам купила персидский коврик, большую старую керосиновую лампу, небольшое кресло и пару старинных простыней, расшитых местными девицами, которым по вечерам ничего не оставалось, как только сидеть, склонившись над пяльцами, и мечтать о женихах. Теперь они смотрели телевизор и обходились простынями из синтетических тканей, с которыми не было забот.
      Сложив покупки кучей на столике уличного кафе, Плам пожалела, что приехала на велосипеде. "Придется ехать назад и возвращаться сюда на машине", - думала она, пробираясь сквозь толпу на центральной площади, где с маленьких фургонов торговали одеждой, дешевой обувью, инструментами и домашней утварью.
      Добравшись до того места, где оставила велосипед, Плам услышала полуденную сирену, означавшую, что все должно замереть на три часа, пока все будут есть, а затем спать. Крестьяне с женами устремились к кафе, чтобы за стаканом вина обменяться местными сплетнями, прежде чем отправиться по домам для обильной трапезы. Из всей французской кухни юго-западная выделялась особо, ибо каждому французу известно, что "под Бордо едят неплохо".
      Плам услышала свое имя и, обернувшись, увидела, что из-за столика в маленьком кафе ей машет улыбающийся Поль. Сердце у нее подпрыгнуло от радости, а ноги сами понесли ее к нему.
      За чашкой кофе ее успокаивало только то, что не сможет же он прочесть ее мысли, поскольку думала она только о том, как Поль выглядит без одежды. Ей хотелось увидеть его сильные длинные ноги, погладить его смуглые мускулистые руки, провести рукой по его заросшей груди и... Спохватившись, она кивнула на небольшие пакеты, лежавшие перед ним на столе:
      - Что вы купили?
      - Я приезжал за школьными принадлежностями, а заодно купил кое-каких деликатесов и меда. Ничего из того, что делает моя мать сама, я не отваживаюсь привозить из города.
      Он рассказал, что изготовленные на юго-западе продукты стали пользоваться большим спросом. Домашняя ветчина, паштеты, тушеные утки и гуси, колбаса с чесноком теперь идут прямо в Париж. Домашний сыр из Волвера, который продавался когда-то только в Миромоне, можно встретить теперь в Лондоне, Нью-Йорке и Токио.
      - Тут произошла любопытная вещь, - говорил Поль, делая знак официанту, чтобы тот принес счет. - Нежелание сельских жителей меняться, наша упрямая натура, приверженность старым традициям - все, над чем горожане смеялись, вдруг сделалось национальным достоянием. Теперь люди, живущие в грязных, опасных для здоровья городах, больше не презирают наш образ жизни, а мечтают о нем. - Он показал на ее покупки и улыбнулся своей пленительной улыбкой. - Вас подвезти? У меня "Рено" - фургон, в моем положении надо иметь такую машину, чтобы вмещала кучу детей. Так что для вашего велосипеда найдется место.
      Была ли эта долгая чувственная улыбка приглашением? Может быть, он всем улыбается так? Или она предназначалась только для нее? Может быть, его мать не права, когда считает, что он все еще хранит верность погибшей жене? Может быть, она сидит рядом с местным донжуаном?
      ***
      В машине Плам тихо сказала ему:
      - Мне было очень жаль вас, когда я услышала о гибели вашей жены.
      Лицо Поля мгновенно напряглось.
      - Я догадывался, что мать рассказала вам. Она понимает, что смерть Анни большое несчастье, но не видит, что это в корне изменило мои взгляды на жизнь, на мои цели и желания.
      - Ваша мать говорила только, что вы убиты горем и разочарованы, - смущенно проговорила Плам, пожалев о своем порыве. Но не выразить сочувствие Полю было с ее стороны бестактно.
      Они ехали молча. Когда Поль заговорил снова, его речь звучала так, словно он беседовал сам с собой:
      - Мы с Анни, когда уехали из деревни в Париж, были в восторге от новой жизни: каждый вечер бродили по городу, накупали массу не слишком нужных вещей. Когда Анни погибла, я лишился не только ее, но и нашего крова. Без ее заработка я не мог выплачивать ссуду за нашу парижскую квартиру.
      Поль резко затормозил перед трактором, выползшим с боковой дороги.
      - Меня одолевали бесчисленные проблемы, пока я не понял, что почти все они надуманны. Тот образ жизни, когда мы с Анни, как дети, сорили деньгами, неожиданно представился мне глупым и неразумным. - Он объехал едва тащившийся трактор. - За внешним блеском парижской жизни я увидел безжалостность, неудовлетворенность и беззащитность. И почувствовал там себя чужим.
      - Я часто испытываю такое же чувство на модных вечеринках в крупных городах, - сказала Плам, - среди высокомерных, напыщенных особ.
      - Что это за люди?
      - Богачи, которые все время отдыхают. Я всегда удивляюсь, куда они отправляются, когда устают от своих постоянных перелетов, и как можно устроить себе отдых, когда ты и так все время на отдыхе? Женщины постоянно снуют между Женевой, Портофино, Миланом и Парижем в погоне за новомодной одеждой. Зимы проходят на лыжных курортах. В мае все они собираются в Монако на какое-нибудь грандиозное шоу, затем несутся в Лондон на открытие сезона, после чего бросаются в Сен-Тропез погонять на своих сверхскоростных катерах, затем в Коста-Эсмеральду покататься на яхтах. К 12 августа все они в Шотландии, где открываются охота и рыбалка, потом обратно в Монако на бал Красного Креста, затем в Нью-Йорк за покупками. И так далее... Но в любом случае, Поль, я никогда не знаю, о чем говорить с этими людьми, потому что не чувствую себя человеком их круга.
      - Я обрел покой, лишь вернувшись к благоразумной патриархальности Волвера. Хотя мы не ставим патриархальность во главу угла.
      - Это очень удобно, когда все свое имеешь при себе, как, например, велосипед в фургоне, - рассмеялась Плам.
      - Даже Торо согласился бы с вами.
      - Кто такой Торо?
      - Чему только учат в английских школах, моя маленькая леди? - Он улыбнулся, и от его мрачного настроения не осталось и следа. - Торо - это американский натуралист и писатель девятнадцатого века. Если хочешь вести независимый образ жизни, надо иметь независимый образ мышления. У него он был.
      - И как жил Topo?
      - В лесной хижине, которую построил сам. Он упростил свою жизнь, насколько было возможно, и свел потребности к минимуму, чтобы высвободить больше времени для жизни. - Поль притормозил у перекрестка возле школы. - Он предвосхитил беды современной Америки, еще тогда заявив, что большинство в ней живет в тихом отчаянии.
      - Не думаю, чтобы он пользовался большой популярностью.
      - Труды Торо очень помогли мне после смерти Анни. Они заставили меня пересмотреть мои идеалы, подтолкнули к тому, чтобы определить, как я должен распорядиться своей жизнью. - Поль повернулся к Плам и улыбнулся. - Чтобы получать от жизни удовольствие, надо лишь, чтобы она была предельно простой, ведь многие всю свою жизнь только и делают, что готовятся начать жить, вместо того чтобы жить.
      - Что-то подобное говорила моя тетя Гарриет. Что счастье - это состояние души.
      - Как раз мы в Волвере ценим состояние души, а не вещизм. - Последнее слово прозвучало у Поля как ругательство. - Дети должны просыпаться по утрам с ощущением счастья, любви, безопасности и согласия с миром. Так же должны чувствовать себя и взрослые.
      - Что вы имеете в виду, говоря "вещизм"'! - спросила Плам, повторяя его мимику.
      - Стремление иметь то, что якобы делает человека счастливым: автомобиль, дом, курорт, билет куда-то - так называемые материальные блага.
      - Торо, может быть, прекрасно обходился без автомобиля, видео или водопровода, а вот я не готова к этому.
      - Нет, я не против этих вещей. Я не согласен лишь с тем, что счастье зависит от их количества. Посмотрите любую телевизионную рекламу, и вы поймете, что я имею в виду.
      - Не так уж все мрачно в этой жизни, - заметила Плам. В голосе Поля все еще звучала горечь:
      - И вещи - не единственные символы фальшивого счастья. Часто ждешь, что счастливым тебя сделает повышение по службе или любовный роман, а потом оказывается, что от любовных интриг ты стал еще несчастнее, а высокая должность оборачивается инфарктом.
      - Работа бывает в радость, если не превращается в самоцель. А любовные романы, я слышала, могут быть даже приятными. - Она улыбнулась ему. - Земные радости тоже не надо забывать.
      Машина проезжала мимо школьного двора, оттуда слышались счастливые детские голоса.
      - Я решил вернуться в деревню, к ее размеренной и простой жизни, где мои дети смогут расти в здоровом и естественном окружении.
      - Вы сделали правильный выбор.
      - Не все так думают. Учить детей в деревенской школе считается бесперспективным занятием. Но простой деревенский образ жизни не требует больших денег. И к тому же я пришел к выводу, что душевный покой приходит не тогда, когда много денег, а когда сознаешь, что можно прожить и без них. В Волвере мы это умеем. Процветание здесь зависит от твоего состояния души. А жизнь может быть совсем-совсем простой, насколько вам это заблагорассудится.
      - Работа учителя, несомненно, очень благодарное дело, - заметила Плам, когда машина остановилась возле ее коттеджа.
      - Да, я оказываю влияние на пятнадцать молодых умов и душ в год. Если проживу еще сорок лет, то за все время их будет шестьсот. - Он улыбнулся Плам. - Дети никогда не забывают хорошего учителя, так что он проживает еще не одну жизнь. Шесть сотен жизней - ведь это целая вечность - Не хотите разделить со мной ленч? Поль отрицательно покачал головой.
      - Я должен вернуться в школу. - И добавил, продолжая улыбаться:
      - К тому же, стоит только мне ступить в ваш дом, как вся деревня тут же решит, что у нас с вами бурный роман.
      "Если бы", - подумала Плам, глядя вслед отъезжающему фургону, который вдруг остановился и, дав задний ход, вернулся на прежнее место. Поль высунул голову.
      - Так что решайте сами. - Фургон вновь сорвался с места.
      Устроившись на веранде с тарелкой омлета, она размышляла о том, когда девочки ложатся спать. Ей было ясно, что, если она хочет оказаться с Полем наедине, ей надо идти к нему. Разве не это он хотел сказать? Или она придает слишком большое значение случайно брошенным словам? В восемь часов вечера Плам стояла в своей розовой спальне и разглядывала себя в зеркале, вставленном в дверцу гардероба. Вид у нее был отдохнувший и здоровый, темные круги под глазами исчезли, а кожа вновь стала гладкой и матовой на фоне огненно-рыжих волос. Она была в леггинсах цвета морской волны и свободном фиалковом свитере, под цвет глаз.
      Подхватив на кухне корзинку для цветов и секатор, Плам отправилась к перекрестку. Собирать цветы в такое время уже никому бы не пришло в голову, но было еще светло, а англичане известны своей эксцентричностью. Оставить же свой велосипед или "Ситроен" возле школы значило выдать себя с головой.
      Спускаясь с холма к каштанам у перекрестка, Плам нервничала. "Ничего удивительного", - успокаивала она себя. Ощущала ли она угрызения совести? Без сомнения. И потому вновь и вновь она вызывала в памяти те часы, что провела в ожидании Бриза, когда тот развлекался с аргентинской шлюхой в "Кларидже". При этом она старалась оживлять в памяти не боль и отчаяние, которые испытала, узнав об измене, а лишь ту легкость, с которой Бриз отмахивался от ее обвинений. Теперь его доводы могли ей пригодиться.
      Но, может быть, Поля не интересует, как он говорит, полуобразованная маленькая леди из Англии. Может быть, он все еще тоскует по своей жене. Мадам Мерлин рассказывала о красоте Анни. На свадебных фотографиях та была похожа на юную принцессу Грейс из Монако, черт возьми. По словам мадам Мерлин, Анни обладала не только сверхъестественным шармом, но и необыкновенной добротой. Она была просто святой и, конечно же, невероятно умной. "Так нечестно, думала Плам, - как можно конкурировать с женщиной, которую уже канонизировали?"
      Вечерний воздух вдруг стал прохладным. Плам шла под каштанами, направляясь к серой двери учительского дома, и твердила про себя, что старомодная мораль неприменима к современному миру. Если Бриз судил о ней по своим меркам, то наверняка не верил в то, что у нее никогда не было романов после их женитьбы.
      Она нерешительно поднесла руку к медному молоточку, но дверь сразу отворилась, и на нее глянули ярко-синие глаза Поля. Его улыбка лишала се способности нормально соображать. Он взял у нее из рук корзинку.
      - Я уже начал сомневаться, придете ли вы. Сделав неуверенный шаг за дверь, они бросились в объятия друг друга, словно притянутые магнитной силой, и замерли у всех на виду, лишенные способности сдвинуться с места или произнести слово. Плам почувствовала, как его горячие губы прикоснулись к ее шее, подбородку, щеке. Наконец она пробормотала:
      - Дверь.
      Он подался назад в холл, и ее тело потащилось за ним, как большая кукла, прикрепленная к ногам кукольника, с той лишь разницей, что оно не было послушным и ватным, а было переполнено живым трепетом, какого она не испытывала долгие годы. Прижимаясь к нему в движении, она почувствовала, как в живот ей уперся его огромный член.
      Сама она не смогла бы сделать и шага. У Поля тоже заметно дрожали ноги. Его сильные руки двигались вдоль ее спины, как у скульптора, вылепливающего фигуру. Она ослабила свои объятия и почувствовала, как в нос ударил запах дикого возбуждения, не дорогого лосьона после бритья, а неповторимый аромат сильного самца, достигшего высшей степени возбуждения.
      Его рука скользнула вниз и оказалась у нее между ног. Плам подскочила и задохнулась.
      Он встревоженно прошептал:
      - Я сделал больно?
      - Нет, нет, - застонала она от наслаждения. - Не останавливайся. Пожалуйста, не останавливайся. - Она вновь почувствовала его руку и подалась к ней, испытывая неистовую дрожь при его прикосновении. - Я не могу...
      - Нет, ты можешь, - услышала она его страстный шепот.
      - Я не могу удержаться на ногах.
      Желание ощутить друг друга совсем близко взяло верх, и они с усилием отстранились. Дрожащими пальцами Плам потянула его рубаху, едва выдыхая слова:
      - Снимай! Снимай!
      Повозившись с его пуговицами, но так и не справившись с ними, она стянула рубаху через голову, ощутив при этом волну идущего от него свежего тепла. Она касалась волос на его груди кончиком языка, у них был острый запретный вкус.
      Длинные пальцы Поля сжимали и гладили ее груди сквозь тонкую шерсть свитера, касаясь ее сосков. У нее вырвался глухой, животный вздох, и она с силой сорвала с себя свитер. В ушах стоял гул нарастающей страсти.
      - Я больше не могу, - пробормотал Поль, прижимаясь к ней бедрами. Она рванулась к нему с таким же нетерпением. - Мне хочется всю тебя покрыть поцелуями, - шептал он, сжимая ее в объятиях, - почувствовать все твои запахи и попробовать на вкус.
      Он двинулся по темному коридору, ногой распахнул дверь и опустил Плам на кровать. Сбросив с себя остатки одежды, они соединились в страстном порыве, забыв про любовные игры и ласки. Плам хотелось лишь поскорее почувствовать его в себе. Когда это произошло, она задохнулась от наслаждения. Тот, кто сказал, что размер не имеет значения, наверняка был мужчиной. Когда его тело забилось на ней, она почувствовала, что он больше не контролирует его, и ощутила, себя одним целым с этим мужским телом, словно они были сиамскими близнецами, неспособными пошевелиться друг без друга.
      Тела перестали подчиняться им, их бросало на волнах страсти, своим неистовством напоминавших разбушевавшуюся Атлантику. Но в этом диком танце каждый знал, какое движение в следующую секунду сделает другой, и тут же вторил ему, как будто они занимались любовью уже долгие годы.
      Потом, обессиленные, они лежали рядом на белом вышитом покрывале, в мягком свете полной луны.
      ***
      - Что это? - Плам взяла маленький потрепанный томик в кожаном переплете, лежавший в круге света под ночником.
      - Поэмы Осония из Бордо, написанные в четвертом веке. Плам наугад раскрыла книгу и стала медленно переводить:
      - "Пусть время бежит, но не трогает нас; я останусь твоим вечно юным возлюбленным, ты всегда будешь моей первой мечтой".
      - Он обожал свою жену Сабину, которая умерла молодой. Осоний оплакивал ее сорок лет.
      Плам подняла глаза на Поля. Его лицо было белым как полотно, он тоже пристально смотрел на нее.
      "А можно ли вообще соперничать в любви с красивой и молодой возлюбленной, которую постигла такая трагическая смерть?" - с печальной досадой раздумывала Плам.
      Глава 22
      Воскресенье, 19 апреля 1992 года
      В пасхальное воскресенье, перед традиционным полуденным застольем, Плам присоединилась к мужской половине семьи Мерлин, собравшейся перед огромным кухонным очагом, чтобы выпить домашний аперитив. Ролан, муж Соланж, тоже работал на ферме Мерлинов. В семье все знали, что после смерти отца Соланж ферма достанется им с мужем, но для этого им придется влезть в долги, чтобы выплатить долю брату и сестре, которые по закону имеют такие же права на наследство.
      Плам была в желтом шелковом мини-платье, жеманно застегнутом под самое горло. Она надеялась, что никто не замечает того чувственного напряжения, которое как натянутая струна соединяло ее с Полем. "Но как его можно не заметить? - удивлялась она. - Даже если не обратит внимания мать, то от Соланж, которая привыкла угадывать даже настроение животных, это уж точно не укроется".
      Несмотря на теплую погоду и настежь распахнутые (Двери, огонь в очаге полыхал, как обычно, а над потрескивавшими поленьями дымился котел с похлебкой. Долгими зимними вечерами семья собиралась вокруг огня поджарить каштаны, посплетничать и обменяться слухами за стаканом вина или домашней водки.
      Когда с аперитивом было покончено, мадам Мерлин и две ее дочери засуетились вокруг стола, то и дело ныряя в темную кладовую, где на полу стояли дубовые бочонки с соленой свининой, маринованными огурцами, кабачками и луком; где на бесконечных полках громоздились живописные банки с консервированными фруктами и овощами, среди которых самым знаменитым продуктом была слива в коньяке; где с потолка свисали связки сушеных грибов, огромные колеса колбас и домашние окорока. Дальняя стена этой пещеры сокровищ была сплошь уставлена емкостями с домашним вином, коньяком и коварной водкой.
      Мирей, сестра Поля, сменила свою форму капрала ВВС на желтые леггинсы и облегающий свитер, наряд, который, по ворчливому замечанию ее отца, был не чем иным, как приглашением к изнасилованию. "В наши дни, - говорил он, - не знаешь, вырядилась ли девица для прогулки или это у нее исподнее".
      Отец Поля был местным префектом во все времена, сколько Плам его знала. Хотя этот пост полагалось занимать всего семь лет, никто в Волвере не хотел брать на себя хлопотные обязанности, которые мсье Мерлин исполнял так добросовестно.
      Мирей из дальнего конца кухни тихо позвала близняшек, которые так же тихо не обратили на нее внимания и продолжали сидеть на коленях у деда. Тогда ей пришлось повторить это, но уже командным голосом, который заставил всех подскочить, а девчонок бегом отправиться мыть руки перед едой.
      Водопровод в Волвере появился только в 1981 году. В 1982 году мадам Мерлин настояла на современной ванной комнате в доме. После этого жены осаждали своих мужей до тех пор, пока к 1990-му это удобство не появилось в каждом доме.
      Когда церковные часы пробили полдень, семья Мерлин уселась за стол, уставленный яствами исключительно домашнего приготовления. Трапеза началась с паштета, который ели со свежеиспеченным хлебом; затем последовал зеленый салате грецкими орехами, политый маслом из грецких орехов; потом вареный лосось под майонезом; потом жареная утка с молодым картофелем, турнепсом и луком. После этого мадам Мерлин выставила целую коллекцию домашних сыров. Затем, по французской традиции, был подан сдобренный коньяком миндальный пирог, который каждый поливал густыми сливками.
      Под конец застолья мсье Мерлин церемонно разлил по рюмкам коньяк, поставленный на выдержку его предками сотню лет назад. Эта традиция продолжалась, и хозяин дома ежегодно откладывал дюжину бутылок напитка собственного изготовления для будущих поколений.
      Застолье закончилось в пять часов.
      Во дворе под ярким солнцем девочки Поля бросились к Плам и оттащили ее в сторону.
      - Ты учила папу плавать, это правда? - зашептала Мари. Плам улыбнулась, вспомнив, как учила Поля не бояться воды.
      - Почему ты смеешься? - настойчиво спросила Мари.
      - Потому что это была настоящая потеха.
      - А нас ты научишь? - послышался застенчивый голосок Роз.
      - Конечно, и тогда мы все вместе будем играть в водное поло на реке.
      Девочки просияли.
      Плам опустилась на траву и обняла их. Она даже не предполагала и не надеялась, что они так легко ее примут.
      ***
      Как только стемнело, Плам, как обычно, поспешила к домику учителя.
      Поль без слов схватил ее в свои объятия, оторвал от пола и прижал к груди. Она сбросила на весу туфли, соскользнула вниз по его телу и встала на кончики пальцев. Как уже было у них заведено, Поль, не выпуская ее из рук, медленно продвигался по проходу, ведущему в спальню.
      - Мне кажется, Соланж догадывается, - выдохнула Плам ему на ухо.
      - Кому какое дело? - Он терся носом о ее шею. - Сказать, что мне хотелось сделать во время этого застолья? Мне хотелось положить тебя на стол, облить тем столетним коньяком, смотреть, как он стекает с твоих маленьких белых бедер и слизывать его языком.
      - И что бы на это сказал твой отец?
      - Что это пустая трата доброго коньяка. И что мне не следует смешивать свои удовольствия.
      В полудреме они неторопливо занимались любовью.
      Плам погружалась в сон с блаженной мыслью, что, когда проснется, их руки будут все еще переплетены. С Полем она не чувствовала себя беззащитной, на нее не давила необходимость действовать и постоянно играть роль для достижения успеха. "В чьих глазах, - спрашивала она себя, - Поль пользуется успехом? Но это заботит его? Нет".
      Плам не думала о том, насколько практичны идеи Поля. Главное, что они справедливы и жизнеспособны. Ей хотелось следовать за ним в его стремлении вернуться к природе. Она чувствовала, что он на правильном пути, хотя не знала, куда этот путь ведет. Как бы то ни было, с первой минуты появления в Волвере ее не покидало ощущение мира и покоя.
      Она прижалась к большому обнаженному телу Поля и погрузилась в сон.
      ***
      Ночью Плам внезапно проснулась. Она лежала на спине. Мягкий свет луны тихо сочился сквозь кружевные занавески, ложась светло-серыми узорами на ее обнаженное тело. Занавески тихо шевелил прохладный ночной бриз. В комнате, кроме них, находился кто-то еще.
      Лежавший рядом Поль, тоже обнаженный, тихо шевельнулся и, бормоча что-то сквозь сон, потянулся к ней. Плам почувствовала его длинные пальцы на своей груди, и по телу сразу пробежала волна возбуждения, но к ней примешивался самый обычный страх. Под теплой рукой Поля бешено колотилось ее сердце, в висках стучала кровь. Она затаила дыхание.
      Поль бормотал что-то нежное. Его теплая рука сонно гладила ее грудь и живот, с каждым разом опускаясь все ниже.
      Плам, не в силах ничего произнести, лежала скованная страхом.
      - Папа... - раздался тихий голос. Поль мгновенно пришел в себя и, выскользнув из кровати, оказался у двери, подхватил на руки маленькую фигурку Шепча ребенку успокаивающие слова, он исчез в коридоре. Плам расслабилась и тихо заплакала. Поль скоро вернулся в спальню и лег рядом.
      - Роз только хотела попить. Они часто будят меня по ночам - может быть, чтобы убедиться, что я здесь. - Он обнял Плам. - Не надо плакать. Мне следовало бы запереть дверь, но она, слава богу, не видела тебя.
      - Это было бы ужасно?
      - Конечно. Роз могла испугаться и обидеться, ведь они обе хорошо помнят свою мать. - В его голосе послышалась печаль, но он тут же взял себя в руки. Это могло бы дойти до моей матери, а через школьный двор - и до всей деревни. Это не Сен-Тропез, ты же знаешь. Здесь школьному учителю не полагается даже флиртовать с замужней женщиной.
      Плам, пристыженная и униженная, чувствовала себя так, словно лежала в постели с чужим мужем, которого соблазнила. "Но это же не так", - говорила она себе. Она не должна чувствовать себя виноватой из-за Поля. Но этот маленький эпизод продемонстрировал его подлинное отношение к ней. У них был флирт, и ей лучше не тешить себя никакими иллюзиями.
      Суббота, 25 апреля 1992 года
      Бухта Аркашон, защищенная от яростных взбрыкиваний Атлантики длинной песчаной грядой, встретила их дюнами, свежим ветром и сосновым лесом.
      Поль поставил фургон в тени деревьев, и они направились к берегу. В руках у Плам была корзинка с едой, а Поль нес спальный мешок, магнитофон и сетку с двумя бутылками вина, которые надо было опустить в воду, чтобы к ленчу вино охладилось. Они медленно брели по сухой скользкой коричневой хвое, издававшей резкий аромат, который смешивался с соленым запахом моря и мокрого песка.
      На краю леса, где они остановились, начинался резкий песчаный склон, спускавшийся к широкой прибрежной полосе серебристо-белого песка, тянувшейся на многие мили в обе стороны.
      - До последнего времени это место было недоступным, - сказал Поль. - Даже теперь большую часть года единственные его посетители - чайки.
      Смеясь, они заскользили вниз по склону, двигаясь все быстрее и быстрее, словно под ногами у них был не песок, а снег. Внизу Поль пристроил спальный мешок на пятачке в окружении трех дюн, которые защищали от ветра и создавали ощущение уединенности от всего мира. Помахав единственной живой душе на берегу, склонившейся вдали на причаленном суденышке, которое напоминало собой два каноэ, соединенных брезентовым матом, он сказал:
      - Это Робер. Мы всегда берем его кат. Надевай купальник, придется помокнуть и попотеть.
      - Но я не умею управляться с парусом.
      - Скоро научишься.
      Через полчаса, повиснув над водой, Плам что было силы тянула за канат, в то время как маленькое суденышко скользило по волнам.
      - Это больше похоже на купание! - кричала она. - И гораздо интереснее, чем сидеть на палубе какой-нибудь неповоротливой калоши.
      Когда лодка приподнялась над волнами и устремилась вперед со скоростью, которая показалась ей огромной, Плам засмеялась от возбуждения и нахлынувших эмоций.
      - Весело, правда? - улыбнулся ей Поль.
      В это мгновение лодка накренилась, и Плам обдало сзади волной. Поль быстро потянул парус и переложил руль, выправляя курс.
      - Никогда не давай морю шанс, - пробормотал он. - Иначе оно одолеет тебя в своем коварстве.
      Еще через полчаса он уговорил ее сесть за руль.
      - Надо только смотреть вперед и держаться спиной к ветру. Пока ветер у тебя за спиной, ты можешь идти вперед, куца хочешь. Чтобы повернуть влево, толкаешь руль вправо, и наоборот... Легче... Теперь я покажу, как ходить галсами. Но перед этим надо набрать скорость, иначе ты просто зароешься и ничего не получится...
      К полудню Плам почувствовала такой аппетит, какого не испытывала с детства. Поль причалил лодку к берегу, сбросил джинсы, извлек из воды бутылки с вином и голый направился к Плам, которая склонилась над корзинкой с едой спиной к нему.
      Обнаженные, они медленно двинулись к дюнам и упали на спальный мешок.
      ***
      Потом они набросились на холодных омаров, купленных Полем в Аркашоне, и на салат из помидоров, который поглощали с огромными ломтями хрустящего хлеба и брынзой. В заключение кормили друг друга виноградом и пили ароматное розовое вино.
      Подкрепившись, они отправились бродить вдоль берега. Между пальцами голых ног струился сухой песок, Плам вдруг вскинула руки к безоблачному небу.
      - Я такая счастливая! - И, сразу посерьезнев, удивленно посмотрела на Поля. - С тобой я чувствую себя такой же счастливой, какой бываю, когда пишу картины. - До этого момента Плам намеренно не упоминала о своей работе, стараясь как можно дольше не вспоминать о связанном с ней напряжении.
      - Тогда почему ты не писала последние две недели? Разве ты не привезла сюда свои краски? Плам рассмеялась.
      - Я не могу писать где попало. Я работаю с ведрами краски, а не с маленькими тюбиками, пишу на огромных холстах в студии с высоким потолком и с лестницами, предварительно устилая пол листами пластика, чтобы не перепачкать все вокруг.
      - Что представляют собой твои картины? Портреты?
      - Нет. Моя живопись абстрактная. - Плам заколебалась. Она не могла больше откладывать это. - Поль, я должна готовиться к выставке, в июне, поэтому мне надо возвращаться в Англию.., завтра.
      Поль резко остановился.
      - Почему ты не можешь побыть здесь до июня?
      - Потому что мне надо встречаться с журналистами, давать интервью и сниматься для прессы.
      - Ты хочешь сказать, что ты знаменитость?
      - Не совсем... Но что-то в этом роде... Художники слышали обо мне.
      - Я и не предполагал, что сплю с известной личностью.
      - Разве это что-нибудь меняет? Поль задумался. Опустив глаза, он вывел на песке большим пальцем ноги букву П и произнес наконец:
      - Конечно, меняет. Это значит, что ты уезжаешь. А я даже не позволял себе думать об этом. - Он взял Плам за голые плечи и заглянул в ее глаза. - Может быть, ты скажешь, что твое замужество меня не касается, но я так не считаю. Голос его зазвучал совсем тихо. - Плам, какие у тебя отношения с мужем?
      Плам молчала. "Мы что, уже достигли такого этапа, когда можно плакаться, что мой муж не понимает меня?" При мысли об обсуждении своего замужества с любовником она испытала чувство вины.
      Интересно, подумала она, что Поль имел в виду, когда говорил, что его интересуют ее взаимоотношения с мужем?
      Нет, она не позволит себе поверить в это! Пусть это будет ее маленькой тайной, которая приподнимет ее в собственных глазах. Поль должен остаться в ее памяти как невероятно сексуальный, шикарный и непревзойденный француз-любовник.
      - У нас с Бризом не жизнь, а сплошной театр, где мы актеры на сцене, медленно проговорила она. - Бриз относится ко мне, как к ребенку, пользуясь тем, что какая-то часть во мне нуждается в чьей-то защите. Но теперь я хочу, чтобы ко мне относились как к женщине, хотя понимаю, что нельзя быть и ребенком, и женщиной одновременно.
      - Значит, твой муж не видит в тебе женщину? Плам задумалась.
      - Я для него не являюсь тем единственным другом и спутником, без которого дикие гуси не мыслят себе жизнь. Иначе я не представляю себе замужество.
      - Ах, так он еще и изменяет тебе, твой муж? Плам кивнула.
      - Я почувствовала перемену в наших отношениях, когда мне еще не было известно о его женщинах. Правда, Бриз этого не понял. Он думал, что если я ничего не знаю о его амурных делах, то проблем не может быть.
      Она опустила глаза и пальцем ноги начертила на мокром песке вторую П.
      - Обнаружив его связи, я в конце концов поняла, что в жизни Бриза есть тщательно охраняемая сфера, куда мне запрещено вторгаться.
      - Значит, ваша с ним жизнь не была такой, как у диких гусей?
      Плам тряхнула головой:
      - Она всегда проходила в спешке, светских раутах и блеске. В ней никогда не было времени, чтобы подумать. Но у нас всегда были очень хорошие деловые отношения.
      - И теперь ты не намерена довольствоваться только ими.
      Плам старалась быть такой же честной перед собой, как Поль:
      - Пока я не обнаружила его с другой женщиной, я, наверное, любила Бриза, хотя и не во всем одобряла его. Я хотела простить его, но во мне что-то изменилось, разбитую чашку не склеишь.
      - И что же?
      - Я всегда немножко преклонялась перед ним. Он такой утонченный, уверенный в себе и очень авторитетный в мире искусства. Но теперь у меня это прошло.
      Чувствуя, что она высказала еще не все, Поль ждал продолжения.
      - Изменилось еще кое-что, - печально сказала Плам. - Настоящая любовь, о которой мечтают все, - это когда один дорожит другим, что бы тот ни делал и каким бы ни был на самом деле. Мое отношение к Бризу перестало быть таким. Плам сознавала, что ее чувства к нему исчезли, как утренняя дымка в лучах взошедшего солнца. - Когда я попыталась поговорить с ним об этом, он сказал, что страстная и романтическая любовь длится пару лет, а потом постепенно переходит в привычку и взаимное уважение.
      - Всякие отношения непрерывно меняются, - задумчиво проговорил Поль. Двое людей, связанные между собой, в разное время меняются по-разному и с разной скоростью. И отношения между ними не являются раз и навсегда заданными. Есть только ты и твое отношение. - Он наклонился и нежно поцеловал ее в переносицу. - Скажи мне, ты потому и приехала одна в Волвер? Чтобы подумать над этим?
      - И поэтому тоже. - Плам вдруг помрачнела. О письмах с угрозами она расскажет Полю позднее.
      - А почему еще?
      - Когда я была у тети Гарриет, то поняла, что в моей жизни чего-то не хватает, но тогда я не знала чего.
      - Теперь знаешь?
      - Я хочу найти себя и понять, кто я такая на самом деле.
      Все ли во мне сводится к роли жены, матери, дочери и художника. Или это только кажется мне. Я надеялась, что в Вол вере я смогу понять, кто я такая и почему я здесь. Мне хочется распорядиться своей жизнью как-то иначе, а не просто играть свои роли и делать деньги.
      - Может быть, ты приехала за одним, а нашла другое.
      Сказать тебе, что ты нашла, если я не обманываюсь в своих надеждах?
      Плам кивнула.
      После некоторых колебаний Поль сказал:
      - Не буду скрывать от тебя, какой глубокой была - есть - моя любовь к Анни.
      - Я рада, что ты не скрываешь это. Это сугубо личная часть твоей жизни, и я отношусь к ней с уважением.
      С полчаса они шли молча. Затем Поль резко остановился и взял Плам за руку. Начертив на песке еще два П, он заключил их в сердце и заглянул в фиалковые глаза Плам:
      - Я надеюсь, что ты нашла своего дикого гуся. Ты останешься со мной, Плам? Навсегда. Станешь моей женой?
      У Плам было такое ощущение, словно он просил ее прыгнуть с моста, но не беспокоиться о последствиях, потому что он подхватит ее. Она верила Полю, но не доверяла своим смятенным чувствам, не зная точно, любит ли она его. То, что люди порой считают любовью, зачастую оказывается похотью, зависимостью, чувством собственника или стремлением заполнить болезненную пустоту одиночества. Поэтому она против воли заставила себя посмотреть глазами Бриза на то, что ждет ее впереди. "Ведь нельзя же швыряться своей жизнью только потому, что у тебя где-то засвербило, - сказал бы он, - и уж тем более не из-за романа на отдыхе".
      ***
      Они возвратились в Волвер затемно, проведя последние минуты своего путешествия в грустном молчании, зная, что завтра утром предстоит расставание.
      Плам посмотрела на Поля.
      - У меня никак не выходит из головы, знают ли...
      - О, я уверен, что мои родители знают. А если нет, то я намерен рассказать им.
      - Но что они подумают обо мне? Что подумают о Бризе?
      - Они французы, а не идиоты, и понимают, что нравы изменились с тех пор, когда они женились... Кстати, ты венчалась в церкви?
      - Нет.
      - Значит, ты незамужняя перед богом. Так что для них тут не будет проблем.
      - Не торопи меня. Я пока не могу дать ответ. И пожалуйста, не рассказывай им. Пусть они думают пока все, что им хочется.
      После того как Поль забрал дочерей, Плам тихо проскользнула в соседнюю дверь и, покраснев, попросила у мадам Мерлин разрешения воспользоваться телефоном. Она поняла, что мать все знает. Старая француженка держалась как-то скованно.
      Как только Плам сообщила Бризу, что хочет остаться в Волвере еще на неделю, в трубке послышались гневные вопли:
      - Ты что, лишилась рассудка? До бьеннале осталось всего пять недель. Нет, серьезно, Плам, я хочу знать, может, ты заболела?.. Нет? Тогда что происходит? Ты совсем лишилась своих куриных мозгов? Разве до тебя не дошло, что тебе оказана честь представлять свою страну?.. Ты подводишь меня, не говоря уже о том, что ставишь под угрозу всю свою карьеру. - С трудом справившись с собой, он сбавил тон. - Я многое могу сделать за тебя, Плам, но не могу давать интервью вместо тебя, и они не меня хотят видеть на телевидении!
      - Я все знаю. И тем не менее остаюсь еще на неделю! После десяти минут споров, уговоров и угроз Бриз наконец проворчал:
      - Ты обещаешь, что вернешься в следующее воскресенье? Иначе я сам приеду за тобой. Я тебя предупреждаю.
      - Я обещаю, Бриз. В следующее воскресенье я буду в Лондоне. - Плам осторожно положила трубку, и тут же из ее глаз полились слезы. Она бросилась мимо удивленной мадам Мерлин и выскочила в спасительную темноту ночи. "Удивительно, - думала она, направляясь к своей кухонной двери, - как быстро на смену счастью приходит ощущение горя и страха".
      Пообещав Бризу вернуться, она отчетливо увидела, что оставит здесь, в Волвере. Может ли она лишить себя этого? Часто ли человеку выпадает шанс стать по-настоящему счастливым? К тому же возвращение в Лондон означало бы также, что ее жизнь будет снова в опасности...
      Глава 23
      Среда, 29 апреля 1992 года
      За окнами учительского дома внезапно громыхнула гроза. Поль бросился закрывать ставни, затем вернулся на кухню.
      - Что это так вкусно пахнет? - Плам сунула несколько фиолетовых ирисов в крынку для сливок и поставила ее в центре покрытого скатертью кухонного стола под висевшей над ним керосиновой лампой. Во избежание пожаров электричество во время грозы часто отключали.
      - Пахнет картофелем с чесноком. - Поль помешал содержимое горшка, стоявшего на плите.
      В ноздри Плам ударил соблазнительный аромат.
      - Пахнет так вкусно, что мне даже хочется узнать, как это готовится.
      - Поджариваешь с полдюжины долек чеснока на сале и в конце кладешь тонко нарезанный и подсушенный картофель, затем держишь все это еще с полчаса на медленном огне.
      - Я умею готовить, но ненавижу стоять у плиты. Так что ты действительно мужчина моей мечты. - Плам подняла глаза и улыбнулась. В зловещих и близких раскатах грома освещенная лампой кухня казалась самым родным местом в целом свете.
      Поль взмахнул деревянной ложкой.
      - Надо следить, чтобы картофель не пригорал. Специи и соль добавляются перед тем, как подавать на стол. - Он приправил блюдо свежим черным перцем, посолил и торжественно понес к столу. Затем взял бутылку красного вина и наполнил бокалы. Плам пила из обычного бокала, а Поль из старинного.
      - Сказать, почему я купила тебе этот бокал? - спросила она. - Потому что это образ идеальных отношений. Двое возлюбленных должны быть такими же независимыми, как эти белые полоски, вьющиеся по стеклянной ножке. Посмотри, как они вместе поднимаются вверх, обвиваясь, но никогда не соприкасаясь и не оказываясь на пути друг у друга.
      На какое-то мгновение она задумалась о возможной реакции Бриза на эту метафору. Он бы презрительно бросил:
      "Какая высокопарная чепуха!"
      Поль наклонился над узким столом, поднес руку Плам к губам и поцеловал кончики ее пальцев.
      - Почему бы и нашим судьбам не быть такими?
      - Я часто представляю себе, - мечтательно произнесла Плам. - Мы спим, переплетенные, и просыпаемся от шороха ветра в каштанах. Днем каждый живет собственной жизнью: я пишу, а ты не возмущаешься по этому поводу. В полдень ты питаешься с детьми в школе - это важно потому, что днем у меня нет времени и я ужасно готовлю... Затем, когда работа закончена, летними вечерами мы купаемся в реке или гуляем среди полевых цветов, затем сидим за стаканом вина на веранде, тихо беседуя или слушая музыку.
      - После того, конечно, как Мари и Роз легли спать, - напомнил Поль.
      - Мне всегда хотелось маленькую девочку. А двое - это просто подарок.
      - Зимой мы сидим за книгами перед камином, загипнотизированные его пламенем, и наслаждаемся тишиной, природой и покоем оттого, что мы рядом.
      - Мы наслаждаемся нашей близостью, - мечтательно продолжила Плам, - но не чувствуем себя собственниками по отношению к другому. Мы уважаем личную жизнь друг друга. Не возлагаем на другого слишком больших надежд и не требуем от него слишком многого.
      - Мы движемся в едином ритме в постели и вне ее. - Поль наклонился и погладил ее воздушные рыжие локоны. Его рука упала ей на спину и стала ласкать ее.
      Плам посмотрела на него расширившимися глазами.
      - Ты обещал не возбуждать меня, пока мы не разделаемся с твоим восхитительным блюдом и с этой бутылкой чудесного кларета. Только не говори, что он из запасов твоего отца.
      Поль рассмеялся.
      - Мой отец не может делать такое вино. Его преподнесли мне на Пасху родители одного из моих учеников. Он изготовлен из лучшего в этих краях винограда - "Шато Марго".
      Раздался ужасный грохот.
      Плам побелела и уронила бокал. Красное вино залило скатерть и потекло по полу. Голос у нее сорвался:
      - Это ч-что, взрыв?
      Поль вскочил на ноги.
      - Нет, конечно, нет. Но это было совсем рядом с домом. Может быть, молния попала в один из каштанов. Я посмотрю.
      Минут через пять он вернулся вымокший до нитки и стал вытирать полотенцем голову.
      - Большой каштан. Сук упал на школьные ворота и разнес их. Мне оказалось не под силу поднять его. Утром пригоню трактор. - Он придвинулся к Плам. - В чем дело? Ты совсем побелела. Неужели гроза так напугала тебя?
      - Нет. Я подумала по глупости, что это было.., что-то другое.
      Поль бросил полотенце на стул.
      - Ты подумала, что это взрыв. Именно так ты сказала. - Он внимательно посмотрел на нее. - Так с чего бы тебе ждать взрыва посреди мирной французской провинции? Вижу, ты боишься чего-то... Террористов? Ты что-то скрываешь от меня? - По мере того как росло его беспокойство, английский Поля становился все сбивчивее.
      - Да, меня страшит одна вещь, Поль. Я пыталась выбросить ее из головы и почти забыла о ней здесь, в Волвере. - И Плам торопливо рассказала ему о своих поисках того, кто подделывал голландские картины, об анонимных письмах с угрозами и о смерти Лео.
      - Смерть твоего знакомого могла быть не связана с твоими поисками, предположил Поль, - а вот письма наверняка имеют к этому отношение. - Он обнял ее. Прижавшись к его мокрому свитеру, она почувствовала себя спокойнее.
      - Кто знал, что ты едешь сюда? - спросил Поль.
      - Только Бриз.
      Вид у него стал задумчивым.
      - Современные мужья не избавляются от жен путем хладнокровного убийства. Они разводятся с ними.
      Плам не хотелось думать о себе как о надоевшей обузе, от которой не чают, как избавиться.
      - Не думаю, что Бриз хочет развестись, - сдавленным голосом сказала она.
      - Ты приносишь большой доход, поэтому представляешь собой ценную составляющую в этом фиктивном браке. Ты без конца пишешь свои картины, а он развлекается с другими. Но это не причина для того, чтобы убивать тебя.
      - Ох, какие вы кровожадные, французы! Конечно же, Бриз не хочет убивать меня! - В объятиях сильных мускулистых рук Поля Плам чувствовала себя в безопасности. Она подумала, что он стал ее психологическим бронежилетом.
      - Конечно, нет. Но кому-то надо, чтобы ты думала, что тебя могут убить.
      - Я знаю. И ничего не могу поделать со страхом. Поль поцеловал ее в макушку.
      - Самый верный способ избавиться от страха - найти этого мошенника. Ну и как мы можем сделать это?
      - Найдя Тонона.
      - Ты уверена, что все картины появляются из одного и того же источника? И что этот источник именно Тонон?
      - Я не знаю. Если это так, значит, мои поиски подошли к концу. Если нет, значит, я буду продолжать их. Но, так или иначе, я не знаю, что мне делать, пока не найду Тонона.
      - Откуда ты можешь знать, что тут орудует кто-то один? Может, это целая банда?
      - В Британском институте изобразительных искусств полагают, что мошенник один, хотя распространять подделки ему, возможно, кто-то помогает.
      - И ты подозреваешь здесь Монфьюма?
      - Да, к нему сошлось слишком много нитей. Он продает Малтби, он продал картину Артуру Шнайдеру из Нью-Йорка, и он же продал Форрестеру ту картину с несуществующим тюльпаном, которая затем оказалась у леди Бингер.
      - Тогда почему бы не обратиться в полицию Франции?
      - У меня только косвенные улики, а полиции нужны убедительные доказательства - нечто осязаемое, что можно увидеть. Таковых у меня пока нет. Если я пойду к ним со своими диапозитивами, они скажут: "Очень интересно, приходите, когда у вас будет что-то убедительное". - Плам с глубокомысленным видом пожала плечами, копируя манеру французов. - Поэтому я должна дождаться, когда в Британском институте сделают анализ картины Синтии и сравнят его с результатами исследования картины шведа.
      - И тогда задело может взяться полиция?
      - Нет. В Британском институте могут прийти к однозначному выводу о том, что обе картины написаны одним и тем же человеком, но полиции все равно будет непонятно почему. Сравнительный анализ манер класть мазки - это для них темный лес, тут обнаружить расхождение не так просто, как в дактилоскопии.
      - А я бы смог обнаружить это?
      - Нет, Поль, - вздохнула Плам. - В любом случае мнение Британского института не будет принято полицией в качестве убедительного доказательства. Если только не будет какого-нибудь более очевидного факта, ну, например, одна и та же муха с оранжевыми пятнами на всех картинах. Вот это для полиции будет зацепкой.
      - Значит, ты не можешь выдвинуть никаких официальных обвинений?
      - Пока не могу. И, в частности, потому, что ни одна из этих подделок не принадлежит мне. Адвокат Монфьюма скажет...
      - ..что ты склочная иностранка, которая хочет из нескольких совпадений раздуть скандал.
      - Именно. И я оказалась в тупике из-за того, что не знаю, где искать Тонона. Я звонила Коттону с Бари-стрит, который отказался купить картину Бингер у Тонона после неблагоприятного отзыва экспертов, но там мне сказали, что у них нет парижского адреса Тонона и они не знают, в каком из лондонских отелей он остановился.
      - А где анонимный шведский бизнесмен встретился с Тононом?
      - Госпожа Инид сказала, что швед всегда останавливается в "Плаза Атене", когда приезжает в Париж делать покупки. Тонон прознал, что он в городе, позвонил, а затем заехал к нему в отель с картиной.
      Поль приподнял бутылку с вином.
      - Давай забудем печали, пока у нас есть это чудесное вино.
      Плам кивнула и подняла свой бокал.
      - Расскажи, как ты выбираешь хорошее вино? Мне всегда хотелось знать.
      - Иностранцы считают, что французы - все сплошь знатоки вин, но на самом деле большинство из нас пьют самые обычные вина. - Поль выливал остатки кларета в бокал. - Но распознать хорошее вино очень легко, даже когда ничего не знаешь о нем. - Он показал на этикетку на пустой бутылке. - Надо просто посмотреть, есть ли внизу этикетки слова "Mise en bouteille au chateau". Это значит, что владелец разлил его по бутылкам в своем поместье. Никто не станет лепить свое имя на бутылках с вином, которым он не гордится.
      - Ты хочешь сказать, что разлить и наклеить свою этикетку - это значит показать, что гордишься своей работой? Как это делает художник, когда подписывает свою картину?
      - Вот именно.
      - Мой мошенник тоже должен гордиться своими работами - они сделаны великолепно. - Плам в задумчивости поставила стакан. - Детектив, которого я встретила в Австралии, рассказала, что ловкие фальсификаторы обычно презирают экспертов и гордятся своей способностью дурачить их. - Она отодвинулась на стуле. - Если мой фальсификатор такой же гордый и надменный, то не исключено, что он использует какую-то образную подпись.
      - Что это может быть?
      - Какой-то небольшой объект, который художник пририсовывает на картине вместо своей подписи или вместе с ней. Подлинные голландские картины зачастую имеют образную подпись - Змейку, муху или моллюска. - Плам бросила на стол свою салфетку и встала. - Поль, пойдем ко мне и заглянем в мое досье.
      - Я не могу оставить детей. Плам вздохнула и села-Все равно при свече мне не удастся рассмотреть диапозитивы, черт возьми!
      В этот момент вновь вспыхнула электрическая лампочка.
      - Я собрался закончить этот вечер по-другому...
      - У нас еще будет время, дорогой. Я принесу диапозитивы.
      Путаясь в плаще и резиновых сапогах Поля, она поднялась на холм к своему коттеджу, схватила лупу, коробку с записями, фотокопиями и диапозитивами и пошлепала назад к дому учителя.
      - Я варю кофе, - сообщил Поль. Он убрал со стола и перенес на него свою рабочую лампу из кабинета. Плам разложила содержимое коробки.
      - Меня интересуют восемь картин.
      - Но у тебя здесь только семь. Шесть диапозитивов и одна фотография, сделанная "Полароидом".
      - На фотографии картина в спальне миссис Картерет. А восьмую картину я даже не видела. Она принадлежит той грубиянке из Суффолка, Джорджине Доддз. Но она, несомненно, связана с остальными.
      - Я не понял. - Поль взял чайник и долил горячей воды в свежезаваренный кофе.
      - Все эти картины связаны между собой, хотя не всегда непосредственно.
      Поль застыл с кипящим чайником в руке.
      - Каким образом?
      Вместо ответа Плам нацарапала такой перечень:
      УЛИКИ:
      Манера
      Восстановленные порывы
      Анахронизмы
      Идентичность содержания
      Поставщики
      - Какая из улик самая важная? - Поль налил кофе в желто-полосатые кружки.
      - Такая улика, как манера, установленная Британским институтом, относится к разряду очевидных для многих людей. Поэтому там сразу пришли к выводу, что картины, представленные на шести диапозитивах, скорее всего были выполнены одним и тем же человеком.
      - Может ли Британский институт доказать это на основании диапозитивов?
      - Не в полной мере. Вот почему так важно сравнить картину Синтии с картиной шведа. И как только мы докажем идентичность манер, сразу станет легче заполучить остальные картины для проведения анализа в институте. Хотя я чувствую, что Джорджина Доддз скорее сделает себе харакири, чем пойдет нам навстречу, да и Джиллиан Картерет может отказаться потому, что не в ее интересах развенчивать последнюю из оставшихся у нее картин, она ведь собирается доживать свой век на деньги от ее продажи.
      - А другие улики?
      - Есть область, где случайностей может быть сколько угодно. Я имею в виду те подделки, которые были продырявлены, а затем восстановлены. Хотя те, кто их фабрикует, редко утруждают себя работой на латаных холстах.
      - Значит, если они восстановлены одинаковым образом, это будет еще одной косвенной уликой?
      - Да. В институте обнаружили заплаты на картине шведа, картине Коттона, которая в конечном итоге осела у леди Бингер, и картине Питера Клесца из Бостонского музея. Восстановленные дыры упоминаются также в паспортах картин Сюзанны и Синтии.
      - Но ты говоришь, что это еще не убедительное доказательство? - Поль сел за стол и отхлебнул из кружки.
      - Да, - подтвердила Плам, - но есть еще одна группа косвенных улик, связанных с предметами, которых не существовало во времена создания картины.
      - С такими, как телефон на портрете Наполеона? Плам передала ему два диапозитива:
      - Видишь эту черную бабочку с желтыми пятнами на картине Синтии?.. А вон тот ярко-желтый тюльпан с оранжевыми кончиками на картине леди Бингер?.. Этой бабочки и того тюльпана не существовало до начала двадцатого века. - Она подняла свою кружку с кофе. - Любой анахронизм можно объяснить бездумной работой реставратора, но если будут представлены дальнейшие доказательства обмана, то такой довод защиты прозвучит неубедительно.
      Поль вскинул брови:
      - Чем больше совпадений, тем труднее отвертеться. Плам дала ему еще два диапозитива и показала на двух одинаковых мух, изображенных на картинах Сюзанны и Артура Шнайдера.
      - Это другой тип видимой связи.
      - Дай мне лупу, пожалуйста.
      - Поль, обрати внимание на желтую ящерицу с картины Сюзанны. На картине Синтии точно такая же, только зеленая. Так что эти три картины имеют визуальную связь...
      Поль вгляделся в диапозитивы.
      - Да, это очевидно.
      - Теперь посмотри на гусеницу с картины леди Бингер. Она идентична той, что на картине шведа.
      - Точно! - С каждой очередной уликой Поль все больше возбуждался. Плам тихо сказала:
      - Но я не вижу ничего такого, что непосредственно и наглядно объединяло бы все эти восемь картин. Вот что я собираюсь искать этим вечером. - Она показала на разложенные по столу диапозитивы:
      - Четыре из этих картин, включая принадлежащую Джорджине Доддз, вышли из рук Джиллиан Картерет, дальше которой я пойти не могу. Да в этом сейчас и нет смысла. Если я докажу, что ее картины не что иное, как подделки, она все равно сошлется на кого-то, кто продал их ее деду.
      - И может оказаться права?
      - Нет, если хоть одна из этих красок не появилась только после 1973 года, когда умер ее дед. - Плам подвинула три диапозитива к Полю. - Эти три вышли из Парижа. Картины Артура Шнайдера и леди Бингер приобретены у Монфьюма, а если к нему они попали от Тонона, то это свяжет их с картиной, которую Тонон продал шведу. Таким образом, эти три картины были бы связаны поставщиком из Парижа. Вот что мне нужно доказать. На каком-то этапе мне придется не мытьем, так катаньем заставить Монфьюма признаться, если, конечно, это так на самом деле.
      - Так ты предлагаешь поискать сейчас что-то такое, что было бы одинаковым для всех этих картин? - спросил Поль. - Что-то такое, что зримо объединяло бы две эти группы картин - французскую и английскую?
      - Да. Если бы я смогла обнаружить образную подпись, то убила бы сразу двух зайцев. Это связало бы все картины и поставило Монфьюма в сложное положение. Тогда бы ему пришлось отвечать на вопросы полиции.
      - Итак, что мы сейчас делаем?
      - Мы осматриваем каждую картину и поисках общего знаменателя. Вот если бы здесь было приспособление для подсвета.
      Они вместе принялись изучать содержание пяти диапозитивов. Плам по очереди подносила каждый к настольной лампе и разглядывала его через лупу. Поль вел записи.
      Хотя какие-то из шести диапозитивов имели сходные или идентичные элементы, ни одна из картин не имела такого, который бы был одинаковым для всех. Фотография картины миссис Картерет, сделанная "Полароидом", была недостаточно большой и четкой, чтобы хорошо разглядеть ее в деталях.
      Через час Поль положил лупу на стол и потер глаза.
      - Мы изучили все и не нашли ничего. Плам распрямила затекшую спину.
      - Нам надо вести поиск более системно и методично.
      Они решили зафиксировать все содержание каждой картины, двигаясь по горизонтали дюйм за дюймом и закрывая остальную часть диапозитива бумагой. Обследование каждой картины велось сверху вниз. Работа оказалась трудной и требовала предельного внимания, поэтому они по очереди брались за лупу и диктовали друг другу содержание каждого участка.
      Еще через час такой работы Поль принес глазные капли, а Плам принялась массировать затекшую шею.
      В полночь ей на мгновение показалось, что она обнаружила некий сморщенный листок, который присутствовал на всех картинах. Но тревога оказалась ложной.
      В два часа ночи Поль потер покрасневшие глаза и сказал:
      - Моя дорогая, в восемь тридцать меня будут ждать двадцать семь детей. А до этого мне предстоит одеть и накормить двоих своих...
      - Закончим эту часть, - пробормотала Плам, зная, что одна она не сможет продолжать эту работу. Содержимое седьмой колонки, обозначенной буквой G, постепенно оказалось вычеркнутым. Оставалась последняя колонка Н.
      Поль потянулся.
      - Плам, осталось всего около часа работы, но на сегодня это будет слишком много. Я уже не в состоянии сосредоточиться и вряд ли смогу быть полезным...
      Он замер на полуслове, видя, как Плам вдруг переменилась в лице и показала на свой список. Без слов стало ясно, что в трех только что проверенных колонках G присутствует один и тот же элемент: в левом нижнем углу каждой картины был изображен опавший лепесток.
      Они стали лихорадочно продолжать работу. В три пятнадцать Плам подняла на Поля сияющие глаза:
      - Посмотри, вот он! Шестой опавший лепесток! Ручаюсь, что точно такой же есть и на последней из оставшихся картин миссис Картерет!
      - И миссис Доддз.
      Плам кивнула.
      Торжествующая, она обвила руками Поля.
      - Вместе с современным тюльпаном леди Бингер это все, что мне надо, чтобы прижать котенке Монфьюма. Поль отстранился.
      - Шш, дети, - предостерег он, - они не должны знать, что ты здесь так поздно... Как ты можешь прижать к стенке Монфьюма?
      - Я скажу, что, если он не раскроет свой источник, я пойду в полицию.
      Поль взял ее за плечи.
      - Думаю, тебе надо идти в полицию прямо сейчас - в нашу полицию.
      - Нет. Я знаю французский не настолько хорошо, чтобы объяснить эту запутанную историю. Хватит с меня и английской.
      - Итак, мы пойдем в парижскую полицию вместе, - твердо повторил Поль. - Я не могу пропускать занятия в школе, но южный экспресс на Париж проходит через нашу станцию в пять утра, так что, если мы сядем на него в субботу, то я смогу вернуться вечерним поездом в воскресенье и успею к занятиям в понедельник.
      - Ты прелесть, - Плам посмотрела на него с благодарностью, - но давай вначале нанесем визит Монфьюма, а затем уже в полицию. Терять нам нечего, а выиграть мы можем. Вот только надо проверить, работает ли его салон по субботам. Ты позвонишь?
      - Если они не работают по субботам, то в этот раз будут, ибо я собираюсь соблазнить их, прикинувшись богатым виноторговцем с юга, что заодно объяснит мой провинциальный акцент...
      - Я в восторге от твоего провинциального акцента. - Плам вскинула руки ему на плечи. - Мне нравится в тебе все без исключения. Я люблю тебя.
      Поль приподнял ее подбородок:
      - Наконец-то ты сказала это.
      - Я не имела в виду... - Плам избегала обещаний, чтобы потом не чувствовать себя виноватой. От услышанных слов Поль забыл об усталости и, подхватив ее на руки, понес по коридору.
      Немногочисленные мужчины, которых Плам знала в перерыве между замужествами, торопились как можно скорее покончить с тремя составляющими современного ухаживания: бесплатным ужином, комплиментами и любовной игрой. Их не очень-то занимали такие нежности, как прикосновения и поцелуи. Им сразу хотелось того, что следует за этим. Традиционная увертюра для них была лишь досадной задержкой и неудобством.
      Поль прикасался к соскам, набухшим от возбуждения, и ласкал ее тело, пока оно не взорвалось бешеным желанием ощутить его в себе. Соединившись наконец, они замерли в неизъяснимом наслаждении. Затем оно стало нарастать и превратилось чуть ли не в физическую боль, шедшую из глубины и требовавшую удовлетворения. Приближаясь к своему пику, наслаждение переходило в экстаз. Казалось, любовь ее становится безграничной и обнимает всю вселенную. Переплетенная и слитая с Полем, Плам радостно возносилась к вершине блаженства.
      После она лежала в истоме удовлетворения и слушала, как бьются их сердца. Она была вся переполнена счастьем, а к горлу уже подступал комок горечи из-за предстоящей разлуки.
      - За два года после смерти Анни, - прошептал Поль, - у меня были другие. Но не было любви. Мне не хотелось любить.
      - Поль, твоя мать говорила что-нибудь?
      - Да, - отрывисто произнес Поль, вспомнив, как негодовала мать, когда он забирал у нее девочек после поездки в Аркашон, Незаметно оттеснив его в свою спальню, она указала на распятие в изголовье старой деревянной кровати.
      - Уже не время для намеков. - Она перекрестилась. - Твои шашни с англичанкой зашли слишком далеко! Я прошу тебя уважать нашу религию, мой сын. Она замужняя женщина, а по возрасту годится тебе в матери.
      - Мама, я всего лишь на десять лет моложе Плам. Ни меня, ни ее это не заботит.
      - Это не единственная проблема.
      - Я знаю, мама.
      Вначале Поль говорил себе, что он для Плам всего лишь увлечение на отдыхе, всего лишь флирт. Потом он убеждал себя, что у них все будет происходить только на его условиях. Он пошел на жертвы и риск, чтобы зажить своей собственной жизнью, и был уверен, что никто и ничто не помешает ему в этом.
      Но когда Плам согласилась с его принципами и с готовностью одобрила его образ жизни, он задумался, а какой эта жизнь окажется для нее, если они поженятся. Проблема заключалась не в том, что она была иностранкой или замужней, а в том, что она совершенно не вписывалась в жизнь Волвера, как если бы имела зеленую луковицеобразную голову с двумя торчащими из нее антеннами. Хотя в Волвере все понимали, что женщинам приходится работать, никто не допускал, что у них может быть карьера. Это, по всеобщему мнению, нарушало естественный ход вещей. По этой причине Плам всегда выглядела бы в их глазах белой вороной. Но имеет ли это значение?
      Мать Поля, конечно, считала, что имеет.
      - Из этого ничего не выйдет! Она прекрасная соседка, но она не нашего поля ягода. Она иностранка. Причем сумасшедшая. Приезжает сюда раз в десять лет, чтобы развлечься. Это ненормальное поведение, мой сын... А посмотри, какие она рисует картины. Я видела их однажды. Это сплошное помешательство. Она эксцентричная, несерьезная женщина. Так что, надеюсь, этот эпизод тоже несерьезный... - Мадам Мерлин опять осенила себя крестным знамением.
      - Все это очень серьезно, мама.
      - Нет! У тебя, мой сын, есть естественные мужские потребности, тебе нужна жена, так же как девочкам нужна мать. И, конечно, все мы надеемся, что однажды... Но эта.., она не умеет даже готовить.
      - Она умеет, но не любит заниматься этим. А я люблю. - Он мягко дал понять матери, что пока не готов обсуждать дальше столь важный для него вопрос.
      Но по пути домой, пока девочки, взявшись за руки, бежали впереди вниз по холму, он напряженно размышлял, неужели женитьба на Плам может оказаться такой трудной, как кажется матери.
      И сейчас, глубокой ночью, он опять спрашивал себя о том же самом, глядя на Плам, клубочком свернувшуюся у него под боком. Послышались сдавленные рыдания.
      - В чем дело? - Он протянул руку и повернул ее к себе. При свете луны она казалась совсем хрупкой и беззащитной.
      - Мне страшно подумать, что я должна уехать от тебя, Поль.
      - У тебя нет необходимости уезжать. Ты можешь остаться здесь. Мы могли бы пожениться.
      Плам села, обхватив голые плечи руками, словно защищаясь, и медленно проговорила:
      - Поль, я очень много думала о том, чтобы остаться с тобой - в качестве жены или любовницы.
      - Я знаю. Я тоже думал над этим.
      - Я боюсь совершить какую-нибудь женскую глупость или допустить поспешность, бросив все, что у меня есть, и, возможно, вызвав массу несчастий из-за романтической иллюзии. Я видела так много женщин, которые ставили всю свою жизнь на одного мужчину.
      - Мужчина тоже ставит все.
      - Не вес абсолютно и не так самозабвенно. Почему женщины идут на такой риск?
      - Потому что надеются на чудо, - шепотом сказал Поль.
      - Я не знаю ни одной замужней женщины, которая продолжает считать, что живет с самым несравненным возлюбленным и лучшим на свете мужчиной. Все свелось к тому, чья очередь выпускать во двор кошку. - Плам дотронулась рукой до его лба. - Это слишком большая ставка. И я уже дважды делала ее. И оба раза проигрывала.
      Она почувствовала, как напрягся Поль. - Я не предлагаю тебе розовые иллюзии. Я предлагаю реальность.
      - Поль, постарайся понять, почему я нервничаю, - умоляющим тоном проговорила она. - Два развода...
      - Тогда давай испробуем альтернативу женитьбе. Может быть, что-нибудь вроде возобновляемого контракта. На пять лет или, возможно, на двадцать, если захотим иметь детей. Контракт - это не постоянное обязательство. Во всяком случае, никто не рассчитывает на это.
      - Похоже на планирование развода.
      - Напротив, брачные контракты избавляют от горечи разводов. Ты просто ждешь, когда истечет срок, и все.
      - Твоя мать не так представляет себе твою семейную жизнь.
      Поль взял ее за плечи.
      - Нереальные и старомодные взгляды на брак не должны мешать нашему счастью. Зачем проводить остаток жизни с кем-то, если ты любишь меня?
      - Теперь ты скажешь, что у меня только одна жизнь и иногда надо идти на безрассудство. А что, Торо тоже отличался этим?
      - Отнюдь. Но почему бы тебе не разделить твою проблему на несколько частей? И не связывать свой уход от мужа с приходом ко мне. Здесь всего три принципиальных вопроса.
      - На самом деле два.
      - Нет, три. Потому, как мне кажется, что тебе необходимо еще прийти к согласию с собой, ведь ты не только ищешь чужие подделки, но и хочешь выяснить, а не есть ли такая же подделка твоя собственная жизнь.
      - Неужели это так заметно?
      - Не каждому. Ноя люблю тебя и вижу, что ты не в ладах с собой - bien dans sa peau, как мы говорим во Франции. Тебе неуютно в твоей коже.
      - Конечно, мне не хотелось бежать от одного замужества к другому, тогда как проблема может заключаться во мне самой.
      - Вот поэтому я хочу помочь тебе в обоих поисках.
      Суббота, 2 мая 1992 года
      Стоял прекрасный весенний день, и глаза у Плам, как сказал Поль, казались такими же синими, как небо над головой. Яркое солнце на улице Жакоб делало интерьер салона Монфьюма еще более мрачным, чем обычно.
      Как только на входе звякнул колокольчик, навстречу им лениво двинулся мсье Монфьюма, небрежно засунув руки в карманы зеленого кардигана, из-под которого выглядывала темно-голубая рубаха с вязаным галстуком, непременным атрибутом выходного наряда французского интеллигента средних лет.
      - Чем могу служить? - Его хитрые глазки буравили Плам из-за шестиугольных стекол очков без оправы. Маленький рот с поджатыми губами не оставлял никаких надежд на то, что он может сболтнуть что-то по неосторожности.
      Вперед выступил Поль в блейзере цвета морской волны, который, по его словам, он надевал только для встречи школьного начальства. В голосе у него звучали скучные нотки утомленного делами правительственного чиновника, а своим поведением он напоминал детектива, занятого рутинной работой. Достав из "дипломата" папку с диапозитивами, Поль обратился к хозяину:
      - Нам хотелось бы обсудить с вами кое-какие голландские картины.
      И тут Монфьюма вспомнил Плам. Его губы сжались еще плотнее, а взгляд стал настороженным. Торчавший за его спиной светловолосый помощник с простоватым лицом, казалось, тоже встревожился.
      Внимательно выслушав Поля, Монфьюма вежливо-оскорбительным тоном поинтересовался, какое ему до всего этого дело.
      С тем же скучающим видом Поль объяснил, что наводит справки по поручению леди Бингер из Австралии, мисс Синтии Блай и миссис Сюзанны Марш из США, от имени Центрального музея в Бостоне и Британского института изобразительных искусств в Лондоне.
      Произнесенные невыразительным тоном слова Поля звучали, как показалось Плам, правдоподобно и угрожающе. "Если бы я была на месте Монфьюма, - подумала она, - я бы занервничала".
      С нескрываемым презрением Монфьюма поинтересовался, есть ли у Поля соответствующие полномочия.
      Таким же вежливо-нейтральным тоном Поль ответил, что на данном этапе мсье Монфьюма может считать расследование неофициальным.
      Монфьюма потер нос и задумался. Раз к нему обращались неофициально, то не обязательно последует официальное расследование.
      - На всех моих квитанциях ясно указано, что я не несу ответственности за подлинность картин, - заявил он.
      Поль слегка склонил голову и заметил, что это и так понятно. Вот только почему сам Монфьюма должен страдать, если его попросту обвели вокруг пальца. И не соблаговолит ли он посмотреть диапозитивы и сказать, не проходила ли через его руки какая-нибудь из этих картин.
      Монфьюма послал помощника за лупой и, когда тот принес ее, принялся внимательно разглядывать диапозитивы.
      Он занимался этим минут десять, но Плам знала, что ему хватило и двух, чтобы узнать товар, который совсем недавно прошел через его салон. Она поняла, что он скорее всего соображает, как ему поступить.
      Поль снова раскрыл свой "дипломат", вынул из него пачку свидетельств и протянул владельцу антикварного салона. Просмотрев их, Монфьюма тут же сообразил, что ему не удастся отвертеться. Его тон заметно смягчился, когда он забормотал, что ему кажется, он узнал картины, которые теперь принадлежат леди Бингер и Артуру Шнайдеру, но все же, для полной уверенности, он должен заглянуть в свои записи.
      Поль раскрыл записную книжку, в которой, насколько было известно Плам, содержались лишь некоторые мысли по поводу будущих занятий с детьми, и, заглядывая в нее, вежливо попросил Монфьюма обратить внимание на странный тюльпан с картины леди Бингер, который вполне мог быть ошибкой реставратора, а также внимательно взглянуть на гусеницу и сказать, не присутствует ли на картине, проданной шведу, та же самая гусеница. Да, пусть он будет так любезен и обратит внимание на опавший лепесток в левом нижнем углу той и другой картины.
      Антиквар молча пригляделся. Затем Поль попросил его взглянуть на муху Шнайдера, которая присутствовала также и на картине, проданной Сюзанне Марш из Нью-Йорка. Наконец Поль порекомендовал ему внимательнее отнестись к опавшему лепестку в левом нижнем углу картины Шнайдера, ибо аналогичный лепесток присутствовал на всех шести картинах. Невозможно не признать в нем своего рода образную подпись того, кто их рисовал, не так ли?
      Монфьюма согласно кивнул.
      Поль тихо сказал:
      - Но если верить свидетельствам, эти шесть картин были созданы пятью разными художниками в течение столетия.
      Рот Монфьюма превратился в тонкую линию.
      - Что вы хотите от меня?
      - Только имя вашего поставщика, только его имя.
      - Это, к сожалению, невозможно. Мы никогда не разглашаем имена поставщиков, если они не хотят этого.
      - Значит, вы не знакомы с мсье Тононом? Впервые за все время беседы антиквара застали врасплох, он замешкался с ответом, но в конце концов пробормотал, что не будет продолжать этот разговор без своего адвоката. Поль сделал пометку в записной книжке.
      - Вы понимаете, мсье Монфьюма, что это дело не будет оставлено без внимания? Ваша помощь облегчит наше положение, да и ваше тоже, поскольку в будущем у нас не будет необходимости примешивать вас к этому делу.
      - Так зачем же вы пришли ко мне?
      - Нам нужен адрес мсье Тонона, и мы бы хотели, чтобы вы позвонили ему. Поль не хотел оказаться с ложным адресом и таким же вымышленным номером телефона на руках.
      - И больше ничего? - Лицо Монфьюма слегка просветлело, когда он понял, что откупиться довольно просто.
      - Это все.
      - Прошу, пройдемте в мой кабинет.
      Они дружно прошли в глубь салона, где находилась небольшая комната, набитая образцами тканей, папками, справочниками и корзинами, полными писем.
      Монфьюма подошел к столу с телефоном. Поль стал рядом и взял второй отвод старомодного аппарата, наблюдая одновременно, тот ли номер он набирает, какой записал на бумажке.
      На звонок ответил недовольный женский голос.
      - Я посмотрю, здесь ли он... - раздался ее пронзительный возглас. - Мсье Тонон!.. Мсье Тонон!.. Да, он идет.
      - Кто это? - послышался резкий гнусавый голос с явным тулонским акцентом.
      Обменявшись с Тононом несколькими пустыми фразами, Монфьюма, как и просил его Поль, объяснил, что сейчас к нему пришел клиент, которому нужен голландский натюрморт семнадцатого века.
      Гнусавый осторожно сказал:
      - Для того чтобы достать его, могут понадобиться месяцы.
      - Спросите, есть ли у него поставщик голландской живописи, с которым он мог бы связаться по телефону, - прошептал Поль.
      Бесцветным голосом Монфьюма повторил вопрос. После долгого молчания Тонон задумчиво произнес:
      - Странно, что ты интересуешься моими источниками.
      - Мой клиент хотел бы обсудить это дело с тобой лично. Могу я дать ему твой адрес?.. Тогда я записываю. Тонон продиктовал адрес и добавил:
      - Но скажи своему клиенту, дружище, что я не могу помочь ему. - Послышался презрительный смешок, и линия разъединилась.
      На лице Монфьюма отразилось тихое удовлетворение, его рот слегка расслабился.
      - Больше я ничего не могу сделать.
      На улице, щурясь от яркого солнца, Поль остановил такси и назвал адрес Тонона. Забравшись в машину, ликующая Плам обняла Поля за шею.
      - Ты бесподобен, дорогой! , Поль был настроен не столь оптимистично.
      - Мы направляемся в довольно мрачную и опасную часть города, где живут в основном иммигранты. Может быть, я поеду один?
      - Ни за что на свете!
      Такси наконец остановилось перед каким-то обшарпанным зданием на пересечении двух улиц. Плам выглянула из машины. На стенах дома болтались лохмотья объявлений, грязные окна явно не открывались уже несколько лет, вокруг мусорных баков в канаве дрались кошки.
      - Черт возьми! Тонон дал Монфьюма ложный адрес! - Поль повернулся к Плам. - Извини, дорогая... Я уже тогда почувствовал обман, но не придал этому значения, ведь я так удачно сыграл роль Арсена Люпена!
      - Не кори себя. - Плам была расстроена не меньше его.
      - Мне следовало бы сообразить, что Монфьюма дурит меня. Он просил у Тонона разрешения дать его адрес и тут же спрашивал у него самого. Не мог он не знать адрес того, с кем делает дела. Он сумел хитро предупредить Тонона, обвел нас вокруг пальца.
      - Попробуем-ка позвонить, уж номер-то настоящий. Поль велел таксисту отвезти их к ближайшему приличному бистро. Там они заказали по чашке кофе и бросились к телефону.
      После короткого разговора Поль положил трубку и повернулся к Плам.
      - Номер тот же самый. Я узнал голос женщины - она, наверное, официантка. Это бистро "Ле Руж", оно там, откуда мы только что выбрались. Но Тонона там сейчас нет, и женщина говорит, что не имеет понятия, где он живет. Или не хочет говорить.
      - Если Тонон пользуется их телефоном, значит, работает где-то поблизости.
      - Может быть, даже прямо у них за столиком. Но я сомневаюсь, что кто-то сообщит нам об этом. Он наверняка хорошо им платит.
      - А мы не можем предложить им больше?
      - Бесполезно. Если Тонон платит им, то они просто воспользуются нами, чтобы выжать из него больше. Нам остается лишь одно - пойти в понедельник в полицию.
      - Но к тому времени Тонон может скрыться!
      Поль пожал плечами.
      - До понедельника ничего не сделать. Ни один французский детектив не пожертвует уик-эндом ради расследования твоей истории с опавшими лепестками или с покинутым офисом, где, предположительно, работает человек, которого ты никогда не видела и ни в чем не можешь обвинить. Так что остается ждать понедельника.
      - Я не могу ждать! Я обещала Бризу вернуться завтра вечером. У меня заказан билет на последний самолет в Лондон. Проклятье! На следующей неделе придется слетать в Париж ненадолго. Я найму переводчика, ибо не могу рисковать, что меня не правильно поймут.
      Воскресенье, 3 мая 1992 года
      Поль ни за что не хотел говорить, где они будут завтракать. - Там ты никогда не была, это точно. - Он со смехом отрицательно качал головой каждый раз, когда Плам пыталась угадать. Вскоре такси остановилось.
      Плам выглянула в окно. Толпа иностранных туристов давилась у основания Эйфелевой башни.
      - В башне очень хороший ресторан для туристов - один из немногих, где заправляют сами парижане, - объяснил он.
      Стиснутые в набитом до отказа огромном металлическом лифте, они поднимались все выше и выше в небо, минуя огромные чугунные перекладины, которые с земли казались совсем воздушными.
      Из окна ресторана открывался поразительный вид. Плам сидела словно на небе, а под ней раскинулся Париж. Вид был не таким, как с самолета, потому что они находились не так высоко и детали оказывались совсем четкими. Ощущение было такое, словно уменьшившиеся в размерах люди, велосипеды, машины и здания превратились в движущиеся игрушки. Очарованная, Плам смотрела на Сену, Нотр-Дам, остров Сен-Луи. Величественный план Парижа просматривался во всех подробностях: широкие проспекты, заканчивающиеся замечательными сооружениями, четкие линии застройки, которая до сих пор оставалась непревзойденной в градостроительстве. Сколько здесь еще сохранилось парков и скверов, даже в современных жилых кварталах на окраинах.
      Поль заказал шампанское, свежую спаржу с голландским соусом, омаров и салат. Затем они ели меренги с начинкой из каштанов, украшенные взбитыми сливками. Потом, как другие влюбленные, взявшись за руки, гуляли по старым булыжным набережным Сены. Утром была гроза, но теперь только слабый ветерок шевелил темно-зеленую листву деревьев, которая блестела в лучах солнца, словно только что отполированная.
      - Жаль, что ты не познакомился с моей тетей Гарриет. Правда, ее сейчас нет в Париже, она уехала в Бургундию. - Плам пригнулась под качнувшейся на ветру веткой тополя, с которой на набережную посыпался дождь капель.
      - Мне хочется быть только с тобой в этот наш последний день.
      - Мне тоже, - мечтательно проговорила Плам. - Я так счастлива. - Она остановилась и уставилась в лужу, в которой отражался ее возлюбленный.
      Поль стиснул ее руку.
      - Быть счастливым - это намного проще, чем думают многие. И вовсе не обязательно, чтобы все в жизни складывалось удачно - так не бывает. И вовсе не обязательно для счастья не иметь проблем или не делать ошибок.
      - Да, - согласилась Плам. - Наверное, треть жизни обычного человека неподвластна ему... Кто-то набрасывается на тебя, потому что поскандалил с женой, у кого-то скисло молоко к завтраку или кошку стошнило прямо на туфли.
      Они шли, размахивая сомкнутыми руками в такт своим шагам, - Счастье - это когда радуешься жизни и находишь в ней удовлетворение...
      - Ценишь то, что имеешь, и ничего не отвергаешь, - насмешливо подхватила Плам. - Мы называем его синдромом Полианны, которая считается у нас неисправимой оптимисткой.
      - В этом нет ничего плохого. Счастливым бывает лишь тот, кто на это настроен, хочет этого. Счастье - это состояние души.
      - Неужели все так просто? - Плам перепрыгнула через лужу.
      Поль потрепал ее по голове, но она увернулась.
      - Конечно, - заметил он, - нельзя быть счастливым, если твоя мать только что свалилась замертво или рухнул твой бизнес, но нельзя навсегда превращать свою жизнь в трагедию.
      - Беда в том, что мы не можем разобраться в этой жизни, - вслух размышляла Плам. - Нам говорят, что это дорога к счастью, и мы идем по ней. И оказываемся вдовушке образа жизни, который совсем не приносит радости.
      - Или в ловушке расходов и выплат, которые нам не по карману, как было со мной.
      - Но как изменить свою жизнь? - Плам думала о себе.
      - Начинаешь с того места, где испытываешь наибольший дискомфорт, ведь, как правило, отсюда проистекает все остальное. Вот почему я покинул Париж и вернулся в Волвер. - Он остановился, положил руки ей на плечи и заглянул в глаза. - Ты приедешь ко мне, Плам?
      - Мне так хочется сказать "да". Но я не могу обещать тебе.., пока.
      Они оба знали, что ей предстоит разговор с Бризом. Поль засунул руки в карманы и шел молча. Но вдруг резко остановился.
      - Давай вернемся в отель...
      ***
      Воскресным вечером Поль стоял у сиявшего свежевымытой краской поезда на Бордо и прижимал к себе Плам. Чем меньше оставалось времени до отправления поезда, тем труднее было Плам сдерживать слезы. Когда в громкоговорителе прозвучало последнее предупреждение, она еще сильнее вцепилась в него.
      - Не сердись на меня, Поль, что я не приняла то, чего мы оба хотим.
      - Обещай, что вернешься.
      На этом унылом вокзале его синие глаза казались еще более яркими и живыми. Не отрываясь от них, Плам с горечью прошептала:
      - Я не знаю, я еще не могу сказать.
      - Чего это мы шепчемся посреди этого грохота? - Поль мягко отводил руки Плам, обхватившие его шею. - Ты помнишь доктора Комбре, что лечил тебя, когда ты упала с велосипеда? Однажды он рассказал мне, как пытался успокоить богатую умирающую женщину. Сквозь слезы она сказала ему: "Вы не поняли, я плачу не потому, что умираю. Я плачу потому, что не жила".
      Поезд издал пронзительный гудок.
      - До встречи, - прошептал Поль с бодрым видом.
      "Быть ли этой встрече?" - подумала Плам. Она с трудом улыбнулась, но глаза были полны слез. - Поль быстро поцеловал ее напоследок, вскочил на подножку тронувшегося поезда, обернулся и, помахав рукой, скрылся в вагоне. Поезд медленно удалялся.
      Сердце Плам сжалось. У нее словно отняли частицу ее плоти. Дальнейшая жизнь представилась бесконечной чередой серых и безрадостных дней.
      Одинокая и печальная, она слушала стук колес набиравшего скорость поезда и вдруг увидела, что торчавший из окна Поль, удаляясь, размахивает чем-то странным... И она рассмеялась сквозь слезы, узнав свою канареечно-желтую тапочку, которую потеряла, когда упала с велосипеда.
      Глава 24
      Понедельник, 4 мая 1992 года
      - Ты все же вернулась наконец! - Бриз, укладывавший бумаги в "дипломат", повернулся к ней, стоя у стола между окнами в их спальне. Он похудел и был бледнее обычного. Темное пальто делало его выше и стройнее. Во взгляде сквозили усталость и напряжение. Белокурые волосы грязными прядями свисали на воротник, а на макушке топорщились, как хохолок у какаду. Пальто явно нуждалось в чистке, мятый галстук совершенно не соответствовал рубашке, туфли давно не знали щетки.
      - Что случилось с Сандрой?
      - У нее болеет мать, - устало объяснил Бриз, - а у меня есть дела поважнее стирки. Секретарша заказала у Харродса носки и кое-что из белья, так что я выжил, как видишь. - Он даже не сделал попытки поцеловать Плам, и они молча смотрели друг на друга.
      Скользнув по ней взглядом, он взялся за телефон.
      - Аманда, можете отменить мой заказ на Бордо... Да, она вернулась... Да, выглядит отдохнувшей... Я тоже рад... Передам ей... Спасибо. - Он положил трубку.
      - В офисе все нормально? - осторожно поинтересовалась Плам, надеясь, что, кроме отсутствия Сандры, все шло своим чередом.
      - Теперь, когда ты вернулась, все прекрасно. - Бриз с трудом контролировал свой голос. - Хотя не буду тебя обманывать: доверие рынка к живописи на удручающе низком уровне. - Он засунул в "дипломат" еще какие-то бумаги и щелкнул замками. - Ты знаешь, в последнее время мы видели, как возводилось нечто вроде пирамиды, поэтому на рынке живописи теперь творится то же самое, что и на рынке ценных бумаг. Результат завышения стоимости.
      Плам сразу же поняла, что он имел в виду. Это уравнение было известно жене каждого торговца картинами, как бы она ни относилась к математике. Предположим, у торговца есть рисунок Матисса стоимостью двести тысяч долларов, под залог которого он может получить банковский кредит в сто тысяч, чтобы купить другую картину, скажем, Мэтью Смита, и предложить покупателю не одну вещь за двести тысяч долларов, а комплект стоимостью в триста тысяч.
      Но наступает всемирный спад. Стоимость картин снижается чуть ли не вполовину, но покупатель все равно не имеет денег, чтобы оплатить сделку. Для выплаты процента по кредитам галерея бывает вынуждена продавать картины еще и еще дешевле. И тогда полотна, стоившие триста тысяч долларов, могут пойти всего за сто. А если так, то после выплаты кредита торговец останется всего с четвертью того, что он вложил первоначально, и то если ему повезет.
      Плам забеспокоилась.
      - Но ты же не играл в пирамиду? - Игроком в пирамиду считался тот, кто брал деньги под вторую картину, чтобы купить третью, и так далее, все глубже увязая в банковских кредитах.
      - Нет, слава богу. Тут нечего беспокоиться. Я только в таком же дерьме, как всякий, кто сидит в этом бизнесе, и не могу похвастать, что у меня концы сходятся с концами. Ты не Представляешь, каких расходов требуют галерея и этот дом.
      - Чем я могу помочь?
      - Только своим удачным дебютом на бьеннале.
      - Мои новые картины почти завершены. - Плам старалась держаться уверенно. - В Венеции я буду вовремя и в нормальном расположении духа. Я отдохнула и готова к встрече с прессой, чтобы дать им все те интервью, которые ты запланировал.
      - Это было бы неплохо, обозреватели непрерывно звонят и шлют факсы со всего мира... Да, кстати, я сказал Николасу Херрингу, что он может взять у тебя интервью прямо здесь после ленча. Надеюсь, ты не будешь возражать. Он очень настаивал, а я не знал, что ответить, поэтому решил рискнуть.
      - Отлично, не беспокойся. Бриз, я не подведу тебя. Впервые в жизни меня не страшит встреча с прессой. Бриз улыбнулся.
      - Я поверю в это, только когда увижу своими глазами. Нет, серьезно, ты же знаешь, что такое сейчас для нас пресса и телевидение. Журналистам нужно показать твою уверенность, они будут спрашивать о том, как ты расцениваешь свои шансы...
      - Бриз, мне повезло уже в том, что меня выбрали! У меня нет шансов выиграть! Когда на меня возлагают несбыточные надежды, я начинаю еще больше нервничать. И потом, они не дадут британцу победить еще раз.
      "Золотой лев" в области живописи присуждался Говарду Ходгкину в 1984 году, Фрэнку Ауэрбаху в 1986-м и Тони Крэггу в 1988-м, а на предыдущем бьеннале для художников до тридцати пяти лет премия была присуждена Аниш Капур.
      - Но ты же знаешь, что все эти призы и премии раздаются не по одним только заслугам, Плам. Не забывай, ты представительница Англии, пусть символическая.
      Они понимали, что Плам выбрали потому, что темой бьеннале-1992 был "Взгляд женщины", а Британия за последние сто лет только однажды выдвигала женщину Бриджет Райли.
      - Но давай не будем питать несбыточных иллюзий, Бриз. Бриз знал, что его оптимизм иногда помогал достигать недостижимого.
      - Надеюсь, я не очень давил на тебя, - сказал он извиняющимся тоном.
      - Я рада этому. Ты всегда говорил мне, что работе можно предаваться время от времени, но построенные таким образом карьеры встречаются только в пляжных романчиках.
      - Мне нет нужды говорить тебе, что ты не можешь отдавать себя живописи только наполовину. Я знаю, ты должна выкладываться полностью, иначе ты несчастлива.
      Наступила тишина. Они стояли, разделенные несколькими шагами, в разных концах спальни. "Сколько еще будет продолжаться болтовня об этом чертовом бьеннале? - думала Плам. - Сколько еще они будут откладывать разговор, который, как они оба знают, должен состояться?"
      - Я всегда буду благодарна тебе. Бриз, - нервничая, пробормотала Плам, за то, что ты способствовал моим занятиям живописью и помогал моей карьере.
      - Эта маленькая речь прозвучала так, словно ты собралась бросить меня и уйти на все четыре стороны.
      Они глядели друг на друга. Бриз - с обидой и горечью во взгляде, Плам - с несколько уверенным вызовом. Она не думала вот так сразу вступать в окончательные объяснения, но, наверное, в такой ситуации это был лучший выход из положения.
      Наконец Бриз проговорил:
      - Ты бы лучше рассказала мне о нем.
      - Значит, ты догадался.
      - Это нетрудно. Достаточно взглянуть на твое лицо.
      Плам почувствовала облегчение и чуть расслабилась. Но ощущение вины не проходило. Она ждала от Бриза чего угодно, но только не этого покорного смирения.
      Рассказ о Поле, который она не раз прокручивала в голове во время полета в Лондон, прозвучал как слащавая история из журнала "Настоящее приключение".
      Бриз не удержался от едких замечаний:
      - Он, наверное, один из тех сюсюкающих Железных Джонов, что ходят нечесаными, в грязных сапогах, клетчатых рубахах и брезентовых штанах, под которыми носят кальсоны. Уик-энды он, наверное, проводит, бегая голым по лесу, или валит деревья на дрова для своей печки. Он водит пикап или болотоход?.. Или больше смахивает на современного Жан-Жака Руссо своими интеллигентскими рассусоливаниями? В изголовье его кровати висит надпись:
      "Человек рожден свободным, но всюду скован цепями"?
      По выражению лица Плам он понял, что попал в яблочко, и набросился с новой силой.
      - Как на том гаитянском полотне: "Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?" Ради бога, Плам, не впадай в мистику. Мистические послания погубят твое дело... - Бриз резко оборвал свои насмешки, вспомнив, что ему нужен мир, а не война, и сказал сдавленным голосом:
      - Этого следовало ожидать...
      Плам выкрикнула с возмущением:
      - Поль - это не детская месть!
      - Может быть, неосознанная. Но если нет, объясни, что в нем такого привлекательного. Что ты нашла в этом проходимце?
      Бризу стало не по себе от появившегося в глазах Плам мечтательного выражения и ее смягчившегося голоса.
      - Что я нашла в нем? Простоту, прямоту и мягкость. Поля не пугает этот мир. Он не отличается ни неуравновешенностью, ни излишней рассудительностью, не ищет ни у кого недостатков и ничего не имеет против других людей.
      - Все это больше напоминает монаха, чем мужчину, - усмехнулся Бриз. - Так ли уж страстно он влюблен в тебя?
      - Поля многое привлекает в жизни, но больше всего он дорожит ее простым укладом. Он говорит, что простота приносит счастье.
      - Простота - это что, когда нет центрального отопления? - мерзким тоном поинтересовался Бриз.
      Этот его тон стал для Плам той песчинкой, которая склонила чашу весов в пользу Поля. Ее колебания, не прекращавшиеся с того момента, как она рассталась с Полем, кончились. Она сказала Бризу, что хочет оставить его и жить в Волвере. И объяснила почему. В заключение добавила, что Бриз может остаться ее агентом, но впредь она не намерена выдавать столько картин, как прежде. То время, когда она работала, как фабрика по изготовлению художественной продукции, кончилось.
      Бриз взорвался:
      - Он показался таким необыкновенным любовником, потому что тебе просто больше нечего было делать в той дыре! Ты совершаешь самую большую ошибку в своей жизни!
      - Самой большой ошибкой было бы остаться здесь.
      - Что именно вдруг перестало тебя устраивать в нашей жизни?
      - Наша совместная жизнь стала просто привычкой.
      - А что в этом плохого? Это удобная привычка. Как раз этим она нравится мне. Помнишь, у Томаса Харди Габриэль говорит своей возлюбленной: "Как ни посмотришь ты, тут буду я, как ни посмотрю я, тут будешь ты".
      - Но как посмотреть, если тебя нет дома, Бриз?
      - Не так уж ты скучаешь, когда меня нет дома, - возразил Бриз. - Болтаешь с подругами или заберешься пораньше в постель, чтобы там и поужинать и посмотреть видео.
      - Но не каждый вечер.
      - Ради бога, Плам! Стоит только тебе снять эту паршивую трубку - и ты сможешь отправиться на любую вечеринку в этом городе. И друзей для этого у тебя предостаточно. Я же твой муж, а не сопровождающий.
      - Наверное, поэтому ты никогда не уделял мне достаточно внимания.
      Бриз, удивленный ее непреклонностью, проворчал:
      - Согласен, я не идеальный муж, но последние десять лет в нашей жизни в целом все складывалось удачно. Я давал тебе все, что ты хотела, и все, что мог. Но я не могу превратиться в современного простака только потому, что ты решила, будто в этом году тебе требуется именно это.
      - Пожалуйста, не пытайся...
      Бриз сделал над собой огромное усилие и сбавил тон.
      - Ради бога, измени свое решение. У кого-то бывают любовные приключения в круизах, иные предпочитают иметь их на курортах, но все это лишь небольшое отвлечение от привычной жизни, не более того. Ради бога, - взмолился он, - не разрушай нашу жизнь только потому, что ты провела три недели в сельском раю с молодым новоявленным Торо.
      Опять он попал в яблочко. Плам заплакала:
      - Ты никогда не понимал жизни в Волвере.
      - Потому что я слишком хорошо знаю такую жизнь! В ней нет ни минуты свободного времени. Мой дед был фермером-арендатором, помнишь? Все праздники мы были вынуждены помогать ему, не имея возможности пойти куда-либо. В деревне все время приходится тратить на то, чтобы согреться, вымыться и высушиться. Я знаю, что жизнь на ферме не имеет ничего общего с тем, как ее рекламирует телевидение.
      Они молчали, неотрывно глядя друг другу в глаза, пока Бриз снова не завопил:
      - Разве тебе чего-то не хватает в этой жизни? О боже, какая же ты эгоистка! Тебе надо, чтобы все было по-твоему!
      Плам вспомнила слова тети Гарриет насчет обвинений в эгоизме и резко возразила:
      - Только те мужчины, которые сами любят диктовать, обвиняют в этом женщин. Бриз, у меня никогда не было того, чего мне хотелось. Я имела только то, чего хотел ты. И долгие годы я делала только то, что было нужно тебе. Когда наши желания не совпадали, ты никогда не уступал мне. Считается, что женщины такие изощренные, но мужчины оказываются во много раз ловчее, когда затрагиваются их интересы.
      - Ладно, давай оставим это. Скажи мне, чего ты хочешь?
      - Больше всего я хочу иметь время, чтобы подумать.
      - Думать? Ты хочешь как можно скорее оказаться в постели с этим проклятым французом! - Бриз едва справлялся с голосом. - Ладно. Почему бы нет? Как насчет пары месяцев круиза вокруг Южных Шетландских островов? - Он глядел на нее с мольбой. - Но только после бьеннале. Давай отложим этот разговор о твоем - нашем - будущем на время после выставки.
      Плам покачала головой:
      - Мне не нужен отпуск. После бьеннале я хочу разоблачить того, кто фабрикует эти голландские подделки...
      - О господи, ты все еще носишься с этой идеей?
      - Да, ношусь! И почему бы тебе хоть раз в жизни не сделать то, что хочется мне? Помоги мне найти этих жуликов!
      Бриз заколебался. Тщательно подбирая слова, он устало сказал:
      - Я не считаю, что тебе надо вмешиваться в это, я уверен, что это не твое дело.
      - Но я вот-вот раскрою его! - Плам кратко посвятила его в ход расследования.
      Бриз пришел в ужас. Наконец он выговорил:
      - Ты стремишься к простоте жизни! А сама усложняешь ее, да еще таким опасным образом!
      - Ты не хочешь понять меня!
      Бриз посмотрел на Плам и потряс головой, словно не веря своим глазам.
      - Я не понимаю, что вселилось в тебя в этом году. Ты готова поставить на карту все... Пойми, ты рискуешь не только своим участием в бьеннале, но и своей жизнью. Ты забыла о письмах с угрозами?
      - Эти письма мог послать Лео, - предположила Плам.
      - Лео не имел никакого отношения к поддельным картинам, - категорически заявил Бриз.
      - Почему ты так уверен в этом ?
      - Потому что Лео был убит.., по другой причине.
      - Откуда тебе известно это? Я знаю, полиция считает, что это обычное убийство на почве гомосексуализма, но копы никогда не упускают шанса очернить "голубого".
      Они стояли друг против друга, пока в дверь не постучала временная горничная, которой надо было сделать уборку в спальне.
      ***
      В подавленном настроении Плам вышла из дома прогуляться по парку. Она прошагала несколько миль по лужайкам, обогнула озеро с утками, понаблюдала за детьми на футбольном поле и вскоре оказалась перед входом в зоопарк.
      С тех пор как выросли ее сыновья, она не бывала здесь. И не помнила, как выглядит это убогое бетонное сооружение с его чахлой растительностью, которая должна была заменять природу запертым здесь животным. С ощущением нарастающей тяжести на сердце она шла по пыльным дорожкам, пока не остановилась перед двориком с тиграми. У дальнего края бетонного рва с мутной водой беспокойно расхаживал взад-вперед поджарый и гибкий тигр, как будто был заключен в незримую клетку. Плам видела, как под черно-коричневыми полосами его шкуры перекатываются мощные мышцы.
      Неожиданно тигр замер и медленно повернул голову. Огромные желтые глаза уставились на Плам, и она увидела в них печаль и покорность судьбе. Этот тигр на всю жизнь был заключен в клетку собственного отчаяния. И Плам вдруг поняла, что хотят донести до нее эти глаза-топазы:
      "Ты знаешь, какими был. Ты видишь, каким я стал. Я помню, каким я был. Я знаю, каким я стал. Я не могу изменить свою жизнь. А ты можешь, ты можешь. Посмотри на меня и беги!"
      ***
      Плам уже была на пороге своего дома, когда к нему подкатил новенький "Рейнджровер". За рулем сидела Дженни, с заднего сиденья махали руками Лулу и Вольф.
      - Нравится? - прокричала Дженни, когда все они высыпали из машины.
      - Дела у тебя, должно быть, идут неплохо! - пришла в восторг Плам.
      По лицу Дженни пробежала тень.
      - Папа оставил больше, чем мы ожидали.
      Когда все протопали на кухню (Лулу больше не отпускала Вольфа от себя), зазвонил телефон.
      Это был взволнованный Тоби, которого только что выбрали казначеем студенческого союза после блестящей и стремительной рекламной кампании, проведенной его новой подружкой Венецией, чей отец имел букинистический магазин возле Британского музея. Дело было в том, что в кассе оказалось совсем мало денег, и Тоби спрашивал, не сможет ли Бриз помочь ему поправить финансовое положение союза.
      Дженни и Лулу поздравили Плам с сыном-казначеем, она приготовила шоколадные коктейли и положила в вазочку арахисового мороженого для Вольфа.
      - Теперь расскажи нам остальные новости! Что произошло во Франции! - Лулу не скрывала своего неподдельного интереса.
      Глаза Плам засветились. Им не пришлось просить ее второй раз, и следующие полчаса она без остановки рассказывала о Поле. Подруги были заинтригованы и довольно посмеивались. Но обе они любили Бриза и совсем не знали этого красавца француза, с которым так отменно грешила Плам. Хотя Дженни показалось, что она вспомнила Поля...
      - Уж не тот ли это неуклюжий парнишка с прыщами, которого ты учила плавать?
      Затем Плам поведала им о своеобразной авторской подписи в виде лепестка на картинах, вставляя через слово "Поль говорит" и "Поль считает".
      . - По крайней мере, ты не переживала из-за этих писем с угрозами, заметила Лулу, отбирая у Вольфа банку с малиновым вареньем.
      - Поль говорит, что лучший способ покончить с этими письмами - найти того, кто подделывает картины.
      - Теперь-то уж Бриз, наверное, не отмахивается от твоих открытий? спросила Лулу, оттаскивая Вольфа от холодильника.
      - Нельзя сказать, что мы с ним сейчас воркуем как голубки. Я, конечно, все рассказала ему, но это лишь вызвало его раздражение. Бриз сказал, что, поскольку фальсификатор промышляет на рынке уже долгие годы, с ним можно подождать несколько недель, он никуда не денется, пока не пройдет эта проклятая выставка в Венеции. - Плам повернулась к Дженни. - Ты случайно не передумала ехать?
      - Как можно? А какие ты готовишь туалеты для Италии?
      В разговор вмешалась Лулу:
      - Эй! А где твое кольцо с бриллиантом, Плам? Заложила?
      - Нет, оно в стенном сейфе в моей спальне. Я чувствую себя предательницей, когда ношу его.
      - Предательницей по отношению к кому? - усмехнулась Лулу. В этот момент зазвонил телефон, и Плам взяла трубку:
      - Инид? Да, это я...
      Когда Плам положила трубку, Лулу не выдержала:
      - Давай рассказывай! Мы же видим, что произошло что-то сногсшибательное... Поставь наместо, Вольф. Это корм для кошек.
      Лицо Плам пылало.
      - Действительно сногсшибательное! Инид только что подтвердила, что картину Синтии и картину шведа писал один и тот же человек. Но Амбросиус Босхарт-старший, якобы написавший картину Синтии, жил в периоде 1573 по 1621 год, а полотно шведа, как предполагается, принадлежит кисти Яна ван Кесселя-старшего, который появился на свет только в 1626 году. Так что теперь у нас есть вполне определенное доказательство подделки!
      - И что же, у тебя вскоре будут для полиции два официальных заявления? Синтии и шведа? - спросила Дженни. Плам помрачнела.
      - Здесь не все так просто, потому что картина Синтии была приобретена в Англии, а швед купил свою в Париже. Полиции двух стран придется налаживать взаимодействие по этому вопросу, что скорее всего потребует какого-то времени. Но круг сужается! Инид не называет мне фамилию шведа, но полагает, что тот согласится отказаться от своего инкогнито ради того, чтобы разоблачить мошенника...
      - Значит, ты вот-вот пригвоздишь его? - спросила Лулу.
      - Нет, черт бы его побрал, - в сердцах выругалась Плам. - Я даже не представляю, кто он такой. Лулу, разве Вольфу можно пить кулинарный херес?
      Четверг, 7 мая 1992 года
      Через три дня после того, как Плам вернулась, к ней зашел детектив инспектор Кригг. В дорогом плаще "барберри" он сидел в гостиной и слушал взволнованный рассказ, разглядывая записи и диапозитивы. Закончив, Плам посмотрела на него, ожидая одобрения.
      Он задумчиво постукивал колпачком ручки по зубам.
      - У вас получилось довольно неплохо...
      Плам просияла. Мошенник скоро будет у них в руках. И потенциальный убийца теперь не казался ей страшным. Письма с угрозами мог писать Лео, ведь он был в Нью-Йорке, когда пришло первое, а его смерть свидетельствовала о том, что он был замешан в темных делах. Чем больше Плам раздумывала, тем правдоподобнее ей казалась эта версия.
      - Теперь я могу выйти с этим на французскую полицию, - продолжал детектив. - Но думаю, вы понимаете, что Тонон, возможно, просто еще одно звено в этой цепи. У вас нет убедительных доказательств того, что именно он распространитель фальшивок или их изготовитель. Если бы он был таковым, выйти на него было бы намного труднее, так мне кажется.
      - Да, выйти на него было труднее, чем на всех остальных! - возмутилась Плам.
      - Конечно. Но вы допустили ошибку, вынудив Монфьюма звонить Тонону, не поставив в известность французскую полицию. Они бы отследили номер телефона Тонона и ждали бы в бистро именно в тот момент, когда Монфьюма звонил ему. Это была бы чистая и легкая работа.
      - Вы думаете, Монфьюма просто так назвал бы какому-то жандарму номер телефона, не предупредив немедленно Тойона об этом?
      - Монфьюма сделал бы именно то, что ему было бы сказано в полиции. Там знают свое дело, у них есть свои способы добиться того, что нужно.
      Кригг смотрел на сосредоточенное лицо Плам.
      - И вместо того чтобы устроить ему ловушку, вы вспугнули Тонона. Теперь тот, кто фабрикует подделки, уже Предупрежден и залег на дно, и мы можем никогда не добраться до него... - Хотя он не произнес их, слова "из-за вашего невежества и действий дилетантки" повисли в воздухе между ним и приунывшей Плам.
      Смягчившись, инспектор добавил:
      - Но вы, безусловно, установили факт совершения преступления, миссис Рассел. Когда, по-вашему, следует ожидать официального заявления о подделке от Синтии Блай?
      - Тут вышла небольшая задержка из-за шведа, придется подождать, пока он согласится раскрыть свое имя. Профессор Инид полагает, что это как-то связано с уплатой налогов. А пока Виктор Марш собирается прислать для исследования картину своей жены, что займет, по меньшей мере, три недели. Оба американских владельца воспользуются услугами нашего адвоката, чтобы предъявить официальную претензию Малтби и заявление британской полиции. Детектив записал адрес адвоката Расселов и встал:
      - С этого момента, миссис Рассел, пожалуйста, предоставьте это дело полиции и не забывайте о письмах с угрозами.
      - Я не получила ни одного такого после смерти Лео Манна. Это наводит меня на мысль, что их писал он. Он пытался по-дружески предупредить меня о том, что я прикасаюсь к чему-то опасному, но я не прислушалась. Возможно, он пытался таким образом уберечь меня.
      - Не рассчитывайте на это.
      ***
      Проснувшись ночью, Плам почувствовала, что лежит в объятиях Бриза. Он неслышно вошел в ее спальню, тихо откинул простыни и задрал ее викторианскую ночную сорочку, которую она выбрала только потому, что не хотела, чтобы он видел ее в чем-то полупрозрачном. Теперь он умело ласкал ее груди и прижимался к ней своим разгоряченным от возбуждения телом.
      - Прекрати это. Бриз! - Она высвободила руку и попыталась нашарить выключатель.
      В мягком свете желтой лампы глаза Бриза горели решимостью. Ни слова не говоря, он схватил ее обнаженные бедра и притянул к себе. Задыхаясь, она пыталась высвободиться и одернуть сорочку.
      - Бриз, это же насилие! Если любовь прошла, тут ничего не поделаешь!
      Руки Бриза опять проникли к ней под рубашку. При каждом их прикосновении к груди п6 телу Плам пробегала волна сексуального возбуждения. Когда он попытался целовать ее, она отдернула голову:
      - Ради бога, Бриз, пойми, что я сейчас чувствую. Все кончено. Если бы ты был внимателен ко мне, ты бы понял это! - Она заглянула в его несчастные глаза. - Ну как ты не можешь понять?
      Бриз хрипло пробормотал:
      - Откуда ты можешь знать, не проверив этого?
      Плам помнила, каким волнующим, страстным и любящим Бриз был в постели до того, как секс стал для него всего лишь привычкой. Не потому ли он бросился к другим женщинам? Или это было следствием? Он всегда был умелым, но эмоционально безучастным любовником, хотя она поняла это только после того, как поймала его с той девицей из Аргентины.
      После их примирения Плам всячески стремилась к эмоциональному единению в любви, а не просто к физической близости двух тел в сексуальном наслаждении. Именно тогда она заметила сдержанность Бриза, который словно боялся оказаться беззащитным в своем чувстве.
      Бриз, ощутивший охватившую ее печаль, неверно истолковал ее как слабость и настойчиво зашептал ей на ухо:
      - Конечно же, десять совместно прожитых лет что-то значат. И, конечно же, я заслуживаю доброго слова.
      - Конечно, заслуживаешь. - Ей вспомнилось, как быстро Бриз поладил с ребятами. Как он переживал, когда Макс сбегал из школы. Как он спорил с ней до двух часов ночи, пока она не согласилась купить к шестнадцатилетию "Гоби мотоцикл. Бриз был великодушным и добрым, заботливым и всегда готовым прийти на помощь.
      Словно прочитав ее мысли, он сказал:
      - Как, ты думаешь, к этому отнесутся мальчики? Я им так же небезразличен, как и они мне. Если бы это было не так, я бы хотел иметь собственных детей. Это был хитрый ход. Видя, что Плам растерялась, он добавил:
      - То, что они уже почти взрослые, еще не значит, что они не будут переживать из-за того, что их семья развалилась и они лишились своего дома.
      - Мальчики уже выпорхнули из гнезда, и я только рада этому. К тому же мы с тобой не собираемся испариться. Материнство - это не работа на полную ставку. И добраться отсюда до Бордо можно так же быстро, как до Эдинбурга.
      - Дорогая, дай мне еще один шанс. - Бриз привлек ее к себе. Плам неожиданно ощутила головокружительное желание вцепиться в его тело и предаться чувственному наслаждению от физического обладания друг другом.
      Почувствовав ее возбуждение. Бриз мягко добивался своего:
      - Давай попытаемся сделать так, чтобы у нас вновь все было как прежде, дорогая. - Его пальцы скользнули ей между ног. - Давай забудем все, что я делал и чего я не делал.
      С большим трудом Плам выпуталась из его объятий и выскочила из постели.
      - Извини, Бриз, но это не то, что мне нужно.
      - Ты не проведешь меня. Тебе хочется этого не меньше, чем мне - Нет! Одна ночь секса не поправит наши отношения Почему ты не можешь понять, что между нами все кончено' - Потому что я не верю этому!
      - Ты просто не хочешь взглянуть правде в глаза. Разве ты не видишь, что мы больше даже не друзья? - В глазах Плам полыхал огонь. - Может быть, это началось с тех пор, когда ты стал спать с другими, - я не знаю. Я знаю только, что, когда такое же случилось со мной, я перестала относиться к тебе по-прежнему. Ты думаешь, что случайная связь не имеет значения, если тебя не поймали, а вот я обнаружила, что имеет.
      Бриз попытался прервать ее, но она была полна решимости закончить.
      - Некоторые имеют десятки любовных романов и думают, что у них счастливая семейная жизнь, но так ли это, Бриз? Как можно иметь доверительные и правдивые отношения с человеком, которому ты лжешь? А если интимные отношения не являются правдивыми, то тогда это просто притворство!
      - Мужчины относятся к этому по-другому.
      - Разве? Только тогда, когда это устраивает их. Среди мужчин встречаются большие собственники.
      - Послушай, почему я вдруг стал таким отталкивающим для тебя? И что есть у твоего француза, чего я не могу дать тебе?
      - Себя! Именно потому, что ты не хочешь делить всего себя со мной, у нас нет настоящих отношений, - таких, как у меня с Полем... Только после того, как я поймала тебя с той аргентинской шлюхой, я поняла, что ты прячешь от меня какую-то часть себя, - с горечью добавила она. - Наверное, эта настороженность и отчужденность всегда присутствовали в тебе. Ты, наверное, никогда не доверял мне настолько, чтобы делить всего себя со мной. А я не замечала этого, потому что любила тебя и видела только то, что хотела видеть.
      - Я не говорю, что я само совершенство, Плам...
      - Снаружи ты весьма близок к этому, Бриз. А вот внутри - что у тебя внутри. Бриз? - Плам сцепила руки перед собой. - Я не знаю! Какие страхи, сомнения и разочарования кроются за твоей отчужденностью?
      Поникший Бриз выбрался из постели и схватил с пола свой халат. Плам видела, что он был очень зол.
      - Что, этот проклятый француз околдовал тебя?
      - Не в Поле причина нашего разрыва. Поль возник потому, что наши отношения уже были разорваны, хотя мы еще не понимали этого.
      - И как долго, ты думаешь, будет продолжаться твоя идиллическая и безответственная комедия? - Бриз с силой рванул за концы пояса на халате. - Я тебе скажу, сколько это будет продолжаться. Два года в худшем случае и семь лет в самом лучшем! А что потом?
      - Потом я решу.
      - Я предупреждаю тебя, - прорычал Бриз, - если ты уйдешь от меня, это будет раз и навсегда, Плам. Игра будет закончена, и не чем иным, как разводом. Ты не сможешь вернуться и рассчитывать на прощение. Тебе не двадцать лет.
      Глава 25
      Пятница, 29 мая 1992 года
      Теплый ветерок трепал ее рыжие волосы. Моторная лодка отеля "Киприани" несла Плам через лагуну к кампанилье Сан-Марко - символу Венеции, высившемуся на одноименной площади. Под ее сводчатыми галереями европейские рыцари когда-то запасались провиантом, готовясь выступить в поход. Теперь здесь запасались сувенирами тысяч двадцать загорелых туристов, увешанных фотоаппаратами.
      "Трудно поверить, что это не фантазия и не декорация к оперному спектаклю", - думала Плам в то время, как лодка скользила к причалу и взору ее одно за другим открывались романтические строения центральной Венеции. Вдоль каналов тянулись тронутые временем, но не утратившие своего великолепия дворцы, окрашенные в бледно-розовые, красноватые и всевозможные коричневые тона. Двери и окна их были искусно окаймлены белым мрамором. Сводчатые галереи, тоже из белого мрамора, спускались к частным причалам, обозначенным полосатыми швартовочными столбами, торчавшими из воды.
      В Свой первый приезд сюда Плам очень удивилась, увидев, что Венеция стоит не на воде, а расположилась на сотне мелких островов внутри защищенной лагуны. Острова связывали друг с другом небольшие мосты, перекинутые через узкие каналы, не всегда благоухающие ароматами. Сейчас они были забиты водными трамваями, неповоротливыми гребными лодками, роскошными частными катерами и элегантными черными гондолами, которыми ловко управляли живописные гондольеры в соломенных шляпах с лентами.
      Плам сошла с причала и направилась к площади. С каждым шагом ей казалось, что она становится меньше ростом и идет внутри картин Каналетто или Гварди.
      Они с Бризом остановились в "Киприани", в апартаментах с отдельными спальнями. Их взаимоотношения, внешне дружеские, на самом деле были напряжены до предела. Бриз всячески старался помочь ей и все же постоянно нарушал свое обещание соблюдать перемирие и не упоминать о разводе до окончания бьеннале. Всякий раз он повторял при этом, что у него не каменное сердце. То и дело с языка у него срывались ядовитые замечания по поводу деревенщины в стогу сена и другие не менее обидные колкости, на которые Плам старалась не обращать внимания, чтобы сохранить мир.
      Еще Плам обещала и себе и Бризу, что всю неделю, пока будет проходить выставка, она сосредоточится только на ней и выбросит из головы всякие мысли о голландских картинах семнадцатого века и о своих поисках того, кто их подделывает. В Париж ей не придется возвращаться, Тонона полиция там не обнаружила. Скорее всего он сбывает свои подделки в нескольких странах, скрываясь под разными именами. А теперь, когда он узнал, что за ним охотятся, он, как и предполагал инспектор Кригг, залег на дно и не подает признаков жизни.
      Но прежде чем отложить свое расследование, Плам намеревалась все же воспользоваться случаем и задать несколько вопросов тому, кто до сих пор ускользал от нее, - Чарли Боуману. Отец Чарли консультировал выставку кубистов в Буэнос-Айресе, где они с Чарли находились уже несколько месяцев, а теперь ненадолго вернулись в Европу, чтобы не пропустить это выдающееся событие в мире живописи. В художественных кругах бьеннале вызывает такой же интерес, как чемпионат мира по футболу среди болельщиков. По этой причине Венеция в такие моменты являет собой отчасти карнавал, отчасти картинную галерею и отчасти торговую ярмарку, где из рук в руки переходят предметы живописи и узнаются последние новости.
      В качестве главной участницы от Англии Плам все свое время и энергию была вынуждена тратить на встречи, которые для нее устраивал Бриз. Выступавший в качестве ее агента, он трудился не покладая рук, и ее жизнь грозила превратиться в один нескончаемый и утомительный коктейль длиной в четыре сумасшедших дня официального открытия выставки, когда публичный просмотр еще не начат, но агенты уже проворачивают свои дела и ловят новых звезд, коллекционеры стремятся купить подешевле, подписываются или возобновляются контракты, готовятся показы, планируются книги, устраиваются карьеры и выставки. В эти четыре дня участники стараются уловить первую реакцию на свои новые детища, а пресса берет интервью у всех мало-мальски известных художников.
      Повернув под раскаленным солнцем налево, Плам ускорила шаг, направляясь сквозь толпу на площади к кафе "Флориан", которое до полудня находилось в тени и по этой причине являлось средоточием сплетен и слухов, касающихся бьеннале. Воздух внутри и снаружи за переполненными столиками был пропитан ими. За охлажденным кофе или "беллини" - персиковым соком с шампанским - без конца обсуждались составы отборочных комиссий, жюри, участников и победителей. Любые мрачные предположения тут же находили подтверждения. Шепотом передавались смутные слухи о предвзятости членов жюри. Хотя протежирование в таких случаях было обычным делом, слухи о сговоре и взятках представлялись маловероятными, особенно когда касались известных членов жюри.
      На самом же деле, как хорошо знал Бриз, самым лучшим и дешевым способом воздействия на жюри была пресса... В этом году многие агенты и страны-участницы проводили широкие рекламные кампании, устраивая немыслимые приемы для прессы. Американцы с этой целью пригнали целый самолет со знаменитостями. На французском приеме, как всегда, должен был присутствовать президент Миттеран. Англичане разослали свыше тысячи приглашений на свой костюмированный бал, устраиваемый При свечах во вторник вечером в готическом дворце на Большом Канале, обставленном в стиле восемнадцатого века. Плам, приглашенная на него в качестве почетной гостьи, собиралась предстать в открытом платье из белого шифона с черными пластиковыми звездами по нему и с разрезом чуть выше колена.
      Она добралась до кафе и поискала глазами Чарли. Услышав свое имя, заметила Дженни, махавшую ей из-за столика. Дженни приехала по приглашению обедневшей графини, проживавшей в покосившемся от времени доме на малопривлекательном канале.
      Плам помахала в ответ и направилась к Чарли, который сидел за столиком в одиночестве. Вслед раздавался шепот:
      - Это Плам Рассел, ее выдвинули вместо Ричарда Гамильтона, вы можете поверить в это?
      - Говорят, она уже переспала с членом жюри из Испании...
      - А я слышала, что с американским...
      - Так это точно она?
      - Точно.
      - Говорят, что Бриз предлагал ее каждому в жюри...
      - Вряд ли бы он осмелился, уже несколько лет у нее связь с британским членом жюри...
      - Избавь, господи, от этих сучек! - Плам плюхнулась на стул.
      - И пошлых шуток, - усмехнулся Чарли. - Эта тема бьеннале, "Взгляд женщины", вызывает массу непристойных острот.
      Чарли заказал охлажденный кофе и одобрительно поднял вверх большой палец:
      - Прекрасная экипировка, Плам. - Она была в бледно-желтой шелковой тунике и сандалиях тех же тонов.
      - И твоя тоже, Чарли. - Плам улыбнулась, глядя в темные глаза Чарли, которые на сей раз смотрели без заметного беспокойства. Розовая рубашка на нем была от Диора, а двубортный шелковый костюм - от Армани. Одежда на Чарли всегда сидела и сочеталась самым чудесным образом. Его портил лишь маленький рот с недовольно поджатыми губами, унаследованный от отца.
      Плам подвинула к нему тоненький красный буклет.
      - Я захватила свой каталог, Чарли. Он тебе нравится? - Необыкновенно красочный, он был выпущен Британским советом и включал очерк о творческом пути Плам, два ее интервью выдающимся английским критикам и фотографии работ, которые она здесь выставляла, - тех шести, что были написаны со времени ее выдвижения в прошлом году.
      - Красиво сработано... - После привычного обмена слухами Чарли как бы невзначай поинтересовался:
      - Слышала новость из Лондона о Джейми Лоримере?.. Его только что арестовали.
      - Что? - Теперь она поняла, почему до сих пор не видела Джейми, который всегда останавливался в "Киприани".
      - Да, это так.
      И Плам узнала, что в золотую пору конца восьмидесятых Джейми уговорил многих бизнесменов вложить свои капиталы в его галерею, обещав им большие прибыли от перепродажи картин, для которых он уже нашел покупателей среди коллекционеров и музеев. Поначалу инвесторы получали обещанные прибыли, и даже недавнее падение цен на рынке живописи, похоже, не повлияло на них, доверие к нему продолжало оставаться высоким.
      В действительности же эти платежи производились не из прибыли от продаж, а за счет новых вкладчиков, которых Джейми убедил, что их деньги идут на выгодные закупки картин на дешевом рынке. Но эти картины, указанные в инвентарной описи Джейми, либо вообще не существовали, либо ему не принадлежали. Когда рынок стал рушиться, Джейми запаниковал и, пытаясь возместить потери, бросился играть на фондовой бирже, где его настигло окончательное поражение.
      - В его тайном офисе, - продолжал Чарли, - полиция обнаружила компьютер, подключенный к сети биржи, телетайп, чтобы напрямую делать ставки, выход канала финансовых новостей и закрытого телевидения.
      - Неужели это правда? - Плам с сомнением глядела на Чарли. - Может, просто очередная сплетня?
      - Боюсь, что нет. Жалко, верно? Хотя, - добавил он, - я не думаю, что Бриз огорчится, узнав, что у него стало одним крупным соперником меньше.
      - Бриз сочувствует любому, кто оказался в беде, - быстро возразила Плам. Ей нравился Джейми, и она всегда сожалела, что Бриз питает к нему неприязнь. Но эта новость позволяла ей вычеркнуть Джейми из своего списка подозреваемых. Если бы он был тем, кого она ищет, ему не надо было придумывать несуществующие картины для своей описи, он бы использовал для этого подделки.
      "Это хороший повод, - подумала она, - перейти к цели нашей встречи".
      - Сейчас многие, чтобы спасти свое дело, идут на нарушения закона. Ты считаешь, что Джейми действительно поступил бесчестно?
      - Конечно. Именно поэтому он и арестован - за мошенничество.
      - За обман людей. - Плам наклонилась над столом и посмотрела в глаза Чарли. - Ведь именно в этом заключается мошенничество, не так ли, Чарли? В выманивании денег у людей под фальшивыми предлогами.
      Под пристальным взглядом Плам лицо Чарли стало заливаться краской.
      - Давай забудем об этом, Плам, - торопливо проговорил он. - Я не думал, что ты так расстроишься из-за Джейми.
      - Не только из-за Джейми. - Чарли поежился под ее неотступным взглядом. Есть много способов, чтобы надувать людей в этих играх, не так ли, Чарли?
      Чарли медленно опустил глаза и стал разглядывать свою чашку с кофе.
      Плам не ожидала, что он так легко и быстро сломается. "Из хороших парней не получаются наглые мошенники", - сказала она себе, продолжая давить на него:
      - Чарли, я знаю, чем ты занимаешься, и сообщила об этом английской полиции, она уже работает над этим вместе с французской.
      Чарли поднял на нее испуганные глаза.
      - Что ты знаешь ?
      - Давай махнемся информацией, - предложила Плам. Судя по его растерянному виду, он мог клюнуть на это предложение.
      Чарли сделал усилие, чтобы унять дрожь в голосе, и визгливо произнес необычной для него скороговоркой:
      - Плам, я совершенно не понимаю, что ты несешь. Если ты намекаешь, что я замешан в проделках Джейми...
      - Нет, Чарли, я говорю о твоих собственных проделках.
      - Я не хочу больше выслушивать твои оскорбления! - Он швырнул на стол несколько банкнот и, шумно отодвинув стул, выскочил из-за стола.
      Плам бросилась вдогонку и уже за пределами кафе схватила его за рукав шелкового пиджака.
      - Чарли, никогда ничего не решишь, убегая от проблемы.
      Чарли ускорил шаг.
      - Чарли! - В ее голосе теперь звучала угроза. - Если ты не остановишься, я пойду прямо к твоему отцу и расскажу ему все, что знаю.
      Чарли обернулся и схватил ее за руку.
      - Если ты только приблизишься к моему отцу, я.., я... убью тебя!
      В его глазах она увидела ужас и решимость.
      - Так это был ты, Чарли!
      - Что ты хочешь сказать?
      - Это ты посылал мне письма с угрозами, ты, негодяй! - Плам со злостью вырвала свою руку. - Я иду к Бризу. - Она повернулась и зашагала к лодочному причалу отеля "Сан-Марко".
      Чарли с удивленным видом последовал за ней.
      - Я не писал никаких писем с угрозами! Да и какими угрозами?
      Плам остановилась.
      - Убить меня! - Она обернулась и смотрела на него испепеляющим взглядом.
      Во взгляде Чарли была крайняя степень непонимания.
      - Плам, я никак не возьму в толк... Хватит нести чушь!
      - Не трать время, пытаясь провести меня! - бросила Плам. - Полицию ты не проведешь.
      - Ради бога, Плам, не ходи в полицию. Или мой отец... Хорошо, я расскажу тебе об этом. - Он посмотрел на толпы туристов вокруг. - Где мы можем поговорить без посторонних ушей?
      - В базилике. - Плам кивнула в сторону самой известной в Венеции церкви. У нее не было желания оставаться с ним наедине. После того как он только что пригрозил ей, прежние страхи вновь навалились на нее, и ей не хотелось удаляться от людей.
      Они торопливо пересекли церковный дворик, нырнули под своды и оказались в тишине божественного великолепия. В воздухе курился фимиам. Небольшие группки туристов слушали приглушенные объяснения гидов. В глубине церкви, полускрытая в темной нише, Плам слушала Чарли.
      - Ты должна понять, как это началось, - шептал он. - Всем, и тебе тоже, известно, что мне приходится ухаживать за отцом. Мне и в самом деле жаль старика: он занудный скряга, который так и не оправился после своей голодной молодости, хотя и унаследовал состояние тетушки Поли и смог жениться на моей матери. Любил ли он ее, не знаю. Во всяком случае, ничто не говорило об этом. Но он сноб, а у нее было положение. Она недолго ограждала меня от его дурного нрава, ибо умерла, когда мне было четырнадцать. С тех пор отец стал цепляться за меня. Теперь он полностью на моей шее, как в "Старике и море".
      - И как эта душещипательная история несчастного буржуа привела тебя к мошенничеству? - шепотом спросила Плам.
      - Наберись терпения, - взмолился Чарли. - Мои главные неприятности начались, когда я пошел в университет. Отец уже тогда держал меня на голодном пайке, потому что боялся, что я могу удалиться от него. Он и сейчас бдительно следит, чтобы я не сближался ни с одной из женщин.
      - Так вот почему твои романы лопаются как мыльные пузыри.
      - Они не лопаются. Их вдребезги разносит взрывом, который каждый раз происходит дома.
      - Я думала, тебе нравится быть с отцом. Мне казалось, что это ты цепляешься за него.
      - Упаси бог! - Под неодобрительными взглядами набожных посетителей Чарли понизил голос. - В Кембридже все знали, что отец богат, и не могли поверить, что он не дает мне денег, считали меня скрягой. Мне приходилось доказывать обратное, и очень быстро я оказался по уши в долгах. Отцу пришлось вытаскивать меня. Он был в бешенстве и заявил, что, если такое повторится, лишит меня наследства. - Чарли пожал плечами. - Как всякий нормальный студент, я тогда не очень испугался этой угрозы, полагая, что с ученой степенью и работая я вполне обойдусь без него. Но я ошибся.
      - И что же случилось?
      - Когда я вернулся из Кембриджа, отец не дал мне подготовиться и найти работу... В то время с ним случился инфаркт, и надо было следить, чтобы у него не поднималось давление. Он говорил, что нуждается во мне больше, чем в ком-либо другом. Во всяком случае, до тех пор, пока опять не встанет на ноги.
      - Поэтому ты стал его бесплатным секретарем? Чарли кивнул.
      - Всякий раз, когда я заводил разговор о жалованье, отец начинал визжать, что оплачивает мои счета и дает мне возможность жить в одном из самых шикарных особняков Кента. После этого обычно следовал своего рода подкуп, когда он говорил, что я его единственный наследник и стану однажды обладателем бесценной коллекции картин, так что будет лучше, если я научусь вести его дела. - Чарли помолчал и посмотрел ей в глаза. - Естественно, эта мысль была мне приятна, хотя я понимал, что он может протянуть еще немало лет и нет никакой гарантии, что я получу какое-нибудь наследство... Ты знаешь, какой у него несносный характер.
      - Почему ты до сих пор просто не ушел от него?
      - Каждый раз, когда я говорю себе: "К черту его деньги, свобода дороже", отец не вычеркивает меня из завещания, а делает нечто такое, что я совершенно не в состоянии выносить.
      - И что же он делает?
      - Он начинает рыдать, затем впадает в такую истерику, что мне становится страшно и я вызываю врача. Напичканный успокоительными, он ложится в постель и тихо заявляет, что покончит с собой, если я брошу его, и причитает: "Что сказала бы мать, будь она жива..." Он знает, как вызвать во мне чувство вины. Потом он обещает золотые горы, только бы я остался. Тут я вспоминаю про свое жалованье, и он заверят, что я буду получать его.
      - А потом?
      - Он размышляет над этим неделями, пока не обретет прежнюю уверенность, ведь я-то не ухожу, я с ним. И опять начинает чувствовать себя всесильным, и опять его придирки становятся невыносимыми, и я снова говорю, что ухожу. И опять все повторяется сначала.
      - А ты не можешь уйти, не сообщая ему об этом?
      - Я пытался сделать так, когда уходил жить к Дженни. Но ты же помнишь, как быстро все это закончилось. Однажды вечером отец подкатил на своем "Роллсе", остановился возле дома Дженни и битый час сигналил на всю улицу, звонил в дверь и вопил о пропащем сыне. Когда соседи вызвали полицию, он сказал, что его не впускают в собственную квартиру, и копы заставили нас открыть дверь. Войдя в гостиную, папаша тут же хлопнулся в обморок. Переполох продолжался до пяти утра. Так что я понял, что при живом отце о женитьбе не может быть речи.
      Чарли замолчал в нерешительности.
      - Но если говорить честно, то с Дженни дело не совсем в этом. Я прожил с ней около месяца и вдруг понял, что она, как ни странно, напоминает мне отца. И у меня появилось неприятное ощущение, что я меняю одно ярмо на другое.
      Плам вздохнула.
      - Все та же старая проблема.
      Приняв ее слова на свой счет, Чарли согласно кивнул.
      - Отец всегда был несносным стариком, а тут еще года четыре назад врач по секрету сказал мне, что у него начинает дряхлеть организм и он не может полностью контролировать свое поведение.
      - Старческий маразм?
      - В начальной стадии развития. Пока еще не очень страшно, но у него уже появляются навязчивые идеи, он орет и утверждает, что я задумал избавиться от него, чтобы завладеть его проклятой коллекцией. - Чарли горестно покачал головой. - Я уже говорил, что мне может ничего не достаться... В своей последней злобной попытке отомстить мне он может завещать все Мастерсу.
      - Кому-?
      - Стэнли Мастерсу, - презрительно произнес Чарли, - своему шоферу, работающему у него последние двадцать лет. Визгливый и напыщенный проходимец, которому очень нравится носить форму. У отца так никогда и не раскроются глаза на этого загребущего негодяя.
      Плам припомнился напыщенный человечек с щегольскими усиками.
      - Но с чего бы отцу завещать состояние шоферу.., если только... - Плам посмотрела на Чарли.
      Чарли скривился.
      - Я часто задавался этим вопросом... Бедная мать тоже, наверное, недоумевала... Мастере появился года за два до ее смерти и с того момента был неотлучно при отце. И сейчас тоже всегда с ним. - От возмущения Чарли взвизгнул. - Какими бы ни были его обязанности, ручаюсь, что денежки за них ему обламываются немалые.
      - Тссс! Нас вышвырнут отсюда! - предостерегла Плам, заметив, что на них стали обращать внимание. - Чарли, я никак не пойму, зачем ты рассказываешь мне все это.
      - Потому что я не считаю свой поступок бесчестным, понимаешь?
      - Нет, не понимаю, Чарли. Продавать поддельные картины - это бесчестно.
      - Почему поддельные? Эти картины не поддельные! Одна из женщин прервала свою молитву и обожгла взглядом Чарли, который опять понизил голос.
      - Все картины, которые я продал, подлинные, Плам-Наконец Плам поняла, чем занимался Чарли.
      - Как тебе удавалось подменять их?
      - Я снимал со стены небольшую картину, которая не относилась к числу любимых у отца, и относил ее Биллу Хоббсу. Чтобы у Билла было достаточно времени на изготовление копии, я обычно проделывал это перед тем, как отправиться с отцом в какую-нибудь поездку. Сославшись на то, что забыл чемодан, я бросался в дом, запихивая картину в чемодан, а на ее место вешал ту, что держал у себя в спальне, и прислуга никогда не замечала подмены. К тому же отец часто перевешивает картины с места на место. В запасе у меня было много других объяснений. Если бы кто-то заинтересовался отсутствующей картиной, я бы сказал, что отнес ее, чтобы снять слой загрязнений, но никто никогда не спрашивал.
      - Так ты подменял оригиналы подделками Билла, а после продавал их в Париже?
      - Я думал, ты знаешь об этом, Плам. Конечно, я продавал наименее известные картины отца, о владельце которых ничего не известно.
      - Разве их фотографии не помещались в каталоге "Леви-Фонтэна"?
      Чарли отрицательно покачал головой.
      - Я всегда просил устроить мне частную сделку с каким-нибудь коллекционером и тихо получал свои деньги. Так что картины фактически никогда не выставлялись на аукционах. - Его голос зазвучал вызывающе. - Надеюсь, ты не станешь разоблачать меня перед отцом. Если он оставит все Мастерсу или какому-нибудь приюту для одноглазых котов, я буду утешаться тем, что все же получил какую-то плату за мою каторжную работу. Если же все перейдет ко мне, то это будет означать, что я всего лишь брал кредит из своего будущего наследства. Не так ли?
      Плам было жаль Чарли, который смотрел на нее умоляюще. Но воровство остается воровством, даже если ты воруешь в своей семье.
      Впрочем, для нее важнее было то, что из ее списка выпал еще один подозреваемый.
      Пятница, 5 июня 1992 года
      Такое пышное и претенциозное мероприятие, как Венецианский бьеннале, требует организаторского мастерства международного масштаба. К несчастью, таковое в этом случае отсутствовало, и неразбериха бьеннале стала общеизвестной. Ее объясняли недостаточным финансированием, бюрократическими проволочками и обычным соперничеством между учредителями. Из-за всемирной известности и неизменной скандальности этого фестиваля искусства за ним пристально - по мнению многих, слишком пристально - наблюдало итальянское правительство в лице своих политических истуканов, которые почти ничего не смыслят в вопросах организации и еще меньше в современной живописи. Поэтому власти до последней минуты не принимают никаких решений; чиновник, с которым в марте была достигнута договоренность, к июню может исчезнуть, а его преемник будет все отрицать. В 1974 году из-за грызни между итальянскими политиками бьеннале фактически был сорван.
      Так что к первому понедельнику июня страсти достигают предела, все вымотаны, и от знаменитой сердечности итальянцев не остается и следа. Однако к среде, четвергу и пятнице, которые отведены для частных просмотров, все оживают и устремляются на гондолах и катерах в тенистые сады "Гуардини ди Кастелло". Центральный павильон здесь отведен под международную экспозицию. Вокруг него расположилось десятка три национальных павильонов... Английский выглядел как загородный особняк, немецкий напоминал блокгауз 30-х годов Альберта Шпеера, а русский был чем-то вроде степной юрты. Семьдесят пять специально приглашенных молодых художников выставляют свои картины в длинных переходах "Аперто" - бывшей канатной фабрики, и именно здесь можно увидеть все то новое и противоречивое, что нарождается в живописи: будь то разлагающаяся голова коровы, со значением взирающая на зрителя, или оторванные человеческие головы, со всеми оттенками красок, или пожарный рукав, начиненный мусором с улиц Нью-Йорка...
      Во второй половине дня в пятницу всемирно известное жюри в последний раз просматривает экспозиции и вечером собирается на совещание. В то время как после перерыва на обед происходит голосование, Венеция гудит от слухов. К утру субботы все думают, что им известны победители, но имена, всегда неожиданные, объявляются в субботу вечером. Торжественная церемония награждения проводится на следующий день, воскресным утром.
      ***
      Плам постоянно твердила себе, что ей нечего надеяться на победу, и все-таки в пятницу, когда принималось решение, она не находила себе места от волнения. Не в состоянии сосредоточиться ни над книгой, ни над журналом, она сторонилась всех и набрасывалась на Бриза, когда тот говорил, что все происходящее с ней вполне естественно. Он сочувственно предложил ей заглянуть в галерею "Академия":
      - Карпаччо и Тициан заставят тебя забыть все на свете, Плам.
      Но даже эти великие мастера не смогли завладеть ее вниманием. Она решила прогуляться по городу, который неизменно удивлял ее неожиданно открывавшимися видами за каждым поворотом улицы.
      В больших солнцезащитных очках, с легким шарфом на голове, голубых джинсах и майке она смешалась с толпой и с удовольствием дышала ни с чем не сравнимой атмосферой города. Прогулка действовала успокаивающе, и вскоре она, повернув за угол узкой улочки, оказалась на горбатом мостике, где женщина кормила голубей, сидевших у нее на плечах и на вытянутых руках. Женщина проводила ее улыбкой, и за следующим поворотом взору Плам открылась изящная церковь эпохи Возрождения, потом она вышла на оживленную площадь, еще дальше за чугунной оградой две маленькие девочки в белых платьях играли в крохотном садике, где росли розы ослепительной красоты.
      Вскоре ноги принесли Плам к пустынному причалу с черной гондолой, привязанной к бирюзово-золотистому столбу. Гондолу эту, казалось, сама судьба предназначила для Плам, она странным образом притягивала к себе. В какое-то мгновение она чуть было не села в нее. Но тут с противоположной стороны появилась ничего не замечающая вокруг парочка. Мужчина забрался в гондолу и, обернувшись, галантно протянул руку женщине, помогая ей спуститься, и поцеловал ее. Вслед за ними в лодку прыгнул гондольер и оттолкнул ее от причала. Мужчина со смехом откупорил бутылку шампанского.
      Плам надвинула на нос очки и прикрыла рукой нижнюю часть лица. Она не сомневалась, что Виктор Марш не обрадуется тому, что кто-то видел его с Бетси - главной помощницей Сюзанны.
      ***
      Тем временем члены жюри занимали свои места в зале для совещаний. Можно ли было подозревать их в предвзятости? Конечно. В конкурсе, где принимало участие свыше сорока стран, они, движимые чувством национальной гордости, вполне могли проталкивать вперед своего представителя, как это всегда делается, например, на международных чемпионатах по фигурному катанию.
      Кроме того, на судей влияет многое другое. Две традиционно соперничающих страны могут не голосовать за участников друг друга. Зачастую сказывается сильное предубеждение против Америки, с ее огромными богатствами и многочисленным населением, что, конечно, облегчает выбор участника.
      На решении сказываются также дрязги, зависть и антагонизмы мира самой живописи, равно как и прошлые неудачи и прошлые успехи. Член жюри от Италии всегда очень чувствителен к политической ситуации. А все вместе они очень чувствительны к лести.
      И, наконец, важное значение имеет присутствие в Венеции самого художника, ибо жюри знает, что публика не приходит в восторг, когда под звуки фанфар победителем объявляется отсутствующий участник. В самом деле, он ведь не сможет давать интервью, прославляющие Венецианский бьеннале.
      Обуреваемая всеми этими соображениями, семерка судей расселась вокруг длинного стола, обитого кожей. Во главе стола сидел председатель жюри Ренато Дотелли - советник правительства Италии по вопросам финансирования искусства и личный друг итальянского премьер-министра. Отличающийся изысканными манерами, шестидесятилетний Дотелли считался хорошим председателем и неизменно демонстрировал высокий профессионализм и невозмутимость, которая исчезала лишь при появлении перед ним хорошенькой женщины. Особое пристрастие к женскому полу вызывало его особую неприязнь к гомосексуалистам, это было общеизвестно.
      Обсуждение началось довольно мирно. Прежде всего, как всегда, договорились не судить строго представителей малых народов, таких, как австралийские аборигены. На окончательный выбор победителя это решение, однако, не распространялось.
      Затем количество претендентов на "Золотого льва", присуждаемого лучшему художнику и лучшему скульптору, а также на лучший национальный павильон и "Премию-2000" лучшему художнику в возрасте до тридцати пяти лет было быстро сокращено до десяти в каждой категории.
      Вскоре выяснилось, что американская представительница в жюри - сухопарая и чрезвычайно самоуверенная директриса одного из самых влиятельных в США музеев - уже определила того, кому следует присудить "Премию-2000". Им должен был стать, по ее мнению, молодой еврейский скульптор Саул Абрахам Якоб, глубоко политизированный в своем творчестве и тяготевший к "голубым" в личной жизни. Его огромные фаллические скульптурные группы наделали много шума. Спокойное и бестактное категоричное заключение мисс Элдердайл не вызвало у ее коллег ничего, кроме раздражения.
      Британский судья - ортодоксальный еврей - немедленно бросился спорить с ней. Редактор "Глобал ревю" с дородным византийским лицом и медленной, но гладкой речью был решительно настроен против нашумевшего Якоба, который вызвал целую бурю антисемитских выступлений в прессе.
      В спор вступил испанский судья. Это был влиятельный и просвещенный мужчина, располагавший огромной коллекцией современной скульптуры, смуглый и сверхупитанный. Выходец из бедной деревни в Андалусии, он спорил с такой задиристой агрессивностью, что неизменно добивался противоположного результата. Сейчас он защищал Саула Абрахама Якоба.
      Его прервал энергичный француз. Красноречивый и никогда не упускающий случая проявиться, он всегда подхватывал все самое скандальное. Но Саул Абрахам Якоб, будучи гостем на его приемах, вел себя крайне непочтительно. Непростительная ошибка.
      Когда обсуждение превратилось в шумную перебранку, наиболее убедительное предложение по мирному урегулированию вопроса поступило от японского судьи. Необычно высокого для японца роста, в темно-сером костюме, он производил впечатление в высшей степени авторитетного человека и, будучи директором знаменитого Токийского музея изобразительного и прикладного искусств, отличался необыкновенным чутьем, хитростью и упорством. Он был известен тем, что неизменно добивался своих целей, вначале тщательно маскируя их, а затем пуская в ход свой гибкий ум и умение убеждать.
      Безуспешную попытку восстановить мир предпринял также кряжистый немец управляющий художественным фондом Дитрих, учрежденным его дедом-промышленником на доходы от огромных сталелитейных заводов Рура. Внук был блестящим искусствоведом, но, к несчастью, отличался застенчивостью и немногословностью, поэтому его усилия повлиять на спор оказались тщетными.
      Судьи перешли на крик. Припоминались старые обиды и ссоры. Наконец председатель, которому все это изрядно надоело, к тому же хотелось есть, объявил о вынесении на голосование "Премии-2000", за которым сразу же должен был последовать перерыв на обед. Голосование было тайным, и, пока судьи писали имена своих избранников на полосках бумаги, в зале стояла тишина.
      Президент по понятным причинам проголосовал за итальянскую художницу, работавшую в мистической манере и изображавшую на своих полотнах всевозможные реторты и пентаграммы алхимиков и прочие эзотерические символы.
      Британец и француз проголосовали за индийца, рисовавшего маленькие и холодные сюжеты из потустороннего мира. Японец отдал свой голос самому молодому участнику - скульптору из Швеции, который с большой выдумкой и вкусом использовал в своих работах дерево и другие природные материалы.
      Немец, испанец и американка дружно проголосовали за Саула Абрахама Якоба. Гул возмущения, последовавший сразу за объявлением результатов первого голосования, продолжался в течение всего обеда.
      Ко второму раунду голосования все понимали, что им следует пойти на компромисс, иначе они никогда не смогут принять окончательное решение. Но никто не был настроен сотрудничать с коллегами.
      - Этот мужчина-фаллос наверняка попадет на страницы крупных газет, утверждал француз, - и использует предоставленную нами возможность для своих политических протестов по поводу недостаточного финансирования исследований в области СПИДа.
      - А что в этом плохого? - спрашивала американка, которая и дальше собиралась голосовать так, как подсказывала ей совесть: за Саула Абрахама Якоба.
      Председатель жюри знал, что откровенно порнографический выбор может скомпрометировать бьеннале. Более того, призы должна была вручать жена премьер-министра, которая вполне может отказаться фотографироваться рядом с нагромождением фаллосов. Он решил про себя, что после того, как он продемонстрировал свои патриотические настроения, проголосовав за соотечественника, который все равно не победит, он может теперь отдать свой голос за представительницу Англии Плам Рассел, чьи работы не столь сексуальны, как у Якоба, к тому же она довольно мила и фотогенична.
      Японец терял лицо в случае победы американца. В его музее не было работ Саула Абрахама Якоба, а вот одну картину Плам Рассел и две неплохие работы итальянской художницы они все же приобрели в прошлом году. Не видя больше смысла в том, чтобы и дальше голосовать за шведа, японец решил присоединиться к председателю и отдать свой голос за итальянку. Ему было невдомек, что председатель решил голосовать дальше за Плам Рассел.
      Над столом все еще летали оскорбления, когда президент объявил о втором и решающем голосовании.
      Не проявивший патриотизма в прошлый раз, британский судья теперь отдал свой голос за соотечественницу - Плам Рассел.
      Немец тихо напомнил всем, что бьеннале этого года посвящен женщине в живописи. Никто не обратил на это никакого внимания. Тогда, припомнив ее превосходное чувство цвета, он решил в конце концов проголосовать за Плам, зная, что точно так же поступит его коллега из Англии.
      Француз с испанцем упорствовали в своем первоначальном выборе: француз был за индийца, испанец - за Саула Абрахама Якоба.
      При окончательном голосовании Плам получила три голоса, Саул Абрахам Якоб - два, индийский абстракционист и итальянка - по одному.
      Нет ничего необычного в том, что фаворит после первого круга оказывается вышибленным во втором. И вот, несмотря на возмущенный вопль французского судьи: "Почему опять англичане?", вскоре после полуночи было решено присудить "Премию-2000" Венецианского бьеннале 1992 года английской участнице Плам Рассел.
      ***
      Плам проснулась оттого, что ее тряс Бриз. Голос у него был хриплый и дрожащий:
      - Ты победила'. - Он сам этого никак не ожидал. Это было все равно, что выиграть в лотерею. Вы, естественно, не станете участвовать в ней, если у вас не будет шансов выиграть, но в глубине души, как бы вы ни надеялись, вы знаете: шансы столь невелики, что выигрыш практически невозможен. И тем не менее...
      - Что? - Плам с трудом приходила в себя после глубокого сна, не совсем понимая, где она находится и почему Бриз так сильно трясет ее за плечо.
      - Дорогая, ты победила'.
      Плам рывком села в кровати. Она в Венеции, сейчас раннее субботнее утро, и она только что стала победительницей бьеннале... Нет, Бриз не стал бы так шутить. Она бы убила его за это...
      .Бриз видел растерянность в ее взгляде и затряс головой.
      - Нет! Это не шутка! - Он нежно поцеловал ее в кончик носа. - Я так горжусь тобой, дорогая!
      - Откуда ты знаешь?
      - Об этом знают все. А через час новость станет известна журналистам и фоторепортерам, так что приготовься к их атакам. Официально о твоей победе объявят сегодня вечером.
      Плам не слышала в себе ни радостных трелей колокольчиков, которые, как ей казалось, должны были зазвучать в душе, ни лихорадочного подъема, который должен быть ответом на это известие. Она была просто удивлена, и у нее кружилась голова. И тут же она почувствовала тошноту и бросилась в ванную.
      Закутавшись в пеньюар с оборками до пола, она вернулась и сказала:
      - Все в порядке. Бриз. Я просто не могла поверить. Все оказалось слишком неожиданным. - Она улыбалась, но никак не могла унять дрожь и чувствовала себя обессилевшей и постаревшей лет на сто.
      - Тебе станет лучше, если ты немного поешь. - Бриз посмотрел на нее с нежной гордостью и показал на роскошно сервированный столик с завтраком у окна, в центре которого стояло серебряное ведерко с шампанским.
      Плам съела несколько поджаренных тостов и выпила немного молока, прислушиваясь к пению птиц за окном. В душе у нее тоже поднималось радостное ликование. Она чувствовала себя такой же невесомой, как эти птицы, и способной взмыть в воздух и парить вместе с ними над Венецией с ее островами, розовыми дворцами и висячими мостиками...
      - Внимательно следи за тем, что говоришь прессе, - предупредил Бриз, помни, что твои слова разойдутся по всему миру. Определись сейчас, что ты хочешь сказать, и не давай увести себя в сторону. И не говори ни о какой политике, особенно с итальянской прессой. Я, конечно, буду записывать все сказанное тобой, но они обязательно что-нибудь придумают.
      - Я собираюсь поблагодарить мою маму за то, что она дала мне шанс, и тебя, конечно...
      - Нет, обо мне лучше не вспоминать. Нам не нужна история Свенгали. К тому же это сделает более весомой твою благодарность матери.
      - Бриз...
      - Да?
      - Почему я стала победительницей? Расскажи мне правду.
      - Я не знаю, честное слово, - признался Бриз. - Потом я выясню. А сейчас тебе надо просто свыкнуться с мыслью, что ты победила. - Он отодвинул свой стул и, имитируя судью на ринге, поднял вверх руку Плам. - Дамы и господа, представляю вам лауреата "Премии-2000"..
      Плам вывернулась и, пораженная, уставилась на него.
      - Бриз, разве мне присудили не "Золотого льва"? Бриз рассмеялся.
      - Нет, дорогая, "Премию".
      - Но ведь ее дают художникам до тридцати пяти лет!
      - Совершенно верно.
      - Но мне тридцать семь!
      Они молча уставились друг на друга.
      - О боже! - вырвалось у Бриза. Он тяжело опустился на стул и, швырнув на стол скомканную салфетку, смотрел в бескрайнее синее небо за окном. - Как это случилось? Почему они не обратили внимания на возраст? Почему я сам упустил это, черт побери?
      - Мне было тридцать пять, когда меня выдвинули для участия, - задумчиво проговорила Плам, начиная постепенно понимать, что произошло. - Но это было больше года тому назад, в начале мая 91-го, как раз накануне моего тридцатишестилетия.
      - А тридцать семь тебе исполнилось две недели назад, двадцать четвертого мая. Черт!
      Плам видела, что Бриз напряженно пытается сообразить, как ей сохранить за собой приз.
      - Бесполезно, Бриз. Это главное условие. Они дисквалифицируют меня, как только узнают! В глазах у Бриза мелькнула решимость - Но пока они не знают этого!
      Плам быстро поняла, что он имеет в виду, и затрясла головой:
      - Нет!
      - А почему нет? Мы не будем ничего скрывать. Мы просто не будем акцентировать на этом внимание, хорошо? А потом ты станешь известной всему миру, и, может быть, даже твоя слава увеличится, когда они дисквалифицируют тебя.
      - Нет! Мало того, что это нечестно, но я просто не смогу скрыть это. Каждый увидит по моему лицу, что тут что-то не так.
      - Это не играет роли, когда никто не знает, что именно не так. - Бриз поймал ее руку. - Плам.., если я для тебя хоть что-то значил.., если ты хоть в чем-то чувствуешь себя обязанной мне.., прошу тебя, послушай меня.
      - Нет!
      - Я не прошу тебя лгать, я только прошу подождать объявлять правду, уговаривал Бриз. - И ты, безусловно, имеешь на это право, ведь я правильно указал твою дату рождения в анкете. Они просто не удосужились заглянуть в нее. Да это и неудивительно, ты выглядишь значительно моложе своих лет.
      - Тупые идиоты!
      - Итак, давай сделаем ставку на это и хоть что-то извлечем из сложившейся неразберихи.
      Она заколебалась. Ей приходилось думать не только о себе. Премия во многом была заработана Бризом, который стремился к ней долгие десять лет. Она понимала, что с точки зрения бизнесмена от искусства для линии поведения, предложенной Бризом, были все основания.
      - Бриз, я сейчас не способна здраво мыслить. Мне и в самом деле нездоровится.
      Глава 26
      Суббота, 6 июня 1992 года
      Воздух все еще хранил утреннюю прохладу, когда Плам в белых джинсах и шелковой майке цвета манго подошла к обветшавшему палаццо, где остановилась Дженни. На тротуаре перед домом в уличном кафе под бледно-розовым навесом люди лениво пережевывали свой завтрак или пили из маленьких чашечек крепкий черный кофе, прежде чем отправиться на службу. Темно-красная краска вокруг сводчатых окон дома отслаивалась и висела лохмотьями, обрамлявшие их украшения из мрамора растрескались, а чугунные балкончики под ними, казалось, вот-вот сорвутся.
      Солнечный свет проникал в некогда красивый овальный холл через немытые цветные витражи на крыше и окрашивал в янтарно-красные оттенки крутую мраморную лестницу, по которой Плам тащилась на пятый этаж, где жила Дженни.
      Восторженные телеграммы с поздравлениями пришли в "Киприани" от Макса и Тоби, которых Бриз тайно известил по телефону еще до того, как сообщил самой Плам о ее победе. Но победила ли она? Она безуспешно пыталась дозвониться до Поля, чтобы обсудить свои терзания. Верно ли рассудил Бриз? Что делать ей? Честно и незамедлительно проинформировать Британский совет о том, что она по возрасту не имеет права на премию, которую только что завоевала? Или же ее раздумья о том, что из-за какой-то технической мелочи лишить себя такого престижного приза, есть не что иное, как проявление инфантильности и неспособности, по словам Бриза, видеть мир таким, какой он есть?
      Допустим, она согласилась с Бризом. Допустим, что не сделала никаких заявлений. Но что, если кто-то обнаружит, что ей больше положенных тридцати пяти? И растрезвонит раньше, чем об этом объявит Бриз? Тогда она проигрывает по всем статьям: изведется от угрызений совести и будет публично заклеймена как обманщица.
      Едва переводя дыхание, она постучала в дверь Дженни. На Дженни была лишь черная атласная рубашка. Длинные мокрые волосы падали ей на голые плечи, в руках она держала расческу.
      - Пыталась дозвониться, но не смогла, - отдуваясь, объяснила Плам.
      - Телефон не работает. Как и мой фен... А, ладно, мы проделали весь этот путь сюда не из-за исправной электросети. Входи, дорогая.
      Плам остановилась в дверях. Комната, некогда великолепная, зияла голыми стенами. Под потолком на стенах одиноко тянулся орнамент из ивовых листьев. Большое окно напротив двери было распахнуто, и с улицы доносился веселый гомон здешнего кафе.
      Справа, рядом с давно бездействовавшим камином, громоздился старомодный комод. Под большим зеркалом в вычурной раме стоял столик, заваленный косметикой, бигуди и прочими принадлежностями для ухода за волосами.
      Дженни подошла к зеркалу и поднесла к голове расческу.
      - Собираюсь сделать пробор посередине. Как ты думаешь, мне пойдет? Занятая собой, она уставилась в зеркало.
      Слева от Плам стояла черная кровать с вычурным изголовьем. Она была неприбрана, прямо на простынях лежал открытый альбом. Дженни, несомненно, продолжала следовать наказу профессора Дэвиса, требовавшего каждый день делать по наброску, жертвуя даже завтраком.
      Поскольку сесть было не на что, Плам примостилась на краешке кровати, положила руки на спинку и молча смотрела на Дженни.
      Дженни пробормотала:
      - Если хочешь, можем спуститься вниз и выпить по чашечке кофе, когда у меня высохнут волосы... Эй, а почему ты так рано, Плам?
      - Я получила "Премию-2000", - неуверенно проговорила Плам и увидела в зеркале, как исказилось лицо ее подруги. За растерянностью последовало оцепенение, а затем гнев. Дженни медленно опустила руки. Мокрые пряди желтых волос упали ей на лицо, ставшее бледно-желтым, как церковная свеча.
      - Этого не может быть, - с трудом выдавила Дженни. Плам была ошарашена такой реакцией.
      - Что случилось? Ты не рада моей победе? У Дженни вырвался нервный смешок.
      - Конечно, рада... Какая приятная неожиданность... Поздравляю. - Она повернулась к Плам. - Я ужасно рада за тебя.
      Дженни быстро отвернулась к зеркалу и схватила расческу, не сознавая, что Плам видит в зеркале ее бледное лицо, перекошенное гримасой страдания.
      Плам с удивлением уставилась на подругу.
      - Дженни, тебе нездоровится?
      - Немного устала, вот и все. - Дженни принялась яростно расчесывать мокрые волосы.
      - Но тут есть одна загвоздка. Вот послушай. - Плам откинулась на постели, сцепив руки за головой. От ее движения альбом сдвинулся с места и упал на пол. - И что же мне делать, как ты думаешь?
      Закончив свой рассказ, Плам устало приподнялась и, дотянувшись, подняла с пола альбом. Подогнув под себя ногу, она рассеянно листала его страницы, едва замечая сделанные в нем наброски: какие-то люди в гондолах, кошачья голова, изображение хозяйки дома, затем шли чистые страницы и лишь на самой последней присутствовал тщательно выполненный карандашный рисунок. Маленькая ящерица показалась ей знакомой, но, занятая собственной проблемой, она пропустила это мимо сознания.
      - Так как бы ты поступила на моем месте, Дженни? Призналась или промолчала бы? Я не хочу молчать, а Бриз считает, что это единственное правильное решение.
      Сдавленным голосом Дженни произнесла:
      - Поступай так, как считаешь нужным. - Она потрясла головой, словно прогоняя сон, сделала глубокий вдох и продолжила своим обычным тоном:
      - Лично я не смогла бы спать по ночам, если бы что-то подобное было на моей совести.
      Она посмотрела на свое отражение в зеркале, затем перевела взгляд на видневшуюся в нем Плам с раскрытым альбомом на коленях.
      Расческа выпала из ее рук.
      - Оставь в покое альбом. - взвизгнула она. Плам удивленно подняла глаза. Дженни резко обернулась и завопила:
      - Ты не имеешь права приходить сюда и шпионить за мной!
      И Плам в тот же момент вспомнила, где она видела эту ящерицу: на голландских натюрмортах Сюзанны и Синтии. У нее перехватило дыхание.
      - Так это ты подделываешь картины! Дженни подскочила к ней, вырвала альбом, метнулась к тяжелому комоду у двери и засунула его в верхний ящик.
      - А теперь убирайся отсюда, стерва! Вон!
      Плам оцепенела от неожиданности и во все глаза смотрела, как у Дженни наливается кровью лицо, а в глазах загораются угрожающие огоньки.
      Дженни бросилась к ней.
      - Убирайся и не суй свой нос куда не следует! Пошла вон! Плам ухватилась за чугунную спинку кровати в то время, как Дженни пыталась оторвать ее, прилагая всю свою недюжинную силу.
      В бешенстве Дженни трясла ее за плечи. Кровать скрипела и раскачивалась. Плам втянула голову в плечи и умоляла:
      - Дженни, пусти! - Повернув голову, она заглянула в злые желтые глаза. Что с тобой, Дженни? Ты же одна из моих самых близких подруг...
      - С каких это пор? - истерически взвизгнула Дженни. Подлинные чувства выплеснулись в монологе, который вобрал в себя двадцать лет скрываемой злобы, затаенной ненависти и терзающей зависти:
      - Тебе не надо было все время сидеть на диете, Плам... Ты всегда была хорошенькой... Все мужики бегали за тобой... О тебе писали газеты, а обо мне нет... Все это ты получала, лежа на спине... А теперь твоя слава стала у меня поперек горла.
      Выговорившись, она стала бить Плам головой о чугунные прутья спинки.
      Цепляясь за спинку и пытаясь защищаться от ударов, Плам сообразила, откуда в Дженни такая злоба. Жажда славы у нее, вероятно, была такой же неутолимой, как и ее известная всем жажда любви. Видимо, она надеялась, что беспристрастная благосклонность славы обеспечит снисходительную благосклонность любви, но над всем этим заблуждением у нее преобладало опасение не обрести ни того, ни другого.
      Тем не менее Плам была совершенно сбита с толку. Она вполне могла понять, что другой художник завидует ее успеху, но почему Дженни продолжала изображать подругу? Ответ пришел сам собой: да потому, что она участвовала все в той же игре галерей. Дженни был нужен Бриз с его связями в мире искусства, а на Бриза могла повлиять Плам. Если Дженни не получала приглашения на какую-нибудь крупную презентацию, ей стоило лишь заикнуться, и Бриз тут же доставал его для нее.
      Но это не объясняло, почему Дженни должна была ненавидеть ее уже до того, как к Плам пришел успех художницы.
      Судя по тому, что она говорила, Дженни никогда не относилась к Плам хорошо и тайно завидовала ей еще со времен колледжа. Дружба Дженни с самого начала была фальшивой.
      - Почему? - спросила Плам.
      - Откуда у меня могли взяться дружеские чувства к тебе? - криво усмехнулась Дженни, продолжая бить Плам по спине. - Твой успех должна была иметь я! В колледже все призы были моими! Почему после первых показов ты, а не я, получила благоприятные отзывы? Потому что критики не были беспристрастными! Почему они игнорировали меня и виляли хвостом перед тобой?.. Да потому, что ты спала с влиятельным дельцом! В этом ты, конечно, всегда была не промах!
      - Дженни, прекрати! Мне больно!
      - Что ты делала такого, чего не делала я, кроме того, что спала с Бризом? Тебе повезло, что Бризу нравятся мелкие девки. Тут уж я не могла соперничать с тобой. - Очередной толчок чуть было не свернул шею Плам. - Наконец я поняла, что должна испытать свою судьбу, если хочу переплюнуть тебя.
      - Но зачем, Дженни?
      - Потому что мы начинали одинаково. Но дальше ты стала интриговать и хитрить... - Лицо Дженни покраснело, а голос ее все повышался. - И, наконец, единственный, кого я любила, любил тебя, стерва! - Дженни запустила пятерню в волосы Плам и рванула назад ее голову. - Я сидела без гроша, а ты каталась как сыр в масле. У тебя было два мужа, а у меня ни одного! У тебя двое детей, а у меня ни одного! Мне приходилось жить в трущобах, когда ты царила в белоснежном дворце на Риджентс-парк. Как, по-твоему, я должна была относиться ко всему этому? - Кулаком правой руки Дженни саданула в ухо Плам, и та вскрикнула от боли.
      Плам была как в дурмане, но при этом хорошо понимала - если она выберется отсюда с альбомом набросков, личность того, кто подделывал картины, будет раскрыта; если же она уйдет отсюда с пустыми руками, Дженни немедленно уничтожит альбом и все остальные свидетельства своих преступных занятий. И тогда уже Плам никогда не сможет ничего доказать.
      Надо тянуть время. Пока она в этой комнате, у нее есть шанс, который тут же исчезнет, если Дженни вышвырнет ее отсюда.
      - И не делай такого жалкого вида, - Дженни опять ударила ее и с силой рванула к себе ее голову. - Вспомни лучше, какое прискорбное зрелище ты являла после того, как тебя бросил Джим и ты осталась с двумя щенками, которые не давали тебе рисовать, пока ты не заарканила Бриза. - Она брызгала ядовитой слюной. - Каково было мне, когда я знала, что у меня не меньше таланта? Я не говорю, что я лучше, но, видит бог, и не хуже. Теперь я доказала это! Ты должна это признать!
      - Да, ты провела меня, - задыхаясь, проговорила Плам.
      - И всех этих дутых экспертов, - торжествующе заключила Дженни. - Мои картины оценивались как шедевры!
      - Они заслуживают этого, - поспешила согласиться с ней Плам. Дженни чуть ослабила свою хватку. Почувствовав, что лесть срабатывает, Плам добавила:
      - Профессор Инид Соумз говорила мне, что автор голландских поддел.., картин - просто гений.
      - Правда? Когда?
      Плам чувствовала, как кровь стучит у нее в висках.
      - Я не могу разговаривать с вывернутой головой.
      Дженни неохотно отпустила ее.
      Плам села и потерла горевшую шею. В глазах стоял красноватый туман. Комната приобрела какие-то странные очертания. Она отчаянно пыталась найти выход. Дженни лгала всю свою жизнь, и как теперь определишь, когда она говорит правду, а когда нет?
      Она решила устроить Дженни ловушку.
      - Но Инид сказала, что если бы ты была умнее, то маскировала бы свои подделки реставрационными работами. Дженни опешила.
      - Но я так и делала. Закончив картину, я протыкала ее черенком от метлы. Затем накладывала заплату и восстанавливала первоначальный облик картины, чтобы при ультрафиолетовом освещении в этом месте появлялось темное пятно.
      Дальнейшие пояснения Плам были не нужны. Ей было ясно также, что Дженни реставрировала свои подделки именно так, как это когда-то делал Билл Хоббс.
      Совпадение здесь было маловероятным.
      - Так это Билл Хоббс научил тебя? - тихо поинтересовалась она.
      Свирепый взгляд Дженни подтвердил, что она попала в точку.
      Плам перевела дыхание.
      - Значит, вот как Чарли познакомился с Биллом Хоббсом - через тебя.
      - Это была моя идея подменять картины его отца подделками, - вызывающе объявила Дженни, - но у Чарли не хватало духа заняться этим, пока мы не разбежались с ним. Затем его моральные устои вдруг рухнули. Наверное, потому, что на его следующую любовницу требовалось гораздо больше денег.
      - А как ты познакомилась с Биллом? Я что-то не помню, чтобы видела тебя там.., за исключением одного-единственного раза.
      - Этого было достаточно, - торжествующе заявила Дженни. - По крайней мере, Сила предпочел меня тебе.
      Плам вспомнила те невыносимо трудные времена в начале 1977 года, когда Макс с Тоби находились на попечении се матери в Портсмуте. Она медленно проговорила:
      - Неудивительно, ведь я отказалась спать с ним, а ты нет. Поэтому он уволил меня. Тогда я не могла понять почему, ведь я была хорошим реставратором. Билл объяснил, что у него нет для меня работы, тогда как чердачная комната была забита холстами заказчиков.
      - Сексуальная дискриминация! Это тебе не шутка! - съязвила Дженни. - Хотя и мне было нелегко.
      Еще один недостающий кусочек общей картины занял свое место, и Плам сказала:
      - Это, должно быть, случилось после того, как ты осталась без стипендии.
      Стипендия Дженни была аннулирована в результате изменения в налоговом законодательстве, которое лишало ее отца права на получение помощи от государства. Ему стало не по карману учить дочь в одном из самых престижных художественных училищ в одном из самых дорогих городов мира.
      Дженни презрительно фыркнула:
      - Я не собираюсь оправдываться перед тобой. Я имею право спать с кем мне захочется.
      - Конечно, Дженни, конечно. - Плам встала и попыталась расправить болевшие плечи. "Надо увлечь Дженни к окну, - думала она. - Подальше от двери". У Дженни не должно возникнуть подозрений, если она будет удаляться от комода, в котором лежит альбом с набросками.
      Закашлявшись, Плам медленно приблизилась к туалетному столику и потянулась рукой к коробке с салфетками.
      - Чего я не могу понять, так это... - Она высморкалась, тихо продвигаясь между кроватью и окном, затем повернулась лицом к Дженни. - Как ты могла спать с таким отвратительным стариком?
      Подстегнутая ее словами, Дженни сделала два шага по направлению к ней.
      - Мне нравятся пожилые мужчины, а ему нравилась я. Билл был добрым и заботливым. Прежде всего меня интересовала, конечно, работа. Но Билл оказался потрясающим любовником. - Она мечтательно улыбнулась. - Он знает об анатомии гораздо больше всех молодых, с которыми я спала, - Но с ним нельзя было появляться на людях, не так ли, Дженни? - уколола ее Плам.
      Дженни подошла к ней совсем близко.
      - Билл не был таким лощеным щеголем, который бы тебе подходил? Потому ты и держала свои шашни с ним в тайне?
      После столь длительного молчания Дженни, конечно же, хотелось выговориться, но Плам не знала, сколько еще может продолжаться этот разговор.
      - Ты поступила умно, что держала все в секрете все эти годы.
      Плам, словно бы случайно, взяла со стола тяжелую стеклянную пепельницу. Дженни тут же прыгнула вперед.
      - Поставь на место!
      Изобразив удивление, Плам положила пепельницу на стол. Теперь Дженни стояла у кровати со стороны окна. Задача наполовину решена.
      Плам опустилась на кровать и повернулась к Дженни.
      - И когда же ты начала производить свои собственные подделки?
      Дженни коротко хохотнула.
      - Когда я посоветовала Чарли заняться подменой картин, я подумала, зачем мне, собственно, работать на Билла, если у меня это получается не хуже. Почему вся прибыль от моей работы должна доставаться Биллу, который тут же спускает ее на бегах. Да, к тому времени у Билла уже были проблемы с сердцем, и он поговаривал о том, чтобы прикрыть свое дело.
      - Вот откуда у тебя взялись деньги на покупку квартиры в Крейвен-Хилл-Гарденз! Твои родители ничего тебе не оставили, ты...
      - ..Я заработала их! Каждый пенни! - Дженни торжествовала. - Я всегда считала, что Билл мог брать за картины гораздо больше того, что он брал.
      - И картины стоили того, - чистосердечно призналась Плам. - Твои голландские натюрморты по-настоящему хороши, Дженни.
      Дженни разразилась нелестной тирадой по поводу так называемых знатоков искусства: то, что она называла имитацией, то есть те картины, в авторстве которых она не могла признаться, получало высокие оценки и расходилось за большие деньги, тогда как ее собственные работы напрочь отвергались критиками и вообще не продавались.
      Плам нужно было знать, с кем работала Дженни, - с одним партнером или с целой организацией? Кто распространял подделки? Кто связывал Дженни с Тононом? Она не решалась спросить об этом. Тут надо было действовать в обход.
      - И как только тебе удавалось совмещать два занятия сразу? - восхищенно спросила Плам. - Продавать их, наверное, тебе помогал Чарли?
      Самодовольная улыбка сползла с лица Дженни.
      - Не твое собачье дело. Проваливай отсюда! Плам пришло в голову еще кое-что - Дженни, это ты посылала мне письма с угрозами, которые так напугали меня?
      Догадка оказалась столь ошеломляющей, что в голове у Плам все перемешалось.
      На лице Дженни вновь появилась довольная улыбка.
      - Если ты так напугалась, то могла бы бросить это дело.
      - Поэтому ты рассказала мне, что у Бриза любовная история с другой?
      Улыбка Дженни стала зловещей.
      - Мне надо было отвлечь тебя. Уж слишком близко ты подбиралась. В любви и на войне все методы оправданны.
      Плам задрожала от ярости и, мгновенно забыв о намеченной тактике, метнулась к двери. Дженни бросилась ей наперерез, но сильно ударилась бедром о металлическую спинку кровати и завизжала от боли.
      Этих нескольких секунд Плам хватило, чтобы проскочить мимо нее, рвануть ящик комода и схватить его. Но когда она уже вытаскивала альбом, Дженни прыгнула вперед и со всей силой задвинула ящик.
      Плам закричала от дикой боли, пронзившей руку.
      - Ты сломала мне пальцы! - И, не оборачиваясь, пнула Дженни ногой.
      Замычав от боли, Дженни обхватила Плам за шею и дернулась назад, увлекая ее к кровати. Хотя ее противница была гораздо крупнее и сильнее, Плам в схватке оказалась более подвижной и ловкой.
      Альбом выпал из рук Дженни, и та вновь завопила, налетев на край кроватной рамы.
      Рука Плам страшно болела, но ей удалось опуститься на колени и освободиться из объятий Дженни. Она искала глазами альбом, но не видела его, наверное, он упал под кровать. Плам нырнула под нее, увидела альбом и стиснула его в руке. Но тут Дженни выпрямилась, рванула за край кровати и перевернула ее на бок. Беззащитная, стоя на четвереньках, Плам подалась спиной к окну, прижала правой рукой альбом к груди, а левую выставила вперед, чтобы прикрыться от ударов, которые неминуемо должны были последовать.
      Дженни медленно приближалась к ней с разведенными в стороны руками.
      Плам спиной двигалась к окну и, обернувшись, ужаснулась, увидев внизу, с высоты пяти этажей, мощенный камнем тротуар и бурую воду канала.
      Она вскрикнула, когда руки Дженни метнулись к ее горлу, и они вместе оказались в открытом проеме окна.
      Стиснув горло Плам, Дженни давила на нее всем своим весом, перекидывая ее тело через низкий подоконник.
      Плам пыталась закричать, но из сдавленного горла не вырвалось ни звука. Дженни давила на нее всем своим телом так, что ногой невозможно было пошевелить. Но вдруг Плам сообразила, что руки, начиная от локтей, свободны. Она нашарила пальцами открытые створки рам и изо всех сил рванула их на себя.
      От резкого удара сзади Дженни подалась вперед и ослабила хватку на горле. Плам скользнула под ней на пол и, собрав остатки сил, резко толкнула вверх тело Дженни.
      Дрожащая и задыхающаяся, она услышала страшные крики снизу.
      Глава 27
      Четверг, 11 июня 1992 года
      За иллюминатором самолета, возвращавшего ее в Лондон, проплывали одни лишь перистые облака, не предвещавшие ничего, кроме хорошей погоды. Плам прочла все о последнем спутнике жизни Иваны Трамп и приступила к сказке, в которой принцесса Уэльская, выйдя замуж, превращается в лягушку. Оторвавшись от газеты, она скользнула взглядом по рядам салона и в который раз подумала, а есть ли вообще по-настоящему счастливые люди среди тех, которые имеют все.
      Зевнув, она потрогала желтый шифоновый шарф на шее, под которым скрывались страшные синяки. "Ангина", - объясняла она всем, кто спрашивал. Никто, кроме Бриза и доктора, не видел ее плеч, рук и груди, покрытых жуткими кровоподтеками. Опять подступили слезы. Доктор сказал, что она, очевидно, относится к тем пяти процентам людей, которые, выжив в катастрофе, получают такие же моральные травмы, как и те, кто погиб.
      Все эти дни она неотступно думала о происшедшем. У нее перехватило дыхание, когда перед глазами возникало перекошенное от злобы лицо Дженни со зловещим выражением окончательного триумфа. Ее начинало трясти, когда она вновь ощущала пальцы Дженни на своем горле и страшную тяжесть навалившегося на нее тела, выталкивающего ее с пятого этажа.
      Ее потрясло невиданное предательство Дженни. Даже если бы она обнаружила, что один из ее сыновей тайно ненавидит ее, то и тогда не была бы так травмирована.
      Она теперь не знала, можно ли кому-то верить. И, уж конечно, ни в коем случае собственным суждениям. Она полностью доверяла Дженни и до сих пор не могла понять, как могло так случиться, что ее подруга, которая всегда казалась такой мягкой, доброй, терпеливой и предупредительной, на самом деле испытывала к ней лишь зависть и злобу.
      Бриз не понимал, что она испытала от всей этой истории такой же шок, какой бывает от разбойного нападения, кражи со взломом или от изнасилования. Он сказал лишь, что общество Дженни никогда не доставляло ему удовольствия, и прежде всего потому, что он никогда не доверял ей. Плам знала, что так оно и было. Но почему она не чувствовала того же, что ощущал Бриз? Сейчас он сидел в соседнем кресле и что-то строчил в своем блокноте. Какое-то время она рассеянно наблюдала, как быстро и легко появляются на бумаге слова, написанные размашистым прямым почерком с завитушками на концах букв.
      Она надеялась, что ее поймет Поль. Как она несчастна и как растерянна. Но в их телефонном разговоре его, похоже, больше заинтересовал рассказ о том, как она установила личность мошенника.
      - Что случилось, то случилось и уже миновало, - говорил он. - Конечно, тебе тяжело переносить предательство Дженни, но теперь это уже в прошлом и ты не можешь ничего изменить, так что выбрось это из головы. Но вот то, что Дженни не могла работать одна, очень меня беспокоит. - Поль не сказал прямо, но это означало, что ей все еще грозила опасность.
      Она попыталась позвонить Лулу - наверное, единственному человеку, который мог по-настоящему понять ее растрепанные чувства и разделить их, поскольку Дженни обманывала и ее тоже. Плам страшно хотелось поговорить с Лулу, но не по телефону, а лицом к лицу. Только выговорившись ей, она могла избавиться от этих ужасных сцен, которые до сих пор стояли у нее перед глазами.
      ***
      Дженни летела вниз головой с вытянутыми вперед руками. Находившийся сорока футами ниже парусиновый навес кафе остановил ее падение и спас ей жизнь. Мужчине, на которого свалилась Дженни, повезло меньше: его лицо было впечатано в поднос с завтраком на металлическом столике и сильно пострадало.
      Машина "Скорой помощи" приехала через семь минут. Мужчину с раздробленным носом и ошпаренным горячим кофе лицом, потерявшую сознание Дженни и Плам доставили в госпиталь рядом с церковью Санти Джованни э Паоло. Сюда быстро приехал Бриз и взял ситуацию под свой контроль. Рентген показал, что в руке Плам переломов нет, хотя верхние фаланги пальцев сильно распухли и кровоточили. Дженни увезли в операционную, и Плам с Бризом ждали сообщений о ее состоянии.
      - Она будет жить? - спросил Бриз итальянского хирурга после операции, Хирург посмотрел удивленно.
      - Конечно. Сломанные руки и пара переломанных ребер обычно к смерти не приводят. Вот если бы внизу не оказалось тента, тогда... Но, конечно, она перенесла шок.
      Как потом с досадой вспоминала Плам, силы в этот момент покинули ее, и она потеряла сознание.
      ***
      По пути в отель "Киприани" Бриз шипел:
      - Я был круглым идиотом! Мне следовало бы знать, что такое может случиться. Я должен был предостеречь тебя, Плам.
      - Откуда ты мог знать?
      - Мне приходилось не раз наблюдать подобное. - Он в отчаянии запустил пятерню в волосы. - Когда кто-то срывает банк, это очень неприятный момент для остальных участников игры. Они с тоской думают: "Почему он, почему не я?" И начинают копировать то, что сделал более удачливый человек. Но как бы они ни старались, им не удается добиться того же. Вот тогда-то зависть и злоба начинают точить их, как червь яблоко.
      - И в конце концов яблоко становится гнилым и отравленным.
      Бриз взял руку Плам. Пальцы ее, несмотря на жару, были ледяными.
      - Надо разумно подойти к этому делу, - мягко проговорил он. - Нам не нужен скандал. Не надо, чтобы твое имя связывали с Дженни в этой истории, которая может быть изображена как пошлая кошачья драка. Нам не надо, чтобы ты предстала перед итальянским судом за попытку убийства, и нам не нужен процесс по обвинению тебя в клевете, который вполне может состояться, если ты скажешь о Дженни что-то, чего не сможешь доказать... И не надейся, что она не пойдет на что-либо подобное.
      ***
      Жизнерадостная стюардесса взяла у них заказ на напитки, а Плам вновь задумалась о том, как все-таки Дженни удавалось успешно распространять подделки и добывать фальшивые свидетельства. У нее должен был быть хотя бы один сообщник, но кто он?
      Подозреваемых у нее больше не оставалось. Джейми Доример и Чарли совершали преступления, но не те, которые интересовали Плам. Британская полиция сняла подозрения с Ричарда Степмана, который много помогал ей после бьеннале, когда не было отбоя от прессы. А несчастный Лео был мертв.
      Когда стюардесса склонилась над ними, подавая шампанское, Плам взглянула на Бриза:
      - Почему ты так уверен, что Лео не имел отношения к поддельным картинам?
      Бриз подождал, пока уйдет стюардесса, и прошептал:
      - Потому что Лео был распространителем наркотиков. Иногда он снабжал меня небольшим количеством кокаина для вечеринок. Он прикидывался, что подрабатывает водителем грузовика на стороне, но это было лишь прикрытием. Он не вывозил картины, а ввозил героин, марихуану и кокаин.
      Теперь ей стали понятны некоторые вещи, удивлявшие в Лео. Его связь с преступным миром не только объясняла его смерть, но и то, почему он так много знал о преступной деятельности.
      - Бриз, но кое-что по-прежнему кажется мне неясным.
      Накануне Нового года, когда я впервые увидела натюрморт Сюзанны, почему ты был так решительно против того, чтобы я занялась расследованием? Ты привел мне массу доводов против моих поисков, но мне кажется, что здесь есть что-то еще.
      Бриз отвернулся и с несколько сконфуженным видом смотрел в иллюминатор.
      - Когда Сюзанна попросила Виктора купить ей того ван дер Аста, Виктор позвонил мне и поинтересовался надежностью заведения Малтби. Я связался с Малтби и.., они согласились выплатить мне скрытые комиссионные.
      "Я так и знала", - подумала Плам.
      - Так вот почему ты не хотел, чтобы картину вернули Малтби! В этом случае тебе пришлось бы возвращать комиссионные!
      - Мне не хотелось терять доверие Виктора. Но это как раз и произошло.
      В прошлый понедельник Бриз рассказал Виктору о том, кто является автором подделки. Виктор немедленно дал понять, что больше не может полагаться на Бриза как на знатока старинной живописи и как на человека, способного решать соответствующие проблемы.
      - Но он остался доволен тем, что мы нашли фальсификатора, - заметила Плам. - Мисс Орбах уже отправила картину Сюзанны в Лондон для исследования в институте.
      Бриз глотнул шампанского.
      - Кстати, я говорил тебе, что у Виктора серьезные отношения с Бетси?
      - Подозреваю, что ему надоело, возвращаясь по вечерам домой, находить там сплошные декорации для рекламирования образцового домашнего хозяйства. А как ты это узнал?
      - Он сказал, что строит новый дом в Уэстбери на Лонг-Айленде, Проект совершенно новый и представляет собой идеальную картинную галерею для его коллекции.
      - У него одних только моих картин хватит на целую галерею. Поэтому он водил меня по Венеции, как собственную лошадку, которая победила на бегах... Кстати, ты не говорил ему о загвоздке с моей премией?
      - Ну уж нет, я никогда не сообщаю клиентам ничего негативного. - Улыбка исчезла с лица Бриза, когда он припомнил все, что им пришлось пережить в ту субботу.
      Бриз переговорил с представителем Британского совета, и они вместе предложили председателю жюри внести задним числом поправку в квалификационные условия. Иначе организаторы бьеннале представали вопиюще некомпетентными. Они теряют популярную победительницу, а следующий их избранник будет чувствовать себя незаслуженно получившим премию, общественность же окажется в крайнем замешательстве.
      Представитель Британского совета напомнил председателю, что прецедент имел место в 1990 году, когда приз был присужден тридцатишестилетнему Анишу Капуру.
      После этого квалификационные условия претерпели некоторые изменения и в официальном пресс-релизе появилось сообщение: претендентами на "Премию-2000" могут быть те, кому на момент представления исполнилось тридцать пять лет.
      Вспомнив о чем-то, Бриз с улыбкой повернулся к Плам:
      - Я действительно горжусь тобой - и по многим причинам. - Он сжал руку Плам так, что кольцо с бриллиантом впилось ей в кожу. - Пожалуйста, не разрушай наш брак. Дай мне еще один шанс.
      Плам поняла, что период умолчания закончился и что ей предстоят два часа уговоров. Она почувствовала себя совершенно разбитой. Последние несколько дней Бриз помогал ей как никто другой. Ей будет трудно держать оборону. Бриз тихо добавил:
      - Я понимаю, что многое должно измениться, и прежде всего мое поведение.
      Плам поставила бокал с шампанским и смотрела на него в замешательстве.
      Изображая беспечность, Бриз сказал:
      - Послушай, если тебе так необходима эта связь с... Полем... - Он произнес это имя так, словно оно грозило застрять у него в горле. - Я готов закрыть на все глаза и дождаться, пока это увлечение пройдет. Я готов пойти на все, чего тебе захочется. - Он наклонился к ней и зашептал:
      - Ну, не считаешь же ты на самом деле, что решить проблему взаимоотношений можно, только разорвав их? Я люблю тебя, Плам, клянусь тебе, люблю. И я хочу оставаться твоим мужем. Хочу, чтобы все у нас было, как в первые дни после нашей женитьбы.
      Плам печально покачала головой:
      - Мы уже не те, что были.
      - Неужели я так сильно изменился?
      - Десять лет жизни не могли не изменить нас. Только сейчас Плам поняла, что, пока она на свой страх и риск вела поиски преступника, та уверенность, которую она ощущала в себе только за мольбертом, распространилась на все остальное в ее жизни. И потому теперь, вместо того чтобы сомневаться, достойна ли она Бриза, Плам раздумывала, тот ли он, кто нужен ей.
      - Бриз, ты уже не тот, каким был, вот и все, - мягко добавила она.
      - Вряд ли это моя вина! - пытался оправдаться Бриз. - Это трагедия всех браков: женщина ждет, что мужчина будет меняться так, как ей хочется, но это никогда не происходит. Мужчина же рассчитывает, что женщина всегда будет оставаться точно такой, как была, но этого тоже никогда не бывает.
      - Я тоже изменилась, - задумчиво произнесла Плам, размышляя о том, почему Поль понимает ее так быстро и легко, а Бриз, сколько она ни старалась, так и не мог постичь того, что в жизни двигало ею.
      - Если ты меняешься, то почему ты думаешь, что это заказано мне? Если ты считаешь, что заслуживаешь лучшей доли, то почему бы не попробовать получить ее со мной?
      Бриз говорил искренне, Плам это знала. Ей вспомнились все те годы, что они провели вместе. А к мыслям о Поле стало примешиваться чувство вины. Любила ли она его? И стала бы она замышлять свой уход от Бриза, если бы у нее не появился Поль? Может быть, Поль - это просто предлог, чтобы вырваться на свободу? Что, если она окажется в одиночестве? Боится ли она этого?
      Бризу вдруг показалось, что он догадался, в чем причина ее непредсказуемого поведения:
      - Может быть, у тебя ранний климакс?
      - Нет, но если говорить о нем, как о перестройке, то у меня климакс женской личности, - обиженно сказала Плам. Сколько раз она пыталась ему объяснить, что не чувствует в своей жизни равновесия, что чаша весов, на которую брошены карьера и деньги, слишком уж перевешивает ту, на которой находится вся остальная жизнь. - У нас разные ценности. Тебе нужны деньги и успех...
      - Можно подумать, что тебе они не нужны, - прервал ее Бриз. - Вспомни, каково жить в бедности и не иметь успеха. Кроме ужасных неудобств, это еще и непереносимо в моральном плане. Но, допустим, ты обнаружила, что не в деньгах счастье. Так в чем же тогда?
      - В доверительных отношениях. В отсутствии спешки. В любимой работе, но только когда ее не слишком много.
      - Правильно ли я понял, что тебе надоело заниматься живописью? Мне казалось, ты любишь свою работу.
      - Я еще и человек, кроме того, что художник, и хочу чувствовать себя полноценной личностью во всем.
      - Все хотят этого, - успокаивающим тоном произнес Бриз. - Вот почему многим женщинам нужна карьера, а не просто работа. Они хотят не только получать за свой труд хорошие деньги, им необходимы признание, известность, уважение.
      Бриз был доволен собой. Он так и предполагал: это у нее были поиски собственного "я". Чего уж тут удивляться, когда в каждом популярном журнале и в любой телевизионной передаче без конца причитают о необходимости совершенствования личности. Он заметил, что множество самовлюбленных женщин со скромным образованием вдруг стали требовать от жизни всего на свете. Они захотели быть вечно молодыми и красивыми. Они вздумали иметь и свободу, и семью одновременно. Им хотелось получать удовольствие от секса и в то же время иметь право заявить в любой момент, что устали от него. А теперь женщине девяностых захотелось найти свою цель в жизни и достичь ее.
      - И еще мне бы хотелось почувствовать себя независимой, - тихо добавила Плам. Бриз начал раздражаться.
      - Но ты и так независима, Плам. Ты одна из немногих по-настоящему независимых женщин в западном мире. Вряд ли у каждой имеется свой капитал.
      - Да, действительно, я заработала целое состояние, но у меня нет времени, чтобы воспользоваться им. Поэтому я пришла к выводу, что время дороже денег. И теперь я хочу иметь достаточно времени и сил, чтобы радоваться простым вещам в жизни, не испытывая никакого давления.
      - Разве все мы не хотим того же самого?
      "Она просто устала, - думал Бриз. - Огромное напряжение бьеннале плюс потрясение от этой истории с Дженни. Ей нужно отдохнуть, и она снова придет в нормальное состояние". Он похлопал Плам по руке.
      - Я организую тебе пару недель отдыха. Плам сердито сказала:
      - Отныне я хочу сама решать, что для меня хорошо, а что нет. Я сама разберусь, надо ли мне ехать отдыхать. Мне просто хочется побыть предоставленной самой себе и денек-другой подумать без помех. Я чувствую, что моя карьера взяла меня за горло. Меня угнетает пустота внутри, и я не успокоюсь, пока не выясню, откуда она. Если самореализация не сводится к созданию домашнего очага и достижению успеха в работе, тогда в чем она?
      - У тебя есть все, что нужно женщине, чтобы быть счастливой...
      Плам подумала об Иване Трамп, принцессе Уэльской и других женщинах, у которых, казалось, было все - дети, красота, богатство и положение в обществе. Но почему-то они не казались счастливыми.
      Едва совладав со своим голосом, Бриз сказал:
      - На самом деле тебе нужен предлог, чтобы слетать к своему любовнику во Францию и подольше поваляться с этим мерзавцем в постели. Твои поиски своего "я" - всего лишь предлог для того, чтобы вернуться к этому новоявленному Руссо и поскорее заняться с ним сексом.
      - Дело не в Поле, а во мне, - спокойно возразила Плам. - Я ищу счастья и согласия с собой.
      - Пристегните, пожалуйста, ремни, - прозвучал голос стюардессы.
      Глава 28
      Четверг, 11 июня 1992 года - Лондон
      В тот вечер, поедая гамбургеры на кухне. Макс и Тоби были необычно притихшими. Они узнали из газет о происшествии с Дженни, а затем от Бриза о ее предательстве и о том, что произошло на самом деле. Мальчики сразу почувствовали и натянутые отношения между Плам и Бризом. За ужином Макс настороженно поглядывал то на мать, то на Бриза, они же обращались друг к другу подчеркнуто вежливо. Тоби ни разу не поднял взгляда от тарелки и не произнес ни слова.
      На следующее утро, когда Плам забрела в кухню, чтобы выпить чашку чая, она обнаружила Макса, который просидел там всю ночь, делая тосты. Ясно заученными словами и слегка смущенным голосом он сказал:
      - Тоби и я.., ну, мы оба хотим, чтобы ты знала, что мы считаем Бриза прекрасным человеком и хотим, чтобы ты понимала это, ма. После всего того, что он сделал для нас, наши чувства к нему не могут измениться. Но мы твои сыновья, ма, и, что бы ни происходило, мы хотим, чтобы ты знала, что мы всегда будем поддерживать тебя.
      Плам молча обняла сына.
      Плам нежилась в своей черной мраморной ванне, когда зазвонил телефон. Она взяла трубку.
      - Здравствуй, мам.., нет, не слишком рано, я встала, ведь уже почти девять. Да, мам, чувствую себя так же, как вчера... Да, уставшая и счастливая... Да, хорошо быть дома... Да, я знаю, мальчики гордятся мной.
      Плам выслушала мнение матери о последнем скандале в королевском семействе. Затем голос у матери сделался неуверенным:
      - Ты какая-то молчаливая сегодня. Неважно себя чувствуешь, дорогая? У тебя, наверное, расстройство желудка от непривычной пищи? Так в чем дело, дорогая? Расскажи своей матери...
      Плам разрыдалась.
      - Нет, ничего, правда, мама...
      - Не будь глупышкой. Расскажи своей старой матери, в чем дело, и будь хорошей девочкой.
      Материнский голос заставил ее вспомнить, что она говорит с единственным в мире человеком, которому всегда доверяла. И сбивчиво поведала ей о предательстве Дженни.
      Из Портсмута немедленно последовали слова поддержки и сочувствия:
      - Змея.., пригретая на груди.., моя бедная девочка... Она никогда не нравилась мне.., ее глаза всегда напоминали мне моего дядю Альберта, который сбежал со сбережениями своей матери...
      - Никогда не думала, что ты поймешь мои чувства, мам.
      - Конечно, я понимаю тебя! Ты чувствуешь себя осиротевшей, ты скорбишь об утраченной дружбе. Ты злишься и негодуешь. Тебе тоскливо и одиноко. Утрата есть утрата. С ней всегда трудно смириться.
      Через полчаса, когда Плам рылась в корзинке с почтой, позвонил Джим, чтобы обсудить летний отпуск, который он обычно проводил вместе с Максом и Тоби в суровых и напряженных походах. В августе этого года они замышляли пройти на байдарках по французскому Горж-де-Вердон, который был чем-то вроде американского Гранд-Каньона в Аризоне.
      - Джим, почему бы тебе не обговорить все эти детали с самими мальчиками? устало спросила Плам. - Это было бы проще. И потом, как ты можешь рассчитывать, что я куплю для вас все это снаряжение в магазине армейских товаров, когда я ничего не смыслю в нем? Почему бы ребятам самим не сходить на Лоуренс-Корнер за всем этим?
      Она подумала, что Джим мог бы поздравить ее с победой на бьеннале, тем более если собирался взвалить на нее все эти сборы.
      - Плам, от тебя рукой подать до Лоуренс-Корнер, так что это не займет у тебя много времени, а деньги я, естественно, отдам, - упрашивал Джим. - Мне же на это надо потратить целый день.
      - Ладно, читай список еще раз, - смирилась Плам. Джим помедлил.
      - Ты получила мои цветы?
      - Ты послал мне цветы? - Плам не смогла скрыть удивления.
      - И поздравления, конечно. Все мы очень гордимся тобой. Ты уже стала здесь у нас легендой. Наша самая знаменитая ученица. Ты, наверное, вне себя от радости. А как Дженни с Лулу?
      - Ох, Джим... Ты не знаешь, что случилось... Я так расстроена из-за Дженни... - Джим, который когда-то учился вместе с ними, поймет ее боль из-за предательства Дженни. Когда Плам рассказала ему обо всем, он сначала не поверил, а затем пришел в бешенство, когда понял, что Тоби с Максом могли лишиться матери.
      Плам рассказала Джиму о своих поисках изготовителя подделок, которые привели ее к Дженни, о зависти Дженни и, наконец, об инциденте в Венеции.
      - Я не могу не думать об этом происшествии, - заключила она.
      - Попытку убить тебя не назовешь происшествием! - возмутился Джим. - Так ей и надо, что она оказалась в госпитале. - И поинтересовался:
      - Сколько она там пробудет?
      - Она прилетает с матерью в субботу вечером, - угрюмо сообщила Плам. После чего у меня вряд ли будет шанс получить прямое подтверждение того, что она занималась подделками.
      - И что тогда? Полиция?
      - Думаю, да. Хотя мне нужно иметь прямые улики против Дженни, прежде чем идти в полицию.
      - Разве их у тебя недостаточно?
      - Прямых - нет. Мне надо найти тайную мастерскую Дженни - не ту, что в ее квартире, а то место, где она занималась всем этим. И найти ее мне надо до субботы, до ее возвращения.
      - И как ты собираешься сделать это?
      - Собираюсь побывать в ее квартире и поискать там улики. Дженни допустила ошибку, нарисовав ящерицу в обычном альбоме. Она могла допустить ее еще раз.
      - Альбомы похожи, - задумчиво произнес Джим. - Дженни, наверное, схватила его, когда укладывала вещи, забыв о том, что начала отрабатывать в нем элементы подделываемых картин. А ты уверена, что у нее есть тайная мастерская?
      - Я никогда не видела ничего похожего на голландские натюрморты в ее маленькой мастерской.
      После некоторых колебаний Джим проговорил:
      - Послушай, я знаю, это меня не касается, но мне кажется, что ты не должна ходить туда одна. Это может быть опасно. Ты только что говорила, что у Дженни должны быть сообщники. Разве Бриз не может пойти с тобой?
      - Я же говорила тебе, что Бриз взвивается до потолка, когда слышит от меня об этом деле. Он сделает все, чтобы остановить меня.
      - Я бы мог приехать на денек в Лондон, если хочешь, - предложил Джим. - И пойти с тобой в квартиру Дженни, а заодно уж купить походное снаряжение. Я чувствую, что не могу взвалить это на тебя в твоем теперешнем состоянии.
      - Я собиралась попросить Лулу сходить со мной на квартиру Дженни.
      - Нет, тут нужен мужчина, Плам... Тебе может понадобиться защита. Дай-ка я подумаю... Утром у меня занятия, потом ленч с лектором..'. Я могу успеть на поезд в два двадцать, он приходит на вокзал Ватерлоо в четыре... Давай встретимся у тебя в четыре тридцать.
      - Я могла бы встретить тебя на вокзале, - предложила Плам, тронутая его участием. Она с грустью отметила, что Джим стал намного уравновешеннее и мягче с тех пор, как женился на Салли.
      - Нет, не встречай меня. Поезд может опоздать.
      - Я не уверена, что мне следует впутывать тебя в это дело.
      - Плам, если в этом нет ничего опасного, то тут не о чем говорить, а если это опасно, то ребята мне не простят.
      - Но ты не расскажешь Тоби и Максу? Я не хочу, чтобы они беспокоились... И не побежишь у меня за спиной докладывать Бризу?
      - Я не скажу никому, - пообещал Джим.
      ***
      Еще через полчаса раздался звонок от Лулу, которая только что отвела Вольфа в детский сад. Услышав ее веселый голос, Плам опять не удержалась от слез и, шмыгая носом, поведала о том, что случилось с Дженни.
      - Это как непрерывный кошмар, только наяву. Послетравматический стресс, так они это называют.
      - Бедняжка. - Сочувствие в голосе Лупу заставило Плам разрыдаться еще сильнее. - Послушай, а ты уверена во всем? У меня это просто не укладывается в голове. Слава богу, что с ней ее мать... Мне становится не по себе при мысли о том, что Дженни в таком состоянии лежит в одиночестве в иностранном госпитале, где не может понять даже медсестер...
      - А как же я, Лулу? Чем я заслужила такое? Если ты на стороне Дженни, я не хочу даже видеть тебя.
      - Я на стороне каждой из вас, - упавшим тоном произнесла Лулу. - Плам, дорогая, перестань плакать, пожалуйста... Вот черт, я не могу приехать к тебе. Этим утром ко мне на беседу должна прийти новая сиделка... Почему бы тебе не подскочить ко мне? Захвати диапозитивы этих голландских картин - у меня есть кое-какие идеи. Тебе, наверное, еще нужны косвенные улики?
      - Все, какие только можно найти. Я выезжаю прямо сейчас.
      - Кстати, пока ты была в Венеции, полиция арестовала одного наркомана, который признался в убийстве Лео.
      Один из его клиентов. Он, очевидно, думал, что в доме у Лео была припрятана заначка, а Лео проснулся и напугал его.
      - Бедный Лео. Какая глупая смерть...
      ***
      ...Как и тетя Гарриет, Лулу жила на кухне, которая, правда, была не столь элегантной. Окна выходили на унылые задворки Бейсуотер-стрит. Джунгли, которые Лулу изобразила на стене, больше не выглядели такими оригинальными и веселыми, как тогда, когда в кухне ничего другого не было, а казались заброшенными и гнетущими, как ночной клуб в дневное время. На дешевой пластиковой столешнице лежали остатки завтрака, открытый альбом с набросками, костяная фигурка кота, мотоциклетный шлем, несколько видавших виды игрушек, включая безглазого и потрепанного медвежонка, с которым Вольф ложился в кровать.
      - У тебя есть аспирин, Лулу? - Плам бросила свою бордовую замшевую сумочку на стол и села, подперев подбородок руками. Кольцо с бриллиантом смотрелось странно на ее руках с неухоженными ногтями.
      - Нет, к сожалению. Выпей чашку кофе... Ой, как ужасно ты выглядишь, дорогая! - Лулу заглянула в ее фиалковые глаза, опухшие и покрасневшие.
      Плам опять начала всхлипывать.
      - Лулу, ты же понимаешь, что я чувствую? Если от мужчины еще можно ждать такого предательства, то от женщины - никогда.
      - Особенно от той, кого считаешь свой сестрой, - мрачно заключила Лулу. Я тоже в полном замешательстве. Если Дженни симулировала свою дружбу с тобой, то как тогда она относилась ко мне? Если ты не можешь доверять ей, то как могу я? Все эти годы, она, очевидно, только разыгрывала перед нами роль подруги, скрывая свои истинные чувства... Я уже не уверена, знаю ли я эту женщину. И хочу ли знать.
      - Как могла подруга пойти на такое?
      - Она никогда не была подругой, - печально проговорила Лулу. - И теперь это доказано.
      Плам высморкалась, выпила немного чаю, заваренного на травах, и несколько приободрилась.
      - Лулу, у тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, где Дженни фабриковала эти натюрморты?
      После нескольких минут раздумий Лулу предположила:
      - Может быть, она использовала для этого свою бывшую берлогу на Уэстборн-Гроув. Плам удивленно проговорила:
      - Я думала, что она окончательно отказалась от нее, когда переселилась на Крейвен-Хилл-Гарденз.
      - Нет. Я как-то спросила ее, не могу ли я потихоньку использовать ее старую мастерскую в подвале - арендная плата за нее была мизерная, но Дженни сказала, что держит там свои вещи.
      Плам уставилась на Лулу:
      - Где я могу раздобыть ключ от нее ?
      - Не имею понятия. Может быть, Дженни оставила его у соседей? Если так, то ты можешь попытаться проникнуть туда. - Но они обе понимали, что Плам в своем бежевом шелковом костюме с брюками-клеш ничего, кроме враждебности, не встретит со стороны выходцев из Вест-Индии и безработных ирландцев, живших на пособие в наводненных крысами трущобах Уэстборн-Гроув.
      - Нет, Дженни вряд ли доверила бы кому-нибудь ключ от мастерской, где стряпаются подделки. Мне кажется, ключ должен быть где-то в ее квартире.
      Плам посмотрела на часы. Одиннадцать. Надо торопиться. Глупо ждать еще пять с половиной часов, когда приедет Джим, тогда как она может попросить смотрителя впустить ее в квартиру - он видел ее десятки раз и вряд ли откажет ей в этом. Ей нужен только какой-то благовидный предлог, чтобы он вошел туда вместе с ней. Если там ее будет караулить какой-нибудь злодей, ему придется дважды подумать, прежде чем напасть на дюжего смотрителя.
      Плам опять бросила взгляд на часы. Пять минут двенадцатого. Она больше не может пребывать в подвешенном состоянии. Надо что-то делать.
      - Послушай, Лулу. - Она рассказала ей о своих изменившихся планах.
      - Пулу смотрела на нее во все глаза.
      - Мне кажется, тебе не следует идти туда одной. Я не могу пойти с тобой: через полчаса мне надо забрать Вольфа из детского сада. Разве Джим не может успеть на поезд в одиннадцать двадцать?
      - Нет, у него занятия, а потом ленч с заезжим лектором. А времени у меня только до завтрашнего Вечера. Как только Дженни вернется, она сядет на телефон, предупредит своих сообщников, и все следы будут уничтожены. Возможно, она уже нашла способ, чтобы связаться с ними. Поэтому с каждым часом у меня остается все меньше шансов найти что-нибудь в ее подпольной мастерской, а у них - все больше возможностей уничтожить улики.
      - Ради бога, будь осторожна.
      Плам обняла Лулу и бросилась к выходу.
      Через три минуты вслед за ней с забытой бордовой сумочкой выскочила Лулу, но черный "Порше" Плам уже скрылся за углом.
      - Привет, Лулу.
      Лулу быстро обернулась.
      - Здравствуй, Мэнди. Что ты делаешь в Лондоне? Я думала, ты скитаешься по свету.
      - Потратилась в Стамбуле, поэтому опять придется посидеть с детьми, пока не подзаработаю. Ты была первой, чей адрес предложили мне в агентстве.
      - Слава богу, что это оказалась ты. Теперь я смогу оставить Вольфа!
      - Не раньше двух. Я приглашена на ленч.
      - Ладно. Ты знаешь, где что находится, - среди того же самого бардака.
      - Отлично. Я позвоню в агентство. Деньги на мороженое все там же, в чайнике?
      ***
      В одиннадцать тридцать Плам стояла в солнечно-желтой гостиной Дженни, размышляя, с чего начать.
      К двенадцати тридцати она осмотрела гостиную, спальню, ванную и вторую спальню, приспособленную под мастерскую. Улик, свидетельствующих об изготовлении подделок, не было никаких: ни заготовок, ни книг, ни репродукций для копирования. Ничего.
      Плам была уже на грани отчаяния, но вдруг подумала, что следовало бы просмотреть бежевую папку со счетами в письменном столе Дженни в гостиной, где могли содержаться сведения об аренде. По существующим правилам она не могла оплачивать аренду наличными, а поскольку сдача внаем оформлялась официально, у нее где-то должны быть счета об оплате или какие-то записи об этом.
      Плам с отвращением посмотрела на разбухшую папку. К счастью, ей надо проглядеть лишь использованные чековые книжки, чтобы найти корешок чека об оплате аренды. А может быть, там есть и квитанции? Но ничего подобного в папке не оказалось.
      Тогда, может быть, в ней есть что-нибудь другое? Но что? И как она узнает это? И даже если она узнает адрес хозяина дома, то как она уговорит его впустить ее? Вряд ли он окажется таким же покладистым, как здешний смотритель, который тут же открыл ей квартиру. Может быть, рассказать ему о происшествии с Дженни, приврав, что ей надо взять кое-что из вещей, чтобы отправить их ей в госпиталь?
      Когда она пыталась решить, что делать дальше, на входе раздался звонок. Плам сжалась от страха. Затем, раздосадованная собственной слабостью, направилась к двери и посмотрела в "глазок".
      Это был смотритель, который так любезно впустил ее в квартиру. Он хотел знать, когда Дженни вернется из госпиталя. Ему, как секретарю комитета жильцов, только что пожаловался их садовник, заявив, что не получил оплаты за прошлый месяц.
      Смотритель ушел, Плам закрыла дверь на цепочку и прислонилась к ней спиной. Теперь, когда напряжение спало, силы оставили ее. "Я становлюсь пугливой, как кошка", - думала она, уставившись на пальто, висевшие на старомодной вешалке в прихожей...
      Подавшись вперед, она стала поочередно запускать руки в карманы огромного зимнего пальто, алого выходного, что когда-то купила ей сама; вечерней накидки из черного бархата; клетчатого "барберри", оставшегося после одного из любовников, и старого бежевого плаща. В кармане плаща она нащупала что-то твердое. Ключ!
      С ликованием в сердце она смотрела на него. Это был не маленький и блестящий ключ сложной современной конфигурации, а старый, большой и тяжелый. Плам не могла припомнить, чтобы хоть однажды видела ключ от мастерской Дженни на Уэстборн-Гроув, но этот старый ключ, который сейчас находился в ее руке темный и поцарапанный, холодный и тяжелый, - наверняка был от старого дома.
      Возбужденная, она бросилась к телефону, чтобы сообщить о своей находке Лулу.
      - Так что я прямо сейчас же отправляюсь на Уэстборн-Гроув, - сообщила она.
      - Возьми такси, если не хочешь, чтобы твой "Порте" угнали, пока ты будешь отсутствовать. Да, кстати, ты забыла здесь свою сумочку.
      - Черт, я заберу ее позднее. В ней диапозитивы, на которые ты хотела взглянуть.
      ***
      В начале второго Плам уже стояла у покосившегося многоквартирного дома, где Дженни жила в начале своего пребывания в Лондоне. Когда-то здесь обитали преуспевающие бизнесмены, теперь он был набит обедневшими семьями. Импозантные ступени, которые в прежние времена вели в галерею, теперь стали коммунальным крыльцом.
      На ступенях в окружении детворы сидела измученная женщина с рыжими волосами, рядом с ней расположилась толстая чернокожая старуха в бирюзовом брючном костюме. Чуть подальше подпирал серую облезшую колонну худющий индус в коричневом выходном костюме, который был велик ему на несколько размеров.
      Со ступеней скатились вниз две прелестные чернокожие девчушки с огромными глазами.
      - Леди, у тебя есть сигареты? - Они вцепились в ее косметичку и дергали за жакет.
      - Извините, нет. - Плам нервно взирала на людей, загородивших ей проход к входной двери, и говорила себе, что глупо бояться их.
      В холле дома стояли погнутые баки с отходами; лежали рваные матрасы, источавшие запах мочи, и валялось нечто похожее на разбитый велосипед. Плам протиснулась мимо всего этого к двери под лестницей, которая вела в подвал, и дрожащей рукой достала ключ.
      Он легко вошел в замочную скважину.
      Плам проскочила в дверь и, заперев ее изнутри, с облегчением вздохнула. Найти выключатель в темноте так и не удалось.
      Стараясь унять дрожь, она стала медленно спускаться по бетонным ступенькам, жалея, что надела туфли на высоком каблуке. Добравшись до последней ступеньки, нашарила дверь в переднюю и повернула ручку. Вопреки ее опасениям, дверь оказалась незапертой.
      Толкнув ее, она облегченно вздохнула, увидев впереди слабый дневной свет, проникавший из зарешеченного окна под потолком.
      Плам осмотрелась. Помещение, в котором она оказалась, когда-то служило кухней для огромной викторианской семьи. Сейчас оно было безупречно чистым и почти пустым, если не считать деревянного стола, который был выше обычного кухонного, имел отполированную до блеска металлическую поверхность и какое-то приспособление снизу. Сбоку стола она нашла выключатель.
      Кому может понадобиться вакуумный стол, предназначенный для того, чтобы сажать старый изношенный холст на неповрежденный. Только тому, кто реставрирует.., или подделывает картины.
      Плам отступила в коридор, где наконец увидела выключатель, и поспешила в дальнюю комнату, которую Дженни использовала как мастерскую. За дверью, которую она толкнула, затаив дыхание, ее встретила кромешная темнота, и снова ей пришлось искать выключатель.
      Когда вспыхнул свет, она обнаружила перед собой самую чистую мастерскую из всех, что ей приходилось видеть. По правде говоря, она никогда не встречала чистой мастерской, все они отличались неизменной неряшливостью. Здесь у стены справа стояла металлическая конструкция с полками, на которых были аккуратно расставлены банки и разложены тюбики с красками. Ниже она увидела кофейник с чашками. Еще ниже стояли в ряд потрепанные книги по живописи. На самой нижней полке аккуратными стопками лежали газеты и лоскуты ткани. Окна комнаты были тщательно закрыты деревянными жалюзи. У одного из них стоял мольберт с холстом, развернутым к свету, слева от мольберта она увидела высокий стул и стол с чистой палитрой и банкой с кистями.
      Затаив дыхание, Плам поспешила к холсту. В центре его была изображена корзинка, из которой сыпались вишни и персики. Вокруг корзины разбросаны цветы. Справа в углу лежал надкушенный персик. Все было в карандаше. Красками сделана лишь отмывка коричнево-зеленого фона и созданы насыщенно-желтые тона.
      Плам видела нарождающегося Балтазара ван дер Аста.
      ***
      В два часа Лулу достала из бордовой сумки Плам папку, нашла в ней конверт с диапозитивами и вытряхнула их на стол. Вместе с ними выпала фотография.
      Лулу взяла ее и нахмурилась, стараясь что-то припомнить. Нашарив в сумке Плам лупу, она получше вгляделась и фото.
      Мгновенно сообразив, что Плам угрожает опасность, она бросилась к красному телефону на стене и без промедления набрала междугородный номер.
      ***
      Мастерская, где рождались подделки, несомненно, принадлежала Дженни, но Плам пока не нашла ничего такого, что выдавало бы ее как изготовителя фальшивых картин. Не попалось пока ничего, что указывало бы на сообщников Дженни. Плам поспешила к полке с книгами, которые могли содержать некоторые улики.
      Неожиданно за спиной у нее послышался шорох. Она обернулась, рассчитывая почему-то увидеть одну из девчушек, которых видела на ступеньках при входе, но, к своему удивлению, оказалась лицом к лицу с Джимом.
      - Джим, ты приехал раньше... - Она запнулась, и приветливая улыбка мгновенно слетела с ее лица, когда она внимательно взглянула на своего бывшего мужа. Он был бледен и напряжен, холодные серые глаза смотрели на нее, как на незнакомку. Взгляд выражал решимость и угрозу.
      У Плам перехватило дыхание.
      - Откуда ты знаешь об этом месте ?
      Джим тихо закрыл за собой дверь. Он был в черных джинсах, летной куртке и в перчатках. В руках держал большой чемодан.
      - Ну что ж, теперь ты знаешь... - с вызовом произнес он.
      Плам поняла, что он, должно быть, сел на поезд, отправлявшийся в одиннадцать двадцать, и прямо с вокзала приехал сюда, чтобы за три оставшихся до их встречи часа уничтожить все улики.
      - Что ты намерена делать с этим? - хрипло спросил Джим. - Как, по-твоему, будут чувствовать себя мальчики, если ты засадишь меня в тюрьму?
      "Он слишком нервничает, чтобы сразу пойти ва-банк", - сказала себе Плам, и эта мысль придала ей уверенности. У нее на руках были выигрышные карты, если только она не потеряет голову и будет играть правильно. Она сделала над собой усилие, стараясь не терять рассудка и помнить, что ей необходимо обнаружить отсутствующее звено между Джимом и Тононом. Дженни никогда не выдаст его. Но теперь у Плам была возможность вытянуть эту информацию из Джима.
      - Джим, конечно, я не хочу, чтобы ты сел в тюрьму.
      - Когда я звонил, ты сказала, что еще не ходила в полицию? - По лицу Джима было видно, что ему не терпелось получить подтверждение этому.
      Плам замялась, вспомнив, как Бриз предложил ей пока не сообщать полиции, кто посылал ей письма с угрозами.
      - Как только ты обратишься в полицию, обратного хода не будет, предупредил он. - Поэтому прежде, чем идти туда, убедись, что ты хочешь видеть Дженни за решеткой. - Его следующие слова заставили ее даже почувствовать укор совести. - Почему бы не подождать, пока она вернется в Лондон. Еще успеешь засадить за решетку это несчастное создание.
      Но следует ли ей признаваться Джиму, что она не была в полиции? Надо вспомнить, что именно она уже говорила ему. Тут лучше быть последовательной и не противоречить самой себе. Нельзя озлоблять его еще больше. Плам решила сказать Джиму правду. Ведь она и в самом деле, поддавшись доводам Бриза, еще не ходила в полицию.
      Стоя спиной к металлическим полкам, она покачала головой:
      - Нет, полиции неизвестно, что подделки изготавливала Дженни.
      - Ты явно поверила в то, что ты пуп земли, да? - Злая усмешка Джима сразу же вызвала в ее памяти их прежние семейные перебранки. "Не реагируй, - сказала она себе. - Не вздумай обидеться. Возвращайся к картинам. И используй старую тактику умиротворения Джима с помощью лести. Сначала найди предлог, чтобы похвалить его".
      - Как случилось, что ты ввязался в это, Джим? Я думала, ты терпеть не можешь Дженни. - Плам вспомнила ядовитые замечания Джима по поводу ее подруг. Когда они были женаты, его антипатия, безусловно, была искренней.
      На лице Джима появилась самодовольная улыбка:
      - Ты была слишком поглощена собой, чтобы заметить, что Дженни влюблена в меня со времен учебы в колледже.
      Так, значит, единственным мужчиной, которого любила Дженни, был не Бриз, а Джим! Вот в чем причина столь давней зависти Дженни.
      - Уж не хочешь ли ты сказать...
      - Нет, я никогда не спал с ней. Но стоило мне только поманить пальцем, как твоя драгоценная подруга уже ползала передо мной на коленях.
      Самодовольная ухмылка становилась зловещей, и Плам поспешила продолжить свои льстивые речи:
      - Значит, Дженни доверяла тебе.
      - Всегда доверяешь тому, кого любишь. Сообразив наконец, что у меня нет желания лезть к ней под юбку, Дженни решила, что мне идеально подходит роль ее старшего брата.
      - Дженни нужен был партнер для изготовления фальшивых свидетельств, а ты график по профессии. - Плам показалось, что причина скорее была в этом, чем в страстном стремлении Дженни соединиться с Джимом. Или она опять ошибается?
      Джим кивнул:
      - И Дженни знала, что мне нужны деньги.
      - Откуда она знала это?
      - Любой преподаватель с маленькими детьми нуждается в них.
      - Значит, вы работали вместе с тех самых пор, как Дженни ушла от Билла?
      - С 1988 года, причем у нас был список клиентов Билла, которые покупали у него подделки.
      "Не забывай о лести", - напомнила себе Плам.
      - Ты - блестящий специалист, Джим, но ты не мог быть мозговым центром этого предприятия. Кто же возглавлял его? Кто был боссом? - При этом Плам дюйм за дюймом перемещалась к мольберту.
      - Все, от начала до конца, организовал я. - Джим был явно польщен словами Плам. - Я наладил маршруты сбыта, я организовал изготовление свидетельств, я добывал краски старых мастеров в антикварных магазинах и в лавках старьевщиков.
      - И один из маршрутов проходил через Джиллиан Картерет? - Плам продолжала свое продвижение вправо.
      В глазах Джима мелькнуло удивление, а затем появился страх:
      - Не впутывай ее в это дело!
      - Джим, следы трех картин ведут прямо к ней. А на стене в ее спальне и сейчас висит поддельная картина.
      - Как Джилли могла так опростоволоситься'. - сплюнул Джим.
      - Джилли?
      - Она была Джилли Томпсон, пока не вышла замуж за того важного индюка, недовольно проговорил Джим. Плам вспомнила.
      - Ах да, Джилли Томпсон, она училась на курсе Лулу в художественном колледже.
      Налицо Джима опять появилась недобрая ухмылка.
      - Будь я проклят, - сказал он, - если ты услышишь от меня еще хоть слово, Плам... Что ты пытаешься сделать, стерва?
      От него не укрылись ее маневры.
      Одновременно с его выпадом она метнулась к мольберту, схватила незаконченный холст и спрятала его за спину.
      Джим бросился к ней, намереваясь выхватить холст.
      Плам толкнула на него двухметровый мольберт. Его стойка угодила прямо в лицо Джиму. Он вскрикнул от боли и закрыл лицо руками.
      Плам рванулась к двери.
      Джим отбросил мольберт и, чертыхаясь, устремился за ней.
      Когда Плам уже дернула ручку, Джим схватил ее за плечи и развернул лицом к себе.
      - Ты совсем не изменилась, ты, мелкая сучка! - На лбу у него была кровь. Он пытался отнять у нее холст.
      Плам отступила назад в комнату и почувствовала, как Джим всей своей тяжестью прижал ее к стене. Эта схватка не походила на борьбу с Дженни, тут Плам была почти беспомощной.
      - Ты, самодовольная, чванливая сучка, - рычал Джим.
      Близость их сомкнутых в борьбе тел словно еще больше разжигала злобу Джима. Успех Плам подчеркивал его собственные неудачи и подливал масла в огонь его ненависти.
      Он ударил ее головой о стену, и перед ее глазами поплыла красная пелена. Джим тряс ее, как истеричный ребенок трясет свою тряпичную куклу. Затем, схватив одной рукой розовый шифоновый шарф на ее шее, он резко закрутил его. Она закричала от боли.
      Когда пальцы Джима вцепились в ее горло, она выпустила драгоценный холст и вскинула руки к шее. Кричать она не могла. Из стиснутого горла вырывались лишь хрипы, она тщетно пыталась освободиться от его усиливающейся хватки. Забыв о холсте, они оба топтали его ногами.
      Чувствуя, что теряет сознание, Плам заставила себя сделать последнюю попытку и что было силы ткнула пальцем правой руки в левую глазницу Джима.
      Джим взвыл от боли и зажал глаз левой рукой.
      Почувствовав, что его хватка ослабела, Плам вывернулась и, шатаясь, потащилась по коридору к выходу.
      Джим настиг ее на ступенях. Бросив взгляд через плечо, она увидела его лицо - белое от бешенства и полное решимости.
      Инстинкт самосохранения гнал ее вверх по ступеням, а рассудок подсказывал, что Джим неизбежно догонит ее прежде, чем она успеет добраться до последней. "Надо закричать!" - стучало у нее в голове, но она понимала, что это бесполезно: любые крики в этой трущобе примут за обычную семейную ссору, и никто даже ухом не поведет.
      Сделав усилие, она развернулась и ногой пнула его в лицо.
      Джим упал на спину, но тут же в ярости вскочил и бросился за ней по ступеням.
      Каждый раз, когда он пытался схватить ее, она сгибала ногу в колене и пинала его вновь - ноги у нее все же были длиннее, чем его руки. Один раз ее высокий тонкий каблук прошелся по щеке Джима, и он вскрикнул от боли.
      Плам поняла, что добралась до верха, только когда почувствовала, что ее спина уперлась в дверь. И от неожиданности запнулась.
      Джим мгновенно среагировал на ее замешательство. Присев, он прыгнул вверх, вытянув вперед обе руки, и поймал ее за ноги.
      Плам закричала, когда они вместе покатились по ступеням вниз.
      Она стукнулась головой о чугунные перила, затем их сцепившиеся тела налетели на стену в конце лестницы и, как бильярдные шары, отскочили назад. Почувствовав сверху тяжелую тушу Джима, Плам с ужасом поняла, что оказалась в ловушке.
      Угасающее сознание уловило какие-то крики с наружной стороны двери, затем резкий удар, наверное, треск выбитой двери. Люди в темной форме сбегают к ней по ступенькам. А вслед за ними несется истерический крик Лулу:
      - Скорее, скорее, вы, глупые идиоты!
      Глава 29
      Пятница, 12 июня 1992 года
      Лежа на заднем сиденье полицейского автомобиля, Плам с просила Лулу:
      - Как ты узнала, что я в опасности?
      - Когда я раскрыла папку, лежавшую в твоей сумке, и из нее выпала фотография, я тут же узнала Джилли Томпсон.
      Это недовольное выражение, длинные космы и мешки под глазами ни с кем не спутаешь. Поскольку Джилли стояла рядом с голландским натюрмортом, я поняла, что это была та самая фотография Джиллиан Картерет в спальне, о которой ты говорила. И тогда до меня дошло, что Джилли Томпсон и Джиллиан Картерет - одна и та же личность. Тут меня осенило, что она получает подделки через Джима.
      Вид у Лулу стал несколько смущенный. Чтобы не расстраивать Плам, она никогда не рассказывала ей о романе Джима и Джилли Томпсон, все признаки которого были налицо: однажды они вдвоем оказались "случайно" закрытыми в какой-то аудитории и просидели там больше часа. Бросалось в глаза и то, что Джим явно благоволил к этой студентке, да и сама Джилли не раз хвастала, что прибрала к рукам самого симпатичного преподавателя в колледже. Это был секрет, который знали все, кроме Плам.
      Так что стоило Лулу увидеть эту фотографию с Джилли, как она тут же поняла, что Джим направляется из Портсмута вовсе не для того, чтобы помочь Плам.
      Лулу позвонила в Хэмпширский художественный колледж и попросила позвать к телефону Джима. Ей сказали, что у Джима в этот день нет занятий, поэтому он не появлялся в колледже. К этому секретарша добавила:
      - Я уже проверяла это после звонка Плам Рассел. Ясно, что Джим солгал Плам, и это усилило подозрения Лулу.
      Плам перешла на шепот, чтобы ее не услышали полицейские на переднем сиденье патрульной машины:
      - А как вышло, что меня спасло подразделение по борьбе с наркотиками? Лулу смутилась.
      - Я не знала, с каким подразделением ты имеешь дело. И даже если бы выяснила, то не смогла бы толком объяснить им причины своей тревоги. Все это было бы страшно долго. А тут я быстро убедила копов, что тебе грозит серьезная опасность, что тебя уже, возможно, застрелили, разрезали на мелкие кусочки, аккуратно уложили в чемодан и сдали в бюро находок на вокзале Паддингтон.
      Лулу довольно посмеивалась.
      - Я наплела им такого, что они, как известно, не могли не оторвать свои задницы от кресел и бросились спасать тебя. Я сказала, что ты была толкачом, направлявшимся на встречу с поставщиком наркотиков, что у тебя можно доставать все, что угодно, - кокаин, "экстази", крэк, "кислоту", смэк, - но ты мне больше не даешь в долг... Я всячески старалась показать, что действую из мести, и это, должно быть, сработало, потому что они спросили, готова ли я отправиться с ними для опознания.
      Детектив на переднем сиденье повернулся к ним и усмехнулся:
      - Она говорила очень убедительно, миссис Рассел. Настолько убедительно, что вам светило четырнадцать лет тюрьмы - максимальное наказание по уголовному законодательству за обладание наркотиками категории "А" с целью их распространения.
      - Спасибо, что выручила меня, Лулу. - Плам обняла ее за плечи и привлекла к себе. На ее пальце сверкнул бриллиант. Не убирая руки с плеч подруги, Плам сняла его с пальца.
      - Дай мне твою руку.
      Она положила кольцо в ладонь Лулу и сжала ее.
      - Это поможет тебе расплатиться за дом, Лулу. Лулу, не дыша, смотрела на подругу.
      - О господи... Я не могу.., нет.., могу.., ты не представляешь, что это значит для меня, Плам.
      - Знаю. Свободу, - твердо сказала Плам. - У меня достаточно бриллиантов. Они доставляют много беспокойства и требуют больших расходов на страхование. Они вызывают зависть, порождают насилие и привлекают грабителей. Вложенный в них капитал не приносит процентов. Через пять минут после того, как за них уплачено, они теряют половину своей ценности. Я буду рада, если эта безделица поможет тебе оплатить твою закладную, Лулу.
      Лулу надела кольцо на свой тонкий палец.
      - Я не могу поверить в это! Я уже потеряла всякую надежду, что когда-нибудь избавлюсь от этой проклятой закладной, Бен до сих пор использует ее, чтобы на все мои просьбы отвечать мне "нет". - Она пошевелила пальцами, бриллиант засиял всеми цветами радуги. - Не возражаешь, если я поношу его несколько дней, прежде чем продать? Просто так, потешиться...
      Воскресенье, 14 июня 1992 года
      Плам посетила Джима в полицейском участке и нашла его раскаявшимся и прозревшим. Утром следующего дня он должен был предстать перед судом по обвинению в подделке и причинении телесных повреждений.
      Заботясь о сыновьях, она пыталась убедить полицию снять с него обвинение в причинении ей телесных повреждений, но ей отказали в этом.
      - Мы же видим, какие синяки у вас на шее, - сказал инспектор. - Мы застали его в момент совершения преступления и не можем закрыть глаза на то, что он пытался задушить вас.
      Если бы они с Джимом все еще состояли в браке, это было бы квалифицировано как семейная ссора и не подлежало преследованию по закону. Из-за этого обвинения полиция не допустила ее в камеру. Общение с Джимом ей разрешили лишь через зарешеченное окно на высоте человеческого роста. Джим лежал одетый на резиновом матраце, расстеленном на жестко закрепленной лавке во всю длину камеры. В конце камеры находился открытый унитаз. Небольшое окошко под потолком было забрано толстой решеткой.
      - Спасибо за то, что пыталась снять с меня хоть одно обвинение, - сказал он.
      - Не стоит. Мы также пытались добиться, чтобы тебя выпустили под залог.
      - Мне жаль детей. Думаю, меня выгонят из колледжа. - Джим знал, что впереди его ждет тюрьма и что жене с детьми стыдно за него. Разговаривать он не хотел.
      Перед тем как уйти, Плам спросила, действительно ли он звонил ей только для того, чтобы поговорить о летнем отпуске. Она только сейчас вспомнила, что необычность его голоса заставила ее еще тогда заподозрить что-то неладное.
      - Мне позвонила твоя мамаша и сообщила кое-что полезное, в кои-то веки раз, - печально улыбнулся Джим. - Она сказала, что ты в отчаянии, потому что на тебя напала Дженни, из-за того, что ты нашла ее поддельные натюрморты. И я тут же позвонил тебе, чтобы выяснить, что же случилось на самом деле.
      ***
      С оранжевым шарфом на шее, в желтом хлопчатобумажном платье и сандалиях на толстой пробковой подошве, тихо ступая по линолеуму, Плам вошла в госпитальную палату Дженни и застыла на пороге, увидев сплошь забинтованную и заключенную в гипс фигуру, глаза которой смотрели на нее с осуждением и без намека на какое бы то ни было раскаяние.
      - Ты понимаешь, конечно, что теперь меня ждет тюрьма, - прошипела Дженни, - спасибо тебе.
      - А на что ты рассчитывала?
      - Надеюсь, ты также понимаешь, что по твоей вине в тюрьме оказался Джим. Как это воспримут твои дети?
      Плам много часов провела в раздумьях над этим вопросом. Она надеялась, что мальчики не будут винить ее и что она поможет им справиться с теми страданиями, которые им предстоят.
      - Вот уж не думала, что ты была влюблена в Джима.
      - Это похоже на тебя. Ты всегда была черствой. Я же, напротив, поняла, что он любит тебя, еще до того, как это дошло до твоего сознания. - И предавшись воспоминаниям, Дженни добавила:
      - Именно тогда зародилась моя ненависть к тебе, Плам... Помнишь, как мы возвращались после нашего первого новогоднего бала в старом "Форде" Джима, где нас было человек десять? Когда я выходила, там оставалась только ты. Я помню, как подхватила свое кружевное платье и брела по сугробам к дому. Затем я обернулась, чтобы помахать вам на прощание. - В голосе Дженни появились злобные нотки:
      - Но вы оба уже забыли обо мне. Я увидела, как Джим пальцем нежно проводит по твоей щеке, словно твое мерзкое личико самая чудесная вещь на свете. Вы даже не тискались, он просто глазел на тебя... И я поняла, что он любит тебя, так же, как я люблю его.
      - С тех пор прошло очень и очень много времени, - тихо сказала Плам. Давай забудем все, Дженни.
      - Я никогда не забуду этого! Я стояла в дверях, меня не было видно, потому что вы сидели в желтом свете уличного фонаря, и я чувствовала себя изгоем.
      - Это вряд ли была моя вина, - возразила Плам.
      - Ты заманила его! - с горечью протянула Дженни. - Я избегала тебя до самого весеннего семестра, пока мне не показалось, что я справилась со своими чувствами. Потом я опять ощутила себя несчастной, но Джим здесь уже был ни при чем. - Дженни вновь предалась воспоминаниям:
      - Помнишь день, когда мы впервые рисовали красками? Мой мольберт стоял напротив твоего, потому что мы рисовали друг друга. В конце дня, совершая свой обычный обход класса, старый Дэвис бросил на мою работу лишь мимолетный взгляд и остановился у твоего мольберта. Он подозвал своего дружка Бриггса, который вел у нас занятия на натуре, и они долго глазели на твою картину, переговариваясь друг с другом, словно нас не было рядом.
      - Дженни, вряд ли я виновата и в этом...
      - А кто же тогда? Ты все время была причиной моей боли! - Во взгляде Дженни горела ненависть. - Поначалу я говорила себе, что могла бы с таким же успехом завидовать Пикассо или Джейн Фонде. Но не они делали мою жизнь невыносимой, твое постоянное присутствие и превосходство надо мной отравляли мое существование.
      Плам хотелось сказать, что она сожалеет о том, что из-за нее Дженни чувствовала себя несчастной. Но воспоминания о том, как Дженни хладнокровно пыталась убить ее, останавливали Плам.
      - Одним из лучших моментов моей жизни, - со смешком сказала Дженни, - был тот, когда ты разревелась в туалете и сообщила мне, что беременна. Ты не могла смотреть в глаза родителям. Ты не знала, как рассказать Джиму. А мне очень хорошо было известно, что такое отчаяние. Я торжествовала! Я думала, ты сделаешь аборт. Но ты оставила ребенка, и я почувствовала себя еще несчастней из-за того, что не в моем теле будет вызревать плод, зачатый от Джима. Дженни улыбнулась еще шире:
      - Всякий раз, когда Джим изменял тебе, я тут же узнавала об этом - не только по тому, как он смотрел на свою новую избранницу, но и по тому, как он смотрел на тебя. Ты связывала его по рукам и ногам! Я видела, как скука Джима превращалась сначала в досаду, а потом в ненависть. И наконец мы с Джимом оказались связанными одной веревочкой. Этой веревочкой была не любовь, а ненависть - ненависть к тебе, Плам!
      Плам почувствовала, как в душе ее закипает гнев. Как могла Дженни, так ненавидевшая ее, столько времени скрывать свои истинные чувства.
      - Дженни, я никак не пойму, почему...
      - Ох, шла бы ты...
      ***
      На обратном пути из госпиталя черный "Порше" то и дело выбивался из потока машин, поскольку сидевшая за его рулем женщина мучительно билась над вопросом: остаться ли ей с Бризом или уехать к Полю?
      Бриз не хотел ничего слышать. Что бы она ни говорила, он неизменно обращал все в аргумент против их развода. Плам не ожидала, что он будет так отчаянно цепляться за нее. Это трогало, но и заставляло ее чувствовать себя виноватой. И тогда она сердито спрашивала себя, кого Бриз, собственно, боялся потерять: Плам-женшину, Плам-жену, Плам-художницу или Плам-вещь, которая была его собственностью. Как Бриз воспринял бы ее уход, если бы Поля не существовало в природе? Не взыграли ли в нем чувства собственника, на имущество которого посягнул чужой?
      А как же быть с чувством ответственности? Она обещала любить и почитать Бриза до конца дней своих и может ли она позволить, чтобы ее увлечение разрушило их брак? Но женщины, которая давала такое обещание, больше не существует. Может быть, подобных обещаний вообще не следует давать, ведь нельзя заглянуть в свое будущее?
      Логика и долг требовали остаться с Бризом, а чувства неудержимо влекли к Полю. Их невозможно ни отринуть, ни успокоить. Они не исчезнут, какое бы решение она ни приняла.
      Но действительно ли ей хочется будущего, в котором придется говорить на чужом языке, усваивать чужие обычаи, жить в чужой стране и растить детей, для которых чужой язык будет родным?
      "Если я не уйду к Полю, - раздумывала Плам, - то сколько времени потребуется, чтобы воспоминания о нем стерлись из памяти?" Бриз уверяет ее, что может дождаться этого.
      У нее только одна жизнь. Должно ли ее будущее диктоваться чувством вины и радости?
      Тетя Гарриет, наверное, сказала бы, что ей на данном этапе надо пожить одной и стать совершенно независимой, прежде чем бросаться в третье замужество.
      Плам с тоской припомнила слова тети, что счастье каждой женщины в ее собственных руках. "Как и несчастье", - подумала она.
      Ясно было только одно: либо она останется в той жизни, которая не приносит радости, либо изберет ту жизнь, где была счастлива уже только потому, что оказалась в ней.
      А что, если Поль окажется безрассудной, но проходящей страстью, в чем так уверен Бриз?
      Все смешалось в голове у Плам.
      ***
      К полудню Плам была дома. "Хорошо, что Бриза до пятницы не будет", подумала она, надеясь, что, пока он находится в Цюрихе, она разберется в своих чувствах и примет окончательное решение.
      Она стояла на крыльце и собиралась достать ключ, как вдруг почувствовала на плече чью-то твердую руку.
      Вздрогнув от неожиданности, Плам резко обернулась и увидела перед собой небесной синевы глаза, окруженные густыми черными ресницами. По телу пробежала волна возбуждения.
      - Я не хотел напугать тебя.
      Плам бросилась в его объятия.
      - Поль, любимый! Какая приятная неожиданность!
      - Я подумал, что самым простым выходом будет, если я приеду и заберу тебя. Я заказал билеты на двухчасовой рейс в Бордо.
      - В Аквитанию, - пробормотала Плам, уткнувшись в его грудь.
      - Да. У тебя полчаса на сборы.
      Плам бросила взгляд на дверь дома, подбежала к "Порше" и вынула ключ зажигания. Затем достала из сумочки ключи от дома и вместе с ключами от машины протиснула их в почтовый ящик.
      И побежала вниз по мраморным ступеням навстречу своему счастью.