— Довольно шутки шутить! — крикнул он. — Пусти его, слышишь? — И он с силой схватил Глафиру за руку.
— Все равно не пущу! — кричала Глафира. — Что хотите делайте.
Я услышал Валькин голос. Она что-то кричала. Я подумал, не судно ли появилось. Я посмотрел наверх, но Вальки у флага не было. Я огляделся. Валька была на палубе бота. Она прыгала там от возбуждения и кричала:
— Слушайте, слушайте, не надо ссориться! Тетя Глаша, пустите его!
Конечно, никто ее не слушал. Слишком серьезная была ссора, чтоб ее можно было прекратить уговорами девчонки.
Капитан Нильсен старался оторвать от Жгутова руки Глафиры. Капитан Коновалов подошел к нему и положил ему руку на плечо.
— Ну, ну, господин капитан, — сказал Фома Тимофеевич, — рукам воли не давайте.
Нильсен, очевидно, решил, что бороться с Глафирой — только время даром терять. Да, в конце концов, что ему было особенно беспокоиться о Жгутове? Пусть сам выпутывается, как желает. Поэтому он отпустил Глафиру и резко сказал своим матросам:
— Оле, Христиан, быстро бачок на бот, перекачать горючее — и на шлюпку. — Потом он повернулся к Фоме Тимофеевичу и резко сказал, глядя ему прямо в глаза: — А вы, капитан Коновалов, не командуйте здесь. Сейчас командую я. Мне нужно горючее, и я его получу.
— Послушайте, послушайте, — бесновалась на боте Валька, — не надо ссориться. Фома Тимофеевич, подождите, послушайте.
— Это земля советская, — резко сказал капитан Коновалов, — и здесь командую я!
— Ну, — усмехнулся Нильсен, — пока ваши сюда придут, мы уже давно будем в Вардэ, и командовать сейчас буду я. У меня четверо здоровых мужчин и еще кое-что.
Он отогнул пиджак и вытащил из висящей на поясе кобуры черный большой пистолет.
Наступила долгая пауза. Глафира отпустила Жгутова, Фома Тимофеевич стоял неподвижно, быстро обдумывая положение. Да, положение изменилось. Раньше была подлость, кража, сейчас могла произойти трагедия. Мертвая была тишина, и в этой тишине раздался опять надоедливый, раздражающий крик Вальки:
— Ой, да что вы! Вот несчастье! Вы меня, меня послушайте!
— Быстро качать горючее! — рявкнул Нильсен на матросов. — Чего вы дожидаетесь? Быстро, ну!
— Нет никакого горючего! — во весь голос заорала Валька. И еще раз повторила: — Нет никакого горючего!
Мы все круто к ней повернулись.
— Что ты говоришь, девочка? — спросил капитан Нильсен.
— Нет никакого горючего, — сказала Валька.
Мы смотрели на нее, ничего не понимая.
— Я вам кричу, кричу, — жалобно продолжала Валя, — а вы не слушаете. Ругаетесь, ссоритесь, а все из-за ерунды!
Нильсен оглядел нас всех, и полная растерянность была на его лице.
— Как это — нет горючего? — спросил он. Туг взгляд его остановился на Жгутове, и глаза яростно блеснули. — Ты меня обманул, механик! — крикнул он, бросился к Жгутову и, схватив за плечи, начал трясти его изо всех сил.
Сегодня для Жгутова был неудачный день. Перенести две такие встряски подряд- это не шутка.
— Вот опять! — жалобно кричала Валя. — Да вы меня послушайте! Капитан, капитан, послушайте, что я скажу!
Нильсен повернулся к ней, продолжая держать Жгутова за плечи.
— Отпустите вы его, — сказала Валя, — ничего он вам не наврал.
Нильсен машинально отпустил Жгутова и подошел к боту.
— Как ты говоришь, нет горючего, девочка? — спросил он.
— Ой, — рассердилась Валя, — ну как вы не понимаете? Пока вы тут спорили, я перерезала шланг, и все горючее вытекло.
Долгая-долгая была пауза. Оле и Христиан спокойно сели на камни, вынули трубки и закурили. На третий камень сел Фома Тимофеевич. Жгутов опустился на песок, по-моему, у него просто подогнулись ноги от ужаса. А капитан Нильсен все еще стоял и смотрел снизу вверх на Валю и все еще не мог до конца понять, что же случилось и что, собственно, теперь надо делать. Долго все молчали. И первый заговорил Фома. Он повернулся ко мне и сказал:
— Знаешь, Даня, если бы у меня была такая сестра, я бы, пожалуй, был даже доволен.
Нильсен спрятал пистолет в кобуру.
Глава двадцать первая
НА ОСТРОВЕ МИР.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Как-то сразу стало спокойно и тихо. Будто встретились на маленьком острове команды двух судов, так сказать, товарищи по несчастью, вместе ждут помощи, которая обязательно скоро придет, а пока стараются оказать друг другу возможные услуги, обмениваются любезностями, все люди хорошие, моряки, и ссориться им совершенно не из-за чего. Первый задал тон Фома Тимофеевич.
— Ну что ж, господин капитан, — любезно сказал он, — ничего страшного. Когда придет спасательное судно, вам, без сомнения, дадут возможность заправиться, и вы благополучно дойдете до Вардэ.
Он этими словами как бы говорил капитану Нильсену: «Ничего не произошло, никаких осложнений не было, и я не хочу вспоминать, каким вы были мерзавцем несколько минут назад».
И капитан Нильсен с охотой принял эту игру. Уж ему-то она была, наверное, выгодна. Сюда, на советский остров, могло зайти только советское судно. Уйти без горючего он не мог. Значит, как бы там ни было, а придется встретиться с советскими моряками. И, конечно, лучше быть почтенным, уважаемым гостем, чем преступником, пойманным на месте преступления.
Капитан Нильсен поклонился и ответил очень любезно:
— Благодарю вас, господин капитан.
— Надеюсь, — любезно продолжал Коновалов, — что это будет скоро и ваша рыба не успеет испортиться.
Я смотрел на Фому Тимофеевича и увидел, что хотя говорит он спокойно и серьезно, но глаза его щурятся с усмешкою и, не давая владельцу бота никаких оснований для обиды, он даже не очень скрывает, что издевается над капитаном.
А Нильсен как будто не замечал этого. Он тоже был спокоен и вежлив, и только на шее у него вздулись жилы. Ох, и зол же был он! Так удачно все получалось. Ушли бы сейчас к себе в Вардэ, и ищи-свищи. Следов на воде не остается. Ну, затеялась бы переписка, так ведь поди докажи, было ли что или не было.
— Наверное, вам надоели консервы, — сказал любезно капитан Нильсен, — может быть, позволите угостить вас ухой? У меня есть и лавровый лист, и перец, и соль, и даже немного картофеля.
— Я думаю, что не стоит возиться, господин капитан, — сказал Фома Тимофеевич. — Помощь, думаю, не задержится, и уху мы с вами поедим каждый у себя дома.
Вдруг глаза у нашего капитана стали сердитые. Он заметил, что мы все собрались здесь и, значит, у флага никого нет.
— Кто дежурный? — резко сказал он.
— Ой, я! — испуганно призналась Валя.
— Почему не у флага? Почему пост оставила?
— А я горючее выливала, — робко оправдывалась Валя.
Снова в глазах у Фомы Тимофеевича мелькнула усмешка, и он чуть заметно кинул взгляд на капитана Нильсена, но к Вальке он обратился по-прежнему строго и недовольно.
— Ну хорошо, — сказал он, — горючее выливала. Так вылила уже. Значит, надо обратно, к флагу.
— Бегу! — крикнула Валька и помчалась наверх.
И вот мы сидели все вместе у костра и тихо беседовали. То есть, собственно, беседовали капитаны. Оле и Христиан молча покуривали трубочки и слушали. Глафира сидела в стороне, полуотвернувшись, и думала о своем. Иногда она глубоко вздыхала, и мне казалось, что я слышу, как она шепчет про себя: «Ой, мамочка моя, мама!»
Сейчас, когда ей не надо было уже отвечать за нас всех, бороться со Жгутовым, следить, чтобы у нас было бодрое настроение, чтоб мы не распускались, сейчас она снова стала обыкновенной боязливой девушкой. Только смешливость ее пропала. Она сидела, повернувшись к нам спиной, иногда подносила руку к глазам — кажется, смахивала слезу. Сидя вместе со всеми, она была сейчас одна со своим горем.
Жгутова сначала не было с нами. Не знаю, куда он ушел. Наверное, в свою маленькую пещерку. Ведь вот совсем было удалось удрать. Ушел бы с норвежцами и замел бы следы. И забыл бы, наверное, про Степана. Совесть была у него покладистая. Как-нибудь он с ней бы поладил. И вдруг все сорвалось. Теперь придется за все отвечать. Конечно, больше всего его пугал суд, наказание. Но, может быть, иногда подумывал он с ужасом и о том, что, кроме судей, будут на разбирательстве его дела сидеть и моряки, бывшие его товарищи, и представлял себе, как будут они на него смотреть.
А капитаны беседовали. Они разговаривали о преимуществе капроновых сетей перед обыкновенными, о разных видах лова, о том, в каком году шла хорошо сельдь и где сейчас проходят по морским глубинам косяки морского окуня и трески.
Мы с Фомой слушали их беседу, спокойную, неторопливую беседу двух специалистов, интересующихся всеми подробностями дела, которым они занимаются всю долгую свою жизнь, слушали и подремывали. Все-таки мы очень устали.
Иногда Фома спрашивал у деда, сколько времени, не пора ли, мол, сменять Валю, и оба капитана вынимали часы. Выходило, что Валю сменять еще рано, но часы у капитанов расходились на полторы минуты, и они долго обсуждали, чьи часы вернее. По-моему, это было совсем неважно. Уж чего-чего, а времени на необитаемом острове сколько угодно. Я думаю, что они просто прицепились к этому, чтобы продолжать спокойный разговор о всякой ерунде и как-нибудь не коснуться неприятных тем.
Я смотрел на капитана Нильсена и думал: интересно, взял бы он Жгутова с собой или нет? Зачем ему был нужен Жгутов? Чтобы добыть горючее? Ну, а когда горючее было бы уже на борту? Зачем ему было возиться с ним?.. Ведь, конечно же, в моряках капитан Нильсен хорошо разбирался и, что такое Жгутов, понял отлично. Наверное, погрузил бы бачок с горючим, а потом сказал бы Жгутову: я, мол, передумал. Или: к сожалению, не могу. Или что-нибудь в этом роде. И остался бы Жгутов все равно здесь, на острове, увеличив список своих преступлений, и, опозорившись еще больше, остался бы ждать суда и думать о том, как будут смотреть на него сидящие в зале его бывшие товарищи — моряки.
Через час к нам подошел Жгутов. Он подошел тихо, так, что мы заметили его, когда он стоял совсем рядом с нами. Он потоптался на месте, стараясь сделать вид, что, мол, ничего особенного, подошел член команды, такой же, как все другие, но у него это плохо получалось. Видно было, что он не уверен, как его встретят, боится, что прогонят от костра да еще скажут что-нибудь неприятное. И все-таки подошел. Верно, очень уж плохо было там ему одному.
— Можно, Фома Тимофеевич? — спросил он робко. — Что-то проголодался я.
— Садись, — холодно сказал Фома Тимофеевич. — И ешь, если хочешь.
Никто не подал ему консервов, и никто не налил чаю. Он посидел, посидел, потом тихо встал, бесшумно пошел в пещеру, открыл банку консервов и, сидя как будто и с нами, а как будто и в стороне, робко ел, поглядывая на нас, как будто приблудился и все тревожится, как бы не прогнали.
Фома Тимофеевич вынул часы и спросил:
— Чья очередь к флагу?
— Моя, — сказал я.
— Иди, пора сменять.
И в это время раздался гудок.
Гудок был совсем близко. Гудок был громкий, долгий, мы все — в растерянности подняли головы. Как же судно могло подойти к острову незамеченным? Ведь у нас же дежурный стоит у флага. Мы торопливо пошли наверх. Конечно, Валька спала как убитая. Она удобно устроилась. Голову положила на камень, и вид у нее был блаженный и безмятежный.
Сначала-то было не до нее. Мы оглядели море. Рыболовный траулер подходил к острову. Чуть ли не вся команда толпилась на палубе. Они увидели флаг и поняли, что это должен быть бот «Книжник». Но все ли спаслись? Если не все, кто погиб? На траулере волновались, а мы проглядели их. Это был просто позор для нашей команды.
Фома Тимофеевич разбудил Валю и уж как отчитал ее! Валька только моргала глазами и поеживалась. Ее счастье, что разнос был недолгий. Некогда было ею заниматься. Но вообще-то я думаю: вот что значит девчонка. Уж, кажется, молодец — выкинула такую штуку с горючим, что хочется похвалить, — а можно на нее положиться? Нельзя. Никакого чувства ответственности.
Фома взял флаг, и мы спустились вниз на песчаный берег бухты. Траулер остановился чуть подальше норвежского бота. Торопливо спустили шлюпку. Два матроса и капитан сели в нее, и матросы так налегли на весла, что минуты через три она уже врезалась в песок. Капитан выскочил на берег, подошел к Фоме Тимофеевичу и протянул ему руку.
— Все в порядке, Фома Тимофеевич? — спросил он.
— Степу Новоселова смыло, — сказал капитан Коновалов.
— Жив Степан Новоселов, — сказал капитан траулера.
Он уже открыл рот, чтобы объяснить, как спасся Степан и откуда он это знает, но тут завизжала Глафира. Она завизжала так, как будто ей сообщили какую-то ужасную новость, как будто ее постигло прямо-таки невероятное горе. Правда, она визжала недолго. Вдруг визг оборвался, и она как мертвая рухнула на песок.
Мы бросились к ней. Она лежала неподвижно, без каких бы то ни было признаков жизни. Если бы это было у нас в больнице, вот-то уж накапали бы медсестры капель, вот-то уж повозились бы! Но в условиях необитаемого острова все произошло гораздо проще.
Капитан траулера кивнул одному из матросов, тот вынул из шлюпки черпак, набрал в него из моря воды и не торопясь вылил ее на лицо Глафиры. Глафира открыла глаза, огляделась и как только все вспомнила, так снова завизжала и начала биться в истерике. Я, по совести говоря, никогда не видел женских истерик. Как-то все люди, каких я знал, не падали в обморок и в истерику не впадали. Но, конечно, как человек, много читавший, я знаю, какие бывают истерики. В старых романах они описаны очень подробно. Так вот, у Глафиры была истерика из истерик. Уж самая-самая настоящая, или я ничего в этом не понимаю.
Странный все-таки человек наша Глафира. Ничего в ней не поймешь. Когда все спокойно и бояться совершенно нечего, она все время испугана, как будто ей угрожают все опасности, какие только есть на земле. Зато, когда мы действительно на краю гибели и можно сказать, что смерть протягивает к нам свою костлявую руку, Глафира совершенно спокойна и ведет себя так, будто никакой опасности нет и она находится на берегу, в обыкновенном городском книжном магазине. Это одно.
И второе. Она узнаёт о гибели любимого человека и ничего, молчит и держит себя очень выдержанно. Потом она узнаёт, что человек, которого она считала погибшим, спасен, и, вместо того чтобы, как, казалось бы, следовало радоваться, кричит, падает в обморок и бьется в истерике.
Кажется, я уже повидал людей и научился неплохо в них разбираться, но тут, по совести говоря, ничего не могу понято.
В общем, выяснилось, что с траулера хорошо видели бот, видели и Степана, когда он стоял на борту, и даже готовились бросить конец, видели, как его зашибла шлюпка. Степана волна швырнула совсем близко к тральщику. Они бросили ему круг, но то ли Степан его не увидел, то ли очень уж ослабел от удара. Один матрос обвязался канатом и прыгнул в воду. В это время бот вынесло из пурги, и траулер потерял его из виду. А вокруг траулера пурга продолжала бушевать. Матрос долго не мог обнаружить Степана, а когда увидел наконец мелькнувшую на гребне волны его голову, то долго не мог до него добраться. Очень волна кидала. Уже два других матроса на палубе траулера обвязались канатами и готовились прыгнуть в воду на помощь товарищу, когда вдруг Степана швырнуло волной прямо в объятий первого матроса. Степан был без сознания, но так как Фома Тимофеевич заставил и его надеть спасательный пояс, то он держался на воде, хотя совсем почти захлебнулся. Матросу удалось его схватить за руку. Шлюпку спустить было невозможно, и обоих — спасителя и спасенного — медленно подтянули на канате к борту, матросы перехватили Степана и вытащили на палубу. Потом подняли и того матроса, который его спас. К этому времени он тоже уже плохо соображал. Воды наглотался, да и о борт его раза два сильно ударило. Но все-таки он отлежался и теперь совсем почти здоров. А Степан еще болен. Часа только два назад он пришел в сознание, у него сильно расшиблена голова и сломана рука. Он пока еще слаб, но опасаться теперь уже нечего.
Я рассказываю все это так, как будто капитан тут же нам все это и сообщил. На самом деле он ничего нам сообщить бы не мог, потому что Глафира своими воплями и криками заглушала нормальную человеческую речь. Капитан велел матросам перенести ее в шлюпку и немедленно отвезти на тральщик. В шлюпку ее кое-как погрузили, но она продолжала рыдать и вскрикивать. Шлюпка уже почти подходила к тральщику, а рыданья ее все еще до нас доносились. Только когда наконец ее подняли на палубу и она, поддерживаемая двумя матросами, ушла в каюту, в которой лежал Степан, на острове Колдун стало наконец тихо. Вот тут-то капитан и рассказал нам историю спасения Степана.
Так как Новоселов не скоро пришел в сознание, на тральщике не знали, что наш бот терпит бедствие и что у нас так плохи дела с мотором. Поэтому они ничуть не беспокоились, что потеряли нас из виду. В обычных условиях мотоботы спокойно выдерживают и не такие штормы. Они только огорчались, что мы, вероятно, не знаем о спасении матроса, и не могли нам ничего сообщить, потому что на мотоботах радио нет.
Много позже радист траулера принял приказ всем находящимся в море судам идти искать пропавший бот «Книжник». Они и тогда не подумали, что именно «Книжник» был тот бот, с которого они подобрали матроса. Мало ли в море ботов! Они обыскивали квадрат за квадратом и все время передавали на берег, что бот «Книжник» не обнаружен. Только когда Степан пришел в себя и сказал, с какого он бота, они всё поняли и, прикинув место, в котором встретили нас, и направление, в котором мы шли, решили заглянуть на остров Колдун.
Капитан рассказывал нам все это, и мы стояли молча и слушали его: Фома Тимофеевич и Фома, я и Валя, Оле и Христиан и капитан Нильсен, спокойный, солидный и почтенный. Фома Тимофеевич представил норвежцев капитану траулера сразу же, как только увезли Глафиру. Но тогда нас прежде всего интересовала история спасения Степана, и поэтому все ограничились вежливыми поклонами. Теперь же, когда капитан кончил рассказ, Фома Тимофеевич сказал:
— У наших норвежских гостей кончилось горючее.
Капитан Нильсен выступил вперед.
— Мы рассчитываем на прославленное русское гостеприимство, — сказал он, наклонив голову. — Нам нужно литров триста горючего.
— Будем рады помочь, — сказал капитан тральщика и козырнул. — Через полчаса горючее вам доставят на борт.
— Мы будем ожидать на боте. — Капитан Нильсен подошел к Фоме Тимофеевичу и протянул ему руку. — До свиданья, капитан Коновалов, — сказал он. — Я навсегда сохраню благодарную память о вашем гостеприимстве.
— Благодарю вас, — ответил Фома Тимофеевич, пожимая протянутую руку Нильсена, — мы тоже будем помнить о вас. — И в глазах у Фомы Тимофеевича снова мелькнула усмешка.
Капитан Нильсен прошел, пожимая каждому из нас руку и низко наклоняя голову. За ним шли Оле и Христиан и тоже пожимали каждому по очереди руку и тоже наклоняли головы.
Капитан Коновалов задержал руку Христиана и сказал ему негромко, стараясь, чтобы норвежский капитан не услышал:
— Вы очень хорошие люди, Оле и Христиан.
— Тише, — негромко сказал Христиан, — не дай бог, хозяин об этом узнает.
Не знаю, чего он боялся и почему плохо, если хозяин узнает, что его матросы хорошие люди.
И вот капитан Нильсен сел в шлюпку, Оле и Христиан оттолкнули ее, шагая по воде, впрыгнули сами и взялись за весла, и шлюпка понеслась к боту. Никогда я уже не увижу этих хороших людей — Оле и Христиана. Не увижу и капитана Нильсена, которого помню жестоким, яростным, держащим в руке пистолет.
Капитан траулера и Фома Тимофеевич отошли в сторону и долго прохаживались по берегу и разговаривали. А мы перетаскивали из пещеры и из выброшенного на берег бота кое-какие вещи. Мы брали только самое необходимое. Через несколько дней должно было прийти судно со специальной командой починить бот и спустить его на воду. «Книжник» будет еще ходить от становища к становищу, развозя механикам и матросам, капитанам и штурманам, женам и детям моряков стихи и романы, учебники и картины, тетрадки, перья, ручки, карандаши. Отобранные нами вещи мы складывали на берегу.
Наконец вернулась шлюпка, отвозившая Глафиру. Капитаны кончили разговор, и капитан траулера коротко сказал Жгутову:
— Садитесь.
Жгутов сел в шлюпку, опустив глаза, ни с кем из нас не простившись.
И его я тоже никогда больше не увидал. На траулере, пока мы шли до нашего становища, он находился под арестом в одной из кают. На суд мама меня не пустила. Сейчас он отбывает где-то наказание.
Через несколько минут шлюпка пришла за нами. Нас перевезли на траулер. Вся команда трясла нам руки, и кок расталкивал всех и требовал, чтобы мы сказали, чего хотим поесть, и мы его еле убедили, что совсем не голодны. Мы ведь сперва только голодали, а потом питались отлично.
К Степану нас долго не хотели пускать. Говорили, что ему нужен покой, что он и так уже взволнован встречей с Глафирой, что еще мы успеем с ним наговориться, — словом, все, что полагается говорить в этих случаях. Но, видно, очень уж у нас был умоляющий вид, поэтому нам всем разрешили тихо, на цыпочках, подойти к каюте, где лежал Степан, и заглянуть в нее.
Степан лежал на койке, высоко поднятый на подушках. Глафира сидела с ним рядом и не отрываясь смотрела ему в глаза. У Степана было необыкновенно счастливое лицо. Голова его была перевязана, на щеках ссадины, и какое-то выражение слабости было у него на лице. Выражение счастья и слабости.
Он увидел нас и улыбнулся. А Глафира не обратила на нас никакого внимания, даже не повернула головы. Она не отрываясь смотрела в лицо своего Степана, и, кроме него, ни до чего ей не было дела.
Отвезли горючее на норвежский бот. Шлюпка вернулась, и матросы сказали, что капитан Нильсен велел кланяться и благодарить и передал, что никогда не забудет своих новых друзей, и все заулыбались, потому что все уже знали, как удивительно понимает правила дружбы этот капитан.
Потом бот снялся с якоря и пошел прямо к Норвегии. А мы пошли к нашему становищу — на юго-запад. Скоро мы потеряли друг друга из виду и через несколько часов увидели наш родной Волчий нос. Конечно, на необитаемом острове было неплохо, а все-таки приятно возвращаться домой. Траулер, обнаружив нас, сразу передал по радио, что мы спасены. Нас встречало все становище. Мы с Валей ходили, как герои какие-то. Хотел бы я, чтобы посмотрели на нас воронежские ребята! Им небось и не снилось такое. Ну конечно, прежде всего кинулась к нам мама. Она плакала так, как будто мы не спаслись, а, наоборот, погибли. Валька почему-то тоже захныкала, и слезы у нее потекли, и носом она стала шмыгать. А я крепился и совсем не плакал, разве что одна-две слезы у меня скатились, но это просто так, от волнения.
Мы пошли домой, и народу набилось в наши комнаты — просто ужас! И медсестры, и ходячие больные, и куча ребят, и много разного еще народа.
Мы всё рассказывали и рассказывали, пока уж и рассказывать больше нечего было. Мама слушала и плакала и смеялась, а потом сказала:
— Ну, натерпелись страху? По крайней мере, теперь в море тянуть не будет.
Я решил сразу сказать маме всю правду.
— Нет, мама, — сказал я, — наоборот, я твердо решил быть моряком.
Но разве Валя может стерпеть, чтобы последнее слово было не за ней? Она посмотрела на меня и пожала плечами.
— Положим, мы еще посмотрим, — сказала она, — из кого выйдет моряк — из тебя или из меня.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мне мало что осталось рассказать. Через месяц после нашего возвращения была свадьба Глафиры и Степана и на свадьбе гуляло все становище. Степан взял ссуду и построил себе дом. Строить ему тоже помогало все становище. Так что мы не успели опомниться, как дом уже был готов. С бота «Книжник» Степан все-таки ушел. Фома Тимофеевич отпустил его без возражения. «Книжник» стал знаменит на все побережье, и от охотников ходить на нем просто отбоя не было. Теперь у Фомы Тимофеевича молодой моторист, только что кончивший курсы, и опытный пожилой матрос. Заведует плавучим магазином тоже уже не Глафира, а совсем молоденькая девушка, только что кончившая десятилетку и проучившаяся три месяца на курсах книжной торговли. Глафира распоряжается в книжном магазине, который открыли все-таки в становище. Магазин большой, просторный, с витринами, «впору самому Воронежу. Степан плавает на боте. Говорят, что он готовится в мореходное училище, но сам он только отшучивается, когда его спрашивают об этом.
Когда он приходит с моря, все у них в доме именно так, как они с Глафирой мечтали когда-то на палубе «Книжника». Муж рассказывает, что случилось в рейсе, а жена сидит, переживает, и печка натоплена, чистота кругом, половички постланы, самовар шумит. И мы с Фомой и Валя часто бываем у них. Забегаем просто так, на ходу, чуть ли не каждый день. А уж если у них какой-нибудь праздник, то нас обязательно приходят звать и Степан и Глафира. Приятно, когда взрослые любезны.
Фома Тимофеевич по-прежнему водит «Книжник». Разговора о переходе на пенсию я не слышу. Выгонишь его на пенсию, такого старика, как же!
Валя совершенно перестала к нам с Фомой приставать. Теперь у нее завелись подруги и они вечно трещат о каких-то своих вздорных делах. Валя говорит, что с мальчишками совсем не интересно. Подумаешь, нам с Фомой было интересно с ней!
Иногда собираемся мы у Степана с Глафирой или у Фомы Тимофеевича. Начинаются разговоры, воспоминания. Иногда речь заходит про остров Колдун. И тогда кажется мне, что снова я вижу черную скалу посреди океана, и Жгутова с гаечным ключом, занесенным над головой Глафиры, и капитана Нильсена, вытаскивающего из кармана пистолет, и темный трюм брошенного бота.
Валька, между прочим, теперь собирается быть врачом и никогда не заговаривает о том, что есть женщины-капитаны. Я всегда понимал, что с ее стороны это просто девчоночья болтовня. Зато мы с Фомой не такие. Что мы раз решили, то непременно и будет. У нас много есть очень серьезных планов, и, конечно, все задуманное нами исполнится.
ОЛЕСЬ БЕРДНИК
ПУТИ ТИТАНОВ
ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ-СКАЗКА
Сокращенный авторизованный перевод с украинского В. Доронина и А. Семенова
МОЕМУ УЧИТЕЛЮ ПОСВЯЩАЮ
Автор
«…будущее…мир покоренного вещества и энергии, подвластный воле почти бессмертного человека…»
Максим Горький
ГОСТЬ ИЗ ПРОШЛОГО
Аппараты связи Земного шара предупреждали, повторяли:
— Сегодня дискуссия о великом переломе! Слушайте все! Люди, слушайте все!
Учителя прекращали занятия в аудиториях, включали установки дальновидения. Ученые оставляли лаборатории, спеша к экранам всемирной связи. Гуляющие, отдыхающие, путешествующие во всех уголках солнечной системы настраивали приемники на волну Совета Великого Союза Миров. Контрольные роботы-диспетчеры проводили последнюю проверку:
— Луна! Готовы ли вы к дискуссии?
— Да, — отвечали лунные станции.
— Меркурий?
— Готовы.
— Венера?
— Мы ожидаем.
— Марс?
— Да.
Станции на Плутоне усилили в миллиарды раз энергию сигнала и направили ее к далеким мирам, превратив в лучеподобные сгустки уплотненного времени.
Между тем во Дворце Совета Великого Союза Миров уже собирались ученые Земли — виднейшие теоретики и практики знания. Они молча, в торжественной тишине, занимали места в исполинском амфитеатре, вокруг овального возвышения.
Под куполом дворца заструились голубые грозовые волны. Они становились все гуще, насыщеннее. В воздухе запахло свежестью. Это начал действовать аппарат, стимулирующий внимание и мышление.
Вспыхнули призрачным светом стены дворца, растаяли, исчезли. Вместо них появились изображения залов заседаний далеких миров. Пространство дворца как бы расширилось в сотни раз, наполнилось десятками тысяч жителей обитаемых планет.
Послышался бесстрастный голос робота-диспетчера:
— Все жители Великого Союза Миров на одной волне. Дискуссия о великом переломе начинается!
На возвышении появился человек. Тысячи ученых Земли и других планет поднятием рук приветствовали Рама, очередного председателя совета. Глаза его сияли молодостью и энергией, хотя ему недавно исполнилось триста лет. Легкая ткань голубоватой одежды Рама подчеркивала гармоничные формы его тела.
Рам молчал, как бы собираясь с мыслями, как бы созерцая далекие миры, представители которых смотрели на него с экранов межзвездного видения. Ощутил громадную ответственность за каждое слово, за каждую мысль, которые готовился произнести здесь. Шагнув навстречу миллиардам глаз, произнес уверенно и взволнованно:
— Братья!
Мощные волны уплотненного времени несли его голос в бесконечные дали, превращаясь в многочисленных аппаратах связи в символы, понятные жителям далеких миров.
— Братья! Борьба, революции — основа прогресса. Это аксиома. Разумный человек понял этот закон. Природа осуществляет революционные преобразования ощупью, зигзагами. Но человек обязан искать кратчайший путь. Когда наступает кризис, необходимо новое направление. Мы накануне такой революции. В чем ее суть?
Опасность в нас самих, в несовершенстве нашей природы. Органы мышления, эволюционировавшие на протяжении миллионов лет, безнадежно отстают от стремительного потока знания. Они не в состоянии соперничать с молниеносной реакцией логических машин. Мы достигли долголетия в пределах тысячи лет, но и этого недостаточно, чтобы охватить и осознать необъятную сумму даже небольшой части сведений, не говоря уж о мудрости предыдущих поколений. Знание разделилось на многочисленные ручьи, но здравый смысл и логика зовут нас к упрощению, к универсальности, к поискам единства.
Настает час великого перелома. Мы собрались, чтобы приблизить его. Вам будет предложен проект нового пути. О нем расскажет Семоний, руководитель Главного Электронного Центра Земли. Братья! Мы призываем — слушайте и советуйте.
