На дальних берегах

      - Подождите нас в соседней комнате. Там вас никто не будет тревожить.
      Мехти и Вася перешли в пустую комнату, смежную с залом.
      - Пора, - сказал Мехти.
      - Время? - коротко спросил Вася.
      - Час.
      Они вынули палочки из каналов в толовой массе и раздавили капсюли детонаторов. В коридоре слышались уже шаги идущих к ним хозяина и девочки. Вася быстро сунул сумки под большой диван.
      Хозяин ввел в комнату девочку. Она смотрела на офицера глазами, полными испуга. Девочка словно не знала, что для нее лучше: остаться здесь или следовать за военными? Она и понятия не имела, зачем ее держали в доме до сих пор. Вася взял ее за руки потянул за собой.
      Когда они прошли через прихожую, полную новых посетителей, все удивленно уставились на них. Однако никто не посмел вмешаться, - офицер был в высоком чине.
      На улице Мехти шепнул девочке:
      - Только не пытайся кричать. И, пожалуйста, успокойся, мы не собираемся тебя обидеть.
      - Отпустите меня! - взмолилась девочка. - Я не буду кричать, я буду совсем тихая...
      - Милая, хорошая моя девочка, - ласково произнес Мехти. Он обнял девочку и прижал ее к груди. - Куда же я тебя отпущу? Ведь они снова найдут тебя!
      - Я спрячусь, - уговаривала девочка, цепляясь за рукав Мехти. Отпустите, отпустите меня!
      Мехти почувствовал, что девочка дрожит, как в лихорадке.
      - Идем быстрее! - произнес он прервавшимся голосом, повернувшись к Васе.
      И Вася понял, как тяжело и больно Мехти за девочку. Он вспомнил, как первый раз Мехти сказал ему: "Вася, я советский".
      Ветер неистовствовал по-прежнему. Улицы были пусты. Только изредка с гулом проносились патрульные машины, и тогда Мехти и Вася прятались в воротах домов.
      Около одного из домов рабочего квартала девочка вырвалась от них и бросилась к дверям, крест-накрест забитым досками.
      - Папа! - закричала девочка, отчаянно стуча кулаками в дверь. - Папа!
      Это был их дом.
      Мехти подошел к ней и тихо сказал:
      - Идем, девочка... Его нет дома...
      Девочка, недоверчиво отстранив его руку, прыгнула через разбитое окно в комнату и исчезла в темноте.
      - Папа! - все звала она.
      - Вася, - тихо попросил Мехти. - Вытащи ее как-нибудь оттуда.
      Вася полез в комнату и с трудом увел девочку из дому.
      - Отпустите, отпустите! - просила девочка. - Это наш дом, я подожду папу, он придет. Вот его трубка, он забыл ее дома, отпустите...
      - Поторапливайся! - приказал Васе Мехти. И, взяв девочку с обеих сторон за руки, они вышли на окраину города и завернули в сторону Опчины.
      Как ни успокаивал ее по дороге Мехти, как ни старался уверить, что он друг ее отца, перепуганная девочка все плакала и вырывалась из его рук. И только в Опчине, в доме Марты Кобыль она немного успокоилась, увидев Анжелику, которой часто приходилось бывать в доме Николича.
      Анжелика усадила ее рядом с собой в машину, и они снова поехали в город. Девочка перестала плакать. Она тихо спросила у Анжелики, кто этот майор.
      - Это Михайло.
      - Михайло? - недоверчиво переспросила девочка
      - Да, это он.
      - Михайло! - повторила девочка. Она произнесла это слово так мягко, как произносила слово "папа". - А меня зовут Вера.
      - Тихо, Вера, - прошептала Анжелика, - молчи.
      - Хорошо, - покорно согласилась девочка. Машина остановилась у особняка Эрнесто Росселини.
      - Синьор Росселини ждет вас наверху, - любезно сообщил Анжелике секретарь.
      Анжелика была заранее осведомлена о расположении комнат, обо всех ходах и выходах в этом особняке; но, конечно, не подала и виду и попросила секретаря проводить ее.
      "Это главная лестница, - отмечала про себя Анжелика, как бы проверяя достоверность сведений, которые передали ей от товарища П. - Сейчас нужно повернуть влево, потом прямо, пройти через площадку, тут должны быть позолоченные бра. Вот они. Теперь нужно направо. Но почему он завернул налево? Значит, Росселини примет меня в гостиной. Там тоже имеется телефон. Вот резная дверь, сейчас я войду в угловую комнату и увижу Росселини, подтянутого старика среднего роста, с выкрашенными усами. В очках он сейчас или без очков? Если секретарь сообщил ему, что жена Фраскини молода, то, наверно, без очков. Так он выглядит немного моложе. Кажется, окна этой комнаты выходят прямо на улицу".
      Старик открыл дверь и пропустил Анжелику вперед. Она увидела Росселини. Он был в очках и пытливо смотрел на гостью. Это не понравилось Анжелике. Но она сделала вид, что не замечает скрытого подозрения во взгляде Росселини и воскликнула укоризненно:
      - Ах. синьор Росселини, как долго вы заставляете себя ждать!
      Росселини поцеловал Анжелике руку. Сохраняя некоторую настороженность, он улыбнулся ей и пригласил к маленькому круглому столу, на котором стояла ваза с печеньем и графин с вином.
      - Что с Пьетро? - пристально смотря на Анжелику, спросил Росселини, когда они сели за стол.
      - О, я так расстроена!.. Не прошло и пятнадцати дней после нашей свадьбы, как бедный Пьетро слег.
      - Неудивительно, - спокойно произнес Росселини.
      - Как вы сказали?
      - Я говорю - неудивительно, что ваш муж заболел. Возраст!.. Гм... сколько ж ему стукнуло в прошлую весну?
      Анжелике, конечно, было известно сколько старику лет, но, поняв, что Росселини устраивает ей нечто вроде допроса, она решила не отвечать.
      - А я как-то не интересовалась его возрастом, - она покраснела: жену Фраскини должно было смутить напоминание о разнице в их годах.
      - Вот как? - сдержанно улыбнулся Росселини, разливая вино по бокалам. Ну что ж, выпьем за здоровье моего друга. - Он поднял свой бокал и, помедлив, добавил: - И вашего супруга... Конечно, раньше всего я должен был поднять бокал за ваше здоровье, синьора, но болезнь Пьетро заставляет меня нарушить обычай.
      Он глотнул вина. Гостья произвела на него приятное впечатление: она была и изящна и как-то мило наивна... Молодость!..
      - Кстати, что у него за болезнь? - снова спросил Росселини, хотя прекрасно помнил, что старик все время жаловался ему на печень.
      - Пьетро говорит - вы с ним друзья по несчастью. У него что-то с печенью. - Анжелика улыбнулась. - Он даже пошутил как-то: "Каждый раз, когда меня мучает печень, я вспоминаю об Эрнесто".
      Эрнесто Росселини снял очки. Кажется, он начинал верить, что перед ним настоящая жена Фраскини. Он даже вздохнул облегченно. И тут же спохватился: надо не медля исправить свою прежнюю неловкость; он вел себя так, что жена Фраскини могла обидеться. А этого нельзя было допустить. Фраскини все-таки финансовый король, магнат, миллионер, "персона грата", а Росселини живет всего парой заводиков на побережье да небольшими поставками продовольствия. Правда, Фраскини иногда искренно удивлялся изворотливости и прозорливости Росселини, но все равно - разве их можно сравнивать?
      - Поздравляю вас, синьорина, с таким мужем, как Пьетро, - горячо воскликнул он, поднимая свой бокал. - А его мне хотелось бы поздравить с такой женой.
      - Благодарю вас... У Пьетро, кстати, есть к вам одно дело. Он никому не хочет доверяться, кроме вас. Дело, как он говорил, выгодное; но только я ничего не поняла. Ваши дела для нас, женщин, всегда останутся непостижимыми! - Анжелика весело рассмеялась. А потом вдруг встрепенулась: Святая Мария! Я, кажется, окончательно потеряла голову!
      - Что случилось? - встревожился Росселини.
      - Я совсем забыла познакомить вас с моим братом. Он в машине. Вы знаете, он служит теперь в немецкий армии и получил довольно солидный чин майора!..
      - О, непростительно с вашей стороны, синьора, держать на улице майора немецкой армии! - Росселини протянул руку к стене и позвонил.
      - Вы и не представляете, как он красив в немецкой форме!
      - Мы, итальянцы, должны гордиться вашим братом, синьора Фраскини. Росселини прижал руки к груди. - Великая честь для итальянца - служить в немецкой армии!
      - И знаете, - доверительно, не без хвастовства сообщила Анжелика, адъютант у брата хоть и простой солдат, но настоящий немец, чистокровный ариец!
      В комнату вошел секретарь.
      - Пригласите сюда синьора... - Росселини повернулся к Анжелике.
      - Антонио. Он еще очень молод. Просто Антонио.
      - ...синьора Антонио и его адъютанта.
      - Да, вот еще что. Передайте шоферу, чтобы он поставил машину во дворе, - попросила Анжелика секретаря. - На улице сильный ветер.
      Секретарь вопросительно взглянул на хозяина.
      - Открой ворота! - коротко приказал Росселини. Все шло как нельзя лучше. Сильвио с машиной укрылся во дворе особняка; Мехти и Вася были приглашены в дом. Майор не пожелал взять с собой адъютанта и оставил его внизу.
      Когда майор вошел в комнату, Росселини встал и направился ему навстречу.
      - Хайль! - неожиданно воскликнул Мехти вместо обычного итальянского приветствия.
      Но Росселини это не смутило. Он браво выкинул вперед руку. Не смутило его и то, что майор пренебрег своим родным языком и заговорил с ним по-немецки. (Мехти не в совершенстве знал итальянский язык). Желая продемонстрировать перед онемечившимся майором свою преданность третьей империи, Росселини в разговоре намекнул, что все поставки он выполняет своевременно, и сообщил также, что сумел навести порядок на двух заводах. Потом он выразил уверенность, что в ближайшее время начнется новое наступление немецкой армии по всему фронту, особенно в России.
      - И я надеюсь, что синьор Антонио в предстоящих боях докажет фюреру, насколько преданы ему итальянцы! - пылко заявил Росселини.
      - Разумеется! - сухо ответил майор.
      А внизу в это время происходило следующее. Вася вел себя, как заправский эсесовец, и проявлял дотошную бдительность, заботясь о безопасности своего начальника. Он всюду совал свой нос, велел секретарю впустить в дом Сильвио, чтобы тот немного согрелся. Вася с трудом объяснял старику, чего он от него хочет, немилосердно коверкал итальянские слова: при этом щека его дергалась, а сам он заикался и выводил этим из терпения раздражительного, желчного старика.
      После появления Сильвио старику стало легче: Сильвио оказался прекрасным переводчиком, и старик был рад хотя бы тому, что теперь ему все понятно. Он не смог понять только одного: почему молодой немец приставил вдруг к его затылку дуло своего браунинга. Не смея оглянуться, старик бросил умоляющий взгляд на Сильвио. Сильвио посоветовал ему вести себя тихо и доходчиво объяснил, что немец требует ключи от черного хода и ворот. Секретарь немедленно полез в карман, но не успел он вытащить руку, как Сильвио подскочил, схватил его за кисть. Секретарь оказался вооруженным. Миниатюрный пистолет, который Сильвио извлек из его кармана, пришелся юному партизану по душе.
      - Ключи! - приказал он старику.
      Старик понимал, что с такими желторотыми птенцами шутки плохи. Налетчик постарше и неопытней может быть и не решился бы пустить ему в затылок пулю и поднять шум, а мальчишки этих тонкостей не понимают. Они по любому случаю рады нажать на курок. Сопротивляться было бессмысленно.
      Как и остальным его спутникам, Сильвио хорошо было известно расположение комнат. Он без труда отыскал комнату горничной и, показав женщине пистолет, попросил ее не шуметь. На нее, однако, это не подействовало.
      - Ах ты, бандюга, - негодующе и как-то удивленно сказала горничная. Да как ты сюда попал? Вон отсюда!..
      Сильвио сжал губы и медленно поднял свой пистолет,
      - Боже правый! - вскрикнула женщина и хотела выбежать из комнаты, но споткнулась о подставленную Сильвио ногу и грохнулась на пол.
      В одно мгновение Сильвио оказался на ней верхом; он воткнул ей в рот промасленную паклю и крепко связал руки и ноги. Потом с усилием поднял ее и уложил в углу комнаты. Уходя, Сильвио сказал:
      - Да не бойся ты, ничего я у вас не украду. И вовсе я не бандит.
      И он поспешил вниз, помогать Васе.
      Когда секретарь увидел в руках Сильвио веревку, он понял, что ему ничто не угрожает, и присмирел.
      Вручив "бандитам" нужные им ключи, старик преспокойно дал себя связать.
      Все обошлось хорошо, и Сильвио чувствовал себя героем дня. Он готов был сейчас на любой подвиг! Признаться, ему даже хотелось, чтоб они столкнулись с опасностью. Вот тогда он показал бы Мехти, на что он способен!
      А в комнате, где сидел Росселини с гостями, раздался в это время телефонный звонок. Майор резко изменился в лице. Не успел Росселини подойти к телефону, как майор дал отбой и тут же выключил телефон. Синьора Фраскини встала.
      - Все! - напряженно сказал Мехти.
      - Простите, - растерянно обратился к нему Росселини. - Но мне могут позвонить по очень важным делам.
      Оглушительный взрыв сотряс дом, заглушил слова Росселини. Он увидел в окно огромное зарево, поднявшееся в районе виа Фортуна.
      Росселини повернул голову, и лицо его залила бледность. Майор в упор глядел на итальянца: в руке он сжимал пистолет. Росселини быстро перевел взгляд на Анжелику. Сейчас она уже не была похожа на молодую светскую даму. Так, как она, смотрели на него работницы в каждом цехе его завода, взглядом, полным ненависти.
      - Сколько? - спросил Росселини.
      Не получив ответа, он сам назвал сумму. Майор молчал. Тогда Росселини поднял сумму с тысячи лир до полумиллиона, а потом и до миллиона.
      В ответ ему было предложено поднять трубку и позвонить управляющему. Он должен был сообщить о своем срочном отъезде в Венецию.
      Мехти включил телефон и протянул Росселини трубку.
      - Но мне не нужно в Венецию! - запротестовал Росселини.
      Мехти поднял пистолет.
      Росселини сел, взял трубку и, помедлив, начал набирать номер.
      - Стоп! - остановил его Мехти. - Вы не то набираете.
      Отобрав у него трубку, Мехти сам набрал нужный номер.
      - Говорите!
      И Росселини, не сводя испуганных глаз с дула пистолета, сообщил управляющему о своем срочном отъезде. Повинуясь новому приказанию, он добавил, что им подписаны кое-какие документы, по которым надлежит отпустить продовольствие в первую очередь.
      Когда телефонный разговор был закончен, Росселини, позеленевший от страха, повернулся к Мехти.
      - Я выполнил ваш приказ. Что вы теперь собираетесь со мной делать?
      - Это зависит от того, как вы будете себя вести.
      Росселини покорно поднялся:
      - Что от меня требуется?
      - Прежде всего открыть сейф.
      - Сейф у меня в кабинете.
      - Я провожу вас туда.
      В коридоре Росселини повернул к комнате горничной.
      - Назад! - властно окликнул его Мехти. Он начинал терять терпение. Перестаньте валять дурака. Вот ваш кабинет.
      Анжелика не оставила в сейфе ни клочка бумаги: все забрала с собой.
      - Что еще? - упавшим голосом спросил Росселини. Он совсем раскис.
      - А теперь позвольте связать вас, - мягко сказал Мехти. Росселини бессильно опустился на диван. Они подняли его, сошли вниз и вышли через черный ход во двор, заперев изнутри на замки все двери, чтобы в дом невозможно было проникнуть. Машина была не очень вместительной, и пришлось уложить связанного Росселини между передним и задним сиденьем.
      Мехти сам открыл ворота. За ними никого не была. Привлеченные взрывом, солдаты ушли за угол.
      Сильвио вывел машину со двора и завернул влево, на шоссе. Позади, над городом, стояло зловещее зарево.
      Вскоре город потонул в темноте. Впереди угадывались очертания горных вершин.
      Секретные документы Росселини Мехти вручил связному товарища П., а самого Росселини решено было отвезти к партизанам, предварительно получив от него подписанные наряды на несколько машин продовольствия из дальних ферм. Наряды были выписаны на имя начальника немецкой карательной части. От связного Мехти и его спутники узнали, что часть эта разгромлена, и теперь дороги опять находятся под контролем партизан. Давно уж друзья не радовались так, как в эту ночь!
      Дочь Александра Николича захотела отправиться с ними к партизанам. Она с жаром рассказывала о том, что умеет делать:
      - Я буду стирать, готовить... Я все могу!
      Ее решили взять с собой в горы, к партизанам.
      Первым, кто встретил Мехти в бригаде, был Сергей Николаевич. И, как обычно, по всему отряду стала передаваться весть: Михайло вернулся, Михайло здесь!
      "Так вот он какой! - мрачно думал Росселини, глядя на Мехти, совершенно не похожего на того, каким он был всего несколько часов назад. - Совсем мальчишка! Ишь, как краснеет, когда его хвалят! А я - то так дрожал перед ним... Сдаться этакому простаку - вот болван! А теперь все кончено. Живым мне отсюда не выбраться!"
      Росселини не ошибся. После суда, на котором его обвинили в прислужничестве немцам и в измене родине, Росселини повесили.
      На следующий день в условленное село прибыл целый караван машин с продовольствием. По освобожденным дорогам к партизанам потянулись вереницы крестьянок, несущих на головах корзины, кувшины, большие свертки.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      Полость, прикрывающая вход в палатку, была отдернута и туда проникал свет.
      Ферреро и Сергей Николаевич сидели друг против друга за изящным письменным столиком, крытым тончайшим малиновым сукном. Стол был раскладной; партизаны, ведавшие хозяйством бригады, ухитрились втиснуть его в одну из повозок, прежде чем покинуть виллу триестинского фабриканта, в которой прежде располагался штаб.
      Командир, у которого в последнее время начало портиться зрение, писал в очках, нацепленных на самый кончик носа. Стекла очков были подобраны наспех, и он вынужден был надевать их при работе так, чтобы, нагибаясь к бумагам, смотреть через стекла, а поднимая голову, поверх очков.
      Трижды подчеркнув одну из цифр, Ферреро сумрачно взглянул на полковника, ожидая, пока тот закончит свои подсчеты.
      Если бы кто-нибудь увидел Ферреро в эту минуту, то, пожалуй, решил бы, что перед ним мирный, уже стареющий бухгалтер, всю жизнь просидевший за пухлыми конторскими книгами, а не один из самых смелых и решительных руководителей, возглавляющий наиболее опасное для фашистов партизанское соединение.
      - Кончил, полковник? - нетерпеливо спросил Ферреро.
      - Сейчас заканчиваю... А ты?
      - У меня уже все. Не пропустил ни одного рапорта, ни одной сводки.
      - И что получается?
      - Получается вот что, - Ферреро наклонил голову, чтобы видеть цифры на бумаге через стекла очков. - Потеряно сто двенадцать человек, не считая захваченных фашистами связных и разведчиков. Из них сто пять убито в бою, семь пропало без вести. И потом: пятьдесят семь раненых, тридцать два больных. И особый счет: двое расстреляны за трусость, один повешен за измену, один удрал, трое посажены под арест.
      Старый Ферреро проговорил это совсем расстроенным голосом.
      - А у меня так, - сказал Сергей Николаевич, - примерно, конечно. Шестьсот тридцать фашистов погибло при взрыве зольдатенхайма, триста - в казармах, шестьсот пятьдесят - на железных дорогах, триста восемьдесят - при разных других обстоятельствах... Получается тысяча девятьсот с лишним... В общем - две тысячи... Итак, за последний месяц мы уничтожили десять нацистов на одного нашего человека.
      - Неплохо, - мрачно буркнул Ферреро.
      - Да, неплохо, если забыть о том, что нет с нами двухсот наших людей! Людей, командир! - тихо произнес Сергей Николаевич.
      Ферреро снял очки, потер пальцами веки.
      - Вот об этом я и думаю, полковник... - тоже необычно тихо сказал он. Я не ребенок, видел в жизни многое... Но нет для меня ничего страшнее, чем подытоживать эти цифры. Двести человек за месяц, полковник!
      - И у каждого из них мать, дети или невеста... - сказал полковник. Каждый унес с собой целый мир!..
      Наступило молчание. Сергей Николаевич поднялся, сделал несколько шагов по палатке.
      - Есть и еще одна сторона у этой страшной бухгалтерии, - вдруг повернулся он к Ферреро. - Двести человек составляют пять процентов главных сил нашей бригады, а две тысячи фашистских солдат чуть ли не пятую долю процента одной только европейской армии Гитлера и его приспешников!
      Ферреро тоже встал и подошел к полковнику:
      - Я так понимаю, полковник. На крупные проценты уменьшает силы нацистов только Россия!
      - Да, и вместе того чтобы помочь ей довести этот разгром до конца, пусть даже так, как помогаем мы - десятыми, сотыми долями процентов, союзники топчутся на юге Италии, бездействуют во Франции!
      - Вот уж этого я никак не понимаю!
      В комнату вбежал ординарец Ферреро.
      - Уходит группа венгров, человек двадцать, - с тревогой в голосе доложил он.
      - Куда уходят? - скорее недоверчиво, чем удивленно спросил Ферреро.
      - Домой!
      - Как это домой?
      - Домой, к себе, в Венгрию!
      Ферреро, не оборачиваясь, махнул рукой Сергею Николаевичу, чтобы он оставался, и размашистым шагом вышел из палатки.
      За хижиной лесника Ферреро увидел группу венгров с рюкзаками за плечами, с сумками и узелками в руках. Против венгров, спиной к хижине стоял Мехти. Он в чем-то горячо убеждал венгров. У стены хижины аккуратными пирамидками возвышались винтовки и автоматы; на земле лежали патронташи, пистолеты, гранаты.
      - Что это за маскарад? - загремел Ферреро, подходя ближе.
      Мехти вытянулся перед командиром:
      - Венгерские товарищи решили покинуть бригаду и пробираться домой!
      Чувствовалось, что Мехти прилагает все усилия, чтобы казаться собранным и спокойным.
      - Бежать домой? - хрипло выговорил Ферреро. - Да вы понимаете, что каждому из вас за дезертирство грозит расстрел у этой вот стенки?
      Разгневанный, со сверкающими глазами, он угрожающе надвигался на безмолствующих венгров, пока не очутился лицом к лицу с командиром отряда Маркосом Даби.
      У Даби из-под еле державшейся на макушке шапки выбивались на лоб огненно-медные волосы.
      В бригаде хорошо знали Маркоса - лучшего партизанского снайпера, горячего и своенравного, но беззаветно храброго. Потомственный батрак, он в начале войны гнул спину в имении одного из отпрысков фамилии Эстергази богатейших венгерских феодалов. Чтобы не идти на фронт, Маркос отрубил себе топором два пальца на правой руке. Это избавило его от призыва в армию, но ему еще долго пришлось изнурять себя каторжным трудом в конюшнях и в хлевах помещика, поставляющего провиант для гитлеровских войск. Потом Маркос услышал о партизанах, действующих у берегов Адриатического моря. Вместе с другими батраками Маркос, захватив фамильные охотничьи ружья и старинные пистолеты помещика, ушел в лес, а позднее пробрался к партизанам. У него был меткий глаз и сердце, исполненное ненависти к врагу, и вскоре о Маркосе заговорили во всех отрядах бригады. За короткий срок он был дважды ранен в грудь навылет, но это не мешало ему добровольно вызываться на самые трудные, опасные дела.
      Зная нрав Маркоса, Ферреро ждал горячего объяснения или запальчивого протеста. Спокойный тон венгра поразил его.
      - Зачем вы кричите, командир? - глухим от печали голосом, укоризненно сказал Маркос. - Разве мы бежим? Мы уходим честно, сдаем оружие. Вот только эти штуки я оставляю при себе. Я их сам принес. - Он показал на кремневые пистолеты, ручки которых, отделанные перламутром, торчали у него из-за пояса.
      - Что... что такое?.. Вы, значит, открыто заявляете, что струсили? изумился Ферреро.
      - Среди нас нет трусов. Но оставаться здесь нам больше нельзя.
      Ферреро снова вскипел.
      - Да что вы, рехнулись, черт вас возьми? - крикнул он, обращаясь ко всем венграм.
      - Мы уходим, чтобы не быть уничтоженными, - ответил за них Маркос.
      - Товарищ командир, - вмешался Мехти, - им кто-то сказал, что в одной из партизанских частей на прошлой неделе тайно расстреляли венгров.
      - И ничего более умного они не могли придумать? - перебил его Ферреро.
      - Мы не придумали это, - возразил Маркос. - Нам принес эту весть Шандор Дьердь, он никогда не лгал и может подтвердить свои слова, если не умер.
      Еше утром дозорные подобрали на тропе тяжело раненного незнакомого партизана-венгра. Вспомнив об этом, Ферреро кинулся ко входу в хижину. В узких сенях доктор мыл руки в эмалированном тазу.
      - Я хочу поговорить с раненым, которого доставили утром, - сказал Ферреро.
      - Поздно, он уже при смерти, - покачал головой доктор. Он снял с гвоздя полотенце и вытер руки.
      - Он больше не приходил в себя? - быстро спросил Ферреро.
      - Приходил дважды. Поэтому я и собирался идти к вам.
      - Что он говорил?
      Доктор наклонился к уху командира и вполголоса сообщил:
      - Его зовут Шандор Дьердь. Он говорил, что к ним прибыл какой-то отряд, увез на грузовиках всех венгров из их части и расстрелял в глухом ущелье. Сам Дьердь был ранен, отполз в сторону и слышал, что отряд, расстрелявший их, собирается идти дальше...
      - Куда дальше?
      - В другие части, выполнять приказ о расстреле венгров.
      - Чей приказ?
      Доктор еще ближе придвинулся к Ферреро:
      - Из штаба корпуса, - шепнул он.
      Ферреро так сжал доктору руку, что тот тихо охнул от боли.
      - Кто слышал об этом? - в упор смотря на доктора, проговорил Ферреро.
      - Только я. Раненый с трудом произносил слова. Я больше угадывал их по движению губ...
      - И вы забыли его слова! - повелительно и жестко сказал Ферреро.
      Он отпустил руку оторопевшего доктора и поспешил обратно к венграм.
      Говорил он с ними теперь спокойно, даже ласково.
      - Слушайте, ребята, ведь у нас же один враг, одна цель...
      Венгры слушали настороженно, недоверчиво.
      - И разве не побратала нас кровь, пролитая нами? Тебя, Маркос, - со мной, меня - с Михайло, Михайло - с тобой?
      Ферреро замолчал, обвел венгров пытливым взглядом:
      - В корпусе, друзья, действует вражеская рука. Та самая, что подослала мне начальника штаба - предателя, а теперь занеслась над нашим братством. Но от вражьей руки ничего другого и не жди. Вместе с вами будем стараться обезвредить ее.
      Ферреро подозвал к себе Мехти и Маркоса и, когда они подошли к нему, неожиданно обнял их за плечи:
      - А вот тем, что вы поверили, будто можно разбить кровью скрепленное братство Ферреро, Маркоса, Михайло, - этим вы крепко обидели меня!
      Венгры заволновались. А командир бригады, простой, суровый, справедливый, стоял перед ними и ждал, что они ответят.
      Мехти шагнул к венграм. Ему трудно было говорить, потому что приходилось говорить о себе.
      - Вот что, ребята, - сказал он. - Что бы вы подумали обо мне, если бы я, оправившись от раны, которую нанес мне предатель, покинул своих товарищей? Подумали бы, что Михайло - трус, что Михайло смалодушничал.
      К Мехти подошел один из венгров, вихрастый молодой парень:
      - А ты знаешь, что я однажды один отстреливался от пятидесяти фашистов? И держался до тех пор, пока не покончил со всеми?
      - Все знают об этом, - сказал Мехти.
      - Вот. И другие наши ребята не отсиживались по землянкам! - запальчиво продолжал венгр.
      - И это верно, - согласился Мехти.
      Ферреро внимательно слушал их разговор.
      - Но что нам остается делать, если в партизанских бригадах расстреливают наших братьев?
      - Командир, по-моему, сказал уже, что это враг хочет расстроить наше братство. Наш долг не отступать перед врагом, а разоблачить и сразить его!
      Молодой венгр задумался и спросил:
      - А как бы ты поступил, если бы вдруг ни с того ни с сего кто-то стал расстреливать русских?
      Ферреро выжидательно взглянул на Мехти.
      - Во-первых, - ответил Мехти, - я не уверен, что те, кто расстреливают венгров, не расстреливают сейчас и русских. А во-вторых... Вот послушай... Я был еще мальчишкой, когда у нас начали строить первые колхозы. Нелегко было тогда Советской власти. Кулаки поняли, что им крышка, и совсем озверели! Они стреляли в тех, кто решил жить по-новому!.. Но советские люди не испугались, не спасовали перед трудностями: они стали только прозорливей, бдительней и беспощадней и сумели очистить страну от вражьей нечисти. Борьба, борьба до победного конца! До последней капли крови. Только так!..
      Слова Мехти прозвучали, как суровая клятва. К нему подошел взволнованный Ферреро; ему, видно, многое хотелось сказать Мехти, но он только молча обнял его.
      Маркос Даби, прямо смотря в глаза командиру, сказал:
      - Прости нас, командир. Мы погорячились. Прости.
      Ферреро улыбнулся.
      Послышались глухие голоса:
      - Не надо обижаться, командир.
      - Тебе верим.
      - Не о тебе говорили...
      Перекрыв голоса венгров, Ферреро резко скомандовал:
      - Ну, раз так... Разобрать оружие!
      Мехти подошел к стене, нагнулся, взял из пирамиды карабин и подал его Маркосу.
      - Возьми, - мягко сказал он.
      Маркос решительно протянул руку и, взяв карабин, поцеловал его ложе.
      Венгры пришли в движение. Мехти начал разбирать пирамиду, вручая каждому из венгров его оружие, патронташ, сумку. Движения его были быстры, легки, веселы.
      - Вот так, - удовлетворенно крякнул Ферреро. - И чтобы я видел это в последний раз!
      Когда он вернулся в палатку, Сергей Николаевич все еще сидел над листами бумаги.
      Ферреро уперся руками в стол и нагнулся к полковнику.
      - В соседних частях расстреляли венгров, - почти шепотом сказал он.
      Полковник невольно подался вперед:
      - Кто расстрелял?
      - Указания исходили из штаба корпуса. Завелась там, видно, какая-то нечисть. Мы воюем, а они...
      Полковник сидел неподвижно; не слышно было даже его дыхания.
      После долгого раздумья он сказал:
      - Надо выяснить, чьих рук это дело!
      - А как?
      - М-да... - Полковник поднялся с места. - Ну что ж, будем воевать дальше. А выяснить - все же выясним...
      Тяжелой, недоброй была весть, что принес под конец своей жизни венгерский юноша по имени Шандор Дьердь... Однако новых подтверждений этой вести, к счастью, не было. Вскоре радисты приняли из штаба по рации приказ произвести налет на дальнюю железнодорожную ветку. Потом последовало требование передать обычные сведения о потерях и наличии боеприпасов.
      Ничего особенно тревожного эфир не приносил, а связи с другими частями не существовало: бригада уже долгое время действовала изолированно и самостоятельно.