Атестат зрелости - Аттестат зрелости

      - Вы тут потанцуйте, а я кофе приготовлю.
      Алексей с готовностью подхватил Настю за талию. Был он высок, Настя едва доставала ему до груди, пожалуй, она могла бы и под мышкой у него спрятаться.
      Алексей слегка качнулся. От него пахнуло вином. Медленная мелодия закончилась, и молодой голос запел: «Моя гитара восхищает местных жителей». И Алексей начал подпевать:
      - «Ну, как не злиться мне, ну чем я не жених?» Настенька, чем я не жених, а? По-моему, для Виточки самый жених подходящий. Да?
      - Да... - еле слышно прошептала Настя, за рёвом магнитофона Алексей не мог её услышать, но догадался, что девушка ответила, заулыбался радостно, подхватил её за талию и приподнял над полом. Настя почувствовала, что он сделал это без особого труда - такие у него сильные руки.
      В этот момент в комнату с подносиком в руках вошла Виктория.
      - Ой-ой, Алёшенька, смотри у меня!
      Алексей подхватил подносик с миниатюрными кофейными чашечками и на ходу поцеловал в щеку Викторию. Настя опять спросила Осипову:
      - Ты пойдешь к Василию?
      - Да нет же, разве тебе не ясно? - Виктория повела бровями в сторону Алексея и снисходительно улыбнулась.
      Настя вышла в прихожую, начала одеваться, а Осипова, опершись плечиком о дверной косяк, полупрезрительно наблюдала за ней. Она думала: вот Веселова с Рябининой - подруги, а так снисходительно говорить с Рябининой Виктория не смогла бы. Характерец у неё не тот, своим прищуром серых глаз Светлана отбивала всякую охоту к насмешкам, а беззащитность Насти Веселовой раздражала Осипову, и она не удержалась:
      - Постой! - сказала она, когда Настя открыла дверь, чтобы уйти. - Я знаю, Васька тебе нравится, – Виктория с наслаждением наблюдала за растерянностью Насти. - Да не красней ты! Знаю, и всё! Не такая уж я дурочка, как меня ваша Рябинина представляет. Сходи сейчас к Ваське в больницу, не будь глупенькой, он свободен сейчас, пожалей его, он же болеет. А я никогда его не любила, - Виктория даже зевнула, - так, от скуки ходила. А он ничего, целуется неплохо, - и засмеялась, с откровенной наглостью окинув Настю с ног до головы, одетую в старенькое пальто.
      - Ты... ты... - Настя задохнулась от гнева. - Ты - Инфанта! Ты самая подлая дура. Ты - самая последняя... Ты сама на шею Серёжке Герцеву вешаешься! Ты... ты... - Настя не находила, не знала таких слов, чтобы высказать Осиповой, особенно ненавистной сейчас, всё, что накипело на душе. - Вася тебя любит, а ты... Да ты хоть Алексея этого любишь? - Настя ткнула пальцем в сторону комнаты, где был офицер.
      Осипова ошарашенно молчала. А потом начала неожиданно оправдываться:
      - Да не любит меня Окунь. И не любил. Тоже со скуки ходил со мной. Он вообще никого не любит, Окунёк ваш...
      - А ты любишь? Любишь кого-нибудь, кроме себя? - наступала Настя яростно на Осипову. - Весь класс рассорила, Чарышева с Тимирязевой развела!
      Неизвестно, чем бы это всё кончилось, если бы не выглянул в прихожую Алексей:
      - Что за шум, а драки нет, девочки? - спросил он весело, и Настя выскочила за дверь.
      И вот теперь, сидя перед Окунем, Настя решилась задать самый свой главный вопрос:
      - Ты любишь Осипову? - так и спросила прямо, чувствовала, что сейчас иначе нельзя, и что Окунь ответит не менее прямо.
      - Не знаю, - подумав немного, ответил он. И повторил твердо: - Нет. Не люблю. Просто - она самая красивая девчонка в классе, мне было приятно, ну, лестно, что ли, ходить с ней. Идёшь по улице, а на неё парни оглядываются, я и рад, что она со мной, а не с кем-то. Тётки шепчутся: ах, какая пара. А мы пара никакая, - и повторил убежденно: - Нет, не любил я её.
      Настя засобиралась домой.
      - Поздно уже, я поехала. - И опять пошла к двери, не прощаясь, как и накануне, ожидая, что скажет Окунь вслед.
      А он ничего не сказал, поражённый своим откровением перед ней.
      Кончились каникулы, но Настя всё равно продолжала ежедневно ходить в больницу к Окуню. Василий не признавался, что с нетерпением ожидал её прихода, но светлел весь, как Настя появлялась в палате, которую уже знали все дежурные медсёстры и без слов давали халат. Настя рассказывала о школе, ребятах, объясняла домашние задания, ругалась, если Окунь не выполнял их. При этом соседи по палате, куда был переведён Окунь из бокса-изолятора, Иван Петрович и дядя Коля, одобрительно посмеивались:
      - Давай ему жару, давай! - басил дядя Коля, оглаживая рыжие пушистые усы. Лишь четвертый, Костя, презрительно фыркал, глядя на всех, а когда Настя уходила, Костя говорил Окуню:
      - Лопух! От бабы терпишь! Попробовала бы она у меня так! Я бы ей!!!
      - Во-первых, она не баба, а девчушка ещё, - осаживал Костю дядя Коля, общепризнанный командир палаты. - А от тебя потому твоя жена и ушла, что ты много позволял себе.
      Дядя Коля работал с Костей на одном заводе и всё про него знал. Иван Петрович, тихий интеллигентный старичок, поправлял очки на носу и тоже вступался за Настю:
      - Вы не правы, Костя, что так говорите.
      Окунь рассказывал Насте о своем братишке Валерке, о матери, об отце. Однажды Настя пришла одновременно с его матерью.
      Вера Ивановна сидела у кровати Василия, совершенно без улыбки смотрела на красивое Васькино лицо и молчала. Окунь тоже молчал. Он первым увидел входящую Настю и улыбнулся:
      - А вот и Настя! Ма, она из нашего класса. А это - мама моя, Вера Ивановна, знакомься, Настя.
      Настя внимательно смотрела на Веру Ивановну. На ней было красивое платье голубого цвета с крупной шаговой белой строчкой по краю воротничка, и халат сидел на ней ловко, иначе скроен, чем у Насти.
      Вера Ивановна тоже окинула взглядом Настю с ног до головы, взгляд  был грустный и усталый.
      - Ну что же, Василий, я пойду. Пора на дежурство.
      Вера Ивановна встала. Была она невысокого роста, очень изящная, с тонким красивым лицом. Её пепельно-седые волосы были коротко острижены. Глаза: голубые, необычайно серьёзные, смотрели в упор на собеседника. И таилась в них еле уловимая недоверчивость. Вера Ивановна щурилась, прикрывала ресницами глаза, будто ставни дома.
      - Твоя мать всегда такая серьёзная? И грустная? - спросила Настя Окуня, когда Вера Ивановна ушла.
      - Она очень правильная. Всегда знает, как надо поступать, а как - не надо. Да, кстати... Мать сказала, что у Анны Павловны всё хорошо, скоро её выпишут.
      - Знаю, - кивнула Настя. - Мы были у неё вчера. Вася, а твой отец любил Веру Ивановну? - поинтересовалась она осторожно.
      - Наверное. А вообще-то я не знаю. Он никогда не ругался с матерью. Просто ляжет, читает газету и молчит.
      - Вот-вот... - в Насте проснулась женская солидарность: - Он молчит и читает, а мать всё по дому делает? А ведь она тоже работает. У нас вот папа всегда маме помогал. И варил сам, да ещё такие щи варил - пальчики оближешь, и пол мыл, и стирал. А твой - молчал и лежал!
      Но Окунь ничего не ответил на возмущение Насти.
      - Послушай, Вась, а почему ты старше всех нас?
      - Нет, второгодником я не был, - улыбнулся Василий. - Просто, когда был в первом классе, я ногу сломал.  Мы всего недели две проучились, а в гипсе я почти до нового года был. Какая уж тут учеба? Предки посоветовались и дали мне академический отпуск. А когда в седьмой перешёл, квартиру дали новую, вот к вам и попал. А учился я раньше без троек, и вообще был примерным мальчиком, в музыкалке учился, на баяне. Вот и вся моя биография. Вопросы будут? – глянул насмешливо.
      - Нет, вопросов не будет, - в тон ему ответила Настя. - Пошла я. А ребята тебе привет передавали.
      - Откуда они знают, что ты ходишь ко мне?
      - Я Светке сказала про тебя, а она на собрании встала и предложила дать мне комсомольское поручение - посещать тебя в больнице.
      - А ребята?
      - Рады-радешеньки, что ходить не надо, - пошутила Настя и пожалела об этом: лицо Окуня сразу помутнело, видимо, ему обидно, что ребята не приходят.
      - Светка хотела прийти вместе со мной, да я её отговорила.
      - Рябинина твоя не в счёт, она всем готова помогать, - махнул рукой Окунь.
      - И вовсе не всем. Тебе, если честно, она не стала бы помогать. А парни готовятся к лыжным соревнованиям. Герцев с Оленьковым на областные поедут.
      - Это почему Рябинина мне не стала бы помогать? - вскинулся Окунь, делая ударение на слове «мне». Обычно он лежал, закинув руки за спину, чтобы не спутать волосы: Окунь был верен себе и даже в больнице тщательно следил за своей внешностью. А тут подскочил, как ужаленный, мотнул нетерпеливо головой. - Это почему именно - мне, а?
      - Всё из-за картошки. Если не секрет, почему ты против всех пошёл? Ведь знал же, что договаривались не идти в школу.
      - Знал, ну и что? Я всё должен делать, как другие, а своя голова на что? Для соображения или подражания? - Окунь смотрел сердито.
      - Неправильно или правильно мы тогда сделали, я не знаю, а ты не должен был от нас отбиваться.
      - Знаешь, мать Валерке как-то объяснила, почему не надо делать как все, особенно, если это плохо. Он как-то за большими пацанами на забор полез, нос расквасил, ревёт, а мать ему сказала: «Люди - в воду, и дурак - в воду. А он плавать не умеет, потонет».
      - Ну, эту пословицу мы знаем, - рассмеялась Настя. - И продолжение твое: «А я не дурак, немного умный», - тоже знаем. И мать Валерке правильно всё объяснила, очень даже педагогично. И всё-таки ты не прав. Это как раз тот случай, когда надо было со всеми в воду прыгать. И выплывать вместе со всеми. Ой, уже восемь! Ну, я побежала, - и Настя исчезла за дверью.
      Окунь лежал и думал, как неожиданно Настя Веселова вошла в его жизнь. До случая в лесу он и не смотрел в ее сторону, а тут вот каждый день ожидает её прихода с нетерпением.
      - Хорошая девушка, - уважительно сказал дядя Коля. - Хорошая. Ты её, Василий, не обижай.
      - Я не обижаю.
      - По всему видать - любит она тебя, - рассуждал дядя Коля, расправляя правой рукой пушистые усы, предмет своей гордости.
      - Любит? - удивился Окунь. - Я  и не заметил что-то...
      - Потому и не заметил, что всё о своей болячке ей долдонишь, а вот про неё совсем ничего не знаешь. Вот кто её родители? Кто?
      - Не знаю-ю... - растерялся Окунь.
      - То-то и оно, что не знаешь. А её отец - Степан
      Григорьевич Веселов, первостепенный мастер был на нашем заводе. Мы с ним в одном цехе, сборочном, работали. К нам механический как эвакуировали во время войны, так он здесь и остался, а мы после фронта пришли, стали там работать.
      - А почему Настя вас не знает?
      - Откуда ей знать меня? Я  же не бываю у них. А Степан Григорьевич погиб. Геройски, как на фронте.
      - А что случилось с ним?
      - Парнишонку одного спасал. У нас ведь перед проходной машин - тьма. Идем мы, значит, со смены, а от остановки автобусной мальчишечка лет пяти выскочил. И откуда только взялся? А тут «Кировец»-трактор из ворот выехал, да и газанул на мальчишку прямым ходом. Степа бросился ему наперерез, парнишку-то отбросил в сторону, а сам отскочить не сумел. Сбило его мотором да ещё и колесом придавило, а колесище-то у «Кировца» - ого - сам, небось, знашь. Всем заводом хоронили мы Степана Григорьевича. Настя тогда маленькая была, лет семи, а братишка её, Илюшка, и того меньше.
      - У Насти брат есть? – удивился Окунь.
      - Есть. Такой был сорванец-парень. Отец в гробу лежит, а он бегает, хохочет. Не понимал ещё ничего.
      - А я и не знал.
      Все замолчали, думая каждый о своём.
      - Да чего ты знал? - нарушил тишину Костя. - Ты ведь только о себе и базаришь, в точку дядя Коля попал, - он отложил книгу, которую читал, и внимательно слушал их беседу. - А я ведь помню его, дядь Коль. Он тоже невысокий был, толстенький, и тоже весь в веснушках.
      - Верно! - воскликнул дядя Коля, оглаживая усы. - Верно! А откуда ты его помнишь?
      - А я, как с армии пришел, сначала устроился в сборочный, да больно уж у вас там хреново, не вздохнешь - конвейер!
      - Во-во! Вам бы денег побольше, молодым-то, - забубнил дядя Коля. - А работать кто за вас будет? Мы, старики, перемрём, вы все с голоду подохнете!
      - Не подохнем! Подумаешь, только вы и работаете, а мы - что, даром хлеб едим, что-ли? Я зарабатываю в механическом, между прочим, не меньше твоего! - Костя вскочил с кровати, забегал по палате.
      - Вы не правы, милейший Николай Федорович, - возразил Иван Петрович. - Молодёжь у нас хорошая, но ведь в семье не без урода, есть всякие. Зря вы расстраиваетесь.
      - Ага! В семье не без урода, а урод, выходит, я, да? - обрушился Костя на Ивана Петровича и ещё быстрее замерил ногами комнату.
      - А-а-а... - дядя Коля махнул сердито рукой и сел на кровати Ты, Петрович, скрозь очки свои плохо видишь. Вот тебе пример, - он ткнул пальцем с чёрным избитым ногтем в сторону Окуня. - И одёжа на ём путёвая, и сыт, и обут, а учиться не хочет. Его Настя тормошит, а он, ну, ни в какую, нахлебник, одним словом. А ведь учеба – это его сегодняшняя работа. А деньги, небось, с матери на киношку да на дрыгалки свои, танцы-шманцы, вытрясывает! - дядя Коля рассвирепел, усы его встопорщились, как иглы у ежа.
      - Вот он урод и есть, а я работаю, вка-лы-ва-ю! - Костя всё бегал по комнате.
      - Нет, вы уж погодите, милейший Николай Федорович, - повысил голос Иван Петрович. - По одному частному случаю обо всей молодежи отрицательно судить нельзя, наша молодежь в целом хорошая!
      Окунь отвернулся к стене. Он участия в спорах не принимал. Сначала сил не было думать о чём-то, а теперь он просто не знал, чью сторону принять. С одной стороны, не все же ребята бездельники, как говорит дядя Коля, хотя бы их класс взять. А с другой стороны - чем он сам, Васька Окунь, лучше бездельника? Действительно, школа - вроде работа его, а он работу свою выполняет плохо.
      «А у Насти, как у меня, брат младший есть. И отца у них нет», - подумал он вдруг, рассматривая трещинки на стене, словно пытаясь прочесть там что-то важное для себя. Старики в палате объединились и сообща начали спорить с Костей, на Ваську больше не обращали внимания. А он лежал и думал: «Никому я не нужен оказался. Одна Настя, добрая душа, пожалела меня». И хотя глаза слегка защипало, в груди у юноши вновь разлилось незнаемое до сих пор тепло.
      Светлана после уроков договорились с Настей сходить в кино. По дороге решили зайти к Веселовым. Они не спеша поднялись на третий этаж. Настя открыла дверь своим ключом, и еще не переступив порог, Светлана поняла, что у Веселовых гость: бренчали ложки о край чашек. Голос говорившего человека показался Светлане незнакомым, но Настя отчего-то смутилась. Услышав, что в прихожей кто-то есть, вышла мать Насти, Полина Егоровна, улыбчиво поздоровалась со Светланой, сообщила:
      - Настя, а к тебе гость! - и улыбнулась чуть лукаво. - Да раздевайтесь живее, чай остынет.
      Светлана прошла на кухню и увидела... Ваську Окуня. Вот уж кого-кого, а Ваську она никак не ожидала встретить в квартире Веселовых.
      Был Васька стрижен под «нулевку», похудевший, глаза незнакомо серьёзные. Уши без его роскошной шевелюры смешно торчали. Эти розоватые уши от бьющего в окно солнечного луча рассмешили Светлану.
      - Ну, чего таращишься? - спросил угрюмо Окунь. – Не узнала?
      - Узнала, хотя ты почти неузнаваем, - фыркнула Светлана. - Чего обрился? В армию, вроде, рано...
      - Новую жизнь начинаю, - важно изрёк Окунь. - Черт с ними, с волосами.
      - Если мне не изменяет память, ты уже третий раз в этом году начинаешь новую жизнь, то рыжим становишься, то чёрным, - опять фыркнула Светлана без малейшего намека на улыбку. Очень ей не нравилось, что Окунь так по-хозяйски ведет себя за столом: уплетает за обе щеки варенье, сам себе чай наливает…
      - Слушай, а ты зачем пришёл сюда? – сказала она враждебно.
      - У тебя забыл спросить, - ощетинился Окунь, но вполне миролюбиво ответил: - Всё-таки надо проведать мною спасённую.
      - Уж прямо и тобой.
      - А кем? Все по лесу мотались, а она одна на лыжне сидела.
      - Подумаешь, герой какой, - проворчала Светлана, понимая, однако, что зря так говорит. И вдруг, поражённая неожиданной догадкой, спросила. – Ты дурить ей голову задумал, да?
      Окунь посмотрел недобро в её холодные глаза:
      - А тебе что? Какое твоё дело?
      - Я - её подруга.
      - Зачем я к Насте пришел - не твоя печаль, не лезь не в своё дело!
      - Это как раз моё дело, а Настя не по твоему нахальному носу!
      Послышались шаги, в кухню вошла Настя, и Окунь с Рябининой замолчали, буравя друг друга злыми глазами. В кухне зазвенела неловкая тишина, слышно было, как тикали часы на руке у Окуня.
      - Я  пойду, Настя! – звонко сказала Светлана.
      Настенька хотела остановить подругу, но та лишь раздраженно махнула рукой и вышла. Настя проводила Светлану, печально смотрела, как та одевается, спросила тихо:
      - Ты обиделась?
      - Нет. Всё нормально, - и вышла из квартиры, крепко щёлкнув замком.
      - Вы поругались? - спросила Настя у Окуня, вернувшись в кухню.
      - Нет, только любезностями обменялись, - и не выдержал, запальчиво сказал: - Много на себя берёт твоя Рябинина, думает, что всем указывать может!
      - Неправда, Вася. Она просто не любит тебя, а кого Светка не любит, тому она не будет улыбочки строить, а вот ради меня хоть что сделает, хоть в драку полезет. Потому что любит меня, а я - её, и она - моя лучшая подруга, и ты плохо говорить о ней не смей. А когда тебя выписали?
      - Сегодня.
      - Ну что же. Ты выздоровел. Моё комсомольское поручение выполнено, - произнесла Настя, не глядя на Окуня.
      Тот округлил глаза:
      - Так ты по поручению ко мне ходила?
      - Ну, конечно, я ведь говорила тебе об этом, - ей стало душевно плохо: не скажешь же ему, что посещала его в больнице не только по поручению. Зачем? Все равно ничего между ними не будет.
      Окунь ушёл, тихо прикрыв за собой дверь, а Настя сидела и плакала. Она смотрела в окно. Слёзы текли по лицу, капали в чашку с чаем, а Настя не вытирала их. Окунь вышел из подъезда, остановился на автобусной остановке, закурил. Настя смотрела на него из окна и плакала.
      Окуня в школе встретили шумно. Одни подхихикивали над его новой стрижкой «а ля-лысый», как выразился Сенечка Ерошкин, другие смотрели на него удивительно: что ни говорите, а Окунь - молодец, не бросил Веселову в лесу.
      Васька хмуро кивнул парням, прошёл к своему столу, бросил вяло «привет» Виктории Осиповой и сел рядом. Так уж получилось, что в самый первый день, как Виктория появилась в классе, Окунь занял это место. Сначала просто так, из нахального любопытства: а что сделает прекрасная незнакомка. Незнакомка улыбнулась, показав золотую коронку, притенила глаза длинными чёрными ресницами:
      - В вашем классе не принята дружба девочек с мальчиками? - скосила она глаза на Герцева, пересевшего от неё к Оленькову.
      - Принята, но это же Герцев, он у нас девушко-ненавистник. А я - нет, поэтому предлагаю верную руку, на которую можно опереться.
      - Вообще-то у вашего Герцева руки, кажется, покрепче, - съехидничала новенькая, но Окунь не обратил на это внимания и спокойно закончил:
      - ...и пламенное сердце, способное любить. Меня зовут Василий Окунь.
      - Базиль? Прелестно, а я - Виктория, это значит -победительница.
      - Вот и познакомились, - галантно склонил голову Окунь.
      Оленьков, проходя мимо, бросил:
      - Его ещё Рыбой зовут.
      - Фи! - притворно надула губки Виктория. - Рыба – это уже не пылкое сердце.
      Окунь со смехом ответил, что он холоден только к девам их класса, но Виточка, разумеется, не в счёт. И подумал: «А ты не такая уж и победительница, если Герцев к Оленькову сбёг».
      И «закрутили» они любовь. Виктории было необходимо окружение поклонников и поклонниц - тоже. Она хорошо училась, была красивой и остроумной. Парни, как мотыльки, слетались на свет её красоты. Окунь только усмехался, когда Виктория «лапшу на уши вешала» простофилям вроде Чарышева, а в классе с легкой руки Рябининой её стали звать Инфантой. Окунь её не ревновал, ведь Виктория однажды призналась ему, когда он, прощаясь, поцеловал её в подъезде дома:
      - Окунёк, это всё так себе, они, лопушки, даже и целоваться не умеют, это всё для развлечения...
      - И я для развлечения?
      - Ну, ты хоть целоваться умеешь, - усмехнулась Виктория, уходя от прямого ответа.
      Как-то она спросила:
      - А этот гладиатор ваш, Герцев, он ни с кем не ходит?
      - Я же говорил, он вообще девчонок презирает. Да на кой он тебе сдался? Ничего у тебя с ним не выйдет, дело глухо, сколько девчонки ему записки пишут, а он - как пень.
      - Ох, ты - не выйдет! Захочу - и выйдет, - и даже ножкой притопнула. - Захочу, и этот побежит за мной!
      В тот день они не поссорились: Окунь крепче обнял девушку и поцеловал в мягкие губы, пахнущие помадой.
      Поругались они, и серьезно, когда Герцев не пришёл к ней на новогоднюю вечеринку. Родителей Виктории не было дома, они уехали куда-то в отпуск. Осипова была дома одна, никто из приглашенных «бэшников» не пришел. Окунь оказался единственным гостем. Но ему, как Васька приметил, Виктория была не очень рада. И спросил:
      - Что, не прибежал к тебе Герцев?
      - Ох, отстань, надоел ты мне, - Виктория лениво пускала в потолок сигаретный дым.
      - Надоел? - Окунь вскипел. - Это ты мне должна надоесть! Крутишься со всеми, как... – он выругался.
      - А сам? Мало шляешься по кабакам?
      - Так ведь я сейчас только с тобой, а ты и к Чарышеву липла, и к Серёжке Герцеву вяжешься!
      - Да я хоть всё успеваю делать: и учиться, и любовь крутить, а ты? Двоешник несчастный!
      Окуня это задело за живое: как целоваться, так с ним, а как для души, значит, пай-мальчика подавай? Злые, беспощадные слова обрушились на Викторию. Она сначала опешила, а потом выпалила:
      - Да на что вы мне нужны, сосунки несчастные, и Герцев ваш, и ты! Вот! - она шикарным жестом выхватила откуда-то конверт, а из конверта фотографию, помахала этой фотографией перед носом Окуня. - Это жених мой! Сам еще как котёнок, а мне мораль читаешь! Какой от тебя толк? Тоже мне муж - объелся груш!
      Лицо у Виктории стало некрасивым от злости, неприятным. Окунь на её тираду только головой покачал:
      - Эх, и подлая ты! - неразборчив был Окунь в знакомствах, но не знал, что дремлет в нём чувство святого мужского братства, неписаный закон которого гласил: чужую невесту не тронь. - У тебя жених есть, а ты крутишься со всеми! - и он, схватив дублёнку и шапку, ушёл.
      И вот он опять сел рядом с Викторией, привычно кивнул, словно расстались лишь вчера:
      - Привет!
      - Привет, Окунёк. Ой, какой же ты смешной стал, как новобранец! - ответила она без тени злости. - Ты не возражаешь, если здесь будет сидеть Витёк Сутеев?
      - Хм... - Окунь покосился на Витку, ответил с иронией. - Вообще-то не возражаю, но Витёк Сутеев перетопчется, мне и здесь неплохо.
      - Окунёк, что с тобой, ты весь в колючках. Я же не щука, проглотить тебя не хочу, давай лучше дружить, забудем прошлые обиды.
      - Давай дружить, - охотно кивнул головой Окунь. – Но только в школе.
      Осипова изумленно и растерянно смотрела на Окуня, и тот, усмехнувшись, сказал:
      - Брось ты, Витка, глаза квадратные ставить, не нужен я тебе, как и другие парни, - и пропел, дурачась, слова песенки, услышанной от Фитиля. – «Мы с тобою случайно сошлись, и шутя, может быть, разойдемся». Здесь – моё законное место, так что и ты перетерпишь моё присутствие, а нет – сваливай за другую парту.
      Виктория пожала плечами: мол, сиди здесь, если хочется, но её глаза загорелись интересом - к ним подходил Сутеев.
      - Рыба, дело есть, - буркнул Витька Окуню. - Выйдем!
      Окунь вышел вслед за Сутеевым в коридор.
      Сутеев, самый высокий в классе парень, ожидал Василия, привалившись к стене.
      - Ну, чего надо? - грубо спросил Окунь, хотя, конечно, догадывался, чего надо было Сутееву.
      - Ты, Рыба, отваливай от Вики, делай поворот оверштаг! – Витька частенько сыпал морскими терминами, отчего его звали в классе Витька-мореход.
      - Ты мне тут свои заумные словечки не высказывай, говори, чего надо!
      - Перевожу: не лезь к Вике!
      - Не понял. А ты тут при чём?
      - Не лезь, и всё!
      - Ты забыл, наверное, что я ходил с ней. – Окунь покачивался с пяток на носки. - Как я вдруг её брошу? Не солидно. Наша фирма такие веники не вяжет.
      -Я тебе всё сказал, а то... – он глыбой навис над Окунем, сверля его злыми глазами.
      - Побьёшь? - Василий рассмеялся: если бы знал Сутеев, что ему никакого дела нет до Виктории Осиповой, но позлить Сутеева хотелось, и Васька не отказал себе в этом удовольствии:
      - Да Витка и сама со мной дружить хочет, а ты, дуролом, лезешь напролом. Хочешь, я пойду сейчас и при всех её поцелую! Хочешь? - и Окунь сделал шаг в сторону класса.
      Сутеев молчал, ошарашенный.
      - А это видел? - наконец, обрёл он дар речи и угрожающе показал кулак. - Ходули повыдёргиваю!
      Окунь расхохотался ему в лицо:
      - Это золото, Синдбад-мореход, не для тебя. Ты, Витенька, дерево по себе руби, - и Окунь, засунув руки в карманы брюк, направился в класс.
      «Надо всем им доказать, - подумал он об одноклассниках, - что Окунь - есть Окунь». Но грустно ему было, невыносимо грустно. Всем чужой и ненужный. Даже Осиповой. И Настя тоже хороша, она, видите ли, комсомольское поручение выполняла, а зачем в душу лезла со своими разговорами? Нет, Окунь ещё им всем докажет, а что - он и сам не знал. Себе он уже доказал самое главное, понял за последнее время, что он - разгильдяй и балбес. А другим доказывать не надо, они это и так знают, вот и Настя не верит, а ему, оказывается, так нужно её доверие.
      - Поговорили? - спросила Витка.
      - Поговорили. Всё нормально, а ты думала, что драться из-за тебя будем?
      - Ну и как? – глаза Виктории горели любопытством.
      - Что - как? Неясно, что ли? Я - здесь, он - там, - показал он на Витьку. - Твой Синдбад-мореход угомонился.
      После уроков Окунь повёл Осипову, подхватив под руку, к раздевалке, помог ей одеться, так, под руку, и на улицу вывел, до автобуса проводил, дождался её автобуса и... вежливо попрощался:
      - До завтра, Вика. Завтра продолжим спектакль.
      Осипова вошла в автобус, уверенная в том, что Окунь поедет её провожать, но Василий лишь приветливо помахал рукой и остался на остановке. Осипова со злостью прикусила губу, никак не думала, что Василий так легко от неё откажется.
      - Настя, что с тобой? Ты какая-то сама не своя, - участливо спросила Светлана подругу, когда они возвращались из школы. Веселова вздохнула и ничего не ответила.
      - Настя, а зачем к тебе Окунь приходил? – Светлана вовремя проглотила вертевшееся на языке Васькино прозвище - Рыба: она давно стала замечать, что подругу коробит, когда при ней так называют Окуня.
      - Зачем? - печально откликнулась Настя. - Благодарил, что я к нему в больницу ходила.
      - Скажешь тоже... Окунь - и благодарил. Нет, Настя, ты что-то скрываешь от меня.
      - Ой, Светка, да не спрашивай ты меня ни о чём! - Настя была готова расплакаться.
      Дома Светлана так и сяк прикидывала, отчего Настя расстроилась, и, наконец, придумала сущую нелепицу - Настя влюбилась в Окуня, который, как считала Светлана - мыльный пузырь, а не человек: сверху весь блестит, а ткни его - внутри пустота, только брызги разлетятся. Он очень не нравился Светлане, этот парень с холодной душой. И чтобы он вытворял над Настей такое же, как Инфанта с Чарышевым?! Нет, не бывать этому!
      И Светлана решила на следующий день обо всем расспросить подругу и помочь ей, если она, Светлана, сумеет.
      Но на следующий день случилось ЧП, и виноват во всем был Васька Окунь...
 
      Окунь мыкался молчаливо по квартире.
      Тесно ему и душно. Настроение - аховое, хоть плачь. «Черт бы побрал эту змейку, - ругал он сам себя. - И зачем только я ее купил». И купил ведь совершенно случайно. Шел мимо магазина детских игрушек, зашел со скуки, увидел деревянную змейку-игрушку, показалась она ему забавной, вот и купил для Валерки. Если бы он только знал, что потом будет...
      А было вот что. Показал Окунь игрушку одноклассникам, они позабавлялись немного тем, что перепугали девчонок, а у страха, известно, глаза велики, так что визгу было предостаточно, пока они разобрались, что «нечто», извивающееся в руке Окуня - просто игрушка. И тут Игорь решил совершить рейд со змейкой в коридор, и в самых дверях - надо же было такому случиться! - столкнулся с Людмилой Владимировной. Она увидела в руках Оленькова змейку и бессильно привалилась к косяку, побледнела до синевы. А Оленьков остолбенело стоял напротив и машинально шевелил кистью руки, отчего змейка казалась живой.
      Конечно, Людмила Владимировна решила, что это сделано назло ей, обо всём рассказала директору, и тот, естественно, пришёл в класс и спросил сурово, кто виноват в этом инциденте. Оленьков ответил, что он. И, само собой, получил хорошую взбучку от директора. А ребята, зная, что виноват Окунь, но попало-то Оленькову, вновь перестали разговаривать с Васькой.
      Как теперь объяснить им, что нечаянно так получилось, что не хотел он уйти от наказания, просто растерялся и не успел сказать «я» вперёд Игоря. Как объяснить ребятам, что после уроков Окунь отправился к директору и всё рассказал Кузьме Петровичу, попросил, чтобы его, Окуня, наказали, а не Игоря Оленькова. Долгий был у них разговор. Окунь даже взмок от слов директора: сидел и чувствовал себя, как на расстреле, под прицельным взглядом сердитых глаз.
      Как объяснить ребятам, что у Васьки в мозгах нечто вроде сдвига по фазе, что всё вокруг словно с ног на голову встало. Бывает, делаешь опыт, перекинешь случайно проводки с одной клеммы на соседнюю, и всё пойдёт крутиться в другую сторону. Так и у него, Васьки Окуня, всё стало шиворот навыворот: раньше стал бы переживать из-за такого пустяка, как эта распроклятая змейка? Конечно, нет! А теперь вот мается.
      Окунь взял баян, подарок родителей в честь его поступления в музыкальную школу, пробежал пальцами по кнопкам. Из другой комнаты пришёл Валерка, сел рядом с братом.
      - Вась, сыграй про Чебурашку.