Имя Зверя

— Американской, сэр?

— Нет, обычной.

— Конечно, сэр.

Том полуобернулся:

— Майкл, что ты будешь?

— Что? А, сделайте мне кампари с содовой. Без льда.

— Капнуть лимона, сэр?

— Да, спасибо.

Взяв бокалы, они уселись за столик настолько далеко от женщины, насколько позволяла вежливость. Том заметил, что рука его друга слегка дрогнула, когда он ставил свой бокал на стол. Горе... или что-то еще?

Он вспомнил Майкла в МЕКАСе, организованном англичанами Ближневосточном центре арабских исследований. Это было давно, когда школа размещалась в ливанской деревушке Шемлан, в горах Шоуф, поднимающихся над южным Бейрутом. Дни за зубрежкой арабской грамматики, ночи с городскими девушками в тесном кафе Мухтара, прилепившемся на краю высокого утеса, смутные воспоминания о поцелуях и запахе бугенвиллей. «Песни любви и ненависти» на проигрывателе всю ночь, Майкл в неустанных поисках любви или освобождения. Признания, откровения, маленькие, недостроенные убежища, которые каждый человек делает для себя, начало жизни, которая не была жизнью. А на склонах окрестных холмов тьма — тяжелая, напряженная, грязная, насыщенная кровью и смертью.

— Пей, Майкл. К следующему году в Каире никакой выпивки уже не останется.

Майкл, потягивая горький напиток, поднял брови.

— Том, ты осведомлен лучше меня. Твои источники для меня недоступны.

— Неужели, Майкл? Ты живешь там и должен знать, что происходит. При чем тут источники.

Майкл медленно покачал головой. Он был высокий, долговязый, но вполне складный. Черты его лица были египетскими — в мать. Христианка из асьютских коптов, она вышла замуж за его отца в 1952 году, через два дня после того, как толпа сожгла отель «Шеперд» в Каире. В тот момент свадьба казалась безрассудством. Иностранцы — греки, армяне, ливанцы, англичане — паковали вещи и уезжали из Египта. Через шесть месяцев произошла насеровская революция. Такой брак сулил одни неприятности.

Новобрачные остались в стране. У отца Майкла не было выбора. Офицер связи, состоявший при отряде "D" телохранителей, он одним из последних английских солдат должен был покинуть египетскую землю. Майкл родился в Коптском госпитале Каира в 1953 году, его брат Пол — через год. Меньше чем через два года, в марте 1956-го, отряд "D" погрузился в Порт-Саиде на корабль вместе со вторым гвардейским батальоном гренадеров, и берега Египта навсегда исчезли за горизонтом.

Майкл вырос в Оксфорде — английский мальчик с египетскими глазами и египетской кожей. В закрытой школе ребята дразнили его «цыганом», пока он не заставил их бросить эту забаву. Начиная с пятилетнего возраста, мать почти каждый год увозила его в Каир к родственникам. Он научился говорить по-арабски почти как местный житель, кем отчасти и был. Он посещал занятия в Ecole des Freres и завел многочисленных друзей. Но отец никогда не сопровождал его, никогда не возвращался в страну, которая, как он считал, предала и выбросила его. Майор — а впоследствии полковник — Рональд Хант любил египтянку и ненавидел Египет.

Нет, это не вполне верно. Он любил пирамиды на рассвете и фелуки на Ниле, запах пряностей на базаре и прыжки верблюдов в клубе «Джезира». Но, не считая жены, он всем сердцем презирал египтян. Он должен был их презирать, этого требовали его класс и рухнувшая империя, таким извращенным образом проверяя его лояльность. Он называл черномазыми египтян, греков, турок, армян, евреев — всех без разбора, в его глазах все они были из одного теста. Каким образом египетская женщина сумела пробудить страсть в таком человеке, оставалось загадкой. Правда, мать Майкла была очень красивой женщиной, а ее семья — очень богатой.

— Язнаю только то, что вижу и слышу. Яне знаю ничего о том, что творится за сценой. Если ты пригласил меня сюда в надежде узнать какие-нибудь тайны, то зря тратишь время.

— Майкл, почему ты такой недотрога? Ясказал только то, что известно всем. Пройдет всего лишь несколько месяцев — год в крайнем случае, — и хозяевами Египта станут фундаменталисты.

— Ябы не стал говорить так уверенно.

— Тем не менее это так, Майкл. События набирают темп. На прошлой неделе Ахмад Бадри встречался с Юсуфом Отманом.

Майкл с интересом взглянул на друга:

— Отманом? Главой Мусульманского братства?

Холли кивнул.

— В газетах ничего не было, — сказал Майкл. — Даже в «Эль-Итссам».

Том покачал головой и добавил в виски немного имбирной.

— Майкл, нельзя сказать, что эта новость известна широкой публике. Я полагал, что ты это понимаешь. Когда двое старых врагов в фундаменталистском лагере выкуривают трубку мира, можно держать пари, что готовится большое наступление. Ходят слухи, что создана достаточно сильная коалиция, чтобы к концу года скинуть правительство.

— Том, зачем ты мне все это рассказываешь? Это наверняка закрытая информация.

Холли пожал плечами.

— Что-то затевается, верно? — настаивал Майкл. — И ты хочешь впутать меня в эти события. Я прав?

Поставив свой бокал, Майкл медленно поднялся на ноги.

— Том, в чем бы ни было дело, на меня можешь не рассчитывать. Я говорю серьезно. Я уволился из МИ-6 пять лет назад, и это единственный поступок в моей жизни, о котором я никогда не жалел. Никогда. Если тебе нужна помощь, если ты хочешь получить информацию, то тебе придется найти кого-нибудь другого.

Том Холли поднес палец к губам:

— Ни слова больше, Майкл. Сюда идет Ронни Перроне. Он будет расспрашивать тебя об отце.

Глава 3

Перроне спросил аквалибра и «самую чуточку льда, дорогой». Возвращаясь к столику, он нежно похлопывал себя по животу.

— Нужно следить за жирком, — пожаловался он. — Старость — не радость. Пузо бунтует, если не держать ухо востро. Начинает жить собственной жизнью.

Заинтересованный наблюдатель был бы озадачен. Ронни Перроне исполнилось тридцать семь лет, но по лицу и по атлетическому сложению ему никак нельзя было дать больше двадцати четырех. Ему редко приходилось сбрасывать вес — в этом не было нужды, организм делал все сам. Как говорил Ронни, его единственным пороком были спиртные напитки. Он никогда не отказывался выпить в подходящей компании, но не пил ни с кем на пару: это было слишком рискованно.

— Я думал, ты чего-нибудь выпьешь, Ронни. Я только что рассказывал Майклу, что творится у нас дома.

Перроне стал шефом британской секции в Каире после отставки Майкла. Сейчас он уселся за столик. Его гладкое лицо было мрачным. Он бросил взгляд на женщину в углу и тут же отвел глаза.

— Мой дорогой, я не хочу даже думать об этом. — Он поежился. — Это как ссылка в Джидду или Тегеран, но с воспоминаниями о прошлых временах, глядящими тебе в лицо на каждом углу. С ребятами тоже приходится быть поосторожнее. Они — не ребята, а бородатые типы — не слишком всему этому рады.

— Я как раз собирался уходить, Ронни, — извинился, поднимаясь, Майкл.

— Но, мой дорогой Майкл...

— У Майкла умер отец, — произнес Холли ровным, спокойным голосом, как будто отцы умирают каждый день и это не имеет никакого значения.

Ронни тупо уставился на Майкла:

— Боже мой, мне так жаль, Майкл. А я тут разболтался, как большой старый слон. Я и понятия не имел.

— Да, конечно. Ты не мог знать, Ронни. Он умер позавчера. Внезапный сердечный приступ. Мы даже не подозревали, что он болен. Ну, мама, конечно, знала, но она не хотела нас огорчать. Знаешь, как это бывает.

— Наверно, вы ужасно потрясены.

— Да, конечно. Мама страшно расстроена, хотя она обо всем знала. Так мне Пол рассказывал.

— Ты уезжаешь из города?

— Да, похороны завтра. Сегодня еду в Оксфорд. Я нанял машину.

— Останься, и немного поболтаем. Спешить некуда. Я много месяцев тебя не видел. А старина Том, думаю, не встречался с тобой уже несколько лет. Верно, Том?

— Нет, Ронни. Не несколько лет.

— Ну, порядок! Я тоже пропущу несколько стаканчиков в память о старике. Думаю, он бы это одобрил.

— Ты же встречался с ним раза два, Ронни?

— Встречался? Разумеется. Ты еще не забыл ту отвратительную вечеринку, которую сам устроил? Когда вы с Кэрол жили в той жалкой маленькой квартирке в Эль-Азбакийе. Конечно, тогда ты еще работал в старой фирме.

В то время Ронни был подчиненным Майкла. Они часто встречались, как-никак жили в одном городе, посещали одни и те же вечеринки и приемы, сидели плечом к плечу на семинарах в Американском университете, где Майкл преподавал политику. Ронни Перроне был по-своему привлекателен, хотя и вызывал в памяти воспоминания о временах и людях, о которых лучше бы позабыть.

— Я всегда считал, что твой отец — достойный старый вояка, — продолжал Ронни, подзывая бармена. — Правда, мне кажется, он не любил меня.

— Да, думаю, ты прав. Отец был солдатом до мозга костей и питал глубокое подозрение к людям из разведки. Он никогда не мог мне простить мое дезертирство.

Майкл прослужил два года капитаном при Штабе армейской разведки в Эшфорде, пока кто-то не предположил, что он, с его обликом и хорошим знанием арабского языка, мог бы принести больше пользы в СИС. Отец всегда приравнивал переход Майкла к дезертирству. Даже служба в армейской разведке казалась ему плохим выбором — «фиалки с лаврами», так он всегда называл разведчиков из-за их эмблемы — розы в лавровом венке, — но как можно связываться со штатскими мастерами этого дурно пахнущего дела, лежало вне пределов его понимания.

— Я думаю, он не одобрял меня по другим причинам, — сказал Ронни и повернулся к подошедшему бармену. — Я передумал. Унесите эту кроличью мочу и принесите крепкого Джи энд Ти.

— Со льдом, сэр?

— Положите чего угодно, лишь бы тоник растворялся в джине, а не наоборот.

Бармен улыбнулся, забрал аквалибру, как будто это было что-то не слишком приличное, и бесшумно удалился.

— На самом деле, Ронни, думаю, у отца не было ни малейшего понятия, что ты голубой.

— Ты меня разочаровал. Я яркая личность.

— Ронни, ты же знаешь, что это, вообще говоря, неверно. Но тебе нужно было быть мировой суперзнаменитостью, чтобы привлечь внимание отца. Он был невинным человеком. Чересчур невинным. Он видел мир исключительно в черном и белом свете. В его мире просто не было места для людей с сомнительной моралью.

— Ты хочешь сказать, что я человек с сомнительной моралью?

— Для отца — да. По правде говоря, думаю, он до самого последнего времени не верил, что такая вещь, как гомосексуализм, существует на самом деле. Он считал, что голубые — просто жуткая сказочка, придуманная специально для молодых офицеров. Он испытал большое потрясение, когда такие, как вы, перестали скрываться.

— Бедняга. Должно быть, ему было ужасно тяжело, — сказал Ронни с легкой иронией.

Майкл мрачно взглянул на друга:

— В каком-то смысле, вероятно, да. Иногда мы забываем, что пришлось пережить его поколению. Они родились с такими иллюзиями о мире, и видеть, как все превращается в прах...

Бармен поставил на столик большой стакан джина с тоником. Ронни отхлебнул, кивнул и расслабился. Он поднял стакан. Женщина в углу взглянула на них. Она читала книгу, тоненький роман Аниты Брукнер. Судя по всему, книга ее не интересовала.

— За твоего отца, Майкл, — пробормотал Ронни. — Пусть он пребывает в мире вечной невинности. В гетеросексуальном раю.

— Без египтян, евреев и назойливых женщин, — добавил Майкл, поднимая свой бокал.

Том взглянул на него:

— Не слишком ли ты суров?

— Извини, Том. Это еще не прошло. И прости меня, если я был слишком резок.

— Не надо извинений. Честно говоря, отчасти ты был прав. Я назначил тебе встречу не только для того, чтобы выразить соболезнования. Мне жаль, что твой отец умер, но... Это дало мне возможность увидеть тебя. И поэтому я позвал Ронни. Он прилетел сюда на следующем после твоего рейсе.

— Да. Я предполагал что-то в этом роде. Трудно поверить, что он случайно оказался в городе одновременно со мной. — Майкл откинулся в кресле. — Давай ты сразу скажешь, какую пользу может принести тебе такой человек, как я. У меня нет доступа к той информации, которую ты мог бы получить сотней более простых способов и с гораздо большими подробностями. У меня нет контактов со сколько-нибудь важными лицами. У тебя есть Ронни, у тебя есть твои агенты, твои источники, целый воз осведомителей среди служащих. Я не нужен тебе.

Том взглянул на Ронни Перроне:

— Ронни, может быть, ты расскажешь?

Ронни поставил свой джин с тоником на столик. Выловив лимон, он засунул его в рот, высосал и положил на поднос. Это была его старая привычка, по-прежнему вызывавшая улыбку у Майкла.

— У нас нет агентов, Майкл. Сеть не существует.

— Сеть не существует? Черт возьми, что ты хочешь сказать? Я же сам создал ее для вас. Боже мой, это была лучшая сесть на Ближнем Востоке!

— Недели две назад, — продолжал Перроне, как будто Майкл ничего не говорил, — кто-то начал выводить ее из строя.

— Выводить из строя?

— Майкл, все мои агенты мертвы или в тюрьме. Это случилось не за одну ночь, но к концу прошлой недели у меня остался только радист и один старый крот в Государственной безопасности. Я не удивлюсь, если к моему возвращению и их не будет.

— Как это произошло? — Майкл по очереди взглянул на товарищей.

— Разве мы обратились бы к тебе, если бы знали? — Том подался вперед. — Майкл, конспирация была отличной. Лучше не бывает. Мы применяли систему, которую разработал ты, когда был главой секции, почти ничего не меняя. Провал, даже два провала, никогда бы не затронули больше чем двух агентов. Ронни не хранил списков. Данные о сети хранились или в его голове, или в главном компьютере в Воксхолле. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Ты хочешь сказать, что либо сам Ронни продал всю сеть, либо кто-то орудует в Воксхолле?

— Да, что-то в этом роде.

— А как насчет ЦРУ? МОССАД? Ты не просил у них помощи?

Том поднял брови:

— Ты хочешь, чтобы я прибежал на Гросвенор-сквер, пожал руку Бобу Гроссману и сказал: «Эй, Боб, кто-то в Воксхолле только что провалил всю нашу работу в Египте. Ты нам не поможешь?» Могу себе представить его реакцию. Они нисколько не доверяют нам. МОССАД практически перестал с нами сотрудничать. Ты слишком долго был в стороне, Майкл.

— И у тебя нет идей, кто может действовать в Воксхолле?

Том покачал головой. Он уже много размышлял над этой проблемой.

— Нет, — сказал он. — По крайней мере... Это должен быть кто-то наверху. По меньшей мере начальник отдела, а может быть, и выше. Только эти люди имеют доступ к нужным файлам.

— Ты уверен?

— Нет, конечно, нет. Но в последние годы с секретностью все было в порядке. Перси Хэвиленд приказал все перепроверить, после того как стал директором.

— Может быть, другие службы разведки? Например, оборона.

— Должно быть, ты шутишь, Майкл. Какие у них могут быть причины?

— А какие причины могут быть у других?

Том покачал головой:

— Ронни, ты что скажешь?

Перроне пожал плечами и покачал головой.

— Случалось ли такое где-нибудь еще? — спросил Майкл.

— Нет, насколько нам известно, — ответил Холли.

— Ты наводил справки?

— Осторожно, Майкл. Очень осторожно. Бог ты мой, не такая это информация, чтобы ее разглашать.

— Ты имеешь в виду, что еще никому не говорил?

Том покачал головой и нахмурился.

— Ради Бога, Том, тебе в конце концов придется рассказать.

— Ронни подделывает отчеты. Ну, не то что бы подделывает: просто пользуется старым материалом.

— Он не может проделывать это бесконечно. Правда, Ронни?

Ронни мрачно кивнул.

Майкл бросил взгляд с одного собеседника на другого:

— Не вижу, чем могу вам помочь. У меня нет контактов в Воксхолле, я ни с кем не могу поговорить. Почему бы тебе не отправиться прямо к Перси и не попросить его провести расследование?

— В конце концов я так и сделаю, Майкл. Если понадобится. Но мне нужны веские доказательства. Ронни кажется, что он знает, в чем дело. Но ему нужна поддержка. Кто-нибудь знающий о его занятиях. Профессионал.

— Я — экс-профессионал.

— Однако ты по-прежнему лучше большинства наших агентов, Майкл. У нас нет времени, чтобы натаскивать кого-либо другого.

— Нет, Том, я — пас. У меня есть причины держаться в стороне, и ты это знаешь лучше, чем кто-либо. Мне не надо ничего объяснять тебе.

— Да, Майкл, мне известны твои причины. И я уважаю их. Ты знаешь, что раньше я никогда не обращался к тебе. Но сейчас ты мне нужен. Яуверен, что затевается что-то серьезное.

— Серьезное?

— Ронни, может быть, ты попробуешь объяснить?

Ронни сделал большой глоток. В бар зашел пожилой человек и заказал пиво. Снаружи, сквозь тишину сент-джеймсского парка, в ночи назойливо вопили сирены. Ронни заерзал на стуле.

— У меня был осведомитель в Александрии, — начал он. — Его звали Барнабас. Он был среднего уровня служащим в мухабарате — не офицер разведки, а просто старший клерк. Но он знал, как добыть свежий материал. Обрывки и кусочки, но высшего качества.

С месяц назад Барнабас подкинул мне нечто весьма интересное. Офицер мухабарата, отвечающий за надзор над фундаменталистскими группировками, раздобыл доказательства связей между ячейкой Джамаата и немецкой террористической организацией. Самым странным было то, что представители обеих группировок встречались друг с другом. Но не в Германии, а здесь, в Лондоне.

Холли прервал его:

— Ронни тут же переслал мне по факсу копию доклада. Я просмотрел все старые файлы, чтобы проверить дату, связался с германским отделом, но ничего не нашел. Это меня озадачило. Если египтяне знали про встречу, то нам и немцам тоже должно было быть о ней известно. Я осторожно навел справки в Bundesamt fur Verfassungsschutz. Они, разумеется, знали о встрече, и насколько им было известно, у нас тоже должны иметься сведения о ней. В тот момент у меня появились первые подозрения.

Ронни взглянул на Майкла:

— Мы с Томом обсудили эту проблему и решили помалкивать. Возможно, это просто ошибка. Но если нет, нельзя было вспугнуть того, кто за этим стоит. Я вышел на связь со своими людьми и стал ждать, не раскопают ли они чего-нибудь.

— И дождался?

Ронни кивнул:

— Не много, но достаточно. Кроме Лондона, несколько встреч состоялось в Александрии, а также в Каире — одни с немцами, другие с французами, третьи с ирландцами. И каждый раз это были новые фундаменталистские группировки. Между ними как будто не было явной связи. Затем всплыло имя. Абу Абдалла эль-Куртуби. Слышал о таком?

Майкл покачал головой:

— Нет. Я должен был о нем слышать?

— Не обязательно. Я сам точно не знаю, кто он такой. Судя по всему, он идейный вдохновитель группы религиозных радикалов, но я даже не могу узнать ее название. С этим...

Он заколебался, нахмурившись. Женщина в углу читала свой роман. Пожилой человек пил пиво. Слышались шаги людей, поднимающихся по лестнице. Какое-то движение.

— С этим эль-Куртуби что-то не в порядке, — продолжил Ронни. — Мой главный осведомитель в мухабарате заткнулся, когда я упомянул его имя. Заявил, что никогда о таком не слышал. Но он врет. Я начал наводить справки. И тогда начались убийства.

Холли снова прервал его:

— Майкл, у него есть связи здесь, в Англии. Я думаю, у него есть друг в Воксхолле. Может быть, в других местах тоже. Не спрашивай меня, зачем и для чего. Но мне нужно узнать. Ты нужен мне, Майкл. Ты нужен мне в Египте.

Майкл допил свой бокал. Его рука слегка дрожала. На него нахлынули неприятные воспоминания. Он никогда не жалел о своем решении выйти в отставку.

— Извини меня, Том. И ты, Ронни. Извините меня, но я просто не могу себе позволить снова дать себя впутать в ваши дела. Вы знаете, почему я ушел. Я не могу снова влезать в это.

— Я не прошу тебя. Я только...

— Я вышел из игры, Том. Мне в самом деле жаль, но другого ответа не будет.

Том замолчал. Он взглянул на Ронни, потягивавшего свой джин и, казалось, глубоко задумавшегося. Когда Перроне снова поднял глаза, выражение его лица изменилось.

— Майкл, фундаменталисты пытаются набрать силу. Вот к чему идет дело. Ты знаешь, что это означает, знаешь не хуже меня. Именно это мы стараемся предотвратить уже много лет. Если это случится... — Он сделал паузу. — Прошу тебя, Майкл, подумай об этом. Ради меня, ладно?

В тоне, каким Ронни высказал свою просьбу, слышалась серьезность, озадачившая Майкла. Как будто Перроне на мгновение забыл о маске позера. Что оказалось под ней? Хотя Майкл не был уверен, ему показалось, что он увидел смертельно испуганного человека. Но что его испугало?

— Пожалуй, мне пора идти, — сказал Майкл. Поколебавшись, он обратился к Перроне: — Я подумаю, Ронни. Я не хочу оставлять тебя в беде. Но мне нужно во всем разобраться. Ты ведь понимаешь?

— Да. Понимаю, Майкл. Но, пожалуйста, подумай.

Том Холли положил руку на плечо Майкла:

— Майкл, могу ли я рассчитывать, что ты будешь в городе завтра вечером?

— Если только для того, чтобы поговорить об этих вещах, то, думаю, нет. Мне хочется покончить с похоронами, прежде чем начать серьезные размышления.

Холли покачал головой:

— Не торопись, Майкл. Серьезно все обдумай. Но мне бы хотелось повидаться с тобой завтра, если будет возможность. Это весьма важное дело, хотя совершенно другого характера. Я хочу познакомить тебя кое с кем.

— Не обещаю, Том. Ты не можешь подождать до воскресенья?

— Боюсь, что нет. Завтра вечером — последняя возможность. Если бы ты не оказался здесь, я бы даже не думал об этом. В Школе восточных и африканских исследований в семь часов будет прием. В библиотеке. Пожалуйста, Майкл, постарайся там появиться.

— Я постараюсь, Том. Честное слово. Но ничего не обещаю.

Они поднялись вместе. Том расплатился за напитки, и они вышли. На улице по-прежнему шел дождь. В баре после их ухода женщина средних лет в твидовом костюме допила свой стакан и отложила роман. Открыв сумочку, она тщательно напудрилась и подкрасила губы. Затем закрыла пудреницу, достала радиотелефон и изящными движениями пальцев набрала номер Воксхолл-Кросса.

Глава 4

Похороны тянулись бесконечно. С деревьев на кладбище уже облетели листья; дождевые капли на ветвях казались крошечными почками, попавшими из весны в осень. Серый свет лился на гранит и мрамор, похоронные урны и крылья разбитых ангелов. Он высвечивал имена умерших, написанных золотыми буквами, струился между лепестками засохших цветов. Гравийные дорожки, поросшие травой, были все в маленьких лужицах. Майкл подошел к могиле как пилигрим, чей путь подошел к концу, но исполнение обета кажется столь же далеким, как и прежде.

Он приехал в Оксфорд предыдущей ночью. Выбраться из Лондона оказалось сущим кошмаром. На шоссе М-40 были пробки; он забыл, что такое английские дороги. Он немного посидел у кровати матери. Она тихо говорила по-арабски, находя утешение в словах и фразах из прошлого, окружая Майкла воспоминаниями о времени, таком же мертвом, как человек, бывший ее мужем. «Здесь совсем по-другому выражают свое горе», — сказала она, — и у нее нет ни слов, ни слез, только пустота. Никто из ее египетских родственников не приехал на похороны, хотя были телефонные звонки и телеграммы, некоторые — от людей, которых она почти забыла. Она была иностранкой в чужой стране, и никогда раньше ее изгнание не обходилось с ней так жестоко и немилосердно.

На похороны, как и предполагал Том Холли, пришло очень мало народу. Рональд Хант был не слишком популярен. Цветов едва хватило, чтобы покрыть гроб, когда его везли на катафалке. В ногах лежал венок — сооружение из роз и белых гвоздик, представляющее эмблему полка. Но всего несколько боевых товарищей пришли на похороны. Кроме них, были некоторые родственники. В том числе и Кэрол.

Кэрол не была бы Кэрол, если бы пренебрегла такой возможностью, подумал Майкл. Наверно, чтобы выкинуть какой-нибудь номер, решил он. Чтобы влезть в его горе со своими собственными воображаемыми страданиями, чтобы поиздеваться над тем, кем, по ее мнению, он стал, бросив ее.

Она хорошо выглядела, не позволила себе опуститься после разрыва. Разумеется, такое было бы ей несвойственно. Ее прекрасные светлые волосы были стянуты в хвост и спрятаны под черной шелковой косынкой. Она носила темное кашемировое пальто без украшений, ее туфли от Бруно Мальи остались чистыми даже после пути по кладбищу. Она приехала сама. Она по-прежнему жила одна или делала вид: ей не шло нарушение внешних стандартов жизни. Кэрол по-прежнему мастерски вела двойную жизнь. В течение их долгого брака Майкл так и не смог до конца оценить всю степень ее неверности, никогда не подозревал, с какой легкостью давались ей обманы. Она и Майкл ехали на похороны в одной машине — об этом позаботился Пол.

Пол провел заупокойную службу, как планировалось. Высокий, угловатый, в черной рясе, посеребренной дождем, он стоял у разверстой могилы своего отца. Не сын, священник. Его великолепно поставленный голос уверенно звучал среди надгробий. Он задрожал только раз, произнося имя отца. Ни на его лице, ни в его поведении не было видимых следов горя. И все же, как знал Майкл, Пол был сильнее всех потрясен смертью отца и сильнее всех страдал от потери.

У них с Майклом почти не было возможности поговорить предыдущей ночью. Пол тоже уже почти год жил в Каире, и братья виделись время от времени. Их нельзя было назвать близкими людьми, но вражды между ними не было. Только отчужденность, разделяющая их, о которой они оба сожалели, не зная, как преодолеть ее. Они вместе прилетели в Хитроу, но Пол отправился прямо в Оксфорд, а Майкл задержался в Лондоне, чтобы встретиться с Томом Холли. Когда в самолете он упомянул имя Холли, Пол ничего не сказал, но Майкл почувствовал его неодобрение. И что-то еще. Что-то, немного похожее на страх или подозрение.

В течение всей службы Майкл держал мать за руку. Она стала старой и хрупкой, и он подумал, что скоро она последует за отцом. Без него что еще осталось для нее в этой холодной, негостеприимной стране, в этой Англии, которая не была той Англией, в которую ее привезли столько лет назад? На мгновение Майкл подумал о том, чтобы предложить ей вернуться с ним и Полом в Каир. Ее семья все еще жила там, она могла прожить остаток своих дней в покое. Но он быстро понял, что это бесполезно. Годы мира для нее давно кончились, она сама приняла решение покинуть страну, в которой никогда не чувствовала себя на родине. И кроме того, если Том Холли прав и к власти в Египте придут фундаменталисты, это будет совсем неподходящее место для старой женщины-христианки. Она останется в Англии с их сестрой Анной и ее мужем, это уже было решено.

Они вместе возвращались к машинам — Майкл и Пол по обе стороны от матери, держа ее под руки. Рядом с ними она казалась крошечной, ее поредевшие седые волосы упорно выбивались из-под шляпы. За ними вместе с Анной шла Кэрол, соблюдая дистанцию. Уходя, они слышали, как дождь равномерно стучит по деревянной крышке гроба.

— Ваш отец никогда не любил дождь, — произнесла мать. — Он часто говорил, что нам нужно вернуться в Египет. Ну, теперь-то мы этого не сделаем.

— Мама, он бы никогда никуда не уехал, — сказал Майкл. — Ты же знаешь, как ему нравилось здесь.

Она кивнула.

— Он был одинок, — прошептала она. — Очень одинок. Никто никогда не навещал его. Почти никто.

Назад они ехали молча. Кэрол угрюмо смотрела в окно. Когда она обращала взгляд на Майкла, он отворачивался. Он знал, что она пытается заставить его почувствовать вину: за то, что ушел от нее, жил отдельно, отказался закрывать глаза на ее неверность. Длинная машина мрачно фырчала, везя их к маленькому дому в Хедингтоне. Сколько в мире разных смертей, сколько способов похорон...

Когда они оказались в доме, Пол отвел Майкла в сторону:

— Послушай, Майкл, так неудобно, что ты упорно не замечаешь Кэрол. Она сделала такое усилие, чтобы быть здесь сегодня. По крайней мере, подумай о маме.

— Это тяжело, Пол. И совсем не просто. Ты сам это знаешь.

— Я знаю только то, что ты должен решить проблему, но, похоже, не слишком упорно ищешь решение.

— Тебе легко так говорить. Ты ничего не знаешь о браке.

Пол покраснел и опустил глаза. Из гостиной слышались приглушенные голоса. Все отчаянно пытались быть вежливыми, делать хорошую мину, не думать о том, что было у всех на уме.

— Не надо напоминать мне, Майкл. Это такая тема, от которой священники стараются держаться подальше. Хотя я и священник, но ты мой брат, и поэтому я должен попытаться. Когда-то ты любил Кэрол. Мне это известно лучше, чем кому-либо. Ты никогда не пробовал рассказать мне о ней, о том, какая она чудесная. Вы жили вместе как муж и жена пятнадцать лет. Наверняка этого времени для супругов достаточно, чтобы научиться мириться со взаимными слабостями. Я знаю, что Кэрол может быть трудным человеком, но наверняка...

— Пол, я разлюбил ее в первый же год. К тому времени, как мы разошлись, я уже так долго ее ненавидел, что даже не мог вспомнить, на что походила моя любовь к ней. Видит Бог — если бы я нашел кого-нибудь еще, я бы бросил Кэрол гораздо раньше.

Пол нахмурился:

— Ты знаешь, что я не могу тут ничего сказать, Майкл.

Трудно говорить о любви с собственным братом, если он священник. Майклу всегда казалось непросто назвать своего младшего брата «отец» или считать его кем-то иным, чем ребенком, которого он знал, как будто они так и не стали взрослыми или выросли вдали друг от друга. Время течет. Бог отделяет от нас жизней, которые мы знали. А может, мы разделяем их сами, из-за скуки, или надежды, или склонности к самоубийству. Майкл вздрогнул.

— Ты не можешь ничего сказать как священник? Или как мой брат?

— Пожалуйста, Майкл, давай не будем начинать сначала. Ты знаешь, что мы все равно ни к чему не придем.

— Значит, как брат. Я не хочу твоего благословения. Я хочу твоего понимания.

Пол поднял брови. Он больше был похож на отца, чем его брат. Хотя он и был младшим, но из них двоих казался старшим. Его волосы были очень светлыми, глаза холодными, без напряжения, присущего Майклу, вокруг них к щекам и лбу протянулись морщинки — не лучики радости, а следы годов учебы и сосредоточенных молитв. Следы интеллекта и веры. Пол Хант был иезуитом по воспитанию и человеком по мыслям.