— Но как тогда они?..
— По аналогии. Они могут знать старые шифрокоды. И знать другие шифрокоды, принятые в других особо секретных частях, которые можно сравнить с переданным нами. Мы не блефуем, когда говорим, что имеем доступ в хранилища ядерного оружия. Мы отвечаем за свои слова…
Впервые за последние несколько месяцев Резидент вышел на своего Куратора. По срочному каналу.
— Что у тебя? — спросил Куратор.
— У меня проблема. Мне необходимо уточнить номер воинской части и шифрокод используемых там пропусков. Мне надо узнать, что это за часть.
— Хорошо. Я попробую помочь тебе в этой проблеме. Выйдешь на меня послезавтра. По резервному каналу…
Послезавтра ответ был получен.
— Это воинская часть регламентного обслуживания переданного на хранение из действующей армии ядерного оружия. Общий принцип исполнения представленного шифрокода соответствует принципам исполнения шифрокодов, используемых на пропускных документах в частях подобного назначения.
— Но он совпал?
— На этот вопрос я ответить не могу. Я могу лищь повторить, что он подобен используемым в особо секретных воинских частях, соприкасающихся с ядерным вооружением. И что, по всей видимости, он взят из первоисточника. Этого достаточно?
Этого было более чем достаточно! Этого было достаточно, чтобы по меньшей мере несколько высших армейских чинов мгновенно потеряли свои кабинеты. И свои погоны. И, возможно, даже свободу.
Преступники знали то, что является одним из наиболее охраняемых секретов государства. Они знали даже больше, чем смогла узнать Контора!
Преступники не блефовали. Они имели доступ в святая святых! В ядерный арсенал России!
Глава 37
На этот раз сходка представителей центральных областей проходила в небольшом загородном пансионате. Где раньше случались встречи партийно-хозяйственного актива. А потом съезды многочисленно-малочисленных современных партий. И конференции представителей большого бизнеса. И совещания работников правоохранительных органов. И работников культуры и искусства.
Все они сидели на одних и тех же креслах, выступали с одих и тех же трибун, посещали одну и ту же сауну, пытались щипать за интимные места одних и тех же горничных, для которых все они были совершенно на одно лицо.
Речь держал Мозга.
— Я выполнил свое слово. Я достал то, что обещал. Вернее, почти достал. Я почти достал бомбу. Деньги уплачены. Товар вывезен и находится на транзитном складе. Через несколько дней я смогу доставить его в любое требуемое место.
— Зачем в таком случае ты собрал нас сейчас? Если сделка еще не завершена и прибыль еще не получена? — спросил представитель Твери.
— Он верно сказал. Зачем отрывать людей от дела для дела, которое еще не принесло прибыли, — согласно кивнул туляк. — Когда товар еще даже не реализован.
— А товар не будет реализован, — сказал Мозга. — Вернее, не будет реализован в том виде, в каком предполагалось раньше. Я предлагаю изменить условия сделки.
— Нашелся новый покупатель?
— Да, вы угадали, новый покупатель есть. Второй за последние несколько месяцев. И он тоже согласен платить любую цену. Даже очень дорогую цену. Я же говорил вам, что это очень ходовой товар.
— Так за чем же дело встало?
— Дело встало за товаром. Товара мало. По всем предложенным и предложенным в будущем сделкам товара не хватит.
— Значит, надо поднимать цену. Когда товара мало, надо выдавливать с покупателя все, что возможно.
— А когда его совсем мало? Когда товар хороший? И нет никаких гарантий, что вы сможете приобрести его в скором будущем. К примеру, что вы делаете с машинами, которые достались вам в единственном числе и по малой цене?
— Оставляем себе.
— То же самое я предлагаю сделать теперь. Оставить приобретенный совместными усилиями товар для личного пользования.
— Шутишь? — хохотнули авторитеты. — Бомбу — себе. Под кровать поставить.
— Под кровать нельзя. Под кровать — зазнобы будут недовольны.
— Ну тогда вместо мебели. Или лучше рыбу глушить. В океанах. Бах, и вся рыба — твоя.
— Шутник ты, Мозга!
— А я не шучу. Я предлагаю оставить бомбу себе.
— Себе?!
— Себе!
— Зачем нам атомная бомба? Какой с нее прок?
— А зачем она покупателям, которые выкладывать за нее баснословные деньги?
— Тебе виднее, зачем. Мы того покупателя в глаза не видели.
— Вы слышали такое выражение — атомный шантаж?
— Слышали.
— Телевизор смотрим. Грамотные.
— Атомный шантаж — это когда одна сторона, имеющая атомную бомбу или готовая использовать атомную бомбу, что-то требует у другой стороны, которая ее не имеет или боится использовать.
— Ну и что?
— А то, что мы имеем атомную бомбу.
— И кого мы должны ею шантажировать?
— Другую сторону.
— Какую другую сторону? Братву из Сибири?
— Нет, не из Сибири. Братва из Сибири тоже наша сторона. Хоть иногда и конфликтующая с нами, но наша. Я говорю о другой стороне.
— О какой другой стороне? Говори, не темни.
— Я говорю о стране. Я говорю о стране в целом, которая и есть та противоположная сторона.
— У той стороны тоже есть бомбы.
— Но «та» сторона не готова их использовать. Не способна их использовать на своей территории. И потому «та» сторона слабее нас.
Авторитеты замолчали. И снова на долгих несколько минут.
— Он предлагает безумие, — наконец сказал ярославец. — Менты не прощают даже пущенных против них в ход пистолетов. А он предлагает атомную бомбу! Нас смешают с дерьмом.
— Мы не можем шантажировать всю страну…
— В этой стране живут наши матери. И братья. Мы не можем всех их…
— Нужно спихнуть товар, пока на него нашелся покупатель. И тихо поделить прибыль…
— Мы не сможем взорвать эту бомбу! Кто сможет взорвать бомбу, которая…
— Я смогу! Я смогу взорвать эту бомбу, — тихо, но так, что перекрыл все голоса, сказал Мозга. — Если они не примут наших условий. Я ее взорву…
Авторитеты молча посмотрели на своего сотоварища. Который был таким же, как они. До недавнего времени был. До предыдущей, произнесенной им фразы.
— Что ты прэдлагаешь? — спросил грузин.
— Я предлагаю взять верх над всеми теми, над которыми мы не могли взять верх все эти годы.
— Ты имеешь в виду беспределыциков?
— Нет, я имею в виду государственных беспредельщиков. Объясните мне, почему они могут делать то же самое, что мы, но при этом их оберегает МВД и Безопасность, которые нас ловят? Почему они под их прикрытием растаскивают самые лакомые куски, которые не достаются нам? Почему им можно все, а нам только то, что остается после них? Разве это справедливо?
— Это несправедливо! — согласился ростовчанин. — Но они первые начали рвать этот пирог. И за ними сила. Они правы по праву силы.
— Нет силы, на которую не нашлась бы своя сила.
— Что ты хочешь?
— Я хочу уравнять возможности. Мы должны поделить страну по-честному. По горизонтали, а не по вертикали.
— Как это по горизонтали?
— До сих пор они забирали золотые вершки. А нам оставляли обгладывать черствые корешки. Они всегда забирали самое лучшее. Все то, что по колоску собирал весь народ. И то, что, они считали, принадлежало им. Вначале всем. А не поодиночке. Потом — каждому.
Потому что потом они разрешили себе грабеж и стали распихивать страну по собственным карманам.
Они учинили беспредел. Они знали, где брать лучшее и не допускали к этому лучшему всех остальных. В том числе не допускали нас. Начальные условия были не равные. Им разрешалось брать. Нам — нет! Я прав?
— Ты прав. Они взяли себе все. А нам отдали остатки. Которые не вместились им в руки.
— Ты совершенно прав!
— Чем они отличаются от нас, которых преследуют и называют преступниками?
— Ничем! Кроме того, что они взяли больше!
— Почему мы миримся с таким беспределом? Почему мы называем беспредельщиками тех, кто утаскивает у нас из-под носа малый кусок? Почему мы не называем беспредельщиками тех, кто утаскивает все? И у всех? Без оглядки на закон. Без оглядки даже на их закон.
Как называются люди, которые не признают закона, не признают авторитетов, не признают территорию, которые способны забрать последний кусок у своей матери, если им нужен этот кусок? Как они называются?
— Беспредельщики!
— Что делают с беспредельщиками?
— Ставят на место!
— Я предлагаю поставить на место самых главных беспредельщиков страны. Я предлагаю заставить их играть на равных. И тогда мы посмотрим, кто сильнее.
Если для них их закон не писан, то по их закону не должны судить и нас.
Если они имеют право торговать всем, то и мы должны иметь право торговать всем, чем торгуют они.
Если их не имеют права трогать мусора, то пусть они не приближаются и к нам…
Я хочу равенства. И я знаю, как добиться этого равенства.
— Как?
— Мы поставим им ультиматум. Чтобы они пересмотрели свои законы. Чтобы они объявили амнистию и выпустили на свободу всех наших братьев.
Чтобы они допустили нас к созданию законов.
Чтобы они убрали ментов, которые нас не устраивают.
Чтобы они отдали нам стукачей…
Авторитеты молчали. Предложенная программа была грандиозна. Фантастична. И очень желанна.
Никто и никогда еще из их братвы не пытался навязывать свою волю государству, в котором жил. Никто не пытался объявлять амнистии или увольнять неугодных им следователей. Никому это даже в голову не приходило.
Они делали, что могли.
Покупали отдельных ментов и судей. И тем влияли на следствие и приговор.
Подчиняли и использовали в своих целях государственных чиновников.
Находили общий язык с начальниками тюрем и колоний.
Пробивали ходы к политикам и депутатам и пытались протаскивать угодные им законы…
Они просачивались во власть снизу.
Но они никогда не предполагали, что будут иметь возможность говорить с ней на равных. Чтобы не покупать, а требовать то, что им положено по закону. По их закону!
— А если они не примут наших условий?
— Если они не примут наших условий — я взорву бомбу!
Глава 38
Начальник президентской охраны разливал водку. По простым граненым стаканам. И нарезал огурцы. Малосольные. И колбасу — вареную. И выкладывал капусту — квашеную. И никаких тебе севрюг, балыков и черной икры.
Потому что Президент выехал на пикник. Простой. Как в бытность свою обыкновенным секретарем обкома партии.
— Давай, пластай быстрей. Водка стынет! — торопил Хозяин своего телохранителя, похаживая вокруг стола и досадливо отмахиваясь от комаров, которые делали различия между голубыми кровями Первого лица государства и скотника дяди Митяя. А пили вся равным удовольствием, будучи по сути своей демократами. — Ну?
— Секундочку. Еще одну последнюю секундочку.
— Секунду — ладно. За две — уволю без выходного пособия.
Милые господские шуточки, которые не понять когда перестают ими быть. И становятся оргвыводами.
Так что лучше на всякий случай укладываться в разрешенную секунду.
— Готово!
Президент взял стакан. И кольцо колбасы.
— Ну, в общем, чтобы не последняя, — и хлопнул стакан водки. И удовлетворенно крякнул.
— Наша водка?
— Наша. Кристалловская.
— Хорошая водка. Меня Гельмут своей угощал — дерьмо. Без куража. Не водка — одно название. Спиртосодержащий компот. Сколько лет на нашей территории сидели, а водку делать не научились. Разливай.
Главный телохранитель подсуетился.
— Будем!
— Нет, я тебе так скажу. Водка — это наш характер русский. Чтобы полный стакан — и слезы из глаз. А потом стенка на стенку. Как народ пьет, так и живет. Они как — по пятьдесят грамм со льдом и водой. Продукт переводят. И живут так же, как, прости Господи, импотенты. Все по дозам. По мензуркам. По правилам. Терпеть не могу. И водка у них такая же. Недееспособная… Ну что, еще по одной?
— А доктора?
— А ну их, докторов! Сам знаешь куда! Тоже, понимаешь, импотенты. Того нельзя, сего нельзя. Этот можно, но только по капле после еды. На хрена такая жизнь?
— Это верно!
— А раз верно, лей давай!
Налили. Хлопнули. Закусили капусткой.
— Мне знаешь что Билл на закусь предлагал?
— Что?
— Киви! Я тебе так скажу — извращенцы они там все. Мочу пьют, дерьмом закусывают. Ни хрена в жизни не понимают! Давай еще…
«Еще» было уже много. До «еще» надо было успевать ладить дела.
— Это точно, что не понимают. Я вот намедни документы смотрел…
— Какие документы? Компру? Все компру собираешь? Кто с кем спал, кто сколько брал, кто кому давал? Смотри — доиграешься. У самого тоже морда шершавая.
— Да нет. Я старые документы смотрел…
— На хрена тебе старые?
— Да вот, подумал, как так могло быть, что Союз столько лет стоял и не развалился?
— Потому что крепко задуман был. Вот с таким хребтом! Железобетонным. Как Днепрогэс. Я тебе по-свойски скажу, если бы все это дерьмо не затеяли — до сих пор бы стоял! Как пирамиды Хеопса.
— Да нет, я не про то. Я подумал — как же они республики-то держали? Как с ними справлялись, с чурками? Может, при ЦК какой секретный отдел был? Который всеми этими делами заведовал. Ну чтобы их в узде держать?
Президент помрачнел.
— А ты бы меньше думал! Изыскатель хренов. Тебе деньги не за думы платят! А за то, чтобы ты «папу» от всякой пакости охранял… И наливал вовремя. А что там было — то быльем поросло.
— Все поросло?
— Все! И шабаш на этом. Ни к чему прошлое ворошить. У нас своих забот — выше горла.
— И я про то же подумал. Подумал — кабы у нас сейчас такая организация, к примеру, была. Верно, проще было бы с этими черномазыми разобраться?
— Не пойму я, к чему ты клонишь? Чего добиваешься? Сидел бы себе да пил. Так нет, вертишь задом по скамейке, как проштрафившаяся курсистка. Смотри, заноз нацепляешь.
— Да нет. Я просто так. Я подумал…
— Я тебе уже сказал, чтобы ты не думал! Вот и не думай! Исполняй свои обязанности и лишний раз носом не верти, — совершенно трезвым и злым голосом сказал Президент, — а если тебя история интересует, так я тебя могу заведующим кафедрой новейшей истории сделать. На малой родине. Хочешь?
— Нет, вы меня не так поняли…
— Я так понял, как ты спросил, Аристотель недоученный. Сиди — разливай и колбасу режь. И не лезь куда тебя не просят. И где не таким, как ты, Варвара, нос начисто обрывали. Лей! А то, понимаешь, скоро будет спрашивать, что это за кнопочка в «ядерном чемоданчике». И подержать просить.
— Нет, про чемоданчик не буду. Я же понимаю…
— И по всему остальному тоже понимай. Раз такой умный! Не в каждую дырочку, что видишь, надо свои любопытствующие части тела совать! Лучше сиди и пей. Пей, я сказал!
Разговор не состоялся.
Или, напротив, превзошел все ожидания…
Глава 39
Командировка в часть, потерявшую в ходе передислокации треть своего самоходного тяжелого вооружения, была не последней. Полковник Трофимов вообще был неусидчивым человеком. С юности, когда приходилось передвигаться все больше по тылам условного противника, по оврагам-буеракам, чем по штабным коридорам. И «обмениваться мнениями» не с вышестоящим начальством, а с контрразведчиками противной стороны, которые хоть и были свои, но по морде били как чужие. Именно там полковник выработал свое отношение к делу. Именно там понял, что если хочешь в этой жизни чего-то добиться, то надо обладать бульдожьей хваткой. Вцепляться и держать, хоть бы даже десны кровоточили.
Держать!
Иначе какой из тебя, к дьяволу, разведчик? Какой следователь? Каша манная с малиновым сиропом.
В это вновь подвернувшееся дело полковник вцепился всеми тридцатью двумя. Сомкнул зубы раз и уже не отрывался. И вгрызался все глубже.
Еще одна часть, где тоже списывали технику. И, похоже, тоже не без корыстного умысла. Потому что далеко не всю довезли до мартена. Кое-какую растеряли по дороге.
При этом во время случившихся многочисленных задушевных бесед с личным составом части все рассказывали разное.
Солдаты срочной службы — одно.
Дембеля — чуть другое.
Средние офицеры — третье.
Старшие офицеры — четвертое.
Командиры — не вмещающееся ни в какие рамки пятое.
Хищение с целью последующей продажи крупнотоннажного самоходного военного имущества относится к преступлениям, которые сокрыть так, чтобы не найти никаких концов, — невозможно. Это не кошелек у зазевавшейся гражданки умыкнуть. Не машину угнать. Технику надо подготовить к реализации, заправить, снабдить боекомплектом, выгнать из боксов, погрузить на трейлеры, довезти, разгрузить… И на каждом этапе задействуются люди. А они имеют языки и свое мнение в отношении операции, в которой принимают участие. И свое мнение в отношении оплаты их услуг.
Отсюда всегда находятся недовольные и обиженные, они охотно и не без злорадства рассказывают о подробностях противозаконной сделки, на которые и опирается следствие. В особенности неофициальное следствие, которому важно не столько виновных наказать, сколько истину установить.
Именно поэтому в добровольных помощниках полковник недостатка не испытывал.
— Да, точно, грузили. Мне еще странным показалось, чего это мы, отправляя танки на переплавку, а полные баки горючки заливаем…
Кто приказал? Начштаба приказал…
— И главное дело, заставили тот металлолом драить и красить. Ну за каким его красить? Если все равно в печь?..
Кто? Известно кто — помощник командира…
— Я на втором трейлере рулил. Куда ехали? А черт его знает куда. Куда показывали — туда и ехали. Названий не знаю. А на карте, пожалуй, показать смогу. Если карту дадите…
— Ящики со снарядами? Таскал ящики. Куда грузил? В «ЗИЛ» бортовой. Номер? Нет, номер не помню. Буквы помню…
Собирая показания и сравнивая показания, полковник все более убеждался, что в делах о хищениях вооружения просматривается один и тот же почерк. Один, хотя и с разными вариациями, сценарий. Вначале какое-нибудь происшествие, чаще всего стихийное бедствие — взрыв, пожар, оползень, цунами, землетрясение, пьянка рядового состава, которому не хватило денег на ее продолжение. Потом — назначение комиссии с целью расследования обстоятельств происшествия. Заключение комиссии о стихийном характере утраты материальных ценностей и отсутствии виновных. Списание. И уже окончательная утрата погибшего военного имущества.
И, что характерно, по меньшей мере в половине случаев перед началом означенных стихийных бедствий в частях объявлялся невзрачный гражданский мужчина, с залысинами, лет 40–45… Словно предвестник скорых несчастий, которые и случались. А еще говорят, что примет не бывает. Что это религиозные предрассудки.
А как же тогда с пожарами? Взрывами? Лавинами? Селями? И утратой бронетехники? По всей территории России, от Калининграда до Сахалина.
И с тем мужиком с залысинами? После визитов которого Российская Армия недосчитывается принадлежащих. ей танков, БТРов и артиллерийских орудий. Как быть с тем мужиком? Но в первую очередь с теми кто за ним стоит? Как быть с ними, которых, в отличие от мужика, никто не видел?
Как быть?..
Как быть полковнику Трофимову, который нашел что другие не находили? Не могли найти. Или не захотели найти.
Как быть?..
Времена драк одиночек против всех прошли. Один не может победить всех. Один в драке со всеми может только погибнуть. И даже не причинить им урон.
Организованную преступность может одолеть только еще более хорошо организованный Закон. С его органами следствия, надзора, суда и наказания. Силу должна ломить сила! Максимум, что может одиночка, это определить направление удара. Как фронтовой разведчик, который, выкрадывая из ближнего тыла противника и допрашивая «языков», указывает войскам наиболее перспективные направления прорыва.
Таким разведчиком был полковник Трофимов. И больше, чем он сделал, он сделать был не в состоянии. Войска прорыва одним собой он подменить не мог.
Полковник Трофимов исчерпал лимит своих возможностей. Он мог раскрыть еще один или сто фактов воровства армейского имущества своими оперативно-нелегальными методами. Но не мог вернуть это имущество. И не мог наказать воров. Потому что для этого надо было вести следствие: допрашивать свидетелей, добывать улики и вещественные доказательства и представлять те свидетельства, улики и доказательства преступного умысла в судебные органы, снова допрашивать и снова добывать, если дело вернут на доследование. Дальше надо было вести официальное следствие, на ведение которого полковника Трофимова никто не уполномочивал.
И потому полковник Трофимов вышел рапортом на свое непосредственное начальство. Где изложил все известные ему факты.
— Сильно! — сказал непосредственный командир потрясая зажатым в руке рапортом. — Но бездоказательно.
— Доказательство — дело следствия. Наше — определение направления опасности. Направление — определено.
— Направление, конечно, определено. Но, боюсь…
Это было новое для уха полковника слово. В первый раз он слышал, что его начальник чего-то боится. Насколько он знал, его начальник не боялся никого и ничего. В джунгли Центральной Африки на парашюте с одним только автоматом Калашникова, пачкой галет и приказом «умереть — но боевую задачу выполнить» сбрасывался. На полдюжины диверсантов в одиночку ходил.
Не похоже это было на боевого генерала, который не одними только штанами звезды добывал, но еще и штык-ножом в очень ближних боях.
— Боюсь, не поймут нас с тобой…
— Как так не поймут? Если разговор идет о хищении тяжелого вооружения Российской Армии в особо крупных масштабах. И о потенциальном его использовании в неизвестном нам месте.
— Понятно, что о вооружении. И что об использовании. Но ты прикинь, за какую ниточку цепляешь. И какой клубок она размотать может, если сильно потянуть. И кто от того пострадать может? Врубаешься?
Честно говоря, полковник не врубался. Он обнаружил факт хищения государственного имущества и не понимал, кто, кроме преступников, его совершивших, может пострадать в случае открытия следственных действий. Кто ворует — тот и отвечает.
— Ты вспомни события недавней истории. Когда мы из республик уходили. Или, того хуже, из Восточной Европы. Когда ту технику дивизиями оставляли. Нет. Не дадут они ход делу.
— Кто не даст?
— Тот, кто на этих уходах миллиарды наварил. И до кого следствие, пойди они по предложенному тобой пути, может дотянуться.
— При чем здесь они? И эти?
— При том! При том, что принципы работы одни и те же. И по одному и тому же профилю! Только в разных масштабах! Не трогай священную корову, если не хочешь, чтобы она тебя забодала! Честно тебе скажу — лично я рисковать бы не стал. Лично я бы отступился. Ныряя в такое дерьмо, можно не выплыть. И уж что абсолютно точно — ордена не заслужить.
— Но ведь…
— Я все сказал. Дальше дело твое. Уговаривать не буду. Приказывать права не имею. Надумаешь двинуть рапорт в верха — передам. Решишь забыть — забуду вместе с тобой. Не наше это дело. Понимаешь — не наше. А те, кому по чину полагается заниматься, те им не занимаются! Потому что умные! И знают, чем это может кончиться.
— А-а…
— А насчет того, что ты подумал, насчет того, что я в Африку с парашютом прыгал, так там только львы и шакалы были. И гады всякие, которые с этими гадами и шакалами близко не стоят. Там, если по-настоящему, бояться некого было. Туда бы я и сейчас согласился. В одних плавках…
Глава 40
— Нет, — еще раз сказал Степан Михайлович.
— Но почему нет?
— Потому что нет! Извините, но мы ничем вам не можем помочь.
— Почему не можете? — уже в который раз спросил полномочный и чрезвычайный посланник по меньшей мере двух средневосточных стран. — Что изменилось? Ведь в прошлый раз мы практически обо всем договорились! Сегодня мы должны были определять условия сделки.
— Увы. Обстоятельства изменились. Сделки не будет.
— Я могу узнать причину?
— Никакой особой причины нет. Просто сделки не будет.
— Я здесь проторчал чуть не три недели. Потратил определенные средства. Непонятно зачем проторчал и зачем потратил. И еще непонятно зачем обнадеживал покупателя. Вы понимаете, что теперь мои отношения с покупателем безнадежно испорчены? И ваши тоже испорчены. Что нельзя так поступать с потенциально выгодным клиентом.
— Я все понимаю. Но сделать ничего не могу. Считайте, что мы не выполнили своих обязательств. Что у нас нет интересующего вас товара…
Продавец лгал — товар у него был! Вернее, были подходы к товару, подтвержденные названными сверхсекретными шифрокодами. Продавец имел доступ в ядерные хранилища! Что бы он ни говорил теперь. Продавец мог достать товар! Но почему-то решил расторгнуть столь многообещающе начавшиеся торговые отношения.
Почему они отработали задний ход? И насколько может затянуться данное недоразумение?..
— Мы можем вернуться к обсуждению данной сделки позже?
— Вряд ли. Только если очень не скоро.
Значит, речь идет не о единовременном затруднении. Не о сбое в налаженном конвейере доставки потребителю товара. О решении прекратить с ним дел. Что же случилось?
Может, они перестали доверять покупателю? Или посреднику, представляющему интересы того покупателя? Может, они что-то заподозрили? Если они что-то заподозрили, то обрубят всю торговлю. Торговлю в принципе. Если речь идет только об одной неудавшейся сделке, то с удовольствием продолжат сотрудничество по прочим наименованиям изделий. Надо проверить это предположение. Надо выяснить, о чем идет речь — о товаре или о покупателе…
— Хорошо. Давайте пока оставим в покое этот конкретный товар, который вы отказываетесь поставлять. Ответьте мне — возможно ли продолжить сотрудничество по другим видам изделий?
— Конечно. Поставка любых других видов изделий не составит проблемы. Мы готовы рассмотреть и удовлетворить любые ваши заявки…
Значит, не покупатель. Покупатель из доверия не вышел. Значит, все-таки товар. Вот только вопрос — товар в принципе? Или этот конкретный товар…
— Тогда я попрошу вас ответить еще на один вопрос. Который интересует даже не меня, который очень интересует моего заказчика. Необходимый ему товар может быть приобретен на территории вашей страны? В принципе приобретен? Да? Или нет?
— Я не могу ответить.
— Мой покупатель готов оплатить ответ на этот вопрос. К примеру, по статье «маркетинг рынка». Ведь это маркетинг? Узнать о наличии или отсутствии на рынке продаж того или иного вида товара? Ведь это всего лишь маркетинг?
— Но я не знаю…
— Не спешите говорить: нет. Мой покупатель готов заплатить очень высокую цену за такого рода услугу. Потому что ему очень важно знать, где искать товар. Прежде чем искать товар.
— Я не уполномочен…
— Я обращаюсь к вам не как к представителю вашей фирмы — как к частному лицу. Как к специалисту в торговых операциях с подобного рода товаром, который может получить достойное вознаграждение за свой профессионализм. Пять тысяч долларов за «да» или «нет».
— У меня есть свои принципы…
— И еще пять тысяч за ваши принципы. Итого десять тысяч долларов наличными.
— Когда?
— Немедленно.
И представитель показал пачку стодолларовых купюр.
— Ну разве только в качестве экспертизы рынка…
— Именно в качестве экспертизы.
— Тогда я отвечу «да». Этот товар можно найти нашей стране.
— И можно купить?
— И можно купить.
— Там, где это собирались сделать вы?
— Я не могу…
— Еще три тысячи за дополнительную экспертизу рамках общей экспертизы. Тем более что я все равно не знаю, где вы собирались приобретать товар.
Взяв вознаграждение раз, продавец должен был взять и другой раз. И сказать то, о чем его просили. Плотина сомнений прорывается единожды. Если она не устояла, значит, она перестала существовать и в образовавшуюся брешь устремятся новые потоки воды. И информации.
— Подумайте. Три тысячи за дополнительную информацию, от которой никому не будет хуже. И которая в сравнении со сказанной ранее едва ли потянет на пятьсот баксов. А вам предлагают три тысячи. Итого две с половиной тысячи чистой прибыли. Ну?..
— Да. Там, где это предполагали сделать мы.
— Почему же тогда вы, имея товар в своем распоряжении, отказались от его приобретения? Одна тысяч баксов.
— Понимаете, если я вам что-то еще скажу, я буду иметь серьезные неприятности…
— И еще одна за возможные неприятности. Итого еще две тысячи долларов.
— Я сам ничего не понимаю. Вопрос по сделке был практически решен. Я должен был согласовать деталях. И вдруг… Вдруг мне сказали, что ее следует расторгнуть.
— Почему расторгнуть?
— Ну я же сказал, что не знаю.
— Еще пять.
— Хоть двадцать пять. Я не знаю причины расторжения сделки.
— Кто распорядился приостановить наши торговые отношения?
— Я не могу…
— Одна тысяча.
— Я не имею права…
— Две тысячи.
— Мне голову свернут…
— Три тысячи.
— Зачем мне деньги, если меня все равно…
— Четыре.
— У меня семья…
— Семь. И уже ни цента больше. Даже если у вас три семьи.
— Они достанут меня из-под земли. Вы не знаете этих людей…
— Семь. Все равно только семь. Если хотите их иметь — говорите. Если нет, мы остаемся каждый при своем. Я с вашими семью тысячами долларов. Вы со своей бесплатной тайной.
— Но…
— Семь!
— Его имя, то есть я хотел сказать, его кличка Мозга.
— Кто он?
— Авторитет. Очень серьезный авторитет.
— Чем занимается этот ваш авторитет? Чем на жизнь рабатывает?
— Сам — ничем. Ему по чину не положено работать. За него другие бегают. Вроде меня. Он только направляет и контролирует.
