Спецотдел Ноя Бишопа (№4) - Послание из ада (Одержимая)

– Никогда нельзя было знать заранее, о чем Кристина думает, что собирается предпринять. Она была очень хорошей актрисой, – проговорил он, чуть не с мольбой заглядывая в необычные, золотисто-карие глаза Мэгги. Несомненно, Мэгги тоже хорошо умела скрывать свои мысли и чувства. Но прежде чем он успел решить, стоит ли ему и дальше развивать эту тему, Мэгги сказала все тем же ровным голосом:

– Как бы там ни было, я совершенно точно знаю: я не могу сообщить тебе ничего полезного. Мне жаль, что тебе пришлось потратить столько времени впустую.

– Я потратил его вовсе не впустую. Мне уже давно хотелось познакомиться с тобой. С тех самых пор, как Энди упомянул, что вместе с ним над этим делом работает исключительно талантливый художник-криминалист. Мне было очень любопытно узнать, как ты работаешь, вот почему я настоял, чтобы он провел меня в наблюдательную комнату. Кстати, мне действительно очень жаль, если я помешал.

На это Мэгги ничего не ответила, только коротко кивнула в знак того, что принимает извинение.

– В том, как я работаю, нет ничего необычного. Насколько мне известно, полицейские художники всегда работали именно так, пока их не заменили компьютеры. Я разговариваю с пострадавшими и свидетелями, задаю им вопросы и накапливаю собственные впечатления. А потом я просто переношу на бумагу все, что – как мне кажется – видели эти люди. Иногда мне действительно удается передать сходство.

– Если верить Энди, ты попадаешь в точку в девяти случаях из десяти. Это нельзя объяснить простой удачей или везением – это уже система, и я хочу понять, в чем она заключается.

Мэгги пожала плечами.

– Энди – мой хороший друг, он может быть пристрастен.

– А начальник городской полиции тоже твой друг? Вчера он весь вечер пел тебе дифирамбы.

Мэгги бросила быстрый взгляд на лежавший у нее на коленях альбом и проговорила ровным голосом:

– Лет пять тому назад племянницу начальника полиции похитили прямо со школьной игровой площадки. Тогда я помогла отыскать похитителя прежде, чем он успел причинить вред девочке.

– Ты нарисовала его портрет? Разве преступника кто-то видел?

– Разумеется. На площадке возле школы было много детей. Главная трудность заключалась в том, что самому старшему из них было чуть больше девяти лет, а в этом возрасте у детей буйно работает фантазия. Они склонны выдумывать подробности, которых на самом деле не было, и мне пришлось очень постараться, чтобы отделить правду от вымысла.

– И как тебе это удалось?

– Я просто слушала их.

– Ты умеешь отличать правду от выдумки просто на слух? Интересно, как?..

– Я не знаю. – Мэгги покачала головой. – Не знаю, как объяснить, чтобы ты понял. Энди называет это интуицией. – Она улыбнулась. – Во всяком случае, я занимаюсь этим уже довольно давно и, кажется, достигла кое-каких успехов.

– Что значит – давно? – удивился Джон. – Сколько вам… Сколько же тебе лет? Двадцать пять? Двадцать восемь?!

– Спасибо за комплимент, но мне скоро тридцать два. А первый набросок для полиции я сделала, когда мне было восемнадцать. Таким образом, я занимаюсь этим делом почти полжизни.

– Восемнадцать? Не слишком ли мало, чтобы работать в полиции?

– Тогда я еще не работала в полиции официально. – Мэгги вздохнула. – Так получилось, что я оказалась свидетелем преступления, единственным, кто что-либо видел. К счастью, я уже тогда умела неплохо рисовать. Ну а к тому времени, когда я попала в колледж, я уже была в штате этого полицейского участка.

Джон хотел расспросить ее еще о многом, но в этот момент в кабинет заглянул Энди.

– Прошу прощения, если помешал, – сказал он, – но нам только что звонили из больницы. Холлис Темплтон сказала, что готова встретиться с тобой в субботу во второй половине дня.

Мэгги встала:

– Она сама позвонила нам?

– Да, она позвонила сама.

– Она как-то объяснила свой звонок?

– Нет, но… – Энди неловко переступил с ноги на ногу, как делал всегда, когда оказывался в затруднительном положении. – Ты ведь с ней не знакома?

– Нет. Мы никогда не встречались.

– Но вы обе – художницы, может быть, вам приходилось слышать друг о друге?

Мэгги покачала головой:

– Я не знаю ее работ и сомневаюсь, чтобы она слышала о моих. А что?

– Дело в том, что она назвала твое имя. Сказала, что будет говорить только с тобой.

Джон тоже поднялся.

– И что в этом удивительного? – спросил он.

Энди пожал плечами:

– Возможно, ничего. Но, насколько мне известно, никто из приходивших к мисс Темплтон детективов не рассказывал ей о Мэгги. Больше того, мы вообще стараемся не упоминать о том, что Мэгги – наш штатный полицейский художник. Холлис Темплтон просто неоткуда было узнать ее имя.

2 ноября, пятница

Номер в питтсбургском отеле был как две капли похож на любой другой номер в любой другой гостинице. Квентин Хейз спросил себя, не является ли это косвенным доказательством существования заговора гостиничных декораторов. Лично он был абсолютно убежден, что эти типы тайно встречаются один или два раза в год и сообща решают, как должны выглядеть комнаты в американских отелях. Какая им может быть от этого польза, Квентин не представлял, однако в существовании заговора не сомневался: вряд ли можно объяснить простым совпадением тот факт, что, куда бы он ни приехал, всюду его встречали одни и те же покрывала на кроватях, одни и те же занавески на окнах и безвкусные эстампы на стенах. От одного вида стандартной мебели его буквально тошнило, к тому же она неизменно оказывалась расставлена настолько бестолково, что для того, чтобы включить в розетку портативный компьютер или факс, приходилось отключать настольную лампу или холодильник.

Нет, это точно заговор!

Но когда он изложил эти соображения своей спутнице, она только пожала плечами.

– Просто ты слишком много путешествуешь, – сказала Кендра Эллиот.

– Одно вовсе не исключает другого, – возразил Квентин. – Я действительно много путешествую, и именно поэтому мне удалось раскрыть коварный заговор архитекторов, дизайнеров и декораторов, которые злоумышляют против американского народа. Я в этом абсолютно убежден!

Кендра, продолжая печатать очередной отчет, сказала, не отрывая глаз от экрана:

– А я убеждена, что тебе необходим отпуск, полноценный отпуск где-нибудь на Гавайях. Ты слишком долго гонялся за плохими парнями, Квентин. Кроме того, тебе каждый раз приходится объяснять, как ты узнал то, что тебе просто не могло быть известно. А это изматывает и скверно действует на мозг.

– Как тебе удается разговаривать и печатать одновременно? – спросил Квентин. – Если я попробую проделать что-то подобное, я в конце концов начну печатать то, что говорю.

– Все очень просто, Квентин, у меня уникальный, гибкий мозг. Как у Наполеона или у Цезаря. В общем, я скажу Бишопу, что тебе необходим отпуск.

– Смена обстановки – вот что мне необходимо! – проворчал Квентин и откинулся на подушку, заложив руки за голову. – Кто бы знал, как мне надоела эта дыра! Кстати, ночью опять будет сильный буран.

– Это сказали по радио?

– Нет, это я сказал.

Кендра бросила на него быстрый взгляд, потом снова продолжила печатать.

– Ты хочешь сказать, что нам стоит убраться отсюда подобру-поздорову, пока шоссе не занесло? Я угадала?

– Гм-м…

– А может, в следующий раз нас пошлют куда-то, где не бывает ни снега, ни мороза?

– Гм-м…

Кендра перестала печатать и, повернувшись в кресле, внимательно посмотрела на него. Казалось, Квентин глядит на трещину в потолке, но она хорошо знала этот отстраненный, направленный внутрь взгляд, знала эту почти неестественную неподвижность и терпеливо ждала.

Наконец Квентин пошевелился и негромко выругался.

– Что? Неприятности?

Квентин сел на кровати, провел пальцами по взъерошенным светлым волосам и снова выругался вполголоса. Взгляд его был устремлен на мобильный телефон, лежавший на тумбочке на расстоянии вытянутой руки. Пять секунд спустя телефон зазвонил.

Кендра приподняла бровь, но ничего не сказала. Повернувшись к компьютеру, она снова занялась отчетом.

Квентин включил аппарат.

– Привет, Джон.

– Неужели ты не можешь без этих своих штучек? – недовольно сказал Джон Гэррет, ибо это действительно был он.

– Без каких? – прикинулся невинной овечкой Квентин. – Телефон зазвонил, я ответил. Или ты предпочел бы, чтобы я вовсе не брал трубку? Извини, конечно, но телефоны для того и придуманы, чтобы люди могли…

– Я знаю, для чего нужны телефоны, – перебил Джон. – Я имел в виду совсем другое. Даже если ты догадался, что это я, вовсе не обязательно было сообщать мне об этом.

Квентин ухмыльнулся.

– Это противоречило бы моей честной натуре, – заявил он напыщенно.

Джон вздохнул, и Квентин снова улыбнулся.

– О'кей, я больше не буду, – пообещал он. – Но если бы ты знал, как приятно проделывать эти маленькие бреши в твоем материалистическом мировоззрении, ты бы меня простил.

– Ах вот, значит, чем ты занимался все эти годы? Проделывал бреши?..

– Во всяком случае, я пытался, – скромно признал Квентин. – Впрочем, без особого успеха. Но я не оставляю надежды, что настанет день и ты скажешь: есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось моим дипломированным бухгалтерам.

– Я никогда этого не отрицал.

– Разумеется, ты не отрицал, Джон. Ты просто не верил – ни в предвидение, ни во все остальное.

– Не понимаю, как можно видеть то, что еще не произошло! – В голосе Джона зазвучали сердитые нотки.

– Я ничего не вижу, Джон. Я просто знаю, что должно произойти. Заранее знаю.

– Чепуха какая-то!..

– Например, я знал, что ты мне позвонишь.

– Ты просто догадался. Случайно догадался.

Квентин рассмеялся.

– Да, я случайно догадался, что человеком, который позвонит мне утром второго ноября, будет именно Джон Гэррет, с которым мы в последний раз разговаривали больше месяца назад. Коль скоро больше всего ты доверяешь цифрам, поручи-ка своим бухгалтерам рассчитать вероятность подобного совпадения, и убедишься: у меня был один шанс из миллиона. Но я проделывал это не один раз, следовательно, в мире есть еще что-то, кроме данной нам в ощущениях объективной реальности.

Все это звучало как продолжение старого спора, и Кендра перестала прислушиваться к разговору. Но пару минут спустя тон Квентина едва заметно изменился, и она снова навострила уши и сразу поняла – шутки кончились.

– Опять? – спрашивал Квентин. – Значит, пострадало уже четыре женщины? – Он покачал головой. – Понятия не имею, Джон. У нас была кое-какая работенка в Питтсбурге. Мы были так заняты, что у меня не было времени читать газеты. А они уверены, что это тот же самый человек?

– Совершенно уверены, – мрачно подтвердил Джон. – Преступник ослепляет свои жертвы – одного этого вполне достаточно. Кроме того, у меня есть подозрение, что существует еще несколько вполне определенных признаков, о которых полиция не удосужилась сообщить прессе.

– Ты, кажется, сказал, что дело ведут неплохие детективы?

– Может, и так, но прошло уже порядочно времени, а они по-прежнему знают столько же, сколько и три месяца назад, когда погибла Кристина. С тех пор еще две женщины были жестоко искалечены, но у копов нет даже приблизительного описания этого подонка. Знаешь, с некоторых пор в Сиэтле невозможно быть мужчиной. Каждая женщина смотрит на тебя как на возможного насильника, а все потому, что полиция не может предупредить население: опасайтесь, дескать, высокого блондина со шрамом на подбородке или низкорослого брюнета с бородавкой на носу. Но это только цветочки, Квентин. Я уверен: еще немного, и в городе начнется самая настоящая паника. И я не удивлюсь, если люди начнут линчевать каждого, кто осмелится хотя бы заговорить на улице с незнакомой женщиной.

– Значит ли это, что ты намерен провести в Сиэтле, гм-м… некоторое время? – спросил Квентин.

– Возможно, – коротко ответил Джон.

Квентин был удивлен.

– Я, разумеется, слышал, что современные гигантские корпорации могут функционировать фактически сами по себе, но мне кажется, с твоей стороны будет не очень разумно надолго уезжать из Лос-Анджелеса.

– Если возникнет необходимость, я всегда могу туда слетать, это займет всего пару часов.

– Я знаю. Видимо, местные копы не очень рады твоему присутствию. Им не нужен еще один надсмотрщик. Не лучше ли дать им возможность работать спокойно?

– Они не могут работать спокойно, потому что им не с чем работать. – Джон немного помолчал. – И если ты действительно убежден, что это ваше новое подразделение ФБР способно добиваться определенных результатов, ну, скажем, нетрадиционными методами, тогда настало время это доказать. Во всяком случае, с помощью обычных пяти чувств местным копам не удалось продвинуться в расследовании ни на шаг. Полгода, Квент! Полгода они топчутся на месте!

Квентин нахмурился.

– Хотел бы я знать, как тебе удалось убедить руководство сиэтлской полиции официально обратиться за помощью.

– Дело не в этом.

– Ах вот как?!

– Понимаешь, Квентин, – проникновенно начал Джон.

– Да, кажется, понимаю, но хотелось бы кое-что уточнить. Скажи правду: полиция колеблется или все это твоя затея и полицейское руководство еще не в курсе?

– А ну-ка напряги свои хваленые экстрасенсорные способности!

– Черт побери, Джон!

– Послушай, Квентин, я отлично знаю, что любая подобная просьба должна идти по официальным каналам, но лейтенант, который командует местными детективами, на редкость упрям. Он уперся, как мул, и его не сдвинуть с места никакими разумными доводами. Я лично уверен, что он обратится за помощью в ФБР только в крайнем случае. Например, когда разъяренные граждане вытащат его из кабинета и накинут ему на шею пеньковую веревку. Уже сейчас ему приходится нелегко, но он стойко выдерживает огонь критики и только подгоняет своих ребят. Вся беда в том, что подгонять их бессмысленно. Пока у них нет материала, им остается только сидеть и ждать, пока преступник не совершит какой-нибудь промах. А это означает новые жертвы, Квентин!

– Я знаю, что это означает, но это не наша юрисдикция. Без официального запроса Бюро не имеет права вмешиваться. Даже когда, нас приглашают официально, нам приходится ходить буквально по лезвию ножа, чтобы у местных властей, не дай бог, не возникло подозрения, будто мы используем в своей работе колдовство и всякие магические штучки.

– Постараюсь не допустить, чтобы тебя сожгли живьем.

– Это не смешно, Джон. – Квентин покосился на Кендру. Она смотрела на него, слегка приподняв брови. «Не обещай ему ничего, о чем потом придется жалеть», – казалось, говорило ее лицо.

Квентин вздохнул.

– Ты, я полагаю, все еще пользуешься в этом городке влиянием, – сказал он. – Поговори с мэром или с губернатором, может быть, они смогут нажать на этого лейтенанта и заставить его. обратиться к нам?

– Вряд ли. Лейтенант Драммонд сам пользуется в Сиэтле кое-каким влиянием, а он хочет, чтобы это преступление раскрыли его люди.

– Он что, хороший полицейский? Или он настолько уверен в своей команде?

– Ни то, ни другое. Просто Драммонд мечтает когда-нибудь перебраться в губернаторский особняк.

– Проклятье!

– Вот именно. Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему я уверен, что он не станет обращаться за помощью. Во всяком случае, официально.

– Я знал, что ты так скажешь.

– Тогда ты должен догадываться, что я собираюсь добавить. Тебе, кажется, полагается отпуск, не так ли? – В голосе Джона появились настойчивые нотки. – Что мешает тебе провести его в Сиэтле? Если мне не изменяет память, ты не был дома уже несколько лет, если не считать одного-двух весьма кратких визитов. Я все оплачу, можешь не сомневаться. Если хочешь, я могу даже прислать за тобой свой личный самолет и забронировать номер в лучшем из отелей.

На мгновение Квентин задумался: уж не умеет ли Джон читать мысли?

– Номер в лучшем отеле, говоришь? – Квентин с отвращением оглядел убогое убранство комнаты, в которой находился.

– О господи! – произнесла Кендра нарочито громко.

– В самом лучшем, Квент! – подтвердил Джон. – Ну соглашайся же! Самолет может вылететь за тобой часа через два. Где, ты говоришь, вы находитесь?

– В Питтсбурге.

– А что вам понадобилось в этой глуши?

Его удивление было таким искренним, что Квентин едва не рассмеялся.

– Я же говорил, мы расследовали одно любопытное дельце. К несчастью, след, по которому мы шли, привел нас в Питтсбург, а не в Майами.

– Ну и как – вы уже закончили свое дело?

– Да, мы одержали победу, хотя и в дополнительное время.

– В таком случае вам обоим совершенно необходим отдых. Как я понимаю, Кендра тоже с тобой?

– Да, она со мной, и она тоже считает, что нам было бы неплохо отдохнуть. Я в принципе не против небольших каникул, но не знаю, получится ли. Может статься, что меня уже ожидает новое задание. Например, где-нибудь на Аляске, бр-р! Вот как мы сделаем, Джон: я свяжусь с конторой и все узнаю, а потом перезвоню тебе, о'кей?

– Хорошо, когда примерно ты позвонишь?

– Скорее всего сегодня во второй половине дня. Ну пока. – Квентин выключил телефон и снова положил его на тумбочку.

– Мы не имеем права работать неофициально, Квентин, и ты прекрасно это знаешь, – сказала Кендра.

– Знаю.

– Бишопу это не понравится.

– Мне и самому это не очень нравится, но что поделаешь?

Кендра вздохнула:

– Значит, в Сиэтл?

Квентин улыбнулся:

– Да.

– Потому что он твой друг?

– Да. И еще потому, что Кристина тоже была моим другом.

3

Встреча с Холлис Темплтон была назначена на субботу. Снова вызывать на допрос Эллен Рэндалл тоже не имело смысла, потому пятница оказалась у Мэгги совершенно свободной. Но слишком уж тихо было в ее небольшом, уютном домике, слишком пустой казалась залитая светом студия, где она обычно работала, поэтому сразу после завтрака она сунула под мышку альбом для набросков, с которым почти никогда не расставалась, и отправилась на другой конец города, в другой небольшой дом, очень похожий на тот, в котором она жила.

Мэгги вошла через черный ход, который никогда не запирался, и, остановившись в коридоре, крикнула:

– Это я!

– Я в студии, – раздалось в ответ.

Пробравшись через гостиную, которая была буквально завалена книгами, старыми газетами, журналами и смешными поделками из папье-маше, она толкнула еще одну дверь и оказалась в студии, оборудованной в пристройке к кухне. Она была здесь не в первый раз, однако ее вновь поразил резкий контраст между студией и остальными комнатами. Здесь царил идеальный порядок. На стеллажах выстроились банки с красками, рассортированные по номерам кисти торчали из банок, словно букеты диковинных цветов, холсты были уложены в деревянные ящики и лотки. На полках между окнами лежали наготове самые разные драпировки и подставки, а вдоль стен выстроились кресла, столики и лежанки, часто используемые в качестве фона.

В центре комнаты стоял на треноге мольберт с почти готовой картиной. На картине была изображена обнаженная женщина, и, хотя в настоящий момент ее в студии не было, многочисленные наброски углем, приколотые ко второму мольберту, указывали, что она позировала художнику не один раз.

Сам художник стоял возле своего творения. На вид ему было около тридцати. Высокий и худой, он обладал почти ангельской внешностью – во всяком случае, Мэгги считала, что он похож на архангела Гавриила. На улицах замирало движение, когда появлялся этот мужчина. Его черты были настолько близки к ангельскому совершенству, насколько это вообще возможно.

У ангела были длинные, льняного цвета волосы, которые он небрежно завязывал в конский хвост. Одет он был в свободные джинсы и рабочую рубашку, которые, как и всегда, были испачканы краской.

– Еще полминуточки… – просительно проговорил он, не глядя на Мэгги. Вся его фигура выражала предельную сосредоточенность.

– Не спеши. Мне стало скучно дома одной, вот я и зашла, – ответила Мэгги.

Художник удивленно взглянул на нее. Глаза у него были светло-голубые, внимательные, как у пророка.

– Не похоже на тебя, – проговорил он. – Насколько я тебя знаю, ты редко скучаешь.

Мэгги опустилась на грубую деревянную скамью.

– Не то чтобы скучно… – задумчиво произнесла Мэгги. – Скорее беспокойно. Я никак не могла найти себе места. Завтра мне предстоит встреча с последней жертвой Окулиста.

– Ты волнуешься?

– Конечно, но дело не только в этом. До завтрашнего вечера еще уйма времени, а я ничего не могу сделать. Это очень действует на нервы – сидеть и ждать следующего нападения.

– Я тебя предупреждал, – сказал художник.

– Я помню. Но почему ты не предупредил меня, что Холлис Темплтон сама позовет меня – именно меня? Мне сказали, она откуда-то знает мое имя.

Он перестал рисовать и повернулся к ней.

– Ты хочешь сказать, что ей никто про тебя не рассказывал?

– В этом-то и дело.

– Что ты знаешь об этой Холлис Темплтон?

Мэгги пожала плечами.

– Не много. Говорят, Холлис тоже художница, но я никогда о ней не слышала. В Сиэтл она перебралась совсем недавно. Раньше Холлис работала где-то на Восточном побережье, кажется – в рекламном бизнесе. Ей двадцать восемь, не замужем. Судя по фотографии, которую я видела, до случившегося несчастья она была довольно привлекательна, но теперь – не знаю.

– Он вырвал ей глаза.

– Не вырвал. Удалил. Вырезал очень аккуратно, чуть ли не скальпелем. Так, во всяком случае, утверждают врачи. Судя по всему, он неплохо знал, что делает. Веки, глазница и зрительный нерв оказались почти не травмированы – именно поэтому пересадка оказалась возможной.

– Уникальная операция… – пробормотал он. – Ну и как, пересадка прошла успешно?

– А ты разве не знаешь?

Мужчина с лицом ангела улыбнулся и снова вернулся к работе.

– Терпеть не могу, когда ты так делаешь! – раздраженно сказала Мэгги.

– Как – так? – осведомился он самым невинным тоном.

– Не отвечаешь на вопрос, вот как! Каждый раз, когда ты не отвечаешь на мои вопросы, мне становится страшно.

– Будет ли Холлис Темплтон снова видеть или нет, зависит только от нее, – изрек ангел после некоторого раздумья.

– Хотелось бы знать, что это означает, – вздохнула Мэгги. – Или тебя учили так отвечать в школе ясновидящих?

– Я никогда не учился в школе ясновидящих.

– Значит, в школе предсказателей.

Он усмехнулся:

– Опять мимо.

Когда Мэгги стало ясно, что он больше ничего не скажет, во всяком случае – пока, она смирилась с неизбежностью и раскрыла свой альбом. Несколько мгновений она пристально разглядывала набросок, потом негромко выругалась и снова закрыла альбом.

– Мне это не нравится, Бью, – пожаловалась она. – Очень не нравится.

– Я знаю, – ответил он.

– Но ты не скажешь мне ничего определенного.

– Мне нечего сказать, Мэгги.

– Свобода воли?

Он кивнул и, отойдя от мольберта, принялся мыть кисти.

– Да, свобода воли. Человек сам должен принимать решения и делать выбор.

Мэгги задумчиво смотрела на него.

– Но это не мешает тебе заранее знать, какое будет принято решение, не так ли? Следовательно, моя судьба определена раз и навсегда, моя жизнь спланирована и расписана на много лет вперед. А раз так, то никакой свободной воли не существует.

– Тогда давай назовем это иллюзией свободной воли.

– Иногда ты очень сильно меня раздражаешь, Бью. Тебе это известно?

– Известно. Ты говорила мне это достаточно часто. – Бью исчез в кухне и сразу же вернулся с двумя жестянками.

– Легкий коктейль, – объявил он. – Я где-то читал, что на сегодняшний день это самый вредный и опасный продукт питания, изобретенный человечеством. Просто термоядерная бомба в индивидуальной расфасовке. Тебе, как всегда, водку с лимоном?

Он протянул ей жестянку и, усевшись на табурет, ловко вскрыл свою банку. Мэгги последовала его примеру. Водка с лимоном была в меру холодной, но почти безвкусной. Впрочем, возможно, ей это просто показалось.

– Ты уверен, что не знаешь насильника и не можешь мне его назвать?

Бью нахмурился.

– Я его не чувствую и не могу разглядеть лица. Так, просто бесформенная тень. Поверь, Мэгги, если бы я мог, я бы тебе сказал. Кодекс чести волшебников не распространяется на чудовищ.

– Он действительно чудовище, Бью. Нечеловек.

– Я знаю.

– И я должна его остановить.

– Ты хочешь сказать, ты должна попытаться.

– Да, разумеется. Разумеется, именно это я и хотела сказать.

– Ты очень им помогаешь, Мэгги.

– Помогаю? У меня до сих пор нет даже наброска его лица!

– Я имел в виду не полицию, а всех этих женщин. Если они смогут вернуться к более или менее нормальной жизни, то только благодаря тебе.

– Тогда почему мне по-прежнему плохо?

– Потому, – негромко ответил Бью, – что ты позволила себе слишком тесный контакт. Если ты не установишь между вами хоть какую-то дистанцию, очень скоро ты не сможешь продолжать делать… то, что ты делаешь. Постарайся перестать чувствовать то, что чувствуют они.

– Скажи, как мне это сделать, и я даю честное слово, что попробую. – Мэгги невесело рассмеялась. – У нас осталось слишком мало времени, Бью, я это чувствую. С каждым днем ситуация становится хуже, и ты тоже это знаешь.

– Даже если так, ты не должна взваливать на себя всю ответственность за происходящее. Я уже говорил – одной тебе не справиться. Ты должна довериться кому-то, кто мог бы тебе помочь.

– Кому-то, но не тебе.

– Я другой. Моя работа – давать загадочные ответы. Как пифия.

– Я знаю.

Бью улыбнулся, но его улыбка была скорее сочувственной, чем веселой.

– Хотел бы я чем-то помочь!

– Так помоги.

– Кодекс чести, Мег. Непреложные законы, через которые я не могу, не имею права переступить. Нам всем приходится играть строго по правилам, тысячи раз пробовать почву, прежде чем сделать шаг, внимательно следить за тревожными симптомами. Не семь раз отмерь, один отрежь, а сто семь, тысячу сто семь! Мы настолько осторожны, что когда мы наконец решаемся отрезать, это зачастую способно только ухудшить ситуацию. Да что я тебе говорю, Мег, ты и сама поступаешь так же – в противном случае ты бы уже давно рассказала своим друзьям всю правду.

– И как бы я, интересно, это сделала? Они бы мне просто не поверили!

– К тому же ты и сама еще не очень-то веришь, я угадал? – спросил он, внимательно глядя ей в лицо.

– В такое непросто поверить, не говоря уже о том, чтобы с этим жить.

– Угу.

– Кстати, насчет дистанции… Ты не допускаешь, что можешь ошибаться?

– Мне бы очень хотелось ошибиться, Мэгги, – сказал Бью от всего сердца. – Честное слово, хотелось бы! Ради тебя…

Несколько мгновений он молча разглядывал ее, потом неожиданно спросил:

– Гэррет все еще в городе?

– Да. Вчера он приходил в участок, чтобы поговорить со мной насчет Кристины.

– Ты ему сказала?

– Нет, конечно. Пришлось солгать… – Она зябко повела плечами. – Вот не думала, что я способна смотреть человеку в глаза и хладнокровно врать, будто я ничего не знаю о смерти его сестры.

– Почему же ты не сказала правду?

– Сама не знаю. Если Гэррет будет знать правду, от этого он не будет меньше страдать. Скорее наоборот – он станет винить себя в том, что он не успел или не сумел что-то сделать. Да и Кристина, мне кажется, не хотела бы, чтобы он узнал. К тому же Гэррет мне все равно не поверит. – Мэгги сделала большой глоток из своей позабытой банки. – А может быть, все дело в том, что я – трусиха.

– Не думаю, что дело в этом.

– Не думаешь? А зря. Я действительно боюсь, Бью, очень боюсь…

– Чего? Будущего?

– Настоящего. Что, если я недостаточно сильна? Или недостаточно сообразительна и быстра? Уже бывало так, что я опаздывала…

– Не волнуйся, на этот раз ты все сделаешь как надо.

– Это говорит ясновидящий? Или ты сам?

– Я сам.

Мэгги вздохнула:

– Почему-то я так и подумала. Свобода воли, будь она трижды неладна! – Несколько мгновений она сосредоточенно молчала, потом внезапно подняла голову: – Кстати, насчет Гэррета. Ты ошибся насчет него.

– Вот как?

– Да.

– Ну что ж, – вежливо сказал Бью. – Бывало, что и я ошибался. Правда, это случалось не часто, но все-таки случалось. Время покажет, не так ли?

– Да, – кивнула она. – Время покажет.

Энди Бреннер работал в полиции уже пятнадцать лет. Он любил свою работу, хотя она и стоила ему семьи. Впрочем, для полицейских это было обычным делом. Половина копов в управлении были либо разведены, либо прилагали отчаянные усилия, стараясь сохранить трещащий по всем швам второй брак. Как ни странно, те же проблемы были и у полицейских-женщин.

Ненормированный рабочий день, низкая зарплата и ежедневное ожидание того, что ушедший на службу кормилец семьи может вернуться домой в накрытом национальным флагом гробу, – все это было источником постоянного стресса для жен, чьи мужья работали в полиции. Но больше всего Кэти Бреннер раздражало то, что при всем этом ее супруг еще и любил то, чем ему приходилось заниматься.

Изменить это Энди не пытался, да и не мог. И извиняться перед Кэти он тоже не собирался. В конце концов, кому нужен коп, который относится к своим обязанностям как к чему-то второстепенному? Какая от него польза людям?

Абсолютно никакой!..