След 'Альбатроса' (Танцы со змеями - 1)

      А после того, как они прожгли луженую глотку Бурыги и сделали его лицо пунцово-красным и таким похожим на лежащие на тарелке помидоры, он наконец откинулся на спинку дивана, обвел мутным взглядом из-под тяжелых от пота век офицеров за столом в кают-компании и подытожил:
      - Вот только за такие минуты, господа-товарищи, и можно любить флот!
      Алюминиевые ложки, звякая по дну тарелок, выбирали последние остатки украинского борща. А над склоненными головами уже плыла к Бурыге тарелка дымящейся гречки с тушенкой. Он подхватил ее из рук все такого же небритого гарсона, поставил перед собой, подумал о чем-то своем и тут же ловко выложил кашу по кругу красными, сочными ломтиками помидоров.
      - Получается, Анфимыч, что если б не эти пираты-придурки, мы бы помидор еще с полмесяца не ели. А, может, и больше, - пофилософствовал он и со скоростью скреперного бульдозера стал наворачивать смесь каши, тушенки и алых, брызжущих соком ломтиков.
      Анфимов с набитыми щеками выдал что-то похожее на "угу" и тоже протянул гарсону пустую тарелку от борща на обмен со вторым блюдом. Он жевал и еле заметно, одними уголками губ, улыбался. Блуждания в этом странном "Бермудском треугольнике" Красного моря, кажется, заканчивались. Майгатов нашелся и, судя по словам видавшего его Иванова, выздоравливал под присмотром наших - а это успокаивало еще сильнее - врачей. Моряков с "Ирши" они вызволили из плена. Пиратов отправили на дно морское. Лучше б тогда это было сделать, еще при стычке. Но тогда яхта удирала на всех парах, а они потеряли слишком много времени на мертвого Абунина.
      Он хотел сам отвезти мертвого моряка, который больше был похож не на мертвого, а на просто глубоко-глубоко уснувшего мальчишку, в Севастополь. Но "сверху" дали команду, и он вместе с Ивановым и иршанами переправил Абунина на калининградское судно. И в том, что он все-таки отдал его, Анфимов ощущал какую-то вину. Тем более, что лежал теперь моряк рядом с этим толстым Бурловым, с человеком, из-за которого, может, он и погиб. Стало еще горше на душе. Словно моряк спас его, а он, позабыв об этом, предал его. Горькая капелька воспоминаний качнула углы губ, смыла чуть уловимую улыбку.
      Бурыга крякнул от удовольствия, хмельными от еды глазами прочесал стол и, наткнувшись на шпроты, подтянул к себе блюдечко, отсыпал примерно половину, немного посомневался и добавил еще одну длинную черную рыбку.
      - На берегу ну никакого кайфа от еды не испытываю, - пооткровенничал он. - Видно, от моря аппетит лучше. Смотри, Анфимыч, это ж можно такой бизнес сделать: обеды в море. Думаешь, желающих не будет?
      Анфимов пожал короткими, щуплыми плечами.
      - Не знаю. Уже ведь круизы есть. Кому обедать в море хочется, тот на теплоходах по Средиземке...
      - А-а! Это не то! А вот - на часок в море, на один обед...
      - А если качка?
      - Тогда двойная плата за двойной кайф: и поел, и в море потравил, Бурыга задорно пнул локтем в бок худенького лейтенанта-торпедиста и тот чуть не свалил на пол сидящих справа от него Кима и штурманца. Сидящих плотно, неудобно, несмотря на пустующий в торце стола, напротив Анфимова, стул Майгатова. - Давай компот! - прикрикнул он гарсону в точной интонации того пятнадцатисуточника из "Операции"Ы", который требует компот у миллиционера.
      Гарсон выполнил команду и быстро, и вальяжно. Такое приобретается с годами. А ему осталось служить от силы пару месяцев. Он знал все или почти все об "Альбатросе" и о каждом из населявших его людей. Знал, на какой секунде что произойдет, кто на хорошем счету, а кто не вылезает из шкуры козла отпущения, когда и у кого можно попросить отпуск, чтобы уж точно в него съездить, кто что любит и кто что не выносит, кто что умеет и кто не умеет ничего. Он точно знал, что вот сейчас, вот еще через пару секунд, когда последний глоток бледно-коричневого, из сухофруктов неизвестно какого года закладки, компота бесследно исчезнет в луженой глотке Бурыги, и он, крякнув, громко поставит пустой стакан на стол, вытрет губы тыльной стороной ладони, а потом, выудив из кармана намертво измятый платок, смачно высморкается, этим же комком вытрет зачем-то вновь губы и, сунув его куда-то под стол, прохрипит:"А х-хто какое-нть новье из х-хлотских историй расскажет, а?"
      И Бурыга, словно не желая расстраивать эрудита-гарсона, крякнув даже громче, чем обычно, еще громче, чем обычно, врезал толстым дном граненого стакана о пластиковый стол, покрытый застиранной льняной скатертью, причмокивая мелкими, блестящими от жира губками, вытер их волосатой кистью, с прысканьем освободил нос в серый сгусток платка, макнул этим же платком все такие же жирные губы и еще более хрипло, чем когда-либо до этого, спросил:"А х-х-хто какое-нть новье из х-х-хлотских-х историй расскажет, а?"
      - Разрешите мне? - выжевал вместе с гречкой Кравчук.
      - Ну-ну, - по-барски кивнул Бурыга.
      - В базе еще "подарили" мне. Анекдот, - запил застрявший в горле комок глотком компота. - В общем, такой анекдот: водолаз со дна моря запрашивает борт:"Товарищ командир, мол, работа выполнена. Какие будут указания?" Ну а ему сверху отвечают:"Указание одно: оставайтесь на дне. Все равно корабль тонет..."
      - А-гы-гы, - сымитировал смех Бурыга, хотя в его глазах не было ни тени улыбки.
      Первую историю всегда должен был рассказывать он сам, но Кравчук то ли забыл об этом, то ли не смог сдержать оживший под сердцем вирус чинопочитания. Кравчука спасло лишь то, что анекдот был "с бородой", а, значит, его как бы и не было вовсе.
      - Зашел как-то в Эрмитаж, в Питере, значит, капитан второго ранга, заторопился Бурыга, не желая отдавать инициативу. - Быстренько так за пару часов обошел все залы и - на выход. А его там останавливают и просят:"Оставьте, пожалуйста, запись в "Книге почетных посетителей". У нас, мол, так редко офицеры появляются". Ну наш кап-два, раз просят, присел к столику, быстренько там что-то написал и - к выходу. Администрация бросилась к книге, а там написано:"Обошел Эрмитаж с 14.00 до 16.00. Замечаний нет. Капитан второго ранга такой-то." А-а?! - торжествующе обвел озорными глазами офицеров.
      - Класс! - с придыхом восхитился Кравчук. - Как он? "Зам-мечаний нет"? - и выгнулся в смехе.
      Клепинин лишь ухмыльнулся углом рта. Анфимов думал о чем-то своем и его за столом как бы и не было. Ким увлекся едой. И, так уж вышло, что только лейтенанты-салажата, штурман да торпедист, смехом поддержали Кравчука. Но Бурыге хватило и этого. Как хороший певец, выступающий в переполненном зале, он твердо знал, что не все в этом зале - его почитатели, но, раз уж сидят, пусть слушают. Тем более, что он не только певец, а и комбриг.
      - У катерников в том году хохма была, - решил опять перехватить инициативу Кравчук. - Мне однокашник-квумпарь рассказывал.
      - Кто? - не понял Бурыга.
      - Квумпарь. Я ж в Киеве учился, в политическом. Сокращенно - КВВМПУ, а для простоты - Квумпу. Все, кто его заканчивал, зовутся квумпарями.
      - Закрыли вашу богадельню, - со знанием дела, не без удовольствия пробасил Бурыга, который как и все командиры на флоте не любил политработников. - Навеки.
      - Ломать - не строить, - тихо вставил Анфимов.
      - А то только нас? - обиделся Кравчук. - А в Севастополе? Какие училища были! "Стрелка", "Голландия"*! Мировой уровень!
      - Ну уж и мировой! - возмутился Бурыга, который никаких училищ не заканчивал, а еще в сверхсрочниках сдал экстерном за вуз и получил звездусечку младшего лейтенанта, от которой и дотопал по палубам кораблей до двух больших звезд. - Офицера только на корабле сделать можно, а то, что выпускают училища - полуфабрикат. Так что там твой квумпарь рассказывал?
      - У них в том году у старлея с катера пропало удостоверение личности. Он, естественно, доложил по команде. Потаскали его, бедолагу, по инстанциям, но, в итоге, впаяли выговорешник и выписали новое. А месяцев через десять ему приходит исполнительный
      -------
      *"Стрелка" - Черноморское высшее командное военно-морское училище
      имени П.С.Нахимова ( находилось в Стрелецкой бухте), "Голландия"
      - Высшее военно-морское инженерное училище ( находилось в бухте
      Голландия). После передачи Украине упразднены, на их базе создан Военно-морской институт Военно-Морских Сил Украины.
      лист. Старлей - в ужасе. У него свадьба на носу, невеста, как узнала, на попятную, а он ничего не понимает. Поехал к "жене" по адресу. Открыла дверь - первый раз ее видит. Ни хрена не понимает. Наверное, еще б год правду искал, если б сосед по каюте, тоже старлей, не признался, что упер у него удостоверение и отдал как бы в залог, что женится. А та дура поверила и отдалась ему.
      - Это пошло, - хмуро проговорил в пол Клепинин.
      - Ерунда какая-то, - подытожил Бурыга, выпил со смаком мутный компот и перехватил инициативу: - Это разве выдумка?! Вот у нас на эсминце был старпом - дикий изобретатель. Он как-то решил с крысами бороться. Притащил с берега кота, а тот - ни в какую. Не ловит крыс - и точка. Тогда он привязал его напротив дырки в вентиляционной трубе, откуда они частенько появлялись, и заставил моряков бить швабрами по этой самой трубе, а сам под дыркой, как раз напротив кота, поставил бадью с водой. Крысы как ломанули от грохота по вентиляшке, вылетают - и прямо на орущего кота. Так чтоб спастись, они вниз сигать начали, а там - бадья. Ужас сколько мы их тогда набили...
      - А старпомом не вы были? - с детской наивностью спросил штурманец.
      - А вот это - неважно, - ребром ладони отгородился от вопроса Бурыга, но все и без этого догадались о верном ответе.
      Ожил, потрещал динамик, по которому словно бы изнутри поскребли ногтем. Безразличный голос из черных сот пояснил:
      - Обед закончить. Начать самообслуживание личного состава. Проверить вещевые аттестаты по арматурным карточкам.
      Динамик еще чуть-чуть потрещал, давая невидимому ногтю соскрести многолетнюю грязь, и замолк, будто совсем исчез из кают-компании.
      - Это кто у тебя вахтит? - поинтересовался недовольный Бурыга.
      - Командир бэ-чэ-семь, - нехотя ответил Анфимов на довольно глупый вопрос. Ведь и так по пустому стулу чуть наискось от Бурыги можно было вычислить вахтенного офицера, скромного щупленького лейтенанта, командира боевой части управления, вечно пропадающего в своих "электронных" постах.
      - А чего он команду неточно дает? - продолжал Бурыга изливать свое недовольство.
      - Я приказал, - с еще большей неохотой пояснил Анфимов. - Ну что толку, если он объявит:"Начать помывку личного состава в бане", если ни бани, ни воды все равно нет. Дотерпим уж до Севастополя...
      - А там тоже воды нет, - мрачно подытожил наконец оторвавший взгляд от ободраного линолеума палубы Клепинин. - Час в сутки и то - по ночам...
      - Ну и духотища сегодня! - покомкал под столом воздух Бурыга и, вылепив из него все тот же грязный платок, отер им пот с красно-лилового лба. - Аж в глазах темнеет.
      Анфимов тоже, как и комбриг, посмотрел на иллюминатор, в котором почему-то потемнела синь. С шеи сорвалась и пробежала по ложбине позвоночника колкая капля пота. Анфимов не так уж тяжело переносил здешнюю жару и даже почти не потел, но эта капля как-то расстроила его. "Ослаб, видать, за эти дни, - подумал он. - Сплошные стрессы".
      - А-а-а! - яростно, с истеричным взвизгом заорал кто-то снаружи.
      Бурыга повернул к Анфимову лицо с недовольно набухшими бровями и оно, как и иллюминатор, стало темнеть.
      - Опять? - грубо, властно спросил он.
      - Что: опять? - не принял его грубости Анфимов.
      - Опять у тебя бардак! Чего он орет! Мачта рухнула или опять змея завелась?
      - А-а-о-о-а-а! - подхватил крик еще более пронзительный, писклявый голос.
      Побуревший лицом Анфимов выпал со своего места и, чуть не сбив Кравчука, вылетел из кают-компании. За ним на невидимом канате потянулись в узкую дверь Клепинин, Ким, штурманец и торпедист. Кравчук подождал, что скажет Бурыга, чтобы стать частью его мнения, но тот с молчаливым угрюмым сопением стал выскребать из-за стола свой переполненный едой живот, одновременно проползая вправо, к краю дивана. Когда он, наконец, выбрался из щели и, сбив локтем тарелку, которая звонко разлетелась на части о палубу, покосолапил к выходу, Кравчук галантно попридержал створку двери, пропуская Бурыгу, и только после него покинул кают-компанию.
      Когда вдвоем с озабоченными лицами они выкатились из офицерского коридора на верхнюю палубу, то попали в такой водоворот радости, что тут же осветили себя улыбками.
      - Дождь! До-о-ождь! О-о-ождь! - кричали матросы, кричали офицеры и мичманы, кричал, казалось, сам стальной "Альбатрос", соскучившийся по настоящей воде.
      - Вах-цер! - неожиданно объявившимся басом выбросил из ходовой рубки на мостик вахтенного офицера Анфимов. - Команду по верхней палубе:"Начать помывку личного состава!"
      Все побежали по каютам, кубрикам, постам, туда, где шхерились до этой светлой минуты мочалки и мыло. Верхняя палуба вымерла, словно по команде боевой тревоги, но через минуту...
      Нет, еще быстрее, чем через минуту, на посеревшей от дождя палубе "Альбатроса" стало тесно. Матросы и старшины, мичманы и офицеры, перестав быть матросами и старшинами, мичманами и офицерами, а превратившись просто в голых мужиков, гогочущей розово-бурой массой заполонили ют, шкафут, круто задранный вверх бак, самые шустрые залезли на артбашню, на мостик и надстройки.
      Окладной, заполонивший все от горизонта до горизонта, дождь теплой, похожей на остывающий кипяток, водой поливал из дырявых серо-синих комковатых туч враз потемневшее, вылинявшее море, черные скорлупки судов, кривую диаграмму берега. В онемевшем воздухе, который, кажется, никак не мог отделаться от удивления, что в это пекло, в этот вечный настой жары забрел дождь, испуганно замерли даже малейшие порывы ветерка, и капли падали отвесно, словно спускаемые на нитях. О палубу они бились беззвучно, о тент шлюпки - с шорохом комкаемой бумаги, а по пустым трубам торпедного аппарата - как по перевернутому оцинкованому корыту во дворе родного дома. Красный шнур молнии то и дело выхлестывался у еле ощутимого морского горизонта и нырял в толщу воды, туда, где на полметра глубины море кипело сочным дождевым бульоном. А гром со звуком ломаемого сухого хвороста доходил до "Альбатроса" уже тогда, когда небо бросало вниз очередной шнур.
      - Старичок, мыльца дашь? - задорно орал с артбашни розовый матрос с черными негритянскими руками - явно моторист. - А то моему обмылку уже капец.
      - Дашь на дашь. На мочалку, - отзывался снизу, с тесного юта матросик с синими буграми фурункулов на ногах.
      Пепельно-серые, рыжие, каштановые, черные до смолистости волосы почти одновременно стали белыми, в комковатых шапках пены. Мыло всех цветов и сортов - цветочное и земляничное, детское и яичное, хозяйственное и мылящееся только первые несколько минут турецкое - уменьшались на глазах.
      - Возьмите мой "Камэй", товарищ капитан второго ранга, - ласково подышал в бугристую спину Бурыги Кравчук.
      - Чего? - повернулся тот всей рыхлой, бело-розовой фигурой.
      - Французское. Из валютного. Его в рекламе из Москвы показывают. "Камэй" называется, - протянул на подрагивающей ладони пахнущий неземными цветами розовый, выгнутый долькой дыни овал.
      - О-о! А я все думаю, кто ж бы мне спинку-то потер? На - мыль своей "кумой", - и протянул длинный чулок мочалки.
      - Па-а-астаранись! - вывалился из офицерского коридора гарсон с пузатым алюминиевым галуном на брюхе. Грохнул его на палубу, оттолкнул рукой с синей татуировкой "Черный флот-ДМБ-93" на плече салажонка и пригрозил остальным: - А ну, тюльки, не брызгайте мылом! Мне на суп надо нормальной воды набрать!
      Мыльная пена на головах и плечах держалась недолго. Теплые струи с упорством душа смывали и смывали ее, и только на спине, на бедрах да на розовых ягодицах она лежала фалдами белого фрака чуть дольше. Там, где казалось, что дождь не смоет все, в ход шли кандейки, кружки, а то и просто пригоршни. Мыльные струи, унося месячную грязь, на палубе становились серыми и текли, неслись мутными горными потоками к юту, чтобы упасть водопадами в кильватерный след. И с каждой минутой этот грязный поток становился все светлее и светлее, а моряки - все более неузнаваемыми. Дождь как бы сдирал с них пленку, натянутую месяцем похода, пленку грязи и усталости, копоти и раздражения, масел и озлобленности. И вот уже рыжий Анфимов становился огненно-рыжим, а его густо утыканное веснушками усталое тело - задорным и порывистым, а серо-седой Клепинин - светло-седым, успокоившимся и вальяжным, и вот уже Бурыга мог заверещать к восторгу моряков под жесткими нитями мочалки, а годок-гарсон подраить спину салажонку, которого он минуту назад пнул. И когда блеснуло, продралось сквозь серые барханы туч солнце и облило "Альбатрос" желтым живительным светом, это уже был другой "Альбатрос".
      7
      Под утро ему приснился кусок духмяного черного хлеба и сочная, с толстой красной прожилкой, полоска сала. Майгатов мгновенно открыл глаза и повернул голову влево: нет, еды на тумбочке не было. А в носу все стоял и стоял сладкий аромат свежеиспеченного бородинского и дымный запах подкопченного сала. Термометр, одиноко лежащий на тумбочке, удерживал вчерашние тридцать шесть и девять. Кажется, он начал выздоравливать. Или это действительно только казалось?
      Майгатову вдруг захотелось узнать, какой же сегодня день. Он долго считал, прибавлял, отнимал и, по всему выходило, что - воскресенье. Он верил этому и не верил. Эти дни, прокатившиеся по его судьбе, казались вагонами черного-черного поезда, пронесшегося на страшной скорости, и он вполне мог ошибиться в подсчете и не заметить один из них.
      В полумрак палаты втек чуть более редкий полумрак коридора. Уголком глаза, совсем не поворачивая головы, только по высоте фигуры, заслонившей дверной проем, он определил - Вера.
      Она безжалостно грохнула на тумбочку поднос с чаем и куском лепешки. Обогнула его кровать и, подойдя к окну, толкнула наружу деревянные ставни на ржавых, изношенных петлях. Хмуро помолчала и, не оборачиваясь, пояснила:
      - Кондиционер я сегодня заберу.
      - Что? - не понял все еще считающий дни Майгатов. - Что заберешь?
      - Кондиционер. - И обернулась к нему властным, длинным лицом, которое стало еще длиннее от вытянувших мочки ушей огромных красных клипс.
      - Так он же - Ленин.
      - Ничего себе заявочки! "Ле-е-енин!" Это наш общий. А теперь - только мой.
      Майгатов сосчитал еще раз, и получился понедельник.
      - Вера Иосифовна, а какой сегодня день? - решил он подвести итог своим мучениям.
      - А такой, что я б дома, в Саратове, давно б на диване валялась и какой-нибудь сериальчик смотрела, а тут приходится за вами ходить...
      - Значит, воскресенье, - откинул он голову в почти уже вечную вмятину на подушке.
      Вера молча сопела у ящика кондиционера.
      - Ну как наши дела? - ворвался в комнату Леонид Иванович в распахнутом белом халате. Он был явно чем-то возбужден.
      Майгатов второй раз за все время видел его в халате. Тогда, в первое его появление в такой одежде, Леонид Иванович пояснил, что так положено для совещаний. Спрашивать второй раз не хотелось.
      - Та-ак, за тридцать семь уже не лезем, - изучил он термометр, показав Майгатову розовую макушку. Похрустел в кармане лекарствами и наощупь вытянул длинную серебристую ленту. - Теперь будете принимать только интестопан. Дважды в день по две таблетки. Лучше всего - утром и вечером. Таблетки хорошие, на основе трав. Индийское производство, по швейцарской лицензии, - объяснил он даже больше, чем требовалось, и, чувствовалось, под это длинное объяснение все еще сопереживал что-то недавнее, происшедшее с ним. - Все остальные лекарства отменяются.
      Из-за широкой фигуры Леонида Ивановича он уловил, как вроде бы приоткрылась дверь. Майгатов подал правое плечо вверх и за пузыристой белой полой халата увидел в дверной щели лицо Лены. Он молча, одним вскидом бровей, задал ей вопрос. Она молча, сильным поджатием губ как бы ответила, но он ничего не понял.
      - Остор-рожно! - с дикцией магазинного грузчика пронесла на животе перед собой тяжеленный ящик кондиционера Вера. В дверях чуть задержалась. О-о, Ленка! Ну-ка помоги, а то у меня пупок развяжется от этой бандуры!
      - С корабля - ничего? - сел на кровати Майгатов и стал одеваться.
      - Какой там корабль! Живешь тут как в глухомани. Если новость придет, так уже заранее знаешь: указание какое-нибудь. Любят у нас указания давать! А о последствиях никто не задумывается. Лишь бы скомандовать. Вот и сегодня...
      Дверь яростным скрипом опять выдала какого-то гостя. Майгатов не без раздражения приготовился увидеть хмурую физиономию Веры, которая вполне могла после кондиционера утащить к себе в комнату и его единственную мебель - тумбочку. Но из-за Леонида Ивановича вынырнуло круглое курносое лицо Иванова, которое сейчас, после нескольких дней свидания с тропическим солнцем, вылиняло и стало пятнисто-красным.
      - Всем - добрый день! Тебе привет от экипажа, - плюхнул он на колени Майгатова пузатый полиэтиленовый пакет, по-свойски, как столетний друг, пожал руки врачу и Майгатову и заозирался в поисках стула.
      - Без халата... знаете, - конфузливо попрекнул Леонид Иванович. Оденьте мой, - и с явным удовольствием освободился от узкого в рукавах, накрахмаленного до картонности халата.
      - Порядок есть порядок, - подчинился ему Иванов, от энергичной, порывистой фигуры которого так и расходились по комнате волны уверенности, оптимизма, даже радости. - Меня здесь все пытаются в свою спецодежду облачить. Анфимов на корабле - в свою, синюю, вы - в белую. А, интересно, в посольство пойду, там-то как: во фрак, что ли, переоденут?
      - Уже уезжаете? - по-своему понял фразу о посольстве Леонид Иванович.
      - Через два дня, - с удовольствием ответил Иванов. - Сэкономил двое суток для осмотра, так сказать, достопримечательностей. Хочу в Хадрамаут нагрянуть. Говорят, зрелище неописуемое. Белые небоскребы на фоне серых гор. Это правда, что именно здесь, еще задолго до американцев с их Манхэттеном, в Хадрамауте появились первые дома-небоскребы?
      - Не знаю, - пожал плечами Леонид Иванович. - Это же далеко на юг от нас. А у нас работы, знаете, сколько. Некогда по экскурсиям...
      - Вы - как тот коренной москвич, что ни разу за свою жизнь в "Третьяковке" не был. А жизнь-то идет...
      - Ну что ж сделаешь... Все не пересмотришь...
      - А знаете, что древние жители Хадрамаута, "хады" или "ады" - их по-разному называли, бросили в свое время вызов аллаху и попытались создать райские сады на земле. Аллах не мог оставить без наказания такую неслыханную дерзость и разрушил города "хадов". Или "адов". А их превратил в обезьян. Эта легенда есть в Коране.
      - Огурцы вам нельзя, - обратил внимание на пакет Леонид Иванович. - И на будущее: на полгода об огурцах в любом виде и сладком, болгарском перце забудьте. Плохо для кишечника. А что там еще?
      - Помидоры, батон в целлофане, банка, кажется... да - шпрот, - чуть ли не с головой окунулся в пакет Майгатов. - И еще - таранька.
      - Знаете что... дайте-ка мне этот "привет" целиком, - властно протянул руку Леонид Иванович. - А то ваши моряки так вас накормят, что придется по второму разу вас с того света вытаскивать.
      - А вы знаете, что именно здесь, в юго-западной Аравии, властвовала царица Савская, в которую влюбился мудрый Соломон? И именно здесь разворачивались события сказок "Тысячи и одной ночи"?..
      - Я вам стул принесу. Опять его Вера куда-то утащила, - решил отделаться от брызжущего эрудицией Иванова так и не избавившийся от своей грустинки Леонид Иванович.
      - Как они там? - спросил Майгатов и ладонью предложил Иванову сесть рядом с ним на кровать.
      Но тот порывисто прошелся к окну, чуть прикрыл одну ставню, обернулся и, став из-за светящегося ореола как бы без лица, неспешно рассказал о нападении на "Альбатрос", об убитом Абунине, о дикой гонке за не той яхтой и, когда все горькое, кажется, окончилось, вышел из света и, обретя вновь веселые, задорные черты лица, похвастался:
      - А иршан мы все-таки спасли...
      - На той "ржавчине"? - догадался Майгатов.
      Иванов вальяжно кивнул. В белом халате, который пришелся ему впору, он был больше похож на доктора, чем Леонид Иванович, и, когда наконец он все-таки сел на принесенный инфекционистом хилый венский стульчик, Майгатов почувствовал, что только он, Иванов, сможет излечить его от всех болезней сомнения и непонимания, которые так долго донимали его. Он видел звенья цепи, но у него не было ключа для того, чтобы их связать воедино. "Ирша", пираты, плен, погибший Абунин, который теперь горькой каплей стоял у сердца, существовали в какой-то явной последовательности, закономерности. За долгие больничные ночи и еще более долгие нудные в своей жаре и однообразии дни он часто думал об этом, но в этих мыслях было скорее скольжение по фактам, чем проникновение в них. Он ходил, как тот кот вокруг двери в чулан, из-под которой сочились вкусные запахи, и знал даже, что это за запахи, но не знал, как к ним добраться. События игральными картами тусовались в руках, и он никак не мог понять, с какой "масти" нужно ходить, чтобы выиграть эту игру. Новость о все-таки состоявшемся нападении, которое он не смог предотвратить, новость о погибшем Абунине, под фамилией которого он сидел на допросе в том темном, сыром трюме, не только не разрешили его сомнения, а, наоборот, запутали окончательно. И когда озабоченный Леонид Иванович ушел из комнаты, а Иванов сел на стул и уверенно закинул ногу на ногу, Майгатов понял, что сейчас узнает все.
      Но Иванов неожиданно начал не с того.
      - А я на "Альбатросе" на твоем месте спал.
      - Понравилось?
      - Ничего, жить можно. Только подушка сначала смущала.
      - Цифры?
      - Вообще-то да. Такие огромные, черные, прямо на белой подушке. И якорь такой огромадный. Честно говоря, первый раз как на грязь ложился.
      - Имущество маркировать надо. А то, что размер великоват... Это уж как начальники сверху определили: номер войсковой части и якорь - символ флота - обязательно. - Запах черного хлеба все еще стоял в носу, но неожиданно объявившемуся аппетиту, кажется, хватило бы и тех кусков лепешки, что лежали на тумбочке рядом с явно остывшим, уже не выпускающим вверх щупальце пара, чаем. - Вы разрешите, я перекушу?
      - Конечно-конечно, - мягко улыбнулся белесыми усиками морщинок у углов глаз Иванов. - "Баклан" - первое дело на флоте...
      - Ого-о! - прожевывая пресную, жестковатую лепешку, восхитился Майгатов. - Уже научили?
      - У вас не комбриг, а прямо Нестор-летописец. На все случаи жизни хохмы, присказки, приметы, случаи...
      - Все правильно - Нестор. Только не летописец, а Нестор Махно.
      - Анархист, что ли?
      - Примерно.
      - И в чем же это выражается? - сбросил ногу с ноги Иванов и выжидательно подал корпус вперед.
      Холодный глоток чая скользнул в горло и трудягой-локомотивом шустро потолкал перед собой, казалось, навеки застрявший комок теста.
      - Не хотелось бы об этом. За глаза все-таки...
      - А если в общем, по-философски?
      - Понимаете, Бурыга из разряда таких людей, которые признают только тот закон, который согласуется с его желанием. А если он что-то приказал, то считайте это приказание - вновь изданным законом. Короче говоря, "волевик".
      - Ну-у, таких "орлов" в любой конторе хватает. Помнишь, как Чаадаев говорил:"На Западе все делается по закону, а в России - в порядке исключения", - помолчал, припоминая нить разговора. - Да - так вот мне в твоей каюте понравилось. Нижний ярус. Две койки. Как в спальном вагоне поезда... А вот ты скажи: место меняется с ростом по служебной лестнице или так, как пришел, так и остается?
      - Конечно, меняется. Там же на каждой каюте - таблички. У кого какая должность, тот в той и живет. Я тоже сначала на верхнем ярусе спал. А стал помощником командира - на законный нижний перебрался.
      - Вот и в мире так же, - откинулся на хрустнувшую спинку стула Иванов и, подняв глаза к потолку и поджав нижнюю губу, многозначительно помолчал.
      Пустой стакан с налипшими на борт чаинками беззвучно опустился на тумбочку. Майгатов смахнул ребром ладони крошки с тумбочки, ссыпал их в стакан и всем корпусом повернулся к Иванову, понимая, что именно после туманной фразы о мире он и узнает самое главное.
      - Да-да, точно так же, - опустил глаза с потолка на небритое, бескровное лицо Майгатова. - Все давно распределено, ко всему таблички прибиты, а появятся новые люди - и все уже не то.
      Таблички те же, а люди...
      - Вы что имеете в виду?
      - А то, что мир уже давно поделен. Странами, фирмами, банками... Я имею в виду "крупняк". Мелкоту отсекаем сразу. Поэтому когда наши ребята-рыночники говорят о здоровом духе конкуренции в мире, они врут и себе, и нам. Какая там, к хренам, конкуренция, если сферы влияния давно распределены. И никто нас с нашими вшивыми тряпками или машинами не пустит в их магазины. Но! - Поднял он вверх указательный палец. - Но!.. Есть сфера, где наши ребята умудряются менять таблички.
      - Серьезно? - искренне удивился Майгатов.
      - Есть, есть такая сфера, - он оглянулся на дверь, повернул скомканное морщинами сомнений лицо, послушал тишину в комнате и, наконец, решился: По оперативным данным, в феврале прошлого года в Будапеште прошла сходка лидеров криминального мира Запада, Восточной Европы и России. На ней состоялся передел сфер влияния. Очень многие "области" западники отдали российской мафии...
      - Что-то непохоже на них, - куснул ус Майгатов.
      - Ты за западников сильно не волнуйся. Во-первых, - загнул он палец на уже загоревшей, коричневой кисти, - отдали не полностью, а как бы приняли компаньонами, особенно в те сферы, где у них в последние годы были заметные потери. Во-вторых, их восхитило умение наших криминальных структур подчинить себе промышленный, торговый и банковский капитал...
      - Все это, конечно, интересно, но при чем здесь - наш случай? - начал уставать Майгатов от менторского тона Иванова.
      - В самой прямой связи, - вскочил тот и живчиком пробежался до окна и обратно, лег сложенными крест накрест руками и грудью на спинку стула и спросил: - Ты в детстве на качелях катался?