Раб своей жажды

— Довольно.

— Но разве вы не понимаете… здесь можно говорить о фактическом бессмертии!

Лорд Рутвен ничего на это не ответил. Но когда я открыл рот, чтобы повторить свои слова, то почувствовал, что язык мой высох и прилип к гортани. Смешно, но меня вновь охватил ужас. А лорд Рутвен улыбнулся, протягивая мне оголенную руку. Ужас отхлынул от меня.

— Я вам заплатил, — промолвил он, — чтобы вы провели программу исследований. Вам понадобится свежая проба моей крови. Возьмите ее.

Я повиновался. Пробу поставил на лед. Завтра надо провести анализы. Передам лорду Рутвену полученные мною результаты как можно скорее, ибо понимаю, что всяческими отсрочками настроил его враждебно. Но откуда моя неохота? Откуда мой, должен признаться себе, страх? Поведение клеток его крови из ряда вон выходящее, но должно же быть рациональное объяснение их состоянию. Что может быть более волнующим в медицине, чем задача по выявлению такого объяснения? Кто знает, какие тайны удастся раскрыть?

Продолжу работу над сангвигенами завтра после полудня.

Телеграмма доктора Джона Элиота профессору Хури Джьоти Навалкару

Приезжайте как можно скорее. Замечательные разработки. Нужен ваш срочный совет. Больше не к кому обратиться.

Джек

Дневник доктора Элиота

5 мая. Позвольте мне напомнить самому себе о моих методах. Это крайне важно, ибо боюсь погрязнуть в диких и нелогичных выводах. Нужно очистить голову от всего воображаемого, от лихорадочных эмоций, добычей которых я стал в последнее гремя и подойти к данным с холодным безразличием ученого. Да, это действительно исключительное дело, но, судя по моему опыту, именно исключительное оказывалось наиболее многообещающим при внимательном рассмотрении. Мне надо исключить все мысли о фантастическом, иметь дело лишь с фактами, голыми фактами. Дедукция — ничто, если она перестает быть точной.

Ну, что ж… Сегодня утром начал делать анализ крови лорда Рутвена, стараясь определить его сангвиген. Взял мазок и поместил на стеклышко под микроскопом. Как и ранее, заметил, что красные кровяные тельца мертвы, а белые — еще живы. Затем взял пробу своей собственной крови и добавил к мазку. Результаты незамедлительны. Фагоцитоз типа выявленного Мечниковым: мои собственные кровяные тельца — как красные, так и белые — были атакованы белыми тельцами крови лорда Рутвена, поглощены и разрушены. Затем проба словно запульсировала, будто создавался какой-то заряд. Даже невооруженным глазом было видно, как мазок вздрагивает, расползаясь по стеклышку. Мои клетки были полностью подавлены и разрушены.

Повторил эксперимент с пробами недельной давности лейкоцитов лорда Рутвена и Хайди — те же результаты. Тогда я взял пробы у Ллевелина и двух медсестер, чьи типы крови, по моему определению, взаимно отличались, но у всех трех сангвигенов клетки также были атакованы и поглощены, а когда процесс закончился, все приняло такой вид, будто ничего не произошло. Однако красные тельца в крови лорда Рутвена вдруг ожили — результат столь необычный, противоречащий медицинской, да и вообще всей науке, что я в него едва могу поверить. Но доказательство неопровержимо: я продолжил опыты, беря кровь у всех добровольцев, кого только мог привлечь — и результаты оказались теми же, что и ранее.

Вывод? По-видимому, у лорда Рутвена болезнь, никогда ранее не встречавшаяся в медицинской науке, а его тип крови представляется мне весьма странным. Но кроме этого не могу и не хочу делать выводов.

Вспомнил о замечании своего старого профессора в Эдинбурге, доктора Джозефа Белла. «Исключите невозможное, — постоянно говорил он мне, — и оставшееся, как бы оно ни было неправдоподобно, всегда будет правдой».

Но если ничего не остается? Тогда нужно невозможное признать за правду?

6 вечера. Надо бросить это направление исследований. Возможно, существует то, что человек не должен пытаться познать. Вспомнил Каликшутру и распоротое тело мальчика. Если невозможное устанавливается как реальность, то какие же рамки и границы остаются? И куда мы можем зайти?

11 вечера. Поехал, несмотря на то, что вначале решил не ехать. Лорд Рутвен принял меня в кабинете. Стоял погожий вечер, но шторы были задернуты, и лишь одна свеча освещала комнату. Однако я сразу заметил, что по обеим сторонам от лорда Рутвена сидят мужчины и женщины, их лица и руки отсвечивали в темноте. Когда я вошел, они улыбнулись — зубы у них были белые, как слоновая кость, и острые, а в облике этих людей проглядывало что-то хищное. Я ждал, что лорд Рутвен предложит им уйти, но он не предложил, и я едва ли этому удивился, ибо понял, что лорд Рутвен не один страдает от загадочной болезни. Всех присутствующих характеризовали одна и та же бледная красота и странное выражение какого-то ужасного распада, зла. Лорд Рутвен жестом попросил меня придвинуть кресло. Я так и сделал и по его просьбе принялся рассказывать об опытах, которые проводил весь день.

— Короче говоря, — подвел я итог, — я не уверен, что ваша болезнь — анемия. Такой ее формы я прежде не наблюдал. Далее, она поддается… — здесь я прервался и взглянул в ждущие моего ответа глаза.

Они смотрели на меня не мигая.

— Продолжайте, — приказал лорд Рутвен.

— Я хотел сказать, что ваша болезнь, представляющая собой нехватку гемоглобина в крови, поддается определенному лечению.

— То есть?

— Так ли уж необходимо говорить об этом?

— Говорите, — велела одна из его спутниц, кривя губы в усмешке.

Я опер подбородок о кончики пальцев.

— Кровь! — сказал я ей. — Ее можно вылечить свежей человеческой кровью…

Я вновь взглянул в глаза лорда Рутвена. Они были холодны, как и раньше, но уже не так непроницаемы. Вместо этого в них виднелись печаль и самоупрек, и я понял, что мои подозрения оказались верны. Но все же в этот момент я не мог принять их за правду.

Я всмотрелся в лица сидящих предо мною, ища какие-нибудь признаки отрицания, но лица застыли, словно маски мертвецов, а от наступившей в комнате тишины у меня мурашки поползли по коже.

Один из собравшихся вдруг рассмеялся:

— Боюсь, милорд, этот малый подтверждает мое мнение, что доктора ужасающе тупы. Вы им платите деньги, а они приходят сообщить вам то, что вы уже знаете. — Он зевнул. — Черт меня дери, с каким же нетерпением я жду настоящего сюрприза.

Лорд Рутвен жестом руки велел ему замолчать и наклонился ко мне.

— Доктор Элиот, — проговорил он, — полагаю, вы согласитесь, что жажда крови уже сама по себе болезнь?

Я постарался сохранить бесстрастность:

— Согласен.

— Тогда, может быть, существует лечение от такой жажды? Кровь такого типа, который бы не поглощали наши клетки?

— Если она и существует, — медленно сказал я, — то ее еще надо найти.

— Но вы справитесь с этим? Если продолжите ваши исследования?

— Тогда мне нужно узнать нечто большее, чем вы готовы сообщить мне. Мне потребуется правда, милорд.

Ответа не было. И вновь от наступившей тишины у меня мурашки пробежали по коже.

— Он ничем нам помочь не может, — заявила одна из женщин, а другая кивнула. — Это несправедливо.

— Да? — вскинул бровь лорд Рутвен.

— Он смертен. Что он может знать? — проговорила женщина. — Лечения нет!

— Но мы еще толком не искали, — холодно возразил лорд Рутвен.

Женщина пожала плечами:

— Вы уже искали, милорд. Помните, того, другого доктора…

— Там все было по-другому.

— Почему же?

Тень пробежала по лицу лорда Рутвена. Не отвечая, он заглянул мне в глаза, и вдруг блеск его глаз поглотил меня. Как и раньше, я почувствовал, что рассудок мой охватывает ужас. Я сдался, как наркоман — дыму опиума, и предо мной предстали все мои мечты — перспектива завершения крупной работы, революция в медицине, изменение хода биологии и науки… если только я смогу помочь ему, если только найду исцеление. И внезапно я почувствовал гнев, поняв, что он искушает меня, встряхнул головой и попытался освободиться.

— Лечение? — вскричал я, обретя голос и вскакивая. — Лечение чего, милорд? — Я уставился на него, застывшего в своем кресле. — Что это за болезнь, на которую можно только намекать? Это жажда крови, в которую я бы никогда не поверил, если бы не разглядел ее в мазке под микроскопом?

Молчание. И вновь блеск глаз, которые нельзя было назвать человеческими. Тут я внезапно рассмеялся, глядя на них, на этих чудовищ, родившихся из тьмы фольклора и мифов, выявленных наконец-то современной наукой. Ирония эта позабавила меня.

— Вы правы, — сказал я, склоняя голову к обругавшей мою работу женщине. — Я не могу вам помочь. Извините, — оглянулся я на лорда Рутвена и зашагал прочь из комнаты.

— Постойте!

Я замер.

— Подождите!

Я обернулся. Лорд Рутвен привстал из кресла.

— Прошу… прошу вас, — прошептал он.

И вдруг его красоту исказила ужасающая ярость, в которой смешались гордость, отчаяние и стыд, бушевавшие на его лице. Он содрогнулся, крепко сжал подлокотники, но потом черты лица его приобрели прежнее спокойствие, а когда он заговорил, зубы его ощерились, как клыки зверя.

— Я не привык просить, — прошептал он. Холод в его глазах парализовал. — Не сомневайтесь, доктор, я мог бы довести вас, если бы захотел, до сумасшествия или смерти. Или до чего-нибудь… более худшего. — Он улыбнулся. — Не дерзите мне.

Одна из женщин взяла его за руку.

— Милорд, прошу вас, — слегка испуганно пролепетала она. — Отпустите его или убейте, и дело с концом.

Во взгляде лорда Рутвена все еще светилась ярость.

— Милорд, — снова потянула она его за рукав. — Не забывайте…

— Не забывать чего? — нахмурился он.

— Наши тайны всегда ошарашивают смертных, приобщившихся к ним. Вы же знаете… Вспомните Полидори.

Полидори… При звуке этого имени я вздрогнул. Лорд Рутвен, видимо, заметил гримасу моего удивления и фыркнул:

— Нет, Полидори жаден, он все хочет заграбастать. Этот человек другой, он не похож на Полидори.

— Так вы лгали, — тихо промолвил я. — Вы знали его.

Лорд Рутвен пожал плечами:

— Меня волновала ваша безопасность, доктор Элиот.

— Каким образом?

— Полидори опасен и совершенно выжил из ума… Да вы знаете, вы же встречались…

По собравшимся прошел ропот:

— Они встречались? Где?

— В Ротерхите. Не так ли, доктор Элиот?

Я медленно кивнул.

— Видите ли, доктор Элиот — великий сыщик, — указал он на меня. — Вы были правы, доктор Элиот, это Полидори послал мне программу на первое выступление Люси. Я теперь уверен в этом. И Полидори же заманил моего двоюродного брата Артура Рутвена в объятия смерти. Вот почему я предупреждаю вас — держитесь от него подальше.

— Ваши намеки, — наконец произнес я, взвесив его слова, — очень интригуют.

Лорд Рутвен повел бровью:

— Неужели?

— Смерть Артура Рутвена, например… Я считал, что она связана с его работой в Индийском кабинете. И в то же время вы говорите, что он погиб из-за родства с вами?

— А вы не думали, что обе теории могут оказаться правильными?

— Как?

— У вас свои секреты, — пробормотал лорд Рутвен, — а у меня — свои.

— Так вы мне скажете?

Он еле заметно кивнул:

— Может быть. В свое время.

— А программа, которую вам прислал Полидори… Вы не расскажете, в чем здесь опасность?

Лорд Рутвен покачал головой.

— Тогда скажите, в опасности ли Люси? Как только я произнес это, лорд Рутвен вздрогнул.

Но лицо его осталось застывшим, и он ничего не ответил.

— Она же ваша двоюродная сестра, — настаивал я. — Если вражда к вам со стороны Полидори уже убила брата Люси, то не полагаете ли вы, что обязаны обеспечить безопасность девушки?

— Благодарю вас, — холодно отозвался лорд Рутвен, — за напоминание о моих обязанностях.

— Мне очень нравится Люси, — признался я, отчего лорд Рутвен скривил губы, но я игнорировал его усмешку. — Если в Ротерхите действительно плетется какой-то заговор…

— То вам лучше не вмешиваться в него, — прервал меня лорд Рутвен. — Доктор Элиот, это вам искренний совет. Несмотря на ваш сегодняшний отказ, мое восхищение вами остается неколебимым. Вы выбрали оставаться в стороне. Что ж, будьте верны вашему решению. Не вступайте в борьбу с Полидори. — Он взял мою руку и пожал ее. — И не ездите в Ротерхит.

Прикосновение его пальцев было столь холодным, что я невольно содрогнулся. Лорд Рутвен улыбнулся и выпустил мою руку. — Прошу вас, — прошептал он, отступая. — Предоставьте Полидори мне.

Я продолжал смотреть на него, чувствуя, что наша беседа подходит к концу, а потом повернулся и направился к двери. На этот раз лорд Рутвен не пытался остановить меня. Но у двери я задержался и обернулся.

— Против вас выступает не Полидори, — бросил я. — В Ротерхите, вниз по Темзе, есть кто-то — что-то — гораздо сильнее его… гораздо сильнее вас, милорд.

Лорд Рутвен пристально посмотрел на меня, долго ничего не отвечая, и я испугался, что мои слова разозлили его. Наконец он вежливо кивнул, словно признавая мою правоту, и я понял, что они его почти не удивили. Я повернулся, вышел и заспешил прочь от его дома.

Направляясь к Оксфорд-стрит, я прошел мимо парадного подъезда дома семьи Моуберли. На первом этаже еще горели огни, и, вспомнив, что днем ранее Джордж заходил ко мне, я позвонил в дверной звонок и спросил, дома ли он. Его не было. Я уже было отошел от двери, как услышал доносящийся из ближайшей комнаты голос Люси. Я попросил привратника впустить меня и, войдя в гостиную, увидел, к своей радости и изумлению, что там сидят рядышком Люси и леди Моуберли. Они обе встали, приветствуя меня.

— Наш миротворец! — воскликнула леди Моуберли, пожимая руку Люси. — Видите, доктор Элиот, мы отлично подружились…

Они стали настаивать, чтобы я остался, но я не был настроен на беседу и не принял их предложения, согласившись, однако, как-нибудь отправиться с ними на прогулку.

Я спросил у леди Моуберли, где Джордж.

— Он работает допоздна у себя в конторе, — ответила она.

Я постарался не выдать беспокойства, но она, видимо, почувствовала что-то, ибо по лицу ее пробежала тень. Однако она не стала расспрашивать меня и предоставила Люси возможность проводить меня до дверей.

— Она в порядке? — шепнул я Люси.

Девушка кивнула.

— Да, спасибо, Джек, в полном порядке… — Она быстро поцеловала меня в щеку и улыбнулась. — Вы такой ужасно деловой, — махнула она рукой в сторону гостиной, — но все же вы увидели плоды вашей работы.

— Да, — задумчиво промолвил я, задерживаясь у двери. — Люси…

Я был в нерешительности, не зная, что сказать ей. Она ждала, вопросительно подняв брови, а я. невольно вспомнил о лорде Рутвене, и кровь, должно быть, отхлынула от моего лица, ибо я вдруг заметил, что Люси встревоженно смотрит на меня.

— Джек, — удивилась она, — что с вами? Вы ужасно выглядите.

Я собрался с силами.

— Люси, — прошептал я, — будьте осторожны. Ради Бога, будьте осторожны! Предупредите Нэда и берегите сына и себя. И прежде всего… не доверяйте лорду Рутвену! Не подпускайте его к вашему ребенку…

Она нахмурилась и открыла было рот, чтобы расспросить меня, но я не стал ждать, ибо что еще я мог ей сказать? Я сам не осознаю величину угрозы. И все же, понимая, что поставлено на карту, я знал, что никогда не смогу покинуть Люси.

И даже теперь, когда я могу оценить свое поведение более здраво, я все равно уверен, что сделал правильный выбор — я не могу свернуть со своего пути, несмотря на то, что обещал лорду Рутвену не вмешиваться в его мир. Бог знает, во что я ввязался, но столь многое поставлено на карту, столькие жизни. И если мне еще раз придется очутиться за пределами науки, значит, быть тому. И прошу. Боже, не дай мне повторить прежние ошибки.

Для памяти. Надо как можно скорее переговорить с Хури.

12.30 ночи. Ллевелин вернулся поздно. Передал мне записку, оставленную Джорджем сегодня утром. Я лихорадочно раскрыл ее и прочел следующее: «Уехал в Ротерхит. Не беспокойтесь, старина. Думал, вы поедете со мной, но, черт подери, вас не было. Ну, ладно. Всего хорошего, старик! Джордж».

Он идиот и всегда был таковым. Не знаю, что делать. Все это втягивает меня в гонку, в которой я не думал участвовать.

Но ведь ему грозит опасность…

1 час ночи. Выбора нет. Надо ехать. Иду ловить кэб.

Телеграмма профессора Хури Джьоти Навалкара доктору Джону Элиоту

Организован ряд лекций Париже. Ситуация критическая? Если нет, приеду окончании.

Хури

Дневник доктора Элиота

6 июня. На конторке у меня телеграмма от Хури. Критическая ли ситуация? Не уверен. Не уверен больше ни в чем. Навещая в тот вечер лорда Рутвена, я еще мог быть в чем-то уверен, но все изменилось. Даже моя решимость встретиться лицом к лицу с невозможным сейчас кажется комичной и совершенно ненужной. И все же мне нужна уверенность. Через что же я прошел? Мне надо очистить свой рассудок. Забыть означает сдаться. Надо применить разум, вспомнить. Именно сейчас нельзя отказываться от моих методов.

Итак, около часа ночи я отправился в Ротерхит. Сидя в кэбе, я боялся, что поездка будет обескураживающей или бесполезной. Вначале первый вариант казался более вероятным, ибо как только мы въехали в паутину улиц, я почувствовал, что безнадежно заблудился, а когда кэбмен стал проявлять нетерпение, пришлось заплатить ему и проводить его взглядом. Продолжил свои поиски пешком, но без особого везения. Странно, ибо у меня превосходное чувство направления и я был уверен, что запомнил место, где стоял склад. Не без труда нашел главную улицу; улицы, отходящие от нее, словно растаяли. Искал вход в склад почти с полчаса, а тем временем сгустился туман, и переулки стали еще более незнакомыми, приобрели странный вид. Наконец, бросив поиски, вернулся на главную улицу, оттуда прошел на Кодлэйр-лейн. Нашел без труда.

Витрина лавки была погружена во тьму, но дверь на улицу была приоткрыта. Внутри — никого. Приблизившись к лестнице, я вновь почувствовал вонь опиума и, поднимаясь по ступеням, услышал кашель наркомана, вдыхающего одуряющий дым. Отодвинув занавеску, я увидел, что комната, как и прежде, полна — из темноты проступили скрюченные, скорченные тела, большинство лиц казались знакомыми. Я вгляделся сквозь дым в угол. Там, скрючившись у жаровни, сидела старуха-малайка. Я шагнул к ней, и, заслышав меня, она вдруг подняла голову и оскалила зубы. На губах ее выступила желтая слюна, старуха втянула ее в себя, и, словно по сигналу, другие наркоманы зашевелились, зашипели, и общий шум стал весьма неприятен, будто доносился из ямы, кишащей разозленными змеями. Человек у моих ног забормотал что-то, застонал и потянулся ко мне, а когда я пнул его, другой попытался схватить меня за ногу, потом еще один… и еще…

Я отбивался тростью, и несколько секунд мне удавалось держать оборону, но боль для этих доходяг ничего не значила, столь полна была их приверженность к наркотику. Вскоре меня почти повалили на пол. Мягкие белые пальцы обхватили мое горло, мою голову подняли, и перед собой я увидел старуху-малайку. В руках у нее была трубка, и она протягивала ее мне. Я крикнул, чтобы она убиралась, но взгляд ее совершенно остекленел, и слова мои не возымели никакого воздействия. Когда чубук трубки коснулся моих губ, я крепко сжал зубы и почувствовал, как чьи-то пальцы стараются разжать мне челюсти. Пальцы наркоманов были влажны от пота и скользили, когда они пытались ухватить меня за щеки.

Вдруг старуха-малайка затряслась, и на губах ее появилась отвратительная ухмылка. Она вдохнула из трубки и склонилась надо мною. Ее слюна захапала мне на лицо, и я почти задохнулся, когда ее губы коснулись моих. Каким-то образом мне удалось не разжать зубов, я старался вздохнуть и не мог, ибо губы малайки припечатались к моим, и густой бурый дым наполнил мне рот. Я начал дергаться, но чьи-то руки прижали меня к полу, а малайка все держала меня, все длился ее поцелуй, и я понял, что вскоре мне придется сделать вдох. Я почувствовал, что комната завертелась вокруг меня, но все-таки не вдохнул. Глаза малайки закатились, лицо ее набрякло, рывок… и наконец я мог вздохнуть. Я ожидал почувствовать вкус дыма в горле, но он не появился. Я задышал, ощущая, как вкус опиума разбавляется воздухом, открыл глаза и осмотрелся. На меня с улыбкой на губах уставился Полидори.

— Зачастили к нам, доктор. Польщен. А их извините, — указал он на корчащиеся тела у его ног, — за то, что из-за опиума у них возникают не те мысли.

Медленно я поднялся, вздохнул поглубже.

Полидори насмешливо рассматривал меня.

— Зачем приехали? — наконец спросил он.

— Боюсь, за тем же, что и в прошлый раз.

— Ах, — Полидори потер руки. — Так у вас появляются привычки наркомана! Прошу сюда!

Он открыл дверь за жаровней, и я последовал за ним через мостик.

— Какой вы внимательный и преданный друг, — сказал он, открывая предо мною двери склада. — Все-то вы охотитесь за сэром Джорджем, все-то его спасаете. — Он осклабился. — Тоже мне, ангел-хранитель.

— Так с Джорджем все в порядке? — поинтересовался я.

— Как никогда лучше. Супружеская неверность укрепляет его здоровье, не находите?

— Вы не навредили ему?

Полидори напустил на себя вид, будто его жестоко оклеветали.

— Я?! — вскричал он. — Навредил сэру Джорджу? Чего ради должен я ему вредить? Кроме того, — забормотал он мне на ухо, — я бы не отважился… Ведь он любовник Ее сиятельства…

Полидори приблизил свое лицо к моему, бледные глаза расширились, внезапно он разразился смехом и пинком распахнул дверь.

— Сюда! — рявкнул он, не оглядываясь.

Я последовал за ним через холл и вторую дверь.

Перед нами простирался коридор…

Для памяти. Странный эффект в наш предыдущий визит — несколько минут, как быстро мы со Стокером ни шли, мы не могли подойти к двери в конце коридора. Из разговора со Стокером стало ясно, что эта иллюзия посетила нас обоих. Тогда я предположил, что она могла быть вызвана испарениями опиума, но сейчас, следуя по коридору во второй раз, я считал, что избежал воздействия дурманящего дыма, и поэтому без труда дошел до дальней двери. Я даже поздравил себя, ибо сегодня вдохнул гораздо больше испарений, но ничего не почувствовал. Однако, взглянув на комнату за дверью, я сразу ощутил, что какое-то воздействие пары опиума все же оказали на меня.

Детской тут не было и в помине. Мои способности к наблюдению явно покинули меня, ибо меня провели в совершенно другой коридор, и теперь я стоял на чугунной лестнице, спирально уходящей вниз, с черными перилами и замечательным орнаментом. Подо мной находилась комната, сам воздух которой, казалось, был насыщен различными оттенками света, все же сказать, что это была комната, значило бы неверно описать ее. Это было нечто за пределами мастерства архитектора, нечто вроде фантазии, извлеченной из декадентских снов. Сейчас я, конечно, понимаю, что звучит это неправдоподобно, но иначе не могу описать свое впечатление — очень сильное и в то же время неизбежно реальное. Частично допускаю, что это был всего лишь мой сон, вызванный из подсознания опиатами. Но комната была совсем не галлюцинацией, хотя перед моим взором происходило нечто странное. Размеры ускользали от моего взгляда, и даже цвет стен менялся. Я не хочу сказать, что все струилось, как в мираже. Наоборот, краски казались такими глубокими, сочными, прекрасными, что я не мог представить ничего более совершенного, но, отведя взгляд на секунду и взглянув вновь, я осознал, что раньше был слеп, ибо красота стала еще более насыщенной. Алый цвет занавесей, золото лакировки, детали гобеленов и предметов искусства — все красовалось предо мною, словно какое-то смутное наслаждение, тая вне моего понимания дразнящий секрет.

Конечно, все это звучит смешно. И я ошарашен, проигрывая, фонограмму, — чувствуется, что в те минуты я утратил ясность мысли. И все же я считаю своим долгом, с клинической точки зрения, описать все то, что я ощущал и видел, чтобы судить, до какой степени мое восприятие было одурманено или совращено красотой комнаты. С самого начала я обнаружил, что мои чувства явно отказывают мне, ибо во мне обычно преобладает рассудок. И, стоя здесь рядом с Полидори, я вдруг почувствовал себя в осаде. Но потом настороженность и чувство тревоги улетучились, а их место заняли странная возбуждающая эйфория и предвкушение еще более великих удовольствий и открытий. Меня охватила самая чудесная боль, которую я когда-либо испытывал. Я начал понимать то, чего никогда не понимал ранее — как человек может потерять рассудок и самоконтроль.

Мне сразу стало ясно, что надо бороться, бороться против удовольствия и красоты комнаты, ибо они стали неразличимы для меня, в равной степени опасны. И тогда, помню, я собрался с силами и остался самим собой. Медленно я стал спускаться по лестнице.

Я подумал о том, что за сила скрывается в этой комнате, если она так взволновала и очаровала меня. Да, здесь царило почти сказочное богатство. Пол покрывали ковры, по кромкам расшитые шелком; стены были отделаны с потрясающей искусностью; мебель — из ценного благовонного дерева… Аромат сирени наполнял воздух, а из золотых треножников поднимался легкий дымок благовоний, волнующий и усыпляющий мои мысли. Я приостановился и, как и раньше, попытался прийти в себя, зная, сколь восприимчив человеческий мозг к увиденному и ощущаемому органами чувств. В таком месте, как это, мой рассудок нужно было охранять от неизвестных угроз, ибо он был единственным оружием, которым я располагал. Наконец я подошел к занавесу, разделяющему комнату. Собравшись раздвинуть его, я содрогнулся, чувствуя, что приближаюсь к какой-то великой тайне.

— Проходите же, — прошептал Полидори мне на ухо.

Я обернулся. Совсем забыв о его присутствии, я теперь почему-то не считал его опасным. Вместо этого мои мысли занял какой-то более значительный источник страха, который, словно бог в древней святыне, ждал меня за занавесью.

Я зашел за полог. Если предыдущая комната была прекрасна, то эта была в сто раз прекраснее. Я сжал кулаки, намереваясь не поддаваться ее великолепию, сохранять рассудок, свои аналитические способности.

Пред собою за столом я увидел девочку, сосредоточенно замершую над шахматной доской. Я узнал девочку по нашему предыдущему посещению вместе со Стокером. Девочка вдруг взглянула на меня.

— Привет! — сказала она без тени удивления на лице и вновь вернулась к шахматной доске, сделав ход ферзем, сняв с доски короля и осторожно положив его в ряд с другими фигурами. Затем она одернула юбочку и, улыбаясь, повернулась на стуле.

Я проследил за ее взглядом и обнаружил, что на диване сидит Джордж, изучая какую-то карту. Я сделал шаг к нему, он поднял голову и уставился на меня.

— Боже, — вскричал он, — Джек! Все-таки вы приехали сюда!

Он поднялся было поприветствовать меня, но его словно что-то остановило.

И Джордж, и девочка смотрели на что-то — что именно я не мог различить: то ли на тени, отбрасываемые алыми язычками газа, то ли на тяжелые испарения ладана, курившегося в воздухе комнаты. На секунду мне показалось, что я стал жертвой оптического обмана. Мне почудилось, будто я вижу золото и красный, густо-красный цвет крови, кипящей, словно вода на большом огне. Я поморгал, потер глаза, и иллюзия исчезла. Вместо этого появилась женщина с золотым ожерельем на шее, в длинном красном платье. И хотя женщина стояла в тени, я довольно отчетливо ее различил. У меня перехватило дыхание. Внешность женщины была ослепительна и необычна — никогда раньше я не видел такой красоты. Женщина подошла к свету и заглянула мне в глаза. И я примерз к полу.

Я сразу понял, что это Лайла, вспомнив, как Джордж писал мне: «Даже вы можете потерять голову». Он писал это, думая, что я ему не поверю, и вот я сам стою здесь буквально остолбенев. Я боролся с ее привлекательностью, зная, что поддаваться ей нельзя, поэтому я принялся изучать Лайлу аналитически. Было на что посмотреть! Ода была одета по самой последней парижской моде: руки и плечи обнажены, красное платье плотно облегает талию и бедра. Двигалась она с прирожденной грацией. И все же, несмотря на то, что она с легкостью носила европейскую одежду, это лишь еще больше подчеркивало ее иностранное, какое-то неземное происхождение. «Экзотичной» назвал ее Джордж, и такой она была — особенно здесь, в самом мрачном районе Лондона, среди сумятицы доков и складов, протянувшихся вдоль грязных вод Темзы. Волосы ее были черны, как вороново крыло, густые, с вплетенными золотыми нитями; кожа — коричневого цвета; черты лица тонкие, но примечательно твердые, а в носу у нее переливался аметист. Она напомнила мне ту разбойницу, которую Мурфилд взял в плен на перевале по дороге в Каликшутру. Правда, эта женщина выглядела в тысячу раз красивее и опаснее. Я сразу почувствовал недоверие к ней по причинам, которые объяснить не берусь, ибо мой метод — сопротивляться зову инстинктов, чтобы они не оказали влияния на процесс дедукции. И в то же время, честно, я ощутил, что только инстинкты и остались во мне, ибо моя способность к анализу исчезла. Видимо, сама красота Лайлы вывела меня из равновесия, ибо дева лучилась, как солнце, и мне никак не удавалось рассмотреть ее. А может быть, сказалось воспоминание о старых страхах, темная память о Каликшутре, виденной мною статуе, измазанной кровью, легенды об ужасной Кали.