Греховные тайны

Однако, едва войдя в дом, они снова становились прежними — невыносимыми и капризными.

— Им пора спать, — говорила Арран. — Они устали.

На что Мелисса обнажала зубки в ослепительной улыбке, приводившей Арран в бешенство.

— Мне вовсе не надо ложиться спать. Правда, мамочка?

Марк опускал тяжелые веки, выпячивал нижнюю губу.

— И я не пойду спать. Попробуйте меня заставить.

— Молодость дается один раз, — говорила Изабель, снисходительно улыбаясь.

Усталые, сонные, дети тем не менее не ложились до полуночи.

Восьмой день рождения праздновали в отеле «Савой» в Лондоне, куда Изабель прилетела на премьеру своего нового фильма. После праздника отправились на «Кошек» — для них была заказана отдельная ложа, — а после спектакля прошли за кулисы. Все следующие дни ходили за покупками в «Хэрродс», без конца фотографировались для прессы, давали интервью для детской программы Би-би-си.

— Вы в первый раз в Лондоне? — спросили близнецов во время интервью.

Мелисса грациозно улыбнулась. Новые зубы, после того как выпали молочные, еще не все выросли, поэтому она научилась улыбаться, почти не разжимая губ.

— О да. И я нахожу, что Англия — прелестная страна.

На самом деле это был не первый их приезд в Англию, но они об этом не знали. В трехлетнем возрасте близнецы провели два месяца в Лондоне, где Изабель снималась для студии «Сосновый лес» и жила в большой квартире на Кэйдогэн-плейс, прелестной улице, выходившей на частные сады. Там близнецы и гуляли каждый день в сопровождении лондонской няни мисс Мак-Тэйвиш, одетые в пальтишки из верблюжьей шерсти и ярко-красные резиновые сапожки.

В те два месяца Изабель съездила на север навестить родителей — в первый и последний раз в своей жизни. До этого она не видела их почти восемь лет. Перед тем она написала матери и предупредила о своем приезде. Позвонила в дверь точно в указанный час, в половине пятого — время чая.

Стоял промозглый, сырой, ветреный мартовский день. Время от времени начинал накрапывать дождь.

Изабель с тоской вспоминала безоблачное голубое небо и яркое солнце Калифорнии. Несмотря на подбитое мехом кожаное пальто, высокие кожаные сапоги и норковую шляпу, надвинутую на самые уши, она промерзла до костей. Она уже успела забыть, как холодно бывает в Англии. И эти жалкие голые деревья без листвы на фоне обшарпанных домов из красного кирпича… А в Калифорнии сейчас цветет мимоза.

Тюлевые занавески на окнах дома номер 57 слегка зашевелились, когда ее светло-коричневый «ровер» остановился у входа. Неулыбающаяся Элизабет Уинтер открыла дверь.

— Изабель… Какой сюрприз.

— Вы разве не получили мое письмо?

— Получили. И все же…

Изабель вздохнула. Неужели она могла надеяться на теплый прием?

Словно дальнюю родственницу или незнакомку, пришедшую собирать деньги на благотворительность, ее провели в маленькую переднюю и усадили на продавленный кожаный диван, который она так хорошо помнила.

Теперь он совсем вытерся. Коричневый ковер протерся до дыр. В комнате стоял невероятный холод.

Что они делают с деньгами, которые она регулярно им посылает?

Элизабет, одетая в старую серую фланелевую юбку и длинный бесформенный серый кардиган, нервно теребила руками карманы.

— Пойду посмотрю, что у нас есть к чаю. Отец сейчас поднимется. Он отдыхает.

Изабель услышала отдаленные звуки льющейся воды, звон посуды. Через несколько минут дверь открылась. На пороге стоял отец, глядя на нее.

Как он постарел! Он даже стал как будто меньше ростом, съежился. Хотя лицо осталось таким же мясистым, и появился даже небольшой животик.

— Что ты здесь делаешь?

— Хотела повидать вас. Прошло столько времени.

— Ты так считаешь? Мне так не показалось… — Голос его звучал все так же мелодично и так же враждебно. Несколько секунд он холодно смотрел на нее, потом пожал плечами. — Ну что ж, раз уж приехала, оставайся к чаю. Только никакого особого угощения не жди. Мы с мамой не можем себе этого позволить. Мы хоть и стараемся изо всех сил, но до твоих стандартов нам далеко.

— Спасибо, я обычно не ем в это время.

Изабель почувствовала, как поднимается давно забытый гнев, и поняла, что не в силах его остановить. Не следовало ей приезжать. Продолжать посылать им чеки, чтобы заглушить укоры совести, но не показываться на глаза.

Отец подошел ближе. Со старческой скованностью опустился в кресло, обитое ситцем, на котором когда-то был узор из осенних листьев, а сейчас ткань вытерлась до однотонного грязно-коричневого цвета. Изабель почувствовала запах джина. Так вот куда уходят ее деньги…

Снова послышался стук и звон посуды. В дверях появилась Элизабет, толкая впереди себя столик, покосившийся, с дребезжащими колесами. Она неловко приподняла его, чтобы провезти через край ковра. На столике стоял прокопченный коричневый чайник, тарелка с ломтиками белого хлеба, намазанными тонким слоем маргарина, блюдце с тремя бисквитами и маленькая тарелочка с половиной засохшего торта. Элизабет налила чай в чашку, протянула Изабель. Потом подала чашку отцу, но он неожиданно поднялся из-за стола и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Вернулся он, явно пошатываясь, в тот момент, когда Элизабет предлагала Изабель бисквит.

Элизабет сделала вид, что ничего не заметила.

— Может, затопим камин? Что-то сегодня прохладно.

— С какой стати? — враждебно отозвался отец. — Еще только половина пятого. Стемнеет не раньше чем через час. Что за праздник такой?

— Хорошо, хорошо, дорогой. Я только…

Мать кидала нервные взгляды в сторону Изабель, которая дрожала в своем пальто на меху, однако заверила мать, что ей тепло, как в печке. Пока она пила чай, недостаточно горячий, для того чтобы хоть как-то согреться, отец дважды выходил из комнаты и каждый раз возвращался, качаясь больше, чем до этого. Агрессивность его перешла в обиженное нытье.

— Ну и чем вызван этот визит? Мы с мамой решили, что о нас давно забыли. У тебя, наверное, есть много других дел, приятнее, чем навещать противных старых родителей.

— Я не так часто приезжаю в Англию.

— Ну, как видишь, мы еще живы. Как-то тянем, стараемся изо всех сил.

— Да, вижу.

Господи, зачем она приехала! Здесь ничего не изменилось. Этого и следовало ожидать.

Изабель сделала еще одну героическую попытку:

— Я привезла фотографии детей. — Она достала из сумочки конверт с фотографиями. — Это твои внуки, — напомнила она отцу. — Они похожи на тебя.

Когда-то это, возможно, и было бы правдой, но сейчас отец превратился в старую развалину и ничем не напоминал красавца мужчину из ее детства.

Изабель натянуто улыбнулась:

— Правда, они прелесть? Разве вы не гордитесь ими?

Элизабет вскинула на нее глаза в искреннем изумлении. Она даже не взглянула на фотографии, где дети стояли в Кэйдогэн-гарденз в своих пальтишках от Джэгера.

— Гордимся?! Чем тут гордиться? Изабель, ты не замужем, и дети твои незаконнорожденные. Видела бы ты, что пишут о тебе в газетах. Как тебя только не называют. Нам с отцом стыдно, очень стыдно. Слава Богу, здесь никто не знает, что ты наша дочь.

Она украдкой взглянула в окно, очевидно, опасаясь, что роскошная машина привлечет к себе нежелательное внимание.

— Изабель, мы не можем относиться к ним как к своим внукам.

Отец после очередной отлучки вернулся в комнату, вытирая губы рукой. Тяжело свалился на стул, опрокинув нетронутую чашку с чаем. Мать расстроенно вскрикнула и стала вытирать стол кухонным полотенцем, бросая гневные взгляды на Изабель, словно хотела сказать: «Вот видишь, до чего ты его довела».

— Меня это не удивляет, — воинственно произнес Джордж Уинтер и оттолкнул ногой столик на колесах. — Да убери ты эту дрянь к черту, Лиз! Наша актриса сказала, что не хочет чаю. Она больше привыкла к шампанскому и черной икре. — Он повысил голос до крика. — Нет-нет, меня это нисколько не удивляет. Когда она сбежала из дома, я знал, чем это кончится. — Он придвинулся ближе, дыхнул Изабель в лицо парами джина, издевательски ухмыльнулся. — Голливуд! Легкие деньги и легкий секс. Невозможно жить среди развратников, чтобы к тебе это не пристало.

— Джордж, пожалуйста, — прошептала Элизабет.

— Нечего на меня шикать! Я у себя дома и буду говорить, что хочу.

— Изабель, почему ты не вышла замуж за отца своих детей? — решилась спросить Элизабет.

— Наверное, он женат, — заплетающимся языком произнес Джордж. — Наверное, из этих… голливудских жиголо. А может, она и сама не знает, кто их отец.

Изабель с трудом сдержалась, чтобы не взорваться.

Вскочила на ноги.

— Пожалуй, я пойду.

— А в общем, какая разница, — продолжал Джордж. — Кто бы он ни был, их отец, ты об этом горько пожалеешь.

— Нет! — вызывающе крикнула Изабель. — Марк и Мелисса — мои дети. Они красивые, одаренные, и я их люблю.

— А будешь ты их любить, когда они перестанут быть красивыми и одаренными? Когда станут ненормальными, как я?

Изабель смотрела на него с презрением.

— С какой это стати они станут ненормальными?

— Потому что они мои внуки. Потому что они на меня похожи. Ты сама это сказала. Ты тоже похожа на меня, Изабель. И ты станешь такой же.

— Хватит, отец. Ты сам не соображаешь, что говоришь. Несешь какую-то ерунду. Ты просто пьян.

— Изабель! — в ужасе вскрикнула Элизабет. — Как ты разговариваешь с отцом!

Изабель сжала губы и положила фотографии обратно в сумку.

— Замолчи! — зарычал Джордж на жену. — Конечно, я слишком много выпил. Я всегда слишком много пью.

Я паршивый пьянчуга. А начал я пить потому, что от этого мне становится легче. Голове помогает. — Он обращался к Изабель, очевидно, желая добиться, чтобы она его поняла. — Голова как бы размягчается и перестает болеть. Головокружение прекращается. Видишь ли, я сумасшедший. У меня болезнь мозга. И ты скоро почувствуешь то же самое, — удовлетворенно добавил он.

Элизабет рванулась вперед, желая возразить. Изабель жестом остановила ее.

— Не говори так, отец. У тебя бывают приступы, но ты не сумасшедший. У тебя в мозгу все перемешалось.

Тебя ранили на войне, ты что, не помнишь?

— Нет, не помню. Потому что этого не было.

— Ну как же так, Джордж! — вмешалась Элизабет. — Тебя сбили с самолетом. Ты держался так мужественно. Ты что, не помнишь про свои медали? И про то, как король прикалывал их…

— Ты знаешь не хуже меня, откуда взялись эти медали. Ты сама купила их, целый набор, вместе с коробкой.

Я прочитал имя на крышке, прежде чем ты ее выбросила.

Полковник Эдвард Каммингс, Д.С.О. Армейские медали, авиация тут ни при чем. Не очень чистая работа, Элизабет. Даже это ты не смогла сделать как следует.

Элизабет съежилась в кресле, горестно глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Но ведь король…

— Да как я мог попасть в этот чертов Букингемский дворец? Я же чокнутый… Со мной тут же случился бы этот чертов приступ.

«У меня бывают приступы», — вспомнила Изабель слова Кристиан. Что-то внутри у нее словно разорвалось, и теперь она истекала кровью.

— Я не верю этому. Ни одному слову не верю.

— Не хочешь, не верь. Но это правда. Мой самолет не сбивали. Я никогда в жизни не летал. Я даже в авиации не служил. Меня признали непригодным. — Глаза его сверкнули. — Я родился ненормальным. Так же как ты и твои сестры. Рано или поздно с вами со всеми это произойдет. Так же как со мной. И с твоими детьми тоже. Ты не спасешься. Никто от этого не спасется.

Лицо его потемнело. На скулах выступили яркие пятна. Голос понизился до шепота.

— Сначала слышишь какой-то тихий голос. Потом он становится громче… какие-то слова, которые ты не можешь различить, не можешь понять… голос становится громче, переходит в крик, а ты не можешь ничего понять… и начинаешь сам кричать в ответ. А потом начинаешь падать. И падаешь, падаешь, без конца. Если выпить стаканчик-другой, становится легче. Потом еще и еще, пока не напьешься пьяным или не сойдешь с ума. И так день за днем. Пьешь и думаешь: ну сколько еще можно выдержать?

Он встал, и его качнуло. Еще секунда, и он свалился бы прямо на столик.

Элизабет пронзительно закричала:

— Джордж! О, Джордж, пойдем, я уложу тебя в постель. Ты устал. Пойдем, мамочка о тебе позаботится.

Пожалуйста, дорогой, приляг, отдохни.

Джордж Уинтер указательным пальцем ткнул в сторону Изабель:

— Вы все сбежали. Оставили меня одного.

— Ты не один, Джордж, — увещевала Элизабет.

Он не обращал на нее внимания.

— Это все твоя вина. Из-за тебя и остальные сбежали. Кристиан… и моя Арран.

Неверной походкой он направился из комнаты.

Потом обернулся, сверкнул на Изабель яростными глазами.

— Ты еще об этом пожалеешь, Изабель. Зря ты завела этих… этих… — Он так и не смог подобрать подходящего слова. — Вот подожди, еще увидишь.

Как автомат, ехала Изабель обратно в Лондон сквозь завесу темноты и дождя, не имея представления о том, где находится, пока неожиданно не оказалась в центре эстакады Найтсбридж, в четверти мили от дома.

Это не правда. Просто не может быть правдой…

Этому нельзя верить, нельзя! Но тут она вспомнила потрясенное лицо матери в тот момент, когда у нее на глазах рассыпалось хрупкое сооружение из лжи, возводившееся столь долго и тщательно. Это правда… Отец ненормальный, а мать всю жизнь лгала. Изобрела для него целый фантастический мир — мир героя войны, в котором его сумасшествие не только объяснялось объективными причинами, но даже являлось предметом гордости.

Войдя в свою квартиру, Изабель первым делом налила себе большой стакан водки со льдом. Немного успокоившись, прошла в спальню к близнецам. Мисс Мак-Тэйвиш уже уложила детей. Изабель подняла их, несмотря на все протесты няни, и стала в ужасе разглядывать малышей, всматриваться в их сонные карие глаза, отыскивая в них признаки будущего безумия. Потом взяла их в гостиную играть. Дети так перевозбудились, что разгневанная няня не могла их уложить еще долгое время после полуночи.

Тогда это и началось для Марка и Мелиссы — чудесные пробуждения, игры за полночь, ужин вместе с мамой на кухне в два часа ночи. С этого и началась вакханалия обожания, потакания, неумеренной заботы. Для самой же Изабель наступило время непрестанной тревоги за малышей. Порой она просыпалась среди ночи, вся в холодном поту, бежала в спальню к близнецам, наклонялась над их кроватками. В панике смотрела на Мелиссу, которая всегда спала на спине, раскинув ручонки, шумно дыша через рот. На Марка, тихо лежавшего на боку, свернувшись калачиком, подложив кулачки под подбородок. Глядя на их румяные щечки, спутанные черные кудри, маленькие крепкие тела, она чувствовала на своих плечах невыносимое бремя, как свинцовый груз.

И страшное одиночество. О Боже, что же она наделала?

Зачем оставила этих детей в легкомысленной надежде, что они зачаты от Дэвиса? И сколько времени у них еще осталось, пока проявится безумие?

Вернувшись в Лос-Анджелес, она повела детей к самому известному невропатологу. Предварительные обследования показали, что у малышей абсолютно все в норме. Врач сказал, что более тщательное исследование не требуется.

— Сделайте! — кричала Изабель.

— Моя дорогая мисс Уинн! Марк и Мелисса — нормальные здоровые дети. Может быть, развиты не по возрасту. Забудьте об этом.

Однако Изабель не могла успокоиться. Возможно, у отца в молодости тоже все было в порядке. Кто знает…

Впервые Изабель пожалела о том, что не вышла замуж. Хоть с кем-нибудь можно было бы разделить свою тревогу. Вечерами она брала с собой в постель стакан водки и долго лежала без сна, глядя в потолок, чувствуя отчаяние и одиночество. Она стала нервной, раздражительной. Работала все больше и напряженнее. Однако чем больше она зарабатывала, тем больше тратила. Ей ничего не удавалось сберечь на черный день. Как белка в колесе…

Так, в бесконечной работе и вечной спешке, шли годы. Она постоянно чувствовала усталость и одиночество. Если бы можно было поделиться своей тревогой с сестрами! Но она боялась за них. Неизвестно, как на них это подействует, особенно на Кристиан.

Собирая вещи, чтобы ехать во Флориду на пышную свадьбу Кристиан, где они с Арран будут подружками невесты в зеленом и кораллово-красном кринолинах, Изабель думала о том, что сейчас у Кристиан, пожалуй, дела складываются лучше всех из них троих. Бесследно прошли ее приступы клаустрофобии. И она больше никуда не убегает.

Зазвонил телефон. Кто это может быть так поздно?

Наверное, уже одиннадцать.

В трубке раздался громовой голос разъяренного Сэма Старка. Казалось, трубка сейчас взорвется от оглушительных раскатов. Изабель слушала его с упавшим сердцем.

— Она исчезла! Сбежала, и все! Она у тебя?

Итак, Кристиан снова пустилась в бега.

Глава 4

Лудо Корей положил локти на штурвал, опустил голову на руки, прикрыл глаза. Он сошел с ума, это точно.

Внизу в кубрике спит бывшая невеста Сэма Старка, которую он, Лудо, повинуясь внезапному импульсу, уговорил отказаться от этого брака, от жизни, полной роскоши, и поплыть в Пуэрто-Рико с ним, абсолютно незнакомым человеком.

Незнакомым ли?.. Как только он ее увидел, произошла странная вещь. Он ее узнал. Вот та, которую он ждал всю жизнь, сам того не сознавая. И она тоже его узнала, он это понял. И он не пытался ее обмануть, честно предупредил о том, что их ожидает.

— Путешествие до Сан-Хуана займет как минимум две недели. Мы будем плыть в Атлантике, в открытом море. Это совсем не похоже на увеселительную прогулку вокруг Багамских островов. Я должен доставить товар в срок, и я не остановлюсь, что бы ни случилось.

Кристиан соглашалась на все.

— Я никогда не плавала в открытом море, чтобы земли не было видно. Это так интересно.

Похоже, ее нисколько не пугало и то, что она будет на корабле наедине с ним.

Несмотря на полное отсутствие опыта, она оказалась прекрасным помощником. Слушала все, что он говорил, задавала разумные вопросы и отлично все исполняла.

Лудо взял курс на остров Провидения, к северному его мысу.

— Ты когда-нибудь вела корабль по компасу?

Конечно, ей никогда не приходилось этого делать, однако она оказалась способной ученицей и стояла за штурвалом, пока Лудо налаживал паруса. Она простояла на мостике два или три часа, до тех пор пока ее не накрыла волна Гольфстрима. Испуганно вскрикнув, она ухватилась за перила.

Лудо отправил ее вниз отдохнуть.

— Очень многих тошнит в первую ночь в открытом море. Особенно если они перед этим много пили и ели.

Гольфстрим — коварная штука.

Он сидел за штурвалом, слыша, как внизу включили и выключили свет. Вот она разделась и легла, свернувшись в спальном мешке.

Потом остались только темнота, плеск волн, завывание ветра и он сам, сидевший за штурвалом, дивясь собственному безумию. Куда ведет его судьба на этот раз?

На третью ночь поднялся сильный ветер. Лудо поставил тройные рифы на парусах. И все равно они словно летели по воде, перескакивая с одной волны на другую под черными тучами и резкими порывами ветра. Лудо и Кристиан почти не спали. Автопилот в такую погоду ненадежен, приходилось все время следить за штурвалом.

Питались они разогреваемыми в спешке баночными супами, говяжьей тушенкой, консервированной ветчиной, крекерами и растворимым кофе, куда изредка добавляли рома, чтобы поддержать силы. Ночами они сменяли друг друга на двухчасовых вахтах. Кристиан сидела за рулем, пока Лудо рядом спал как убитый. Смотрела вверх на звезды, на темные треугольники парусов, движущихся сквозь мерцающие созвездия, словно гигантские рыбы во флуоресцирующем море. Никогда в жизни не чувствовала она такой усталости. Невыносимо болели мышцы, о существовании которых она раньше и не подозревала.

И никогда еще она не была так счастлива.

Состояние похмелья полностью прошло. Голова прояснилась, тело казалось собранным и готовым на все.

И она постоянно чувствовала зверский голод. Привыкшая к ежедневной диете из шампанского, черной икры, копченой лососины и филе миньон, она теперь жадно поглощала консервированную ветчину и засохшие крекеры, запивала их теплым пивом и наслаждалась этим.

В первые дни они с Лудо говорили только о том, что касалось сиюминутных дел. Однако по мере того как утихал шторм, они стали, вначале с осторожностью, разговаривать о себе. И теперь Лудо знал все, что Кристиан сочла возможным рассказать ему о своей жизни, о семье и об Эрнесте Уэкслере. Кристиан тоже узнала кое-что о Лудо.

Правда, совсем немного.

Лудовико Гименес родился в Сан-Хуане, в грязном бараке недалеко от крепости Эль-Морро. Он мало что помнил из детства. Только постоянный голод да окрики толстой неряшливой женщины с черными волосами, вероятно, его матери. И постоянную ругань бесчисленных мужчин, прошедших через ее жизнь. Около семи лет он убежал из дома. Питался отбросами из мусорных ящиков, спал на скамейках или в траве. Воровал вместе с такими же беспризорниками. Он попал в шайку, где его научили обрабатывать туристов в богатых районах вблизи Кондадо-Бич. В часы пик он появлялся перед окном автомобиля с маленьким подносиком, на котором лежали жевательные резинки, с глазами, полными слез, и начинал умолять водителя: «Я очень голоден, сэр, и мама лежит больная, а сестре требуется операция. Пожалуйста, купите жвачку, сэр». В большинстве случаев автомобилист, преисполнившись жалости к несчастному ребенку, доставал бумажник, и тогда цепкие пальцы мгновенно выхватывали его, а сам воришка исчезал, ловко петляя между движущимися машинами. Водителю оставалось лишь посылать проклятия ему вслед.

В конце концов во время очередной попытки очистить улицы от постоянно растущего числа беспризорных Лудо схватили. Он визжал и кусался, но, к его величайшей ярости и отчаянию, две дюжие монахини вымыли его в дезинфицирующем растворе. До этого Лудо ни разу в жизни не мылся в ванне, а тут две женщины окунули его в какую-то пахучую жидкость и скребли все его тело!

Такое унижение он даже представить себе не мог. Лудо поклялся отомстить. Однако дальше случилось невероятное. Вода в ванне стала грязно-коричневой, а грязный черноглазый уличный мальчишка на глазах пораженных монахинь превратился в «золотоволосого ангела», как благоговейно выразилась потрясенная сестра Анунциата.

Волосы, конечно, достались Лудо не от ангелов, а от скандинавского моряка, заглянувшего ненадолго в постель к его матери. Сестры Анунциата и Иммакулата, однако, предпочитали верить в ангелов. Лудо же, знать не знавший о том, какое сокровище он носит на голове, заметил их восхищение и запомнил это на будущее.

Вначале он не собирался оставаться в католическом приюте дольше чем на одни сутки, однако провел там несколько недель, в основном из-за еды. Для него, вечно голодного, возможность есть каждый день сколько хочется казалась волшебной сказкой. В первый вечер после того ужасного мытья его накормили бобами, рисом, жареным цыпленком, напоили молоком. До этого Лудо никогда не ел цыпленка. Он крепко обхватил тарелку руками, хищно оскалив зубы, взглянул на остальных беспризорников, которые могли бы попытаться отнять у него еду, и проглотил цыпленка в считанные секунды.

На следующий день снова принесли много еды. И на следующий тоже…

А потом Лудо остался в приюте из-за отца Корея.

— Корей… — произнесла Кристиан. — Это твое имя.

— Теперь да.

Отец Корей, старый, дряхлый, с жирными пятнами на поношенной сутане, с тонкими белыми волосами, разлетавшимися, как пух, всегда был вежлив и добр с Лудо, и постепенно мальчик, никогда раньше не знавший ни доброты, ни вежливости, преодолел свое недоверие и стал ходить за священником по пятам.

Именно отец Корей первым убедил его в том, что надо учить английский язык, потому что этот язык откроет для него новый мир. Лудо уже успел ухватить кое-что во время набегов на Кондадо-Бич. Он знал достаточно, чтобы воровать. Но серьезно учить английский язык?!

Каким образом? Он всего лишь невежественный, необразованный, недоразвитый воришка. Ему это так часто повторяли. Как сможет он выучить английский?

— Очень просто. Ты молод. Что касается меня, то я даже нормально говорить по-испански уже не смогу научиться. Прошу тебя, сделай мне одолжение. Попытайся хотя бы.

В тот вечер отец Корей повел его в кино. Наверное, это была маленькая хитрость. Лудо никогда не забудет тот вечер. Шел фильм на английском языке «Шторм на Ямайке». Захватывающая история о пиратах и кораблекрушении. Ничего более чудесного Лудо не видел за всю свою жизнь. Он сидел неподвижно, как зачарованный, глядя на экран. Шоколадка, купленная отцом Кореем, таяла в руке. Он смотрел на трепещущие паруса, на волны, разбивавшиеся о золотистый песок пляжей. И не понимал ни слова. Читать он тоже не умел, поэтому субтитры на испанском языке оставались для него тайной за семью печатями.

В ту ночь ему приснился корабль под парусами, которым правил он, Лудо. Он плыл по небесно-голубой воде с белыми барашками волн, под ярко-золотым солнцем.

Он, капитан пиратов, гонялся за сокровищами.

На следующий день он пошел в приходскую школу.

Когда Лудо исполнилось четырнадцать, отец Корей устроил его в школу-интернат иезуитов в Майами.

— У тебя хорошая голова, Лудовико. Имей в виду, придется потрудиться, но ты справишься. Запоминай все, чему тебя будут учить. Научись говорить по-английски, как гринго, и приезжай ко мне. Сделай так, чтобы я тобой гордился.

Лудо возненавидел интернат. Дисциплина здесь была такой строгой, что ему казалось, будто он в тюрьме. Три раза он пытался бежать, но в конце концов смирился.

Ведь он обещал отцу Корею.

В семнадцать лет он закончил школу в числе десяти первых учеников. И сразу вернулся в Сан-Хуан. Он не видел старого священника три года. В последнее время письма от отца Корея приходили все реже и написаны они были дрожащим почерком. Лудо не мог дождаться, когда увидит старого друга и крикнет, как настоящий американец: «Привет! Ну как дела?»

Но он не смог этого сделать. Отец Корей умер. Лудо был потрясен до глубины души. Напрасно ему объясняли, что отцу Корею уже исполнилось девяносто три года, что никто не живет вечно, что он скончался тихо и безболезненно.

Лудо смотрел на могилу горящими сухими глазами, сжимал в карманах кулаки.

— Как ты мог так поступить со мной! — в ярости шептал он. — Мне так много надо было тебе рассказать.

— Я знаю, — мягко проговорила Кристиан. — Со мной было то же самое. Почти то же самое…

По крайней мере тебя отец Корей не продал никому за десять военных кораблей, думала она.

— Я взял его имя. Думаю, он не стал бы возражать.

Я так до конца и не смог простить ему, что он умер. Но если кто-то и был для меня отцом, так это он.

Некоторое время оба молчали, глядя на темно-синее море с белыми барашками волн.

— А что было потом? — спросила Кристиан.

Лудо повел плечами, разминая мышцы.

— Потом? Потом был Вьетнам.

Лудо Корея, с детства закаленного в уличных боях, вьетнамская война нисколько не шокировала. Он не увидел никаких новых ужасов, с которыми бы не сталкивался с самого рождения. Ни тропические болезни, ни дизентерия, ни всевозможные паразиты, ни пиявки, ни пауки величиной с тарелку не были ему в новинку. С пятилетнего возраста он умел драться на ножах и не испытывал ни малейших угрызений совести, если приходилось убивать, чтобы спасти свою жизнь. Очень скоро он понял, что вьетнамская война сулит невиданные до сих пор возможности обогащения.

В девятнадцать лет — через год после отправки во Вьетнам — Лудо стал капитаном патрульного катера, курсировавшего в смертоносных водах реки Меконг. Кое-что из своих приключений тех лет он поведал Кристиан, однако ни слова не сказал ни о товарах, которые перевозил на своем катере, ни о мародерских набегах и грабежах, ни о больших выручках. Он рисковал, и ему за это хорошо платили. И все это казалось смехотворно легко. Но он не забыл белый корабль с высокими мачтами и туго натянутыми парусами, рассекающий темно-синие воды Карибского моря или зеленоватые волны Гольфстрима. А он, Лудо, совершенно один, стоит за штурвалом.

Лудо был нежаден. Он лишь хотел иметь свой корабль и не боялся тяжелой работы. Он выжил в той войне и уволился из армии с почестями и с шестьюдесятью тысячами долларов награды, помимо обычной платы.

Скоро он купил корабль и назвал его «Эспиритус либре» — «Свободный дух». Теперь он мог осуществить свои мечты о том, чтобы зарабатывать на жизнь чартером, рыбной ловлей и перевозкой товаров.

Больше он ничего рассказывать не стал, оставив Кристиан в заблуждении, что на этом и кончились его приключения.

Но старые привычки искоренить нелегко, а отец Корей больше не мог предостеречь его. И поговорить Лудо теперь было не с кем.

В 1974 году он жил в Майами, владел хорошим добротным кораблем, говорил на двух языках, разбирался в различных видах оружия. И страшно скучал.

Он понял — у него есть все необходимые задатки, для того чтобы стать удачливым контрабандистом.

Капитал его начал расти с невиданной быстротой. Он хранил деньги на различных счетах на Багамах и Каймановых островах. Еще немного времени, и у него будет достаточно денег для того, чтобы осесть и заняться легальным бизнесом. Если захочется. Да, он занимался рискованным делом, не раз ходил по лезвию ножа, но теперь сколотил достаточно денег и может выйти из игры. Именно так он и сделает.

Однако, как оказалось, он опоздал.

Однажды вечером, когда Лудо выходил из ресторана отеля «Кокосовая роща» в Майами, к нему подошли два приятных молодых человека, лет двадцати пяти, здоровых на вид, в одежде, какую обычно носят моряки.

Один — белокурый с короткой густой бородкой, другой — шатен с усами. Они остановились по обе стороны от него.