Смертельные связи: возвышение бестера

      Вспыхнуло снова, и они держались за маленький предмет, черный фрагмент чего-то…
      …что было теперь чем-то гигантским, паукообразным, кошмарным, нависающим над ним…
      Он и Хол закричали вместе, и она вопила в сторону от него, в вечность, а он следовал за ней, цепляясь за след ее умирающего сознания, мчась по течению ее убывающей жизни к… к…
      Чему-то, что звало его. Лицо женщины. Голос мужчины. Ответы…
      Ответы, которых он более не хотел. Он ощутил спазм в своей увечной руке от усилия разжаться, оторваться от безнадежного полета Хол в ничто. Она хотела умереть, и он тоже, узнать, что по ту сторону, забвение или утешение. Шторм захватил его, он зашел слишком далеко, и он был рад…
      Тут глаз расширился, отхлынул, и ее не стало. С опозданием он удвоил усилия поймать его, но это было как в старинной задаче – делать шаг к двери, затем полшага, затем половину этого шага. Он мог приблизиться, но никогда бы не достиг ее.
      И он убрал свои голые, дрожащие пальцы с ее мертвого лица. Он плакал.
      – Я сожалею, м-р Бестер, – сказал д-р Коабава, – я не должен был просить вас об этом.
      – Нет, – выговорил он, – я через минуту буду в порядке. Просто… дайте мне минуту.
      Из него будто вырезали что-то, нечто, о чем он даже больше не помнил. Правда ли то, что говорили? Что часть твоей души уходит с тем, кто умирает? Многого ли он лишился?
      Позднее, на подлете к Женеве, ему стало лучше. Это утрату Хол он ощутил, ее травму. Иллюзия потери была только иллюзией.
      Все же, он не думал, что пойдет еще на одно сканирование умирающего. Его не попросят об этом снова, после седьмого. Ему, верно, и не позволят, захоти он сам, после сегодняшнего.
      Он глубоко, спокойно дышал, как его учил Бей. Ему скоро станет лучше.
      Он отвлекся мыслями об Алише, как хорошо будет увидеть ее, не быть в одиночестве.
      Может быть, на этот раз она забеременеет. Это всем доставит удовольствие. Он знал, что она хочет ребенка, и сам стал думать об этом как о чем-то большем, чем долг. Он навидался смертей – немного жизни не помешало бы. Новой жизни, что была бы частью его, его продолжением.
      Преддверие представляло собой прошлое, угрожающее утянуть его в гибель. Алиша, дети – жизнь – они были будущим, и впервые за многие годы это было желанное будущее. Его будущее, будущее Альфреда Бестера, не какое-то неопределенное и безымянное наследие родителей, которых он никогда не знал.
      Он вытеснил эту мысль, едва она образовалась. У него нет родителей. Корпус – его родители, и это было все, что ему нужно, все, что его заботило.
      Он уснул. Конечно, кошмары были, но когда он проснулся, то проснулся с надеждой.
      Вернувшись в Тэптаун, он купил цветов и направился прямо к себе на квартиру. Алиши, наверное, нет – он рано, она еще не ждет, и он не помнил график ее работы – но она может быть и дома. Если ее нет, он поставит их в вазу и поглядит, что можно сделать к обеду, что-нибудь на алишин вкус. Курица в вине, может быть, или утка с оливками.
      Улыбаясь в предвкушении ее реакции, он отпер дверь. Он так увлекся своими планами, что не уловил то, что было в воздухе, пока не стало уже поздно. Тогда он увидал накрытый стол, вино, и улыбнулся. Улыбка угасла, когда он понял, что бутылка пуста, еда съедена, и тут только он почувствовал тонкую пульсацию, исходящую из соседней комнаты.
      Одно оборванное мгновение он снова был ребенком, на той горе, подслушивающим Джулию и Бретта, ощущая соприкосновение их губ будто со своими собственными. Но в этот раз он уже знал, что чувствует одна из пары, ее особенный жест, когда она сплетает руки на спине. У него – как у него…
      Цветы выскользнули на пол. Он тупо смотрел на них некоторое время, затем присел собрать. Поместил их в вазу и ушел, тихо притворив за собой дверь.
      Он не отвел глаз, когда услышал приближающиеся шаги. Он продолжал смотреть на звезды, на полосы облаков, на смутные секреты, обозначенные узорами света и темноты. Тайны, криптограммы. Секреты.
      – Я… прости, Эл.
      Он пожал плечами.
      – Полагаю, мне следовало этого ожидать. На иное у меня не было права.
      – Ты в это не веришь.
      – Нет, – согласился он. Затем спросил: – Почему ты вышла за меня замуж?
      – Ты знаешь почему.
      – Нет. В браке не было необходимости. Мы могли зачать ребенка для Корпуса – даже путем искусственного оплодотворения. Это делается каждый день. Но ты хотела замуж. Почему?
      – Потому что меня просили об этом.
      Он присел на пьедестал статуи Уильяма Каргса.
      – Понятно. Еще одна попытка спасти бедного Альфи Бестера. Наставить его на путь истинный.
      – Они говорили, ты становился… нестабильным. И я… я восхищаюсь тобой, Эл. Ты мне нравишься. Я хотела помочь.
      – Как его имя?
      – Тебе действительно нужно…
      – Как его имя?! – теперь он посмотрел ей в глаза. Она плакала, но он обнаружил, что ему это безразлично.
      – Джаред. Джаред Доусон.
      – Ладно. Тоже П12, по крайней мере.
      – Я знаю его очень давно, Эл. Мы были любовниками даже прежде, чем я встретила тебя, но наши генетические данные показали низкую сочетаемость.
      И… – она запнулась, – Эл, ты не любишь меня. Мы оба знаем это.
      – Это не значит, что ты должна делать из меня дурака. Посмешище перед всем Корпусом.
      – Так вот что тебя беспокоит? Я была с этим очень осторожна, Эл. Никто не знает. Клянусь, – она присела возле него на корточки и протянула руку, касаясь его подбородка. – Этого больше не произойдет, Эл. Я клянусь. Я сказала ему, что все кончено.
      – Избавь меня от своей жалости, Алиша. Ты права – я люблю тебя не больше, чем ты меня. Я просто думал… просто думал, что мы можем быть друзьями. Я думал, мы можем доверять друг другу.
      – Прости. Это все, что я могу сказать. Я больше не буду.
      – Ох. Господи. Теперь я тебе полностью доверяю. Как просто.
      – Эл…
      – Иди домой, Алиша. Иди домой. Я приду немного погодя.
      Слова служили им лишь для того, чтобы разрядить молчание, всю следующую неделю. Они жили отдельно. Эл пытался приходить домой как можно реже, но эта неделя была длинной. Подполье затаилось, и все инциденты были достаточно мелкими, чтобы обходиться без вмешательства постороннего следователя. Эл держал своих разведчиков начеку, поджидая, надеясь на развлечение.
      Алиша пыталась – он мог сказать, что она пытается. В данный момент, по крайней мере, она была искренна в исправлении их "брака". Но он знал, что не может доверять ей, понимал, что никогда не следовало. Смехуны научили его этому давным-давно. Почему он забыл? Был ли это некий животный инстинкт, эта слепая жажда доверять? Некая химическая потребность?
      Прошло десять дней, прежде чем он получил ожидаемый вызов. Алиша была в кухне.
      – Кто это был? – спросила она.
      Он ушел без единого слова.
      – Его имя Карл Йовович, – сказал молодой врач, – обширная травма; пуля в сердце. Мы держим его на аппарате искусственного дыхания, но он отторгает его. У нас есть для него сердце, но я не ожидаю… ну, второстепенные ранения велики. Пять выстрелов в грудь.
      – Так что вы хотите, чтобы я присутствовал на операции.
      – Да. Сканирование сейчас убьет его наверняка, и это нарушило бы его права…
      – Я знаю закон, – сказал Эл мягко.
      – Уверен, что знаете, – медик был нормалом. Ему не нравился Эл, это более чем ясно. Ему не нравилась ситуация в целом.
      – Я буду ждать, – заверил его Эл. – Я буду ждать, пока вы не скажете.
      – Если скажу. "Проклятый стервятник".
      Эл улыбнулся, очень слабо.
      – У вас своя работа, у меня своя. Я надеюсь, мужчина выживет. Но если нет, не лучше ли, чтобы мы поймали его убийцу? – он лгал. Мужчина на койке был простецом. Элу было наплевать, выздоровеет ли он. Если его застрелил другой простец – что ж, не лучшее ли правосудие, чтобы они убивали друг друга? Но, в таких ситуациях, лучше быть дипломатичным. Простецам лучше было пребывать в убеждении, что Корпус, как афишируется, их друг.
      Он нетерпеливо ждал, когда парня забирали в операционную. Он выбрал простеца, в больнице для простецов, вызвавшись через судебную систему. Так можно было обойти Метапол. Если бы они узнали, то могли попытаться остановить его, а он не мог этого допустить. С каждой минутой его вынужденного ожидания возрастал риск, что кто-нибудь в его подразделении догадается, что он задумал.
      Так или иначе, это был его последний раз. Корпус, наверное, не может рисковать одним из лучших – а он, да, он был одним из лучших, ни к чему ложная скромность – из-за восьмого сканирования умирающего.
      Это ничего. Еще одно – все, что ему надо.
      Работа была тяжелой, затянулась до глубокой ночи. Он следил за серьезными молодыми хирургами, чувствовал их отчаянную веру, их страсть к спасению жизни, и ему хотелось смеяться над ними. Все умирают. Кем они себя возомнили? Но они потели, и бранились, и, наконец, плакали, когда сердцебиение замерло, и они неохотно подозвали его.
      Он работал быстро. Раз пульс пропал, времени было в обрез. Он стянул кислородную маску, стащил перчатку с правой руки и притронулся к холодному влажному челу. Мужчина был молод, с немного вялым подбородком. У глаз его были морщины, вопреки его молодости – вероятно, любил посмеяться.
      Эл закрыл глаза и ступил на темное шоссе. Он шел рядом с молодым человеком, который обернулся к нему.
      – Ты ангел смерти?
      – Быть может. Ты знаешь, что умираешь?
      – Знаю. Я это чувствую. Видишь, вон конец впереди? – он горько рассмеялся. – Конец дороги.
      – Хочешь что-нибудь рассказать мне перед этим? Кто убил тебя?
      – Нет. С чего бы?
      – Я полагал, ты захочешь отомстить.
      Молодой человек покачал головой.
      – Знаешь то стихотворение? Я забыл, как там точно. Смерть – враг, а не приятель мне. Я не предам смерти кого-то еще.
      – Даже того, кто тебя убил?
      – Не-а.
      – Как благородно. Но ты напуган.
      – Я в ужасе. А кто бы не был? – дорога стала двигаться под их ногами, как лента транспортера. Пейзаж уносился мимо них – картины, звуки, события – Эл игнорировал их. Молодому человеку было все равно, кто его убил, и Элу тоже. Он не для того здесь находился.
      – Ты тоже умираешь? – спросил парень.
      – Нет. Но я иду с тобой.
      – Может, просто займешь мое место, если тебе так чертовски приспичило?
      – Я думал, смерть – враг.
      – Ага. Но тебя, кажется, здорово припекает.
      – Так и есть.
      – Почему?
      – Я хочу увидеть, что по ту сторону. За этим.
      Они достигли преддверия; Эл стал узнавать его, в какой бы то ни было форме. Дорога загибалась по краям, чем дальше, тем больше, черные стены становились все выше и выше, и, наконец, сомкнулись, став туннелем небытия. Их скорость была теперь фантастической, и молодой человек начинал расплываться, сверкать. Частицы его фигуры следовали за ним подобно хвосту кометы.
      – Это не так уж плохо, – шепнул юноша. – Похоже, компания мне пригодится. Хочешь взять меня за руку?
      Эл не хотел, но это казалось самым верным способом. Он протянул руку и сделал это, как раз когда направление, похоже, сменилось, горизонтальное движение стало вертикальным – вниз, похоже на падение к Марсу, как падение в ночном кошмаре. На мгновение он испытал абсолютнейший ужас, какой когда-либо знал. Затем вселенная, казалось, сплющилась, потому что весь он сжался в клочок, шарик, единственную, не имеющую размеров, точку – затем ничто, только гудение, словно бы ветер, и огни как звезды, и интереснейшее ощущение вывернутости наизнанку, будто носок.
      Юноша пропал. Пропало всё. Но не он. Он, каким-то образом, оставался. И заговорил сам с собой.
      Он заговорил с собой, но он говорил голосами. Сперва голосом Сандовала Бея.
      "Что я надеялся найти здесь?"
      А отвечал он голосом Элизабет Монтойя.
      "Истину. Правду о моих родителях".
      "Но я знаю правду", ответил голос Бея. Мне необязательно было приходить сюда для этого. И это неважно. Неважно, кем или чем были мои родители".
      А теперь он говорил голосом Стивена Уолтерса, мятежника, которого он убил. "Здесь ничего нет. Единственная вещь здесь – то, что я принес с собой".
      И самый старый голос, что он знал, голос женщины. Его матери. "Я принес сюда лишь то, что есть в моем сердце. Это все, что сохраняется за преддверием, то, что в сердце".
      И, наконец, его собственный голос. "А здесь ничего нет. В моем сердце совсем ничего не осталось".
      Ничего не было. Ничего не было. Его кожа – все, что оставалось, вывернутая, пустая.
      Он очнулся с выгнутой спиной, хирург стоял над ним, взмокший, с упавшей маскою. Искристое онемение еще уходило через кончики пальцев ног, по-видимому, из-за сердечно-легочного стимулятора на его груди.
      – Вытащил, – сказал хирург. – Будь оно проклято, я вас вытащил.
      – Поздравляю, доктор, – сказал Эл устало, – мою жизнь вы таки спасли.
      На другой день ему еще не позволили встать с постели, когда Алиша пришла его навестить.
      – Здравствуй, дорогая, – сказал он, выпрямляясь на подушках.
      – Ты в порядке? Что случилось?
      – О… ничего такого. Я потерял контроль над сканированием. Полагаю, мне не следовало пытаться делать это так скоро после последнего.
      – Тебе вообще не следовало пробовать снова.
      Он похлопал ее по руке.
      – Твое беспокойство трогательно. В самом деле. Но тут нечего бояться – я не стану делать этого снова.
      – Надеюсь, что нет.
      – Как ты оказалась здесь так быстро?
      – Больница вызвала Корпус, а они сообщили мне. Я прилетела первым рейсом.
      – Да. Они сообщили моей любящей жене, конечно.
      – Эл…
      – Нет, прости. Это было неуместно. Спасибо, что пришла, – он снова взял ее за руку и ощутил – еще что-то.
      – У тебя есть, что рассказать мне? – спросил он.
      – Я собиралась обождать…
      – Нет времени, кроме настоящего. Со мной все хорошо, Алиша.
      Она кивнула.
      – Ну что ж. Альфред, я беременна.
      Он моргнул.
      – Великолепно, – был ли это его ребенок? Вероятно, он никогда не узнает. Да ему и безразлично.
      – Я надеялась, ты будешь счастлив.
      – Хороший, сильный П12 для Корпуса? Конечно, я счастлив.
      Она попыталась улыбнуться.
      – Я рада. Рада, что ты в порядке. Я беспокоилась, что ты мог хотеть…
      Он покачал головой, потянулся и чмокнул ее в щеку.
      – Ты моя жена. Так и должно быть. И теперь у нас будет ребенок. Момент не самый подходящий, но мы с этим разберемся.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Я тебе не рассказал? Я попросил о переводе на Марс. Бабино был здесь как раз перед тобой, сказать, что это утверждено. Это замечательная возможность, дорогая, для всех нас. Все самое значительное происходит на Марсе. Я не могу отказаться от этого. Думаю, ты понимаешь.
      Она немного отстранилась.
      – Я… думаю, да.
      – Я знал, ты поймешь. Но я буду писать, конечно, и посылать видео, и бывать дома в отпуске при всякой возможности.
      – Я тоже могу получить перевод. Я могу отправиться с тобой…
      – В твоем положении? И я знаю, как для тебя неприятны космические путешествия. Нет, я не могу просить тебя сделать это, – он сказал это твердо, наконец, и она поняла.
      – Если ты этого хочешь.
      – Чего мы хотим, неважно. Мы делаем, что должны, – он улыбнулся. – Спасибо, что навестила меня. Думаю, мне лучше еще отдохнуть.
      – Хорошо. Отдыхай.
      Он почувствовал ее облегчение. Не будь его сердце пустым, это могло бы потревожить его.
      Спал он как младенец.

ЧАСТЬ 4. ВОЗВЫШЕНИЕ

Глава 1

      – Ненавижу то, как они на нас смотрят, – сказала Исидра Тапия, еще больше задирая подбородок на толпу, ожидавшую поезда на платформе. Большинство выглядело как шахтеры, однако были тут и несколько "белых воротничков". Все пялились на Эла и Тапию с разной степенью ярости.
      Он пожал плечами.
      – Меня утешают мелочи, – сказал он ей. – Те, что дают мне ощущение безопасности, постоянства. Солнце всходит и заходит каждый день, предметы под действием гравитации падают вниз, а не вверх, а нормалы ненавидят телепатов. Это успокаивает, право, когда достигаешь моих лет. Это говорит о том, что есть Бог на небесах, и с миром все в порядке.
      Тапия нервозно улыбнулась. Она была ужасно молода, П12, в начале своей интернатуры. Она была стройной, высокой и смуглой. Она до неловкости напоминала ему Элизабет Монтойя.
      – Мозгорезы вонючие.
      Ему не нужно было его пси, чтобы услышать. Это предназначалось для его ушей и для каждого на платформе.
      Так же было легко распознать говорившую – бандитского вида шахтершу лет сорока. Ее мускулистые руки почти как у гориллы свисали вдоль тела.
      – Ты меня слышал, – сказала она угрожающе. – Мозгорез.
      – И вам добрый день, – сказал Эл с преувеличенной веселостью.
      – Ладно тебе, Ендра, – другая женщина-шахтер – молодая – потянула ее за руку.
      – Ладно? – огрызнулась она. – Ты забыла, как голодают? Голодные бунты – забыла? Этих мозгорезов, жирных и ленивых, глядевших, как мы голодаем?
      – Может, тебе следовало подумать об этом прежде, чем ты решила пересидеть Минбарскую Войну? – внезапно огрызнулась Тапия. Эл удивился про себя. Стажер явно обладала каким-то монтоевским огнем.
      – Война была не наша. Не мы ее начали.
      – Не ваша война? – подхватила Тапия. – Вы трусы. Мой отец погиб на Рубеже. И мой брат. Земля выплеснула в вакуум миллион галлонов крови, чтобы спасти человеческую расу, пока вы, ребята, отсиживались здесь как марсианские трусы, какие вы и есть.
      – Лучше держи свою мелкую шавку на поводке, м-р П-сюк, – сказала Ендра. Ее голос зашкалил, счел Эл, за красную черту. В толпе тоже нарастал ропот – они становились злее с каждой секундой. Он понял, что должен что-нибудь сделать.
      Но ему хотелось посмотреть, как справится Тапия. Она, в свою очередь, кажется, подумала, что преступила границы, и внезапно притихла.
      Тут подошел поезд.
      – Поедете следующим, мозгорезы, – сказала женщина по имени Ендра, когда двери со вздохом открылись.
      – Ну уж нет, – сказала Тапия. В момент затишья ее самоуверенность несколько поникла, но Эл мог бы сказать, что она собирается имитировать ее, раз уж ввязалась в это.
      – Да? Ладно, валяй-ка, – в руке шахтерши появился силиконовый резак, опасный инструмент с лезвием толщиной всего в несколько молекул. Она замахнулась им, а другой рукой сделала оскорбительный жест, старый, как древний Рим. – В другой раз вы, уродцы, будете знать, что путешествовать надо настоящей сворой, а не просто одному старому кащею со своей мелкой сучкой.
      – Это незаконное владение оружием, согласно постановлению Временной Администрации… – Тапия еще зачитывала закон и тянулась к своему PPG, когда Ендра метнула нож.
      Годы поубавили скорость Бестера, но эти же годы тренировки помогли проторить нервные колеи более глубокие, чем рефлексы. Эл сумел оттолкнуть Тапию настолько, чтобы спасти ее жизнь, но крутившееся лезвие, тем не менее, почти не задержавшись, скользнуло по ее бицепсу. На мгновение показалось, что оно прошло мимо, а затем рука Тапии наполовину отвалилась, кровь брызнула фонтаном.
      Браня себя, что не вмешался раньше, Эл заклинил сознание Ендры и увидел, как она упала. Тогда он вытащил PPG и выстрелил четверым другим шахтерам по ногам, пока остальные, ревя от страха, ломились в поезд.
      Игнорируя стоны раненых простецов, Эл быстро присел, использовал нож Ендры, чтобы отрезать жгут от своей куртки, затем вызвал медиков по коммуникатору. Он осторожно уложил голову Тапии.
      У нее был шок, глаза остекленели, но он повидал на своем веку раны и подозревал, что жить она будет.
      Как и те, кого он подстрелил. Он повернулся к ним.
      – Я хочу, чтобы вы запомнили кое-что, – сказал очень мягко, но весьма отчетливо. – Я хочу, чтобы вы посмотрели на это, и запомнили, и хочу, чтобы вы рассказали вашим друзьям. – Он встал и подошел к Ендре, лежавшей в грязи. Ее глаза начинали проясняться. – Прежде всего, это не Земля. Вы, народ, повернулись к Земле спиной, помните? Офицеры, которые руководят здесь временным правительством – мужчины и женщины, сражавшиеся за вас на войне – что ж, их на самом деле не очень беспокоит, если вы, марсиане, не получаете от законов Земли полной защиты.
      – Так что, например, если бы случилось что-нибудь вроде этого… – он надавил, и Ендра закричала, пытаясь, похоже, достать затылок пятками. – Ну, на Земле кто-нибудь может поинтересоваться, почему я сделал это. Они даже могут довести это до судебных инстанций. Не здесь. Или, возможно… – просто ради проформы, он поразил женщину глубоким, жестким сканированием. Извлек ее ненависть к Корпусу, увидел, как во время голодного бунта она потеряла ребенка, нашел – кое-что еще. Кое-что похороненное, закодированное, спрятанное.
      Это было погребено в ее ненависти, но воспоминания она подавили не сама. Он узнал следы – П12 прижег воспоминания. Небрежная, однако, работа, половина все еще оставалась.
      Он выдернул их, как гнилой зуб, отложил в сторону и вернулся к насущному делу. Он подпалил ее сознание и затем нашинковал его. Это так просто было проделывать с нормалами. Когда он закончил, она просто лежала, пуская слюни, пялясь в потолок и издавая бессмысленные звуки.
      Затем он надавил на каждого из четырех других, совсем немного, чтобы они забеспокоились о том, что он может сделать им.
      – Троньте еще одного из моих телепатов, и то, что я сделал с ней, покажется благодеянием, – пообещал он. – Вы всё полностью уяснили?
      Все четверо энергично закивали, и почти тотчас прибыла бригада медиков.
      Удовлетворенный тем, что Тапия будет жить, он вернулся к себе в апартаменты и аккуратно развернул то, что вырвал из сознания Ендры. Неудивительно, там оказался Пси-Корпус, повсюду, везде вокруг нее. Департамент Сигма.
      Заинтересованный, он просеял разорванные нити, сплетая здесь, экстраполируя там. Он работал с Департаментом Сигма по нескольким делам, и был осведомлен о некоторых их проектах, но по большому счету они все еще оставались для него черным ящиком. Ему это не нравилось.
      Он увидел, что Ендра работала на них, управляла экскаватором, вырезая блоки ржаво-красной вечной мерзлоты силиконовым ножом – вот где она его достала. Разыскивая что-то в марсианской грязи.
      Раскопки были лишь рамой картины. Ендра Надья занималась раскопками большую часть своей сознательной жизни. Нет, то, что они вырезали – это где она трудилась – и зачем.
      Он бережно пробирался в сердцевину выжженных воспоминаний, и среди пепла, в пыли между тем, что забыто, и тем, что никогда не было известно, он нашел пауков. Пауков, извергавшихся из ее плоти, пауков, толпившихся в ее зрачках, пауков, хлынувших ей в рот.
      Странно. Судя по досье, Ендра Надья родилась на Марсе и никогда не бывала вне планеты.
      Где же она увидела пауков?
      Он предположил, что кто-то из Корпуса мог поместить тут образы как бы в наказание, но, похоже, это было не так – эта часть памяти была наиболее повреждена, наиболее жестоко подавлена.
      Во всяком случае, это объясняло сверхъестественную ненависть Ендры. Она не помнила, как ей причинял боль пси-коп, но тот, кто это сделал, повредил ей очень сильно. Похороненная память питала ее естественную антипатию. Кто бы ни сделал это, он заслуживал порицания за столь половинчатую работу.
      Сигнатуры он не узнавал. Он пожал плечами и принялся обрабатывать ее заново, но надолго приостановился.
      Что-то в этом было знакомое. Но что?
      Он встал, приложив свою навеки сжатую руку к макромолекулярному стеклу, оглядывая выщербленную поверхность Марса. Его сознание восстанавливало прошлые годы в поисках ощущения пауков, чуждого прикосновения…
      Мятежница в Бразилии. Что это было, больше двадцати лет назад? У нее было что-то связано с пауками. А не с Марса ли она прибыла?
      Да, это определенно ложилось в папку "обдумать".
      Тапия разулыбалась на цветы.
      – Спасибо, м-р Бестер.
      – Не стоит благодарности. В следующий раз, однако, вам следует попытаться поймать нож за рукоятку.
      – Я постараюсь запомнить это. Если бы не вы, я была бы мертва. Думаю… я, наверно, потеряла контроль.
      – Со всеми нами это случается время от времени, – сказал Эл. – Совершенно естественно расстраиваться, особенно из-за простецов. Они не могут понять нас, не больше, чем слепой может понять полную комнату художников, обсуждающих пейзаж.
      – Я знаю, – она смотрела на него очень серьезно. – Могу я задать вам личный вопрос? Как вы выдерживали это все эти годы?
      Он посмотрел на нее с тем же выражением глаз.
      – Это очень просто, – сказал он. – За мной всегда Корпус. Моя семья. Ну и, конечно, у меня есть любящая жена, и мой сын…
      – Они живут здесь, на Марсе?
      – Моя жена все еще на Земле – хотя она подумывает перебраться сюда в будущем году, поскольку наш ребенок уже покинул дом. Ей не очень хорошо даются космические путешествия. Сын мой вырос, он тоже в Корпусе, на Земле, счастлив вам сказать.
      – Должно быть, вам одиноко. Вы когда-нибудь думали попросить назначения на Землю?
      – Это тяжело, но я чувствую, что нужен здесь, на Марсе, с моей эскадрильей "Черная Омега". Как бы ни было трудно, мы делаем то, что должны.
      – Это романтично в каком-то смысле, – сказала Тапия.
      – Да. В каком-то смысле. А теперь я хочу, чтобы вы немного отдохнули, потому что по выходе отсюда вас ждут тяжелые тренировки. Никаких уклонистов в "Черной Омеге", обещаю вам.
      – Да, м-р Бестер.
      Он вернулся в свой офис, отложил разбор накопившейся на год вперед бумажной работы ради просмотра заголовков "Вселенной сегодня". Он взял на замету два небезынтересных сообщения.
      В первом говорилось, что профсоюз телепатов на Ио распущен. Это не было для Эла новостью, как и то, что нашлись такие идиоты. В конце концов, у телепатов есть союз, Пси-Корпус, и нет ничего, ни официального, ни личного, что противоречило бы его принципам. Для Эла статья была примечательна самим своим существованием – все происшествие следовало бы замять.
      Опять кто-то недосмотрел.
      Куда интереснее оказался очерк об Уильяме Эдгарсе, новоявленном миллиардере от фармакологической индустрии. Эдгарс был одним из поставщиков sleepers, так что все, касавшееся его, представляло интерес. Статья, однако, была в стиле "Fortune 500" – хобби, тщательно выверенные политические воззрения, фото с собакой. Вопрос о бизнес-тэпах он обошел, что было интересно само по себе.
      Он перешел от бумаг к обновленному списку розыска, но прочел лишь страницу, когда зазвонил видеофон.
      – Ответить, – сказал он. – Бестер слушает.
      Появилось лицо, залысины в светлых волосах, выразительная челюсть, очень белые зубы. Он на мгновение растерялся, узнавая кого-то ранее хорошо знакомого, но изменившегося.
      – Бретт? – спросил он с некоторым недоверием.
      – Здравствуй, Эл. Я все гадал, узнаешь ли ты меня.
      – Конечно, узнал. Первое Звено. Что я могу для тебя сделать?
      Бретт помедлил.
      – Эл, я на Марсе. Я тут подумал, что, если навестить тебя?
      Это было… странно. Он и Бретт виделись разве что мельком, в коридорах в Женеве, уже больше тридцати лет. Тридцати.
      – Да, конечно. Где ты хотел бы встретиться?
      – Ну, я никогда раньше не бывал на Марсе, и времени у меня мало. Я подумывал полазить немного по склонам Олимпус Монс.
      – Ты шутишь.
      – Нет, ничуть.
      – Ты таки турист, сказал бы я. Не до самой вершины, надеюсь.
      – Может, и нет. Оторвемся?
      – Я… – что-то тут не так. – Разумеется.
      – Прекрасно. Когда ты свободен?
      Эл не очень любил выходить на открытый Марс. Он не любил доверять свою жизнь консервированному воздуху. И не любил далекие горизонты, без стен, прикрывающих спину. Сколькими способами можно убить человека снаружи? Это и на Земле достаточно легко: спрятавшийся снайпер, вовремя подоспевшая лавина, случайное падение. А на Марсе с этим еще проще. Треснувший воздушный вентиль и испорченный манометр. Несколько молекул любого из многих нервных токсинов в дыхательной смеси.
      Разумеется, то же самое было внутри куполов, но написанное на большей странице, и масштаб рождал разницу. Мало кто взорвал бы целый купол или отравил воздушную систему всей колонии ради убийства одного Альфреда Бестера. Ему думалось о многих, кто не прочь поджидать в расщелине на Олимпус Монс, даже часами, высматривая его в бинокль.
      За многими людьми для него стояла смерть. Из-за этого ему было очень неуютно.
      Бретт вполне мог быть одним из таких людей. Они всегда соперничали. Он оставил Бретта во прахе, в смысле чинов, много лет назад. Появился ли он здесь, чтобы выпросить рекомендацию – или послужить одному из врагов Эла?
      – Забирался когда-нибудь на самый верх? – Бретт указал на Олимпус Монс, господствовавший не то, что над небом, – над миром. Высочайший вулкан солнечной системы, его пятнадцатимильную высоту трудно было осознать. Они поднялись только на милю от подножия, а ничтожный горизонт Марса уже делал планету меньше, тогда как бесконечный склон возвышался над ними.
      – Ну же, Бретт, – Эл остановился на уступе, – мы не разговаривали больше лет, чем я могу припомнить. Давай начистоту. Мы никогда не были друзьями, на самом деле. Ты притащил меня сюда не для того, чтобы возродить старое знакомство или поболтать о нашем детстве.
      Бретт смотрел вверх на безбрежный склон.
      – Ладно, Эл. Это верно. Ты всегда был самым странным в звене. Ты всегда мне по-своему нравился, понимал ты это или нет. Нам всем. Ты просто был… ты хотел от нас большего, быть может. Но ты был Первое Звено, Эл, и я был Первое Звено. Мы похожи так, как другим не дано.
      Вот оно что. Бретт хотел чего-то, ладно, и надеялся на единственное, на что мог, то единственное, что объединяло их двоих.
      – Даже через столько лет? Ты действительно думаешь, в нас это еще есть? Двенадцать лет из шестидесяти четырех?
      – Да. Если б не думал, не был бы здесь. Мы никогда не дружили, Эл, но мы были братьями.
      – Так нас учили. Но не всякий ли в Корпусе брат и сестра?