Ассасины

Он сидел в закутке, где обычно находятся священники, принимающие исповедь. Я вошел, его нигде не было видно. Погода была чудовищная, холод, дождь, крышу повредило снарядами, и она нещадно протекала, и еще этот ужасный запах горелого и промокшего дерева, он преследовал меня на протяжении всей войны... Архигерцог. Что общего было между ним и Торричелли, почему после его имени стоит восклицательный знак, в каких отношениях с ним состояли Лебек и остальные? Понятия не имею. Архигерцог... Как знать? Самый засекреченный человек... куда более засекреченный, чем я. Человек, который всю жизнь проводит под прикрытием.

Как Дрю Саммерхейс... Как сам Кесслер, так, во всяком случае, описывал мне его в Париже отец Данн.

Немало понадобилось времени, но наконец-то все начало обретать более или менее определенные очертания.

— И, наконец, последнее, — сказал отец Данн. — Никак почему-то не могу выбросить это из головы. Возможно, никакого значения это вовсе не имеет, но все же хотелось бы знать... Кто был тот человек в поезде? Важная персона, которую собирался убить Саймон? Я читал в мемуарах Д'Амбрицци о карьере Саймона. И вот теперь вы говорите, что Саймон и Д'Амбрицци — одно и то же лицо. Что ж, может, так и есть. А может, нет...

— Одно и то же лицо, — тихо сказал Кальдер.

— Но кто был тот важный человек в поезде?

Кальдер пожал широкими плечами.

— Возможно, какая-то военная шишка из Рейха. Геринг или Гиммлер. Тут можно только гадать. Или же какой-нибудь выдающийся коллаборационист, хотя нет, пожалуй, все же склоняюсь к мысли, что это был нацист высокого ранга. Впрочем, не берусь утверждать. Да и какое это имеет теперь значение?

— Однако отец Лебек считал это достаточно важным, раз совершил предательство, — сказал я. — Вам известно, где располагается штаб-квартира Архигерцога?

— Была в Лондоне. Затем — в Париже.

— И еще человек, которого Ватикан послал на поиски Саймона, — сказала Элизабет. — Который проводил расследование с целью доказать, что Саймон отказывался выполнять распоряжения Ватикана... Мы слышали, что звали его Коллекционером. Вам известно, кто он? По-моему, он тоже весьма важная фигура и способен пролить свет на многое, вы согласны? К тому же Пий ему доверял.

— Да, он наверняка много чего знает, — согласился с ней Кальдер. — Но к тому времени моя собственная жизнь достаточно осложнилась. Организация Гелена распалась, война подходила к концу. Я пытался уцелеть, но организовать безопасную сдачу американцам было трудно. Я повсюду высматривал Архигерцога, в буквальном и переносном смысле этого слова, хотел перемолвиться с ним словечком, но то и дело терял его след, он перемещался по всей Европе — Лондон, Париж, Швейцария... Не сладко мне тогда приходилось. И в ту пору я не слишком обращал внимание, чем занимаются ренегаты-католики в Париже. Понятия не имею, кто такой Коллекционер. У Ватикана было немало специалистов высочайшего класса... так что он, полагаю, был одним из самых крутых парней. Возможно, его уже нет в живых, учитывая все обстоятельства... Да и Архигерцог, возможно, тоже уже умер. Лишь одно мы знаем наверняка: Саймон все еще жив. — Тут вдруг он резко поднял голову, его осенило. — Если Архигерцог жив, тогда, возможно, именно он стоит за планом Саймона стать Папой. Или... или же взглянем на это иначе: Архигерцог знает всю правду о Саймоне, знает, кто он на самом деле. Возможно, он следующая жертва... А может, затаился и ждет своего часа. — Эта мысль почему-то вызвала у него улыбку.

* * *

И вот все мы трое вернулись в Авиньон. Было уже четыре утра, когда наша машина подкатила к гостинице. Улицы опустели, на них остались лишь дворники, убирающие мусор после вчерашнего праздника. За всю дорогу сестра Элизабет не произнесла ни слова. И вид у нее был страшно угнетенный, очевидно, она тяжело переживала свалившиеся на нее неприятные новости о Д'Амбрицци. И теперь, наверное, переосмысляла свое отношение к этому человеку и к Церкви в целом.

Отец Данн спросил, не желаю ли я выпить на ночь по рюмочке. Достал из кармана пиджака серебряную фляжку и кивком указал на укромный уголок в вестибюле гостиницы. Настольная лампа отбрасывала мягкий янтарный свет. Из окна было видно, как ветер раскачивает другую лампочку, на уличном фонаре. Он отпил глоток, протянул флягу мне, крепкий бренди обжег горло. И мне сразу же полегчало.

Я рассказал ему, что видел в толпе Саммерхейса. Новость изрядно удивила его.

— А вы вообще много знаете об этом человеке, Бен?

— Достаточно. А что?

— Да так, просто подумал... Он как бы вариант Локхарта, только значительно старше, согласны? — А потом он добавил нарочито небрежным тоном: — Интересно, чем этот господин занимался во время войны?

— Какой? Гражданской? Испано-американской?

— Да, сын мой, наверное, он действительно стар. — Розовое лицо его расплылось в улыбке. — Ваше остроумие неотразимо для скромных монахинь, а вот что касается искушенных старых священников...

— Так почему бы нам, Арти, не найти старого искушенного священника и не спросить у него? — парировал я. — Последнее время мне, знаете ли, не до шуток.

— Стыд и позор, мой друг! Вас необходимо срочно лечить от уныния. Ну, разумеется, я имел в виду войну с Гитлером.

— А вот это уже лучше. Да, если мне не изменяет память, Дрю Саммерхейс был одним из рыцарей-тамплиеров Бешеного Билла Донована. Католик, учился в Йеле, самое подходящее образование для сотрудника Управления стратегических служб. Но ему больше подходила роль стратега и разработчика операций, нежели простого агента. Я, знаете ли, не слишком осведомлен об этом периоде его карьеры, но жизнь его всегда была полна тайн, на сто других жизней хватило бы. А во время войны он находился в Лондоне. Отец время от времени говорил о нем... он руководил переброской людей УСС в оккупированную Европу, в частности, в Германию. Был боссом моего отца, уверен в этом. Возможно даже, именно Саммерхейс его и завербовал. — Я сделал паузу. — Он знал Пия, знал епископа Торричелли. Да он был в игре со времен Борджиа. И, клянусь Богом, Арти, он до сих пор в игре. И вы прекрасно знаете его кодовую кличку.

— Архигерцог, — сказал Данн.

— Единственный кандидат на эту роль, — кивнул я. — Или же Кесслер нам просто лгал, прикрывал свою задницу... Если да, то Архигерцогом является Кесслер. Сидит себе в инвалидном кресле в центре паутины, плетет...

— Так какого черта делал Саммерхейс в Авиньоне вчера вечером?

— Да, это вопрос. И Саммерхейс, конечно, лучше подходит на роль загадочного Архигерцога... Но я еще не рассказал всего, что со мной произошло.

— Вы меня изумляете, — заметил отец Данн.

— Мы с сестрой Элизабет поспорили тем вечером, разошлись во мнениях...

— Я заметил, что на этом фронте не все благополучно.

— Дело в том, что я был один, когда заметил в толпе Саммерхейса и его человека. А как только они заметили меня, понял, что надо убираться отсюда к чертям собачьим, и побыстрей. И еще почувствовал: здесь что-то не то, как-то не вписывается их появление в общую картину. Ну и бросился наутек, а тот мерзкий коротышка с разрезанным горлом и перышком на шляпе бросился вдогонку, но вскоре меня потерял. Короче, обнаружил меня кто-то другой, словно знал, где я буду, точно ни на секунду не выпускал из поля зрения... И потом... я не шучу, он подстерегал меня там...

— Имя, Бен!

— Хорстман! Это был Хорстман! Здесь, в Авиньоне...

— Считаете, он был с Саммерхейсом?

— Да черт их разберет! Ничего не понимаю!...

— Пресвятая Дева Мария, что же произошло? Как вам удалось удрать?

— Он велел мне ехать домой. Он не убил меня, как видите, и просто умолял ехать домой. Как вам это нравится?

— Так. Допустим, Архигерцог — это Саммерхейс, а Саймон — не кто иной, как Д'Амбрицци, — принялся размышлять вслух Данн. — У обоих у них были самые веские причины любить и уважать вашего отца, всю вашу семью, вас. И если они действительно стоят за всем этим, значит, Хорстман работает на них. Этим и объясняется его предупреждение. Они хотят, чтобы вы вышли из игры...

— Но раз так, значит, это они убили Вэл, — сказал я.

Данн кивнул.

— Да, может, именно они ее и убили. Убили, чтобы защитить себя. Тем больше у них было причин сохранить жизнь вам... в качестве искупления вины. Ваш отец спас Д'Амбрицци после войны, привез его в Америку. А Саммерхейс был патроном вашего отца на пути к власти. Одному Господу известно, какого рода задания выполнял ваш отец для Саммерхейса во время войны... так что и Саммерхейс, наверное, тоже ему обязан... И если это они убили вашу сестру, представляете, через какие муки им при этом пришлось пройти? Потому и не хотят убивать теперь сына Хью Дрискила.

Я не молился лет двадцать пять, но в этот ужасный момент губы сами забормотали слова молитвы.

— Дай Бог мне сил, — сказал после паузы я, — и я перебью всю эту мразь...

* * *

Утром мы покинули Авиньон.

Трое перепуганных насмерть пилигримов на пути в Рим.

Часть пятая

1

Кардиналы играли в шары на лужайке возле виллы Полетти. Оттавиани нанес удар по своему тяжелому шару, и тот, пролетев над безупречно ухоженной ярко-зеленой травкой, приземлился с необыкновенной точностью, сместил шар Веццы и угнездился рядом с маленьким блестящим и ослепительно белым шариком, или «точкой». Вецца тяжелой шаркающей походкой двинулся к плетеному креслу и медленно опустился в него. Кашлянул, отер слюну с сухих потрескавшихся губ.

— А как насчет того, чтобы уступить старику, дать ему выиграть? Куда девались благородство и приличие? — с тяжелым вздохом откинулся он на спинку кресла, потом пошарил в кармане мешковатых фланелевых брюк, достал пачку сигарет и дешевую пластиковую зажигалку. — Мне надоела эта игра... Знаете, врачи говорят, что эти штуки запросто могут и убить.

Полетти насмешливо закатил глаза.

— Сигареты — вот что вредит вашему здоровью.

— Да не сигареты, глупышка вы эдакий! Уж я-то точно знаю. Я о другом. Об этих чертовых зажигалках. Говорят, они взрываются. И человек вспыхивает, как свечка. — Он прикурил. — Что ж, на этот раз Бог миловал. — Он кивком указал на Оттавиани. — А наш друг жульничает. Всегда жульничал. Когда наконец я усвою это? — Носки у Веццы спустились, обнажив безволосые тощие лодыжки и икры, совсем не сочетающиеся со столь грузным телом. — Считает, ему позволено жульничать из-за больной спины. Ни малейшего понятия о чести.

Антонелли, который был партнером Оттавиани, уселся на траву. Жаркие лучи солнца пробивались сквозь дымку.

— Знаешь, Джанфранко, — сказал он, — играя в шары, мухлевать невозможно. В этом смысле игра в шары — чистой воды абстракция. В отличие от всей остальной жизни.

— Она меня не волнует, — сказал Оттавиани. — Никогда не умел проигрывать. Он немало поднаторел в этом деле, стал настоящим мастером по части делать хорошую мину при плохой игре...

— Я проигрываю только в играх, друг мой. И всегда выигрываю в жизни, в мире реальности. — Вецца открыл в улыбке крупные и неровные желтоватые зубы, напоминающие кукурузные зерна.

— Мир реальности! — насмешливо фыркнул Полетти. — Да вы понятия не имеете, каков он, этот мир! Реальность столь же чужда...

Тут его перебил кардинал Гарибальди:

— К слову, о реальности. — Маленькие блестящие глазки на круглом лице смотрели настороженно. — Как обстоят дела с расследованием убийства той монахини?

— Да никто ее не убивал, — пробормотал Антонелли. — Погиб священник, вернее, мужчина, одетый священником.

— Я не об этом. Я говорю о монахине, убитой в Америке. Впрочем, бог с ней. Меня интересует та девушка, которую чуть не убили. Есть новости?

Кардинал Полетти подталкивал шары к тяжелому мешку из рогожки, в котором их принесли.

— Да никаких новостей. Даже личность священника установить пока что не удалось. Если, конечно, этот тип был священником. Кстати, он был одноглазый и...

— Нисколько не удивительно, — вставил Вецца, — после такого падения.

— Да нет, он был одноглазым еще до того, как свалился с балкона, — устало вздохнув, заметил Полетти. — И, естественно, сильно изуродовался, упав с такой высоты.

— А вот тут ошибаетесь, друг мой! — Вецца погрозил ему морщинистым пальцем. — Изуродовался он вовсе не от падения. При приземлении. Потому, что на него сразу же наехал то ли автобус, то ли грузовик.

— Меня не это интересует, — сказал Антонелли и затеребил поля шляпы, затенявшие глаза. — Почему он пытался убить эту монахиню, сестру Элизабет? Вот в чем вопрос. Да, все мы, конечно, знаем, она была ближайшей подругой покойной сестры Валентины... А это, в свою очередь, означает, что, возможно, она как-то связана с Дрискилом. Но зачем ее убивать? К тому же мне очень не нравится, что американцы играют во всем этом деле такую активную роль. Это никогда до добра не доводило.

— Да не такие уж они плохие ребята, — дипломатично заметил Гарибальди. — Когда узнаешь их поближе.

— Бог ты мой! — воскликнул Оттавиани. Уголок его рта слегка кривился, боль редко оставляла его в покое. — Вот уж невинность и простота, что хуже воровства! Американцы — это просто чума, позорное пятно на роде человеческом! Их копы мародерствуют в китайских лавках, ни традиций, ни соблюдения правил игры... Короче, они мне не нравятся! Но они хорошенько встряхнули этот мир. Считают нас хитроумными и подлыми интриганами, придумывающими разные заговоры... да они нам просто льстят! Лично я за последние двадцать лет не встретил ни одного сколько-нибудь хитроумного кардинала. Все мы просто дети в сравнении с нашими предшественниками. А американцы даже сами себя толком не понимают. Пребывают в счастливом неведении, даже не подозревают, какие на самом деле они мерзкие и злобные свиньи! Да, они мне очень не нравятся!

— Тогда тебя, без сомнения, не обрадует следующая новость, — сказал Гарибальди. — Дрю Саммерхейс здесь, в Риме.

— Господи Иисусе, — пробормотал Полетти. — Возможно, Папа уже скончался, и Саммерхейс узнал это раньше нас!...

— Чего это он здесь вынюхивает? — подозрительно спросил Вецца.

— Профессиональный стервятник, — сказал Полетти. Он стоял на коленях и укладывал шары в мешок. День выдался на удивление теплый и солнечный для ноября.

— А мы, стало быть, нет? — с улыбкой спросил Оттавиани.

Полетти не обратил внимания на эту ремарку.

— Папа умирает, а вскоре на тот свет за ним последует и Саммерхейс. Он здесь для того, чтобы протолкнуть своего человека... Кстати, не мешало бы знать, кто он такой, этот его человек?

Оттавиани пожал плечами и ответил как бы за всех:

— Скоро узнаем.

— Инделикато попросил меня пересчитать людей по головам. Хочет знать, на кого можно опереться, на чьи голоса рассчитывать, как уговорить остальных. — Он оглядел присутствующих. Солнце слепило глаза. Он заслонил их ладонью.

— В таком случае, — задумчиво пробормотал Вецца, — разумно было бы послушать, что скажет нам Саммерхейс. Чтобы знать, на что рассчитывать...

Оттавиани оскалил зубы в злобной усмешке.

— Нет, воистину, алчность умрет только вместе с человеком. И с возрастом она не проходит. Экспонат номер один, наш старый, очень старый друг Вецца. Про остальных умолчим.

— Насколько я понял, Фанджио спутался с чужеземцами, — сказал Гарибальди. Он, точно губка, постоянно и жадно впитывал разнообразные, порой самые дикие, сплетни и новости. — Обещает доступ всем подряд: марксистам, африканцам, японцам, эскимосам, латиноамериканцам, методистам, тореадорам. Ну а Д'Амбрицци, разумеется, скрытен и холоден. Ни намека, говорит, что еще об этом не задумывался... А на самом деле знает куда как больше, к тому же у него полно должников. И если действовать умело, сочетание шантажа с благодарностью вполне может обеспечить ему папский трон. И если за ним стоит Саммерхейс, сюда добавятся еще и деньги.

— А кто работает на него извне? Точно Саммерхейс?

Антонелли закинул ногу на ногу, оглядел свои спортивные туфли, поморщился при виде пятна от травы.

— Лично мне кажется, после смерти Локхарта этим человеком должен был стать кто-то из американцев. Саммерхейс, Дрискил...

— Дрискил болен, — возразил Полетти. — А Саммерхейсу лет двести, если не больше. Одна надежда, — добавил он, — что этот «некто» выступает в более легком весе.

— Деньги, — вставил Вецца, — всегда много весят.

— Но я же говорю вам, Дрискил очень болен, — продолжал твердить Полетти. — Дочь его убили. Сын на грани полного безумия. Нет, мы должны склониться в пользу Инделикато. Уж он-то знает, как действовать в кризисной ситуации.

— Дрискил, — сказал Оттавиани, — мог передать полномочия Саммерхейсу и остаться дома. Надо выяснить позиции Саммерхейса.

— Но это же старикашка, хрупкий, как осенний лист! — воскликнул Полетти. — Разве стоит принимать его всерьез? Неужели действительно так необходимо знать его позицию?

— Что он там затеял, на нем не написано, — кисло заметил Оттавиани. — А ну, все ко мне, если поддерживаете Д'Амбрицци. Те, кто за последние нововведения в индульгенциях, направо, те, кто не согласен, налево... Нет, все гораздо сложней. Кстати, Саммерхейс тоже был в Париже.

— А Д'Амбрицци только что вернулся из Парижа.

— Вот именно. И они там договаривались, поверьте мне. — Полетти отвернулся, над городом сгущались тучи. — Итак, кого будем теперь поддерживать? Инделикато или Д'Амбрицци? Ведь каждый из нас представляет много голосов.

— Нет уж, увольте, — затряс головой Вецца. — Мне с Саммерхейсом не по пути.

— Есть хоть один чистый во всех отношениях кандидат?

— Что за наивность, ей-богу! Стоит затеять эту гонку, и ты уже по уши в грязи. Так что не обольщайтесь.

— Но неужели они настолько замараны, что это может повредить им при голосовании?

— Я же сказал, по уши в грязи, как никто!

— Как Каллистий?

— Тает на глазах, — ответил Полетти. — Но пока еще держится.

— Он собирается вмешаться?

— Неизвестно.

— Да, похоже, Инделикато выбрал самое подходящее время.

— Возможно, это ослабит напряжение.

— Ерунда. Он только подогреет страсти. Напряженная обстановка ему на руку. Сам-то он никогда не сломается.

— Ну, если он считает, что сломается Д'Амбрицци... ему придется ждать чертовски долго.

— Суть в том, что кто-то должен начать искать опору в народе.

— Суть в том, что один из кандидатов должен выбыть из борьбы. Или Инделикато, или Д'Амбрицци. Или же стоит начать поддерживать кого-то еще... В противном случае победить может полное ничтожество. Ладно, посмотрим, как там сложится дальше. И что мы можем сделать.

— Начать опираться на народ? О чем это ты? Инделикато уже опирается, на нас. На меня! — Полетти поднялся. — Хочу, чтоб вы прослушали еще одну запись. Второй беседы понтифика и Д'Амбрицци...

— Мне становится как-то не по себе, когда слушаю эти записи...

— Ну, ты у нас всегда был большим снобом, Гарибальди. Если тебе не по себе, не слушай. Играй в шары, тренируйся, оттачивай мастерство, не засоряй себе слух.

— Господи, я же сказал, просто не по себе!Не надо переворачивать с ног на голову. Расслабься. — Гарибальди пожал узкими, округлыми, как у женщины, плечами. — Идемте. Это наш долг, пусть и тяжкий, прослушивать все эти записи.

— А ты научился приспосабливаться, мой друг.

В библиотеке стоял полумрак. Кардиналы расселись за низким столом. Им подали кофе, и они пили его и ждали, пока Полетти вставит пленку в магнитофон. Но вот он нажал коротким волосатым пальцем на кнопку, и все услышали голос кардинала Д'Амбрицци:

— Ты же Каллистий. Вспомни первого Папу по имени Каллистий — и поймешь свое предназначение...

— Не знаю...

— Слушай меня, Каллистий! Будь сильным!

— Но как, Джакомо, как?...

— В мире, где бессчетные угрозы Церкви плодятся, точно сорная трава, повсюду, начиная с Нила с этой их богиней-кошкой и кончая феей в облике морского конька у кельтов, только Каллистию было дано постичь истинное предназначение Церкви. Римская империя распадалась, повсюду царил хаос... но Каллистий понял, что главное дело Церкви — спасение. Как завещал Христос, спасение всех грешников... Подчеркиваю, всех. Даже самих себя, если мы согрешили. Пришло время раскаяться и спастись, так сказал первый Каллистий. И тогда против него выступил Ипполит, назвал его защитником шлюх, за то, что он собирался даровать прощение проституткам и развратникам, которые раскаялись. Мало того, назвал самопровозглашенным антипапой. Но Каллистий был прав. Спасение — это было все... И когда Каллистия убили на улицах Рима, Понтиан продолжил его дело...

— Зачем ты говоришь мне все это?

— Сделай спасение работой нашей нынешней Церкви. Отгороди ее от всего мирского, от политики, денег, борьбы за мирскую власть и ее давления. Сосредоточь в своих руках власть моральную! Обещай спасение вечное, не только богатым и сильным мира сего. Заботься о душах людских... и тогда убийства прекратятся, и наша Церковь... эта Церковь будет спасена!

— Тогда скажи мне, Джакомо...

Пленка подошла к концу, голос кардинала Д'Амбрицци перешел в невнятный шепот, а затем и вовсе пропал. В комнате воцарилась тишина. Ветер шевелил тяжелые шторы.

И вот наконец Вецца сказал:

— Кто из них более сумасшедший? Не понимаю. В том-то и весь вопрос. — Он близоруко всмотрелся в панель управления слуховым аппаратом, постучал по ней ногтем.

— Да, этого Д'Амбрицци не разберешь, — тихо заметил Антонелли. — Ни на секунду не поверю, чтобы он всерьез утверждал то, что мы только что слышали. И никакой он не сумасшедший. Надо бы выяснить, чего именно он хотел добиться от Папы... И помните следующее: нет на свете более умелого манипулятора сердцами и умами людей, чем наш Святой Джек... Каллистий стал инструментом в его руках. Но для чего именно он хочет использовать Папу — вот загадка.

— В этих стенах мы в безопасности и можем говорить откровенно, — вставил Полетти.

— Где гарантия, что Д'Амбрицци или Инделикато не наставили тебе «жучков»?

Вопрос Гарибальди застал Полетти врасплох. Гарибальди торжествующе улыбнулся и облизал полные чувственные губы.

— Зачем ты его пугаешь? — сказал Антонелли. — Все нормально, Полетти. Продолжай.

— Просто я хотел сказать, то, что мы только что слышали, напоминает безумные бредни времен Иоанна XXIII. Он тоже собирался все реформировать. Собирался лишить Церковь господства в мире, силы и богатства. Вряд ли стоит напоминать, какие действия нам пришлось предпринять тогда. Малоприятная была задача. Слава богу, я тогда еще не был кардиналом...

— Счастливчик, — пробормотал Вецца. — Убийства, вот что тогда...

— А вот я застал Иоанна Павла I, — перебил его Полетти. — Бедняга, его полностью дезориентировали, и сколько глупостей он натворил.

— Ладно, это все в прошлом, — проворочал Вецца. — Что вы предлагаете? Наверное, опять убийства. Кровь, кровь, повсюду жажда крови. — Казалось, он говорит сам с собой. — Но Каллистий умирает... Зачем совершать убийство? Достаточно подождать несколько часов или дней. Тогда и придет наше время.

С минуту-другую в библиотеке стояла тишина. Кардиналы сидели, опустив головы, и избегали встречаться взглядами.

И вот наконец тишину прорезал пронзительный и скрипучий голос Оттавиани. Точно острым ножом скребли по стеклу.

— Речь теперь не о Каллистии, Господь да облегчит ему страдания, — сказал он. — А вот наш Святой Джек пребывает в самом добром здравии...

* * *

Отец О'Нил приехал к Дрискилам к вечеру, когда вокруг начали сгущаться серые сумерки. Хью Дрискил позвонил ему сам. Голос у него звучал слабовато, но по интонации Персик понял, что старик не так плох, как он предполагал. Дрискил сказал, что находится дома вот уже двое суток и близок к умопомешательству. Ему одиноко, ему нужна компания, он хочет, чтоб Персик побыл с ним какое-то время. И еще он хотел поделиться с ним какими-то соображениями, но отказался говорить об этом по телефону.

Дверь отворила Маргарет Кордер, личная секретарша и надежный щит Хью от всего внешнего мира. За ее спиной высилась сиделка, богатырского телосложения женщина в ослепительно белом халате, настороженно косившаяся время от времени на дверь в Длинную залу.

— О святой отец, — тихо произнесла Маргарет, — боюсь, он ведет себя не самым лучшим образом. Думаю, ему нужна мужская компания, но все его обычные посетители настолько поглощены работой... Словом, вы как раз то, что ему сейчас нужно. Чтобы было с кем поговорить, а не продолжать управлять миром, ну, вы меня понимаете. А нашу бедную няню он вообще к себе не пускает. В буквальном смысле. Он не в самой лучшей форме, но, уверяю, сил у него достаточно, чтоб устроить сущий ад и полностью отравить нам существование. — Персик помог секретарше надеть норковое манто, зарплата вполне позволяла ей купить такую роскошную вещь. — Я буду в «Нассау Инн». Практически все время там.

— Вы просто сокровище, — с улыбкой заметил Персик.

— Для меня это каникулы, падре. Я привыкла работать. И чем была вынуждена заниматься весь сегодняшний день?...

— Ах, мисс Кордер! Вы, должно быть, знаете уйму всяких секретов. Просто удивительно, как это до сих пор вас еще не похитили!

— Падре!

— Да я просто пошутил. Он что, действительно так несносен?

— Вы только с ним не спорьте. — Она вздохнула. — Выпивка, сигары, тут мы не можем его остановить. А когда попробовали, лицо покраснело, так и налилось кровью, и мы испугались, не дай бог, еще удар хватит. А это хуже сигар и выпивки. Сестра Уордл будет поблизости, или здесь, в холле, или на кухне, так что если что понадобится, зовите. А как связаться со мной, вы знаете. Закажу ужин в номер, возьму хорошую книжку. Вы когда-нибудь читали книги отца Данна?

— Да, конечно. Ведь он мой друг.

— Я его просто обожаю! Что за изощренный, изобретательный ум! И потом, как может священник так много знать о сексе?

Персик покраснел и стал похож на шестнадцатилетнего юнца.

— Сила воображения делает порой чудеса. Иного объяснения у меня нет.

— Ну, надеюсь, у вас тут будет все в порядке.

* * *

Лицо у Хью Дрискила осунулось. Морщины в уголках глаз стали глубже. Когда Персик приблизился к дивану, он отложил в сторону один из альбомов для фотографий в темно-зеленом кожаном переплете. Персик мельком успел заметить лицо Вэл. Цветной снимок теннисного корта, стройные и загорелые ее ноги, коротенькая юбочка вздулась от ветра, и видны маленькие белые трусики. Она улыбалась и щурилась, прикрыв ладонью глаза от солнца. Двадцать... да нет, двадцать пять лет тому назад. Невыразимо больно было думать о том, что ее уже нет в живых.

— Присаживайтесь, святой отец. Хотите выпить? Угощайтесь. — На журнальном столике стояли бутылка виски «Лэфройг», графин с водой, серебряное ведерко со льдом. — Смешивайте по вкусу, не стесняйтесь. Я намерен подержать вас у себя. Будете выслушивать мои жалобы о том, какой печальный оборот приняли события к концу жизни. И мне плесните чуток. Что-то в горле пересохло. — Он наблюдал за тем, как Персик смешал себе в бокале виски со льдом, затем налил и ему, в тяжелый граненый стакан. — Врачи, сестры, это совершенно чудовищное существо, что находится сейчас в доме, — они обращаются со мной так, словно я умираю. Да какая, черт возьми, разница, когда это случится? Маргарет по природе своей спасительница жизней. И все, как вы могли заметить, идет не самым лучшим образом... Скажу более того, жить, по-моему, вообще не стоит. Просто надо доделать несколько вещей, перед тем как уйду. О Господи, Персик, куда только девается время? Просто тает, сжимается, и все. Типичные жалобы каждого умирающего. Ладно, чему быть, того не миновать. Дочь моя мертва. Меня пытаются убедить, что в этом замешана Церковь. Сын вообще бог знает где, разоблачает Церковь и выставляет себя на посмешище... У меня, знаете ли, есть друзья в Риме, время от времени получаю от них весточки. Да... — Слова он произносил немного невнятно, глотая слоги. Впрочем, Персика удивило другое. Никогда прежде Хью Дрискил не был столь многословен. Просто поток сознания. Он всегда был молчалив, любил выражаться кратко и эмоций при этом не выказывал. На старике был темно-красный халат с синим кантом и синими же инициалами на нагрудном кармане. Он приподнял стакан, в нем звякнули кубики льда, и жестом указал в дальний конец комнаты, в сторону холла, где несла дежурство сестра Уордл. — Она меня боится. Понимает, кто я. Бедняжка. Я был с ней груб. Сказал, что ей не мешало бы побриться. Сам не понимаю, что это на меня нашло...

— Она может воспользоваться одноразовым станком, — заметил Персик.

Хью Дрискил расхохотался глухим хрипловатым смехом.

— О Господи, Персик! Не обижайтесь, но мне кажется, Бог создал вас не для духовного сана.

— Другие тоже иногда так говорят.

— Вы невинная душа. Неважный материал для священника. Зато человек хороший. Вы очень хороший, добрый человек. Дочь вас любила... вы были таким славным мальчиком. Скажите, а вы любили Вэл?

— Да, любил.

— Что ж, все сходится. Она мне говорила то же самое. И еще говорила, что вам можно доверять...

— Когда говорила, сэр?

— Сэр? Какой еще сэр? Перестаньте, Персик. Говорила во время последнего нашего разговора. Перед тем, как погибла.

— Правда?

Хью Дрискил рассматривал снимок девочки, щурившейся на солнце. Потом стал медленно переворачивать страницы. Перед Персиком проходила вся история семьи, только вверх ногами. — А вот и вы. Стоите под новогодней елкой рядом с Вэл... счастливые то были дни... Нам ведь не дано предвидеть свое будущее, верно, отец?

— Если бы мы могли, — заметил Персик, — то никогда бы не были счастливы.

— А вот и моя жена. Здесь она с кардиналом Спеллманом... незадолго до своей смерти. Вот уж несчастная была женщина, моя Мэри. Впрочем, вы ведь ее знали...

— Ну, нельзя сказать, что знал. Я был тогда еще слишком молод. И переехал сюда уже... после.

— Да, верно. Так о чем это я? Если честно, вы немного потеряли. Мэри была со странностями. Никогда не умела правильно обращаться с детьми... И еще знаете что? Я как-то плохо помню ее лицо. Мне должно быть стыдно, верно? Да, конечно, последнее время с памятью у меня не очень. Но суть в том, что память далеко не всегда является желанной гостьей. К примеру, мне вроде бы говорили, что Папа того гляди сыграет в ящик...