Ассасины

Заметив удивление у меня на лице, пояснил: — Здесь мы нашли тело одного из наших старожилов. Сам я говорил с ним редко, но старик был болтлив, прямо как глупая баба. А как-то утром вдруг исчез. Прошло несколько дней, я знал, что ушел он умирать... хотел дать ему время умереть, как он решил, в одиночестве, в пустыне... До этого он без конца болтал о каких-то зеленых полях. Уверен, умирая, он воображал, что находится среди этих полей. А потом его нашла собака... примерно вот здесь. Пристроился в песке за дюной и умер. То был его выбор. А мы уважаем свободный выбор человека. Собака нашла его полузасыпанным песком, вверх торчала одна рука, вместо креста на надгробии. Ну и вот сегодня мы его хоронили. Вы видели... — Он почесал собаку за ухом, потом потрепал по тощей, изъеденной мухами холке. — Почему он решил умереть именно так? Не знаю. Наверное, на то была воля Божья. Ему еще повезло, мистер Дрискил, у него была хорошая смерть...

Затем он проводил меня до кельи, где жил умерший в пустыне монах, зажег свечу. Тени затанцевали на стенах этой крошечной каморки. Над узкой койкой — деревянный крест, все кругом пропиталось запахом песка и ночи. В изножье лежало аккуратно сложенное одеяло. Аббат огляделся.

— Не самый роскошный номер, но вам здесь будет удобно, мистер Дрискил.

Он уже собрался выйти, когда я сказал:

— Еще один вопрос. Просто вдруг пришло в голову. О еще одном человеке, который мог приходить к вам сюда. Время от времени возвращаться, потом уходить снова...

— Да?

— Имени его не знаю. Не знаю также, священник он или монах. А может, просто торговец, как Лебек. Но вы должны были бы его запомнить. Ему под семьдесят или около того, высокий, спортивный, несмотря на возраст. Носит очки в золотой оправе, а волосы серебристые, зачесаны назад... И еще глаза, такие странные, кажутся бездонными, как колодец...

Аббат стоял в дверях, пламя свечи отбрасывало блики на резкие черты лица. Он тоже был человеком крепким, да и по возрасту примерно подходил. И еще от него тоже веяло каким-то безвременьем. Я ждал, смотрел на него, видел, как паук, проползавший по стене, вдруг замер, точно прислушиваясь.

— Да, — сказал он после паузы. — Я видел здесь этого человека. Брат Август... но больше я о нем ничего не знаю. Если вообще это тот самый человек. Он прожил здесь довольно долго, два или три года, а для здешних суровых условий это срок. Говорил мало. Почти все время проводил в молитвах. А потом вдруг в один прекрасный день разбойник, который привозит нам припасы на своем грузовике, этот шут гороховый, вдруг доставляет письмо брату Августу... явление для здешних мест просто неслыханное, понимаете? Письмо, и не откуда-нибудь там, а из Рима! И на следующий же день брат Август уезжает с нашим разбойником на грузовике. — Он пожал плечами.

— Интересно, об одном и том же человеке идет речь?...

— Внешность у него была яркая, запоминающаяся, — ответил аббат. — А так... Бог его знает. Он не был похож ни на одного из наших. Не истязал себя, напротив, казалось, готовился к какому-то серьезному физическому испытанию. Удивительно сильный и спортивный мужчина, и такой обходительный. И образованный тоже. Иногда целыми днями пропадал в пустыне, потом возвращался и никак это не объяснял. Приходил свежий, бодрый, казалось, его ничто не может сломать или изнурить... Человек без человеческих слабостей...

— Да, брат Август, — задумчиво протянул я. — Это он. Я просто уверен, это он. — Новость о том, что убийцу зовут братом Августом и что он бывал здесь, застигла меня врасплох. Потрясла и одновременно обрадовала. Теперь я хоть что-то знаю об этом человеке с острым, как бритва, ножом. — И когда примерно он отсюда уехал?

— Время... — пробормотал аббат. — Два года тому назад, кажется, так. — И он снова небрежно пожал плечами, давая понять, что такие мелочи, как время, мало его занимают.

* * *

Я лежал без сна, в голове неустанно вертелась одна и та же мысль. Теперь я хоть что-то знаю о нем. Завесу тайны удалось приподнять. Брат Август... Два года в этом аду, потом его вдруг вызывают в Рим... и поручают особое задание. А два года спустя моя сестра и Локхарт погибают.

Двухгодичное путешествие из Инферно в Нью-Йорк и Принстон. Я смертельно устал, но продолжал перебирать все эти крохи информации в надежде отыскать хоть какие-то улики против убийцы. Я слишком устал и был слишком потрясен всей этой историей, нити которой сплетались в страшный и причудливый гобелен. И еще надо было разобраться, что именно изображено на этом гобелене. Но упорядочить всю эту гору разрозненных фактов и предположений тоже не было сил. В конце концов я все же провалился ненадолго в глубокий сон и выкарабкивался из него медленно, дрожа всем телом под тонким одеялом. Спина отчаянно ныла после соприкосновения с жесткой деревянной койкой. Я осторожно повернулся на бок, пытаясь устроиться поудобнее и не повредить при этом повязку. Глаза открывать не хотелось. А потом вдруг показалось, что я слышу какой-то звук. Шорох доносился с земляного пола. В пустыне полно разных опасных для человека существ, может, в келью заползла змея? Мне стало не по себе. Если придется встать, я могу наступить на нее. Шорох тут же прекратился, словно непонятное существо догадалось, что я учуял его присутствие. В келье было темно, как в колодце. Лишь через крохотную щелочку в стене просачивался луч лунного света, я широко открыл глаза, но освещения оказалось недостаточно. Потом глаза немного освоились, и я разглядел занавеску на двери.

А потом вдруг учуял, вернее, унюхал что-то. Или кого-то.

И мелкие волоски на руках и груди встали дыбом.

В келье, кроме меня, еще кто-то есть!

Я прислушался и различил слабое дыхание. Дыхание человека, который старался не издавать ни звука. Запах пропитанной потом одежды стал еще сильней. Дыхание участилось. Он на меня надвигался. Вот луч лунного света пересекла чья-то тень. Я лежал на спине, замерев, как мышка. Во сне и наяву меня преследовал один и тот же кошмар: рука с зажатым в ней сверкающим острым лезвием...

— Я держу тебя на мушке, — произнес я хриплым дрожащим голосом. И все тут же прекратилось: шорох, дыхание. Остался лишь запах. Я боялся чего-то безликого и безымянного, а оказалось, это тот же священник, он пришел прикончить меня. Следил за мной все это время, шел по пятам. — Только попробуй тронуть меня, ублюдок, и ты покойник!... — Я пытался бороться за свою жизнь. Боже, как глупо!...

— Это я, брат Тимоти, — донесся до меня нервный шепот. — Я вам спину перевязывал... вы не должны меня бояться. Пожалуйста, опустите пистолет. У меня тут свечка. Можно зажечь? Я должен поговорить с вами.

Я услышал, как о коробок чиркнула спичка, пламя осветило лицо, находившееся в нескольких футах от меня. Большое добродушное лицо. Брат Тимоти улыбнулся, двойной подбородок стекал на грудь, как тесто. Я вытащил из-под одеяла руку, выставил один палец, прицелился в него:

— Пиф-паф, пиф-паф!

Он хохотнул, но как-то неуверенно, как человек, который разучился смеяться по-настоящему. И улыбка его погасла. Свеча разгоралась все ярче. Только сейчас я понял, как соскучился по огню и свету.

— Чем могу помочь? — спросил я. — Следует признать, вы до смерти меня перепугали.

— Просто хотел повидаться с вами без свидетелей. Аббату бы это не понравилось. Но я должен... Я должен рассказать вам то, чего еще никому не говорил, даже ему. Я слышал, как вы рассказывали ему историю человека по имени Лебек, видел его на снимке... И понял, что должен рассказать вам... о том, что видел. — Он тяжело дышал, лицо блестело от пота, несмотря на то, что в келье было холодно. Потом он приблизился в двери, отодвинул занавеску, выглянул, затем вернулся ко мне. — Он везде, — извиняющимся тоном заметил он. — Все видит, все слышит. О нашем аббате ходят целые легенды, говорят, будто он наделен даром ясновидения... нет, все это, конечно, ерунда, досужие сплетни. И все же мне страшно хотелось бы понять, что он за человек, — мечтательно добавил он и вернулся к делам насущным. — Времени терять нельзя. — Он отер пот со лба широким рукавом сутаны и выжидательно уставился на меня светлыми маленькими глазками.

— Продолжайте, — сказал я и поплотней укутался в одеяло.

— Этот Лебек, я его видел. Он сейчас в пустыне. Могу отвести вас туда. Сами посмотрите.

Мы вышли в коридор и прошли мимо келий, где стонали, похрапывали и бормотали во сне монахи. Луна заливала пустыню ледяным ярко-голубым светом. Но ветер не стихал, продолжал сдувать с гребней дюн песок, который царапал кожу на лице, лез в глаза. За воротами маячил огромный призрак танка, отбрасывающий длинную тень дулом пушки.

Тимоти быстро шагал впереди, он наловчился ходить по песку. Я еле поспевал следом, не спуская глаз с его широкой спины. Шел, опустив голову, за моим проводником и изо всех сил притворялся, что спина ничуточки не болит. Мы прошли мимо хилых пальмовых деревьев, затем продолжили свой путь по тропинке, причудливо вьющейся между дюнами. Примерно через полчаса Тимоти остановился и указал рукой:

— Вот там, в низине, за тем холмом. Сейчас отведу вас прямиком к нему.

И вот мы поднялись на гребень высокой дюны, и я увидел... самолет. Тот самый, что видел на снимке в кабинете Лебека. Казалось, он выкован изо льда и серебра, это отливали в лунном свете замерзшие испарения. Лебека я не видел. Да и что ему делать здесь, в пустыне, когда можно было остаться в монастыре? Тимоти спустился вниз и остановился возле самолета. Положил руку на крыло. А потом жестом поманил меня к себе и еще выкрикнул что-то, вот только я не расслышал из-за ветра, что именно.

Я стал спускаться с дюны и вдруг увидел Лебека. Он сидел на песке, привалившись спиной к носовой части корпуса. И не обращал на нас ни малейшего внимания. Стояла ночь, наверное, он просто спал, а все звуки уносил прочь ветер.

И только когда Тимоти подошел к Лебеку вплотную, указал на него рукой, а потом знаками велел мне поторапливаться, я понял: здесь что-то не так.

Обойдя крыло, я вдруг увидел, что голова Лебека находится под каким-то странным углом. А в виске зияет черная дырка, напоминающая миниатюрный кратер с углублением. На песке, рядом с рукой, валяется маленький пистолет 22-го калибра. Рот удивленно приоткрыт в форме буквы "о". И из этого рта выползают какие-то насекомые, обитатели пустыни. Затем мне вдруг показалось, что отверстие от пули двигается. Но то был обман зрения, там тоже скопились насекомые, явившиеся полакомиться кровью. Тело уже начало раздуваться. Ничего хорошего не может произойти с телом, пролежавшим на солнцепеке день или два. Шиньон слегка съехал набок, наверное, из-за выстрела.

Я наклонился, подобрал пистолет, сунул его в карман куртки.

Тимоти нашел тело чуть раньше тем же днем, но ему пришлось вернуться в монастырь на похороны, а после — заниматься моей раной, да и весь остаток дня он тоже был занят.

— Ваш друг положил конец всем своим печалям, — сказал брат Тимоти. — Должно быть, у него были серьезные неприятности. Однако доброму католику так поступать не к лицу... Грех это, большой грех... Я должен отнести тело в монастырь. — Он наклонился, ухватился за лацканы пиджака, что был на трупе.

— Лично я его прекрасно понимаю, — заметил я. — Он дошел до ручки. И вообще, лучше вам прийти за телом завтра и прихватить с собой кого-нибудь еще. И положить его в мешок, иначе от тела здесь вообще ничего не останется.

— Вы правы. — Он согласно качнул большой своей головой. — А потом его и похороним.

— Как насчет того, чтобы уведомить его дочь?

— У него есть дочь? — Брат Тимоти возвел задумчивый взор к луне. — Ну, не знаю. Пусть аббат сам решает.

Обратно мы шли гораздо медленнее. Одна из собак проснулась и облаяла нас, а потом принялась бегать кругами, принюхиваясь к ночному воздуху. Я видел ее и все окружающее словно в тумане. Перед глазами стояла черная дыра от пули в голове Лебека и прилипший к ране длинный черный волос...

— Брат Тимоти...

— Да, мистер Дрискил?

— Это я убил того человека.

— Вы?...

— Убил его, как если бы приставил ствол пистолета к виску и нажал на спуск. Я стал навязчивым его кошмаром, я напомнил обо всех его ужасных грехах, которые стали его преследовать. Во мне сконцентрировались все его грехи и страхи... Я стал для него возмездием с небес, и он, как безумный, бросился в пустыню, возможно, искать здесь успокоения. А потом сел, заглянул своей судьбе прямо в глаза и понял: у него только один выход. Только так можно избавиться от всего этого...

— Он был ужасным человеком, да?

— Да нет, ничуть не ужасным.

— Будет теперь вечно гореть в аду, бедолага.

— Ты всерьез веришь во все это, Тимоти?

— Так меня учили.

— Но сам-то ты веришь в это или нет?

— А вы верите в то, что убили его?

— Да. Верю. Я его убил.

— Ну а лично я считаю, что гореть ему в аду.

— Тогда, получается, это вопрос веры?

— Веры. Именно. Человек, убивший себя, будет вечно гореть в адском пламени.

Позже я мог бы уснуть, но не получалось. Какая-то бесконечная выдалась ночь. Я снова перебирал в памяти все события последних дней и, как ни старался, приходил все к тому же неутешительному выводу. Если бы не я, этот несчастный был бы сейчас жив. Возможно, во мне вдруг заговорила совесть католика. Я думал о сестре Элизабет, о том, как она обманула мое доверие, но сейчас этот поступок не казался столь уж ужасным. Ведь она, в отличие от некоторых, никого не убивала. Последней моей мыслью было: страшно хочется рассказать ей обо всем. И об этой ночи — тоже.

Мне хотелось, чтобы она выслушала мою исповедь.

* * *

Я поджидал Абдулу у дороги. И вот заметил сперва в отдалении облачко пыли, затем услышал визги и хрипы его совершенно инфернальной машины, наконец появилась она сама. Солнце палило немилосердно. Там, где я стоял со своей сумкой, прикрывая глаза ладонью и всматриваясь вдаль, не было ни клочка тени. Последние двадцать четыре часа не прошли даром. И еще я чувствовал себя словно прокаженным. Ни один монах не попрощался со мной даже брат Тимоти не пришел. Я понимал, что обижаться на этих людей просто глупо, такой уж они выбрали путь, но все равно уезжать в одиночестве было как-то грустно. И вот я бросил последний взгляд на это забытое Богом и людьми место, подумал, что однажды оно может просто испариться под этими палящими лучами солнца и никто не будет оплакивать ни его, ни людей, что нашли здесь прибежище. А затем влез в кабину грузовика, где с сигарой в уголке рта уже поджидал меня ухмыляющийся во весь рот Абдула, демонстрируя неровные песочного цвета остатки зубов.

Вздымая тучи песка и пыли, ныряя по ухабам и дюнам, точно утлая лодчонка по волнам бурного моря, грузовик мчался вперед. А я тем временем расспрашивал Абдулу, помнит ли он человека по имени брат Август. И даже описал его внешность. Абдула кивнул, потом смачно сплюнул и намекнул, что даром на этом свете ничего не бывает. И что уж определенно, информация не входит в число бесплатных услуг. Я дал ему несколько купюр, он засунул их в карман рубашки и сказал, что я настоящий друг. На нем была старенькая изношенная рубашка цвета хаки и соломенная шляпа, тулью которой украшала дырка, напоминающая входное отверстие от пули. Затем он захохотал, точно завзятый бандит, и почесал ладонью потную подмышку, едва не потеряв при этом контроль над управлением.

А потом сказал, что прекрасно помнит мужчину с серебряными волосами. Он отвез его в деревню на берегу Средиземного моря и оставил там. И с тех пор ни разу не видел. Выходит, я напрасно потратил деньги. Но это неважно. Я уже знал о брате Августе самое главное. Знал, что он получает приказы из Рима.

5

Ознакомившись со всеми ужасами дома Веспасиано Себастьяно, с подробностями захвата и уничтожения тосканского монастыря, где обитали наемные убийцы, сестра Элизабет утратила всякое желание возвращаться к изучению фондов по выборам венецианских нунциев. Скучное, угнетающее, изобилующее кровавыми подробностями чтение. От него развивалась клаустрофобия. И она уже начала подумывать над новым подходом в изучении секретных архивов, как вдруг обнаружила среди своих бумаг листок из папки Вэл, исписанный какими-то буквами — как ей показалось, простым, но непонятным шифром. До сих пор она просто не обращала на эти надписи внимания.

СА БВ IV ЮЗ. СК. ПБФ

Элизабет переписала эти буквы на чистый листок бумаги, потом еще раз и еще, пытаясь представить себя на месте Вэл. Что она имела в виду? Элизабет заснула с этими мыслями, с ними же и проснулась, странные буквы не выходили из головы. Как телефонный номер возлюбленного, который намертво впечатывается в память. При этой мысли она улыбнулась и вспомнила давнего своего поклонника из колледжа. Она вполне могла представить его на месте одного из принцев времен Ренессанса, о которых столько прочла за последнее время. Но все это было дело прошлое, все давным-давно кончилось. Ушло в историю.

По дороге к Ватикану она продолжала размышлять над шифром.

Допустим, «СА» означает «секретные архивы». Тогда понятно, что могут означать две следующие буквы, «БВ».

Она зашла к перфекту, монсеньеру Петрелле, и попросила проводить ее в Башню Ветров.

Когда они оказались в комнате со знаками Зодиака на полу, Петрелла нервно оглядел шкафы и заметил:

— Надеюсь, вы понимаете, это не в наших правилах — оставлять здесь человека рыться во всех этих бумагах. Прежде такого никогда не бывало. Но ради сестры Валентины можно сделать исключение. Она очень дружила с покойным мистером Локхартом... — Он красноречиво пожал плечами. — А сам господин Локхарт, он так много сделал для наших архивов. Придется, сестра, сделать исключение и для вас.

— Отныне я ваш должник, монсеньер. А Вэл проводила здесь много времени?

— Да вроде бы да. Как это она говорила? Ах, да, вспомнил. Что напала здесь на настоящую золотую жилу.

— Тогда буду разрабатывать ее, монсеньер. Если, конечно, найду.

Монсеньер Петрелла слабо улыбнулся и кивнул.

Оставшись одна, Элизабет оглядывала помещение, пытаясь расшифровать остальную часть кода. Возможно, Башня Ветров здесь вовсе ни при чем. А может, напротив...

Нигде не было видно римской цифры IV, третьего сокращения в этом странном ряду. Это ее смутило. Возможно, четвертый книжный шкаф? Но откуда прикажете считать, откуда четвертый? Чтобы понять это, надо найти первый...

Она провела несколько часов, перебирая папки с документами. Все напрасно. Она вспотела, насквозь пропиталась пылью и уже была близка к отчаянию. Возможно, предположение было неверным с самого начала. Интересно, что удалось откопать Бену Дрискилу, отправившемуся по следам Вэл в Александрию? Одно можно сказать наверняка — задание у него более веселое. Хотя, с другой стороны, какое там веселье?... Человек после такого тяжелого ранения... Стоп, сказала она себе, выброси его из головы!

И она продолжила перебирать бумажки, даже не понимая толком, что именно ищет. Потом поняла: assassini. Вот ее цель, именно отсюда следует танцевать. Наемные убийцы и пятеро мертвецов из списка Вэл. Пятеро убиты, один пока что еще жив. Эрих Кесслер. С чего это Вэл решила, что он должен умереть следующим?

Она бесцельно пролистывала содержимое папок, проглядывала листки и обрывки бумаги, надеясь отыскать в них хотя бы упоминание, хотя бы одно слово о наемных убийцах. И в глубине души понимала: все это напрасный труд. Просто не хотелось сдаваться вот так, сразу. Ну, ладно, еще несколько напрасно потраченных дней, и что с того? Мир не перестанет вертеться.

Она поднялась, отряхнулась, как, должно быть, отряхивалась Вэл, потом подошла к окну, откуда открывался вид на Ватикан. И вдруг поняла, что забыла, какой сегодня день недели, что даже не помнит, посещала ли она мессу несколько часов тому назад или то было вчера. В этом она была похожа на Вэл, могла уйти в работу с головой, и весь остальной мир просто переставал для нее существовать.

Она работала так всегда, еще с малолетства. Работа всегда превалировала над всей остальной жизнью. Впрочем, Вэл всегда удавалось достичь большего. Она была более амбициозна в том, что касалось карьеры, мало того, она находила время крутить роман с Кёртисом Локхартом. Но то была жизнь Вэл. Стоя у окна, Элизабет ощущала на лице приятное дуновение ветерка, теплые лучи солнца ласкали кожу. Она не Вэл. Она не может жить жизнью Вэл, так же как и Вэл не могла бы жить ее жизнью. Она сама поставила себе барьеры и ограничения в этой жизни и старалась не выходить за их рамки... И тут вдруг она решила взглянуть на код Вэл под другим углом.

Забыть на время о буквах или цифре IV. Займемся «ЮЗ». Единственное, что приходило в голову, так это сокращение от «юго-запад». А комната-башня была сориентирована по знакам Зодиака и компасу. Определив направление, Элизабет дошла до юго-западного угла. Там, зажатый между массивными книжными шкафами, виднелся небольшой кожаный сундучок с ремнями. Непременная принадлежность щеголя-путешественника девятнадцатого века, в таких сундучках перевозили шляпы с высокой тульей. Так, «СК» — значит «сундук». Вэл!...

Теперь «ПБФ».

Она расстегнула застежки на ремнях, осторожно приподняла кожаную крышку.

Там, аккуратно упакованная в картонную коробку, лежала рукопись-оригинал известного труда Прайса Бейдел-Фаулера «Власть Экклезиаста и политика», написанного в 1934 году. Труд пролежал здесь полвека и даже не был занесен в каталоги, неким непостижимым образом ускользнул из сетей «столетнего правила». Кто-то засунул его в неприметный сундучок, и вот он пылился между шкафами в дальнем углу комнаты, ожидая, что в некоем далеком будущем его отыщет здесь какой-нибудь дотошный ученый или же еще не родившийся хранитель.

Элизабет опустилась на колени, достала рукопись, долго смотрела на имя автора на титульном листе. Прайс Бейдел-Фаулер. ПБФ. Убит на ферме неподалеку от Бата всего шесть месяцев тому назад. Один из пятерых...

В верхней части титульного листа было напечатано имя автора. Под ним располагалась вторая надпись: «Бат — Англия». К нему было подколото еще два листка бумаги.

На первом листке стояла дата: 4 января 1931 года. Это было письмо, адресованное Папе Пию XI. Вполне заурядное благодарственное письмо, где автор выражал глубокую признательность его святейшеству «за доступ к некоторым материалам, которые до сих пор оставались неизвестны ученым».

Второе письмо, датированное 28 марта 1948 года, было адресовано уже Папе Пию XII. И там говорилось, что «автор находится буквально в каком-то шаге-двух от завершения второго тома столь важного для него труда. Вам, Ваше святейшество, известно, что в нем мне пришлось затронуть столь деликатную тему, как использование в прошлом Церковью наемных убийц для достижения своих целей. И я очень ценю Вашу откровенность в обсуждении столь противоречивых вопросов в наших приватных беседах. Я также вполне согласен с Вами в том, что к этой проблеме следует подходить с особой осторожностью, пусть даже мы и обсуждаем ее сегодня. Умеренность и осторожность необходимы здесь в той же степени, как и при рассмотрении связи Церкви с Бенито Муссолини. Могу лишь надеяться, Ваше святейшество, что Вы, с присущей Вам мудростью, равно можете понять и мою заинтересованность во всех этих исследованиях».

Оба эти письма были окном в прошлое. Совершенно завороженная столь многообещающим началом, Элизабет начала читать саму рукопись. Она торопилась, нервничала, быстро пробегала глазами каждую страницу и лишь в конце нашла это. Бейдел-Фаулер писал следующее:

"Об ассасинах известно мало, а задокументировано еще меньше. Они населяют лишь самые мрачные и малоизвестные главы средневековой истории и Ренессанса, точно бродячие псы сегодняшнего Рима, наводнившие окраины города и якобы временами не брезгующие даже человеческой плотью. Так и ассасины некогда «пожирали» неверных, колеблющихся, медлительных или же тех, чье бесстрашие происходило из ошибочной веры в собственную неуязвимость.

Кое-кто из этих разбойников и головорезов давал пожизненный обет верности папам; эти люди были наемными убийцами пап, но письменные свидетельства невероятно скудны, несмотря на все усилия нынешней Церкви поднять их из прошлого. Ходят слухи, что документальные свидетельства запрятаны где-то в заброшенных и отдаленных монастырях, зарыты глубоко в землю, и на моей памяти не было случая, чтоб хотя бы один из них был найден и предан гласности.

Считается, что наемные убийцы начали появляться в тот период, когда Церковь, соблюдая полную секретность, принялась строить, а затем укреплять владения папства. Во время кровавого и продажного правления таких пап, как Сикстий IV, Иннокентий VIII, и, наконец, Папы Александра VI, отца Цезаря Борджиа, ассасины просто процветали, подвергали пыткам и убивали политических врагов института папства, причем не только в Риме, но и в самых окраинных, отдаленных от центра, городах Италии.

Свою гнусную работу они осуществляли с помощью яда, кинжала, иногда просто душили жертву. В число жертв входили такие известные в Риме фамилии, как Орсини и Колонна, пытавшиеся подорвать авторитет Церкви с тем, чтоб увеличить свою власть и влияние. Обе семьи были вырезаны наемными убийцами под корень — мужчины, женщины и дети, — а немногие оставшиеся родственники этих знатных фамилий предпочли бегство ради спасения собственной жизни.

Многие считают ассасинов самой страшной, безжалостной и фанатично преданной Церкви тайной организацией, когда-либо существовавшей в западной культуре. Эти люди готовы были рискнуть чем угодно, служа Папе. Их не стоит путать как с обычными уличными разбойниками, что наводняли Рим в те времена, так и с наемными убийцами, которых нанимали за небольшую плату представители низших сословий, чтобы уладить какие-то свои личные и финансовые проблемы. Ассасины были сделаны из качественно иного материала; многие были выходцами из знатных семей, порой даже герцогских; имелись среди них и представители духовенства, исполнявшие страшную свою работу с бесстрашием и непринужденностью, потому как считали, что действуют исключительно на благо Церкви.

Говорят, что одним из самых рьяных ассасинов был не кто иной, как незаконнорожденный сын Людовика Сфорцы, одного из видных государственных деятелей Милана. В ту пору многие итальянские города равнялись на Рим, оказывали финансовую помощь, в том числе и на содержание наемных убийц, но все это делалось в абсолютной секретности. Зачастую ассасины являлись незаконнорожденными детьми знатных граждан, попадались среди них и вторые или третьи сыновья из благородных семей. Зачастую для выполнения своих заданий они обращались за помощью к священникам. И ряды их быстро и неуклонно росли. Папскую власть следовало защищать любой ценой.

Не один Цезарь Борджиа разъезжал ночами по улицам Рима вместе с вооруженными своими охранниками и чинил кровавую расправу над неугодными Церкви. Многие в ту пору следовали его примеру.

В период правления Папы Юлия II, человека сострадательного и поглощенного идеями объединения, влияние ассасинов начало ослабевать. Они стали уходить в тень, расползаться по щелям и закоулкам истории. Затаились на несколько веков и предпринимали лишь спорадические вылазки, в те моменты, когда, как им казалось, Церкви грозил раскол.

Активизировались и всплыли на поверхность они во времена инквизиции, в центральной Италии. Одного упоминания об ассасинах было достаточно, чтобы вселить страх во всех врагов папской политики.

А потом, после того как инквизиция прошлась по еретикам кровавым мечом, они вдруг исчезли. Снова ускользнули, бесследно растворились в тех же темных закоулках, откуда пришли, затаились в мрачных тайных убежищах и ждут своего часа".

Ничего больше о наемных убийцах Церкви, кроме этого краткого резюме, Элизабет во второй части рукописи найти не удалось. Оценки и подход Бейдел-Фаулера можно было, конечно, поставить под сомнение, равно как и труды многих других историков Церкви. Впрочем, история христианской Церкви по самой природе своей весьма запутанна и противоречива, в ней присутствует немало искажений, продиктованных завистью, местью, многовековой враждой отдельных семей. Элизабет с трудом представляла чтобы Цезарь Борджиа мог носиться по ночным улицам Рима, обуянный жаждой крови, она всегда считала этого человека одним из самых цивилизованных и талантливых людей своего времени. Похоже, что Бейдел-Фаулер оказался под влиянием весьма критичной по отношению к Италии испанской прессы. Уж лучше по-прежнему считать Цезаря образцом принца макиавеллевского толка.

Впрочем, особого значения это не имело.

Ее взволновало другое: сама возможность существования assassini в наши дни.

Пролистав рукопись до последней страницы, она нашла еще один листок бумаги с заметками Бейдел-Фаулера, исписанный чернилами, четкими, почти печатными буквами. Тоже шифр своего рода, но общий подтекст был ясен.

"1949.

Как много их там было? Все мертвы? НЕТ!

Действия во время войны.

Саймон лидер?

Заговор Пия...

Преданы кем?..."

Сердце Элизабет бешено билось. Какое-то время она сидела неподвижно, пытаясь унять волнение. Что означают эти записи, пока неясно, но ощущение возникло такое, будто она со всех сторон окружена этими ассасинами. Вэл тоже прочла эту страничку. В том нет сомнений.

Теперь главное — остаться в живых. Ее затянуло в страшный водоворот, в темный омут, где священников нанимали для свершения убийств. Выходит, Данн был прав, утверждая, что клочок черного дождевика принадлежит священнику. Человеку, убившему Вэл, который затем возник из ночи, чтобы убить Бена. Он действительно мог быть священником, а не человеком, переодевшимся в него! Бейдел-Фаулер верил в существование этих людей, Вэл тоже знала, и вот теперь Элизабет почти физически ощущала их присутствие рядом, чувствовала, как они подгоняют ее, как стараются помочь на этом опасном пути. Чувство родства было вполне реальным, казалось почти священным.

Она скопировала все эти заметки Бейдел-Фаулера.

А потом сидела тихо и неподвижно, прислушиваясь к урчанию вентиляционной системы, к шороху бесчисленных страниц от слабого сквозняка, к самому пульсу секретных архивов.

Бейдел-Фаулера убили за то, что он знал о наемных убийцах. И труды всей его жизни сгорели в огне. Нет, досточтимый сэр, они не сгинули, не погибли, ни в 1949-м, ни сейчас. Именно это «сейчас» и заставило этих страшных людей расправиться со старым ученым...