Дар Седовласа

      - Иди ко мне, храбрый воин! - позвала русалка, - Я покажу то, чего у тебя нет!
      - А у тебя оно есть? - похабно заметил кот.
      - Обижаешь, выдра сухопутная! Конечно есть! - рассердилась ключанка и поправила груди.
      - Ну, парень, сам решай! - ухмыльнулся Баюн.
      - Чего решай? - не понял словен.
      - Уважим хозяйку, али так переправимся?
      Русалка захохотала, дала ладонью по волнам - их окатило студеными брызгами.
      - Иди же ко мне, любимый! - заслышал он долгожданный голос.
      Сам того не желая, Ругивлад выпустил повод и, цепенея, шагнул к воде, где, свесив ножки, на камне сидела Ольга.
      - А я бы повременил! - промурлыкал котяра, и зацепил когтистой лапой его доспех.
      - Брысь отсюда! Крыса ушастая! - не выдержала водяница.
      - За крысу ответишь!
      Но волхв уже сбросил наваждение. Полупрозрачная фигура утратила знакомые черты. И казавшиеся еще мгновение назад самыми желанными, теперь они пугали человека.
      - Я венков тебе не дарил! Не обессудь, Ключана - нам поторапливаться надо!
      - Вот козел! - услыхал он.
      Обиженно плеснув хвостом, русалка исчезла в волнах, словно и не было...
      Есть во Славии, да и Киявии тоже, русалий праздник. И почитаем он по всем городам и весям. Ведомо каждому волхву - русалочки бывают разные. Родятся одни из дождя, солнцем озаренного, да от росы. Были с крыльями русалочки, как птицы, а были и с хвостом рыбьим. Небо-то славяне окияном небесным рекли. Вот и летали русалки с небес на землю. Все в перышках, а как переселились на океаны, реки, моря земные, они перышки скинули, и хвостом рыбьим обзавелись. Какие из них на небе остались - те с перышками, с крыльями, все порхают. А какие русалки приглядели себе для жилья речки, озера лесные - те полурыбами стали. Русалочки-полуденницы, те по ржи бегают, по полю. Польют весной дождем землю, достаток в домах будет, но и разгневаться они могут, тогда бурю нашлют.
      - То ж русалка иная была - соображал Ругивлад, - речная. Не знался он доселе с народом вод, вот и подзабыл, чему учен был прежде арконским волхвом Велемудром. - Есть у нее, говорят, гребень волшебный, так, спасибо, что не вытащила. Волосы свои зеленые она им украшает и расчесывает. Гребнем тем сети шибко жадных рыбаков рвет, и жернов мельничный, катаясь на нем при луне, попортить может. Чтобы воду в реке ее зазря не мутил. С гребнем этим и в лесу жить русалочка может, без водицы любимой. Но горе тому парню, который подсмотреть за русалкой сумеет, как за девкой деревенской. Защекочет его до смерти, коль подманит. Тут или ноги уноси, или из белены-полыни сухой порошок ей в глаза кидай - очень она его не любит.
      Но если пожалеет кого русалка и полюбит, - учил Велемудр, - будь то хоть парень, хоть девка, и случись с ним смерть лютая, заплачет она над ним. А слезинки ее - вода живая, жизнь дарующая.
      - Эта не заплачет! - мяукнул кот. - Эта злая русалка, и неча жалеть, спасибо, ноги унес.
      - Угу! - отозвался, наконец, словен. - Спасибо, кот! Чего-то я совсем раскис! - молвил Ругивлад, когда они, мокрые и усталые, вскарабкались на склон.
      - Все об Ольге думаешь, несчастный! А не кажется ли тебе, волхв, что ты убедил себя в предначертании, и получил его согласно своему же настроению? Если это так - ты еще больший дурень, чем я полагал. Твоя ненаглядная колечко - то в самый прорубь кинула, вот нам русалка-то и явилась, стерва.
      - Оставь ее имя в покое. Лучше, послушай! Нет ли кого поблизости?
      - Совсем голову потерял, - буркнул Баюн.
      Да, с мозгами у волхва и впрямь было что-то не в порядке! За сотни верст от девушки, заслонившей ныне весь мир, Ругивлад складывал ей длинные письма. Чтобы увековечить его бредни не хватило бы никакой березы, даже если такая и попалась средь бескрайних полей и редких дубрав.
      Он называл Ольгу добрым, милым, беспечным другом. Беспечным потому, что позволила некогда приблизиться и заговорить.
      - Прогони сейчас же! Окончательно! Бесповоротно! Исправь оплошность, что свершила, раз поманив! А может, ты сделала это, поддавшись милосердию? Так, прогони, но во имя того же милосердия убей меня сразу! Эти сплетенные тонкие персты, ломкие запястья, естество мягкой нежной кожи... Эти обворожительные белизной плечики и тихий девичий лепет подсказывают несчастному - умереть тебе, Ругивлад не вдруг, а изрядно помучившись...
      Все, что есть в мире от Белбога, теперь открывалось словену в удивительном свете простоты, чистоты и ясности. Словно какие-то невидимые, незримые оку смертного лучи исходили от потерянной любимой, с легкостью преодолевая далекие расстояния. И он ловил лучики, питаясь их неестественным огнем. Он вспоминал сияние ее очей, карих бездонных, колдовских. И Ругивлад был по-своему счастлив этим таинственным взором, ради которого можно сделать все, пьян и счастлив. Рассудок твердил влюбленному, что она смертная во плоти и крови, но нечто выше разума обожествляло девушку.
      И снова в грезах Ругивлад беседовал с Ольгой, убеждая приснившуюся почти что заоблачную диву в том, чего не посмел бы молвить девушке. А она исчезала, ускользала, ловкая, невесомая, неуловимая:
      - Так, не отказывайся от этого венца, моя милая! Может, так оно и есть, просто, ты забыла, зачем сошла на Землю? Не потешайся, это слишком серьезно, чтобы смеяться надо мной! А впрочем, нет, улыбайся! Если я не могу развеселить мою задумчивую подругу, то пускай хоть помешательство Ругивлада придаст ей немного веселости. Прав тот книжник, что сравнивал девушку с непрочитанной берестой, но эта не имеет конца. Я смотрю на знаки, да не могу начитаться. Они слишком слабы, чтобы передать те чувства, которые переполняют глупое сердце. Ты находишь, Ругивлад болен? И болезнь эта, как и всякая другая легкая влюбленность, вскорости пройдет? Тогда представь себе, что в свои тридцать с лишним весен я никому не говорил таких слов. Они, между тем, всегда были со мной и ждали, ждали мига, пока не выплеснулись наружу с удивительной силой, да так внезапно, что тебе, вдруг стало не интересно. Знай, грубый корявый язык не способен отразить и малой толики того, о чем спорят мой истерзанный рассудок и сердце. Нет и не будет предела этому восхищению и любованию твоим изящным, стройным телом, шелковистостью мягких длинных волос и странной, чарующей улыбкой на притягательных губах. Никакие цветы, никакие яхонты, никакие слова, ничто в мире не способно вознаградить Ольгу за то, что ты, сама не подозревая, подарила Ругивладу, путнику-страннику, нищему чужаку. И это, несмотря на все ухищрения, уже не сумеешь отнять. Вот, не подумал бы никогда, что буду такое говорить кому-нибудь.
      Я разрываюсь на две части - наивного ребенка, верящего в Истину, а вторая моя сущность - черный волхв. Стоит, однако, представить, что ты рядом, и Тьма отступает, кусая локти. Твои холодные тонкие персты слегка касаются моей ладони - уже одно это удерживает ту вторую страшную суть, которая так крепко вцепилась в меня. Неужели, это только сон? И по спине пробегает дрожь, как я подумаю, сколько тьмы я еще сумею породить в этом светлом мире.
      Лишившись тебя, я обрету былое единство, но перестану существовать, как глупый мотылек без света лампы. И потому я боюсь такой утраты. Мне необходимо постоянно видеть Ольгу, говорить с ней, ловить дыхание, касаться рук и подносить к губам драгоценные хрупкие пальчики, согревая их поцелуями. Впрочем, это не отрезвит безумца. Оля, Оля, Оля! Трижды повторяю дорогое имя моей ненаглядной. Что случилось со мной? Так, пусть и тебя поразит мой недуг, пусть и Ольга отведает лакомого сумасшествия, и тогда, наверное, поймет меня и простит, если в чем-то провинился.
      Снова и снова, как в бреду, он слышал насмешливый девичий голос, при звуках которого неожиданная слабость подкашивала колени, у Ругивлада перехватывало дыхание, а все вокруг было исполнено восторженной волшебной легкостью. А он клял себя почем свет стоит, ибо не мог быть слабым, особенно теперь.
      Порой ему слышалась тихая незатейливая мелодия, человек подпевал ей, складывая то балладу, а то и колыбельную. И сумасшедший, он сам баюкал свою мечту, упиваясь мгновениями покоя.
      - Но как же пробудить тебя, моя спящая княжна, чтобы вновь ощутить близость заманчивого локона над маленьким терпеливым ухом, щекотание вызывающе пушистой русой косы? Что сделать мне, дабы испить из чудесных чистых источников этих очей? Как долгожданный яд, утром и вечером, ночью и днем...
      А сон рано или поздно обрывался, рассудок вступал в свои права, и снова была Явь, ничем неотличимая он Нави.
      - Только пытливый ум рождает героев из толпы тех, кто живет чужим умом. Порядок, особенно государственный - это всегда стеснение свободы. Но и свобода не может, однако, быть полным безвластием. А власть в своем вечном стремлении попрать чью-то свободу далеко не так умна, какой себя мнит. Разум - свойство вольных, - так рассуждал Ругивлад, покачиваясь в седле.
      - Свобода, Разум, Власть, Любовь, а вместе - это Воля. И не советую, о волхв, я с этой Волей спорить! - нараспев промурлыкал Баюн, решив во всем следовать привычкам. Словен не стал ему отвечать, но мысли потекли в ином русле:
      - Конечно, Воля! Вот та "Сила", что связует умы воедино. Она - Водчий людского рассудка в беспорядке мироздания. Правильнее сказать, что Воля и есть сам Бог. Но ничего нового, я, кажется, не открыл. Мы вообще ничего принципиально нового для Воли не открываем, да и не можем это сделать. Все уже имеется в закоулках Сущего. Ромей Платон заметил как-то: "Называя вещи, мы подражаем их сущности". Только "подражаем", словно пению птицы. Сколько имен ты Богу не давай, он к этому безразличен и тем свободен от смертных?
      Конь оказался на редкость понятливым и не нуждался в понукании, на вторые сутки пути они уже превосходно понимали друг-друга, и волхв был доволен покупкой. Вдали померешилась длинная скальная гряда, скакун уверенно направился к ней. Словен положился на чутье животного. Он не сомневался, что конь легко найдет проход, а сам вновь погрузился в размышления:
      - А вот, и нет! Нарекая кого-то, присваивая кому-то или чему-то имя, я, лично я, волхв Ругивлад, уже участвую в простейшем событии истории. И то, какое имя родится из моих уст, скажем для ребенка, - это повлияет на всю его дальнейшую судьбу. Так каждый ответственен за имена, что он дает, но волхв более других, ибо обучен называть...
      - Ну, а ентого ты как наречешь? - заорал кот, - Смотри, куды правишь, раззява!
      Конь рванулся, едва не скинув седока.
      - Провалиться мне сквозь землю! На этот раз - он настоящий! - не унимался кот.
      Кошмарный скалистый змей, перебирая короткими передними лапами, сползал на дорогу. Справа и слева над проходом нависли Сорочинские горы. Тропа резко сужалась и терялась где-то впереди, огибая утес, в боку которого чернела пещера - змеиное логово.
      Змей грозно шипел. Медленно, но неуклонно он извлекал из норы кольцо за кольцом. Глаза чудовища были безжизненно ужасны, Ругивладу почудилось, что гад может убить одним только немигающим взором. К счастью какая-то заблудшая овца, а может, столь же неосторожный путник, уже распирали змеиный желудок. Словен решил, что сытая змея не нападет.
      Более благоразумный кот вмиг очутился на крупе скакуна и с перепугу выпустил когти. Конь взбрыкнул.
      Словен вылетел из седла, не успев и вскрикнуть, но быстро вскочил, а меч словно сам скользнул в руку.
      Обезумевшее от страха животное ринулось прочь - вцепившись в гриву, на нем чудом держался усатый наездник.
      Змей бросился к самонадеянному волхву с неожиданной стремительностью. В воздухе пронеслась темно-зеленая извивающаяся молния. Тупая морда с узкими щелочками ноздрей метила точно в грудь. Уклониться словен не поспел. Страшный удар швырнул его в дорожную пыль. Замутненным взором Ругивлад углядел, как враг, снова неспешно, тяжело, но верно, подтаскивая толстое тело, приближается к оглушенной жертве, чтобы обвиться вкруг и прикончить ее в смертных тисках объятий.
      Перекатившись, как учил Лютогаст, словен постарался встать. Это удалось ему с великим трудом. Его шатало, ребра стонали, тупая боль застилала все прочие ощущения. От нового выпада Ругивлад ушел с трудом, а будь змей слишком голоден - это был бы его последний бой, но удача улыбнулась словену.
      Он оказался сбоку от противника. Пока гад разворачивался, волхв уж оседлал змеиное тело. Меч с силой опустился на бронированную бородавчатую шкуру аспида. Хладное железо вклинилось в едва различимую щель меж пластин. Клинок со свистом врезался в безобразную плоть, окрасив чешую алой рудой.
      Но то была лишь царапина. Змей поднялся над землей, опершись на кольца своего продолговатого туловища. Рывком он постараясь сбросить наземь дерзкого человечишку. Словен едва удержался - обдирая пальцы, он обхватил извивающуюся шею. Змей тут же повалился на бок. Волхва бы раздавило, но он вовремя соскочил с опасного "скакуна".
      Гадина вывернулась, нанося удар толстым, словно бревно, хвостом. Ругивлад подпрыгнул, под ногами что-то чиркнуло. Приземлился. Сверкнул металл - клинок по локоть погрузился в змеиное тело. Он налег на меч, проталкивая глубже. Кладенец вершил черное дело, выпивая из врага Силу.
      Второй удар ужасного хвоста был более метким. Человек отлетел, больно ударившись о скалу спиной. Змей навис над обезоруженным словеном разевая пасть, полную острых, как ножи, зубов, но в боку у него по гарду сидел дар Седовласа. Еще немного - чудовище бы раздавило словена, но в тот же миг стало оседать, заваливаясь назад, будто под шкурой ничего больше не было. Тяжело дыша, Ругивлад опустился на каменистую твердь. Чуть погодя, сквозь гул и бешеный стук в висках, он расслышал цоканье копыт.
      - Эко ты его отделал? - промурлыкал Баюн, стекая с коня вниз.
      - Он тоже не лыком шит. Все ребра, гад, переломал.
      - Пустяки! Героям положено страдать. Скидавай броню - лечиться будем!
      - Сказать - проще, чем сделать.
      - Экий ты бледный, волхв!
      Но Ругивлад, проваливаясь в пустоту, уже ничего не слышал.
      * * *
      - Ответствуй, Ругивлад! - спрашивал Высокий* мастер, - Что есть Триглав?
      (* Высокий, Равновысокий, Третий - описанные автором обряды посвящения имеют под собой реальную основу, если обратиться к Старшей и Младшей Эдде, то можно заметить, что эта триада имеет как земных прототипов (три жреца-мастера, задающие вопросы или отвечающие на них), так и небесных (три имени Одина). Вероятно, у славян были схожие обряды.
      - То великое единство! - отвечал он, - То колено рода божьего. Ибо нет прочнее традиции, чем от отца к сыну, а от деда к внуку. Триглав - это древний, зрелый и младой.
      - Добро усвоил речи ученые! Так, поведай нам, Ругивлад, о таинстве, что минувшие дни обращает в настоящие, а их - в грядущее завтра, - вопрошал Равновысокий.
      Собравшись с мыслями, слегка робея, юноша держал ответ пред вторым из мастеров:
      - Мир так устроен Родом, что Навь всегда сменяется Явью, а, затем, наоборот - свет меркнет и вновь сгущается тьма. Лишь захотел он так - и вмиг случилось. Удалился Род от дел, и потому, то уж прошлое нынче. Сидит Род дивом, безмолвствуя, на самой макушке Мирового Древа, и никто не знает, слышит ли он, видит ли он, что творится. Сила Рода была безмерной, она высшая, древняя и первая. Лишь он ведает свою силу до конца, смертным же нет дела до непознанного.
      Есть великий Бог - сама воля Рода, воля жить и возрождаться, воля умереть и упокоиться. Он страж и властитель перекрестков, и никто не минует его. То мудрый Велес, и когда так зовут его, он навий бог, что готовит мертвое к грядущей жизни. Потому он еще сивый мороз, и холод - его стихия
      Будет весна, это знает каждый селянин, и явится тогда сын Велесов, Яровит. Позовет парней и девчат яроваться в хороводы, затеет горелки да игры костровые - слюбятся смертные, и жизнь старая породит новую. Прольются вешние воды на луга и нивы - восстанет Мать Сыра-земля ото сна, взойдут брошенные загодя семена, и вновь зацветет все кругом.
      Мороз ругается с Ярилой, отец ретится с сыном. Прежнее всегда спорит с грядущим. Минувшее все умиротворяет, стирая грани, а новое - манит и будоражит да пробуждает от смерти. Сойдутся боги - точно Навь сшиблась с Явью в буйной сече, но и тот и другой есть справедливый Велес, и то таинство Триглава. Каждой весной молодой Ярила сменяет сивого Мороза, а новый Велес заступает на место старого, но вскоре все повторяется.
      Куда ж, казалось, на Ярилу-то Зимнего сеять? Овсени на дворе, солнце идет на убыль, вот-вот ударят морозы. Но ведут селяне братьев меньших на снег и кажут им где созвездие Лось*. Накормят скотину досыта, напоят, ублажат. B Велесовы дни снова досыта кормят они рогатых лучшими снопами. Кинет старый человек топор поверх стада крест на крест, а сын-то к нему подойдет и в ноги поклонится, приговаривая: "Батька Власом уважай, будет добрый урожай". Так каждый родич должен чтить пращуров, так Ярила кланяется отцу своему Велесу.
      (* Лось - Лесная Корова, созвездие Большая Медведица, небесные чертоги Велеса. На русской вышивке Лосихи отождествлены Б.А.Рыбаковым с Рожаницами. Фигура между Лосихами - Макошь.)
      Чествуем его мы и в Ярилин Велик день. В разгар Цветеня выйдут первые пахари орать да ярить. И гонит селянин скот во поле, и кладет дань бескровную богу скотьему и сыну его ярому. Должен каждый волхв нивы обойти, да окликнуть покровителей: "Буй-тур ты наш храбрый! Ой, спаси скотинку добрую в поле и за полем, в лесу и за лесом, от волка хищного, от медведя лютого, от зверя лукаваго!"
      И не тронет хозяин лесной ни телушку, ни быка. Он их выведет из чащи, коль заплутают, и к самому дому доставит, где чтут его и потому себя коровичами тоже кличут. Так водит он, пастырь, наших пращуров на лугах Ирийских, на полях кощных.
      - И еще думаю, мастер, неспроста волхвы на Коляду по трое в избу заходят, - продолжал урок Ругивлад, - Сам видал, когда мал был. Чудными мне тогда казались. Ныне вижу - мудрость то стародавняя. Шел первый волхв очень стар в черной шубе, шерстью наружу, лохматый, страшенный. Шел с сумой через плечо, а в ней-то зерно, одно к одному, наливное, крупное, ярое. А другой, что вторым был - в рыжей шерсти, могучий и широкий, у него целых две сумы. Третий заходил - в белой шубе, совсем молод он, и сопель гудела в суме третьего, да не время ей до весны.
      - Что ж, ладно речешь, юноша! - приступал к испытанию Третий мастер, Ты ответь нам, тогда, отчего кличут Велеса Туром буйным. Коль сумеешь найти отгадку - ты минуешь первый порог. Лютогаст и Велемудр тобой не нахвалятся, да не главное для волхва - ратиться. Я подсказал Ругивладу тропочку! Выведет ли она на дороженьку?
      - По весне всяк зверь ярится, - ответствовал словен. - Бер, покинув убежище, голоден и зол. Тур не терпит соперников и одного за другим бросает наземь в едва заметную ярь. Так мужи неистовые сходятся в лютой схватке проведать силушку, где мечи ломаются булатные - там на кулак находится кулачище. Пляшут ряженные и скоморохи в масках турьих, подзадоривая да подначивая. Все они под покровом водчего Велеса, который "велий есть", ибо по воле его смерть уступает жизни, а покой - яри.
      Кратка молодость, не может смертный вечно яриться, вот и Яровит, великий воин, уснет смертным сном, чуть минует праздник Купалы и закрутится новый солнцеворот. Но пока рвется на свободу буйна сила - ничто не сумеет ее победить. Рьяный берсерк в краткие мгновения сечи равен Яру, и не даром чтит он любимца Велеса, и зовется именем его подлинным, и носит в себе дух его. И никому не устоять супротив берсерка, кроме другого буй-тура. Так и волхв, обращаясь к богу, становится им самим.
      - Что порешим, братья? - спрашивал Третий у двух иных мастеров, Высокого да Равного Высокому.
      - Вельми речист, словно соловей, но добрый молодец растет! Пусть идет себе, и да пребудут с ним боги! - молвили те.
      - Ступай Ругивлад, но помни - даже в ярости жалко терять голову! напутствовал словена Третий мастер, выпуская из пещеры.
      И шел себе, юноша, и думал он о вещах чудных. Что иной народ идет супротив другого, а не ведает темный - одним богам молятся. Король данов тот одарил Храм Свентовита белыми конями, а думает, будто умилостивил светлейшего аса - Хеймдалля*. Вот и свейские конунги гостили - те клали требы Велесу, точно своему Вальфёдру**, а потом почтили кровью вепря венедского Радегаста, именуя его лучшим из ванов - Фрейром.
      (* Хеймдалль - в скандинавской мифологии светлейший из асов, Белый Ас, зоркий бог света, живет в небесных горах и стережет проход в Асгард по Радужному мосту. Владеет волшебным рогом (Гьяллархорном), в который затрубит, когда приблизится Рагнерёк - кульминация Сумерек Богов, последняя битва. Родоначальник одного из поколений людей. Соотносится с асом Локи, как Белобог с Чернобогом. Имеет много общего со Свентовитом.
      ** Вальфёдр - божественный псевдоним Одина, "Отец Павших". Противоположное по смыслу имя Одина - Альфёдр, "Всеотец". В Велесовой Книге* говорится о том, что славяне почитали как отца божего Велеса. Почти дословное цитирование этих строк осуществлено автором в "Прологе". Славянское имя Одина и как навьего бога и как светлого бога - Велес. Хейти божественный псевдоним, иносказательное определение имени бога. Считалось, что произнося истинное имя, человек устанавливал связь со своим кумиром, чем тревожил божество и мог впасть в немилость. Дочери "отца ратей" валькирии - в скандинавской мифологии богини-воительницы. Незримо летают они над полем боя и принимают последний вздох убитого героя, с тем, чтобы доставить избранного в Вальхаллу)
      Лишь волхвам да вождям доступно ныне древнее знание, лишь калики да бояны слагают былички о делах давних и сами же в них верят, и заставляют силой слов верить в эту придумку честной люд.
      * * *
      Через Сорочинские скалы путники перебрались с большим трудом, пестрые они, да больно острые.
      - Просто чудом коня схоронил, - радовался словен, - Кабы знать, где проход - не полез бы ни в жизнь напрямик.
      Заржал и скакун, когда, одолев последний склон, пред ними расстелились чистые поля, которым, казалось, нет ни края, ни конца.
      Изумился словен раздолью широкому, как не дивился уж давно - просто любовь награждает человека совершенно иным зрением.
      - Вот она какая, земля-красавица! Видывал я дальние моря, видывал чащи лесные, бывал в горах высоких да снегах. Не встречал лишь я доселе степных просторов. Говорят, что князь Владимир, Красно Солнышко, хоть и нравом крут, да не дурень вовсе - то с его руки, по его велению сторожат заставы богатырские эту землю от печенега, да хазарянина.
      Не успел он так подумать, как почуял, дрожит земля. Огляделся волхв, не видать ли беды какой - и точно, слева на обзоре замаячили два силуэта. Присмотрелся - скачут витязи, блестят долгомерные копья, скачут - не иначе по его душу.
      - Да, Шут с вами! - думает, взял и свернул навстречу.
      Всадники это заприметили, и их кони умерили богатырский скок.
      - Эй, кот! Тут гости пожаловали, ты подсоби мне, если что! - тряхнул он мешок.
      - Раскинь мозгами, а уж потом буди по пустякам! - донеслось оттуда, То, не иначе, дозор киевский. Будут сумы осматривать, на лапу просить. Вот и смекай!
      - А ты не в курсе, кошачья шкура дороже веверки*?
      (*веверка - белка, белью же называли шкуру горностая)
      - Нахал, а еще волхвом называешься! Ты пальцем в небо ткнул, и там бы неприятность нашел! Степь вона какая - одно слово, степища, да и то угораздило нарваться.
      Скоро воины приблизились настолько, что словен сумел их хорошо разглядеть. Оба были высоки и статны, у того, что постарше, доспех показался ему проще, но надежнее. Кабы колол, наверное, уложил бы такого не сразу. Второй носил богатую злаченую броню, она выглядела поновее, наметанный глаз волхва не различил на ней никаких следов не то что ремонта - даже удары еще не ложились на нее.
      - Кто таков будешь, путник-странничек!? Ты откуда держишь путь и куда тебе надобно? - окликнул Ругивлада тот, что помоложе.
      - Погоди-ка! - прервал молодого сотоварища второй, - Если уж по писаному, так это нам сперва представляться надо. Мы стоим заставой крепкою на краю печенежской степи. А и могучи на Руси богатыри, но сильнее нет атамана нашего, храброго Ильи Муромца. А помощник ему первый - Добрыня Микитович, что из славной земли вятичей. Добры молодцы наши дружинники, все единой клятвой повязаны: "Не пропустим ни пешего ворога, вору конному нет пути на Русь. Зверь рыскучий мимо не проскользнет, сокол высь не пронзит незамеченным". Так, чего же ты, проезжий, стороною следуешь, не заглянешь на заставу богатырскую, не развяжешь тороки, не предъявишь сумы переметные, не почтишь атамана славного с есаулами?
      -----------
      - Я скажу вам по чести, по совести, мне таить от вас нечего, - говорил им тогда словен, - Сам я буду из Велика Новагорода, а гостил я давеча на земле славной вятичей. Нынче путь лежит в Степь печенежскую к хану ихнему Куре-басурманину. А везу я супостату диковинку от самого князя стольнокиевского - сильно дикого кота говорящего.
      - Вот так встреча! Никак земляки! Я ж со Славны буду. Только говор у тебя не нашенский, не словенский говор у тебя, путник.
      - Да, чего с ним лясы точить! - взялся за копье молодой, - Повели к Олешке! Там и спрашивать станем!
      - Яки пес на своих не бросайся - зелен ты еще! То ж не на Киев едет, а с Киева, - приструнил соратника бывалый витязь.
      - Я с Прусского конца, земляк, да по морю ходил немало, - объяснил Ругивлад, покосившись на клинок, но руны молчали.
      - То-то и смотрю, лицо знакомое. Уж, не Велимудров ли ты сын?
      - Он самый, но отец мой лет уж тридцать как в Ирии. А ты знал его, богатырь? - спросил Ругивлад, повнимательнее вглядываясь в собеседника.
      - Как не знать! Славный он воин, вот только погиб зазря в морях чужедальних. Я мальчонкой был - Велимудр мне лодьи резал, так и плыли те кораблики по седому Волхову, а назад не возвращались... Брат-то его старший, стало быть, дядя твой, Соловьем прозванный - слыхивал, нынче он в большом почете, мил богам и вольным людям новгородским.
      - В таком почете, что убит ножом предательским. Но об том не хочу молвить, то моя боль великая.
      - Все там будем, земляк. Извини ты меня, служба цепная. Я-то в родном городе, почитай десять весен не гостил. Значит, говоришь, дело у тебя? Диковина заморская? А ну, покажи!
      - Мне что? Больно зверь дикий - кабы беды не случилось! - отвечал Ругивлад, запуская руку в мешок.
      - Дырявая у вас граница, друзья мои! Дырявая! - промурлыкал кот, и зевнул, прикрывая лапой пасть.
      - Надо же? По-нашему брехать умеет? - поразились богатыри.
      - Уж, кто брешет, так только не я! У вас там по тылам печенежские рати бегают, да башка Росланеева за ними гоняется! Ну, чего глаза раззявили, да рты выпучили? Броня крепка и кони наши быстры? - заговорил их чаровник.
      - Мы чего? Мы ничего, - отвечал молодой, смущенно, поддашись мурлыканью лихоимца.
      - Атаман до Киева подался, боярскую измену изводить, и Добрыня с ним. Третий год почитай жалование не плотют, подножным кормом живем, все развалено, разбазарено! - забедовал молодой, - А в головах ныне Лешка, поповский сын, есаул наш - он и недоглядел.
      - Так, какого рожна вы мозги полощите? Сдалась нам застава! А ну, где здесь ближайший брод? Чай, не мальчик уж - не охота мне в Сафат-реке шкуру мочить, - продолжал Баюн чародейство начальственным тоном.
      ГЛАВА 15.
      КУДА МОЖНО ЗАБРАТЬСЯ, ШАГАЯ ЗА КЛУБКОМ
      Владимир склонился над доской. Фигуры из кости неизвестного животного говорили, будто у него, зверя дивного, два хвоста, спереди и сзади, - были позолочены. Таврели князю подарил богатый персидский гость, да называл их почему-то шатрангом, Владимир приказал мастерам выточить игру по образу и подобию заморской забавы. Когда высочайшее повеление исполнили - таврели начали триумфальное шествие по Киявии. Не было в столице такого боярского двора, где бы не держали на всякий случай клетчатую доску про запас. Глядишь - заглянет светлый князь, Красно Солнышко - будет чем высокого гостя потешить.
      Сам Владимир догадывался о подобном лизоблюдстве, ибо толком играть в таврели умели немногие. Он же слыл весьма сильным игроком, хотя подозревал, слуги уступали господину из боязни.
      Пуская кровь даже родным братьям, бабьей крови князь стеснялся. Поэтому, если не спалось, а у баб его многочисленного гарема, как на зло, месячные, коротал Красно Солнышко такие ночи за партией с Рахтой.
      Этот старался изо всех сил и лебезить не умел, словом рос настоящим богатырем, за что князь Рахту и жаловал. Неплохо разбирался в защите и Волчок, но отрок не посмел бы напасть на боевые порядки хозяина. С десяток дружинников, обученных Добрыней Микитичем, как-то раз на торжественном приеме в честь Царьградского посла побили иноземных мастеров по всем статьям. Перевес киян был настолько велик, что с тех пор князь и впрямь гордился слугами, а все победители удостоились чести пировать в Серебряной палате.
      Сам Микитич как-то сразился с одним германским конунгом. Подробности партии знал разве Муромец, тоже весьма неплохой игрок. Илья был несдержан на язык и под большим секретом проговорился в узком кругу, то-ли Сухмату с Бояном, а может, молодому дружиннику Рахте, что Добрыня-то Микитич ту первую битву на доске как раз проиграл в пух и прах. Богатырь долго дулся на атамана, но было поздно, миф о непобедимости Микитича развеялся, как дым. Муромцу верили в дружине, вот только всякий раз, игрывая с ним, богатырь Рахта почему-то просил Илью вновь поднапрячь память и восстановить подробности великого боя:
      - Ты опять победил, Илья! - молвил Рахта и вздыхал, - Неужели, я так никогда и не смогу тебя обхитрить.
      - Обмануть меня не долго, - соглашался бывалый воин, - но только не в шатранге! Разве что Мишатка Потык... Но с тех пор, как мы его с Добрыней из камня-то вновь в человека обратили - он забыл не то что таврельные начала, а даже названия фигур.