Одлян, или Воздух свободы

      14
      И к Глазу пришло отчаяние - надо с собою кончать. Но как? Нож, которым он в цехе обрезает материал с локотников, короток. До сердца не достанет. Удавиться? Но где? Вытащат из петли и бросят на толчок.
      В немецких концлагерях - Глаз видел в кино - заключенные легко уходили из жизни. Кинься на запретку - и охранник с вышки прошьет тебя из пулемета. Но здесь, в Одляне, в малолеток не стреляют и карабины у охраны больше для запугивания, чем для дела. Мгновенной смерти не жди. Тебя умертвляют медленно, день за днем. Но как быть тем, кому жизнь опротивела? "Неужели я не волен покончить с собой? Если не волен, тогда сами меня умертвите... Отмените этот дурацкий указ, что в малолеток не стреляют. Сделайте новый: при побеге в малолеток стреляют. Я, минуты не думая, кинусь на запретку. Какая великая пацанам помощь: кто не хочет жить - уходи из жизни легко, без всяких толчков. Неужели я не волен распоряжаться своей жизнью? Выходит, не волен. А что же я волен делать в этой зоне, если даже умереть вы мне не даете? Молчите, падлы?!"
      У Глаза закололо в груди, он обхватил грудь руками и услышал: "Жизнь и так коротка, а ты хочешь покончить с собой. Это у тебя пройдет. И ты будешь жив. И указ этот, чтоб в малолеток не стреляли, хороший указ. Ведь если в вас стрелять, ползоны бы кинулось на запретку в минуты отчаяния. И не ругай ты лагерное начальство - хорошо, что в зоне нет смерти. Пройдет всего несколько дней - и ты забудешь о ней. Тебе опять захочется жить. Тебе только шестнадцать. Ты любишь Веру. Не думай о смерти, а стремись к Вере. Ты меня слышишь?"
      - Слышу,- тихо ответил Глаз.
      "Ну и хорошо. Сосчитай-ка до десяти. Только медленно считай. Ну, начинай".
      Глаз, еле шевеля губами, начал считать:
      - Раз, два, три... девять, десять. "Ну, тебе стало легче?"
      - Немного.
      "Ты сосчитал до десяти, и тебе стало легче. Усни, а утром о запретке не вспомнишь. Я знаю, ни на кого ты не работаешь, и бояться тебе нечего. Только не наговори на себя, что работаешь на Канторовича. Понял?"
      - Понял.
      Утром Глаз вспомнил ночной разговор. "Может, я ни с кем и не разговаривал, а просто видел сон?"
      Весь день Глаз ждал, что подойдут воры и будут пытать. Но никто не подошел. Вечером снова ждал: сейчас поведут в кочегарку.
      Но не повели, а позвали в туалетную комнату. Там опять были трое: Игорь, Кот и Монгол.
      - Ну что - за сутки надумал? - Это Игорь спросил.
      - Я вчера все сказал. Ни на кого не работаю.
      Игорь поставил ему моргушку, вторую и третью. Удары пришлись по вискам. Глаз чуть не упал.
      - Не могу, не могу я его бить! - прокричал Игорь и, хлопнув дверью, вышел.
      - Кот, не бейте меня по лицу. После вчерашнего больно зуб.
      Кот и Монгол били Глаза по груди, почкам, печени.
      Он садился от боли на корточки, а когда вставал, удары сыпались снова.
      Отбив кулаки, Кот и Монгол прогнали Глаза, обругав матом.
      "Нет-нет, я все равно вырвусь из Одляна, - думал Глаз, - не буду я здесь сидеть до восемнадцати. Надо воспользоваться нераскрытым убийством".
      На следующий день Глаз написал письмо начальнику уголовного розыска заводоуковской милиции капитану Бородину. В нем он писал, что случайно оказался свидетелем убийства, совершенного на перекрестке ново- и старозаимковской дорог. "Если вы это преступление не раскрыли, то я мог бы дать ценные показания" - этими словами закончил Глаз письмо.
      Письмо Глаз попросил бросить в почтовый ящик тетю Шуру. Она носила ему сгущенку.
      Глаз верил, что его письмо заинтересует заводоуковский уголовный розыск. Убийство, совершенное более года назад, не раскрыто. Его наверняка вызовут в Заводоуковск, он прокатится по этапу, отдохнет от зоны, покрутит мозги начальнику уголовного розыска, а потом, возможно, сознается, что свидетелем убийства он не был. Захотелось прокатиться по этапу.
      Воры оставили Глаза в покое. Поверили, что на Канторовича он не работает.
      Зуб у Глаза продолжал болеть, и он пошел в санчасть.
      - Да, седьмой у тебя треснут,- сказала врач.- Ты что, железо грыз?
      - Да,- сказал Глаз, и врач выдернула у него четвертушку зуба.
      В отряде был земляк Мехли - Отваров, и его тяжко била падучая. Глаз несколько раз держал его, чтоб он голову не разбил. Отваров при Мехле немного поднялся. Он часто в курилке весело и с подробностями рассказывал о крупных нераскрытых преступлениях и об одном убийстве. И во всех он участвовал. Он рассчитывал, что кто-нибудь фуганет Куму, но никто не фуговал. Парни привыкли к его рассказам, и какой-нибудь шустряк говорил:
      - Отвар, а ну-ка травани про мокряк!
      Еще летом бугор пнул Глаза по ноге, а потом и воры несколько раз в это же место попадали, и кожа, отбитая от кости, гнила. Когда ему и вторую испинали, он стал ходить в санчасть. В санчасти мази - дрянь, и ноги у Глаза не заживали.
      В зоне у воров и актива - привычка пинать по ногам. И у многих ноги гнили.
      Вскоре Глаз получил хорошую мазь из дома и стал лечить себя сам. Когда он разбинтовывал ноги, терпкий запах гниющей кожи бил в нос. Кожа прогнила до кости, и каждый шаг доставлял боль. У других ребят раны на ногах до того загнили, что они еле ковыляли. Но все равно они мыли полы и ходили в наряды.
      Раны постепенно у Глаза стали затягиваться, мазь помогала.
      Был в седьмом воспитанник по кличке Клубок. Срок - три года. Больше половины отсидел. Ноги у него гнили - их отпинали. Клубок всегда ходил прихрамывая. Раны не заживали. Клубок работал в обойке и был с Глазом в хорошем отношении.
      Как-то во время работы в цех пришел дпнк и сказал Клубку, чтоб он шел на свиданку. Клубок ответил, что на свиданку не пойдет. Парни уговаривали его, но он отмалчивался.
      Глаз, как и все, не понимал, почему Клубок не идет на свиданку, и решил поговорить.
      - Клубок, - сказал Глаз, - ведь к тебе мать приехала, почему ты не идешь?
      Клубок отложил локотник и взглянул на Глаза. Ему надоело отмалчиваться.
      - Глаз, не надо уговаривать. Мне было тринадцать лет, когда мать меня отдала в бессрочку. А я никакого преступления не совершал. Ей просто от меня надо было избавиться. Жили мы в коммунальной квартире, и у нас была маленькая комната, а к ней ходили хахали. А я мешал. Вот она и избавилась от меня. А в бессрочке я раскрутился. За что, паскуда, меня в бессрочку сдала? Глаз отошел от Клубка. Крыть нечем.
      Опять пришел дпнк. Но Клубок молчал. Тогда дпнк сказал:
      - К тебе не мать приехала, а твоя соседка Монина приехала к сыну. Просила и с тобой повидаться.
      Клубок, услыхав, что сейчас не мать, а тетю Дашу увидит, захромал к вахте.
      Самым примечательным воспитанником на седьмом отряде, да и на всей зоне был Вася Шмакин. Жил он в отделении букварей, вместе с Амебой. Правая сторона у Васи парализована. Когда он шел, то на левой ноге приподнимался, волоча по земле правую, скрюченную ступню. Правая рука работала плохо, кисть всегда согнута, и держал он ее возле живота, будто намеревался погладить живот. Говорил Вася очень плохо и медленно, картавил и за минуту больше десяти слов сказать не мог. Он никогда не умывался, и Глаз ни разу не видел, чтоб он в баню пошел. Конечно, в баню он ходил, потому что белье менять надо. Но мыться в бане без посторонней помощи ему было нелегко. Когда он утром вставал, то медленно натягивал брюки, иногда путая штанины. На брюках у него не было ни одной пуговицы, и потому ширинка топорщилась. Вместо ремня он подпоясывался веревочкой, а так как одна рука плохо работала, то завязывал он веревочку слабо, и она часто развязывалась. Ребята, кто любил подхохмить, сдергивал с него брюки, и он стоял в трусах, еле выжимая слова ругани. Лицо Васи заросло коростами. Он часто на него падал.
      Васю в отряде называли вором. На работу он ходил, но не работал. В школу не ходил вообще. Он плелся сзади отряда, с трудом преодолевая расстояние от отряда до столовой или от отряда до производства. И еще его била падучая. Глаза у него - маленькие и узкие, и смотрел он на мир, будто только проснулся. В отряде его долбили все, кому не лень. Ел он медленно, низко склонившись над миской. Отряду подадут команду "встать", а он только за второе принимается. Но его никто не торопил, и обратно в отряд он плелся, часто останавливаясь для передыху. Он никогда не улыбался.
      На свиданку к Васе никто не ездил и не слал посылок. Жил он, как и многие, впроголодь. У него в кармане лежал кусок хлеба. Хлеб он поднимал в столовой с полу. Шустряки и активисты часто бросались хлебом, и его в достатке валялось на полу. Ни писать, ни читать Вася не умел, и писем ему никто не слал. То ли у него не было родителей, то ли они от него отвернулись.
      Ни воры, ни актив Васю не трогали. Они к нему, как и Амебе, не прикасались. Западло. Для них он - неприкасаемый. Некоторые парни, пошустрее, издевались над ним. Пнут его и отбегут, смеясь, зная, что не догонит. Вася прикладывал усилия и ковылял за обидчиком, плача при этом. Слезы текли по коростам, и он их не смахивал, а в дикой ярости, кривя от злобы лицо и сознавая, что парня не догнать, упорно переставлял правую ногу и двигался в сторону обидчика. В такие минуты он был страшен, но его никто не боялся. Он был пугалом, и многие над ним потешались.
      В отряде к Васе привыкли, но нет-нет да какой-нибудь вор, когда Кирка смотрел на ковыляющего Васю, скажет:
      - За что его-то посадили? Освободили бы вы его, Виктор Кириллович, досрочно. Что он здесь мается?
      Но начальник отряда отмалчивался, хотя и ему жалко было Васю. Ведь освобождают досрочно активистов, помогающих наводить порядок. А этого стыдно поставить перед комиссией райисполкома.
      15
      Отряд проходил в промзону, когда дежурный по вахте сказал;
      - Петров, выйти из строя.
      Глаз пошел за дежурным.
      - К тебе следователь приехал,- сказал он.
      Глаза завели на вахту. В комнате для свиданий за столом у окна сидел Бородин. Он был в гражданской одежде.
      - Здравствуй, Коля,- сказал начальник уголовного розыска.
      - Здравствуйте, Федор Исакович.
      - Ты в письме толком ничего не написал. Мы думали-думали, и вот меня в командировку послали. Я перед поездкой отца видел, он просил чего-нибудь из еды тебе привезти. Дал денег.
      Бородин достал из портфеля три пачки сахару-рафинаду и батон.
      - Поешь вначале.
      Неудобно Глазу было перед Бородиным, но он съел полбатона, хрустя сахаром и запивая водой.
      - Закурить можно?
      - Кури,- ответил Бородин.
      Помолчали.
      - Рассказывай, как же это ты невольным свидетелем оказался.
      - Летом, значит, прошлым я в Заимку поехал. Вечером. На попутной машине. А она, не доезжая до Заимки километров пять-шесть, сломалась. Шофер ремонтировать стал, ну а я пешком надумал пройтиться. Иду я, значит, иду. Дохожу до перекрестка старозаимковской дороги и вижу: стоит на обочине грузовик. "ГАЗ - пятьдесят один". Номер я не разглядел. Темно было. Смотрю, в кабине - никого. Ну я, грешным делом, хотел в кабину залезть, в бардачке покопаться. Слышу, невдалеке разговаривают. Дергать, думаю, надо, а то по шеям схлопочешь. Сразу не побежал, думаю, они ведь меня не видят, как я их. Ну и присел возле машины. На фоне неба вижу три силуэта. Стоят у дороги и разговаривают. Потом смотрю, перешли через канаву. В это время по дороге от станции шаги слышу. Смотрю - человек идет. Мужик. Не успел он перейти дорогу, как его один из тех троих догнал и по голове - палкой. Мужик свалился. Тут же и те двое подбежали. Еще ударили, раз или два. Потом обыскали его, забрали, что у него было,- и к машине. Я отполз за канаву и притаился. Они завели машину и тихонько тронули. А мне то ли моча в голову ударила, то ли что, по сей день не пойму, но я выскочил из-за канавы, догнал машину и за задний борт уцепился. В кузов-то залазить не стал, через заднее стекло, боялся, заметить могут. Ну и ехал так, руками за борт держусь, а одну ногу поставил на эту штуку, ну за что трос цепляют. Думаю, если тормозить начнут, спрыгну. И точно. По Заимке немного проехали и тормозить стали. Я спрыгнул, перебежал на другую сторону дороги и спрятался за палисадник. Из машины вышел мужик, зашел в калитку, открыл ворота, и машина заехала. Вот и все, Федор Исакович, что я знаю об этом убийстве. Я многое осознал, сидя в Одляне, вот почему и хочу помочь следствию.
      - Помнишь тот двор, в который заехала машина?
      - Помню.
      - Расскажи, где он находился. И попробуй обрисовать дом.
      - Этот дом стоит не доезжая первого моста со стороны Падуна. Дом ни большой, ни маленький, а так - средний. Как мне лучше обрисовать дом? Хорошо не смогу. Темно было. Ворота большие, раз машина въехала.
      - Вот ты сказал, что стоял за палисадником на другой стороне дороги. Обрисуй то место, где стоял.
      - Я стоял наискось от дома, в который машина въехала. Он ближе в сторону Падуна. Дом я не помню. А палисадник по грудь мне.
      - Лавочка у дома была?
      - Не помню.
      - А палисадник крашеный или нет?
      - Тоже не помню.
      - А в палисаднике что росло?
      - Небольшие деревья. Сирень, наверное.
      - Так, ладно, - сказал Бородин и достал из портфеля лист бумаги. - На, начерти мне, где произошло нападение на мужчину.
      Глаз начертил перекресток дорог.
      - Вот здесь мужчину ударили палкой.
      - А что потом сделали с мужчиной?
      - Потом? Потом его оттащили на поле. Там росла то ли рожь, то ли пшеница. Я в урожае не разбираюсь. Помню, что она еще не высокая была. Даже маленькая.
      - Ты перекресток начертил. Покажи, где там росла рожь и в какое место оттащили мужчину.
      - Рожь росла по обе стороны старозаимской дороги. А мужчину оттащили вот сюда. - И Глаз поставил ручку не в то место, куда на самом деле оттащили.
      - Это точно, что они оттащили мужчину сюда? Может, в другое место?
      - Нет, точно сюда.
      - А ты откуда взял, что мужчину убили?
      - Как откуда? Потом в Падуне говорили, что мужчина в больнице умер.
      - Да не умер он, Колька, а выжил. Так что это не убийство, а разбойное нападение. Но преступников мы так и не нашли. Второй год уже идет. Я приеду, доложу, что ты рассказал.
      - Меня могут в Заводоуковск вызвать?
      - Не могу ничего сказать. Будем искать этот дом.- Бородин помолчал.Сахар-то тебе пропустят?
      - Не знаю. А зачем спрашивать?
      Смеркалось. Глаз спрятал сахар около отряда, за ночь его никто не найдет, а завтра он возьмет его на работу и съест. Одну пачку можно отдать Антону.
      В отряде был дежурный и двое освобожденных от работы по болезни. Глаз болтал с ними, слоняясь по отряду. До съема оставалось мало времени. Скоро придут ребята. Но как сейчас Глазу было легко на душе: убийство, за которое он так переживал, они не совершили. Просто грабеж. Вернее - разбой. Но человек-то жив остался. Отлично! Бородин снял камень с души Глаза.
      Глаз не подготовился к разговору с Бородиным. Он думал, что его вызовут в Заводоуковск, но начальник уголовного розыска сам приехал в Одлян.
      Теперь, вспоминая разговор с ним, Глаз жалел, что на листе бумаги показал не то, место, куда они оттащили рухнувшего от удара мужчину. "Конечно, они мне не поверят, что я был свидетелем нападения. Тем более если в Заимке перед первым мостом нет дома с большими воротами. Бородин будет искать еще и палисадник, за которым я прятался. Да, такого совпадения быть не может. Значит, я не могу помочь следствию, а потому зачем меня вызывать в Заводоуковск? А если вызовут, дадут очную ставку с потерпевшим. И он меня опознает. Он вспомнит, что я ехал с ним в одном поезде. Ведь в одном тамбуре стояли и курили. Надо мне Бородину написать, что я ехал с ним в одном тамбуре. Как они докажут, что я участник преступления? Хорошо, я ехал в поезде. Я видел, как трое мужчин совершили это преступление. Но я ведь не участник. Нет, меня они расколоть не смогут. Робка сидит, Генка в Новосибирске. Еще Мишка знает об этом преступлении. Но его могут в армию забрать. Да если и не заберут, он ничего им не скажет. Значит, после второго письма я точно прокачусь по этапу, поканифолю им мозги и отдохну от Одляна".
      Глаз ждал, что его заберут на этап. Но его не забрали. "Нет, надо писать новое письмо", - решил Глаз. И он во втором письме захотел рассказать Бородину все до мельчайшей подробности, как преступление совершилось. Но только Глаз выдумал преступную группу. Она совершила преступления и пострашнее этого, но он о них, к сожалению, ничего не знает. Он просто хочет помочь следствию. Найдут преступников, и тогда их расколют.
      Несколько дней Глаз писал длинное письмо начальнику уголовного розыска. Обрисовав троих мужчин, с которыми он случайно познакомился на речке и у которых был с собой пистолет "Макаров", Глаз дошел до того, что эта преступная группа связана с заграницей и выполняет задания иностранных разведок. Одним из главных сверхпреступлений, которое хотят сотворить эти трое, является взрыв падунского спиртзавода. Глазу спиртзавод казался стратегическим объектом, которым обязательно должны интересоваться иностранные разведки. А раз так, то заграница заинтересована взорвать завод. Этим Стране Советов, думал Глаз, будет нанесен непоправимый урон. Тем более что в кинофильмах всегда показывают шпионов, собирающих разведданные о секретных предприятиях. И стараются их взорвать или другим путем вывести из строя. Особенно много диверсий - видел Глаз в кинокартинах - готовилось во время войны.
      Глаз написал, что те трое пригласили его прокатиться по району. Просто так, не говоря, что будут совершать преступления. Преступникам Глаз выдумал имена и описал цвет волос, рост и другие приметы, какими обладали Роберт, Гена и он сам, чтоб потом не запутаться в показаниях. Возраст всем троим он дал примерно одинаковый: лет тридцать, тридцать с небольшим.
      Глаз написал, что они ехали в тамбуре пассажирского поезда Томск Москва, вот только он номер вагона не знает, так как билет не покупали, а на ходу спустились с крыши в тамбур. Помня фамилию потерпевшего, Глаз и ее написал, только отчество перепутал. Паспорт потерпевшего один из преступников подбросил на станции, не забыл упомянуть он.
      Письмо вышло длинным, и чтоб оно не было толстым, Глаз писал его на тетрадных листах в каждой клеточке мелким почерком.
      Глаза окликнул Игорь и позвал в воровской угол. Там сидели рог отряда и вор отряда.
      - Ты молодец, что не наговорил на себя. Кололи не тебя одного,- сказал Игорь,- многих. И почти все на себя наговорили. Лишь бы их не трогали. Ты и еще один пацан выдержали. Даже твой земляк, Ставский, и тот на себя наклепал. Потом, правда, сказал, что ни на кого не работает. В общем, ты молодец! Знаешь, Глаз, нам жалко тебя. Ты здорово опустился, но не совсем еще. А ведь с твоим упорством можно неплохо жить. Мы тебе вот что предлагаем: быть у нас агентом. Будешь только для нас чистую работу выполнять. Сходить куда-нибудь, чего-то принести. Мы тебе даем поддержку. Тебя никто пальцем не тронет. В столовой за стол сядешь рядом с нами. А носки стирать для нас ты марех будешь заставлять. Сам ты ни в коем случае стирать не должен. Если кто не согласится поначалу, скажи нам. В общем, ты понимаешь.
      - Понимаю.
      - Будешь думать или сразу дашь слово?
      Глаз молчал.
      - Ну, ты согласен?
      - Согласен.
      - С сегодняшней ночи будешь спать рядом с нами. Вот это будет твоя кровать,- Игорь кивнул на первую от воровского угла,- а помогальника мы сейчас с этого места нагоним.
      Мах и Птица смотрели на Глаза.
      - Глаз,- сказал Мах,- мы разрешаем тебе шустрить. Можешь любого бугра или кого угодно на х.. послать. А если силы хватит, можешь любого отоварить. Только не кони. Если что, говори мне. Не сможешь ты, отдуплю я. Понял?
      - Понял.
      Глаз позвал помогальника, и Мах сказал ему:
      - Забирай свой матрац. Здесь спать теперь будет Глаз.
      С этого дня для Глаза началась другая жизнь. Теперь его никто не мог ударить или заставить что-то сделать. Полы он тоже перестал мыть. Воры одели его в новую робу, и он для них выполнял нетрудную работу. Грязные шлюмки он теперь со столов не таскал. В наряды не ходил. И начал понемногу борзеть. Маху это нравилось, и он сказал как-то Глазу, чтоб он на виду у всего отделения прикнокал помогальника Мозыря.
      - Сейчас сможешь? - спросил Мах.
      - Смогу,- не задумываясь ответил Глаз.
      Показался Мозырь. Глаз пошел навстречу. Мозырь думал, что Глаз уступит ему дорогу, но Глаз от него не отвернул. Мозырь хотел прикнокать Глаза, но Глаз оттолкнул его.
      - Куда прешь, в натуре?
      Ребята в спальне смотрели на них. Мах с Игорем сидели в воровском углу.
      Мозырь хотел схватить Глаза за грудки, но Глаз оттолкнул его второй раз и обругал матом. Силой они были примерно равны, и Глаз не конил, что сейчас ему придется стыкнуться.
      Мозырь драться не стал, а тоже понес Глаза матом. Он боялся, как бы Глаз на виду у всех не одолел его. Что Глаз борзанул, бог с ним, ведь все знают, что он на Маха надеется. "Что ж,- думал Мозырь,- борзей, Глаз, борзей. Маху до конца срока немного остается. Погляжу я, как ты потом закрутишься".
      А Глазу легче жилось. И каялся он, что отправил письмо начальнику уголовного розыска. Он молил теперь Бога, чтоб письмо не дошло, чтоб в пути потерялось. Ведь бывает же так, что письма - теряются.
      В отделении, где жил Глаз, воспитателем была молодая, невысокого роста, чуть располневшая смазливо-сексуальная женщина Лариса Павловна. Ей понравился красивый активист... А он, не стесняясь и с деталями, рассказывал, как ее в каптерке драл. Лариса Павловна ему не первому отдавалась. Но те молчали.
      В отделении жил воспитанник по кличке Комар. Ужом он извивался перед Ларисой Павловной... Но был не в ее вкусе. Как-то раз Лариса Павловна помогала ребятам выпускать стенгазету. Она неплохо рисовала. А Комар, отчаявшись, залез под стол и, подглядывая у нее, бесстыдно, на виду у всех, занимался онанизмом.
      Самым молодым дпнк на зоне был лейтенант по кличке Дван. Поздно ночью он заходил в какой-нибудь отряд и, подойдя к кровати симпатичного вора или рога, запускал правую руку под одеяло. Парень просыпался, а Дван подносил ко рту указательный палец левой руки и тихонько цедил: "Тс-с-с-с..." И начинал без устали работать правой...
      У воров были тайные вафлеры, а у Птицы не было. В отделении жил парень по кличке Сверчок. Сверчок еще не совсем опустился. Птица позвал его в воровской угол.
      - Слушай, Сверчок, хочешь жить хорошо? Чтоб тебя никто не трогал?
      Большие черные глаза Сверчка смотрели на рога с недоверием.
      - Хочу.
      - Я обещаю тебе. Но от тебя кое-что потребуется. Если согласишься, будешь туалетщиком. Комок на днях освобождается, и ты будешь на его месте. Как ты на это смотришь?
      Сверчок помолчал, а потом спросил:
      - Я не понял, что от меня требуется?
      - Только одно. Будешь у меня брать... Знать об этом никто не будет. Я гарантирую.
      Сверчок опустил глаза.
      - Думай. Ответ нужен сейчас.
      Подумать было над чем. Сверчка долбили на каждом шагу, опускали почки, фанера уже шаталась. Как быть? И Сверчок тихонько сказал:
      - Птица, а об этом никто не узнает?
      - Даю слово.
      - Я согласен. Но есели об этом узнают, я задавлюсь.
      Птица поставил Сверчка туалетщиком, и он не стал мыть полы. И бить его прекратили. Рог запрет бросил.
      Глаз в строю топал в школу. Уроки, как всегда, не выучил. Двоек в седьмом классе он почти не получал. Первый урок - литература.
      В класс вошла учительница. Ученики встали. Елена Сергеевна поздоровалась и прошла к столу. Ребята сели.
      Елена Сергеевна чересчур напудрена: подбит правый глаз. Она недавно вышла замуж за надзирателя. Надзиратель - пробивной - в этом году в заочный юридический институт поступил. Но у них что-то долго шла притирка - часто на занятия с побитым лицом приходила. В такие дни ставила двойки.
      Сейчас ребята смотрели на нее с сочувствием, а она открыла классный журнал и листала его, проглядывая.
      Поправив прическу, стала вызывать ребят к доске. На дом она задавала выучить стихотворение. Ребята читали вяло, и она ставила тройки. Кто не выучил - двойки.
      Затем, пройдясь по классу, стала знакомить с новым произведением. Двоечники сидели понуро. Их будут бить. И ее, быть может, вечером муж отдуплит. Вот только за что, парни никогда не узнают.
      В прошлом учебном году, в девятом классе, проходили "Вишневый сад". Глаз тогда его прочитал, и будто побывал в другом мире. Неужели на Руси, давно-давно, этот другой мир - был? Глаз удивлялся человечности персонажей. Над многими страницами он чуть не плакал. Его охватила тоска. Чего-то ему было жаль, но чего, не понимал он. И не попасть ему никогда, хотя ему очень хотелось, в дом Раневских - дом разрушен, не пройтись по аллеям вишневого сада - сад вырублен. А на его глазах вырубалось детство, под корень, как вишневый сад.
      16
      На зоне перед отоваркой всегда подсосы были. Курево кончалось. Но у воров и рогов в курках оно всегда оставалось. И если они закуривали, то даже бугры у них докуривать спрашивали. Глаз теперь окурки не сшибал: воры ему курево давали. Когда начался очередной подсос, ребята у Глаза просили окурки. И есть он лучше стал. И варганить у него никто не смел, наоборот, теперь, когда шла отоварка, Глаз с наволочками стоял у ларька и забирал у пацанов банки со сгущенным молоком и другую еду. Мах находился рядом, и попробуй не отдай только - в отряде корчиться будешь. Пацаны за это злились на Глаза. Но многие ему завидовали.
      Теперь и бугры, не только помогальники, стали обходительнее с Глазом. Здоровались и улыбались. Ведь он протаскивал с промзоны палки, чтобы дуплить отряд, когда приказывал Птица. Рог ведь вначале актив обхаживает палками. Как-то Птица решил отряд отдубасить - уж слишком много стало за последнее время мелких нарушений, а ему надо досрочно освобождаться. Он подошел к Глазу в промзоне перед съемом и подал две палки.
      - Глаз, чтоб обязательно пронес.
      Глаз спрятал палки под бушлат. Но бугры прознали, и Томилец, бугор букварей, подошел к Глазу.
      - Глаз, а Глаз, сделай дело спались на вахте с палками.
      - Серега, не могу. Птица сказал, чтоб сегодня точно пронес.
      - Ну хрен с ним, а ты спались. Поставит он тебе пару моргушек, а то весь отряд дуплить будет.
      Глаз молчал. Если он пронесет палки, то бить будут всех, а его не тронут. Но если он спалится, то Птица только его отдуплит. Да и то, конечно, несильно.
      - Ладно,- согласился Глаз,- спалюсь.
      Но Птица видел, как с ним бугры разговаривали.
      - Глаз, в натуре,- он улыбнулся,- смотри мне, если спалишься отдуплю.
      - Да нет, Птица, должен пронести,- ответил Глаз.
      Но все же он с палками спалился, и рог поставил ему несколько моргушек, зато бугры его благодарили.
      И Мах, бывало, дуплил Глаза, если он что-нибудь не мог исполнить, даже если это зависело не от него. Мах психованный был и объяснений не любил слушать.
      В седьмом отряде жил цыган по кличке Мамона. Был он букварь и учился еле-еле. Часто получал двойки, и его Томилец дуплил. Но Мамона был борзый. Кроме воров и актива, он не признавал никого. Мамона был ложкарь. Он отвечал за ложки. Ложкари в зоне пользовались привилегией: не мыли полы, в столовую строем не ходили, а с алюминиевым ящиком, в котором хранились ложки, шли сзади отряда. Обязанность их была раздавать воспитанникам ложки, а потом собирать их и мыть на кухне. Ложкарей старались подобрать пошустрее, так как у забитого парня другие ложкари могли ложки воровать. А это значит, что несколько человек обедать не смогут: нет ложек,- и им придется ждать, пока ложки освободятся. Но тогда отряду подадут команду "встать", а те, кто сидел без ложек, только за еду примутся. А в отряд надо строем идти. И еще ложкари должны ворам и активу класть на стол ложки не погнутые, а новенькие. За гнутую ложку вор ложкаря отдуплит. Но Мамона борзый ложкарь был, и ложки у него не терялись. Наоборот, у ложкарей с других отрядов он незаметно ложки уводил. И курковал их. На черный день. Вдруг и у него кто-нибудь ложку свистнет. Но Мамона не только ложки с других отрядов воровал, но и старые старался поменять на новые. Подсунет гнутую, а урвет у зазевавшегося ложкаря сверкающую. Из ложкарей на зоне он был самый борзый.
      В каждом отряде были воспитанники с мастью. Кого-то на тюрьме опетушили, кого-то здесь, в зоне, сводили на толчок, и он заминировался. Для таких воспитанников ложки были с отверстиями на конце. Чтобы приметные. Такие ложки ложкари хранили отдельно и клали на стол мастёвым ребятам.
      Мамона был высокого роста, худой, вертлявый. Одежда его всегда была просаленная, потому что он подолгу торчал на кухне, даже когда ложки помытые были. Повара, тоже воспитанники, Мамону не забывали, лишний черпачок баланды ему всегда был обеспечен.
      Как-то вечером Глаз пошел в толчок и увидел толпу пацанов около кочегарки. Глаз спросил парня со своего отряда:
      - Что тут такое?
      - Да Мамона две двойки сегодня в школе получил, и его дуплить начали. А он сюда прибежал. Помогальник за ним. Мамона в кочегарку - и никого не пускает.
      У Глаза с Мамоной отношения были хорошие. Протиснувшись между ребятами, Глаз вошел в полуосвещенный тамбур и замер. Мамона стоял у топки, держа над головой раскаленный добела стержень. Его черные узкие глаза яро сверкали. Сейчас Мамона был бешеный.
      - Давай-давай, заходи сюда, заходи! - кричал он помогальнику.- Я раскрою тебе череп! Я в отряд ночевать не пойду, здесь останусь. И никто сюда не спускайтесь. Кто зайдет, железа получит. Ну, кто первый?
      В толпе, кроме помогальника, уже и бугры появились. Они стояли впереди и смотрели на рассвирепевшего Мамону. Ни у кого из присутствующих не возникало сомнения, что Мамона решился раскроить череп любому, кто посмеет к нему приблизиться. Глаз в жизни не видал человека, доведенного до отчаяния, который в такую минуту и пятерых убить может. Он с благодарностью смотрел на Мамону. "Молодец, Мамона,- думал Глаз,- ты хоть за себя постоять можешь".