Тщеславие (Том 2)

      - Что ты собираешься делать? - Октавия по-прежнему упрямо сидела на постели. На ней ничего не было, лишь роскошные волосы прикрывали голые плечи, а из карих глаз исчезли безразличие и скука.
      - Сварю тебя в масле, если не будешь слушаться, - усмехнулся Руперт и поставил алебастровый сосуд рядом с кроватью.
      Октавия в раздраженном недоумении взглянула на него, а он принялся не спеша раздеваться, аккуратно складывая одежду на стуле. А когда повернулся к кровати, Октавия заметила, что он вовсе не возбужден.
      - Не хочу испачкать маслом костюм, - весело объяснил он, затем повелительно сказал:
      - На живот!
      - Нет... А зачем?
      - Затем, что ты хочешь уснуть, и я помогу тебе уснуть, - объяснил Руперт с подчеркнутым терпением. - Так что во имя мира и согласия в нашей семье не заставляй меня повторять одно и то же дважды.
      - Чума на твою голову, Руперт Уорвик! Ты.., ты - настоящий вандал! заключила Октавия и с необыкновенной грациозностью перевернулась на живот.
      - О, я бы так не сказал, - возразил муж, усаживаясь ей на зад. - Только и думаю, как бы сделать тебе лучше. Разве это можно назвать вандализмом?
      - Можно, - пробурчала она в подушку и при этом, стараясь его сбросить с себя, энергично взбрыкнула. Руперт только рассмеялся и смазал маслом руки.
      - Посмотрим, что ты запоешь через несколько минут. Руки мужа принялись кружить по плечам; казалось, его пальцы проникают в самые мышцы, до позвоночника - от поясницы до шеи. Октавия утонула в пуховой постели, глаза сонно закрылись, строптивые мысли улетучились из головы.
      Ощутив в жене перемену, Руперт про себя улыбнулся. Сколько раз во время странствий он то же самое проделывал для своего наставника. Полная скитаний жизнь, пьянки и драки, ночи в сырости на чердаках превратили в последние годы тело старого Уорвика в сосуд страданий и боли. Артрит и подагра его совсем одолели. Руперт научился приносить другу облегчение, но заниматься атласным телом Октавии оказалось делом совсем иным.
      Пальцы спустились ниже и задержались в ложбинках поясницы. Октавия тихо заворчала, но Руперт не ощутил никакого сопротивления. Тогда он передвинулся так, чтобы сидеть верхом на бедрах, и круговыми движениями ладоней принялся массировать упругие округлости.
      Он старался, чтобы прикосновения получались чувственными, но не любовными, и избегал двух впадин внизу, у начала ног. Подобная жертва, однако, требовала к ним особого внимания, и кровь Руперта забурлила.
      Он передвинулся дальше к икрам и стал растирать бедра, снова не позволяя себе коснуться внутренней их стороны. Сильные пальцы разминали мускулы, разглаживали подошвы ступней. Октавия не шевелилась, и лишь по пробегавшим по коже мурашкам Руперт понимал, что она не спит.
      Она уплывала в забытье, растворялась в томной неге. И когда муж перевернул ее на спину, тело было податливым, как глина. Она лишь чувствовала его бедра, которые теперь невесомо соприкасались с ее ногами. Руперт наклонился вперед, пальцы осторожно разглаживали веки, прошлись по щекам и лбу. Нежные, но сильные ладони переместились на грудь, круговыми движениями спустились к животу. Октавию пронзил томительный разряд наслаждения.
      Руперт взял ее за руки, растер запястья, затем по нежной внутренней стороне рук поднялся к плечам.
      Октавия смутно чувствовала, что муж улыбается. Он снова перевернул ее на живот. Девушка утонула в перине и почувствовала его тело на своем.
      - Оказывается, у меня меньше самообладания, чем я предполагал, - прошептал он ей на ухо. - Ты не возражаешь?
      - Нет, - ответила Октавия в подушку. - Давай. - Ее бедра раздвинулись.
      Руперт подсунул руки ей под живот и скользнул внутрь. Жаркий огонь, захлестнувший тело, принес всеобъемлющий покой и благодарность за то, что горести, страхи и дурные предчувствия отошли в тень. Не нужно было думать об одиноком будущем, осталось лишь чувственное настоящее.
      Октавия стала засыпать уже тогда, когда он еще был в ее теле. Руперт лежал рядом и слушал ее ровное, глубокое дыхание. Расслабленная тяжелая рука лежала на ее талии. Нужно найти выход из тупика. Нет, он завладеет кольцом, но не даст Октавии пожертвовать собой.
      ***
      Ровно в два, как и было обещано, к дому на Довер-стрит подкатила карета. Октавия стояла у окна гостиной на первом этаже, и, хоть мысленно она была готова к этому событию, в груди у нее похолодело. Лакей спрыгнул с запяток, открыл дверцу, откинул лесенку и только после этого поднялся по ступеням к подъезду дома Уорвиков.
      Октавии сделалось почти дурно, выступила испарина. Руперт из дома уехал, но предполагал в половине пятого вернуться к обеду. Как долго длятся дневные свидания? Достаточно ли двух с половиной часов? Поскольку Филипп в амурных делах слыл знатоком и сам назначал время, Октавия заключила, что промежутка с двух до четырех вполне достаточно, чтобы удовлетворить разыгравшееся после полдника вожделение. Но сможет ли она потом заговорить за столом с Рупертом? Сможет ли небрежно швырнуть ему кольцо и преспокойно заняться жареной куропаткой, словно бы ничего не случилось? И он лишь кивнет в благодарность и сделает вид, что ничего не произошло.
      Октавия натянула перчатки, разгладила на пальцах тончайшей выделки кожу и шагнула к двери. Гриффин с плащом поджидал ее в вестибюле, и Октавия автоматически ответила, когда он пожелал ей доброй дороги.
      Октавия забралась в карету графа. Слуга поднял лесенку и захлопнул дверь. В воздухе просвистел кнут кучера; лошади дружно взяли с места рысью, и вскоре экипаж свернул с Довер-стрит.
      Нет, думала Октавия с холодной тоской. Как только дело с Филиппом Уиндхэмом будет закончено, прекратятся отношения и с Рупертом Уорвиком. Раз она побывает в постели другого мужчины, не сможет уже повториться сегодняшняя ночь. Даже если она отдалась с согласия.., нет, поощряемая любовником. Даже? Вероятно, она хотела сказать, потому что?
      Октавия закрыла глаза. Раздобыв кольцо, она выполнит свою часть сделки. И не вынесет, если Руперт вновь до нее дотронется.
      Карета остановилась, Октавия ждала. Сердце бешено колотилось. Но вот дверца наконец открылась, и в глаза ударил яркий солнечный свет.
      Девушка накинула капюшон и вышла из экипажа. Входная дверь отворилась, показался дворецкий. Ее рука легла на изящные кованые перила, и Октавия с трудом поборола желание вцепиться пальцами в металл, как утопающий хватается за соломинку.
      Она очутилась в вестибюле с мраморным полом. Дворецкий поклонился, горничная присела в реверансе. Но оба не произнесли ни звука, словно Октавия была плодом воображения, лишь призраком. Горничная молча указала на лестницу с двумя пролетами, упирающуюся в полукруглую площадку.
      Неожиданно Октавия услышала шорох шелков и уголком глаза различила какое-то движение. У дверей стояла Летиция Уиндхэм. Ее лучистые глаза казались двумя изумрудами на бледном лице.
      Октавия отвела взгляд и поспешила за служанкой. Она чувствовала себя так, точно находится в пустоте, перемещается в вакууме. Казалось, ноги несут ее, не касаясь лестницы, рука парит над перилами и вовсе не она ступает по ковру, туда, к двойным белоснежным дверям.
      Октавия шагнула внутрь.
      Филипп Уиндхэм отдыхал в глубоком кресле у потушенного очага, на коленях лежала книга. Он поднялся навстречу Октавии.
      - Дорогая, а вот и вы. - В голосе Филиппа прозвучала хрипотца, которую она раньше не замечала.
      - Как видите. - Гостья сняла перчатки. Граф легкими шагами танцора подошел к ней; гибкое худощавое тело двигалось с необычайным изяществом. Снял с головы Октавии капюшон, сжал лицо меж ладонями, жадно потянулся к губам, и эта напористость наполнила ее новым страхом. Из глубины естества поднялось отвращение.
      Уиндхэм выпустил ее лицо, отошел на шаг и неулыбчивыми глазами принялся рассматривать гостью, в его жестоких зрачках затаился голод. Взгляд блуждал по ее телу, проникал под одежду. На секунду он задержался на зашнурованной груди. Филипп протянул руку и неспешно ослабил шнуровку.
      Корсет стал свободнее, и Октавия вздохнула глубже, но от ожидания бешено забилось сердце.
      Филипп довольно улыбнулся, но в следующий миг он отвернулся от гостьи и направился к столику, где стояли графин и бокалы.
      - Мадера.
      Слово прозвучало не как вопрос, а как констатация факта, и Октавии не оставалось ничего другого, как кивнуть головой. Она приняла бокал и пригубила сладкое вино, надеясь, что оно вернет ей мужество.
      Филипп был одет по-домашнему: без сюртука и без галстука, в просторном парчовом "халате поверх жилета, в рубашке и панталонах. Глаза Октавии были прикованы к жилету - под бежевым, собранным в оборку шелком она старалась разглядеть маленький карман и крохотный мешочек в нем.
      Поставив бокал на столик, Октавия подошла к Филиппу, положила руки на плечи, затем просунула под полы халата и осторожно сбросила его на пол.
      Граф стоял не шевелясь, лишь иногда подносил к губам бокал. Глаза его сузились. Руки Октавии заскользили по телу, и она моментально нащупала то, что искала. Сердце радостно забилось. Теперь, когда она знала, где находится кольцо, было так просто его взять.
      Она стала расстегивать жилет - пуговицу за пуговицей, моля Бога, чтобы Филипп принял за страсть то, что было на самом деле страхом.
      Но вдруг он схватил ее за запястья:
      - Мне не нравятся женщины, которые берут на себя такую смелость. - Голос прозвучал удивительно холодно, в глазах появился лед.
      Руки Октавии безвольно повисли вдоль тела. Она ощущала себя шлюхой, которая по неумению оскорбила клиента.
      - Извини, Филипп, - пробормотала она. - Я и сама нахожу себя слишком пылкой.
      Уиндхэм улыбнулся, а Октавия почувствовала дикую ярость. Ей безумно хотелось чем-нибудь швырнуть в него, чтобы согнать с губ торжествующую усмешку.
      Одной рукой - другая по-прежнему сжимала бокал - он продолжил работу Октавии: расстегнул жилет и изящным движением сбросил его с плеч. Одежда упала на пол, и Филипп носком ботинка отбросил ее подальше.
      Нужно как-нибудь дотянуться... Изобразить милую домашнюю шалость? Расправить жилет, потом свернуть...
      - Сними платье! - Грубая команда оборвала ее беспорядочно мечущиеся мысли. Пальцы дрожали, расстегивая крючки на юбке, бестолково суетились на распущенной шнуровке лифа.
      Филипп притянул ее к себе; пальцы жадно ощупывали тело под рубашкой. Октавия не проронила ни слова, выкинула из головы все, сосредоточилась на одном: как бы дотянуться до пола, до жилета, запустить пальцы в карман, зажать в кулаке мешочек.
      Внезапно она поняла, что он толкает ее назад, к кровати; упала на нее.
      Никаких любовных игр, ни томительных приготовлений, ни огненных ласк.
      Она старалась не смотреть, как он стаскивает с себя панталоны, как расстегивает рубашку. Но тут впервые заметила в его движениях поспешность. В одном нижнем шерстяном белье Филипп склонился над ней, задрал нижнюю юбку, обнажив ее бедра. Пальцы все выше и выше. Еще секунда, и она будет раздета. Тело станет уязвимым для возбужденной напрягшейся плоти, стремящейся вырваться из шерстяных кальсон...
      Внезапно раздался немыслимый треск и следом целая какофония звуков: пронзительный крик, стон ужаса и боли - и комната наполнилась клубами сажи.
      - Боже!
      Граф Уиндхэмский обмяк, на лице появились удивление и досада. Он скатился с кровати. Октавия силилась встать, но задыхалась под дождем маслянистых черных хлопьев. К горлу подступал почти истерический смех, и оттого, что она всеми силами пыталась его сдержать, из глаз потекли слезы. Мысли вертелись вокруг одного: что с таким сокрушительным эффектом разбило вдребезги вожделение графа?
      Филипп стоял у камина, лицо пылало яростью. На корточках внутри очага тряслось от страха то, что сначала показалось Октавии маленьким черным зверьком.
      Девушка спрыгнула на пол и, не обращая внимания на сцену у камина, одернула нижнюю юбку. Она уже собиралась подхватить жилет, как раздался звук удара и вслед за ним душераздирающий вопль - явно человеческий.
      - Нет! - Октавия быстро обернулась к камину. Граф занес руку с кожаным ремнем, чтобы нанести еще один удар существу у своих ног.
      - Не надо! Он не виноват! - Одним прыжком Октавия оказалась у противоположной стены и перехватила руку Филиппа. - Он еще совсем ребенок. Наверное, заблудился в дымоходах.
      Граф яростно вырвал руку, и ремень вновь засвистел в воздухе. Мальчишка заплакал, прикрыл ладонями голову.
      Октавия вовсе позабыла, зачем она здесь. Не вспомнила даже о лежащем на полу жилете, не сообразила, что стоит в одной рубашке и нижней юбке, а граф Уиндхэмский в нижнем белье. Собрав последние силы, она вырвала ремень:
      - Не позволю, Уиндхэм!
      Филипп уставился на нее в недоумении. Лицо Октавии было испачкано сажей, но глаза сверкали золотым огнем. Ремень она сжимала так, словно это было оружие, которое она готовилась использовать против него самого.
      Вскоре до Уиндхэма дошел недостойный, нелепый смысл сцены. К тому же рухнули все его планы.
      Граф непристойно выругался и подобрал одежду. Октавия с сожалением наблюдала, как он надевает жилет. Но уже в следующую минуту она стряхнула с себя оцепенение и нагнулась, чтобы лучше рассмотреть все еще воющее в камине несчастное существо.
      На вид мальчишке было не больше четырех-пяти лет, точнее Октавия сказать бы не решилась, настолько он был изможден. Лохмотья грязной рубашки не могли прикрыть обтянутые кожей ребра. Ремень Филиппа оставил багровые полосы на и так уже исхлестанной спине. Даже под налипшей сажей было видно, что колени и локти сильно кровоточили, а когда Октавия попыталась поднять его и поставить на ноги, мальчишка закричал от боли - его подошвы пылали от порезов и ожогов.
      - Бедное дитя, - произнесла Октавия. В Шордиче она видела, как трубочисты разжигают в каминах огонь, чтобы перепуганные насмерть малыши лезли в кромешной тьме вверх по дымоходу, как посылают детей постарше, чтобы те снизу тыкали им в пятки иголками и острыми палками, заставляя пробираться к трубе. Все эти ужасы Октавия знала, но никогда не сталкивалась лицом к лицу с их результатом.
      Она подняла глаза: Филипп смотрел на нее с невыразимым отвращением.
      - Уходите! И побыстрее одевайтесь. Я не могу позвать его старшего, пока вы торчите здесь в нижней юбке.
      Как только трубочист услышал о старшем, он завопил еще сильнее.
      - Он меня прибьет... Я снова заблудился. - Рыдания становились громче. Мальчишка понимал, что совершил непростительный грех - рискнул спуститься в комнату, где его могли увидеть жильцы.
      - Ничего он тебе не сделает, - твердо заявила Октавия, надевая платье. Милорд, я забираю ребенка с собой. Если хозяин начнет скандалить, пусть приезжает на Довер-стрит. Я утрясу с ним дела там.
      Словами нельзя описать выражение, появившееся на лице Филиппа.
      - Возьмете его с собой? - наконец выдавил он. - Шальная женщина! У вас в голове ветер. Это же подмастерье трубочиста.
      - Именно, - отозвалась Октавия, зашнуровывая лиф платья.
      - И как вы объясните, откуда вы его взяли? - Филипп сделал шаг к сидящему в камине ребенку. Тот испуганно переводил взгляд с мужчины на женщину. Белки глаз ярко белели на зареванном черном лице.
      - Какое это имеет значение? - Октавия надела туфлю.
      - Большое! - Граф ухватил мальчишку за руку, выдернул из камина и швырнул на пол. Ребенок снова заплакал.
      Внезапно Октавия поняла, что тревожило Филиппа. Любовные связи не настолько порицались в обществе, чтобы могли погубить репутацию. Другое дело разнести по свету, как амурные забавы графа Уиндхэмского прервал провалившийся в камин трубочист.
      Услышав такое, люди покатятся со смеху, и через десять минут Филипп сделается посмешищем всего Лондона. Разве он сможет это пережить?
      Смех снова заклокотал в горле, но Октавия переборола себя, потупила глаза и занялась второй туфлей.
      - Милорд, вам нечего беспокоиться. Ни ваше имя, ни этот дом упоминаться не будут. Я скажу, что мальчишку нашла у себя.
      - А когда его хозяин заявится к вам, постучит в дверь и потребует назад свою собственность? - Граф вытер губы платком. - Что будет тогда?
      - С ним я разберусь, - ответила Октавия решительно, и в это время с пола вновь послышался плач.
      - А муж? - Филипп, казалось, не мог поверить собственным ушам. - Как он посмотрит на вашу филантропию? - Тон графа сделался ехидным.
      - Ему я ничего объяснять не буду. - Набрасывая на плечи плащ, Октавия лучезарно улыбнулась. - Хозяйство веду я, милорд. Муж им не интересуется, если все идет так, как он хочет. Уверяю вас, о происшедшем он ничего не узнает.
      Филипп окинул взором сцену неудавшейся любви. Он не боялся, что прислуга узнает о гостье в его спальне. Другое дело, если Октавию увидят сейчас, когда в комнате такой кавардак. Слуги непременно сделают собственные выводы. Надо побыстрее ее сплавить, пока слух не разнесся по дому. А когда она будет далеко, все сделают вид, что гостьи вовсе не было. Если же Октавии пришла в голову сумасшедшая мысль забрать с собой ужасную причину всех беспокойств, что ж, это ее дело. Ему же ни минутой дольше не хотелось глядеть на разор в собственной спальне.
      Сама она вряд ли вымолвит хоть слово в обществе. Ведь тогда и ее сделают посмешищем. А если подмазать трубочиста, об этой истории никогда не узнают.
      - Поспешите, - коротко приказал он и направился к двери.
      Октавия подхватила ребенка и, не обращая внимания на сажу и грязь, завернула в плащ.
      - Ведите нас, милорд!
      Филипп был слишком увлечен мыслью о том, как бы быстро и незаметно вывести Октавию из дома, чтобы услышать в ее голосе иронию.
      - Пройдете в боковую дверь. Надеюсь, вы не в обиде, что придется взять наемный экипаж. Моя карета привлечет к вам внимание. К тому же я не хочу, чтобы этот замарашка ее измазал.
      - Я прекрасно доеду в наемном экипаже. - Лучезарная улыбка по-прежнему скрывала иронию в голосе и презрение в глазах. Ребенок на руках затих.
      Филипп поспешно провел их по коридору, потом вниз по внутренней лестнице, еще один коридор, и вот наконец выход на улицу. Переулок за ней выводил на Йорк-стрит.
      - На Йорк-стрит много извозчиков, - скованно заметил он.
      - Вы ко мне очень добры, милорд. - Не выпуская мальчишку из рук, Октавия присела в реверансе.
      Поклон получился комичным. Но Филипп, который хотел лишь одного - как можно скорее отделаться от гостьи и забыть позорный для своего достоинства эпизод, - снова не различил иронии.
      Едва кивнув, он только что не выпихнул их на улицу и тотчас захлопнул за ними дверь.
      - Ну и джентльмен! - жизнерадостно воскликнула Октавия. - Жалкий, малодушный тип! Испугался, что я разнесу эту историю по городу. Обидно, что этого нельзя сделать!
      Она посмотрела на ребенка:
      - У тебя есть какое-нибудь имя?
      - Фрэнк.
      - Ладно, Фрэнк, поехали домой. Ты вовсе не то, что я собиралась отсюда привезти. Но не важно. Будем надеяться, что у нас еще все впереди.
      Октавия понимала: ее хорошее настроение возникло оттого, что отсрочен приговор. Отсрочка не могла быть долгой, но от этого она не была менее замечательной.
      Глава 17
      - Так, так, Октавия, что это, черт возьми, ты несешь?! - воскликнул Руперт, когда дверь открылась и на пороге появилась Октавия с Фрэнком на руках.
      - Это Фрэнк. - Глаза ее горели, губы смеялись. Руперт подошел поближе, приставил к глазам лорнет и, недоверчиво нахмурившись, стал разглядывать странную ношу жены.
      - Подмастерье трубочиста?
      - Угадал. С бедолагой ужасно обращались. - Октавия погладила ребенка по голове. Его лоб был так изукрашен синяками и сажей, что нельзя было понять, где одно, где другое.
      - Где ты его взяла? - Руперт протянул руку, чтобы потрогать мальчика, но тот испуганно прижался к Октавии и заплакал.
      - Долгая история и очень забавная, - усмехнулась она. - Расскажу, но сначала я займусь Фрэнком и переоденусь. Наверное, я выгляжу так, словно ползала по трубам сама.
      В ее веселости было что-то необычное - Гриффин, отправь мальчика на кухню. Его надо вымыть, но только осторожно: он весь в царапинах и ссадинах. Посмотри, можно ли подыскать ему что-нибудь из одежды, накорми, а потом приведи ко мне.
      Она улыбнулась дворецкому. Фрэнк по-прежнему прижимался к ней, как испуганный зверек, но Октавия решительно передала его оторопевшему Гриффину.
      - Как вам угодно. Миледи.
      - Спасибо. - Октавия отряхнула юбку. - И пошли ко мне Нелл. Платье, кажется, окончательно испорчено.
      Октавия поспешила к лестнице, явно не интересуясь, какое впечатление произвела на дворецкого, а тот в замешательстве смотрел ей вслед.
      Потом со вздохом прошествовал в сторону кухни, стараясь держать трубочиста подальше от себя. Руперт нахмурился и прошел в спальню жены.
      - Гриффина за всю жизнь так ничего не ошарашивало, - заметил он осторожно. - Ради Бога, скажи, где ты нашла это существо?
      - Он упал из трубы. - В ее голосе слышался смех, но пальцы, развязывающие шнуровку лифа, дрожали. - Ему лет пять, и, готова спорить, он весит не больше котенка-заморыша.
      - Из какой.., я хотел спросить, из чьей трубы он упал? - Теперь он знал наверняка: с Октавией что-то случилось. Ее глаза лихорадочно блестели, а смех скорее походил на истерику.
      - Долгая история... А вот и Нелл! - Октавия сияющими глазами посмотрела на вошедшую служанку. - Взгляни, что-нибудь можно сделать с этим платьем? Оно одно из моих любимых. И приготовь побольше горячен воды: сажа такая жирная - с одного раза не отмыть. В волосах ее тоже полно. - Октавия перескакивала с одного на другое, продолжая вынимать из прически заколки.
      - Оставляю тебя с Нелл, дорогая. Сказать Гриффину, чтобы подавал ужин на полчаса позже?
      - О нет, я прекрасно успею, - ответила она все так же, будто второпях и слегка задыхаясь. - Разве мы не идем после ужина в оперу?
      - Наш поход можно отменить, - ласково возразил Руперт.
      - Но сегодня дают "Ифигению в Тавриде". - Фраза прозвучала глухо, потому что Нелл как раз снимала платье через голову Октавии.
      - Да, твой любимый Глюк, - улыбнулся муж, но его глаза оставались серьезными.
      - Можем опоздать на первый акт. - Октавия присела к туалетному столику и посмотрела в зеркало. На нее глянуло перемазанное сажей лицо. - Да, недаром извозчик глядел на меня так косо. Клянусь, он был уже готов отказаться от платы.
      - А ты что, разъезжала по городу в наемном экипаже? Мне казалось, у нас есть карета и коляска. Или я ошибаюсь?
      - Не надо острить, сэр, - смешливо упрекнула она мужа, вытирая лицо полотенцем. - Если папы не будет за столом, за ужином я тебе все расскажу. Ужасно повеселишься. А сейчас дай мне одеться, а то мы до полуночи не сядем есть.
      - Согласен. - Руперт кивнул и отправился в библиотеку. Меж бровей у него залегла глубокая складка.
      - Милорд?
      - Да, Гриффин.
      Обычно бесстрастное лицо слуги сейчас выражало глубокое негодование.
      - Э-э-э.., этот протеже леди Уорвик, милорд...
      - Что с ним не так?
      - Он отказывается мыться.
      - Ее сиятельство меня заверила, что ему не больше пяти лет и он весит не больше котенка-заморыша. Трудно поверить, чтобы два лакея не могли его усадить в ванну с горячей водой.
      - - Но он кусается.
      - Надень на него намордник.
      - Но ее сиятельство приказала обращаться с ним осторожно.
      - Ее сиятельство не узнает.
      - Хорошо, милорд. - Дворецкий поклонился с видом оскорбленного достоинства.
      Руперт налил шерри. Благотворительность Октавии его особенно не удивила. Она на своем печальном опыте знала, в каких страшных условиях порой живут люди, поэтому чужая боль вызывала у Октавии острое сострадание. Но здесь было нечто другое. История невероятно забавна, сказала Октавия, однако ее веселье не нравилось Руперту. Мальчишка провалился в трубу. Ничего невероятного в этом тоже нет - трубочисты работают в домах.
      Но в чью трубу? Не в ее же. Подруги? Тогда почему не сказать об этом прямо? К чему хитрить? И откуда это странное возбуждение?
      Десять минут спустя Октавия появилась в библиотеке. Она приготовилась к поездке в оперу: надела корсаж из танжерского шелка и просторную юбку из узорчатой оранжевой тафты.
      Улыбаясь, она впорхнула в комнату. На ногах красовались божественные туфли, по плечам рассыпались каштановые кудри, белизну изящной шеи подчеркивала черная бархотка, расшитая искусно сделанными стразами бриллиантов и жемчужин.
      - Будь добр, Руперт, налей мне шерри. Интересно, на кухне управились с Фрэнком?
      - С некоторыми трудностями, - холодно ответил муж, берясь за графин. - Он кусается.
      - Конечно, он напуган, - заметила Октавия как нечто само собой разумеющееся и с благодарной улыбкой приняла бокал. - Как ты думаешь, можно будет его воспитать, чтобы получился паж?
      - Где ты его взяла?
      - Отдам его отцу, - продолжала девушка, словно не слыша его вопроса. - Он научит мальчика грамоте, ведь отец любит преподавать. Он, кстати, собирался ужинать с нами, если закончит работу.
      Октавия потянула за шнурок звонка.
      - Гриффин, мистер Морган будет за ужином?
      - Думаю, да, миледи. - Бесстрастное лицо слуги все еще, казалось, излучало неодобрение. - Когда вы желаете видеть маленького трубочиста?
      - А он готов к показу?
      - Едва ли, мадам. Но мы отмыли его как смогли. Одежды подходящей не нашлось, так что пришлось завернуть в простыню.
      - Накормили?
      - До отвала, миледи. У него аппетит, как у удава. Хорошо бы не заболел от обжорства.
      - Лучше посмотрю на него после ужина, - решила Октавия, и в это время в библиотеку вошел Оливер Морган. - Папа, у меня для тебя сюрприз - маленький трубочист.
      Гриффин направился к двери, и Руперт готов был поклясться, что расслышал возмущенное хмыканье.
      - Боже, дорогая! А что я буду делать с маленьким трубочистом? - удивился Оливер, принимая у Руперта бокал с шерри.
      - Научишь грамоте. Беднягу настолько забили, что он не мог уже работать, и я подумала, что тебе с ним будет веселее.
      - Его ничему не учили?
      - Уверена.
      - Тогда беру с удовольствием. Мне давно хотелось провести педагогический эксперимент. Неграмотный мальчик все равно что чистый лист пергамента, на котором каждый может писать все что угодно. Ничто не засоряет его мозги, и если парень наделен природной сообразительностью, то через шесть месяцев будет читать римлян и греков.
      - А не полезнее ему знать родной язык?
      - Ну что вы, Уорвик! Польза - ничто, важен процесс познания языка. Оливер Морган счастливо потер руки. - Я запишу ход всего опыта, и какой-нибудь научный журнал сочтет за честь опубликовать результаты.
      С еще более несчастным видом, чем прежде, вновь появился Гриффин.
      - Ужин подан, миледи.
      - Спасибо. - Октавия взяла под руку отца.
      Что бы ни говорил Оливер, судьбу маленького Фрэнка еще предстояло решать, но перебивать отца ей не хотелось, когда тот рассуждает о таких интересных вещах. Сама она считала, что пять лет - слишком маленький возраст для изучения классиков.
      В течение всего ужина Руперт поддерживал ничего не значащий разговор, внимательно прислушиваясь к Октавии. Она и сейчас, казалось, была в отличном настроении, но смех звучал слишком громко, а глаза перебегали с одного предмета на другой и ни на чем не могли остановиться. И она не обращала внимания ни на вино, ни на еду.
      Присутствие Оливера Моргана исключало настойчивые расспросы, и Руперт ждал, правда, теперь уже с некоторым нетерпением.
      После ужина Октавия встала.
      - Оставляю вас за портвейном. Не терпится посмотреть на своего найденыша. Пойду на кухню, - сказала она застывшему в ожидании приказаний Гриффину. Мальчишке там будет привычнее.
      - Ему было бы привычнее с самим дьяволом, мадам, - объявил дворецкий, и на секунду его бесстрастное лицо дрогнуло. - Чертенок дернул кошку за хвост, разбил у поварихи соусницу и опрокинул банку с ваксой на скатерть с узорами, которую гладила горничная.
      - За три-то часа?! - воскликнула Октавия.
      - Только за три часа, миледи! Из-за стола послышался смех:
      - Дорогая, ты и сама не представляешь, какого дьволенка выпустила на волю.
      - Ничего, разберусь.
      На кухне она обнаружила запеленутого в простыню малыша, разъяренную кухарку, горюющую над скатертью горничную и посудомойку, оттирающую едко пахнущим щелоком кухонный горшок.
      Женщины в изумлении уставились на хозяйку, торопливыми шагами вошедшую на кухню.
      - Ох, Фрэнк, что ты наделал? - Она приблизилась к очагу, где сидел на стуле ребенок. Его бледное, с кулачок личико казалось не по возрасту взрослым, при появлении блистательной дамы глаза невероятно расширились.
      - Ничего! - Мальчик испуганно отпрянул. - Старый Бильбо пришел меня забирать?
      - Твой хозяин? Малыш кивнул головой.
      - Он меня убьет. - Печальный голосок произнес это как нечто само собой разумеющееся. - Теряться в дымоходе нельзя. А я заблудился.
      - Старый Бильбо, или как бы он там ни назывался, тебя отсюда не заберет, уверила малыша Октавия и погладила всклокоченные волосы.
      - Как же... - Глаза стрельнули в сторону разделочного стола, куда снесли остатки обеда. - Можно, я возьму еще кусок пирога?
      - Помилосердствуйте, миледи, - ужаснулась кухарка. - Он съел целых шесть. Стоит проглотить еще хоть крошку, и ему сделается плохо.
      - А то сейчас Бильбо придет... - Умоляющий взгляд хитрых глаз перебегал с одной женщины на другую.
      - Он не придет, - твердо сказала Октавия. - А тебе пора спать. Утром подберем какую-нибудь одежду.
      - Я могу взять его к себе в мансарду, миледи, - предложила посудомойка, смахивая со лба пот тыльной стороной красной, натруженной ладони. - Он почти такого же возраста, как мой меньшой братик. А тот всегда спал со мной в одной кровати.
      Посудомойка сама была почти что девочка, и в ее голосе прозвучала тоска по дому.
      - А справишься? - с сомнением посмотрела на нее Октавия. Умытый и накормленный маленький Фрэнк уже не казался таким покорным и трогательным, как тот, что в туче сажи появился в спальне Филиппа Уиндхэма.