Паранойя

— Ну, наверное, теперь надо спросить, кто где работает, да?

— Ну...

— Чтобы потом долго и нудно рассказывать о своей профессии. Я занимаюсь компьютерными технологиями. Достаточно? А ты... Стой, я знаю, не говори!

У меня свело мышцы живота.

— Ты разводишь кур.

Я рассмеялся:

— Как ты догадалась?

— Точно! Разводишь кур, водишь «порше» и носишь костюмы от Фенди.

— Вообще-то от Зенья.

— Не важно. Извини, ты же парень и, наверное, хочешь говорить только о работе.

— Вообще-то нет. — Я скромно добавил: — Предпочитаю жить настоящим моментом, повышая свое самосознание. Знаешь, есть такой буддийский монах, он из Вьетнама, но живет во Франции, Тич Нат Нанх. Так вот он говорит...

— О боги! — воскликнула Алана. — Невероятно! Неужели ты знаешь Тич Нат Нанха?

Честно говоря, я не читал ни одной его книги, но, увидев, сколько из них Алана заказала в «Амазоне», не поленился зайти на пару буддийских сайтов.

— Конечно, — отозвался я таким тоном, будто любой уважающий себя человек знаком с полным собранием его сочинений. — «Чудеса не в том, чтобы ходить по воде, а в том, чтобы ходить по зеленой земле». Надеюсь, я ничего не перепутал.

Вдруг в кармане моего пиджака зазвонил мобильник. Я извинился, достал его и посмотрел, какой номер.

— Секунду! — Я нажал на прием.

— Адам, — раздался бас Антуана, — скорее приезжай! С твоим отцом плохо.

41

Ужин мы так и не доели. Я отвез Алану домой, тысячу раз извинившись. Она повела себя очень понимающе и даже вызвалась поехать в больницу со мной, но я не хотел знакомить ее с отцом. По крайней мере не сейчас — это могло бы все испортить.

Высадив Алану, я рванул вперед на восьмидесяти милях в час и добрался до больницы за пятнадцать минут. К счастью, меня не остановили за превышение. Ворвался в реанимацию совсем не в себе — взъерошенный, напуганный, с резко сузившимся полем зрения. Я думал только об одном: успеть его увидеть, до того как он умрет. Пока ждал очереди у регистратуры, мне казалось, что отец уже умирает и я так и не смогу с ним попрощаться. Я почти выкрикнул его фамилию дежурной медсестре и, услышав ответ, со всех ног бросился туда. В голове крутилось: если бы он умер, сестра бы сказала, значит, он еще живой.

Сначала я увидел Антуана. Он стоял перед зелеными шторами. Лицо его было почему-то исцарапано, в крови и казалось испуганным.

— Что случилось? — крикнул я. — Где он?

Антуан указал на шторы, за которыми слышались голоса.

— Ему ни с того ни с сего стало трудно дышать. Потом лицо потемнело, почти посинело. Пальцы тоже. Вот тогда я и вызвал «скорую». — Антуан как будто оправдывался.

— Он?..

— Все нормально. Старый доходяга, а живучий...

— Это он так тебя разукрасил? — спросил я, имея в виду его лицо.

Антуан кивнул, глуповато улыбаясь.

— Он не хотел идти в «скорую». Кричал, что все в норме. Я битых полчаса с ним дрался. Надо было сразу в охапку и в машину. Надеюсь, я не слишком затянул.

Ко мне подошел невысокий темнокожий молодой мужчина в зеленой медицинской форме.

— Вы сын?

— Да, — ответил я.

— Я доктор Пейтел, — представился мужчина. Он выглядел моим ровесником: наверное, еще в ординатуре или интернатуре.

— А... Здравствуйте. — Я сделал паузу. — Э-э... Он выкарабкается?

— Похоже на то. Ваш отец простудился. К сожалению, у него нет респираторных резервов. В такой ситуации даже легкая простуда очень опасна.

— Его можно увидеть?

— Конечно, — сказал доктор Пейтел, отдергивая шторы. Сестра подсоединяла к руке отца капельницу. На рту и носу у него была прозрачная пластмассовая маска, ион смотрел на меня. Внешне отец казался таким же, только как будто усох, и лицо бледнее обычного. Рядом работало несколько мониторов.

Отец поднял руку и стянул маску с лица.

— Надо же, сколько шума, — сказал он. Голос прозвучал слабо.

— Как самочувствие, мистер Кэссиди? — спросил доктор Пейтел.

— Замечательное, — едко ответил отец. — А разве не видно?

— По-моему, лучше, чем у того, кто о вас заботится.

Антуан как раз подошел к нам.

Отец виновато пробормотал:

— А, вот вы про что. Извини, что так получилось, Антуан.

Антуан, который наверняка знал, что более пространного извинения от отца не дождется, с облегчением улыбнулся:

— Это мне урок. В следующий раз буду отвечать ударом на удар.

Отец улыбнулся, как чемпион-тяжеловес.

— Этот человек спас вам жизнь, — сказал доктор Пейтел.

— Да неужели? — съязвил папаня.

— Именно так.

Отец шевельнул головой, поворачиваясь к Антуану.

— И с какой стати?

— Не хотел терять работу, — парировал тот.

Доктор Пейтел тихо сказал:

— У него хороший рентген — для его состояния, и лейкоциты восемь-пять, что тоже нормально. Ему грозила дыхательная недостаточность, но сейчас состояние вроде бы стабилизировалось. Мы начали колоть антибиотики и стероиды внутривенно, а также кислород.

— Кислород в маске? — спросил я. — Или что там?

— В распылителе. Альбутерал и атровент, бронхорасширяющие. — Он наклонился над отцом и вернул маску на место. — Вы настоящий борец, мистер Кэссиди.

Отец только моргнул.

— Слабо сказано! — хрипло рассмеялся Антуан.

— Мы ненадолго отойдем. — Доктор Пейтел задернул штору и отвел меня в сторону. Антуан остался с отцом. — Он еще курит? — строго спросил врач.

Я пожал плечами.

— На пальцах никотиновые пятна. Это, знаете ли, большая глупость.

— Знаю.

— Точнее, самоубийство.

— Он все равно умирает.

— Но это ускоряет процесс.

— А если он сам так хочет? — сказал я.

42

Так и получилось, что мой первый день работы на Годдарда начался с бессонной ночи.

Из больницы я вернулся домой в четыре утра. Сначала хотел часок поспать, однако передумал: обязательно просплю. Не стоит вступать в новую должность с опозданием. Поэтому я сходил в душ, побрился и немного посидел в Интернете, почитал последние новости о конкурентах «Триона» на News.com и Slashdot. Ближе к выходу надел тонкий черный свитер (максимально близкий к фирменным водолазкам Джока Годдарда), брюки хаки и коричневый пиджак в «куриную лапку» — один из немногих «неформальных» нарядов, подобранных для меня экзотической помощницей Уайатта. Теперь я был похож на настоящего члена годдардозской «могучей кучки». Потом позвонил вниз и попросил подогнать «порше».

Швейцар, который дежурил рано утром и вечером, когда я чаще всего приходил и уходил, был латиноамериканцем лет сорока пяти по имени Карлос Авила. У него оказался странный сдавленный голос, будто он проглотил острый предмет и тот застрял в горле. Он мне симпатизировал — думаю, оттого, что я не игнорировал его, как остальные жильцы.

— Что, работа до седьмого пота, Карлос? — спросил я, проходя мимо. Обычно он задавал мне этот вопрос, когда я поздним вечером возвращался домой, выжатый как лимон.

— Спустя рукава, мистер Кэссиди, — сказал он с ухмылкой и отвернулся к телевизору.

Я остановил машину в паре кварталов от кафетерия, который как раз открылся, и заказал тройной гранд-латте. Пока жертва пирсинга и будущий король гранжа нагревал полчашки двухпроцентного молока, я взял почитать «Уолл-стрит джорнал», и мой желудок сжался.

На первой странице была статья о «Трионе». Точнее, о «Тревогах „Триона“». С нечетким снимком Годдарда, неправдоподобно веселого, даже неадекватного. Один из подзаголовков гласил: «Сочтены ли дни основателя „Триона“ Огастина Годдарда?» Мне пришлось прочитать это дважды: голова никак не включалась. Да когда уже гранж-бой справится со своей непосильной задачей?

Статью написал Уильям Балкли, штатный корреспондент «Джорнал». Он нападал на Годдарда едко, умно и был неплохо осведомлен. В статье говорилось, что цены на акции «Триона» падают, продукты устарели, компания («которую мы привыкли считать ведущим производителем потребительской электроники») катится под откос, а Джок Годдард хлопает ушами и потерял к своему детищу всякий интерес. Целый пассаж был посвящен «давней традиции», согласно которой основателей хай-тековских компаний смещали, когда компания достигала определенного размера. Журналист спрашивал: тот ли Годдард человек, чтобы управлять корпорацией после бурного роста, а не только во время него? Много было сказано о филантропии Годдарда, о его хобби — собирать и восстанавливать автомобили, о том, как он сам реставрировал шикарный «бьюик роудмастер» 1949 года выпуска. В конце автор резюмировал: Годдарда очень скоро спишут со счетов.

«Просто замечательно, — подумал я. — Если Годдарда заставят уйти, угадайте, чья голова покатится следом?»

Стоп! Я работаю не на Годдарда. Он мой объект, а настоящий хозяин — Ник Уайатт. Я так переволновался за все это время, что совсем потерял ориентацию.

Наконец гранж-бой вручил мне пластмассовую чашку с кофе. Я всыпал два пакетика сахара, сделал большой глоток и чуть не ошпарился. Решил подождать, накрыл чашку крышкой и сел за стол, чтобы дочитать статью. Журналист, похоже, имел в «Трионе» осведомителей. Кто-то под Годдарда копает.

По дороге на работу я поставил было Ани Ди Франко — купил компакт специально, чтобы побольше узнать об Алане, ко через десять минут выключил. Полный отстой. Некоторые композиции — вообще сплошная болтовня. Уж лучше тогда «Джэй-Зед» или Эминем. Нет, благодарю покорно.

Я вспомнил о статье из «Джорнал» и решил заготовить ответ на случай, если кто-то спросит. Сказать, что это деза, которую запустили гадкие конкуренты? Или что автор упустил из виду реальные факты? (Интересно, какие?) Или что он поднял вопросы, которые требуют обсуждения? Пожалуй, выберу последний вариант. Не важно, насколько обвинения справедливы: главное, как ним отнесутся акционеры. «Уолл-стрит джорнал» читают практически все, и реагировать на статью надо по-любому.

Хотелось бы знать, что это за враги? И правда ли у Годдарда проблемы, и я сел на тонущий корабль? Точнее, не посадил ли меня на тонущий корабль Ник Уайатт? Я усмехнулся: конечно, Годдард потерял нюх. Ведь он взял на работу меня!

Я поднес ко рту кофе, но оказалось, что крышка закрыта неплотно, и теплая бурая жидкость выплеснулась на колени. Теперь брюки выглядели так, словно у меня была авария. Очень кстати, в первый-то день.

Я и не знал, что это только цветочки.

43

По пути из уборной, где я долго вытирал пролитый кофе, но ничего не мог сделать с мокрыми и помятыми брюками, я прошел мимо маленького газетного киоска в вестибюле крыла "А". Там продавались районные газеты, «Ю-Эс-Эй тудэй», «Нью-Йорк таймс», «Файнэншл таймс» на розоватой бумаге и «Уолл-стрит джорнал». Обычно внушительная стопка последних изрядно уменьшилась, хотя было только семь утра. Очевидно, статью уже читал весь «Трион». В каждом почтовом ящике наверняка висели электронные копии с сайта.

Я поздоровался с «секретарем приемной» и поехал на седьмой этаж.

Главный администратор Годдарда, Фло, заранее сообщила, где мой новый офис. Да, именно офис, а не кубик: такого же размера, как у Джока Годдарда (и, если уж на то пошло, у Норы и Тома Лундгрена). Я прошел по коридору мимо офиса Годдарда, где еще было темно, как и на всем этаже. Почти на всем.

Перед моим офисом за столом сидела моя «ассистент-администратор», Джослин Чанг, американка китайского происхождения, в безупречном синем костюме. На вид ей было лет сорок. У Джослин были идеально выгнутые брови, короткие черные волосы и крошечные губы бантиком, покрытые блестящей персиковой помадой. Она с высокомерным видом наклеивала ярлычки на сортировщик писем. Увидев меня, Чанг поджала губы и протянула руку:

— Вы, должно быть, мистер Кэссиди.

— Адам, — сказал я. Стоп, не испортил ли я этим все дело? С другой стороны, держать официальную дистанцию было бы совсем глупо. Во-первых, даже генерального директора все называли Джоком. Во-вторых, я годился Джослин в сыновья.

— Я Джослин, — ответила она с неожиданным бостонским акцентом. — Рада познакомиться.

— Я тоже. Фло говорит, вы здесь целую вечность. Это замечательно. — Прокол. Женщинам такое не говорят.

— Пятнадцать лет, — настороженно произнесла Джослин. — Последние три года я работала с Майклом Гилмором, вашим предшественником. Пару недель назад его перевели, и я ждала назначения.

— Пятнадцать лет! Прекрасно! Мне очень понадобится ваша помощь.

Она кивнула, не улыбаясь, и вдруг заметила у меня под мышкой «Джорнал».

— Вы же не станете говорить об этом мистеру Годдарду?

— Вообще-то я хотел, чтобы вы вставили статью в рамку. Подарим ему, пусть повесит у себя в офисе.

Джослин долго с ужасом на меня смотрела и наконец нерешительно улыбнулась.

— Это шутка, — сказала она. — Да?

— Да, шутка.

— Простите. Мистер Гилмор не отличался чувством юмора.

— Ничего страшного. Я тоже им не отличаюсь.

Она кивнула, не зная, как реагировать.

— Очень хорошо... — Джослин посмотрела на часы. — В семь тридцать собрание у мистера Годдарда.

— Он еще не пришел.

Джослин снова посмотрела на часы.

— Придет. Уже должен быть. Босс очень пунктуален. Постойте! — Она вручила мне документ страниц на сто, в красивом переплете из синего кожзаменителя с надписью «Бейн и компания». — Фло сказала, что мистер Годдард хочет, чтобы вы прочитали это до собрания.

— Оно через две с половиной минуты!

Джослин пожала плечами.

* * *

Первое испытание? До собрания я не успел бы прочитать и страницы этой белиберды, а опаздывать я точно не собирался. «Бейн и компания» — дорогая консалтинговая фирма, которая набирает парней моего возраста с таким же багажом знаний, если не меньше, и превращает их в слюнявых идиотов. Их заставляют ходить по компаниям, писать отчеты и за свои так называемые консультации выставлять счета на сотни тысяч долларов. На папке была пометка: «„Трион“; совершенно секретно». Я быстро пролистал пару страниц, и в глаза сразу бросились модные словечки: «рационализированный подход к управлению», «конкурентное преимущество», «оценка производственных операций», «неэффективность затрат», «отрицательный эффект масштаба», «минимизация экономически невыгодной деятельности»... Чтобы понять, к чему это, читать было не нужно.

Сокращение. Сезон охоты на обитателей кубиков открывается.

Клево. Добро пожаловать в высший эшелон.

44

Фло пригласила меня внутрь. За круглым столом в заднем офисе сидел Годдард с Полом Камилетти и еще одним человеком: на вид лет шестьдесят, лысоватый, с седой челкой, старомодный серый костюм в шотландскую клетку, дешевые рубашка и галстук, на правой руке большая печатка. Я узнал его: Джим Колвин, главный инженер «Триона».

Задний офис не отличался по размерам от главного — три на три метра, — и четверым за столом было тесновато. Почему бы таким большим начальникам не собраться в каком-нибудь конференц-зале? Я поздоровался, нервно улыбнулся, сел на стул рядом с Годдардом, положил на стол папку «Бейн» и поставил чашку кофе, предложенную Фло. Потом достал блокнот с желтыми листочками, ручку и приготовился записывать. Годдард и Камилетти были в рубашках, без пиджаков — и не в черных водолазках. На шее у Годдарда висели очки в черной оправе. Сегодня он казался еще более старым и усталым, чем во время нашей последней встречи. На столе лежало несколько копий статей из «Уолл-стрит джорнал», одна размечена желтым и зеленым маркерами.

Когда я сел, Камилетти нахмурился:

— Это кто? — Не очень-то гостеприимно.

— Помнишь мистера Кэссиди?

— Нет.

— С собрания группы «Маэстро». Это он сказал про военных.

— А, ваш новый ассистент... — сухо сказал Камилетти. — Все понятно. Добро пожаловать в центр ремонтно-восстановительных работ, Кэссиди.

— Джим, это Адам Кэссиди, — представил меня Годдард. — Адам, это Джим Колвин, наш главный инженер.

Колвин кивнул:

— Очень приятно.

— Мы как раз говорили об этой чертовой статье из «Джорнал», — сказал Годдард, — и о том, как теперь быть.

— Ну, — напыжился я, — это всего лишь газетная статья. Через пару дней все о ней забудут.

— Черта с два! — рявкнул Камилетти и уставился на меня такими страшными глазами, что я чуть не превратился в камень. — Статья в «Джорнал»! На первой странице. «Джорнал» читают все: члены правления, институционные инвесторы, аналитики. Это катастрофа!

— Да, хорошего мало, — признал я и зарекся выступать. Годдард шумно выдохнул.

— Сейчас главное — не перекрутить мяч, — сказал Колвин. — Не показать, что мы испугались. — «Перекрутить мяч» — интересное выражение. Значит, он или спортсмен, или болельщик.

— Соберем начальников отделов инвестиций и корпоративных коммуникаций и напишем письмо главному редактору, — предложил Камилетти.

— Да черт с ним, с «Джорнал»! — оборвал его Годдард. — Надо предложить эксклюзивное интервью «Нью-Йорк таймс». Скажем, что поднимем вопросы, которые беспокоят всю отрасль. Они клюнут.

— Можно и так, — сказал Камилетти. — Но никаких громких протестов. Не хватало, чтобы «Джорнал» написал ответную статью и поднял еще больше шума.

— У меня создалось впечатление, что репортер «Джорнал» получил информацию изнутри, — вставил я, забыв, что решил держать рот на замке. — Мы знаем, кто это мог бы быть?

— Пару дней назад мне приходила голосовая почта, но я был в отъезде, — сказал Годдард. — Вот он и написал, что до меня «не достучаться».

— Наверное, он и мне звонил... Впрочем, не знаю, могу проверить почту. Только я ему точно не перезванивал, — добавил Камилетти.

— Едва ли кто-то из наших сознательно пошел бы на такое, — сказал Годдард.

— Конкуренты, — отрубил Камилетти. — Например, «Уайатт».

На меня никто не взглянул. Знают ли помощники Годдарда, что я работал в «Уайатте»?

Камилетти продолжал:

— Он сплошь и рядом цитирует наших торговых посредников — «Бритиш Тел», «Водафон», «ДоКоМо», — якобы мобильные телефоны перестали продаваться. Собаки не едят собачий корм. Как репортер из Нью-Йорка вообще дозвонился до японского «ДоКоМо»? Тут не обошлось без «Моторолы», «Уайатта» или «Нокии».

— Как бы то ни было, — сказал Годдард, — дело сделано. Я не пиарщик, а директор. Подумаешь, глупая писулька! Исказили факты, приврали — что тут такого? Если не считать мрачного заголовка, ничего нового я не прочитал. Мы сводим дебет с кредитом каждый квартал. Уолл-стрит в нас души не чает. Прибыль еле ползет — Господи, так ведь вся отрасль страдает! Пустое ерничанье. Что ж, и на старуху бывает проруха.

— На какую старуху? — не понял Колвин.

— Додуматься же: якобы мы впервые за пятнадцать лет терпим убытки в квартале... — вздохнул Годдард.

Камилетти покачал головой и тихо сказал:

— Нет. Все куда хуже.

— О чем ты говоришь? — удивился Годдард. — Я только что приехал с совещания по сбыту в Японии, там все отлично!

— Мне пришел анонс статьи еще вчера вечером, — сказал Камилетти, — и я сразу написал финдиректорам в Европе и Азиатско-Тихоокеанском регионе, затребовав данные по внутренним доходам за неделю.

— И что? — спросил Годдард.

— Ковингтон из Брюсселя связался со мной час назад, Броди из Сингапура — ночью. Цифры выглядят паскудно. Стартовая продажа прошла удачно, а на рынке — полный провал. Эти регионы дают нам шестьдесят процентов дохода. Без них мы катимся под откос. Дело в том, Джок, что в этом квартале мы прогораем, и прогораем серьезно. Это самая настоящая катастрофа.

Годдард взглянул на меня.

— Адам, эта информация не должна дойти до чужих ушей, предупреждаю, ни слова...

— Конечно.

— У нас есть, — начал Годдард, запнулся, потом продолжил: — Господи, у нас же есть «Аврора»...

— Доходы от «Авроры» начнут поступать лишь через несколько кварталов, — сказал Камилетти. — А нам нужно выплыть сейчас. И вот что: когда эти цифры обнародуют, акции резко упадут, — продолжал он уже тише. — Прибыль за четвертый квартал снизится на двадцать пять процентов! Мы потеряем значительную сумму.

Камилетти сделал паузу и посмотрел на Годдарда.

— По моим подсчетам, убыток до выплаты налогов составит почти полмиллиарда долларов.

Годдард сморщился:

— Боже мой!

Камилетти продолжал:

— Как мне сообщили, инвестиционный банк в Бостоне уже собирается перевести нас из категории «повышенный вес» в «среднерыночный». Значит, наши акции перестанут покупать. А это до того, как все вышло наружу.

— Боже милостивый, — простонал Годдард, качая головой. — Так несправедливо, если подумать, что у нас в кармане!

— Вот почему нужно еще раз внимательно на это посмотреть, — сказал Камилетти, ткнув указательным пальцем в синюю папку.

Годдард забарабанил пальцами по своей копии. Я заметил, что у него опухшие суставы, а руки покрыты печеночными пятнами.

— Что ж, переплет красивый. Во сколько он нам обошелся?

— Вам лучше не знать, — сказал Камилетти.

— Лучше не знать, да? — Он покривился. — Пол, я пообещал людям, что никогда не буду этого делать. Я дал слово.

— Господи, Джок, если дело в вашем эго, в тщеславии...

— Дело в том, что я должен держать слово. Я хочу, чтобы мне верили.

— Что ж, не нужно было давать такие обещания. Никогда не говори «никогда». В любом случае вы говорили это в других экономических условиях. В доисторические времена. В мезозойскую эру! Когда «Трион» летел вверх будто сверхсветовая ракета. Мы — одна из немногих компаний отрасли, в которых еще не было сокращений.

— Адам, — Годдард повернулся ко мне, глядя поверх очков, — ты успел просмотреть весь этот бред?

Я покачал головой.

— Мне дали его только пару минут назад. Успел лишь пролистать.

— Я хочу, чтобы ты внимательно прочитал прогнозы по потребительской электронике. Страница восемьдесят с чем-то. Тебе это должно быть знакомо.

— Прямо сейчас? — спросил я.

— Прямо сейчас. И скажи мне, насколько они реальны.

— Джок, — вмешался Джим Колвин, — получить правдивую информацию от любого начальника отдела почти невозможно. Они защищают своих людей, свою территорию.

— Поэтому здесь Адам, — ответил Годдард. — У него нет своей территории.

Я лихорадочно листал отчет, делая вид, что понимаю.

— Пол, — сказал Годдард, — мы все это уже проходили. Ты собираешься сказать, что, если мы хотим остаться в спортивной форме, нам придется уволить восемь тысяч человек.

— Надо сохранять не форму, а платежеспособность. Десять тысяч.

— Ясно. Тогда скажи вот что: нигде в этом чертовом трактате не сказано, что компания, которая сокращает, или, если хочешь, оптимизирует штаты, в конечном счете выигрывает. Говорят всегда о сиюминутной выгоде. — Камилетти хотел что-то возразить, но Годдард продолжал: — Знаю, знаю, все так делают. Это условный рефлекс. Дела пошли плохо? Уволь пару человек. Выброси балласт. Увеличит ли это стоимость акций или долю рынка? Черт возьми, Пол, ты же знаешь не хуже меня — как только небо снова расчистится, мы опять возьмем их к себе. Стоит ли устраивать всю эту катавасию?

— Джок, — возразил Джим Колвин, — это то, что называется правилом «восемьдесят на двадцать» — двадцать процентов людей выполняют восемьдесят процентов работы. Мы просто срезаем лишний жир.

— Так называемый жир — преданные работники «Триона», — парировал Годдард. — Мы твердим им о лояльности и взаимном доверии. И это взаимное доверие? Они служат нам верой и правдой, а что делаем мы? Я вот что скажу: если пойти по этому пути, теряешь не только людей. Теряешь людское доверие. Если наши сотрудники выполнили свою часть договора, почему мы отказываемся от своей? Это просто подлость!

— Благодаря тебе, Джок, — сказал Колвин, — многие сотрудники «Триона» за десять лет сделали состояние.

Все это время я лихорадочно вчитывался в таблицы прогнозируемых доходов, пытаясь сравнить их с цифрами, которые видел ранее.

— Сейчас не время для благородства, Джок, — сказал Камилетти. — Мы не можем себе этого позволить.

— Нет, это не благородство, — ответил Годдард, продолжая барабанить по столу. — Я настроен крайне прагматично. Я не против с помощью сокращения избавиться от халявщиков, лентяев и нахлебников. Скатертью дорожка. Однако масштабные сокращения ухудшают рабочую дисциплину. Люди будут уходить в отпуска и на больничные или стоять вокруг водоохладителя и делиться последними сплетнями. Работа будет парализована. Выражаясь твоими словами, Пол, снизится продуктивность.

— Джок... — начал Колвин.

— У меня другое правило «восемьдесят на двадцать», — не унимался Годдард. — Если мы начнем сокращения, восемьдесят процентов оставшихся сотрудников смогут уделять работе не больше двадцати процентов внимания. Адам, что скажешь о прогнозах?

— Мистер Годдард...

— Я уволил последнего человека, который меня так назвал. Я улыбнулся:

— Джок. Скажу прямо: во многих цифрах я не разбираюсь и не стану делать огульных заявлений. Слишком это важный вопрос. Я знаком только с данными по «Маэстро» и вижу, что прогноз слишком оптимистичен. Если мы не договоримся с Пентагоном, эти цифры крайне завышены.

— Го есть мы можем оказаться в еще худшем положении, чем утверждают наши консультанты за сотню тысяч долларов.

— Да, сэр. По крайней мере судя по «Маэстро».

Годдард кивнул.

Камилетти сказал:

— Джок, позвольте мне привести конкретный пример. Мой отец был школьным учителем, понимаете? Он выучил на свою зарплату шестерых детей, только не спрашивайте меня как. Теперь и он, и моя мать живут на его скудные накопления, вложенные, между прочим, в акции «Триона», потому что я ему так посоветовал. Вложено у него, по нашим понятиям, совсем немного, но из этого он уже потерял двадцать шесть процентов. И потеряет еще больше. Что там «Фиделити»? Подавляющее большинство наших акционеров — простые люди вроде Тони Камилетти. Что мы скажем им?

У меня было сильное подозрение, что Камилетти все сочинил и на самом деле его отец-инвестор живет за красивым забором в Бока-Ратоне и играет в гольф, но у Годдарда заблестели глаза.

— Адам, — сказал Годдард, — ты ведь меня понимаешь, правда?

Я замер, как олень в свете фар. Я прекрасно понимал, чего ждет от меня Годдард. И все-таки покачал головой:

— Мне кажется, если вы не сделаете это сейчас, то через год, возможно, придется сокращать еще больше. Так что, боюсь, я согласен с мистером... с Полом.

Камилетти похлопал меня по плечу. Я немного отстранился: и так получается, что играю против собственного босса. Хорошенькое начало!

— Какие условия ты предлагаешь? — вздохнул Годдард.

Камилетти улыбнулся:

— Четыре недели выходного пособия.

— Независимо от того, сколько они у нас проработали? Нет. Две недели за каждый год, плюс еще две недели за каждый год свыше десяти.

— Это сумасшествие, Джок! В некоторых случаях нам придется выплачивать годовое содержание, а то и больше.

— Точно что содержание, — пробормотал Джим Колвин.

Годдард пожал плечами:

— Или мы сокращаем на этих условиях, или не сокращаем вообще. — Он печально посмотрел на меня. — Адам, если вы с Полом когда-нибудь пойдете в ресторан, не давайте ему выбирать вино. — Потом повернулся к своему финансовому директору: — Ты хочешь, чтобы сокращения вступили в силу с первого июня, так?

Камилетти осторожно кивнул.

— Мне помнится, — сказал Годдард, — что мы подписали годичный контракт с сотрудниками «Кейблсайн», компанией, которую мы приобрели в прошлом году, и он истекает тридцать первого мая. Разница всего в один день.

Камилетти пожал плечами.

— Пол, это почти тысяча работников, которые получат месячную зарплату плюс добавку за каждый год работы — если мы назначим сокращения на день раньше. Приличное выходное пособие.

— Квартал начинается первого июня.

— Я на такое не пойду. Извини. Назначай на тридцатое мая. Что касается тех работников, чьи опционы ниже ватерлинии, дадим им двенадцать месяцев, чтобы их закрыть. Я добровольно снижаю собственную зарплату — до доллара. А ты, Пол?

Камилетти нервно улыбнулся:

— У вас гораздо больше опционов, чем у меня.

— Мы сделаем это один раз, — сказал Годдард. — Один раз и по-хорошему. Второго сокращения не будет.

— Понял, — сказал Камилетти.

— Хорошо, — вздохнул Годдард. — Как я сам тебе говорил, нельзя останавливаться посреди переправы. Только скачала я хочу обсудить это со всеми менеджерами. Организуй собрание. Кроме того, я должен связаться с нашими инвестиционными банкирами. Если пойдут слухи — а я боюсь, что так и будет, — завтра, после закрытия торгов, пустим по внутренней сети мое выступление, которое я сейчас запишу. Одновременно приготовим публичное явление. До этого утечки информации не должно быть — это деморализует.

— Если хотите, объявлю я, — сказал Камилетти. — Это сохранит вашу репутацию.

Годдард сердито посмотрел на него.

— Я не собираюсь сваливать все на тебя! Ни в коем случае. Моя слава, мои фотографии на обложках — значит, и вина моя. Это по справедливости.

— Просто вы давали им обещание. Начнутся разговоры... Годдард бодро пожал плечами, хотя вид у него был совсем расстроенный.

— Наверное, теперь меня прозовут Годдард-бензопила или что-то в этом духе.

— По-моему, Джок-нейтрон звучит лучше, — сказал я, и Годдард впервые по-настоящему улыбнулся.

45

Я вышел из офиса Годдарда, сам не понимая, почему мне так не по себе.

Первое собрание прошло удачно, я даже не слишком опозорился. И к тому же я узнал важную секретную информацию, которая повлияет на судьбу многих людей...

Вот в чем дело: в душе я давно решил, что не расскажу об этом Уайатту и компании. Я не обязан доставлять им такие сведения: я же занимаюсь секретными проектами! В любом случае откуда им знать, что я что-то утаиваю? А о сокращении в «Трионе» могут услышать и по телевизору.