Яик – светлая река

Нурым стоял недалеко от воза и хорошо слышал Орака. Сейчас он подъехал к дружинникам Жоламанова и с джигитами своей сотни помчался к интендантскому складу полка. Ничего не могла сделать охрана склада против сорока – пятидесяти вооруженных конных джигитов.

Нурым сразу же узнал татарина, заведующего складом, прятавшегося в доме Уали.

– Милейший, давай ключи, иначе выломаем дверь, – сказал он татарину.

Имени татарина Нурым не знал, но в доме с флигельком видел его не раз, когда приходил к Оразу.

– Оллахи, я тут ни при чем, малый… – залебезил татарин. – Лучше бы вы разыскали самого Калыбая. Мы с тобой, малый, немного знакомы…

Не успел Нурым ответить татарину, как из-за угла большого купеческого дома вышел Орак.

– Джигиты, это имущество общественное – значит, ваше, – заявил он. – А потому берите ключи от полкового склада. И поставьте охрану из надежных людей!

Орак подошел к Жоламанову и вполголоса о чем-то заговорил с ним.

– Жунусов, бери ключи от склада! – приказал Нурыму Жоламанов. – Вместе со своей десяткой будешь отвечать за сохранность имущества. Никого не подпускать! Если кто-либо из офицеров не подчинится – применяй оружие! Дальнейшие распоряжения я передам тебе лично.

– Есть! – коротко ответил Нурым.

Все еще удивляясь странному поведению Капи Мырзагалиева, Ораз пришел в интендантство и от неожиданности не поверил ни ушам, ни глазам своим. В дверях его встретил Нурым.

– Вход сюда запрещен, писарь-мирза. Одежда, обувь – все имущество в распоряжении военного комитета, – строго сказал он.

Ораз рассмеялся.

– Есть, онбасы Жунусов! – ответил он, лихо козырнув. – Можно к вам обратиться с просьбой?

Нурым смешался.

– Никого не пускать! – бросил он своим джигитам и кивком головы пригласил Ораза зайти в канцелярию.

– Кто тебя поставил? – спросил писарь шепотом.

– Орак.

– А кто он, ты не догадался?

Нурым ответил, что ничего не знает, что ни один дружинник не имеет права уйти из города без приказа комитета дружинников и что наши джигиты стоят на постах по всему городу.

– Просто глазам не верю, – почему-то удрученно произнес Ораз. – Хорошо, Нурым. Очень хорошо! Ну, я пошел. По своим делам…

Шквал событий, неожиданная тревога в городе, необычное оживление людей обеспокоили Ораза. Все это происходит по воле человека или как попало, бессмысленно, случайно? Может быть, это просто стихия? С чего началось? Чем кончится? Кто такой Орак? Куда исчез Батырбек? К добру ли эта вспышка? А что будет, если для подавления восставших вышлют вооруженные отряды?

Хотя городок был небольшим, однако пешком пройти его из конца в конец было нелегко. Ораз устал, пока добрался до казармы. Здесь тоже царило необычайное оживление: дружинники то входили, то выходили, толкались, суетились. Все возбуждены, никто никого не слушает. Ораз присел, вытер с лица обильный пот, понаблюдал за суетней солдат, понял, что и они толком не знают, что творится вокруг.

– Где ваши командиры? – спросил он у одного из дружинников.

– Какое нам дело до всяких командиров-самандиров, – ответил тот. – Теперь вся забота: как бы до дому добраться…

Никто в казармах не знал, где находятся Батырбек и Орак. Говорили, что за порядок в казарме отвечают онбасы, но и те отправились в столовую.

День уже клонился к вечеру. «Может быть, пойти домой? В такой суматохе и отдохнуть-то не удастся. Или зайти в тюрьму, попытаться поговорить с Мендигереем?..» – раздумывал Ораз. Но тут откуда-то появился Батырбек, а следом за ним из-за угла казармы выскочила группа конных, и один из них, по-видимому командир, с ходу закричал:

– Пятнадцать человек живо на коней и следуйте за Батырбеком! Пятнадцать солдат – за мной. Быстро! По коням!

Это был Орак.

Батырбек взглянул на писаря и спохватился:

– Ойбой-ау, ты что здесь делаешь? Где твой конь?

– Калеке на нем уехал, – ответил Ораз, оскорбленный тем, что остался пешим.

– Беги в конюшню! Бери любого коня и поезжай за мной!

Не чуя ног, Ораз побежал к конюшне.

– Сейчас мы освободим заключенных. Ты знаешь, кто приехал громить тюрьму? Сам Мамбет! – сообщил Батырбек скакавшему рядом Оразу.

Ораз молчал, усердно подгоняя полкового коня, которого заполучил так легко. Он не сомневался в том, что в этакой кутерьме без Мамбета не обойтись.

Ворота тюрьмы уже были открыты. Отряд конных солдат с большой группой освобожденных потянулся к интендантству. Батырбек подъехал к Мамбету.

– Интересно, есть ли там интендант Калыбай или он удрал? – спросил Мамбет.

– Интенданта нет, но там дежурит наш джигит, Жунусов, – ответил Батырбек.

Мамбет сразу насторожился:

– Какой Жунусов?

– Певец Нурым. Его фамилия – Жунусов.

– А, знаю. Чумазый певец.

Дальше говорить было некогда. Ораз восхищенно подумал: «Ну и Мамбет! Какая осанка! А сила! Одной камчой двоих запросто прибьет».

– Сколько вас человек? – спросил Мамбет у освобожденных.

– На перекличке было шестьдесят восемь. Сейчас, должно быть, меньше, – ответил кто-то в старой военной форме, выступив вперед.

– А почему меньше?

– Некоторые убежали…

– А, ну и пусть бегут. Сейчас вам каждому выдадут шинель и сапоги. Если есть желающие вступить в солдаты, дадим оружие, коня, седло. Понятно? – громко спросил Мамбет.

– Поняли!

– Ну и хорошо, если поняли. Кто надумал вступить в дружину – выходи вперед!

Первым шагнул тот, что был в военной форме, за ним – еще пятеро джигитов в гимнастерках без погон, пуговиц и ремня.

– Мы с вами, Мамбет-ага, – в один голос заявили они.

– Жунусов, выдай им новые шинели, сапоги, седла, – приказал Мамбет.

– Хорошо, Маке, – с радостью откликнулся Нурым. – Наконец-то встретились, Маке…

Он подал знак своим джигитам, те бросились в склад за новыми шинелями и сапогами.

– Если вступить в дружину, то и коня с седлом дадут?

– Не только коня с седлом, но еще и ружье, и шашку, и вдобавок порох.

– А что, если и мы запишемся?

– За Мамбетом пойдешь?

– Даром пропадешь – хочешь сказать?

– Нет, но…

– А ты запишись, чего тебе терять? – переговаривались освобожденные шаруа между собой.

Заметив их нерешительность, Мамбет сказал:

– Ладно, вижу, не быть вам солдатами. Отправляйтесь лучше в аулы и наденьте узду на мерзавцев старшин. Напоследок выберете себе по шинели и по паре сапог.

– Дают – бери, говорят. Нужный камень не тяжел. Спасибо, родной, – обрадовались шаруа, поспешно выбирая из кучи шинели и сапоги.

Джигит в военной форме скользнул голодным взглядом вдоль склада и, глянув на большой купеческий дом рядом, спросил Нурыма:

– Ага, не найдется ли там чего-нибудь поесть?

Нурым, с тех пор как вступил в дружину, еще не ел досыта и сейчас искренне пожалел изможденного джигита.

– Жунусов, поручаю тебе: всех шестерых накорми хорошенько, обеспечь конями, седлами и пристрой к своей десятке, – велел Мамбет.

Отряд Мамбета направился к оружейному складу.

4

На улицах Джамбейты появились всадники на куцехвостых конях.

Казалось, над маленьким, заброшенным в степи городком, вдали от больших дорог, пронесся смерч. Кроме конных повстанцев, решительных и хмурых, на улицах не было ни души; наглухо закрыв окна и ворота, засели по домам горожане; купцы повесили на дверях лавок и магазинов огромные замки; покинув учреждения, исчезли, будто растворились, чиновники; из правителей валаята одни поспешно удрали, другие попрятались по чуланам, третьи кинулись в объятья мечети. Никто не знал, с чего началась заваруха и чем она теперь кончится. Все старались не попадаться на глаза дружинникам.

А повстанцы, захватив оружейный склад, почту, интендантство, носились по опустевшим улицам из учреждения в учреждение. С треском выламывали двери, вырывали косяки; под ударами прикладов трещали оконные ставни, со звоном летели стекла; ветер лихо гнал по улицам тучи бумажек: из затхлых канцелярий вырывались на простор многолетние «дела», точно пух из распоровшейся подушки; в здании земуправы и в правлениях огненные языки жадно лизали пухлые папки…

Группка офицеров пыталась было защитить штаб, но повстанцы, не обращая внимания на тявканье наганов, легко опрокинули ее, одного офицера прибили прикладом, другого зарубили шашкой, а на двоих ловко закинули петли, точно на необузданных коней…

После этого офицеры уже не пытались наводить «железный порядок». Присутствие Мамбета вдохновило повстанцев, а на офицеров из штаба его имя нагоняло ужас.

Все чаще раздавались крики: «Довольно гнуть шеи перед атаманами!», «Долой казачьих офицеров!», «Долой убийцу Кириллова!», «Долой головорезов тюре!» Белоусову и Кириллову ничего не оставалось, как задуматься о своем спасении. До вечера они тряслись от страха в домике ветеринарного пункта, а с наступлением темноты сели на коней и умчались из города.

Отсутствие Мендигерея среди освобожденных из тюрьмы встревожило Ораза. Но грозному Мамбету он не решился говорить об этом. Некоторое время он молча следовал за толпой, потом обратился к Батырбеку:

– Батырбек-ага, почему мы не арестовали наиболее опасных врагов? Ведь они улизнут, опомнятся, а нас потом жалеть не станут.

Батырбек о чем-то задумался, не ответил.

– Хотя бы полицмейстера надо захватить, – снова подал голос Ораз.

Мамбет насторожился.

– Джигиты, за мной! – приказал он вдруг.

Все поскакали за Мамбетом. Однако ни Ораз, ни Батырбек не догадывались, куда он повел их.

Вслед за Мамбетом большинство джигитов ворвались в широкий двор к высокому дому со множеством окон. Красивый, просторный дом казался безлюдным, даже собаки не лаяли. Когда ворвались внутрь, стало ясно, что хозяева от страха забились по углам: в комнатках было прибрано, на столе стояла еда. Батырбеку и Оразу почудилось, что в одной из дверей промелькнула фигурка женщины. В это время раздался голос:

– Проходите сюда, Мамбет-ага!

Мамбет обошел стол в огромной гостиной и, широко ступая, направился к двери в глубине комнаты.

– Чей это дом? Как бы в ловушку нам не угодить, – шепнул Батырбек.

Ораз бросился за Мамбетом.

– Ну вот, говорила же я, что Мамбет-ага придет. Непременно придет. Я оказалась права. Проходите, милости просим, Мамбет-ага! – зачастила красивая смуглая девушка, одетая по-европейски.

Батырбек никогда не видел Шахизады. Не думал о встрече с такой девушкой и Ораз. Не зная, кто она, джигиты недоуменно застыли у двери. Мамбет не стал здороваться.

– Где тюре? Пусть выйдет! – резко произнес он.

Девушка ничуть не испугалась, даже не нахмурилась.

– Мамбет-ага, вы мой гость, верно? В тот раз, когда вы зашли, я приглашала и очень хотела, чтобы вы пришли. И вот дождалась наконец. Проходите, мой гость, – ласково проговорила она, чуть улыбаясь.

Голос Мамбета смягчился:

– Я пришел, красавица… Но мне нужно сначала увидеть тюре.

– Садитесь, садитесь. Вы тоже усаживайтесь, – обратилась она к джигитам у двери. – Ближе к столу.

– Я пришел к Аруну-тюре, – нетерпеливо сказал Мамбет, опускаясь на скамейку.

Только теперь поняли Ораз и Батырбек, куда их привел Мамбет. И стало ясно, что арестовать одного из главарей валаята – дело нелегкое, рискованное. Теперь же, видя, как девушка заворожила ласковыми словами батыра Мамбета, они испугались, что могут промедлить.

– Сестрица, мы пришли сюда не в гости и не собираемся калякать за чаем. Скажите, где Арун-тюре, пока мы сами его не вытащили!

– Джигиты, а ну-ка за мной! Маке, первым пойду я… – сказал Ораз, направляясь к ближней комнате.

– Его нет там, ага. Я сама вызову папу…

Девушка шагнула к выходу.

– Зови, – сказал Мамбет, удобней усаживаясь.

Девушка вышла. Ораз ткнул Батырбека в бок: «Что делать?» Батырбек промолчал. «Мамбет сам начал, сам закончит. Посмотрим», – решил Ораз.

Девушка не возвращалась. Никто не знал, о чем она говорила с отцом. Ораз волновался. Батырбек уже дважды понюхал насыбай. Напряженная тишина царила в доме.

– Сейчас папа придет, – сообщила девушка, неторопливо входя в комнату.

Вслед за ней вошел и Арун.

Офицер Аблаев услужливо распахнул дверь перед полковником. То ли Мамбета смутила сверкающая форма высокородного тюре, то ли сказалась привычка службы, но, заметив Аруна, он вскочил. Полковник хмуро оглядел Мамбета, скользнул взглядом по дружинникам и глухо протянул:

– Так, та-ак!

Мамбет устремил недобрый взгляд на Аруна и Аблаева.

– Обоих вас арестовываю. Хватит, поиздевались над народом! А ты… – Мамбет взглянул на Аблаева. – Ты не умеешь обращаться с шашкой и наганом. Снимай, живо!

Аблаев метнул испуганный, вопросительный взгляд на Аруна, но полковник словно не замечал его, он видел только Мамбета.

– Ну, а потом? – спросил полковник.

– Потом – посмотрим. Что скажут солдаты, то и будет.

Ораз и Батырбек подали знак вошедшим джигитам, чтобы они отобрали оружие у Аблаева. Двое тут же бросились к Аруну, но между ними стала девушка.

– Мамбет-ага! Мой папа желал народу только добра. Вы один из народных батыров. Если папа был в чем-то несправедлив, то простите его… Нет безгрешного человека…

– Грехов у него чересчур много.

– Батыр, подарите мне обоих – и папу и офицера Аблаева! – взмолилась девушка.

Мамбет быстро взглянул на нее, отвернулся и пробубнил невнятно:

– Ну и красотка!

В разговор вступил Ораз.

– Маке, вы спросите тюре, куда он дел Мендигерея. Если без суда погубил невинного человека, тогда ни о какой пощаде не может быть речи.

Арун повернулся к Оразу, смотрел долго, взгляд его становился все тяжелей, все колючей.

– Вы, молодой человек… – начал было он, но потом, словно опомнившись, повернулся к Мамбету: – Мендигерей Епмагамбетов преступник, приговоренный к смертной казни. Он осужден военно-полевым судом. По этому вопросу обратитесь в Войсковое правительство.

Мамбет сдвинул брови и глухо спросил:

– А кто он такой?

– Маке, это образованный человек, заступник народа, – объяснил Ораз. – Весною правители-атаманы рубили его шашками. На прошлой неделе я видел его в здешней тюрьме, в одиночной камере.

– А, значит, и ты, голубчик, из тех же! Так-так! – произнес Арун, то ли угрожая, то ли уясняя для себя личность Ораза.

– Ты расстрелял его? – спросил Мамбет.

Арун уклонился от прямого ответа:

– Он под следствием Войскового правительства.

– Зачем ты передал его в руки Войскового правительства? – запальчиво спросил Батырбек – Мамбет правильно говорит – творили произвол! Ты, султан Арун, расстреливал и вешал лучших сынов народа! Никогда еще казах так не измывался над казахами.

Арун понял, что дело принимает дурной оборот, – он нашел хитрый ответ:

– Хорошо, братья. Коль вам понадобился Епмагамбетов, я могу его вызвать. По распоряжению Жаханши он отправлен в город Уил и сейчас находится там.

Батырбек и Ораз не разгадали сразу его коварства.

– Еще три дня тому назад он был здесь, – снова вклинился в разговор Ораз, но Мамбет не дал ему договорить:

– Чтобы за три дня, султан-тюре, доставил Епмагамбетова из Уила сюда! Не сделаешь – ответишь головой. От меня не уйдешь! Пошли, джигиты!

– Спасибо, Мамбет-ага! Офицер Аблаев выполнит ваше приказание, – сказала девушка вслед Мамбету. – Заходите к нам, ага. Гнев – враг, рассудок – друг. Уляжется ваш гнев – приходите. Для вас всегда наши двери открыты, герой-ага!

Через полчаса Аблаев помчался в Уил…

Весь день сновали по городу дружинники и даже к вечеру не все собрались в казармы. Одни возвращались со скатертями из различных учреждений, другие – с красивыми папками и портфелями под мышкой. Но никто не нарушил строгого приказа: «Не трогать вещей простого люда». Жалоб на дружинников не было.

На другой день спозаранку Мамбет выстроил десяток своих джигитов, спрыгнул с коня, вытащил из кармана большой складной нож. Схватив одной рукой хвост коня, коротко обкорнал его и обратился к джигитам:

– С этого часа, с этой минуты я навсегда отрекаюсь от Джамбейтинского правительства. Возврата нет. Отныне я большевик! Как и у них, мой конь – куцый. Приказываю всем дружинникам, начиная с правого фланга, укоротить хвосты коням! Кто не выполнит приказа, значит, остается в ханской дружине. Такой пусть убирается своей дорогой! Ну, начинайте! – закончил он и глянул на правофлангового Нурыма.

Нурым, спрыгнул на землю, взял у Мамбета нож и ловко отсек конец хвоста своему мухортому. Потом снова прыгнул в седло и стал в сторонке. Вслед за ним вышел другой джигит и повторил то же самое. Вскоре рядом с Нурымом выстроились все пятьдесят джигитов. Хвосты коней были коротко и аккуратно подстрижены. Как бы возвещая о новых порядках, Мамбет весь отряд провел по самой длинной улице.

Люди смотрели из окон и, ошеломленные зрелищем, шептали:

– Астафыралла!

– Спаси, аллах!

Дети галдели:

– Смотрите: конница бесхвостая!

– Бесхвостые болшабаи едут!

Оседлав прутья и палки, с гиканьем и свистом мальчишки бежали следом.

5

Говорят, порою чувство захлестывает рассудок человека. А чувство бывает разным. В отчаянии человек не страшится ни воды, ни огня. Не боится он ничего и тогда, когда окрылен великой целью, высокой мечтой. Нет, ничего подобного не испытывал офицер Аблаев в этот день. В нем все бурлило, будто неистовый ветер гнал по степи перекати-поле, – в нем клокотала месть.

– Ну, подождите! – скрипел зубами он всю дорогу.

Решительные приказы султана Аруна ему были больше по душе, чем беззубые распоряжения Жаханши. Да и вообще, какой он, Жаханша, глава правительства? Иного мерзавца бить бы надо, а Жаханша провожает его с почестями. Других бы надо в тюрьме сгноить, а он с улыбкой, с извинениями отпускает их. Какой же это порядок?! Летом приказал Каржауову проводить учителя Халена! Да еще и подарить коня и чапан! А вчера отпустил безбожницу бабу, жену лютого врага валаята Абдрахмана Айтиева, которая тайком доставляла красным пропитание, и не посчитался с его, Аблаева, авторитетом.

– Тьфу, пентюх! – возмутился Аблаев, в сердцах огрев коня камчой. – Как будто агент этих самых красных… Ну, подождите. Погодите, голубчики! Я вам еще покажу! Приведу сюда весь кадетский корпус! Попляшете!

Аблаев спешил в Уил.

– Или умри, или проучи негодяев! – приказал ему Арун. И Аблаев решил проучить. В Уиле в кадетской школе учатся триста пятьдесят человек – сплошь молодцы, отборные рубаки, воспитанные, обученные казачьими офицерами. Триста пятьдесят юнкеров! Бесстрашная, еще не битая, отважная молодежь! Он, Аблаев, бросит их против голодранцев-бунтовщиков! Надежда и опора валаята, воспитанники кадетского корпуса завтра ринутся в первый бой.

– Пусть свистят шашки над головами предателей! Никакой пощады! Только тебе доверяю я это дело, – наказывал Арун.

«Совсем распустились, сволочи! Подождите! – яростно грозился Айтгали Аблаев. – Верно говорят, что обнаглевший корсак станет рыть себе нору ухом. Один угоняет коней, другому плевать на дисциплину, третий набрасывается на офицера… А теперь, наглецы, подняли бунт в самой столице валаята! Ну, подождите!..»

Аблаев вспомнил все свои неудачи за последний год. Не слишком ли много их! Первый раз он споткнулся в ауле буяна хаджи. В Анхате он чуть было не схватил бунтовщика-студента, но в последнюю минуту тот сумел улизнуть, собака! Дальше начались сплошные неудачи. Жунусов кромешной ночью выдал обоз с оружием в руки красных. Это было самое досадное… «К счастью, мне еще удалось оправдаться перед Жаханшой и Аруном». Аблаев не знал, что в ту ночь, когда он в поселке Уленты изловил наконец Мендигерея, его жестоко отмолотил все тот же Жунусов. Поэтому к третьей своей неудаче он отнес бесчинство подонков в казарме. И тут ему вспомнилось, что один из вязавших его в казарме был… Нурым Жунусов. Ярость, бешенство охватили Аблаева.

«О Жунусовы! Или погибну, или кровавыми слезами зальетесь! Довольно, поизмывались! Один – там, другой – здесь! А старый волк-отец в ауле смуту разводит! У, проклятые головорезы! Подождите! Я вас!..»

Галопом мчался Аблаев на своей саврасой, потом натянул поводья, перевел коня на рысь, расстегнул ворот кителя, чтобы свободней дышать. Вскоре конь перешел на шаг. Аблаев расслабил мышцы, успокоился, оглядел окрестности: ехал он по хребту Булдырты. «Доберусь до Кара-Тобе, переночую там. Дальше придется ехать с проводником, плохо знаю дорогу».

В сумерках он приехал в Кара-Тобе, дал передохнуть коню, а с рассветом снова двинулся в путь. Проводника брать не стал, хозяин дома, где он ночевал, проводил его до большой дороги за аулом и сказал:

– Эта дорога приведет вас, мирза, к Жаксыбаю, а дальше будут Аккозы и Сарбие.

Не доезжая до Жаксыбая, Аблаев заметил впереди на дороге каких-то путников, и подозрение охватило его. Он натянул поводья, посмотрел внимательно: двое ехали верхом, один сидел в телеге.

– За три дня всего лишь сто километров, сволочи! – прошептал офицер.

Аблаев не ошибся: это были конвоиры и заклятый враг валаята Мендигерей, отправленный три дня тому назад из Джамбейты в Уил. Офицеру опять вдруг вспомнилось все снова: и вчерашние события в Джамбейте, и бесконечные личные неудачи. Кровь бросилась в голову. Что-то решив про себя, Аблаев спрыгнул с коня, подтянул подпругу, поправил на себе ремень, жадно глотнул воздух и затем опять прыгнул в седло и ударил саврасую камчой.

– Ну, дай бог удачи! Поддержи меня дух Аблая! – прошептал он, пришпоривая коня.

Поджарый саврасый конь под ним был чистых кровей знаменитой жаугаштинской породы – голенастый, широконоздрый, тонкохвостый. Скачи на нем день – лишь кровь разгорячится. Скачи два – лишь резвее идет. До путников, беспечно рысивших впереди, скакун домчал захлебывающегося от ярости офицера в одно мгновение.

Доскакав, Аблаев с ходу приказал конвоирам:

– Остановите телегу и отойдите на десять шагов!

От неожиданной встречи со своим свирепым командиром солдаты опешили, подобрали поводья, робко откозыряли. Остановив подводу, они отогнали своих коней на десять шагов и со страхом стали ждать, что будет дальше. «Что случилось? Куда он так спешит?» – думали солдаты, подбирая полы шинелей и поправляя винтовки за спиной. Аблаев подскочил к ним со стороны ветра и снова прокричал:

– Оба поедете со мной, но сначала… – Ветер отнес его слова, и ни Мендигерей, ни кучер не расслышали, что он кричал. Лишь последнее слово: «Приготовьтесь!» – как бы кувырком докатилось до них.

Аблаев наметом домчался до телеги и озверело рявкнул:

– Слезай с телеги! – Глаза его от бешенства побелели. – Слезай и помолись перед смертью, гад!..

Мендигерей сразу догадался, что неспроста примчался этот офицер-палач. «Видать, настал конец», – подумал он, плотно сжав губы. Вспомнилось ему, как летом на телеге зверски изрубили шашками двух мальчиков и крестьянина Фроловского. Казалось, что он услышал предсмертный судорожный крик Икатая: «Апа! Апатай!» И тут же голова мальчонки покатилась с плеч…

Мендигерей медленно, очень медленно слез с телеги. Руки его были свободны. На привале ночью конвоиры надевали ему наручники, а в пути в безлюдной степи, снимали их. Не узнав издали Аблаева, солдаты в суматохе не успели снова надеть наручники.

– Предатель! – взвизгнул Аблаев, выхватив из кобуры наган. – Высвободил, значит, руки? Высвобождай, голубчик! Теперь уже все равно! Сейчас получишь свободу! Читай предсмертную молитву – иман!

«…Смерть! Последний вздох!.. Враг. Заклятый враг… Беспощадный мститель!..» – промелькнуло в голове у Мендигерея.

От долгого сидения в тюрьме, от неподвижности тело отяжелело, нет сил передвинуть ноги. Что это вдруг черно стало вокруг? Или голова закружилась?.. На мгновение пленник закрыл глаза. Сколько пережито! Сколько пережито! Лихорадочно замелькали мысли, кружится кружится земля.

Мендигерей пересилил себя, открыл глаза. И ноги как-то сразу окрепли, уверенно шагнули навстречу смерти…

Голос его звучал глухо, словно шел из-под земли:

– Я знаю, что значит иман. Иман – это вера человека, его надежда. Тот, кто твердо верит в свое дело, не унижается перед врагом. Не станет просить пощады! Он верит в свою цель, и жизнь его ясна. Но есть люди без веры и без надежды. Они дрожат за свою подленькую жизнь. Умоляют своих врагов, вымаливают милосердие. Ты – один из таких. Смерть для живого человека означает прекращение жизни. Сейчас оборвется моя жизнь, завтра ли, через месяц ли потухнешь и ты. И перед смертью тебе нечем будет гордиться. И ты самому себе не скажешь, что погиб за благое дело… А я служил своему народу, он меня не осудит. Этим я счастлив, этим горжусь. А тебя народ клянет за убийство детей, за горе женщин, проклянет и за мою смерть…

– Хватит болтовни! – взревел Аблаев и повернулся к солдатам: – Стреляй!

– Тебе не простят вот эти солдаты! Не простит джигит-кучер!

Тявкнул наган. Мендигерей вздрогнул, сделал несколько неуверенных шагов и с трудом выпрямился. Одновременно раздались еще два выстрела, и все затихло, оборвалось… Мендигерей беззвучно рухнул на дорогу и остался один в унылой степи. Ему даже не закрыли глаз, лишь степной ветер ласкал его измученное, осунувшееся лицо.

С двумя солдатами Аблаев отправился дальше. Он спешил в Уил, чтобы поднять весь кадетский корпус против четырехсот бунтовщиков.

1

Вдоль Уила и Киыла через Кос-Кобду простирается до полуострова великого моря песчаная, пыльная древняя дорога. Извилистая, изъезженная, она хранит в себе тайны тысячелетий. Еще в седую старину тянулась по ней жизнь от Яика в Аральск, из Аральска к Аму-Дарье, от Аму-Дарьи в Хиву, а из Хивы еще дальше – в Бухару.

Кто только не ходил по этой дороге! Кто-то мчался, а кто тащился, кто-то изнемогал в пути от жажды, а кто-то несся по ней с победным кличем.

На быстром верблюде – желмая – рысил когда-то по ней вдоль реки Аму шейх Кутуби со знаменем ислама в руках.

Свирепые полчища внука хана Чингиза, поднимая тучи пыли, тоже пронеслись по этой дороге.

Ходил по ней и Железный Хромец – Тамерлан, воздвигая по пути пирамиды из человеческих черепов.

Саранчой неслись по ней из Джунгарии к приволжским степям калмыки, принося казахам неисчислимые беды…

Беззаветных храбрецов, заступников народа знала эта дорога; здесь сложил свою бесстрашную голову батыр Сырым, поднявший копье на ханское отродье; здесь разбилась надежда гордого сына казахов Исатая.

Многих перевидела седая караванная дорога: и сильных, и слабых, и молодых, и старых, царей и нищих, всемогущих полководцев, разодетых купцов и оборванных странников. Изъезжена дорога и похожа на изрезанный морщинами лик старца. Сегодня по ней потрухивал старый ослик, на нем сидел сухонький и древний, как сама дорога, старик.

На голове его пропыленная, полуистлевшая, серого цвета чалма, на плечах старый, выцветший на знойном солнце чапан, на ногах мягкие кожаные галоши – масы. Под чапаном виднеется серая от пыли рубаха с отложным воротником и с тесемками; хурджун, перекинутый через седло, также весь в пыли, даже не различишь рисунка на нем.

Нещадный зной, неугомонный степной ветерок, редкие, но обильные дожди сделали степь серой, изнуренной. Лицо старика тоже серое, изрезанное вдоль и поперек глубокими морщинами. Густые брови, усы, редкая небольшая бороденка также обильно покрыты мелкой серой пылью. Всем своим обликом он похож на иссохшую южную степь, лишь набухшие вены на руках выделяются своей чернотой.

Старик этот на сером ослике ехал месяцами, летом он выехал из Хивы, был в Приаралье, а теперь направлялся в Уил. Чапан служил ему постелью, хурджун – подушкой; в безлюдье старик ночевал под кустами, а в аулах – в любой юрте, как божий гость. Переночевав, он продолжал путь. Останавливался в мечетях, охотно гостил у имамов. Одни называли странника Календыром, другие – дервишем, третьи – святым на сером ослике. И не без оснований: за молитвы на людном месте или в мечети, а также на роскошных поминках знатных он порою получал немало жертвоприношений, но неизменно тут же распределял всю свою добычу среди бедных, нищих, несчастных. Подарит какой-нибудь бай ему рубаху, он отдаст ее хозяину лачуги на краю аула; расщедрится мирза, накинет ему на плечи новый чапан – странник осчастливит им первого же пастуха. Набьет его хурджун добрая байбише куртом, а он пригоршнями раскидает лакомство детишкам, и они с криком «Святой ата!» стайкой бегут за ним.

В степи возле Яика, в том месте, где сливаются две реки, стоит мечеть хазрета Куная – конечная цель долгого пути странника. К знаменитому имаму Младшего жуза странник приезжал каждое лето, иногда навещал его осенью. В этом году он добрался до могущественного хазрета поздней обычного.

Мюриды хазрета низко склонили головы перед святым путником, потом почтительно прикрыли веки и отступили, пропуская старца. Хазрет Кунай беседовал со святым в своей гостиной один день и ночь.

Прошел слушок среди мюридов:

– К хазретам Хивы и Бухары снизошло с небес чудо-знамение. Святой старец на сером ослике приехал сообщить об этом всем мусульманам…

На другой день хазрет Кунай собрал правоверных в свою мечеть и после двукратного намаза произнес проповедь. Хазрет говорил о честности, справедливости и других несравненных достоинствах пророка, о мудрости Абубакира Сиддиха, о правдивости Гумара, об учености Гусмана и храбрости Галия, о мужестве шахидов, погибших за мусульманскую веру в пустыне Кербала. Конец проповеди хазрет произнес ровным голосом, старательно избегая непонятных арабских слов: