Яик – светлая река

Человек лежал, уткнувшись лицом в снег. Одна рука была подвернута, другая безжизненно вытянулась на снегу. Слева валялся брошенный тымак[92]. Приглядевшись, Гречко увидел в снегу наган недалеко от правой руки убитого. Ладонь была раскрыта, рука обнажена до локтя.

Иван Андреевич взял руку, чтобы перевернуть человека на спину. Кисть была холодна как лед, но выше, под рукавом, Иван Андреевич ощутил тепло.

Гречко торопливо перевернул человека на спину. Тот слабо застонал. Иван Андреевич подтянул поближе тымак и положил его под голову раненого, поправил черный шарф, положил руки на грудь. Пуговицы шинели были застегнуты, воротник поднят.

«Выживет ли? – с испугом подумал Иван Андреевич. – Или безнадежный?»

Рука его непроизвольно скользнула за борт шинели к груди этого полумертвеца. Сердце билось.

Разомлела душа старого солдата, три года воевавшего на германском фронте. Немало друзей похоронил Иван Андреевич, немало и вынес раненых с поля боя. Сейчас в нем заговорила не только жалость, но и солдатский долг – во что бы то ни стало спасти раненого. Но как? Нести на спине – далеко. Потеряет последние силы и умрет.

Не раздумывая больше, Иван Андреевич побежал домой. На бегу он тщательно обдумывал все – где спрятать раненого, чем перевязать раны, как привезти.

Едва вбежав в дом, он, не переводя дыхания, крикнул жене:

– Скорее зажги в бане свет, протри все насухо, а окна завесь и трубу закрой.

Жена недоуменно уставилась на него.

– Атаман, что ли, тебе дал такое поручение? – спросила она.

– Скорее. Потом сама все увидишь. Некогда. – И он выбежал за дверь.

Спустя полчаса Иван Андреевич привез на санках раненого. Вдвоем с женой они внесли его в баню. Раненый был без сознания. Его уложили на полок. В бане было тепло, как раз в этот день ее протопили.

С головы раненого смыли кровь, промыли и перевязали рану. Из своей фронтовой фляжки Иван Андреевич влил в рот ему немного спирта. Этот спирт у него всегда хранился на дне сундука «на всякий случай».

Раненый чуть шевельнулся. Не приходя в сознание, чуть приоткрыл глаза, и Иван Андреевич узнал его. Это был близкий друг Айтиева.

Жена, с жалостью глядя на него, сказала:

– Не сносить тебе головы, Иван, если узнает Остап.

– Не узнает, – спокойно ответил Иван Андреевич. – Ночь побудет здесь. А завтрашней ночью доставлю его Аблашке. Откуда Остапу знать, что я не утопил его? Не будет же он нырять в прорубь да обшаривать дно. Не бойся, иди спи. А я с ним побуду.

Мендигерей видел, с какой радостью встретил его сын своего товарища. Друзья, уютно устроившись в уголке, оживленно беседовали, и Мендигерей решил не беспокоить сына просьбой перевязать рану. Он снял рубашку и одной рукой начал осторожно сматывать бинт.

– Раны у папы еще не зажили, – говорил Амир. – Видишь, сам делает перевязку. Я пока не могу оставлять его одного. А он совсем не бережет себя, собирает отряд. Спит мало. Правая рука у него совсем не действует, и самочувствие плохое, а других утешает. Если у кого-нибудь беда, успокаивает: «Ничего, говорит, могло быть и хуже». И люди рады приветливому слову. А сколько ему пришлось пережить… Помню, вызвал меня в Теке Абдрахман и сказал, что отец погиб… Что было со мной… От меня одна тень осталась. Вернулся я из Теке домой. И боялся увидеть маму, она ведь и так слабенькая, всегда боится, как бы что не случилось с отцом, постоянно плачет. Я уже видел ее причитающей, с распущенными волосами, и мое сердце обливалось кровью. Прихожу домой, а она мне говорит: «Спасибо нашему ученому деверю, он спас жизнь твоему отцу. А то бы ты остался сиротинкой, мой верблюжонок, ягодка моя». И она принялась меня целовать. Но слова ее не дошли до моего сознания, в голове все помутилось, и я разревелся. Мать тоже плачет, а я не замечаю, что ее слезы – от радости. Она ласкает меня и приговаривает: «Бедняжка, ты, наверное, думал, что отец умер. Если бы ты увидел его в тот день, когда его привезли, потерял бы рассудок. А мне все это пришлось пережить».

– Амиржан, ты не обо мне ли рассказываешь? – прислушавшись к разговору, спросил Мендигерей. – Это длинная история, дорогой. Оставь лучше ее. Ведь все обошлось, а могло быть и похуже… Если бы тогда не свела меня судьба с Гречко, а попался бы я в руки какому-нибудь кровопийце казаку, гнил бы сейчас на дне реки. И то сказать, незнакомый человек, простой крестьянин спас меня. А рисковал головой. Видно, не суждено еще мне умереть. Провалялся я в постели полтора месяца, едва-едва выжил. Какими только лекарствами не поили меня! Ведь на мне живого места не осталось. Правая рука совсем не действует, – как видно, повреждены сухожилия. Но это еще не беда. Человек и без правой руки пригоден к делу.

Увидев длинный багровый шрам на голове Мендигерея, Хаким понял, какая страшная рана была нанесена этому человеку, но сейчас он увидел еще и другое – на правой, безжизненно висящей руке его не было пальцев. Он обморозил их, и они отвалились. Хаким не мог одолеть давящего чувства жалости и сострадания.

– Я о тебе многое слышал от Абдрахмана и учителя Халена, – перевел разговор на другое Мендигерей. – Так что заочно знаком с тобой. Участвовать в революции, служить делу освобождения своего народа – это долг каждого сознательного джигита. Я горячо одобряю твое желание служить своему народу.

Ранее, когда Хаким жил и учился в Уральске, он не общался с революционерами, не знал, чего хотят эти люди. Но его всегда восхищало их мужество, их самоотверженность. Он знал имена Дмитриева, Червякова, Абдрахмана, Сахипгерея. Когда же услышал о зверской расправе над Мендигереем, не мог сдержать слез. Эти люди казались ему особенными, героями с большими и бесстрашными сердцами. Дело, которое они делали, было не всякому по плечу. Каждый день, каждый час они рисковали своей жизнью.

Сейчас, увидев Мендигерея, пережившего так много, покалеченного, но по-прежнему твердого в своих убеждениях, Хаким решил, что это необыкновенный, особенный человек. «Он одобряет мое решение участвовать в революции, – с радостью подумал Хаким. – Но разве я достоин быть в рядах таких закаленных борцов?»

Его охватило чувство необычайной радости, он готов был расцеловать Мендигерея.

– А где сейчас Абеке? – спросил он.

– Абеке? – переспросил Мендигерей. – Абеке… понимаешь, забыл… Ах да, уехал выполнять одно задание. – Мендигерей помолчал и потом, в упор глядя в глаза Хакиму, сказал: – Тебя, кажется, зовут Хаким… Так вот что, дорогой Хаким, лучше не расспрашивай о таких людях, как Абдрахман. Знай, что они всегда делают свое дело. А об остальном догадывайся сам.

Мендигерей приветливо улыбнулся.

Хаким понимающе кивнул в ответ.

– Не обидишься, если я впредь буду называть тебя студентом? У нас есть такое очень полезное правило – не называть своих товарищей настоящим именем, пока по пятам за ними ходит смерть. Так спокойнее. Понимаешь?

Хаким кивнул головой.

– Это, конечно, не сейчас, а потом. Когда мы познакомимся поближе. – Мендигерей снова в раздумье посмотрел на Хакима. – Скажи, ты не знаешь человека по имени Ахметша? Он не из вашего аула, даже не из вашей волости. Но ты его должен знать.

– Какой Ахметша? Уж не Мухамметшин ли? – подхватил Хаким.

– Он самый. Я так и думал, что ты его знаешь.

– Как же не знать? Он мой двоюродный дядя по отцу. Кто не знает его знаменитых красных наров!

– Вот оно что. Даже дядя. Да еще с красными нарами. Гм… И хорошо и плохо, что он твой дядя…

«Почему его так интересует Ахметша? – подумал Хаким. – Или сомневается в чем-то?»

Мендигерей провел ладонью по щеке, помолчал в раздумье.

– А как ты смотришь на то, если мы тебя пошлем съездить узнать кое-что об Ахметше? Ты ведь говорил, что собираешься побывать в своей школе. Никто не будет дознаваться, зачем ты туда едешь. А то ведь русские казаки – народ строгий и осторожный.

Хаким кивнул:

– Хорошо, съезжу и узнаю все, что нужно.

– В таком случае договорились. Ахметша сейчас находится в городе. Найди его квартиру, он живет возле татарской мечети. Поговори с ним как с родственником. Но будь осторожен. О нас ни слова. Ахметша выполняет подрядные работы джамбейтинских властей. Скоро он должен доставить им весьма ценный груз. Постарайся выяснить, что это за груз. Узнать это нужно как можно скорей. Осторожно расспроси, когда он выедет из города, кто его будет сопровождать, по какой дороге поедет. Сможешь ты все это сделать?

– Что же здесь трудного?

– Как сказать. Раньше времени не говори, что это будет легко.

«Это совсем простое поручение», – про себя радовался Хаким.

– Сделаю сегодня же, если нужно. Я готов, – ответил он. – Только у меня есть дело к Абеке… Ведь я не один сюда приехал… Нас несколько человек. И люди, что прибыли сюда со мной, должны возвратиться назад.

– Секретное, что ли, дело? – серьезно спросил Мендигерей.

– Да. Секретное. Однако от вас мне скрывать нечего. Для меня – что вы, что Абеке…

Мендигерей подошел:

– Да, я слушаю.

Хаким торопливо стал рассказывать:

– Арестовали учителя Халена. Прискакали вооруженные люди Досмухамбетовых и угнали учителя в волостное управление. Говорят, его посадят в Джамбейтинскую тюрьму и будут судить. Меня тоже было схватили. Но я вырвался… Отец собирает джигитов, чтобы освободить учителя Халена. «Если не отпустят его по-хорошему, – сказал он, – поймаю самого волостного управителя. Кто и когда видел, чтобы какие-то люди врывались в аул и уводили наших лучших людей». Вместе со мной приехал один из рыбаков. Все в ауле говорят: «Не дадим в обиду своих джигитов, налогов платить не будем, если достанем оружие, встретим врага пулями». Вот зачем я ищу Абдрахмана…

Мендигерей смотрел на Хакима с нескрываемым восторгом.

– Подожди, подожди, – остановил он его. – Неизвестно, почему арестован Хален и в чем его обвиняют?

– Абдрахман созвал людей и произнес речь. А старшина послал на него донос. И наверное, написал там, что Хален тоже сочувствует большевикам…

– Я знаю, что Абдрахман выступал у вас. Теперь вот что… Ты сказал, твой отец собирает джигитов? Но соберутся ли они? И если соберутся, то сколько их примерно будет?

– Только из нашего аула – человек сорок-пятьдесят всадников. А если считать и рыбаков, то наберется свыше ста.

– Что же ты молчал до сих пор, дорогой мой? Почему сразу не сказал об этом? Это же очень и очень здорово! Все это нужно обдумать. Вот что, голубчик, сегодня переночуешь у Фроловского, а завтра проведем собрание и все обсудим.

4

«Особая армия», сформированная и вооруженная Саратовским Советом, в мае 1918 года двинулась на Уральск в распоряжение командира Четвертой армии М.В.Фрунзе.

К осени силами молодой Красной Армии были освобождены Астрахань, Казань, Самара, Симбирск, ранее захваченные белоказаками. Наступление врага было остановлено.

И в этот решающий момент борьбы в революционную армию, двигавшуюся с волжского побережья, отовсюду стекались рабочие, батраки, крестьяне.

Красная Армия, наступая, становилась все многочисленнее. Ее отряды накапливали военный опыт.

Широкой известностью пользовался отряд Чапаева. Несмотря на его сравнительно небольшую численность, немногим более полка, он за лето трижды стремительно налетал на Уральск. Им были заняты Семиглавый Мар, Шипово и Каменск.

Иногда отряду приходилось временно отступать под натиском казачьего армейского корпуса генерала Акутина.

Как разъяренного бодливого быка, держал Чапаев уральских белоказаков в пределах губернии, не давая им соединиться с главными силами.

Слух о славном волжском богатыре докатился до самых захолустных уголков.

Самонадеянные белые вояки тоже почувствовали, что против них поднимается грозная сила.

А народ ждал своего героя, как дождя в засушливое лето.

В это время из Петрограда и Москвы, Саратова и Самары на Урал были брошены агитаторы. Они говорили людям, ждавшим правды, о целях народной войны, призывали в ряды Красной Армии рабочих и крестьянскую бедноту.

Работали агитаторы и в самом Уральске, где был поднят белогвардейский флаг, и в «Ханской орде», и в казачьих сотнях.

Одним из таких агитаторов был молодой комиссар Андреев, организовавший в Теренсае революционный крестьянский съезд.

На левобережье Яика, в стороне Борили, проходила Глубокая балка.

Место это было удалено от селений. Здесь раскинулись сенокосные угодья, тут и там перемежавшиеся непроходимыми зарослями куги и тальником. А дальше тянулись густые леса.

Двенадцать косарей шли обычным журавлиным строем вдоль балки. Утреннюю тишину нарушал лишь летящий звон многочисленных кос по мягкой траве.

От близкого ручья тянуло свежестью, все кругом дышало ароматом пахучих степных трав и цветов. И косари не чувствовали усталости, хотя косили уже довольно долго.

Хажимукан шел в ряду косарей предпоследним.

«Выходит, я приехал сюда косить сено этому хитрецу, – недовольно подумал он, взглянув на человека, назвавшего себя «хозяином». – Где же собрание, о котором говорил Хаким? Или все это обман? За простачка, что ли, принимают меня…»

И в то же время Хажимукан не мог налюбоваться обширными сенокосными угодьями. Со скошенного участка можно было наметать целый стог.

А «хозяин», шедший позади него, с нетерпением и беспокойством оглядывался вокруг. «Почему их нет? – хмурясь, думал он. – Что могло их задержать? Получается, как будто нарочно я привел этих людей сюда, чтобы они косили для меня сено».

– Ну-ка, давайте передышку сделаем, – сказал он. – Кто хочет пить – есть холодный квасок. А еще лучше – перекусить.

Косари оставили работу и собрались в круг.

Возбужденные, радостные люди с наслаждением пили холодный квас, доставали кисеты с самосадом. И вот уже потянулись вверх синие струйки дыма.

Хажимукан оглядел всех из-под насупленных бровей, вынул из-за голенища насыбай и понюхал щепотку.

– Вон-вон, появились наконец, – сказал Фроловский, доставая из кармана часы. – Так и должно было быть. Ведь мы договорились собраться в десять.

Из-за камышей показались рыбаки. Они видели, что косари прервали работу, и, вытащив сети, стали растягивать их для просушки на берегу.

К рыбакам направлялись несколько человек с вилами. Они тоже косили сено на лугу. А от противоположного берега в двух лодках плыли еще десять человек. В руках у них тоже были вилы и грабли.

Людей у балки становилось все больше и больше.

Со стороны Борили показались два всадника. Они гнали быка и тоже направлялись к балке. Бык был небольшой, но норовистый, с широкой грудью. Стоило всадникам приблизиться к нему, как он убегал вперед, злобно мотая лобастой головой. Потом останавливался и, опустив вниз острые рога, рыл копытами землю.

Хажимукан приметил еще двоих. Они шли, засучив штаны, с удочками по берегу. Один был Хаким, а второй – небольшой чернявый паренек, что накануне вечером приходил к Фроловскому и о чем-то долго шептался с ним. Ночью Хаким сказал Хажимукану, что утром будет большое собрание, туда придут все руководители и с ними можно будет обо всем поговорить. «Завтра, – сказал Хаким, – поедете с «хозяином». Держитесь так, будто вы нанялись косить ему сено».

– Ой шайтаны! Ох и хитры! – прошептал Хажимукан, изумленно качая головой.

Когда всадники, гнавшие быка, приблизились, Хажимукан опешил от неожиданности.

– Абеке! – радостно закричал он, вскакивая с земли и пожимая руку Абдрахмана. – Ойпырмай, как вы изменились, просто не узнать, загорели… А это кто с вами? Постойте-ка, да это же Алма-апы сынок, жиен[93]. Здравствуй, жиенжан. Вот так встреча!

Хажимукан помог стреножить коней, расспрашивал Абдрахмана и жиена о здоровье и радовался, как ребенок.

Абдрахман спешился. Он направился к группе людей, приплывших на лодках. А Хажимукан сел рядом со своим жиеном Оразом.

В это время пришли два незнакомых Хажимукану человека. Они показывали на балку. Это значит: пора начинать.

Когда все спустились в овраг и стали выбирать места поудобнее, со всех сторон из тальника, из зарослей куги, словно из-под земли, выросли группы вооруженных людей.

Увидев их, Хажимукан вздрогнул. «Неужели окружили? – подумал он. – Выжидали, когда все соберутся вместе. Столько руководителей сразу захватили». Ему было горько и обидно.

– Кто эти аскеры? – в замешательстве спросил он у стоявшего рядом Ораза.

– Все эти люди, Хажеке, и вооруженные и невооруженные, из комитета. Вы когда-нибудь слышали о революционном комитете? Так вот – сейчас начнет свою работу съезд. Видите, все подходят и подходят новые люди.

– Вот оно что, – облегченно вздохнув, сказал Хажимукан. – Я и сам так подумал. Мы с тобой приехали сюда к Абеке. Он сам нас позвал на собрание. Что это они собираются в этой яме, как будто нельзя в ауле? И русских здесь почему-то много, а казахов мало.

– Хажеке, давай-ка лучше послушаем, что говорят. А что касается русских и казахов – в любом поселке русских больше, чем казахов, вот и здесь их собралось больше. Чем эта балка хуже аула? Трава мягкая и густая, просторно и прохладно, – рассмеялся Ораз, потрепав Хажимукана по плечу.

Крестьянский съезд начал свою работу.

5

Стояла необычайно жаркая погода. Солнце, едва показавшись на горизонте, нещадно жгло пересыхавшую землю. Со стороны степи, словно из раскаленной печки, до Яика докатывались волны горячего воздуха.

Хотя смуглый Хажимукан привык к степному зною, он облегченно вздохнул, когда вместе со всеми спустился в прохладный глубокий овраг.

– Какая благодать, – сказал он Хакиму и пригласил его сесть рядом с собой на траву, – точь-в-точь как на берегах нашего Шалкара. – Он снова вытащил из-за голенища насыбай, взял щепотку и поднес к носу. – У нашего Шалкара, – он несколько раз чихнул, – прохладно и зелено. А о земле и говорить нечего, лучше не найти. Ты заметил, Хаким, что кругом здесь сенокосные угодья? А ведь сам аллах создал эти земли для посевов. Ковырни палкой да брось зерно – и получится хлеб на целый год. И как эти русские находят такие хорошие земли?

Хажимукан был неграмотен, но отличался сметливостью, быстро разбирался в событиях, происходивших вокруг. Нелегкая, полная лишений и трудностей жизнь рыбака закалила его.

– Я не силен в русском языке, Хаким, – сказал он. – Ты объясняй мне потолковее все, что будут говорить. А сам я, конечно, тоже попробую понять. Когда у нас в ауле люди слушают сказки Жумеке, у них даже слезы текут. Попробую-ка и я так же рассказать им все, что здесь увижу и услышу. Скажи-ка мне, кто эти люди? Кто вон тот рыжий русский, юркий, как судак? Кто он? Почему все вокруг уставились на него, будто в жизни на него похожих не видели?

– Он приехал сюда объединить все красные отряды нашей губернии. Внимательно слушайте, что он говорит, а я вам буду переводить, – ответил Хаким.

– Ойбой, неужели этот рыжий такой большой человек? Они там, в городе, наверно, родятся учеными. Смотри-ка, какой юркий! Сам открывает съезд, говорит речь, собирает аскеров. А тощий, как наш магзум Айтим. Теперь скажи мне, кто тот русский, что машет рукой?

– Да это же и есть здесь самый главный.

– Не может быть, – недоверчиво возразил Хажимукан. – Какой же он начальник? Сгорбился, как кожемяка, а посмотри, какая тонкая у него шея.

– Вы угадали, Хажеке, он действительно рабочий кожевенного завода из Теке. Фамилия его Парамонов. Он руководитель бедняцкого правительства нашей губернии. Борется за то, чтобы таким, как вы, рыбакам-крестьянам, батракам и мастеровым, принадлежало все. Он сам из бедняков и борется за бедняков.

Хажимукан удивленно покачал головой. Эти странные люди, что собрались здесь, все более заинтересовывали его.

– А кто вон тот жилистый и высокий, как наш Еше-палуан[94]. Ох и силен, должно быть…

– Это очень известный в этих краях революционер Сахипгерей Арганичев. А рядом с ним, видите, перевязанный, Мендигерей Епмагамбетов, член губернского Совета, комиссар. Весной конные казаки изрубили его саблями, но он выжил, можно сказать, воскрес из мертвых.

– Как это он изрубленный мог выжить?

– Видно, не судьба ему умереть. Вот и остался жив. А спас его русский, которому велели Мендигерея кинуть в прорубь. Этот русский ночью тайком привез его на санках к себе домой…

– Какое чудо! Теперь этот человек наверняка проживет тысячу лет. А за что его изрубили казаки?

– За то, что он большевик и комиссар. Вы разве не знаете, как люто белые ненавидят большевиков? Всех, кто защищает рабочих и крестьян, вдов и сирот, они называют красными…

– Я хорошо знаю, кто такие красные! – воскликнул Хажимукан. – Наш Абеке, да процветает его потомство, на многое открыл нам глаза, помог понять. А раньше ведь мы были совсем темные. Какой молодец этот Мендигерей, какую беду принял на себя за нас, бедняков. А скажи, Хаким, много ли солдат у того рыжего русского?

– И войска много, Хажеке, и оружия хватает. Если же будет мало, мы сами пойдем к нему. Не так ли, а? – улыбнулся Хаким.

На небольшой бугорок, служивший трибуной, один за другим поднимались выступавшие.

Необычайное впечатление все это произвело на Хажимукана. Ему казалось, что он окунулся в шумный водоворот человеческой жизни. Глядя на собравшихся людей, слушая Парамонова, он вдруг почувствовал себя частицей народной силы.

– Пай-пай-пай! – воскликнул он. – Да ведь все побережье Яика заполнено такими людьми. Это рыбаки, батраки, и думы у них такие же, как у меня. И ничего теперь не остановит этих людей. А наш Абдрахман – молодчина. Не так-то легко объединить людей. Вот каким должен быть главарь… Что-то я не все понимаю, – тихонько тронул он за плечо Хакима.

– Потерпите, Хажеке, все узнаете.

Однако Ораз, сидевший рядом с Хакимом, подвинулся поближе к Хажимукану и вполголоса стал объяснять:

– Все семьдесят человек, что собрались здесь, – члены поселковых и аульных Советов от двадцати семи деревень и двенадцати аулов. Они обсуждают события, происходящие в России.

Речь рыжего переводил на казахский язык совсем молодой джигит с юношески нежным лицом. Но рыжий говорил так быстро, что переводчик не поспевал за ним. Хажимукан не понял ни единого слова. Он только в немом удивлении смотрел на рот рыжего, откуда слова летели так быстро, словно это был топот коня-трехлетки на состязаниях по байге.

– Алла, – тихо прошептал Хажимукан, – и человек может говорить, как несущийся вихрь. Кто угонится за ним? Кто сможет его понять?

Но вот заговорил переводчик. Заговорил неторопливо, спокойно, обдумывая каждое слово.

– Переводчик не из бедной семьи, – сказал Хажимукану Ораз. – Видишь, иногда и сыновья знатных родителей могут пойти с народом. Ищущий справедливости может быть и богатым и бедным.

Между тем похожий на девушку молодой джигит в черном бешмете переводил слова рыжего:

– Словно выброшенный бурным потоком клочок сгнившего прошлогоднего сена, еще держатся в Уральске остатки армии белых и казачьих генералов. Но скоро рабочие и крестьяне России поднимут их на вилы и выбросят в широкое русло Яика. Долг каждого из нас – действовать. Уже организованы в деревнях коммунистические ячейки, вооружены красные отряды. Но этого еще недостаточно. Между Уральском и Оренбургом расположено свыше шестидесяти крупных поселков. В каждом не менее тысячи домов. И если в каждом из этих селений возьмутся за оружие пятьдесят человек, то мы сами сможем разбить шесть полков атамана Мартынова. Но, к сожалению, наши отряды, состоящие из пяти-шести человек, разбросаны и до сих пор не могут объединиться. Кроме того, товарищи, вы действуете, надо прямо сказать, слишком спокойно, не трясете врага так, чтобы он не мог опомниться ни днем ни ночью. Казаки разгуливают здесь так, словно явились свататься. Забирают людей, коней, хлеб! А ведь разбойничьему атаману давно пора болтаться на виселице. Нельзя нам оставаться безучастными зрителями. Надо бить врага, захватывать обозы, разоружать, расстраивать его планы. Братья, настало время подняться на борьбу. Свобода и счастье не свалятся с неба, их нужно завоевать. И это сделает Красная гвардия. А Красная гвардия – это мы с вами. Товарищи, пусть множатся и крепнут революционные ряды!

Хажимукану очень понравился переводчик, так хорошо передавший речь рыжего. Но слова упрека глубоко задели его. «Значит, мы слишком спокойно живем и ничего не делаем, – с досадой подумал он. – А ведь давно могли бы взять в свои руки управление на Яике. Всегда мы позади всех плетемся».

– Правильно говоришь! – крикнул он переводчику. – Мы сидим и ничего не делаем. Забились в щели и трясемся от страха. Хватит! Теперь будем действовать. Вот я первый поднимусь. А оружие дадите?

– О чем он говорит? – спросил рыжий Андреев у стоявшего рядом с ним Абдрахмана.

Но переводчик Мырзагалиев уже переводил слова Хаджимукана на русский язык.

– Этот человек приехал сюда из рыбацкой артели, – сказал Андрееву Абдрахман.

Андреев быстро подошел к Хажимукану и крепко полол его руку.

Когда Хажимукан увидел, что стал центром внимания, он растерялся. Не зная, что делать, он смущенно улыбался и оглядывался вокруг.

Андреев с уважением смотрел на его загорелое до черноты лицо, большие мускулистые руки. Ему нравилась ослепительная улыбка Хажимукана, открытая, детски-простодушная и доверчивая. Когда рыбак улыбался, у его глаз весело искрились мелкие морщинки.

После Андреева и Парамонова выступал Абдрахман. Это был тот самый Абдрахман, которого хорошо знал Хажимукан, и в то же время это был какой-то другой человек, незнакомый Хажимукану. Его слова звучали с необычайной силой, ясностью и убедительностью.

– Атаман захватил власть в Уральске именно потому, что мы действовали слишком медленно. Наша медлительность дорого нам обошлась. Повешены многие коммунисты, а нас выслеживают по всем деревням, словно диких зверей. И все-таки мы пробудили классовое самосознание в людях. Вот вместе с нами сюда пришел простой крестьянин Моисей Кисляк. Он неграмотен, ничего, кроме своего хозяйства, никогда не знал. Но в трудный час он, не раздумывая, пошел вместе с нами. Или взять бедняка Хажимукана Жантлеуова. Из далекого Шалкара он отправился искать нас. Не лично нас с вами, а советскую власть, большевистскую партию. Он пришел к нам за советом и помощью. Но ведь он не пошел за советом и помощью к белым атаманам. Что это значит? Это значит, товарищи, мы ведем справедливую борьбу, защищаем интересы трудовых людей.

Его слова подхватил Парамонов.

– Товарищи! – крикнул он. – Если на борьбу поднимется весь степной пролетариат, подобно Хажимукану, то дни буржуев сочтены. Беритесь за оружие и бейте белых атаманов. Ясно, товарищи? Вот такое мы и примем постановление.

Расходились люди из балки так же тихо и незаметно, как и собирались сюда.

Хаким и Амир возвращались вместе. Когда они пришли домой, Хаким остался во дворе. Но вскоре его окликнул Амир:

– Мой отец зовет тебя.

Войдя в комнатушку с плотно закрытыми ставнями, Хаким вздрогнул. За столом сидели Парамонов и Абдрахман. Они, чтобы не смущать Хакима, сделали вид, будто не заметили его. А Хаким недоумевал, как они могли опередить его с Амиром, прийти сюда раньше.

Мендигерей, еще утром сегодня едва передвигавший ноги, сейчас оживился и походил на резвого ребенка. Он взял Хакима за руку и усадил на скамейку.

– Я тебя позвал, дорогой мой, чтобы от имени нашего штаба дать тебе одно задание. Кое-что ты о нем уже знаешь. Скажи, Хаким, тебе часто приходилось бороться на ковре с твоими товарищами?

– Приходилось частенько, – улыбнулся Хаким.

– Это хорошо. Борец всегда ступает на ковер с уверенностью в победе. Мне, например, еще ни разу не встречался такой, который надеялся бы на поражение. Даже мальчишки борются с целью победить. Как же иначе? Все правильно. А что нужно для победы? Сила. Но одной силы еще мало. Нужны ловкость и сноровка. Уверенным в победе может быть только сильный и ловкий. Я неспроста тебе все это говорю, дружище. Теперь к делу. И смотри нигде не проболтайся. Только уговор такой: сможешь выполнить поручение – хорошо, не сможешь – скажи прямо. Тогда мы пошлем вместо тебя кого-нибудь другого. Твое задание – это груз Ахметши. Я тебе уже говорил. Этот груз – оружие. Если мы позволим правителям Джамбейты беспрепятственно перевозить снаряды, ружья и пулеметы, то что последует за этим, догадаться не трудно. Ну что ж, счастливого пути, шырагым[95], – улыбнулся Мендигерей.

Парамонов и Абдрахман молча кивнули.

Хаким направился было к выходу, но у двери его остановил вопрос, заданный Абдрахманом:

– Тебе все ясно?

– Надо пойти в город, разузнать все и сразу вернуться…

– Нет, сразу вернуться ты не сможешь, – сказал Абдрахман. – Из города нельзя уходить до тех пор, пока не разузнаешь все о грузе. Вероятно, тебе придется там заночевать, а возможно, и побыть несколько дней. Из города тебе надо выехать за четыре-пять часов до выхода обоза. На Барбастау есть юрта пастуха Альжана. Ты отправишься туда и сообщишь ему все. Об остальном позаботятся другие. После этого можешь не торопясь возвращаться. Договорились?

Хаким кивнул.

– Ну вот и хорошо.

Когда Хаким выходил, в сенях встретился с Оразом. Тот заглянул Хакиму в лицо и весело спросил:

– Ты, случайно, не экзамен сдавал? Покраснел что-то до ушей.

Хаким, еще больше смущенный этим вопросом, не ответив, выбежал на улицу. Да и шутить, казалось ему, было сейчас не время.

«Но ведь и сам он сюда явился неспроста. Хотел бы я посмотреть сейчас на его лицо», – подумал он.

6

Выступление аульчан должен был возглавить Жунус. А смелому, горячему Оразу предстояло вести агитационную работу прямо под носом Джамбейтинского правительства.