Квартет Дейлмарка - Волшебные одежды

      Наконец послышались крики; это возвращалась лодка. Все, включая нашего короля, помчались через песчаный холм к берегу. И мы тоже побежали. Мы смешались с толпой и помогли вытащить лодку из воды — а то волны были высокие. Над планширом показалась голова Джея.
      — Ну? — нетерпеливо окликнул его король.
      — Все как было описано, — отозвался Джей. — Пошли по списку. Три кошки.
      На гальку перед королем по очереди шлепнулись Лапушка, Рыжик и Трещотка. Кошки были недовольны. Они топорщили шерсть на загривке и фыркали. Король удивленно уставился на них.
      — Десять одеял, — продолжал Джей.
      Одеяла тоже полетели на берег.
      — Два мешка, в основном с сыром, сушеной рыбой и луком.
      Мешки последовали за одеялами.
      — И, — сказал Джей, — одна юная дама, которой нездоровится.
      Я уж было подумала, что они и Робин скинут через борт. Но на самом деле они спустили ее очень осторожно. А Хэрн спрыгнул вниз, чтобы убедиться, что с Робин все в порядке. Они закутали ее в накидку Джея. Робин снова стало хуже. Она говорит, что в довершение к беспокойству за нас, ее доконало появление Джея. Я закутала Робин в одеяло, пока она сидела, дрожа, на гальке, а Робин увидела, что мы с Утенком живы, и заплакала.
      — И? — спросил король, протянув руку к Джею. — Это все?
      — У нее, — отозвался Джей, кивком указав на Робин.
      Кажется, Хэрн, едва лишь достав Одного из костра, тут же отдал его Робин. А Робин никого уже к нему не подпустила. Я не могла сообразить, зачем же Хэрн это сделал, пока Хэрн не сказал: «Иди глянь», — и не подозвал кивком еще и Утенка.
      Робин высунула руку из-под накидки — накидка Джея была велика для нее, — и показала Одного. Он был золотым. Он весь лучился мягким оранжевым блеском, и казалось, будто он сделан из металла. Хэрн с Робин не больше нашего понимали, что же это значит. Хэрн сказал, что среди углей Один сверкал еще ярче. Сейчас, на воздухе, он немного потускнел. И еще Хэрн сказал, что на лицах у Джея и остальных была написана такая неприкрытая алчность, что он инстинктивно отдал Одного Робин, чтобы защитить его. Почему он решил, что несчастная Робин сумеет удержать Одного, если кто-нибудь попытается его отнять, я понятия не имею. Робин, кроме того, держала еще и Гулла, завернутого в ее собственную накидку, и никто, кроме нас четверых, о нем не знал.
      Тут Робин доблестно оправдала возложенные на нее Хэрном надежды. Король подошел к нам, а Робин спрятала Одного и отказалась его показывать. На ее бледном лице проступил румянец — ей было неловко, что она так обходится с королем, — но Робин была непреклонна.
      — Это не принято, чтобы его передавали из рук в руки и чтобы на него глазели все, кому не лень, — сказала Робин.
      — А если вы все пройдете ко мне в шатер и после ужина мы посмотрим на него? — предложил король. — Я могу приказать развести огонь в очаге, чтобы он чувствовал себя как дома.
      Наш король теперь сделался очень вежливым, но Робин посмотрела на него строго. Она не привыкла, чтобы люди непрерывно подшучивали, как это делал наш король. Но все-таки Робин согласилась.
      Наш король настоял на изысканном и обильном ужине. Этот ужин превратился в настоящее испытание для меня и Утенка. А вот для Хэрна — нисколечко. Хэрн любит покушать, а манеры его не волнуют. Для Робин этот ужин тоже превратился в испытание, потому что она и вправду чувствовала себя неважно. Но я рада, что она там присутствовала. Робин верят все. Когда она сказала, что мы вовсе не варвары, король тут же заверил ее, что это была всего лишь прискорбная ошибка.
      — А теперь можно мне взглянуть на Одного? — спросил король, когда мы съели рыбу и мясо. Образовалась пауза, потому что цыплят, яйца и засахаренные фрукты еще не успели принести. Неудивительно, что наш король такой полный.
      Робин неохотно достала Одного и поставила его на стол, среди красивых королевских тарелок. Но он был красивее всего. Король протянул руку к Одному, лукаво взглянул на Робин, потом все-таки взял его. Видно было, что Один тяжелый. Робин говорит, что он сделался вдвое тяжелее.
      — Чистое золото! — воскликнул наш король. — Клянусь! Это его последнее превращение, верно?
      Мы кивнули. Наш король осторожно повернул Одного, так, чтобы свет лампы падал ему на лицо. Теперь, когда Один сделался золотым, рассмотреть его черты стало куда легче. У него был крупный нос, примерно такого типа, как у Хэрна или Гулла. Король увидел это. Я заметила, как он взглянул на Хэрна.
      — И давно он хранится у вас в семье? — спросил он у Робин.
      — Отец говорил, что никто уже не помнит тех времен, когда его у нас не было, ваше величество, — ответила Робин.
      Король хмыкнул.
      — Должно быть, когда-то ваша семья занимала очень видное положение, юная леди. Вам об этом известно? И вы действительно каждый год после половодья кладете его в костер?
      — Да, каждый год, — ответила Робин. — Отец говорил, что мы никогда не пропустили ни одного раза.
      — Это и есть знак, по которому я узнал его, — сказал наш король, вертя Одного в руках. — Вы были верны соглашению, которое заключили с ним ваши предки. Вам известно, кто он, этот золотой господин?
      Он довольно-таки непочтительно помахал Одним у нас перед носом.
      — Да, — сказала я. — Это Один.
      — Экое дурацкое имя, — сказал наш королль. — Вот раньше вы назвали мне его настоящие имена. Моя пушистоволосая дева, он — это Река. Сама великая Река! Ну, что вы об этом думаете?
      — Я думаю, что это неправда, — сказала я.
      — О, нет, это чистая правда, — сказал король, продолжая помахивать Одним. — У нас, у королей, жизнь тяжелая, и нам приходится постоянно улаживать всяческие дела с нашими подданными — например, среди всего прочего, спорить с маленькими девочками, — но зато нам, в качестве вознаграждения, рассказывают куда больше, чем большинству людей. Я знаю про вашего Одного. По правде говоря, именно его я и искал, когда пришли варвары. Если бы только Джей нашел его тогда, когда наведывался в Шеллинг, я не оказался бы теперь в столь неприятном положении. Он мог бы вытащить нас из него. Подумать только, во что он превратился! Этак хочешь не хочешь, а подумаешь, что он сделал это нарочно! Ну что за игру ты затеял, золотой плут? — поинтересовался король, обращаясь к Одному. — Это было нехорошо с твоей стороны — так запрятаться!
      Он вовсе не шутил — ну, разве что в том смысле, что в устах короля все звучало как своего рода шутка. Я видела, что Робин шокирована.
      — Откуда вы знаете, что он — Река? — напрямик спросил Хэрн. Я могла бы сказать, что из-за обрушившихся на нас за сегодняшний день неприятностей Хэрн устал, и это было бы правдой. Но, с другой стороны, я так никогда и не слыхала, чтобы он говорил с нашим королем почтительно.
      — Это знание передавалось от короля к королю, — сказал наш король. — Когда наш народ пришел в эту землю, здесь правила королева по имени Кенблит. Возможно, она приходится вам пра-пра-пра и так далее бабушкой. А возможно, и мне. Она изыскала способ заставить Реку послужить людям. Говорят, будто она была ведьмой. Я думаю, вполне возможно, что она просто была очень красивой, и Река влюбился в нее без памяти. Кк бы то ни было, он подчинился и согласился, чтобы на него наложили узы. И среди прочего он согласился поддерживать наш народ в битве, всей своей немальенькой силой, каковую силу он любезно позволил вложить в свое небольшое изваяние — что Кенблит и сделала. Но он поставил одно условие: раз в год его нужно помещать в костер. Когда вся окалина выйдет из этого изваяния и он превратится в золото, это будет означать, что он достиг наивысшего своего могущества. И вот он здесь, золотой, как и обещал. Но уже поздно!
      Глаза короля подозрительно заблестели — можно было даже подумать, будто они увлажнились, — и он посмотрел на Одного, которого так и не выпустил из рук.
      Я помню, как смотрела на Одного и думала про великое половодье, и про то, как Канкредин боролся с Рекой. Мне до сих пор не верится, будто Один и Река — одно и то же. Ну, или почти одно и то же.
      — Он здорово сглупил, что позволил себя связать, — сказал Утенок.
      — Согласен, — отозвался наш король и поднес Одного поближе к цветной крыше шатра, — но я очень рад, что он это сделал. Теперь мы вместе преуспеем и достигнем процветания. Наконец-то я тебя заполучил, ты, скользкий золотой плут!
      — Ваше величество, — подала голос Робин, — Один — наш.
      — Конечно-конечно, юная леди, — сказал наш король. — Вы останетесь со мной и будете хранить его для меня.
      Он передал Одного Робин.
      — Вот. Возвращаю его законному хранителю. Берегите его. Теперь, когда половодье спало, нас ждет дальняя дорога.
      И на следующее утро мы отправились в путь. Потому-то Робин и разболелась еще сильнее. Ее гоняли с места на место, и ей пришлось сидеть под дождем, пока король собирался. После первого дня пути наш король прислал к Робин врача. Врач сказал, что это речная лихорадка, и что раз Робин уже болела ею, она вскоре поправится и сможет спокойно продолжить путь. Это был тот самый врач, который отрезал Джею руку. Джей говорит, что если бы не этот врач, у него до сих пор было бы две руки. Я с ним совершенно согласна. Робин не стало лучше, даже после отдыха.
      Хэрн пришелся королю по душе. Король дал ему пони, и Хэрн ехал верхом, а мы тем временем тряслись в груженых повозках. Мне каждый вечер приходилось заниматься растерыми при езде ногами Хэрна, и лишь после этого я могла отправиться к Робин. Теперь я понимаю, почему Робин так часто восклицала: «Ну почему мне никто не помогает?!» Все легло на мои плечи. Король большую часть дня держал Хэрна при себе. Хэрн говорил, что из него сделали мальчика на побегушках. Он не испытывал ни малейшей благодарности по отношению к королю. Одна беда: нашему королю нравились люди, которые обращались с ним грубо и фамильярно. Потому-то ему так пришелся по душе Джей. И чем больше Хэрн сердился, тем больше он нравился королю.
      А Хэрн пребывал в препаршивом расположении духа. Королю он не показывал и половины. Он твердил, что мы должны отправиться вниз по Реке, чтобы спасти Гулла или отомстить за него. Он же не верил в колдовство. А тут сперва Танамил, а потом Канкредин одолели его при помощи заклинаний. И Хэрн ничего не смог сделать — даже нам с Утенком удалось добиться большего. Хэрну пришлось признать, что волшебство существует. Это подорвало уважение Хэрна к собственному разуму.
      — Но волшебство — это тоже плод разума, — сказала я.
      — Но не моего разума! — отрезал Хэрн. — Потому-то я и потерпел неудачу. Я даже сомневался в том, что у людей вправду есть души. А потом я увидел души в той сети и понял, что смотрю в лицо поражению. Жуткое ощущение.
      И, однако же, как я обнаружила позднее, на этом история не закончилась.
      Утенок тоже был мрачным, потому что ему было скучно.
      И все это время наш король спешно ехал вперед, прихватив нас с собой. Он не останавливался надолго ни в селениях, ни даже в чистом поле — из страха перед варварами. Когда мы подъезжали к хутору или какому-нибудь селу, люди короля стучались в двери и входили, громко объявляя, что едет король. Если жилье оказывало позаброшено, из-за половодья или из-за варваров, они просто забирали все, что находили. Если же жители были на месте, король говорил, что нам нужно. Люди часто принимались возражать. Я прекрасно представляю, как бы себя чувствовали мы, если бы кто-то вломился к нам и забрал припасы, оставшиеся с зимы — а ведь до нового урожая было еще далеко! Король обещал заплатить, и забирал столько, что мы потом сидели в повозках поверх груд зерна и туш забитых овец. Обязанность все запоминать лежала на Коллете, и он запоминал, кому сколько должен. Он говорил мне, что держат в голове много тысяч счетов — за изъятое продовольствие. А еще многим было обещано вознаграждение. Но Коллет сомневался, что эти счета когда-либо будут оплачены.
      Путешествие было нелегкое — после половодья все дороги развезло. Робин становилось все хуже. Вскоре она так ослабела, что уже не могла на самых скверных участках пути слезать с повозки и идти пешком, как это делали остальные.
      — Я больше не могу этого выносить! — сказала она однажды вечером, когда солнце уже зашло, а мы все продолжали трястись в повозке.
      Хэрн посмотрел на нас и увидел, насколько плохо себя чувствует Робин. Он отправился к королю и попросил остановиться.
      — Но еще достаточно светло, — сказал наш король. — Мы сможем проехать еще много миль. А кроме того, кажется, где-то позади появились варвары.
      Наш король распрашивал о варварах всех встречных.
      И мы двинулись было дальше.
      Я так разозлилась, что спрыгнула с повозки и, проскочив между лошадьми, подбежала к королю.
      — Ваше величество, — крикнула я, — Один хочет, чтобы мы остановились здесь!
      Я думала, что король не станет меня слушать. Но он послушался. Мы наконец-то остановились. После этого я каждый день выбирала место для ночлега, ссылаясь на Одного. Благодаря этому, мы избавили Робин от изрядной порции тряски. Просто поразительно, что наш король верил, будто мне известны желания Одного — но я думаю, что это была единственная вещь, к которой он относился серьезно. И я сделалась признанным представителем Одного. Каждый день король шутливо спрашивал меня: «И что наш золотой господин скажет мне сегодня, а, пушистик?» И я могла сказать ему все, что угодно.
      — Если уж он верит тебе, значит, он способен поверить во все, что угодно! — презрительно сказал Хэрн.
      Наш король, конечно же, разговаривал со всеми, непринужденно и весело, но со мной он после этого начал разговаривать гораздо чаще. Я не могла разговорить с ним запанибрата. Тяжесть короны и все короли, правившие до него, не позволяли мне этого. Кроме того, меня угнетало наше положение. Вроде бы нас нельзя было назвать пленниками. Но, с другой стороны, а как еще нас можно было назвать? И потому, когда король шутил со мной, я не смеялась.
      — Пушистик, ты происходишь из очень серьезного семейства, — сказал он мне как-то, когда мы ехали по коричневому полю; трава, росшая на этом поле, лежала, вбитая в грязь. — Ты что, не умеешь смеяться? Я знаю, что у тебя свои сложности. Но посмотри на меня: я потерял двоих сыновей, жену и королевство — и, однако же, я по-прежнему способен смеяться.
      — Я думаю, ваше величество, что вы предвкушаете, как разобьете варваров и вернете себе королевство, — сказала я, — а у меня такой надежды нет.
      — Великий Один! — воскликнул король, блестя глазами. — Так значит, вот как ты думаешь, серьезная особа? Я отказался от этой идеи много месяцев назад. Самое большее, на что я надеюсь — это спасти собственную шкуру и как-то протянуть до тех пор, пока я не обзаведусь новым наследником. Так что помощь Одного принесет благо лишь моему сыну, а вовсе не мне.
      Я тогда подумала, что это очередная его шутка, но теперь мне ясно, что наш король не собирается больше сражаться с варварами. Он каждый день распрашивал про них — но лишь для того, чтобы избежать столкновения.
      Меня много раз так и подмывало сказать, что варвары, от которых он так старательно бежит — это всего лишь люди Карса Адона — хотя Карс Адон тогда говорил, что есть и другие небольшие группы, — и что настоящее зло исходит от Канкредина. Но я так этого и не сказала. Карс Адон — варвар и враг, но в каком-то смысле он лучше нашего короля. Я не виню нашего короля. Джей рассказал мне, какой ужасной была война. Но я все-таки не стану рассказывать ему про Карса Адона. И Утенок тоже не скажет. Он говорит, что наш король ему надоел, а с Канкредином никто ничего не сможет поделать. Что же касается Хэрна — ну, я в конце концов выяснила, что мы получили новости о Карсе Адоне.
      Пока мы были в пути, подступило лето. Мы снова добрались до Реки, — похоже, благодаря этому Робин приободрилась, — и вьехали в холмы, окружавшие большое озеро. Озеро было прекрасно. Оно было синим, словно небо. И в этой синеве отражались деревья, во множестве растущие на берегах. Но для меня вся его красота была отравлена местными жителями. Они обзывали нас варварами и кидались в нас камнями. Утенок тогда заработал шрам, который остался у него на всю жизнь.
      Камни перестали лететь, когда Джей распустил слух, будто мы — принцы и принцессы варваров, и находимся под покровительством волшебников. Робин очень сердилась на Джея.
      — А что мне нужно было сказать, леди? — спросил Джей. — Вот вы пытались говорить им правду, и что?
      Пока мы оставались у озера, через сломаный мост перешли какие-то люди, весьма довольные собою. Они сражались с Карсом Адоном. Они узнали, что это именно он, по флагам. Народ Карса Адона попал в окружение в одной долине за Рекой. Прежде, чем им удалось прорваться, многие из них погибли.
      — А почему вы не поубивали их всех? — с милой улыбкой поинтересовался наш король.
      Когда Хэрн рассказывал мне об этом, он был просто белый от ярости.
      — Идиот! — сказал он. — Недоумок! Как он только допустил, чтобы его загнали в низину?!
      Так я узнала об еще одном тайном несчастье Хэрна. Поскольку Хэрн не имел возможности поступать, как ему угодно, он находил утешение в мыслях об Карсе Адоне. Он знал, что это неправильно — оттого-то он и ходил такой злой, — но ничего не мог с собой поделать. А я-то удивлялась, отчего Хэрн так жадно выслушивает все новости про варваров, которые собирал король!
      Он надеялся услышать что-нибудь про Карса Адона. И вот услышал — но новости оказались скверные. Бедный Хэрн. Хорошо, что наш король не собирался сражаться с варварами. Хэрн бы просто разорвался надвое.

@GLAVA = 2

      Мы ехали через лес над озером. Повозку подкидывало на древесных корнях, и Робин однажды даже вывалилась из повозки. Я начала бояться, что эта дорога ее убъет, если продлится еще хоть немного.
      — Пойди скажи королю, что Один желает, чтобы мы остановились и не ехали дальше, пока Робин не станет лучше, — посоветовал мне Утенок.
      Это была превосходная идея.
      — А может, сказать ему, что Один хочет, чтобы нас оставили в каком-нибудь брошеном доме? — спросила я.
      — Этого он не сделает, — возразил Утенок. — Он хочет, чтобы Один был при нем.
      Да, Утенок был прав.
      Наш король охотно согласился остановиться и подождать, пока Робин выздоровеет.
      — Что-то она по-прежнему выглядит очень слабенькой, — сказал он и указал куда-то в гуще зазеленевшего леса. — Давайте дадим ей возможность отдохнуть вон на той старой мельнице. Мы разобьем лагерь рядом, а селение на той стороне Реки сможет снабжать нас провизией. Дадим юной леди неделю. Вроде бы в здешних краях варвары не появлялись.
      Я понятия не имела, что мы находимся рядом с Рекой. Я же видела вокруг только лес. Представьте мое удивление, когда оказалось, что эта старая мельница, про которую сказал король — это та самая, что стоит через Реку от Шеллинга. Ну, та самая, где вроде бы появляется призрак женщины. Та, про которую жители Шеллинга говорят, что Река запретила ею пользоваться. Я сказала королю, что это прекрасная идея. Я тихо надеялась, что мне удастся посмотреть на физиономию Звитта, когда он узнает, что его ждет.
      Джей отправился в Шеллинг на плоскодонке, которую дядя Кестрел держал в мельничной запруде, и передал нашим бывшим односельчанам приказ короля. Вскорости на этот берег приплыл Звитт, и с ним еще несколько человек. Они кое-что привезли, а насчет всего остального принялись протестовать. Я думаю, у них и вправду было неважно с запасами. В конце концов, половодье ведь затопило все огроды. Но Звитт стал бы возражать, даже если бы сидел на груде овощей высотой в милю, а кто-нибудь попросил у него одну-единственную морковку.
      Звитт увидел Хэрна и сразу же его узнал. Он попросил дозволения поговорить с королем наедине. Я подсматривала за ними с мельницы и видела, как они прогуливаются вдвоем среди незабудок неподалеку от мельничного колеса. Звитт, судя по физиономии, говорил какие-то гадости про нас. Но наш король лишь рассмеялся и похлопал Звитта по плечу. Я поняла, почему наш король был так доволен. Он убедился, что мы говорили правду, и что Один — это вправду Один. Мне кажется, он нарочно подъехал поближе к Шеллингу. Наверное, на его месте я и сама поступила бы точно так же, но на сердце у меня было тяжело. Он никогда не отпустит нас. Хэрн сказал, что король по просьбе Звитта пообещал ему двойное вознаграждение, как плату за то, чтобы нас оставили в покое. Но обещания легко даются и легко забываются.
      — Ваши друзья с того берега говорят, что вы наложили на них какие-то нехорошие заклинания, — сказал мне Джей. — Ты что, ведьма?
      — Нет! А жалко! Я бы… я бы развернули им ноги коленками назад! — сказала я.
      — Вот это характер! — сказал Джей.
      Мне до сих пор немного горько об этом думать. С верхнего этажа мельницы, где я сплю, видны развалины нашего дома. Это дело рук Звитта. Из-за этой горечи и беспокойства за Робин мне очень захотелось ткать. Потом пришел тот мой сон. Потом — дядя Кестрел.
      Мы устроили постель для Робин в сухой комнате на первом этаже. Там есть дверь, выходящая на Реку, — через нее выгружали муку, — и в погожие дни я держу ее открытой, чтобы Робин могла смотреть на Реку. Все то время, что я ткала, Река была красивой как никогда. Вода в ней сияла зеленью, словно глаза на свету. Река текла медленно и лениво. Под лучами солнца вода в ней делалась золотисто- зеленой. Над поверхностью воды вилась мошкара. Из воды часто выпрыгивала рыба. А то с ивы падали почки и подплывали к самому порогу. Но Робин все это не радовало. И мне становилось все труднее быть терпеливой с ней.
      В первый день я чуть не принялась ее трясти. Когда мы обосновались на мельнице, мне захотелось, чтобы Гулл был с нами, — чтобы я могла за ним присматривать. Если бы мы поменяли его местами с Младшим, никто, кроме нас самих, не заметил бы разницы. Робин развернула Гулла и позволила мне взять его. Но Младшего она не взяла.
      — Я не хочу, чтобы он был рядом со мной! — заныла она. — Убери его от меня!
      Пришлось мне спрятать Младшего наверху, у себя в постели. И стоило мне хотя бы упомянуть о нем, как Робин тут же начинала плакать. Но при этом он цеплялась за Одного, да так, что даже мне редко удавалось взглянуть на него хотя бы одним глазком. Тем вечером к нам пришел король — он наведывался к нам каждый вечер, — чтобы спросить про своего «золотого господина». А Робин даже не позволила королю взглянуть на него.
      — Я хочу, чтобы король оставил нас в покое! — заявила она.
      А потом Лапушка притащила на постель Робин дохлую мышь. А крику было — будто она принесла не несчастную мышь, а ядовитую змею. Потом пришел Джей. Джея всегда сопровождает шум и веселье. Он говорит, что смех лечит. Но до меня вдруг дошло, что он приходит к нам потому, что ухаживает за Робин. Я была потрясена. Мне казалось неуместным ухаживать за Робин, когда она болеет. А кроме того, Джей старый, и он любил многих женщин. Он сам этим хватался. Это меня тоже потрясало. Но несмотря на все на это, Джей мне нравился. И потому я пребывала в полнейшей растерянности.
      — А Джей тебе нравится? Ты бы вышла за него замуж? — спросила я у Робин.
      Робин содрогнулась.
      — Нет! Я не выношу, как он машет своим обрубком!
      И вправду, казалось, будто обрубок руки Джея живет какой-то своей жизнью. Я тоже не любила на него смотреть.
      — Неужели он тебе совсем-совсем не нравится? — спросила я. — Ты ему нравишься.
      — Перестань об этом болтать! Я не хочу за него замуж! Я вообще не собираюсь выходить замуж! — выпалила Робин, словно безумная. Я готова была дать самой себе пинка. Лишь после полуночи Робин успокоилась и уснула.
      Когда она наконец-то уснула, я открыла дверь, выходящую на Реку, села и задумалась. Похоже было, что все это моя вина, потому что я дважды нехорошо обошлась с Одним. А потом мне показалось, будто я вижу свет в Реке. Я встала на коленки на пороге и в испуге уставилась в золотисто-зеленые глубины. И увидела там огромную тень, напоминающую человека с длинным носом и наклоненной головой. Если бы не Робин, которая только что уснула, я бы точно заорала. Я была уверена, что это Канкредин.
      — Этот однорукий шутник сказал, что моей Робин нездоровится, — сказал дядя Кестрел. Он греб прямо к двери, и в его лодке горел небольшой фонарик. Откуда взялась та тень — я не знаю.
      Я обрадовалась, увидев дядю Кестрела.
      — Сейчас неподходяший момент собирать беззубок, — сказала я ему. — За запрудой разбит королевский лагерь.
      — Я знаю, золотце, — сказал он. — Я пришел посмотреть, как вы тут.
      Я посидела на пороге, немного поплакала и рассказала дяде Кестрелу про наше путешествие, про нашего Короля и про Одного. Но про Гулла я рассказывать не стала. Дядя Кестрел подумал, что Гулл умер по дороге.
      — В этом и король, и Бессмертные одинаковы — им нет дела до трудностей, которые они создают другим. Ты уж сделай как-нибудь, чтобы Робин оставалась здесь до тех пор, пока она не выздоровеет. Иначе худо будет. Может, тебе чего-нибудь привезти из вашего дома?
      — Дядя, ты единственный человек в Шеллинге, которого я люблю! — воскликнула я. — А мой ткацкий станок цел? Или они сломали его, как и крышу?
      — Да нет, настолько никто не буйствовал, — сказал дядя Кестрел. — Они только выместили злость на стенах и крыше.
      А потом он сказал такое, что я до сих пор бешусь, когда вспоминаю его слова.
      — Я их не оправдываю, — сказал дядя Кестрел, — но все-таки вы их провоцировали — все, и даже Робин. Вы все знали, что вы — другие, и при этом вели себя так, будто вы — лучше остальных. А люди этого не любят.
      Я так разозлилась, что от злости потеряла дар речи.
      — Так что, привезти тебе твой ткацкий станок? — спросил дядя Кестрел, и я его простила.
      — И еще мои катушки, и челноки, и иголки, и прялку! — сказала я. — И не забудь про пряжу!
      — Да ты, никак, хочешь утопить мою лодку! — сказал дядя Кестрел. — Иногда ты разговариваешь точь в точь как твоя тетя.
      Но он привез все, что я перечислила, и даже веретено, про которое я забыла. Я никогда еще не видела лодки, настолько набитой шерстью. На самом верху груды возлежал ткацкий станок. Мне пришлось разбудить Утенка, чтобы он помог мне занести все это внутрь. Утенок удивился, из-за чего я так волнуюсь, но, похоже, дядя Кестрел меня понял.
      С тех пор я сижу за станком, кроме тех моментов, когда шум начинает слишком сильно раздражать Робин. Король поражается моему трудолюбию. На самом деле, я часто очень устаю, хотя тканье дается мне все легче и легче. Но я боюсь, что Робин умрет, а за работой как-то отвлекаешься от этих мыслей. Я воображала про себя, что когда накидка будет закончена, Робин выздоровеет. Но она не выздоровела. А вскоре после того, как я закончила первую накидку, мне снова приснился тот сон, в котором мама велела мне думать. И я поняла, что придется снова приниматься за работу.
      Тем утром, когда я начала вторую накидку, я окончательно надоела Утенку. В последнее время Утенок прял для меня шерсть, потому что ему все равно было скучно. Он работал на свежем воздухе, у мельничного колеса, среди зарослей незабудок.
      — Как мне надоели все эти нудные, глупые, мрачные люди! — сказал Утенок. Он швырнул веретено на землю и махнул рукой куда-то в сторону всей этой зелени, усеянной солнечными пятнами.
      — Ты только посмотри на это все! Посмотри на себя! Ты еще хуже, чем Хэрн!
      Я разревелась и сказала, что ненавижу короля.
      — А кого это волнует? — спросил Утенок. — При нем Гуллу ничего не грозит, а нам не грозит Звитт. Чего тебе еще надо?
      — Это все я виновата! — всхлипывая, сказала я. — Я выдала ему Одного. И я заставила вас оставить Одного в костре, а нам надо было взять его с собой, когда мы плыли к Канкредину. Если бы тогда Один был с нами, все обернулось бы иначе.
      — Да ты просто допустила, чтобы король заморочил тебе голову всей этой чушью! — возмутился Утенок. Он подобрал веретено и мрачно воткнул его в землю.
      — Я знаю, что не послушалась Одного, — сказала я.
      — Ага, как же! Не будь дурочкой! — сказал Утенок, то втыкая веретено в землю, то вытаскивая его оттуда. — Да Один все это подстроил! Он был недостаточно силен, чтобы встретиться с Канкредином. Если бы мы принялись его ждать, он, возможно, вообще не вышел бы из костра. Только Одному и известно, что бы произошло, если бы Хэрн залил костер!
      — Перестань портить мое веретено, — сказала я. — Ты что, утверждаешь, будто Один — трус?
      Утенок искоса посмотрел на меня из-под волос. Он подвязывает волосы лентой, но они вечно выбиваются и белыми прядями падают на лицо.
      — Нет, — сказал он, присел на корточки и принялся вырисовывать моим веретеном узоры на земле, вокруг травянистой кочки. В этот момент он кого-то мне напоминал. — Один глубок, как Река, — сказал Утенок. — Танамил это знает. Вот кого надо было бы распросить.
      — Так ты чего-то в этом всем понял? — ехидно спросила я. — Тогда расскажи мне!
      Утенок снова посмотрел искоса.
      — Ты все равно мне не поверишь, пока сама до этого не дойдешь.
      Тут я поняла, кого мне напоминает Утенок: Кеда, того неблагодарного варварского сопляка — в те моменты, когда тот принимался врать. Мне захотелось сбросить Утенка в пустой мельничный лоток, в самую грязюку, чтобы он надо мной не потешался. Но вместо этого я только пихнула его, за то, что он портил мое веретено, и злая ушла в мельницу.
      Я так разозлилась, что сняла мою накидку с ткацкого станка и отнесла к двери на Реку, чтобы перечитать ее и убедиться, что Утенок несет чушь. Для начала я развернула ее и осмотрела. Это была очень красивая накидка, выполненная в темных тонах, с вкраплениями ярко-желтого и обжигающе красного. А еще она была очень большая. Впереди темные краски образовывали в середине нечто вроде силуэта, и у этого силуэта тоже был длинный нос и склоненная голова — в точности как у той тени, которую я видела перед появлением дяди Кестрела. Едва лишь я увидела этот силуэт, как тут же быстро перевернула накидку другой стороной. На спине, с того момента, как мы встретили Танамила, краски сделались посветлее. Я сперва не заметила, что силуэт есть и на этой стороне. Но он там был. На этой стороне преобладал серый и желтовато-зеленый цвет, и на их фоне разглядеть фигуру было труднее. Вокруг шеи этой длинноносой тени, неподалеку от подола, обвивалась лента, сотканная тем выпуклым плетением, которое мне показал Танамил. Она говорила об ужасе, который навел на меня Канкредин и его душесеть. Больше ничего через всю накидку не тянулось — кроме того места, где я выткала свой долгий плач об отце. Но я думаю, даже Робин этого не увидела бы, пока я бы ей это не показала.