Квартет Дейлмарка - Волшебные одежды

      — Река! — сказал он. — Я чувствую Реку!
      И он, спотыкаясь, заковылял к берегу. Я уже проятнула было руки, ловить его — потому что со стороны казалось, что Гулл сейчас пойдет прямо в воду. Но он остановился на берегу. Его шатнуло.
      — Я слышу ее, — сказал он. — Она мне снилась. Половодье приближается!
      И Гулл заплакал, совершенно беззвучно, как иногда плачет Робин. Слезы градом покатились по его лицу.
      Я посмотрела на Хэрна, а Хэрн посмотрел на меня. Мы не знали, что делать. Тут из дома выскочила Робин и вцепилась в Гулла. И потащила его в дом, бросив на ходу:
      — Я хочу уложить его в постель. Что-то мне не по себе.
      — Половодье приближается, — сказала я.
      — Знаю, — крикнула Родин через плечо. — Я его чувствую. Сейчас я загоню Утенка домой.
      Она втолкнула Гулла внутрь и захлопнула дверь.
      Мы с Хэрном потащили лодку наверх. Тащить ее было ужасно трудно — она здорово увязла в грязи. Хорошо, что Хэрн куда сильнее, чем кажется с виду. В конце концов нам удалось затащить лодку на самый верх склона. К этому времени тошнотворно зеленая вода уже принялась подниматься, и некоторые?волны были настолько высоки, что захлестывали выемку, в которой мы оставили лодку.
      — Похоже, это половодье переплюнет все предыдущие, — сказал Хэрн. — Кажется, не стоит оставлять лодку здесь. Что скажешь?
      — Угу, — согласилась я. — Давай лучше уберем ее в дровяной сарай.
      Дровяной сарай у нас пристроен к дому, а дом стоит на возвышении. Хэрн застонал, но согласился со мной. Мы взяли последние оставшиеся поленья, сделали из них катки и так умудрились всего вдвоем вкатить тяжеленную лодку наверх. Мы уже подтащили лодку к сараю, когда дверь отворилась, и из сарая вышел Утенок.
      — Что-то ты не сильно спешил, — сказала я.
      — Извините, — сказал Утенок. — Мы укладывали Гулла в постель. Он сразу же заснул. На него просто смотреть страшно. По-моему, у него внутри ничего не осталось!
      И Утенок расплакался. Хэрн ухватил меня за руку, и мы попытались обнять Утенка с двух сторон.
      — Он поправится, — сказала я.
      — Он поспит, и ему станет лучше, — добавил Хэрн.
      А я подумала, что непонятно, кого мы с ним утешаем, Утенка или себя.
      — Теперь Гулл у нас за старшего, — сказал Утенок и зарыдал еще сильнее. А я позавидовала мальчишкам: хорошо им, они могут плакать!
      — Утенок, прекрати, — одернул его Хэрн. — Половодье началось. Самое сильное из всех. Нам надо попрятать вещи в сарай.
      А Река с тихим шипением начала подниматься и разливаться. К вони, стоявшей с самой зимы, добавился новый запах, запах сырости. Но он все-таки был не такой противный. Я почувствовала, что земля у нас под ногами мелко подрагивает — из-за идущего издалека массивного потока.
      — Я слышу, — сказал Утенок. — Я просто не выдержал. Я сейчас перестану.
      И перестал — только еще какое-то время всхлипывал. Мы затащили лодку в сарай. Я сказала, что надо загнать сюда кур. Куры — занятные существа. Мозгов у них никаких, но при этом они откуда-то знают про половодье. Когда мы пошли их искать, оказалось, что они сидят на холме, рядом с домом тети Зары, и нам никак не удавалось загнать их домой. Они даже на зерно не приманивались. А корова впервые не полезла в огород. Обычно ей только дай волю — она сразу же шасть туда, и давай жевать капусту. А теперь мы ее и толкали, и тянули — потому что думали, что оставлять ее на берегу Реки опасно, — и в конце концов привязали так, чтобы она могла объедать траву с дорожки в огороде.
      — Все равно она съест капусту, — сказал Утенок. — Вы только гляньте, как она на нее смотрит!
      Мы стали убирать капусту с тех грядок, до которых корова могла дотянуться, и тут из дома вышла Родин.
      — О, правильно! — сказала она. — Наберите-ка вы овощей, чтобы нам хоть на неделю хватило. А то, похоже, к завтрашнему дню наш огород затопит. Такого сильного половодья еще не бывало.
      Мы надрали капусты и лука, и повыдергали последнюю морковь, и свалили это все в чулане, в котором Робин моет посуду. Но Робин сказала, чтобы мы подобрали овощи с пола и сложили на полки, потому что вода дойдет и сюда.
      Робин — самая старшая из нас, и лучше всех знает Реку. Потому мы ее послушались. К тому времени, как мы управились с овощами, уже стемнело. Река негромко рокотала. Робин принялся доить корову, а я пошла взглянуть на Реку. Вода из зеленой сделалось коричневой, а течение стало сильнам, словно мускулы в ногах. Полоса грязи уже скрылась под водой. Я увидела, как под самым берегом из-под воды цепочкой поднимаются желтые пенящиеся пузырьки. Постепенно вода светлела и из коричневой превращалась в желтую. Так всегда бывает во время половодья — только сейчас вода почему-то была не такая, как всегда, а темно-желтая. Пахло землей — чистый, свежий запах, который всегда несет с собой половодье. Мне подумалось, что сейчас этот запах сильнее и резче, чем обычно.
      — Да просто в горах, откуда течет Река, погода не такая, как всегда, только и того, — сердито сказал Хэрн. — Может, разбудить Гулла и дать ему молока?
      Гулл спал так крепко, что разбудить его нам не удалось. Потому мы оставили его в покое и поужинали сами. Нас обуревало какое-то странное чувство: с одной стороны, рокот Реки вызывал возбуждение, а с другой, мы чувствовали себя несчастными. Нам захотелось чего-нибудь сладкого. Когда мы получили сладкое, нам захотелось соленого. Мы попытались уговорить Робин приготовить что-нибудь из соленой форели — и тут послышался какой-то странный звук. Мы умолкли и прислушались. Сперва мы не услышали ничего, кроме гула и рокота Реки. А потом стало ясно, что кто-то скребется в заднюю дверь — именно скребется, а не стучится.
      — Я схожу гляну, — сказал Хэрн. И отправился к задней двери, прихватив по дороге тесак.
      За дверью обнаружился дядя Кестрел. Он прижал палец к губам, призывая к молчанию. Мы развернулись и уставились на него. Дядя, хромая, вошел. Сейчас он выглядел куда аккуратнее, чем во время первого визита, но все равно дрожал.
      — Я уж думал, что к нам заявился какой-нибудь варвар, — сказал Хэрн.
      — Самая компания для вас, — сказал дядя Кестрел и улыбнулся. Он взял у Робин из рук пирожок с вареньем, и сказал: «Спасибо, золотце», — но теперь это и выглядело, и звучало как-то неестественно. Видно было, что он чего-то боится.
      — У нас дома побывал Звитт, — сказал дядя. — И он обзывал вашу семью варварами и колдунами.
      — Мы не варвары! И не колдуны! — возмутился Утенок. — Это все знают!
      — А знают ли? — спросил дядя Кестрел. Он наклонился над столом — так, что его огромная, дрожащая тень накрыла собою полки с чашками и тарелками. В сочетании с дядиным длинным трясущимся носом и подбородком это выглядело так угрожающе, что безраздельно завладело моим вниманием. Мне стало страшно. — Все ли это знают? Теперь кое-кто из шеллингцев видел варваров собственными глазами. И они помнят, что ваша матушка — да, моя Робин, она была настоящей красавицей, — выглядела в точности как варварка. А потом Звитт заявил, что вы не чтите Реку…
      — Чушь какая! — оборвал его Хэрн. С каждой дядиной фразой он становился все злее. Хорошо, что дядя Кестрел не обидчивый.
      — Вы плавали к старой мельнице, малый, — сказал дядя, — и просидели там до вечера. Правда, я и сам туда плаваю, когда собираю беззубок. И, к сожалению, ни вы, ни ваша корова не подхватили болезнь, которую принесла Река.
      — Как — не подхватили? — возмутилась Робин. — Мы все переболели! Утенка целую ночь тошнило!
      — Но он выжил, а многие его ровесники умерли, — сказал дядя Кестрел. — Робин, золотце, с Звиттом не поспоришь. Его поддерживает весь Шеллинг. Если бы Утенок умер — они и этому нашли бы объяснение. Неужели ты не понимаешь? Неужели никто из вас не понимает?
      Он обвел нас взглядом, и огромная тень на стене затрепетала. И я поняла, что мы стали чужаками в родном селе. Но я знала это и раньше. Да и Робин, похоже, тоже. Утенок остался спокоен, а вот Хэрн едва не сорвался на визг.
      — Все я понимаю! Теперь, когда папа умер, Хэрн нас больше не боится!
      Тень покачала головой и наслонилась над полками.
      — Он вас боится, малый. В то-то и проблема. Все они боятся. Варвары их побили. Они хотят свалить на кого-нибудь вину за поражение. И заклинания тоже наложили варвары. Вы только послушайте Реку!
      Мы прекрасно ее слышали. Точнее, ее трудно было бы не услыхать — при таком-то грохоте! Дом — и тот дрожал.
      — Похоже, будто Река стремится вниз по течению, чтобы в устье сразиться с варварами, — негромко произнес дядя Кестрел. — Я слыхал, что именно там, в устье, они и творили свои заклинания.
      Хэрн нарочито оскорбительно хмыкнул.
      Но тут подал голос Утенок.
      — Я понял, — сказал он. — Звитт хочет убить нас. Верно?
      — Утенок! — возмущенно одернула его Робин. — Что ты такое несешь? Как будто…
      Она посмотрела на дядю Кестрела.
      — Ведь это же неправда!
      Тень на стене дрогнула. Мне показалось, будто она смеется. Я посмотрела на дядю Кестрела. Он был совершенно серьезен — это просто сказывалась его новоприобретенная старческая дрожь.
      — Это правда, моя Робин, — сказал он. — Звитт заявился ко мне домой и принялся пилить меня за то, что я не убил Гулла, пока у меня была такая возможность. Похоже, что Гулл передал заклинания варваров вам.
      На мгновение воцарилась тишина — лишь слышался рокот Реки, и рокот этот был подобен грому. Потом Робин прошептала:
      — Спасибо, дядя Кестрел.
      — И как они собираются нас убить? — спросил Хэрн. — И когда?
      — Вот они как раз сейчас и собрались, чтобы это решить, — сказал дядя Кестрел. — Я слыхал, будто некоторые хотят бросить вас в Реку. Но Звитт предпочитает холодную сталь. Это частенько бывает с теми, кому не доводилось собственным глазами видеть, как ее пускают в ход.
      Он встал, чтобы уйти, и, к моему облегчению, тень поднялась вместе с ним — и сделалась такой большой, что уже перестала умещаться на стене.
      — Я, пожалуй, пойду, — сказал он, — раз вы все поняли. Если Зара узнает, что я здесь был, она меня сожрет.
      — А где сейчас тетя Зара? — спросила я.
      — На этом собрании, — сказал дядя Кестрел. Он, наверное, заметил мой взгляд, потому что объяснил, хромая к двери: — Зара тоже в сложном положении. Ты пойми — она боится, что ее причислят к вам и тоже захотят убить. Вот ей и пришлось пойти. Ну, а я — дело другое. Вы ж понимаете.
      На самом деле, я вовсе не понимаю, в чем тут разница, и почему для дяди Кестрела это было безопаснее. Даже Робин, и та не понимает.
      Я открыла дверь, чтобы выпустить дядю Кестрела, и в дверной проем ворвался грохот, идущий со стороны Реки. Он был настолько громким, что мне пришлось зажать уши. Я не слыхала такого шума даже во время бури. Но при этом ветер бы несильный, и дождь еле-еле накрапывал. Это шумела Река. В полосе света, падающего из двери, стало видно, что черная вода поднялась уже до середины склона.
      Дядя Кестрел прокричал мне что-то — правда, я ничегошеньки не расслышала, — и заковылял прочь. Я захлопнула дверь, а потом мы с Хэрном забаррикадовали окна и двери. Нам даже не потребовалось ничего обсуждать. Мы просто носились, как угорелые, и заклинивали дверные ручки самыми тяжелыми стульями, а лавки и полки пристраивали поперек ставен. Дверь дровяного сарая мы подперли лодкой. Мы здорово нашумели, пока закрывали окно наз кроватью Гулла, но Гулл не проснулся.
      Все это время Утенок простоял, склонив голову, перед нишей с Бессмертными, а Робин так и не встала из-за стола с остатками ужина.
      — Я не могу в это поверить! — сказала она. А когда мы на следующий раз пробегали мимо нее, добавила: — В конце концов, мы знаем это только со слов нашего несчастного дяди Кестрела. А он сильно сдал. Он мог неправильно понять Звитта. Мы же прожили в Шеллинге всю жизнь! Они не могут…
      — Еще как могут! — сказал Утенок, который так и стоял перед нишами. — Нам надо уходить.
      Робин принялась заламывать руки. Ей всегда хотелось быть настоящей леди.
      — Но как мы уйдем?! На Реке половодье! И куда мы поведем Гулла, когда он в таком состоянии? Куда нам идти?
      Я видела, что Робин сделалась совершенно беспомощна. А я терпеть не могла, когда она становилась такой.
      — Мы можем отправиться вниз по Реке и найти какое-нибудь другое место для жизни, получше этого, — сказала я.
      Я никогда в жизни не говорила ничего более волнующего. Мне всегда хотелось посмотреть: а что там, дальше?
      — Вот именно. Нельзя же притворяться, будто этой зимой нам здесь хорошо жилось, — сказал Хэрн. — Так что давайте и вправду уплывем.
      — Но там же варвары! — воскликнула Робин и снова принялась заламывать руки. Мне захотелось ее стукнуть.
      — Тв что, забыла? Мы на них похожи, — сказала я. — Так почему бы нам этим не воспользоваться? Все равно мы из-за этого уже натерпелись. Наверное, тетя Зара сказала нам, чтобы мы убирались прочь, потому, что думала, что мы — варвары.
      — Нет, — возразила Робин. Теперь в ней, в дополнение к беспомощности, взыграла честность. От такого сочетания взбеситься можно. — Не могла она ничего такого думать. Она просто имела в виду, что мы выглядим иначе. У нас волосы светлые и вьющиеся, а у всех остальных джителей Шеллинга — черные и прямые.
      — Сегодня из-за этой разницы можно и умереть, — заметил Хэрн. Я всегда говорила, что он не дурак.
      — Но мы же знаем об этом только со слов дяди Кестрела! — снова возразила Робин. — И кроме того, Гулл спит.
      И мы уселись, так ничего толком и не решив. Спать никто из нас не пошел. А впрочем, никто и не смог бы заснуть — из-за шума половодья. Оно журчало, рокотало, бурлило, бормотало. Вскоре к этому добавился стук дождя по крыше и шипение дождевых капель, падающих через трубу в очаг. А Река лаяла, ревела и била, словно в барабан. Весь этот шум так меня запутал, что мне уже начало казаться, будто я различаю сквозь шум половодья чьи-то пронзительные крики.
      А потом, уже посреди ночи, раздалось отчаянное мычание — это смыло нашу корову. Робин вскочила из-за стола и закричала: «Помогите!»
      Хэрн дремал сидя. Утенок свернулся калачиком на коврике у очага. Я была самая несонная, потому я встала и помогла Робин расчистить заднюю дверь. Но как только мы убрали задвижку, как дверь распахнулась, и на нас обрушился вал желтой воды.
      — Помогите! — снова крикнула Робин. Нам кое-как удалось закрыть дверь обратно. На полу осталась лужа, и я заметила, что из-под двери сочится вода.
      — Давай через дровяной сарай! — крикнула Робин.
      И мы побежали в дровяной сарай, хотя я ясно слышала, что коровье мычание уже удаляется. А из-под двери дровяного сарая тоже текло. Мы отодвинули лодку — это оказалось совершенно нетрудно, потому что она уже плавала. А когда мы открыли дверь, оттуда хлынуло. Робин решила, что нам надо выйти в огород и отыскать корову, и уперлась на своем. Мы подоткнули подолы и пошлепали наружу; приходилось одновременно придерживать одежду, сохранять равновесие и пытаться хоть что-то разглядеть. Дождь лил как из ведра. Он шипел, и Река шипела, и вода бурлила, да так, что меня едва не сбило с ног. Я видела, что это все без толку. Корову уже было еле видно. Но Робин все-таки ухитрилась одолеть несколько ярдов, и лишь после этого сдалась и признала поражение.
      — Что же мы будем делать без молока? — сказала она, и добавила: — Бедная корова!
      Нам не удалось закрыть дверь дровяного сарая. Я привязала лодку к балке, мы пробрались обратно в главную комнату и закрыли дверь. Дровяной сарай — он на ступеньку пониже дома. Но вскоре и из-под этой двери потекли ручейки воды, словно темные жадные пальцы.
      Робин села у очага. Я опустилась рядом.
      — Если вода поднимется еще, мы утонем, — сказала Робин.
      — А Звитт скажет «скатертью дорога!» и добавит, что это Река нас покарала, — сказала я. Я сидела, прислонившись к Робин, и смотрела, как с моих волос капает вода. Каждая капелька по дороге проделывала поворотов двадцать, потому что воловы у меня, когда намокают, начинают сильно виться. И я поняла, что теперь нам и вправду нужно уплывать. Коровы у нас больше нет. Папы нет, и поле вспахать некому. Бедолага Гулл пахать не сможет, а у Хэрна пока для этого маловато сил. Денег, чтобы покупать еду, у нас нету, потому что никто не покупает мои накидки. А если бы деньги и были, вполне могло бы оказаться, что жители Шеллинга не захотят нам ничего продавать. А потом я вспомнила, что они все равно собрались нас убить. Я думала, что заплачу. Но опять не получилось. Я смотрела на Младшего — в свете очага казалось, будто он улыбается, — на Утенка — он сопел во сне, и то приоткрывал, то закрывал рот, — и на воду, которая сочилась из дровяного сарая и собиралась в лужу. Робин была теплая и мягкая. Она, конечно, иногда может здорово разозлить, но все-таки она старалась как могла.
      — Робин, — сказала я, — а мама выглядела так же, как мы? Она была из варваров?
      — Я не знаю, — отозвалась Робин. — Я плохо ее помню. Мне кажется, что волосы у нее были такие же, как у нас, — но, может, я это выдумываю. Я почти ничего не помню. Я даже не помню, как она учила меня ткать.
      Я, честно говоря, удивилась, что Робин ничего не помнит. Ей же было почти восемь лет, когда мама умерла. Вот я была намного младше, когда Робин учила меня ткать, а я все прекрасно помню. Я помню, что Робин не знала нужного узора для некоторых слов, и мы с ней рассчитывали узор вместе. Я сильно сомневаюсь, что хоть кто-то, кроме нашей семьи, сможе бы это прочесть — даже те, кто умеет читать тканье. Все прочие просто примут мою историю за очень красивую и необычную накидку, только и всего. Но я тку ее для себя. Когда я излагаю нашу историю на полотне, я лучше понимаю смысл нашего путешествия. Но сейчас мне придется прекратить, а то стук ткацкого станка беспокоит бедную Робин.

@GLAVA = 3

      А потом мы окончательно решили, что надо отсюда уходить. Уже близился рассвет, но через ставни еще не пробивалось ни единого лучика света. У меня заболела шея, а во рту появился противный привкус. Огонь в очаге почти погас, но я все-таки видела в его свете, как Утенок переворачивается с бока на бок. Хэрн сидел за столом.
      — Пол уже весь мокрый, — сказал Хэрн.
      Я потрогала коврик перед очагом. Он и вправду был мокрый, словно болотный мох. Я охнула.
      И тут дверь спальни распахнулась, и на пороге возник Гулл. Он был одет в ночную рубаншку, и казался сейчас совершенно обычным, прежним Гуллом.
      — Уже пора? — спросил он.
      — Что — пора? — удивился Хэрн.
      — Пора уходить, — сказал Гулл. — Нам надо плыть вниз по Реке.
      Вот клянусь — перед этим Робин спала. Но тут она мгновенно вскочила и попыталась успокоить Гулла и уложить его обратно в постель.
      — Да-да, мы уходим. — сказала она. — Но еще рано. Пойди полежи, пока мы будем собираться.
      — Но вы же не уйдете без меня? — спросил Гулл, когда Робин оттеснила его обратно в спальню.
      — Конечно, нет! — сказала Робин. — Но мы еще не сложили вещи в лодку. Ты отдохни, пока мы будем их складывать, а когда завтрак будет готов, я тебя позову.
      Пока она укладывала Гулла в постель, мы с Хэрном сердито шлепали по комнате. Мы заправили лампу, зажгли ее снова и подложили в очаг последние поленья. Утенок проснулся.
      — Мы вправду уходим? — спросил он, когда Робин вернулась.
      Мы с Хэрном думали, что Робин просто успокаивала Гулла. Но она сказала:
      — Видимо, придется. Мне кажется, Гуллу лучше знать, чего хочет Бессмертный.
      — Ты имеешь в виду, что это Бессмертный сказал ему, что нам нужно уходить? — спросила я. И хотя было раннее утро, от благоговейного ужаса у меня по спине побежали мурашки. Обычно со мной такое случается только по вечерам.
      — Гулл, должно быть, услышал наш разговор, — сказал Хэрн. — Только-то и всего. Но лично я доволен, что хоть что-то заставило тебя пошевелить мозгами и начать соображать. Давайте собираться.
      Тут я поняла, что мне совершенно не хочется никуда уплывать. Шеллинг был единственным местом, которое я знала. А вокруг была пустота. Люди приходили из ниоткуда и рассказывали всякие истории про варваров с их заклинаниями, про короля, про войну — но я не верила, что все это взаправду существует. Настоящим был только Шеллинг. Мне не хотелось уходить в никуда. Кажется, Хэрн себя чувствовал примерно так же. Мы взяли лампу и побрели в дровяной сарай, чтобы выгнать лодку наружу, для погрузки.
      Как только мы открыли дверь, в сарай снова хлынула вода. Она вилась вокруг наших лодыжек, словно желтый шелк, ленивая, гладкая, упругая и сильная, — и с журчанием утекала в жилую часть дома. Лодка плавала уже на уровне ступеньки. В свете лампы в воде отразились наши удивленные и испуганные лица.
      — Знаешь, — сказал Хэрн, — а ведь мы вполне можем загрузить лодку здесь, а потом просто выплыть через дверь.
      Я посмотрела на дверь — но мне мешал свет лампы. Я смотрела вниз — туда, где обычно находился спуск к Реке, — и не понимала, что я вижу. Ну, вы же знаете, такое иногда случается. Вместо склона я увидела какую-то яркую длинную полосу, а посреди этой полосы что-то скользило. Мне показалось, будто меня вынули из моей же собственной головы и поместили в куда-то несущуюся пустоту. Я увидела у себя под ногами себя саму: копна спутанных волос и круглые от страха глаза, дикие и странные. Мне подумалось, что, наверное, так себя сейчас чувствует Гулл.
      Утенку это все не нравилось.
      — Эта вода лезет туда, где всегда был воздух! — сказал он и побрел к двери, пытаться ее закрыть.
      Но удалось это лишь Хэрну — у остальных не хватало сил справиться с напором воды. Я постоянно забываю, какой он сильный, наш Хэрн. А по виду никогда не догадаешься. Он высокий и худой, и вдобавок еще и сутулится — в общем, в точности, как цапля, в честь которой его назвали.
      Мы долго спорили, что нам надо брать с собой, а потом долго ходили вверх-вниз по лестнице на чердак и обратно. Робин сказала, что надо взять с собой яблоки. Хэрн сказал, что ненавидит фрукты последнего урожая. На самом деле, просто никому из нас не хотелось уплывать. Но постепенно нас охватило приподнятое настроение, и погрузка пошла быстрее. Хэрн укладывал вещи в ящики и громко отдавал приказы, а остальные бегали туда-сюда, вспоминая, что нам еще понадобится. Мы упаковали столько кастрюль и сковородок, что готовить завтрак оказалось не в чем. И почти всю еду мы тоже упаковали — остался лишь хлеб да сыр.
      Робин разбудила Гулла и одела его в теплую одежду. На остальных были старые толстые дождевые накидки. Я тку их, только когда позарез нужно, потому что их надо ткать в двойное плетение, и на каждую такую накидку уходит несколько недель. Мое будничное платье намокло, а изводить праздничное мне не хотелось. А кроме того, мне уже осточертело бродить во воде, путаясь в юбке. И я надела старую одежду Хэрна. Я попыталась уговорить Робин надеть какую-нибудь старую одежку Гулла. Год назад она бы наверняка согласилась. А теперь она вколотила себе в голову, что надо вести себя как леди, и напялила свою кошмарную старую синюю юбку — я там допустила ошибку при тканье, и узор получился совершенно неправильный.
      На Гулла все теплые накидки были маленькие. Подошла лишь одна — та, которая мама соткала для папы еще перед свадьбой. Моя мама была великой ткачихой. На этой накидке выткана история Халиана Тан Халета, Лорда Горных Рек. Она настолько прекрасна, что когда Робин подвела Гулла к столу, я просто не выдержала и отвернулась. Накидка маминой работы и синяя юбка Робин — на такое соседство больно было смотреть.
      Пока мы одевали Гулла, мне пришло в голову, что с ним все не настолько плохо, как мне показалось сначала. Он пару раз улыбнулся и спросил, вполне разумно, не забыли ли мы рыболовные снасти и запасные шпеньки для мачты. Но при этом он по-прежнему смотрел куда-то перед собой и, похоже, не способен был одеться самостоятельно. Я даже подумала: может, он ослеп? На то было похоже.
      Я проверила это во время завтрака — поднесла ломоть хлеба прямо к лицу Гулла. Гулл моргнул и отвел голову. Он ничего мне не сказал и даже не спросил, что это я такое делаю — в отличие от Хэрна и Утенка, — но он явно видел этот хлеб. Я вложила хлеб ему в ладонь, и Гулл его сьел — но взгляд у него остался прежний.
      — Я это уже проверял ночью, — шепотом сообщил мне Утенок. — Он все нормально видит. Так что тут что-то другое.
      Мы сидели вокруг стола, поставив ноги на перекладинки стульев, потому что вода лила уже из-под всех дверей — даже из-под передней, — и пол превратился в одну сплошную лужу. Тот угол, где стоял мой ткацкий станок и прялка, был выше по склону, и там еще было сухо. И в чулане для мытья посуды — тоже, не считая углубления в середине. Мы посмеялись над этим, но мне было жалко, что нельзя забрать станок с собой. Но лодка была так нагружена, что об этом не стоило даже и заикаться.
      В тот самый момент, когда я вложила Гуллу в руку последний кусок хлеба, их очага с шипением вырвалась струя пара.
      — Силы небесные! — воскликнула Робин. Она кинулась к очагу и по дороге забрызгала нас всех. Вода сочилась через камни очага и неторопливо текла на угли. Робин нырнула в это облако пара, схватила совок и сгребла в груду не успевшие угаснуть угли и дрова. Потом она повернулась к нам, кашляя и одной рукой отгоняя дым. В другой у нее был совок с углями.
      — Горшок для углей, живо! Да помогите же мне кто-нибудь!
      Сколько я себя помню, огонь в этом очаге никогда не угасал. И мне просто в голову не пришло подумать, как же мы его разведем заново, если он погаснет. От пронзительного вопля Робин даже Гулл дернулся. Хэрн выплеснул воду из большого горшка для углей, котроый мы обычно брали с собой, когда куда-то плыли, а я сбегала за маленьким, который носили в поле. Утенок схватил со стола кружку и тоже попытался зачерпнуть углей. Он успел набрать всего полчашки, а потом вода полностью залила очаг, и он превратился в черную лужу, над которой поднимался пар.
      — Думаю, этого нам хватит, — с надеждой сказала Робин, закрывая горшки.
      В общем, все подталкивало нас к уходу, — так я подумала, когда побрела вместе в Хэрном в дровяной сарай, отнести горшки в лодку. Под напором воды дверь сарая снова распахнулась. Уже начало светлеть, но снаружи ничего не было видно, кроме желтовато-коричневых вод Реки. Река текла мимо так мощно и вместе с тем тихо, что казалось, будто она крадется. Другого берега не было. Коричневая вода струилась меж деревьев так же уверенно, как через наш дровяной сарай. И все было таким тихим и спокойным, что до меня сперва даже не дошло, насколько быстро течет Река. А потом мимо дверного проема промелькнула ветка. Появилась, и в тот же миг исчезла. Наверное, в этот миг я почти готова была поверить, что Река и вправду бог.
      — Интересно, а дом уже со всех сторон окружило водой? — сказал Хэрн. Мы поставили горшки в лодку и отправились к задней двери, посмотреть.
      И это было очень глупо с нашей стороны. Нас как-то угораздило забыть про предупреждение дяди Кестрела. Мы забрались на склон — с той стороны, где в доме стоял мой ткацкий станок, — и убрали засов со ставней. К счастью, мы их лишь чуть-чуть приоткрыли. С той стороны обнаружилась полоса воды, шириной с наш огород, и совсем неглубокая. А за этой полосой стоял угрюмый строй — почти все мужчины Шеллинга. Конечно же, Звитт был среди них. Он опирался на свой меч. Меч был новеньким и чистеньким — еще бы, Звитт ведь не ходил на войну! У остальных мечи были выщербленные и поржавевшие, и потому выглядели еще страшнее. Помнится, я тогда отметила, что вода уже почти добралась до дома тети Зары. Люди стояли на самом высоком месте между двумя домами.
      — Эй, идите гляньте! — позвали мы. Утенок с Робин прибежали и тоже приникли к щели.
      — Хвала Бессмертным! — воскликнула Робин. — Река нас спасла!
      — Они придумывают, как бы сюда добраться, — сказал Утенок.
      Люди в строю перекликались. Звитт указывал на наш дом. Мы сперва не поняли, что происходит. Но потом Кориб, сын мельника, вышел из строя с луком в руках, опустился на колено и стал целиться. Кориб — хороший стрелок. Хэрн едва успел захлопнуть ставень. Буквально через долю секунды в ставень с глухим ударом вознилась стрела, и тот от удара распахнулся. Хэрн опять его захлопнул и задвинул засов. Потом фыркнул и сказал:
      — Пошли!
      — Но они же нас увидят! — сказала я. — Они будут в нас стрелять!
      Я совершенно не представляла, что же теперь делать. Я чуть не принялась заламывать руки, как Робин.
      — Пошли! — повторил Хэрн. Они с Робин взяли Гулла и повели его в дровяной сарай.
      — Подождите минутку! — сказал Утенок. Он с плеском забрался в черное озеро — наш бывший очаг — и забрал Бессмертных из ниш. Даже теперь, когда я вспоминаю, как Утенок схватил их за головы и взял в охапку, как будто это были куклы, мне опять становится не по себе.
      — Утенок, не надо! — сказала Робин. — Их место — у этого очага. Ты же сам слышал — папа так сказал.
      — Робин, не мели чепуху, — сказал Утенок. — Огонь очага в горшках с углями, а горшки — в лодке. На, держи.
      И он сунул Младшего Хэрну. Насколько я могла видеть, Хэрн не возражал. Робин возилась с Гуллом, и потому Утенок сунул Одного мне. А Леди оставил себе. Он всегда любил ее больше всех прочих. Один был тяжелым, холодным и шероховатым. Я боялась его, и еще сильнее боялась споткнуться и выронить его. Я так осторожно несла Одного к лодке, что остальные стали шикать на меня, чтобы я поторапливалась — кричать они боялись. Снаружи послышался голос Звитта. Он явно был где-то неподалеку. Ребята тем временем цепляли на мачту тяжелое покрывало. Робин держала его за один край, Утенок — за другой. Хэрн отвязал лодку и теперь стоял наготове, ожидая, когда можно будет вывести ее из сарая.
      — Танакви, залезай скорее! — прикрикнул он на меня. — Проявлять религиозные чувства можно и в лодке!
      Я осторожно забралась в лодку и обнаружила, что Гулл лежит на дне, — Робин уложила его туда. Как только я взобралась на борт, Хэрн принялся отталкивать лодку. Она была так нагружена, что почти не слушалась его. Я откинула одеяло и хотела помочь Хэрну, но он, оскалившись, рявкнул на меня:
      — Отвали!
      И едва лишь он сказал это, как лодка прошла через дверной проем; течение подхватило ее и в считанные секунды вынесло за угол дома. Уж не знаю, то ли Хэрн собирался развернуть ее, да не успел, то ли он хотел остановиться и выйти на глубину. В общем, он повис на руле, а лодку вынесло к дому тети Зары. И шеллингцы увидели нас.