– Отец не должен становиться на колени перед сыном, даже если сын король.
– Сир, я…
Генрих сделал нетерпеливый жест.
– Моя мать, – сказал он, и его дыхание участилось от нетерпения. – Как она? Где она?
Во взгляде лорда Стэнли появилась кротость.
– С ней все в порядке. Лишь одно ее беспокоит – ваше благополучие.
– Где?..
– Около Лондона. Она хотела бы приехать. Она очень этого хотела. Я вынужден был запереть ее в комнате и приказать, чтобы за ней присмотрели. Если все будет хорошо, вы в скором времени окажетесь в объятиях друг друга. Сир…
– Называйте меня Генрихом. У вас есть на это право. Почему бы ей не приехать? Я хочу видеть ее.
– Разве вы не понимаете, как сильно любит вас ваша мать? Разве вы не знаете, как будет она страдать, увидев вас в доспехах, готового к сражению, к ранам, к… Я хотел избавить ее от этого. Вы хотите, чтобы она все это перенесла? Она, которая не отваживается дать приказ наказать провинившегося, будь то женщина или мужчина?
– Готового к смерти, – лорд Стэнли не сказал, но подумал.
Генрих гнал от себя страстное желание отдохнуть в объятиях Маргрит, быть ребенком без страха и бремени. Он кивнул головой в знак согласия и сел.
– Я счастлив, что вы хотя бы так заботитесь о ней.
– Да и как же о ней не заботиться? – улыбнулся Стэнли. – Ее красота и доброта подействуют и на дьявола.
– Подождите, – резко сказал Генрих. – Вы возбуждаете во мне аппетит к тому, чего у меня нет. Давайте лучше поговорим о том, как мне добраться до нее невредимым.
Взгляд лорда Стэнли переменился и стал похож на взгляд затравленного зверя.
– У меня тоже есть сын, которого я нежно люблю, – запинаясь проговорил он. – Он в руках Ричарда. Его строго охраняют как заложника. Вы назовете меня трусом, если я скажу, что боюсь делать то, что хочу? У вас тоже будут сыновья. Я молюсь, чтобы ваше сердце не разрывалось на части, когда они попадут в беду.
– В таком случае ты пришел сюда, чтобы сказать мне, что ты будешь сражаться за Глостера?
– Нет! – проговорил Стэнли. – Вы должны верить мне, сир… Генрих… вы должны. Я пытаюсь освободить моего мальчика. Я пытался… – он прикусил губу. – Сейчас, в данный момент, я знаю, он спасен, либо совершил побег, либо находится далеко от Глостера, и тот не может причинить ему вреда. Мои люди присоединятся к вам.
– Если ты ждешь этого, то похоже ты опоздал, – холодно сказал Генрих. – Силы Глостера собраны. Я не сомневаюсь, что мы встретимся через день или два. Конечно, я намерен настаивать на встрече.
Капли пота потекли по виску Стэнли.
– Мои силы собраны. Они находятся на юге. Мы будем двигаться параллельно вам. Бог мне свидетель: когда начнется сражение, я поддержу вас. Если бы у меня был еще один сын здесь, я бы отдал его вам в заложники.
– Я не убиваю детей из-за проступка отца. Вознаграждение и наказание для того, кто совершает поступки, а не для невинного, у которого нет власти. – Генрих встал. – У меня дела. Прощайте до победы.
– Сир! – лорд Стэнли схватил Генриха за руку, но Брэндон подошел ближе с наполовину обнаженным мечом. Генрих сделал нетерпеливый жест и Брэндон отошел назад.
– Я люблю вашу мать, – произнес Стэнли. – Вы понимаете, если я не сдержу слово, я не отважусь войти в ее покои, и я не смогу ездить по ее земле без опасения, что кто-то воткнет мне нож в спину или живот. Я не смогу доверять моему собственному священнику. Все люди слишком привязаны к ней. Если бы ценой своей жизни я мог разрешить все вопросы, я бы отдал ее. Не вы убийца невинных, а Глостер. Я не могу убить своего сына, не могу.
Леди Маргрит неожиданно остановилась на середине фразы и посмотрела на руки, сжатые так сильно, что побелели суставы. Она закрыла глаза и с трудом подавила свои чувства. То, что она делала, должно было бы быть оскорбительным для Господа. В течение часа, а может быть нескольких часов, она произносила молитвы, не зная ни их значения, ни их содержания. Она открыла глаза и посмотрела на распятие.
– Прости меня, – произнесла она. – Твоя мать простила бы меня.
Затем Маргрит стала мучительно думать о том, все ли было сделано правильно. Святая Мария не одарила ее сына честолюбием Маргрит. Подчинение воле Господа не означало обманным способом убедить любящего и преданного мужа подвергнуть опасности жизнь его собственного сына ради ее выгоды. Выгоды? Какой выгоды? Разве Генрих не в большей опасности? Маргрит попыталась увлажнить губы, но ее рот был сухой как зола. Ее гордость! Ее грех! Каждый, кто когда-либо любил ее, будет страдать за это.
Вдовствующая королева Англии облизала губы влажным розовым языком, как довольный кот. Сейчас уже скоро, очень скоро она займет свое место в государстве, признанная всеми как член королевской семьи и к тому же дважды: как королева-вдова и королева-мать. Ее положение будет неприступным. В целом это было лучше, чем если бы на трон взошел ее сын. У Эдварда всегда было свое мнение, даже когда он был маленьким мальчиком. Оказывать влияние на Элизабет будет намного легче, и ни выскочка Тюдор, ни страшный Глостер не смогут отказать королеве ни в чем. Пролито слишком много крови Эдварда. Еще одна капля – и простые и благородные англичане сделают саму Элизабет королевой.
При этой мысли вдова снова облизала губы. В любом случае придет конец всему этому. Если все произойдет именно так, то можно будет избавить страну от ненавистного Глостера и оставить его королеву-жену, которая тоже была горячо любимой наследницей Эдварда IV, в качестве правительницы от ее собственного имени. Ее имя и моя сила, думала вдова, придадут особый вкус замыслу.
Но самое лучшее состояло в том, что не было никакой разницы, кто победит в сражении, которое неминуемо надвигалось. Если одной твари суждено умереть, то какой именно – не имеет значения.
Им обоим нужна Элизабет, чтобы удержать трон: Глостеру, потому что страна ненавидит его, и Тюдору, потому что он был всего лишь выскочкой из Уэльса, простак, у которого законных прав на королевские почести не больше, чем у его услужливого дедушки. Медленная улыбка скривила губы вдовы. Если умрут оба – это тоже не будет иметь значения. Тогда либо Элизабет будет названа королевой, либо Уорвик, а он слабоумный. В целях безопасности он вынужден будет жениться на Элизабет. Таким образом, я буду править посредством Элизабет, счастливо думала вдова. Сражение и новости о его результатах, какими бы они ни были, дойдут до вдовы не очень скоро.
В уединенном поместье в Шериф Хиттоне, где тянулись утомительные дни Элизабет, никто ни слова не произносил о предстоящем сражении. Тем не менее принцесса чувствовала, что должно произойти что-то очень важное. Женщины, присматривающие за ней, вели себя нагло, как только ее заточили сюда. Но с некоторых пор их отношения с Элизабет изменились. Сейчас они ловили каждую возможность услужить ей, а в их поведении и речи чувствовалась лесть. Заметив эту перемену, Элизабет охватил страх. Она полагала, что это предвестник приезда Глостера с предложением выйти за него замуж и, возможно даже, с разрешения папы римского. Может ли папа римский, голос Господа на земле, допустить грех кровосмешения? Племянница и дядя? Это вызвало омерзение у Элизабет. Двоюродные братья, да, не имели такого значения, но брат и дочь одного и того же человека? Она будет сопротивляться, решила Элизабет про себя; ее мать не сможет заставить ее. Она уйдет в монастырь, даже умрет, но ни за что не выйдет замуж за короля.
Дни проходили за днями, но ни дяди, ни новостей от него не было. Элизабет вспомнила последнее послание от леди Маргрит. «Тот, кто любит нас обеих, скоро прибудет». Если леди боялись, что восстание под предводительством Генриха Ричмодского будет успешным, и Генрих станет королем, то для них было более разумным преклоняться перед ней. Они подчинились Ричарду, и Элизабет могла защитить их от Генриха. Ее мысли незаметно были направлены на что-то очень важное для нее. «Тот, кто любит нас обеих…» Можно ли было этому верить? – хотелось знать Элизабет. Она часто думала о Генрихе Ричмондском в эти длинные скучные месяцы. Что бы она почувствовала, если бы получала такие письма от него, какие получила Маргрит. Это были удивительные письма, в которых он, сообщая о серьезных вещах, писал о тех веселых маленьких приключениях, которые происходили с ним, при этом подшучивая над собой. Однажды, очевидно, в ответ на вопрос матери, как он выглядит, не изменился ли он, Генрих написал, что ничто не может изменить его или сделать более привлекательным; он оставался тем же, писал он. Он сослался на парикмахера, который отказался подстричь его волосы покороче, как этого хотел сам Генрих, только потому, что они лучше скрывали то, что было спрятано под ними.
Элизабет вздохнула и затаила надежду, что Генрих полюбит ее. Она от души смеялась над этой историей с парикмахером. Леди Маргрит была любимицей Элизабет, но у Маргрит не было чувства юмора. Она не считала это забавным, более того, она разозлилась, что ее сын был оскорблен, хотя она и допускала, что он не был красавцем. Однако Генрих считал это смешным. В таком случае, мы оба будем смеяться над одним и тем же, подумала Элизабет. Неожиданно она тихо зарыдала. Как хорошо, когда есть с кем посмеяться. Ее отец всегда мог легко рассмеяться, и он очень часто смеялся вместе с ней. После его смерти она уже редко смеялась. Но эти письма были адресованы не ей, напомнила она себе. Она попыталась вспомнить, что Генрих писал именно ей. Но вспомнить было нечего. Фразы были такими правильными и вежливыми, что напоминали заученные речи, которые ей доводилось слушать на торжественных приемах при дворе. Как он может полюбить ее, а она его? Кровавая полоса длиною в тридцать лет разделяла их. Каждый, кто считал себя другом Генриха Ричмондского, ненавидел ее и ее дом. Теплый летний ветерок шевелил листья, и они как будто шептались. Кто произнесет тихие слова любви принцессе? В отчаянии Элизабет пыталась наполнить свою душу гордостью. Она нужна была ей, чтобы отвергнуть Ричарда и, возможно, умереть, если король победит Генриха. А если победит Генрих, ей нужна будет гордость, чтобы жить, чтобы поддерживать ее в течение долгих лет одиночества, чтобы внук Эдварда IV мог восседать на троне.
ГЛАВА 9
Медленно рассеивался туман ясного теплого августовского дня. Генрих Тюдор осмотрелся вокруг и тихо вздохнул с чувством, смешанным с нервозностью и удовлетворением. Он был доволен, что не шел дождь. Он не любил промокать. При этой мысли он улыбнулся. Если кому-то суждено вскоре умереть, пусть прежде всего это не вызывает у него неудобств. Он засмеялся. И к тому же, если кому-то суждено быть королем, то было бы недостойно принимать корону со шмыгающим носом и слезящимися глазами. А его простуды всегда были непривлекательными.
Король. Будет ли он королем? Чуть ниже и правее возвышенности, где находился сейчас Генрих, окруженный членами совета и отрядом из сотни фанатически преданных английских изгнанников, расположилась основная часть его армии под руководством Оксфорда. Опять же справа находилась маленькая группа резерва под командованием сэра Гилберта Толбота, а чуть ниже, напротив Генриха, еще одна резервная сила под командованием сэра Джона Сэвиджа. Слева, почти невидимые, находились силы Уильяма Стэнли, насчитывающие около двух тысяч вооруженных людей. Сэр Уильям предложил сражаться в основной части армии, но Генрих не отважился принять его предложения. Если эта змея отступит – все силы будут охвачены хаосом.
Конечно, в таком положении сэр Уильям может навалиться на левый фланг Оксфордской армии и сделать с ней все, что ему заблагорассудится. Поэтому Сэвидж удерживал левое крыло. Может случиться так, что сэр Уильям раздумает предавать своего племянника. Может быть… На юге, справа от Оксфорда, находились силы лорда Стэнли из четырех тысяч человек, почти равные армии Генриха. Оксфордский фланг находился в достаточно безопасном месте. Там было болото и не похоже, чтобы Стэнли напал с тыла на Оксфордскую армию, по крайней мере, до тех пор, пока поражение будет неизбежным.
Генрих осмотрелся снова. Это самое лучшее, что мог он сделать, так как они были застигнуты врасплох. После такого медлительного начала Ричард отошел от Лестера неожиданно быстро. Он занял возвышенность, а люди Тюдора вынуждены будут сражаться в низине, но при этом были и положительные стороны. Солнце, светившее сейчас во всем своем великолепии, будет позади армии Генриха, но будет светить прямо в лицо армии Глостера. Так как Оксфордские силы сражаются в низине, они смогут растянуться; в то же время, если их заставят отступить, то болото – с одной стороны, а ручей – с другой заставят их сконцентрироваться и это даст возможность офицерам объединить их. С другой стороны, люди Ричарда могут разойтись в разные стороны и спокойно дезертировать. Лучше, если они сделают это, подумал Генрих, так как они превосходили его армию в два раза.
На мгновение он закрыл глаза, вспоминая свою речь перед войском, где он уверял свои превосходящие по численности войска, что армия Глостера состоит из людей, вступивших в армию по принуждению, а не по доброй воле. «Я не лгал, Господи,» – молился Генрих и сильно вздрогнул от удара грома. Он открыл глаза, инстинктивно посмотрел на небо и рассмеялся. Это не был ответ Господа, а всего лишь залп любимого орудия Гилдфорда. А может это и был ответ Господа. Ответного грохота не последовало, а это означало, что у Глостера не было больших орудий, и люди, скопившиеся на открытом склоне Амбион Хилла, были отличной мишенью. Большинство первых выстрелов не достигли цели, но следующие залпы образовали воронки в расположении Глостера.
– Еще, – шептал Генрих, – еще, быстрее.
От больших орудий в армии было мало толку, так как при сближении армий они не разбирали, где друзья, а где враги. Тем не менее орудия представляли собой ценность. Генрих мог видеть беспокойное движение на холме. Залпы орудий вселяли ужас. Снова жерла орудий поднялись вверх, и заряды пороха увеличились. Ядра упали выше на склон холма, чтобы люди Оксфорда смогли пойти вперед, не попадая под обстрел. Фланги с тыла армии Глостера оставались не защищенными и парализованными от страха.
Зазвучали трубы. Сейчас! Голос Риса Томаса, отдающего приказы на уэльском языке, смешался с французским языком Шанде и английским Оксфорда. Сейчас! Вперед! Взлетели стрелы передового отряда Глостера под командованием герцога Норфолкского. Лучники Оксфорда ответили тем же. Они рванулись вперед, стреляя на бегу. Генрих хватал ртом воздух, как будто он сам шел в атаку Он пытался сдерживать дыхание, но вдруг заметил, что все вокруг него тоже тяжело дышат и он забыл думать о том, какое он производит впечатление, как только с грохотом сошлись армии.
Изгиб в центре войска Норфолка выпрямился. Генрих колотил кулаком по луке седла, как будто эти удары могли толкать людей вперед. Еще один фут! Еще один! Слева пронзительно, как дикари, кричали уэльсцы, разворачивая черное, как ворон, знамя Риса Томаса. Сам же Рис отбросил щит и обнажил меч в одной руке, а боевой топор в другой. Справа люди Шанде сражались грубо и грязно. Это были отбросы улиц и тюрем и убить их было не так легко. В центре развивалось знамя Оксфорда, на котором была изображена излучающая свет звезда. Знамя настойчиво продвигалось вперед, окруженное отчаявшимися англичанами, которые сражались за утерянные дома и земли, за детей, которых некоторые из них не видели уже в течение двух лет заключения.
Центр армии Норфолка передвинулся вперед, и вся его армия изогнулась, как слабо натянутая тетива лука. Генрих оторвал глаза от сражения и посмотрел на холм. Там Глостер давал указания отряду резерва. Сэр Уильям стоял твердо. Нет, еще не время для него; дела сейчас обстояли и не очень плохо, и не очень хорошо, чтобы обратиться к нему за его ненадежной помощью. Справа тесно обступил края лорд Стэнли, но он пока не мог предложить ни помощи, ни угрозы.
– Уиллоубай!
– Сир?
– Поезжай к Оксфорду. Скажи ему разъединиться, если он сможет или действовать осторожно, чтобы не быть окруженным. Глостер посылает резерв, а я Толбота.
Сэр Роберт Уиллоубай ткнул шпорой в бок лошади. Генрих не следил за ним. Он выполнит свою миссию, чего бы это ему ни стоило, если только его случайно не убьют. Ни одна рана, даже фатальная, не могла бы остановить его, так как Уиллоубай был религиозным фанатом: Генрих был господом для него. Сэр Роберт был готов выполнить любую опасную работу. Но это раздражало Генриха, так как такая преданность лишила его способности мыслить. К его мнению нельзя было прислушиваться. Он слишком много думал над тем, чего хочет Генрих и слишком мало над тем, как безболезненно осуществить замыслы.
– Дядя, пошлите человека к Толботу. Скажите ему…
– Человек уже послан.
Они с нетерпением наблюдали, как резервная часть Глостера препятствовала Оксфорду разделить силы Норфолка на две части. Французская армия отступала и готова была напасть на Оксфорда с тыла. Господи, где же Уиллоубай? Рис был внизу! Нет, вот где Рис, выкрикивая проклятья на уэльском языке в адрес рабочих каменоломен, опьяненных жаждой крови, он вертел своим топором и мечом, пытаясь направить своих непокорных воинов в нужном направлении. Он удерживал их всех вместе. Оксфорд отступал.
После звона оружия и пронзительных воплей тишина, наступившая в результате разведения войск, была просто шокирующей. Генрих попытался заглотнуть слюну, но рот был до боли сухой. В нескольких футах между противоборствующими армиями, которые тяжело дыша смотрели друг на друга, лежали мертвые и раненые солдаты. Генрих засмотрелся на них. Некоторые слабо двигались, другие лежали без движения.
– Они смешали свою кровь, – подумал Генрих. – Когда люди могут быть еще ближе после этого? А они стараются уничтожить друг друга. В эти горькие времена смешение крови ничего не значило. Безнравственный дядя убивает беспомощного племянника, а брат сражается с братом на поле брани.
– Толбот верен, – с облегчением закричал Джаспер. – Посмотрите, как он рвется вперед.
Сила у него была не большая, но люди были дерзкими и пылкими.
Войска Оксфорда пришли в чувство, как только Толбот бросился вперед на правое крыло, поддерживая французов. Излучающая свет звезда, получив преимущество, двинулась вперед. Память десятилетнего унизительного заключения в тюрьме превратило девиз «За Англию и Святого Георга» в возглас страстного желания настоящей свободы, которую им могла принести только победа в этом сражении. Рис, находившийся внизу, почти утонул в диком крике сражения, которое было слышно со стороны уэльсцев.
– Гарри, Норфолк внизу!
– Вперед! – воскликнул Генрих. – Вперед!
И как будто его воля заставила армию двигаться вперед. Люди Глостера отступили. Подсознательно Генриху хотелось знать, как обстоят дела на других опасных точках, но его глаза не могли оторваться от сражения. Ему казалось, если он сделает это, то может случиться катастрофа. Глостер потерял бы больше своего резерва; Нортумберленд изменил бы свои планы и пустил бы атаку на самотек; Стэнли…
– Гарри, Глостер пошел в атаку. Он сам присоединился к сражению.
Кровь Генриха билась так сильно в его горле, что он почувствовал удушье. Он слишком хорошо знал репутацию Ричарда, как воина. Какое-то мгновение его взгляд был устремлен на знамя Оксфорда. Оно двигалось все быстрее и быстрее.
– Будьте готовы, – сказал Генрих. – Если Глостер будет атаковать, мы должны встретить его.
Он положил руку на забрало шлема.
– Подождите, – крикнул Джаспер. Его голос от возбуждения перешел в вопль. – Он не собирается атаковать Оксфорда. Он движется сюда.
– Эджкомб, – резко крикнул Генрих. – Поезжай к Уильяму Стэнли. Скажи ему, чтобы он отрезал путь к отступлению Глостера, как только он проедет.
Тюдор не был героем. У него было большое желание приказать сэру Уильяму напасть на Глостера и убить его до того, как он достигнет холма, но он боялся, что такой приказ будет проигнорирован. Но что еще хуже, проигнорировав приказ и тем самым утратив возможность получить какое бы то ни было вознаграждение от Генриха за сотрудничество, сэр Уильям может попытаться спасти свои силы путем присоединения к Ричарду во время атаки.
– Сир, лорд Стэнли наступает.
– Сэвидж вступает в бой, – это был спокойный голос Пойнингса.
– Где, черт побери, Глостер? – прорычал Джаспер.
– Здесь, – воскликнул Брэндон. – Вот он едет. Свинья, убийца, он еще осмеливается носить корону.
Он сбросил свой щит, схватил красное знамя Кадвалладера с изображением дракона и свирепо потряс им.
– Англия и Святой Георг! Король Генрих и Святой Георг!
Генрих опустил забрало, и вытянул меч вперед. Это была слишком малая защита против боевого топора Глостера, который он держал в руке с такой угрозой. Но предел досягаемости у меча был больше. Боевой топор против боевого топора – это безнадежно. Генрих был сам превосходным борцом и он знал, что Ричард Глостер искал встречи с ним и только с ним. Сейчас Генрих не чувствовал ни страха, ни беспомощности. Он не будет больше ждать. Он никогда не будет бегать снова. Что должно случиться, то случится здесь и сейчас. Генрих не надеялся сбить Ричарда; он знал, что не сможет. Но если он сможет держать его на расстоянии, то Брэндон, Пойнингс и Пембрук, фактически каждый человек из сотни, окружавших его, с радостью отдадут свою жизнь, чтобы завершить это великое дело.
– Стойте и принимайте, – спокойно сказал Генрих. Слабое преимущество, которое можно было извлечь в результате мгновенной атаки внизу холма, не оправдывало опасности быть разделенными на части. Лес пик был направлен вперед. Шум битвы стал тонуть в нарастающем грохоте лошадиных копыт. Генрих до боли в пальцах сжимал щит и пытался заглотнуть ком в горле, который затруднял дыхание. Он не в первый раз принимал участие в сражении, но никогда раньше не был единственной мишенью направленной атаки.
– Стой! – крикнул Генрих, когда Джон Чени разорвал шеренги и как взбешенный ринулся по направлению к коронованной фигуре в центре передового отряда.
Трое, четверо человек выстрелили и Джон упал. Раздался треск сломанных копий; Пембрук с одной стороны, а Пойнингс с другой защищали Генриха, и он не получил ни одного удара. Затем все оказались близко для драки копьями. Целые копья и сломанные рукоятки были отброшены. Генрих отразил удар щитом, и нанес удар своим мечом. Сейчас он дышал свободно и ощущал лишь чувство раздражения от того, что Джаспер сильно теснил его с правой стороны, и он не мог свободно расправить свой меч. Брэндон, который не мог держать копье из-за красного знамени, оттеснил Пойнингса налево, подальше от Генриха, выхватил свой меч и со всей своей яростью набросился на врага. Он и Пембрук бросились вперед, и оба старались при этом находиться между Генрихом и теми, кто хотел достать его. Генрих, захваченный пылом сражения, не отставал от них.
– Остерегайся! Глостер! – выкрикнул Пойнингс, как только его оттеснили от группы Генриха люди Ричарда.
Он яростно наносил удары налево и направо, пытаясь освободиться, но коронованная особа в доспехах, сдвинутых с места со стороны правой руки и плеча для большей свободы действия боевым топором, бросилась мимо него прямо на Генриха. Поднялся топор. Генрих захватил ртом воздух, поднял свой щит и замахнулся мечом так, чтобы ударить острием и не подпустить Глостера. Сидя на ржавшей от бешенства лошади, Уильям Брэндон вытянул огненное знамя с изображением дракона так, чтобы оно осталось невредимым и метнулся всем телом между Генрихом и Ричардом. Глостер выкрикнул проклятье, поставленный в тупик на какое-то мгновение, выбил меч у Брэндона щитом, и удар, предназначенный Генриху, опустился на незащищенный левый бок Брэндона. Уильям мог отразить удар древком знамени Генриха, но это не пришло ему в голову. Если бы шест знамени сломался и знамя упало, то вся армия могла бы запаниковать, думая, что Генрих убит или сбежал. Всей силой своего могучего тела Брэндон воткнул древко знамени в землю и, еще более подвергая опасности свою шею, выкрикнул: «Король Генрих!» Топор вошел глубоко.
Кровь, красная, как знамя Кадвалладера, брызнула на яркие доспехи. Лошадь Брэндона, испуганная внезапным ослаблением поводьев, скакнула вперед и Генрих увидел, как удар Глостера, которым он хотел опрокинуть его знамя, безобидно просвистел в воздухе. Он также увидел, как Глостер пришпорил свою лошадь, но щиты Пембрука, Котени и Уиллоубайя были рядом. Меч Эджкомба ударил по щиту Глостера и отскочил, не причинив вреда. Ричард упорно стремился к Генриху.
Люди Тюдора отступали под безумной жестокостью атаки, но стена вокруг Генриха оставалась несломленной. Снова назад. Генрих выкрикнул что-то невнятно. Он понял, если его войска сделают хоть один шаг назад, то потеряют свое знамя. В это время Пойнингс разделался с последним человеком, отделявшим его от отряда, бросил свою булаву и схватил знамя. Он был безоружен, но поднял знамя и потряс им так, что оно развевалось как живое.
– Король Генрих и Святой Георг!
Он бросил вызов в лицо своим врагам и этот призыв «Король Генрих и Святой Георг!», как эхо повторили люди за спиной Генриха. Эти возгласы должно быть повторялись несколько раз. Но Генрих не слышал их из-за громких криков, полных ярости и боли, со стороны людей Глостера при виде, как силы Уильяма Стэнли начали наступление с тыла. Небольшое усилие со стороны армии Стэнли, одетой в красные ливреи, и ряды Глостера были прерваны без посторонней помощи. Люди Глостера были прижаты к армии Генриха, которая безжалостно бросилась рубить их. Сам Генрих вступил в бой, защищая безоружного Пойнингса. Он не сдавал позиций, опьяненный боем, когда внезапно возник Чени, весь побитый и грязный, и убил противника Генриха. Уже не было необходимости в орудиях. Вот подоспели Гилдфорд, Эджкомб, а затем Котени, истекающий кровью от раны в боку. Рана не была смертельной, но достаточно серьезной, чтобы помешать ему участвовать в тяжелом сражении. Пойнингс отдал знамя в руки Котени и вытащил свой меч.
На какое-то мгновение, когда люди тесно окружили его, Генрих почувствовал себя сверхзащищенным ребенком и разозлился. Затем он рассмеялся. Именно это и было необходимо Англии, чтобы оба, Глостер и он сам, были убиты!
– Сир, вы ранены? – спросил Котени, когда увидел, как трясется Генрих.
– Нет, – с трудом проговорил Генрих, пытаясь удержать преждевременную полуистерическую радость. – Где мой дядя?
– Ищет Глостера, – тяжело дыша выговорил Гилдфорд. – Я видел, как он спускался с холма, когда шел к вам.
Генрих прикусил губу, но было бесполезно приказывать людям ехать за Пембруком. Если дядя уже нашел Глостера, тогда они никогда не найдут его в этом диком смешении спасающихся бегством, сражающихся людей. Генрих посмотрел на Амбион Хилл. Резервов там уже не было. Его люди и люди лорда Стэнли преследовали остатки армии Ричарда. Многие уже были захвачены в плен; многие побросали свое оружие; некоторые убежали; некоторые все еще продолжали сражаться из-за боязни быть убитыми, если они сдадутся.
– Пойнингс, пусть герольды пощадят тех, кто сложит оружие – сказал Генрих.
Генрих не чувствовал удовлетворения. Глядя на растерзанное поле, на разбросанные тела и слыша стоны раненых, Генриху стоило больших усилий подавить приступ тошноты. Ни один человек не беспокоил их маленькую группу. Котени зажал свой бок рукой и прильнул к красному знамени, которое слабо развевалось на ветру. Остальные наблюдали конец сражения. У подножия низкого холма, на котором находился Генрих, сражение в конце концов закончилось, как только была уничтожена стража Глостера. Наступила тишина, прерываемая лишь всхлипываниями тех, кто потерял кого-то или что-то дорогое, и стонами раненых. Один за другим совет Генриха собрался возле него. Все они были уставшими, истекающими кровью, но благоговеющими перед содеянным – все кроме Уильяма Брэндона. Пембрук пришел последним. Он подъехал медленно, слез с лошади и встал на колени перед своим племянником.
– Я не смог убить Глостера для тебя, сир. Я искал, но не смог его найти.
Тюдор соскользнул с лошади и поднял своего дядю с колен.
– Спасибо Господу, он уберег тебя для меня. Топор палача решит судьбу Глостера, если уже не решил. Действительно, мы должны поблагодарить Господа за все. Только благодаря его помощи мы все преодолели. Давайте поищем Уильяма. Я хотел бы, чтобы мы были все вместе в этот час благодарения.
Брэндон лежал там, где упал. Кровь подсохла и стала коричневой. Генрих приподнял забрало и посмотрел на спокойное лицо, затем перекрестился и начал молиться. Все члены совета опустились на колени. Над ними развевался красный флаг с изображением дракона, как кровавый символ победы. Генрих снял латную рукавицу и дотронулся тремя пальцами до лица Брэндона.
– Прощай Уильям. Мы больше не будем смеяться вместе. Отныне земные заботы не потревожат твою душу. Я обещаю быть вторым отцом твоему сыну.
Он поднялся с колен, сделал глубокий вздох и поднял голову.
– Чени, – живо сказал он. – Присмотри, чтобы тело Уильяма охраняли. Он спас мне жизнь ценой своей жизни, и я хочу, чтобы его похоронили со всеми почестями. – Генрих посмотрел вокруг. – Оксфорд, – он сделал паузу и протянул свои руки, которые Джон Вере крепко сжал, – я не оскорблю тебя, воздав хвалу твоему мужеству, это не является чем-то новым для тебя. Но я хочу доказать тебе свою признательность: я доверяю тебе свою безопасность. Ты будешь констеблем Тауэра, лорд-адмиралом, – губы Генриха задрожали, когда он мысленно добавил: – когда у нас будет флот.
Филиберт де Шанде вышел вперед.
– Сир, вы запретили захватывать добычу, но после сражения мои люди… – Он беспомощно пожал плечами. Лицо Генриха застыло.
– Котени.
– Да, сир? – Эдвард попытался выпрямиться, сжимая свой бок рукой, покрытой красными пятнами.
– Нет, я забыл, что ты ранен. Оксфорд, это работа для тебя, если ты не переутомлен.
– Я не отдыхал, – улыбнулся де Вере. – Но я в вашем распоряжении пока не умру.
– Собери английские войска и размести их так, чтобы они могли следить за французами.
– Они выступят против нас, – зло сказал Шанде. Он презирал этих опустившихся людей, которыми командовал, но их всех разрешил ему взять французский двор.
